Антология советского детектива-31. Компиляция. Книги 1-20

САРЫТАШ

Чернову вздумалось пойти домой через пустырь. Обогнув двор детского сада и перепрыгнув через ров, он не спеша шел по уже увядшей траве.

За пустырем начиналась Алайская долина. Ее окружали бесконечные горные цепи. Горы громоздились то в виде сказочных замков, то и виде остроконечных башен в шапках, сверкающих голубоватой белизной вечных снегов.

В самом центре Заалая в сизой дымке возвышался над облаками пик Ленина, весь залитый золотыми лучами солнца. Склоны Алая казались бурыми. Только кое-где узенькими полосками зеленела трава, — это ручьи поили ее своей ледяной влагой. Зато в долине, у самых берегов реки Кизыл-су еще пестрели огромные ковры зелени.

Осень в горах стояла в этом году необыкновенно теплая, однако в порывах ветра уже чувствовался холодок приближающейся зимы. Не сегодня-завтра мог повалить снег.

«Да. Зима не за горами, а продуктов всех мы завезти и не успели, — озабоченно думал Чернов. — Трудно будет…» Он вздохнул полной грудью и повернул голову в сторону склада. Там стоял ЗИС, возле которого деловито сновали кладовщик и трое рабочих, сгружая только что привезенные ящики.

«Ну вот, я и дома…» Чернов удовлетворенно потянулся всем телом. Это был человек богатырского роста, с крупным, мужественным лицом, которое так загорело и обветрилось, что кожа на щеках, большом лбу и кончике носа покраснела и облезла. Рабочие с уважением отзывались о нем. «Этот — свой, даром что начальник, а ни солнышка, ни работы не боится!»

Дома. Всего лет десять-двенадцать назад по горным тропам, через снежные перевалы, глубокие ущелья и долины, здесь проходил торговый караванный путь. Теперь вместо него пролегала прекрасная гравийная дорога. Начинаясь в областном городе Оше, она протянулась через весь Памир почти на тысячу километров, заканчиваясь в Хороге — самой южной точке нашей страны на границе с Афганистаном. Тридцать пять суток караванного пути уступили место тридцати пяти часам езды на автомобиле. В шутку об этой дороге отзывались так: «От Оша и до Хорога — тяжелая дорога, а от Хорога до Оша, эх! — дорога хороша!» Легко было вести машины, спускаясь все ниже и ниже с гор величественного Памира.

Сарыташ, один из участков, обслуживающих дорогу, расположился среди трех ущелий, которые, соединяясь вместе, образовали здесь небольшую котловину. Бурно вырываясь из среднего, узкого ущелья, по котловине бежала горная речка. Красиво огибая селение дугой, кое-где петляя, она мчалась вниз и впадала в бурые воды Кизыл-су, протекающей вдоль всей Алайской долины.

В Сарыташе шесть-семь фундаментальных домов и десятка полтора глинобитных построек. Электростанция, гараж, ремонтная мастерская, небольшая радиостанция, пекарня — составляли гордость Сарыташа. Население участка превышало двести человек. В большом кирпичном бараке жили постоянные квалифицированные рабочие. Вторую половину барака занимал клуб. Ближе к долине расположился жилой дом администрации и рядом с ним-детский сад. В общем, в условиях Памира — это был целый городок.

Обслуживать горную дорогу было нелегко. В суровую и продолжительную на Памире зиму едва успевали расчищать ее от снежных заносов. Весной — другая беда: оползни, бурные паводки, размывающие дорогу. Стремительные потоки подчас сносили мосты, как щепки, увлекали с собой все, что попадалось на пути. Страшно было смотреть, как громыхая катились с гор огромные каменные глыбы. Это были опасные дни, когда жизнь людей иной раз висела на волоске.

Поглядывая в сторону гор, где клубились густые, отяжеленные влагой облака, сползавшие с вершин по крутым склонам, Чернов направлялся к своему дому. За углом он столкнулся с электриком — смуглым кареглазым юношей в замасленной до блеска тужурке.

— А, Усманбаев! Что это ты вроде в масле выкупался?

Электрик смущенно заулыбался.

— С приездом, товарищ начальник! Дизель вот смотрел, масло уходит, прокладка новый ставил. Потом мотор главный баловаться стал. Механик крепко ругался, к чорту послал, сам пошел к Джабару буза пить. Я подумал, нельзя так. Свет хуже коптилка стал. Не утерпел, стал немножко смотреть… потихоньку работает теперь!

Теплое чувство всегда овладевало Черновым при встрече с этим трудолюбивым и умным парнем. Он крепко пожал Усманбаеву руку.

— Молодец, Исмаил! Ну, а учеба движется?

— Книжки? Читаю, Владимир Константинович… Механика вот, задачки, трудная наука. Через Алай легче перейти. Да ничего, потихоньку учимся, товарищ начальник!

«Если бы у всех было столько энергии, — думал Чернов, подходя к крыльцу, — горы можно было бы свернуть!»

Еще с порога он заметил, что у жены недовольное лицо. Настроение у него сразу испортилось.

Обед прошел натянуто. Лидия демонстративно молчала. Мельком бросая взгляды на жену, Чернов видел, что она еле сдерживает себя. В прищуре! ее глаз затаилась готовая вот-вот вспыхнуть злость. Однако, тарелки она принимала и ставила на стол с подчеркнутым вниманием и спокойствием.

— Что же ты ничего не спросишь о дочери?

Чернов проголодался с дороги и с аппетитом ел. Прядь черных волос свесилась над густой, углом очерченной бровью. Покрасневшее от солнца лицо его еще больше разгорелось от горячей пищи.

Лидия пожала плечами.

— Мне кажется, о дочери нужно рассказать, не дожидаясь вопросов. Надеюсь, дома всё благополучно?

— Дома? Да… Все живы и здоровы. Талочку еле успокоил: так ей хотелось поехать со мной…

В голосе Владимира Константиновича прозвучала грустная нотка.

— Ты всегда её расстроишь! — вспыхнула Лидия. — Никуда она из Оша но поедет. Мне вообще всё это надоело. Дочери по целым месяцам не вижу, мужа никогда не бывает дома, а ты сиди… в четырех стенах! Выйти даже некуда в твоем Сарыташе!

Чернов видел — ссоры не миновать. Лидии нужен только предлог.

— Но почему же — некуда? — спокойно возразил он, развязывая галстук и удобно усаживаясь на диване. — Природа у нас замечательная, воздух чудесный…

— Не издевайся. Можешь сам любоваться этими голыми скалами. Сидишь вечно одна…

Лидия вынула носовой платок и поднесла его к глазам. Чернов хмуро смотрел на отвернувшуюся к окну жену. Косой луч солнца озарял ее пышные чуть рыжеватые волосы. Тень от ее точеного профиля падала на стену. Ему стало жаль жену,

— Ты неправа, Лида. И напрасно льешь слезы. Занятие при желании найти можно, — мягко, но делая ударение на слове «желание», сказал он.

— Что ты меня агитируешь! — резко повернулась к нему Лидия. — Хватит уже, наслушалась от Вари Савченко. Та тоже всё уговаривает меня. Может быть, в судомойки пойти в вашу столовую?

— Зачем же в судомойки! Помогла бы заведующей детским садом. Елена Николаевна с ног сбилась, с утра до ночи одна с ребятишками…

— Ах, вот оно что! В няньки к вашей Елене Николаевне!

— Потом, — не слушая ее, продолжал Владимир Константинович, — у нас неплохая библиотека, ты историчка, с высшим образованием, могла бы руководить кружком, читать лекции…

— Что это за жизнь! Господи, что за жизнь! Месяцами не видишь даже своего ребенка!

— А кто виноват в этом? Почему же ты не хочешь забрать Талочку из города?

— Талочка будет жить у мамы. Я не хочу привозить ее в эту глушь. И вообще я намерена уехать туда на зиму. Хватит! — расплакалась Лидия, сморкаясь в носовой платок.

— Знаешь, что я тебе скажу, Лида? — не выдержал Чернов. — Никогда я не мог подумать, что ты такая…

— Какая? — перебив его повысила голос Лидия Львовна, — Договаривай! Лучшую нашел? Да? — уже чуть не в истерике кричала она. — Завтра же уеду! Ни одного часа больше не останусь в этой дыре!..

Чтобы не наговорить лишнего и успокоиться, Чернов наскоро оделся и вышел во двор. Расстроенный ссорой с женой, он постоял некоторое время на крыльце, машинально достал из кармана папиросу, закурил. Потом тяжело, устало побрел в сторону конторы.

На дворе уже было темно, а Чернов всё сидел в кабинете, не зажигая огня. Докладная записка, которую надо было приготовить на завтра для управления, так и лежала перед ним только начатая…

Памир! Его суровая, величественная красота поразила Чернова еще когда он студентом приезжал сюда с группой туристов. Окончив институт, он решил уехать из Ташкента в горы, на «крышу мира».

Мать и сестра таили надежду, что он устроится в их родном городе и будет жить вместе с ними. Сколько было разговоров, когда они узнали о его назначении на работу в город Ош, в управление Памирской дороги!

Чернову представились сборы, прощание, станция… Это было четыре года назад. Его назначили помощником начальника технического отдела управления дороги. Однако, кабинетная работа не нравилась Владимиру Константиновичу, и месяцев через пять он попросил о переводе на участок.

Помнится, почему-то особенно уговаривал его не забираться в горы заместитель начальника управления Казаков, давнишний знакомый жены. Просьбу Чернова всё же удовлетворили. Он получил назначение в Сарыташ. У многих тогда это вызвало недоумение: «Областной город променять на какую-то глушь в горах!..»

Очень неприятный разговор из-за переезда в горы произошел с родителями Лидии да и с пей самой. К тому времени он был уже женат.

Дочь местного врача Лидия Львовна Рогова давно нравилась ему — ее стройная фигура с гордо откинутой назад головой, большие голубые, с холодком, как он шутя говорил, глаза, красивый рот, обнажавший при улыбке мелкие зубы…

У Лидии оказался вспыльчивый, себялюбивый характер. Она была капризна и неуравновешенна. Иногда он думал, что Лида не любит его… Через год после женитьбы у них родилась дочь. Ее оставили у родителей жены в Оше. Лидия часто ездила в город навещать ее, но взять в Сарыташ ни за что не соглашалась Много было по этому поводу разговоров, всевозможных доводов, просьб, наконец, споров, но сломить упорство жены ему так и не удалось. Отсутствие ребенка создавало какую-то пустоту в доме и на душе всегда было немного тоскливо.

Однажды, когда Лидия была у родных, его неожиданно вызвали в Ош на совещание. Предупредить жену о своем приезде Чернов не успел и появился на квартире Роговых, как незванный гость, угодив прямо на вечеринку.

Лидия сидела за столом в центре шумной компании и весело смеялась. Двое слегка подвыпивших военных смешно спорили, стараясь отвоевать друг у друга ее рюмку, из которой каждому из них хотелось непременно выпить первому.

Растерянность жены, ее смущение больно отозвались в его сердце…

Эти воспоминания еще больше испортили настроение Чернова. Он зажег лампу, швырнул в ящик стола папку с неоконченной докладной и, потушив папиросу, впервые обратил внимание на пепельницу. Бронзовый медвежонок вызвал в памяти другую картину. Когда он вошел в дом Роговых и вытащил из портфеля игрушечного коричневого Мишку, как Талочка обрадовалась подарку! Она прыгала вокруг и лепетала: «Я хочу с папой в горы!». И как на нее прикрикнула теща, эта женщина с манерами старой барыни, калечащая ребенка…

С тяжелым сердцем Владимир Константинович вышел из конторы и остановился на углу.

Тишина, окутавшая участок, была такой глубокой, что Чернову на миг показалось, будто он один живой человек в горах, совсем один. Он стоял неподвижно, смотрел на светящиеся маленькие четырехугольники окон и думал: «Неужели Лида уедет на всю зиму?..»

КАПИТАН МОРОЗ ПЫТАЕТСЯ РАЗГАДАТЬ ЗАГАДКУ

Капитан Мороз ехал шагом на вороном коне. Он ловко сидел в седле. На загорелом, обветренном лице светились темно-карие глаза. Их взгляд из-под черных, с изломом, бровей, казался строгим. Зато яркие пухлые губы выдавали его добродушную натуру, а когда капитан улыбался, всё лицо его приобретало мальчишески-задорное выражение.

Ординарец Лукаш ехал шагах в пяти сзади. Лукаш видел, что капитан сосредоточен и чем-то расстроен. Значит случилось что-то серьезное, Лукаш хорошо знал характер своего командира. Недаром они служат вместе на Памире вот уже три года. Во всех операциях, объездах границы Лукаш неотступно находился при капитане. За эти три года всякое случалось здесь, в горах.

Когда Лукаш уезжал на Памир, в погранвойска, товарищи шутили:

— И выпадет же человеку счастье! Дыши свежим воздухом, стреляй диких баранов и набирай жирок от безделья!..

Воздух-то действительно свежий. Но и ухо здесь держи востро! На той неделе такая перепалка завязалась в горах-настоящий бой! Капитану пулей фуражку сбило. Чуть ниже п — поминай как звали! А «тех» всё же забрали…

— Лукаш! Огонек есть?

Закурили.

Пересекли Алайскую долину и теперь до Кордобы было недалеко.

Капитан вытащил из кармана стеклянные трубочки с отбитыми верхушками, посмотрел на них против солнца, понюхал, покачал головой и спрятал их обратно. Он был недоволен вчерашним днем. Чернова в Сарыташе не застал. А надо бы… Колхозная ферма на обширнейшем высокогорном пастбище Алая была по соседству с участком. Чернов шефствовал над ней, помогал автомашинами, электрифицировал ферму, хорошо знал люден. С ним не мешало посоветоваться…

Случай с падежом на ферме был необычным. За короткий срок, неделю, не больше, погибло несколько сот овец. Это произошло как раз перед тем, когда с фермы уже собирались перегонять скот на зимние пастбища в долины. Потом, так же неожиданно, как и начался, падеж сразу прекратился.

Капитан Мороз узнал об этом поздно. Почти двое суток он расспрашивал, осматривал, лазил по выпасам. И нигде никаких следов. Однако капитан настойчиво искал. Долгие годы службы в погранвойсках научили его безошибочно разбираться в событиях, замечать то, чего не замечали другие, и давать ему правильную оценку. Снова и снова ходил он по увядшей, объеденной овцами траве, лазил по обрывам, осматривал ручьи и загоны. Каждый оброненный пастухом предмет, каждая вмятина в трапе — всё тщательно рассматривалось им. И всё это было не то, чего он искал.

Но в последние минуты, когда он уже потерял надежду на удачное расследование, неподалеку от старого полуразрушенного склада, километрах в двух от фермы, у самого обрыва, он нашел эти две разбитые ампулы. Капитан внимательно осмотрел это место и установил, что кто-то поспешно бежал и при падении (очевидно, споткнулся о камни») выронил их. Дело было, по всем признакам, ночью. Гнались овчарки. Собачьи следы отчетливо сохранились. Бежать над таким крутым обрывом да еще ночью — опасно, нужно прекрасно знать дорогу, чтобы не свернуть шею. Значит, враг ее знал!

— Товарищ капитан! Кажется, наши по Алаю скачут! — прервал его размышления голос Лукаша.

Вдали полным карьером скакали всадники.

— Молодцы, ребята! — сказал капитан, посмотрев на ручные часы. — Поезжай, Лукаш, вперед и скажи старшине Соколову: остановки в Бордобе делать не будем, чтобы готовы были. Заночуем на Кизыларте. По дороге, пока светло, заглянем в ущелье.

Лукаш ускакал.

Капитан смотрел в бинокль на приближающихся пограничников, на черные, движущиеся но склону Алая пятна отар, на цепи гор, сверкающих в лучах солнца своими болоснежными шапками, на вершину пика Ленина, всю розовую и блестящую, и его охватило неизъяснимое ощущение простора, слияния с природой.

Па площадку, возле огромной остроконечной каменной глыбы, влетели двое пограничником, круто осадив взмыленных коней.

Задание выполнено, товарищ капитан! — взяв под козырек, доложил младший сержант Джумаев.

Ну, что там в Акбосаге? — спросил Мороз.

— Всё в порядке, товарищ капитан! С пакетом Федорчук приезжал. Газеты привез, последние сводки… В Сталинграде дерутся, в самом городе, товарищ капитан! Как же это? Эх! Туда бы… Руки чешутся фашистов бить!.. А под Киевом, говорит, партизан Ковпак здорово немецкие части почистил!

— Нам и здесь хватает кого… чистить, Джумаев.

Когда капитан Мороз с двумя пограничниками подъезжал к Бордобе, у шоссе его уже ждали Лукаш и старшина Соколов с бойцами. Вокруг колодца стояли автомашины, возвращавшиеся в Ош. Шоферы наливали воду в разогретые радиаторы, поправляли серые брезенты, которыми был накрыт груз, и перебрасывались шутками с пограничниками.

Один шофер рассказывал:

— Еду я как-то ночью. Фары, будто прожекторы — далеко светят. А впереди по дороге два зайца бегут. Подержал я их на свету минут пять, налетел ну и… готовы. Встал с машины, одного за уши поднял, в кузов бросил. Подхожу, второго беру, поднял, а он, стервец, видно очухался, да как ахнет меня в ухо лапой, ну, братцы, так все звезды с неба и посыпались… Залепил мне да и был таков! Всю ночь в голове звенело. Вот заяц, братцы, так заяц!

— Ох, и врет же! — смеялись пограничники.

— Мое дело врать, а ваше — слушать, — невозмутимо отвечал шофер.

— Что, прямо на станцию? — спросил Мороз, показывая на машины.

Так точно, товарищ капитан! Груз по маршруту на Сталинград пойдет. Второй рейс делаем…

По нашей дороге сейчас много грузов идет туда, — с гордостью сказал кто-то из рабочих.

Капитан Мороз козырнул на прощанье веселым шоферам и отряд умчался в горы.

Шоссе серой змеей уползло вверх по ущелью. Слева стояли неприступные скалы, справа — глубокая пропасть, на дне которой, между камней, шумел мутный Кизыларт. Оттуда тянуло пронизывающей сыростью. Возле громадного, нависшего над дорогой выступа шоссе постепенно стало снижаться, подходить ближе к реке и теперь ее шум беспрерывно звенел и ушах.

Отряд свернул в ущелье, проскакал до поворота и остановился. В этом месте горы были словно расколоты множеством расщелин. Одна из них вела в довольно широкую впадину, в конце которой возвышалось плато с еще зеленой травой. Косые лучи заходящего солнца, пробиваясь меж гребней гор, ярко освещали его.

Это была уже граница с Китаем. Здесь по еле проходимым и неприметным тропкам когда-то пробирались контрабандисты. В советское время им пришлось отказаться от этого и изведанного. хотя и рискованного пути. Близко проходил Памирский тракт, по нему шло беспрерывное движение, а пограничники зорко следили за рубежом своей земли.

Капитан огляделся. По склонам всё выше взбирались тени, как будто кто-то закрывал горы темным занавесом. Только белоснежные вершины еще горели в огне заходящего солнца.

Получив распоряжение, отряд разделился. Старшина Соколов с тремя пограничникам» поскакал по дуге ущелья, ужа окутанного густыми сумерками. Младший сержант Джумаев с бойцами направился в узкую расщелину, с высоты которой падал ручей красивым, звенящим каскадом. Капитан двинулся в сторону плато, где любили пастись архары. Теперь, напуганные людьми, они появлялись здесь редко. Лукаш немного поотстал и, ослабив повода, медленно ехал поодаль. Тропка шла над самым обрывом, внизу которого журчал ручей.

Было очень тихо. Силуэты скал стали черными и зловещими. И в это время раздался выстрел. В тишине он был таким резким и неожиданным, что конь под капитаном шарахнулся в сторону и встал на дыбы. Грянули еще два выстрела и пули просвистели близко над головой Мороза. Конь сделал несколько сильных скачков вверх по склону, замотал головой и что-то теплое, липкое брызнуло на руку капитана. Резко дернув за повод, он заставил коня сделать прыжок за уступ скалы, где было безопаснее осмотреться. Сверху, на противоположной стороне обрыва, откуда стреляли, сорвался и с грохотом скатился камень. Было ясно, что кто-то уходит, стараясь скрыть следы после неудачного покушения.

— Товарищ капитан! Вы не ранены? — подскакал сзади испуганный Лукаш.

..Всю ночь отряд во главе с капитаном безуспешно рыскал по скалам. Тот, кто стрелял, видно, очень хорошо знал эти места.

Было уже совсем светло, когда отряд возвращался на заставу. Капитан молча ехал впереди, стараясь разобраться в событиях последних дней. Пало несколько сот овец. Заведующий фермой никого не подозревает. Судя по всему — отравление. Найдены только две ампулы. Если их больше не было — какой же это сильный яд! Конечно, это «оттуда»! В каком месте «он» сумел пробраться? Кто стрелял в горах? Тот самый или другой? Где он сейчас? Один, двое? Вот задача… Задача, которую надо решить как можно скорее.

ДОРОГА

Фатима заглушила мотор. Каток остановился.

— Ну, вот и закончили! — с облегчением вздохнув, сказала она самой себе и оглянулась.

Позади катка, теряясь где-то далеко за невысоким выступом горы, тянулось отремонтированное шоссе. Отсюда оно казалось сначала разноцветным от свежеукатанного гравия, потом постепенно переходило в темно-серую, извивающуюся ленту.

Фатима улыбнулась, сняла платок с головы и стала поправлять толстые косы, упавшие ей на плечи.

Было раннее утро. Солнце еще только подымалось где-то за горными вершинами, а небо уже горело, озаренное его сияньем. Далеко, в глубине долины сверкало, как зеркало, большое озеро Кара-куль, отражая в сине-зеленых водах и горы, окружившие его тесным кольцом, и небо, и все тона красок разгорающегося восхода. У подножья скал, темнеющих вдали, края озера терялись в сиреневом тумане повисшем в воздухе, как легкая вуаль. Фатима вспомнила, что такое же озеро она видела на картине в квартире начальника.

— Пула-ат! Вы скоро-о? Ехать пора-аа!..

— Сейчас-ас! — донеслось в ответ и вскоре двое рабочих, нагруженных лопатами, кирками, сумками с едой, подошли к катку. Фатима сидела на пожелтевшей траве у края дороги, опустив в кювет ноги. В руках она держала кусок хлеба с брынзой, рядом стояла бутылка с холодным кофе. В черном комбинезоне, туго перетянутом в талии ремнем, Фатима казалась выше своего роста. У нее были строгие, с восточным разрезом, глаза, маленькие руки, измазанные маслом, и лицо, черное от солнца.

Позавтракав, они тронулись в путь. Медленно двигался каток по шоссе к перевалу. Гул его мотора оглушительным эхом отзывался в горах и мешал разговаривать. Рабочие, пристроившись у сиденья Фатимы, дремали. Один из них, Пулат, время от времени приоткрывал глаза и мечтательно смотрел на уползавшую из-под широких, тяжелых колес дорогу. Его крутой затылок напомнил Фатиме Исмаила. «Что он сейчас делает? Может быть, дежурит на электростанции. А может быть, дежурил ночью и, как всегда, сидел над книжкой? Упорный он, учится…» Как она соскучилась по нем! Ведь они не виделись больше недели!

..Когда каток подъехал к мосту, был уже поздний вечер. По ту сторону реки Маркан-су, почти у самой воды, белела палатка. К Фатиме подошел бригадир Савченко. Это был высокий худощавый человек лет сорока, с умными волевыми чертами лица. Недавно коммунисты избрали его парторгом участка.

— Как добрались? — спросил он. — Всё закончили? Это хорошо, что вы приехали. Завтра у нас горячий денек будет. Ваша помощь понадобится, Фатима! Задул нехороший ветер с песком… снег может пойти!

Большинство людей, утомленных за день работой, уже спали. Фатима, свернувшись калачиком, тоже примостилась на свободной половине матраца. За тонкими стенками палатки бушевал ветер и забрасывал ее песком. Мигающее пламя в керосиновой лампе на крохотном столике гоняло с места на место черные тени — они пугливо метались по брезентовому потолку.

Опасения бригадира оправдались. К утру искр не только не утих, но разбушевался с ноной силой. Песок больно ударял в лицо, слепил глаза. Рабочим пришлось надеть защитные очки. А тут как на зло пошли одна за другой неприятности. Не успел Савченко распределить бригаду по участкам работ, как к нему подошел шофер. Оказалось, сел аккумулятор, машина вышла из строя.

— Как не во-время! Скажите, пусть Абибулаев прицепит повозку к трактору и отправляется за камнем вместо вас. А что там со вторым катком, почему не выезжает?

— Не знаю, тракторист там… Никак не заведет мотор.

— Этого еще недоставало!

Отплевываясь и то и дело вытирая рот от песка, Савченко подошел к катку и увидел красное, потное лицо тракториста Абибулаева, тщетно пытавшегося завести мотор.

— Что случилось, Ахмет?

— Не пойму, товарищ бригадир! Разбирать надо… Только сейчас разве что-нибудь увидишь! Метет…

— А без этого обойтись нельзя?

— Ничего не выходит…

Выругавшись про себя, Савченко свернул на шоссе и пошел вверх по подъему. Недосыпание, тяжелые условия и обязательно какие-нибудь срывы в работе сделали его раздражительным. То задержка с горючим, то нет запчастей, то ломается и выбывает из строя поношенное оборудование, то, наконец, извольте, погода преподнесет чорт-те что! Хорошо, хоть люди добросовестно относятся к своим обязанностям, иначе, пойди-ка, поработай!

Савченко шел, поминутно заслоняя лицо рукой от бешеного напора ветра. Песок тучей носился над долиной, врывался в ущелье, засыпал людей, больно врезался в кожу, забивал уши, нос, забирался даже под прокладку очков. От него не было никакого спасения. В таких условиях работать почти немыслимо. По работать надо. Мог повалить снег и тогда весь этот участок в весенний паводок будет размыт. А это значит приостановить всякое движение на тракте. Нет! Этого допустить нельзя. Надо преодолеть все трудности и ремонт на спуске закончить.

Внимание Савченко привлек еле слышный шум мотора. За поворотом медленно двигался каток Фатимы. Дорожники готовили для обкатки полотно шоссе, заполняя выбоины и разравнивая гравий. Ветер срывал с лопат песок, мелкие камни. Адская работа! Дышать было трудно, люди чертыхались, сплевывали песок, который забивался в рот, скрипел на зубах.

— Товарищ бригадир! — донесся сквозь ветер голос одного из рабочих.

Савченко направился к нему.

— Что будем дальше делать? — стараясь, чтобы его услышали, фальцетом кричал тот. — Камень кончается! Подвозка нужна.

Перед Савченко стоял пожилой, небольшого роста каменщик. Его потное, с грязными потеками, лицо горело, как огонь. Шапка сдвинулась на затылок. Над розовым и облупленным носом, как два чудовищных рыбьих глаза, торчали защитные очки. Жиденькая рыжеватая бородка казалась пепельной от набившейся в нее пыли. Он то и дело хватался руками за шапку, чтобы ее не сорвало ветром.

— Машина стала, Прокопыч! Абибулаев трактором доставит.

— Как трактором! — воскликнул Прокопыч. — Он же нам тут всю дорогу испакостит!..

— А что делать? — кричал в ответ Савченко. — Другого транспорта нет. Не могу же я остановить работы.

Прокопыч хотел еще что-то возразить, как вдруг подбежал запыхавшийся Пулат.

— Товарищ бригадир! Абибулаев камень отказался возить!

— То есть как это отказался? Что ты мелешь!

— Зачем мелешь, правду говорю. Сказал, в такой погода пускай ишак работает! Сам в палатка ушел, спать завалился…

В душе у Савченко все так и закипело, но он сдержал себя. Отпустив Пулата и не глядя на Прокопыча, а только крикнув ему сразу охрипшим голосом: «Камень будет!..», он пошел навстречу приближающейся Фатиме.

Пронесшийся неделю назад ливень вконец вывел из строя и без того испорченную в этом месте дорогу. Образовалась «пробка». Вереницы грузовых машин застряли в пути. Пятые сутки люди ремонтировали шоссе, старались изо всех сил открыть проход, а тут, как на зло, этот песчаный смерч… С утра срывался снег. А если разойдется? Тогда — пиши пропало! Завалит все сугробами…

«А теперь еще этот Абибулаев. со своим гонором»… — гневно думал Савченко.

В облаках песка и пыли навстречу двигался силуэт машины. Фатима, наклонив вперед туго повязанную платком голову, сосредоточенно вела каток. Ветер расплетал и рвал выбившуюся из-под платка косу. Девушке некогда было ее поправлять. Казалось, вот-вот её, тоненькую, гибкую, в черном комбинезоне, снесет с сиденья ураганный напор ветра.

Савченко, не останавливая каток, зашагал рядом, рассказывая Фатиме о поступке Абибулаева.

— Вот как! Абибулаев не поехал за камнем! — воскликнула возмущенная девушка. — Хорошо, я привезу камень…

— Нельзя, Фатима, этот участок надо закончить обязательно.

— Я ночью буду работать. Факел зажгу…

Савченко недоверчиво посмотрел на Фатиму, будто впервые увидел девушку. В полумраке блестели ее сосредоточенно-напряженные глаза, билась на ветру шелковая прядь растрепавшихся волос. Маленькие, но сильные руки уверенно держали руль. «Стоящая дивчина! Не ошибся парень…» — подумал Савченко, вспомнив об Исмаиле.

— Факел, — вскричал он, — зажечь факел!.. А ведь это — дело! Ты, девка, молодец! Хорошо придумала. Ну, я пойду погляжу на этого барина.

В палатке, кроме Абибулаева, который лежал на животе, уткнувшись носом в тюфяк, он застал Пулата. Стены палатки трепетали под напором ветра. Пулат, возбужденный, стоял над трактористом. Очевидно, они только что горячо поспорили.

— Ты что здесь делаешь, Пулат? — спросил Савченко. — Иди…

— Зачем — иди? — закричал тот. — Все работают, а он отлеживается…

— Помолчи, — глухо отозвался Абибулаев. — В такой погода хозяин собака жалеет, а ты гонишь…

Савченко вспыхнул.

— На фронте труднее приходится, да не сдаются, стоят насмерть. Ну, что ж, отлеживайся. Как-нибудь обойдемся и без тебя. Пошли, Пулат! — У порога Савченко остановился. — Посмотрел бы ты на Фатиму. Девушка, разве сравнить по силе с тобой, а как работает! Впрочем, тебе и не угнаться за ней. Я бы сгорел от стыда!

Больнее уязвить горячего, самолюбивого Абибулаева было невозможно. Он подскочил на тюфяке, словно его снизу шилом кольнули.

— Что ты меня стыдишь!..

Савченко не дослушал и вышел. Когда-то давно, в молодости ему случалось водить трактор и теперь он решился испытать свое умение. Но едва Савченко успел подойти к трактору, на него сзади налетел Абибулаев.

— Уходи! — закричал он еще издали, весь красный и взъерошенный. — Уходи! — задыхаясь от бега, снова выкрикнул Абибулаев, на ходу вскакивая на трактор. — Здесь мое место!..

— Ты же сказал, что не будешь работать?

— Иди по свой дело. Куда камень доставить?

— Ну, ладно… герой! На крутой поворот. Прокопычу подвезешь.

К ночи ураган немного утих. Дорожники успели укрепить размытый кусок кювета и залатать выбоины. В глубокой темноте, раздираемой ветром, факел на катке Фатимы озарял причудливые выступы скал и усталые, почерневшие лица людей.

Приехал Чернов. Узнав о случае с Абибулаевым, он гневно подумал: «Попробовал бы у меня отказаться! Зимой у Савченко двое каменщиков на лопату перейти не захотели… Д-да… Мягковат наш парторг. Этак он мне всех рабочих распустит». Когда все собрались в палатку, он так отчитал Абибулаева, что тот, чуть не плача, стал просить:

— Не буду, товарищ начальник! Клянусь алла… — запнулся он и загорелся, как кумач.-

Старый привычка, товарищ начальник, — начал он оправдываться под смех товарищей. — Честное комсомольское слово даю… — и, повернувшись в сторону Фатимы, встретил ее насмешливую улыбку и взгляд, от которого готов был сквозь землю провалиться.

Фатима стояла возле столика, улыбаясь каким-то своим мыслям. Большая, колеблющаяся тень от ее тонкой маленькой фигуры падала на стену палатки.

Владимир Константинович взглянул на девушку и ему вспомнилось с каким сомнением отнеслись в управлении к его ходатайству о приеме Фатимы на курсы трактористов, и с каким трудом еще так недавно он отстаивал ее, когда Фатиму хотели забрать у него и перевести на Гульчинский участок. Фатима была не только трактористкой. Она была прекрасным токарем, не раз выручая участок скоростной обточкой деталей.

— Фатима! Почему вы не ложитесь спать? Вы же устали. Завтра рано выезжаем.

— Разве я не остаюсь? Я еще не закончила работу.

— Абибулаев останется вместо вас, а вы поможете в мастерской. Вечером, кстати, побудете на собрании.

От Чернова не ускользнуло выражение радости, вспыхнувшее в глазах у Фатимы. «Ишь, как обрадовалась! — подумал он. — С Исмаилом увидится, соскучилась…» И эта радость чистой девичьей любви коснулась своей теплотой и его сердца.

НА ФЕРМЕ

Несколько часов кряду северный ветер косился над Алайской долиной, свистел и завывал в печных трубах, бился и метался по ущельям, пока, наконец, не принес за собой густую метель. Снег напомнил животноводам, что пора уходить с гор. Скот стали перегонять на зимние пастбища. Целый день раздавалось мычание коров, блеяние овец, которые нескончаемым потоком двигались по шоссе.

Неделю назад, когда овцы стали гибнуть десятками в день, все растерялись. Непонятная эпидемия почему-то свирепствовала только на первом выпасе. На дальних — всё было благополучно.

Заведующий фермой Сарыков был в страшном горе. До сих пор на ферме всё шло хорошо. Прирост молодняка был немного большим, чем в прошлом году. И вдруг всё пошло насмарку. Несколько сот отборных овец погибло. Какая причина? Старик ходил сам не свой. Еще бы! За плечами семьдесят лет! Всё было рассчитано и подготовлено, как всегда, вовремя, а вот не уберег!

Сторож фермы, Джабар Салиев, был чрезвычайно доволен выпавшим снегом. На ферме, наконец, стало непривычно тихо. Скот ушел. С ним ушло и бесчисленное множество забот.

Падеж овец переполошил весь район: приезжал председатель колхоза, комиссия, капитан Мороз… С капитаном Джабар прямо замучился. Всюду ему надо было заглянуть, всё узнать. Под вечер Джабар весь мокрый, вспотевший, уже не в состоянии был двигать ногами. Мыслимо ли, обойти чуть не все пастбища! Пришлось поневоле отстать. Капитан ходил один, без него. Эти военные! До чего же они неутомимы! И сказать им ничего нельзя. Что капитан хотел, зачем всё осматривал? Видать, что-то подозревает…

Теперь Джабар останется на всю долгую зиму полным хозяином фермы. Имущество нм уже принято. Рано утром уйдут и две колхозные машины, ночующие сегодня у них. Машины заберут с фермы оставшуюся часть рабочих, двух студенток-практиканток и последнюю партию масла со склада. Уедет и заведующий фермой.

Главное, Джабар на всю зиму хорошо обеспечен. Хворосту и дров достаточно еще осталось от прошлой зимы. Жена, Саида, заготовила топливо. Корм для кутасов и коз есть. Неприхотливые животные эти кутасы. Их совсем и кормить не нужно. Чуть на дворе забрезжит рассвет, как они уходят далеко в горы, разрывают ногами снег и находят траву. К ночи возвращаются домой.

Есть у Джабара и сено. Колхоз доставил. Не возвращается Джабар с пустой кошелкой и после разноски молока своим покупателям. Корки хлеба, картофельная шелуха, остатки от еды — всё идет на корм скоту. Деньги от продажи молока складываются. Но что молоко! Буза в три раза больше прибыли дает. А Саида умеет варить бузу. Впрочем, тратить деньги некуда да и незачем. У Джабара есть всё, чтобы прожить вдвоем с женой без заботы^ о насущном куске хлеба.

Он, Джабар Салиев, — колхозник, пользуется уважением и доверием. У него есть в самом богатом колхозе свой дом с усадьбой, замужняя дочь, зять-тракторист…

Прошлое?

Э, что о нем вспоминать! О прошлом Джабара знает только Мирза Байбеков, приятель и земляк из кишлака Куги-лель, расположившегося в горах на самой границе с Афганистаном. А Мирза Байбеков теперь большой человек. Он работает председателем кооперации в городе Мургабе. И никому неизвестно, кроме него, Джабара, что Мирза родом из Куги-леля был предводителем басмачевского отряда. А в этом маленьком кишлаке, кроме оставшихся в живых двух-трех старых женщин больше никто не помнит ни о Мирзе Байбекове, ни о Джабаре Салиев. Время, что вода в реке, — всё уносит с собой в море…

Правда, знает кое-что мастер Быков, которого управление дороги перевело недавно с Мургабсксго участка сюда, в Сарыташ. Он теперь на Хатынарте. Но Быков свой человек!

С тех пор, как Мирза Байбеков стал работать в Мургабской кооперации, он зачастил на ферму. Проездом почти всегда ночует. Вот и сегодня пришлось уложить гостя соснуть с дороги на своей кровати, тут же в сторожке за деревянной перегородкой.

— Джабар! Тебя зовут, — оглядываясь на перегородку, тихо сказала жена, входя в сторожку.

— Сейчас иду, Саида. Ты приготовь молоко. Да смотри, чтобы опять голос не попал. Знай, кому молоко приходится носить. Да, вот еще- проснется Мирза, накормишь.

— Что это он привез? Тяжелое такое…

— Цыц! Много будешь знать — последние волосы вылезут. Не женского ума это дело!

Саида укоризненно посмотрела вслед уходившему мужу, поправила платок. «Эти мне мужские дела, одно беспокойство с ними!..»

ЕЛЕНА НИКОЛАЕВНА

Впервые за всё время заведующая детским садом Елена Николаевна освободилась раньше обычного. Хотелось поскорее, управиться с домашними делами, чтобы вечером не опоздать на собрание и после него посмотреть кинокартину.

Детский сад опустел. Едва Елена Николаевна вошла в свою комнату, как постучались. Пришел Джабар, принес молоко.

— Спасибо, Джабар. Поставьте кувшин на окно.

— Разве заведующая не идет в кино? Очень интересное, говорят, кино… Наверно, все там будут?

— Как же, пойду попозже. У нас давно не было кино, — сказала Елена Николаевна.

— Сам начальник участка, наверно, пойдет. Говорят, он очень любит кино.

— Возможно, и он будет…

— И партийный начальник тоже ходит в кино? — не унимался Джабар. — Он, кажется, вернулся с Кизыларта?

— Савченко? Да, вернулся. — Елена Николаевна взглянула на любопытного сторожа.

Поймав на себе пристальный взгляд, Джабар наклонился и поднял с пола кошелку. «Белая, полная, волосы светлые, как созревший ячмень. Не такая, как моя Саида, сухая… А глаза, ах, глаза!..» И Джабару представилось его лоскутное одеяло на вате, шитое руками Саиды. Как раз посредине красовались два кружочка в чёрных обводах. Они были необыкновенно красивого зеленого цвета. Джабар всегда любуется ими перед тем, как заснуть. Вот такие глаза у заведующей…

— Сам хотел пойти в кино. Нельзя ферму оставить.

И низко поклонившись, Джабар ушел.

«Странный человек и странные расспросы», — подумала Елена Николаевна, но через минуту она уже забыла о стороже и с удовольствием пила свежее молоко, забравшись на диван и по-детски поджав под себя ноги.

Она любила свой уголок — маленькую комнатку при детском саде, привыкла к этому шкафу с книгами, и к своей узенькой беленькой кровати, и к чахлому кактусу в глиняном горшке, стоявшему в углу возле стола.

Год назад она вошла сюда с одним чемоданом в руках. В нем было всё ее имущество, которое удалось увезти с собой. Среди вещей в чемодане хранились сберегаемые, как святыня, детское платьице дочери, погибшей во время бомбардировки, и последнее письмо мужа, пересланное ей уже его товарищем. Это всё, что осталось у нее от разрушенной войной семьи, самое дорогое…

Теперь, через год, острота горя уже притупилась. Работа в детском садике отбирала много времени. Размышлять особенно было некогда. И только оставаясь одна, она доставала из чемодана дорогие ей вещи и, глядя на них, уносилась мыслями туда, где когда-то было ее счастье…

— Елена Николаевна! — послышалось за дверью. — Где же вы?

В комнату быстро вошла врач участка Елизавета Хобта, молодая женщина в беличьей шубке. На лице вошедшей бросалась в глаза беззаботная улыбка. Нос с горбинкой тонкого рисунка и черные волосы делали ее похожей па цыганку. Смеющиеся глаза под цвет волос, казалось, не умели быть грустными.

— Что же вы сидите? Мы опоздаем! — напустилась она на Елену Николаевну.

— Не знаю, идти или нет… Я так устала.

— Вот еще глупости! Голова болит? Порошок дать? Надо пойти хоть людей посмотреть. Скучища адская. Вы знаете, Чернова уезжает в Ош, на всю зиму… Давайте проучим ее, поухаживаем за Владимиром Константиновичем!

— Не понимаю я эту женщину… Увезла ребенка, теперь уезжает сама, — пожала плечами Елена Николаевна.

— И вдобавок кокетничает со всеми мужчинами, — прибавила Хобта. — На днях я видела ее с капитаном Морозом. Интересный мужчина, правда?

— С капитаном Морозом? — спросила Елена Николаевна и, чтобы скрыть свое смущение, поднялась с дивана, подошла к настольной лампе и не торопясь стала распутывать шнур.

Капитан Мороз был с Лидией Львовной?

— Что вы там возитесь с лампой? Этак мы точно опоздаем!

Елена Николаевна подошла к вешалке и машинально начала одеваться.

Капитан Мороз! Почему, услышав его имя, она не может оставаться равнодушной? Почему даже мимолетная встреча с ним ее волнует? Это началось чуть ли не со дня ее приезда в Сарыташ. Хоть поначалу она ничего не замечала.

Тогда тоже была зима. Сугробов нагромоздило- горы! Машина спускалась в Сарыташ, а по обе стороны шоссе стеной лежал снег. Она так перемерзла, что когда машина остановилась, не в состоянии была шевельнуть ногой. И вдруг… чьи-то сильные руки подхватили ее и поставили на землю. Подняв глаза, она увидела перед собой военного. Застывшими от холода губами она еле прошептала: «Спасибо!»

Потом… потом это было летним утром. Проезжая мимо детского сада, капитан придержал коня. Вся детвора хлынула к калитке. Ребята половчее взобрались на забор, кричали, наперебой звали дядю капитана» и, еле доставая руками, пытались погладить коня. Капитан подхватил одного мальчугана и посадил к себе в седло. «И меня, и меня!»-закричали все в один голос. Она, чувствуя, как забилось ее сердце, снимала озорников с забора, с трудом скрывая свое смущение и не глядя на него. А когда Мороз, склонившись, передавал ей мальчика — их глаза встретились и Елене Николаевне показалось, что он особенно крепко пожал ее руку…

С тех пор она не может не думать о нем.

ПОЖАР

Возле дома Черновых стояла легковая машина. Лидия принимала гостя.

Дорогой японский халат сиреневого цвета, в больших темно-желтых разводах, изящно облегал ее стройную фигуру. Пышная прическа открывала красивую шею.

Заместитель начальника управления дороги Казаков, сухой, с чуть горбатым удлиненным носом и тонкими губами, придававшими его лицу хитрое выражение, сидел напротив хозяйки дома за столом и небрежно мешал ложечкой чай в стакана И словно не собственные, а с чужого лица были его темные, с поволокой глаза, немного навыкате, бычьи, как определил их Чернов: «Такие нравятся женщинам»…

Гость не спускал с хозяйки восторженных глаз, говорил комплименты и Лидия Львовна, польщенная вниманием, разрумянилась, повеселела и оживленно поддерживала разговор.

— Что вы, что вы, Алексей Иванович! Наоборот, мне кажется, что я похудела. Здесь от тоски можно известись…

— Я говорю это совершенно серьезно: с тех пор, как мы не виделись, вы удивительно похорошели, Лидия Львовна! Это сколько же? Наверно, месяца полтора прошло?

— Да. Помнится, мы виделись последний раз в театре, — Лидия Львовна вздохнула.

— Я вас понимаю… Скучаете по городу? А у вас нет возможности чаще навещать его?

— Ах, Алексей Иванович, вы не знаете Володю! Ему не нравится, когда я уезжаю.

— М… да, конечно, мужья не любят отпускать из дому своих жен, — засмеялся Казаков. — Это народ ревнивый…

Лидия Львовна поправила коротенькие крылышки рукава на плече.

Казаков скользнул взглядом по ее фигуре. «Хороша, да, хороша»… — подумал он.

— Нет, мне кажется не потому, — отвечала Лидия на его шутку. — Он просто привык сознавать, что жена ждет его, что жена встретит его, что ей некуда выйти…

— Как боярыня в терему, — снова засмеялся Казаков и, став вдруг серьезным, спросил:

— А скажите, Лидия Львовна, вы бы переехали в город?

— Не понимаю…

— Совсем, жить в городе. Если бы мы предложили Владимиру Константиновичу…

Лидия поняла. Смутная надежда на возможность переезда в Ош радостно взволновала ее.

— Я была бы счастлива… Право…

Он смотрел на нее в упор. Эта женщина ему чертовски нравилась! Еще до ее замужества он пытался ухаживать за Лидией и она была довольно благосклонна к нему. Во время ее поездок в Ош они почти всегда виделись. Ее родители были хорошими его знакомыми. Он бывал в доме Роговых. Но планы его шли дальше. Вакантная должность начальника техотдела управления при его, Казакова, усилии была уже предназначена Владимиру Константиновичу. А начальнику техотдела частенько приходилось бывать в длительных разъездах, это тоже неплохо.

Казаков сообщил о возможном назначении Чернова.

Это было бы замечательно! — воскликнула Лидия, но тут же помрачнела. — Только согласится ли Владимир…

— Но почему же? Это ведь повышение по должности, и оклад гораздо больше, — говорил своим мягким, вкрадчивым голосом Казаков. — Жить в городе, работать начальником техотдела… Какой смысл сидеть в этой дыре?

— Я поговорю с ним! Мне так надоели эти бесконечные поездки… Мы даже поссорились. Видите ли, Владимир советует мне найти работу в Сарыташе! А что я буду тут делать? — пожала она плечами.

— Полноте, Лидия Львовна! Владимир Константинович, конечно, пошутил. В самом деле, что вам здесь делать? А вы знаете, в городе у нас сейчас на гастролях оперный театр из Фрунзе. Прекрасно играют! Да, вот еще… виделся с вашей мамашей, соскучилась, повидаться хочет…

— Я, очевидно, завтра, в крайнем случае, послезавтра поеду.

— Завтра? — встрепенулся Казаков. — Так позвольте, Лидия Львовна, чего же лучше! К вашим услугам легковая машина и ваш покорный слуга! — приложил он руку к сердцу. — Возвращаюсь в Ош, подвезу.

— В самом деле…

— Владимир Константинович в конторе?

— В клубе. Там сегодня собрание, потом, кажется, кино…

— Собрание? Вот и хорошо, — поднялся Казаков из-за стола. — Я пойду, поговорю с Владимиром Константиновичем по делам, а заодно и насчет места, которое ему предлагает Управление. А вы уж, Лидия Львовна, — подходя к ней и целуя руку, прибавил он, — со своей стороны…

И, многозначительно улыбнувшись, Казаков ушел.

Лидия Львовна тяжело опустилась в качалку. Закинув руки за голову, она задумалась над предложением, сделанным Казаковым.

Вернуться в город, где у ее родных такая большая квартира, все удобства. Место для Владимира не ново, он уже там работал; там — общество, театр… а, главное, не будет этих упреков и неприятностей из-за дочери.

— Ах, как я от всего этого устала! Как мне всё это надоело!

Она лениво потянулась, взяла в руки подушечку, провела пальцами по вышивке, отбросила ее в сторону и, не зная, чем заняться, встала и подошла к окну.

Из глубины двора, где- возле клуба горели огни, доносился глухой шум людских голосов и обрывки песни:

Это киномеханик завел радиолу.

Клуб постепенно наполнялся людьми. Весть в том, что сегодня состоится собрание, а после него — кино, быстро облетела весь участок. Женщины, освободившись от домашних дел, пришли с детьми. Дети бегали по всему залу. От их звонкого смеха и криков нельзя было разобрать слов. В стороне, сдвинув два стола вместе, разместились болельщики домино.

Фатима волновалась. Ведь сегодня секретарь парторганизации Савченко будет говорить, как они работали. Потом придется выступить ей. А сказать есть о чем.

До начала собрания оставалось немного времени и Фатима решила забежать на минутку к Исмаилу. Он сейчас дежурит па электростанции.

Возле склада она столкнулась с отцом.

Ты куда так торопишься, дочь моя? Разве тебе на собрании не нужно быть?

— Книжечку и карандаш забыла, отец! Наверно, выступать буду, а сейчас…

— Так-так, — проговорил старик. — Беги, беги… А про себя подумал: «Ишь ты, карандаш! Ишь, за карандашами так прытко не бегают».

Сторож Бакир Кулатов, высокий, худощавый старик лет шестидесяти пяти, отец Фатимы, в теплом полушубке и мохнатой овечьей шапке, обходил участок.

Бакиру очень хотелось пойти на собрание и послушать, как будет выступать его дочь. Но с поста ведь не уйдешь. И, с сожалением покачав головой, старик пошел дальше.

Невдалеке на пригорке раздавалось мерное чоханье дизеля электростанции.

«Молодец Исмаил, сам мотор исправил, — механик не сумел, а он исправил, — рассуждал Бакир. — Всё книжки читает, учится. Умная голова. Зятем видно будет, хе-хе! Скрывают, думают, отец не видит. Отец всё видит! Вот только в армию ему скоро. Какая свадьба — одни слезы».

Обходя большой камень, черной глыбой торчащий посреди двора, Бакир остановился. Этот камень всегда вызывал в его памяти одно и то же воспоминание.

Полвека назад богатый бай, у которого отец Бакира и он сам служили пастухами, до полусмерти захлестал плетью его отца вот здесь, у этого несуразного камня.

Но Бакир отомстил баю. Однажды, собрав всё стадо со склонов Алая, он с тремя другими пастухами погнал его далеко в горы. Полторы недели гнали огромное стадо бая. О! Бакир знает дороги, знает трудно проходимые тропы в горах. Там, на чужой земле; в Кашгарии, они бросили стадо на произвол судьбы, а сами после месяца скитаний добрались до города Верного и поступили на кожевенный завод. Там Бакир женился, там и застала его революция. Много воды утекло с тех пор. Многое переменилось в его краю…

…На невысокой сцене за столом президиума сидел Чернов, рядом с ним — Савченко. Настроение Владимира Константиновича было вконец испорчено разговором с Казаковым. «И чорт его принес как раз к такому собранию!». Поглядывая на Казакова, сидевшего в первом ряду в непринужденной позе, Чернов еще больше раздражался самодовольным, развязным видом этого человека. «Расселся, как у себя дома! Рисуется… Что это им вздумалось перетаскивать меня в техотдел?..»

Вступительное слово сделал Чернов. Сообщение о том, что за хорошую работу дорожников переходящее красное знамя и в этом квартале остается за участком Сарыташ, было встречено шумными рукоплесканиями.

С докладом о работе и подготовке участка к зиме выступил Савченко.

Фатима немного опоздала и примостилась в задних рядах, близко около дверей. Уж этот Исмаил, от наго так скоро не уйдешь. И не держит, а уходить не хочется. Возле мастерской почти налетела на мастера Быкова, который разговаривал с каким-то незнакомым ей человеком.

— Вы разве не идете на собрание? — спросила Фатима.

У Быкова сначала было почему-то злое выражение лица, но потом он очень мило улыбнулся и торопливо сказал:

— Как же, как же, конечно пойду!..

Отсыревшая входная дверь была плохо прикрыта, оттуда дуло. Фатима тихонько встала и подошла, чтобы ее закрыть, и вдруг в ужасе посмотрела на небо. Оно было освещено красным заревом. Не успела девушка сообразить, что случилось, как из глубины двора донеслись крики. Кто-то размеренными, методичными ударами бил по рельсу и в воздухе плыли тревожные дребезжащие звуки.

— Пожар!.. — в одно дыхание пронеслось по залу.

В дверях мгновенно образовалась давка. Савченко старался перекричать шум:

— Спокойствие, товарищи, спокойствие!..

Скирды сена горели, как свечки. Огромные языки пламени со свистом и треском взметывались к небу и угрожали переброситься на коровник и стоявший чуть поодаль продовольственный склад.

— Тащите ведра! — крикнул Чернов. — Воду из речки, живее!

Рабочие кинулись оттаскивать уже начавшие тлеть дрова. Бревна были горячие, шипели и обжигали руки.

Елена Николаевна задыхалась. От дыма першило в горле. Она уже несколько раз бегала на речку и оттуда с ведром воды к огню. Ноги не держали ее. Она прислонилась к коровнику передохнуть. Деревянные стены были горячие и могли воспламениться. А ведь там коровы.

В суматохе Бакир потерял ключ и теперь безуспешно пытался сбить булыжником огромный замок.

Елена Николаевна выплеснула ведро воды на угол крыши. Животные истошно мычали и метались внутри коровника. Ах, если бы огонь был ближе к реке, оттащить его!

Мгновенно вспомнилось детство, пожар… и она, бросив ведро, кинулась туда, где распоряжался Чернов.

— Владимир Константинович! — закричала Елена Николаевна. — Трос, понимаете, трос! Взяться за два конца, перерезать скирды, оттянуть к реке, понимаете?

Да. Он понял. Трос, к счастью, разыскали быстро. Несколько человек взялись за оба конца. В середине троса укрепили три лома. Опоясали крайний стог, стоявший ближе всех к коровнику. Верхняя половина пылающего стога сдвинулась и свалилась по уклону вниз, к речке. Десятки ведер выплеснули на нее воду. Горячее сено зашипело, задымилось.

Огонь утихал, неохотно уступая людям свои позиции.

Елена Николаевна вместе с Варей Савченко продолжали работать. От намокшей одежды поднимался пар. К ним подошел Чернов. Крепко сжав руку Елены Николаевны, он горячо поблагодари ее.

— Не знаю, что и сказать вам. Утерли вы нос нам, мужчинам.

И в эту минуту увидел жену. Лидия стояла неподалеку в накинутой на плечи шубке, испуганная и возбужденная- Ома быстро подошла.

— Какой ужас! Володя, отчего оно загорелось!

— Этого я пока не знаю, — сухо ответил Чернов. — Ты иди… Уже потушили, — добавил он с раздражением.

Ему неприятно было смотреть на чистенькую жену в длинном японском халате под шубкой рядом с измученными Варей Савченко и Еленой Николаевной.

Лидия постояла в нерешительности. Она видела, что делать ей здесь нечего, но желание узнать, что скажет Владимир по поводу предложения Казакова, взяло верх и, уже шагнув назад, она спросила:

— С тобой Казаков говорил?

Владимир Константинович грубо крикнул, не в силах сдержать себя:

— Что говорил?! О чем говорил?!. Никуда и не собираюсь уходить из Сарыташа, так и знай…

— И, круто повернувшись, пошел к группе рабочих.

— Ты думаешь только о себе! — сорвавшимся голосом воскликнула вслед ему Лидия.

Врач Елизавета Хобта перевязывала обожженные руки Исмаилу.

Примчалась Фатима. На глазах у нее стояли слезы.

— Исмаил!

Она потянулась к нему, забыв, что кругом люди.

— Ай, ай, ай! Как буду работать? Как буду помогать тебе завтра точить части? — сокрушенно мотал головой Исмаил.

— Тебе больно, Исмаил?!

— Тебя не было — больно было. Ты пришла — не стало больно, — смеялся Исмаил.

Он взглянул на расстроенное лицо девушки и в самом деле перестал чувствовать боль…

С той минуты, как Байбеков впервые переступил порог сторожки, Джабар потерял покой. Разговоры за шипучей бузой всколыхнули воспоминания о давно минувшем, о родном кишлаке, в котором Джабар не был много, много лет. Потом Байбеков намекнул на их тесную, кровную связь и напомнил, что Джабар должен быть во всем послушен ему, Мирзе, как в те славные, боевые времена…

Теперь каждый приезд Байбекова вызывал тревогу и беспокойство. Джабар старался поменьше попадаться Саиде на глаза, но разве можно скрыть что-нибудь от собственной жены? Она сразу разобралась в его переживаниях.

— Джабар, — сказала она. — Чего нам недостает? Побереги свою старость. Не думай о том, чего у нас больше нет…

Джабар ничего ей не ответил и отошел прочь. Слова жены только сильнее смутили его душу. Прошлое властно напоминало о себе Не всё у Джабара покончено с этим прошлым, и он слепо пошел по опасному пути вслед за Байбековым.

Перед вечером Мирза пошел на участок поговорить о делах. Так он сказал…

Когда Джабар услышал звуки набата, а окно сторожки озарилось светом пожара, он вскочил и выбежал во двор. От страха у него дрожали и подгибались ноги. Но не пожара испугался Джабар… Он направился было туда, где полыхало зарево, но его догнала и остановила перепуганная Саида.

— Куда ты, Джабар? — удержала она его за рукав. — Там и так полно народу. Чем ты там поможешь?

Джабар покорился. Они стояли на краю каменного выступа и молча наблюдали за пожаром, пока огонь не стал утихать.

На тропинке показались возвращающиеся на ферму люди. Байбеков подошел, тяжело дыша.

— Несчастье, Джабар! — громко сказал он, переводя дыхание. — На участке сгорели чуть ли не все запасы кормов. Трудно будет им теперь в зиму…

Потом они сидели вдвоем за столом и пили вкусное теплое молоко. Байбеков поставил пустую кружку, вытер рукавом губы и сказал:

— Как я ни устал, а отнести это надо. Я всё сам сделаю, а тебе, Джабар, останется немного: послезавтра обязательно увидишься с Быковым. Ты понял меня? Послезавтра…

Мирза вытащил из-под кровати небольшой, но тяжелый чемодан.

— Вернусь, может быть, поздно, — предупредил он и ушел.

Джабар сидел, понурив голову.

Вот оно, уже началось, самое страшное! Теперь отступать невозможно. Когда они с Мирзой скакали на горячих конях по кишлакам, то там, в горах, они были полные хозяева. Сейчас — совсем другое время. Нужно быть осторожным. Как было хорошо и спокойно все эти годы. Теперь каждую минуту будь начеку, бойся людей, не смотри им в глаза… Когда-то было легко скрывать свои следы, а теперь — ох, как трудно…

Джабар схватился за ворот стеганого халата, ему стало вдруг душно. «Шайтан побрал бы этого Мирзу. Откуда он взялся на мою голову!..»

ПОСЛЕ ПОЖАРА

Савченко видел, как отброшенное кем-то в сторону бревно ударило по ноге его жену. Он подбежал, когда ее подняли с земли. Варя не могла ступить на ногу. Осторожно поддерживая жену, Савченко повел ее на пригорок, где возле глухой стены склада Елизавета Карповна бинтовала Исмаилу руки.

— Эх! Как же это тебя, Варюша, угораздило! Очень больно?

— Нет, нет, ничего!..

— Опирайся крепче.

Серьезного ничего не оказалось. Савченко помог жене дойти до квартиры, уложил в кровать и, нежно прикоснувшись рукой к ее волосам, сказал:

— Ну, Варя, я должен вернуться туда. Ты уж извини. Постарайся уснуть.

Варю всегда трогало заботливое отношение мужа. Они были уже немолоды. Отечественная война застала их в Донбассе. В первых же боях Савченко был ранен и направлен в тыл. Не успели обосноваться в Харькове, как пришлось эвакуироваться дальше. Почти три месяца мытарств — и вот они на Памире. За всю совместную жизнь они не знали, что такое ссора. Савченко всегда был чутким, отзывчивым, нежным…

Варя открыла глаза. Нога болела меньше. Со двора долетал еще шум голосов и в окно были видны отсветы утихающего пожара.

Варя хотела было встать, чтобы приготовить ужин, но почувствовала, что смертельно устала.

«Отчего случился пожар? Отчего так тревожно стало в последние дни?» — уже засыпая, думала она.

На месте пожарища осталась большая груда золы, среди которой то тут, то там вспыхивали и мгновенно гасли искры. Несколько рабочих были оставлены на дежурство. Они заливали водой кое-где тлеющие угли. После пожара ночь казалась особенно темной. Усталые от необычного напряжения люди разошлись.

Исмаил шел, и сердце его ликовало. Несмотря на сильную боль в руках, несмотря ка пожар, который он воспринял, как большое несчастье, сердце его готово было выскочить из груди. С той минуты, как Фатима, увидев его с забинтованными руками, кинулась и обняла его, это сердце положительно не давало ему покоя. Руки его были забинтованы, он ничем уже не мог помочь, однако метался вокруг пожарища, стараясь быть поближе к Фатиме. Не зная, куда девать свою энергию, он раз десять забегал на электростанцию, внимательно следил за приборами, прикасался забинтованной рукой к дизелю, выслушивал мотор и удовлетворенный снова мчался туда, где боролись с огнем люди.

Теперь, когда всё кончилось и ночь поглотила последние искры огня, Исмаил вернулся к себе на электростанцию и, хотя путь к ней можно было избрать более короткий, он всё же решил пройти мимо дома Бакира Кулатова.

В доме горел свет и в окно было видно большую часть комнаты.

Угрюмый Бакир сидел на деревянном топчане, служившем ему постелью, — Фатима на низенькой скамеечке. Они о чем-то разговаривали. Бакир погрозил дочери пальцем, а Фатима вдруг в смущении закрыла косынкой лицо.

Если бы эта ночь длилась вечно и не надо было идти на электростанцию, Исмаил не шелохнулся бы, так он был счастлив. «О ком это они говорят? — думал он. — Уж не обо мне ли?»

«Ах, как нехорошо подглядывать в чужие окна, — спохватился вдруг Исмаил и сделал шаг в сторону. — Даже если там сидит любимая девушка?» — нерешительно прибавил он.

А в это время Фатима вспоминала случай в Оше. Она тогда училась на курсах трактористов. Исмаил временно работал в мастерских при Управлении. В воскресенье они пошли в сад. Гуляя, вышли к реке Ак-буре и пошли вдоль берега. Это было солнечным утром в начале лета. Город утопал в яркой зелени. Река шумела среди камней, неся с гор мутные ледяные воды талых снегов.

Они поднялись по крутой насыпи на мост и услышали крики. Большая, тяжело груженная арба, на которой сидела старуха с двумя детьми, на спуске к реке зацепилась за столб и накренилась, готовая вот-вот свалиться. Исмаил подбежал к ней, подставил свое могучее плечо под арбу и выровнял ее. Сильный он!

— Я, Бакир Кулагов, плохо сторожил эту ночь, — прерывая ее мысли, произнес удрученно старик.

— Зачем так говоришь, отец! Все знают, что ты честный работник.

— Нет, Фатима! Плохо твой отец сторожил, о другом думал, — сокрушался старик. — Как смотреть завтра в глаза людям буду?!

— Успокойся, отец! Завтра всё расследуют, найдут виновного.

— Так-так, — поднимаясь, грустным голосом проговорил старик. — Пойду, обойду еще раз участок.

Чернов не спал. Нервное возбуждение после пережитых событий этой ночи мешало уснуть. Приезд Казакова, разговор с ним, собрание, пожар — всё это с новой силой вставало перед ним.

Почему место начальника техотдела предложили именно ему? Ведь все в Управлении знают, что он не любит кабинетной работы и сам попросился на участок. Работать непосредственно с людьми на производстве для него дороже всякого повышения. И потом этот Казаков, неприятный какой-то человек…

А тут еще пожар. С каким трудом заготовляли сено… В своих людях он уверен. Однако, не мешало бы разобраться, что это: неосторожность или умышленный поджог? Жалко старика Кулатова, а придется наказать.

Проснулся Владимир Константинович с тяжелой головой и когда вышел во двор, солнце уже поднялось над гребнем гор. С крыш капало. У стен домов на солнечной стороне с оттаявшей земли поднимался пар.

К Чернову подошел доктор Крымов, солидный, полный мужчина в больших роговых очках. В разговоре Владимир Константинович узнал, что тот вызван из Оша на заставу к капитану Морозу.

Они подошли к складу, возле которого стояли Казаков и Савченко. Чернов сдержанно поздоровался.

Савченко раскраснелся и расстегнул ворот ватной куртки — так припекало.

— Что, пригревает? — спросил доктор. — Здесь и зимой можно загореть, как на курорте. Удивительный край! Вы в Джилянде бывали?

— Проездом. Ведь я здесь недавно.

— Советую побывать и искупаться зимой на открытом воздухе в речке. Получите большое удовольствие!

— То есть, как это в речке, зимой? — удивился Савченко.

Казаков и доктор рассмеялись. Савченко смотрел на них непонимающе.

— Вы вот послушайте, как это было в первый раз со мной, начал доктор. — Как-то мне пришлось выехать зимой в кишлак Ак-тай-ляк,

Только мы спустились с уклона, вблизи Джилянды, как что-то случилось с машиной. Не то в карбюраторе, не то с зажиганием что-то разладилось — не помню, но, как это бывает у шоферов, стоп, остановились! Ну, ничего не поделаешь, встал я и пошел к начальнику участка. Тогда там Викторов был, помните, Владимир Константинович? Ярый охотник. Конечно, с радостью принял, в горах всегда рады свежему человеку, затащил к себе. А я, знаете, в горах уже больше недели пробыл, помыться захотелось. «Тазик бы мне да воды теплой, хоть лицо, шею, руки освежить», — говорю ему. Он молча снимает мохнатое полотенце, подает мне мыло и приглашает во двор. «Вот видите, дорожка пошла через речку Токуз-булак? Перейдете мостик и потом по той же стороне шагов через двести можете выкупаться, мое почтение!» Я так и вытаращил на него глаза. Смеется он надо мной, что ли? А он:-«Только осторожно-воду попробуйте, не обожгитесь!». Пошел я. Подхожу к этой самой речке. Вид, знаете ли, как на картине Судковского: горы, вокруг снег, над речкой пар стелется… Серой запахло. А солнце — так и жжет! Из трещин в скале ручейки выбегают, собираются в лужицы, из них — в речку. Я ткнул пальцем, интересно же! Да как вскрикну — кипяток! Вот так попробовал! Чуть палец не обварил. Ну-ка, батенька, думаю себе, это ты подшутить изволил! Даже рассердился было, что время потратил. Смотрю, чуть ниже бережок сухой. Пошел. Песок теплый, даже горячий. Присел. Жарко стало. Сбросил я с плеч полотенце, шапку, потом и пальто снял. Тепло. Что ж сидеть! Дай хоть лицо вымою. И знаете, что получилось? Вода — как шелк! Горячая, чистая, что слеза. Стал я снимать с себя барахлишко, остался в чем мать родила и полез в эту самую «ванну»! Выкупался, носки освежил, платок носовой, на песке погрелся. Над горой тучка проходила, снежок пошел редкий, крупный. То на плечо упадет снежинка, то на спину. Изумительно! Курорт! Просто от души советую побывать там., Вот какие тут, на крыше мира, чудеса бывают! Экзотика.

Словоохотливый доктор закончил свой рассказ как раз в ту минуту, когда Чернов уже начал терять терпение. Его ждали дела.

— Ну, что же, пойдемте, Владимир Константинович! — сказал Казаков. Мне пора ехать. Лидия Львовна, наверно, уже готова.

Они молча пошли рядом и у каждого из них не было никакого желания начать разговор первым.

У дома уже стояла легковая машина. Лидия суетилась, заполняя ее свертками, узелками, какими-то банками. Она как раз вышла на крыльцо с тяжелой корзиной, которую еле удерживала в руках.

«Опять — посылки. И когда она успела все это приготовить!» — с досадой подумал Чернов.

— Лида! Зачем ты так загрузила машину? — недовольным тоном спросил он. И только хотел помочь ей, как его опередил Казаков.

— Нет, нет! Ничего, услужливо подхватил он корзинку: — Это мне нисколько не помешает.

Чернов вошел в дом. Внешне безучастно он наблюдал, как деятельно Казаков помогает собираться в дорогу его жене.

С горечью смотрел Владимир Константинович на возбужденное веселое лицо Лидии. Она была уже не здесь…

— Как ты думаешь, Володя, надеть мне боты? — беззаботно спросила она мимоходом и это было всё, о чем она нашла нужным посоветоваться с ним.

От глаз Чернова не ускользнуло, каким взглядом окидывает Казаков его жену. «Ишь, каким фертом вертится!» — неприязненно подумал он. Ему было противно смотреть на самодовольную, предупредительную улыбку этого человека, на его приторную вежливость, смотреть, как он надевает перчатки, обтягивая каждый палец; неприятно, как он всё время касается Лидии, принимая от нее свертки. Когда Лидия на минуту оставила их одних, Казаков изучающе глянул на Чернова.

— Владимир Константинович! Кроме докладной о пожаре, вы больше ничего не передаете начальнику дороги? — любезным тоном спросил он.

— Я просил бы подбросить нам сена.

— А может быть, вы всё-таки подумаете о предложении…

— Я уже сказал вам: мое нынешнее место меня удовлетворяет, — сухо ответил Чернов.

— Что ж дело ваше, растягивая слова, проговорил Казаков. — Смотрите, не прогадайте…

Чернов не ответил, вынул папиросу, закурил. Отсюда, где он сидел на диване, была видна часть спальни, туалетный столик, лицо Лидии, разгоревшееся, оживленное… Да, она красива. Ей радостно сейчас, что она уезжает. Уезжает на всю зиму. В своей белой пушистой шубке она кажется совсем юной. И Владимир Константинович на мгновение увидел в ней прежнюю Лиду…

Тогда был осенний прохладный вечер. Они вдвоем сидели на маленьком деревянном крылечке. На ней была накинута белая шубка и Лида зябко поводила плечами. И, как всегда, чуть насмешливо, но с какой-то неловкой улыбкой ома тогда сказала:

— Ты, может быть, не поверишь, по я еще никогда не любила.

— А меня? — спросил он, привлекая ее к себе.

Она высвободилась, положила руки ему на плечи и посмотрела прищуренными, смеющимися глазами.

Тебя? Тебя я люблю, как сумасшедшая! — И, засмеявшись, спрятала лицо у него на груди и долго не хотела поднять его.

А когда ом, с ласковой настойчивостью, откинул ее голову и заглянул ей в глаза, Лида была по-девичьи смущенная и счастливая! Да, тогда они были очень счастливы на том деревянном расшатанном крылечке. С тех пор это ощущение не повторялось никогда. Никогда больше Лидия не говорила, что она любит его, как сумасшедшая, и никогда больше не было у нее такого лица…

Может быть, он сам в этом виноват? Очерствел, привык к их сдержанным, холодноватым отношениям, сам никогда больше не говорил жене нежных слов?..

Лидия вышла из спальни. От нее пахло духами. Все втроем они сошли с крыльца к машине. Чернов снял с шубки прицепившуюся черную нитку и посмотрел на жену долгим, грустным взглядом.

— Тебе не будет холодно? Надела бы пуховый платок.

— Нет! Мне жарко, — возбужденно воскликнула она.

— Не беспокойтесь, Владимир Константинович. Я полностью отвечаю за доставку вашей супруги в целости и сохранности. Можете положиться, — расшаркался Казаков.

Чернов не взглянул в его сторону.

— Садитесь, Лидия Львовна! — раскрыл дверцу Казаков.

— Лида, ты, может быть, забыла что-нибудь в комнатах? — спросил Чернов, посмотрел жене в глаза.

— Нет, всё здесь, — сказала она, усаживаясь в машину.

Он думал, что Лидия догадается, войдет с ним на минуту в дом, чтобы попрощаться наедине. «Уезжает, с таким легким сердцем… Нет. Не любит она…» — горько усмехнулся про себя Чернов.

Лидия подала руку. А когда он, задержал ее, заглянул в глаза, она потянулась к нему, подставляя щеку. Владимир Константинович поцеловал ее и, выпрямившись, сказал:

— Ну… вот, значит.

— Что же ты привета не передаешь папе и маме?

— А? Да, да, конечно. Талочку крепко поцелуй за меня… — с оттенком грусти проговорил он.

А когда машина тронулась, он быстро сделал несколько шагов ей вслед и остановился, опустив голову.

«Ну, вот ты один теперь, как старый бобыль…» И, не заходя в свою квартиру, Владимир Константинович побрел к конторе.

САВЧЕНКО СТАНОВИТСЯ СЛЕДОВАТЕЛЕМ

Утром Бакир решил убрать следы пожара. Он чувствовал себя виноватым в случившемся и потому хотелось поскорее навести во дворе порядок. Попробовал было вытащить одно обгоревшее полено, но не смог-верхние крепко прижали его к ряду. Бакир стал тащить другое, оно подалось, но где-то зацепилось сучком.

Наконец старик его вытащил. И вдруг, на куче осыпавшейся с бревен корыте тронутой пожаром, он увидел выкрашенные в красный цвет спички. Их было две штуки, одна из них сломанная.

Как будто кто ударил по голове, так зазвенело и застучало в висках Бакира. Наклонился, поднял… Уж не злоумышленник ли уронил в темноте?

Старик держал найденные спички на ладони так, будто они жгли кожу. Вытащил из кармана старенький цветной платок, бережно завернул в него находку и чуть не бегом поспешил в контору.

В дверях он столкнулся с Савченко.

— Товарищ парторг! — взволнованно сказал Бакир. — Вернитесь-ка на минутку. Важное дело есть.

Они вошли в контору и Бакир осторожно развернул свои платок. Савченко увидел две ярко-красные спички.

— Что это? — не понимая еще, что за ценность могут представлять эти две спички, спросил он.

— Нашел, товарищ парторг.

— Где нашел?

— Там, — кивнул головой Бакир в сторону пожарища.

Лицо у Савченко сразу стало озабоченным.

— Вот как! На участок, кажется, таких спичек не привозили-

— Нет, товарищ парторг.

— Так, так… Спасибо, Бакир. Это очень важно, но пока об этом никому говорить не надо.

Выйдя из конторы, Савченко быстро прошел к складу.

— Послушай, Мухтар? — спросил он кладовщика. — Мы получали когда-нибудь крашеные спички?

— Крашеные спички? — удивленно переспросил Мухтар. — Получали. Желтые. Прошлой зимой, кажется.

— А теперь, недавно?

— Нет. У нас только простые. Но когда я был с начальником в Оше, на базе отпускали красные…

— Красные?

— Ну да, красные, У начальника прикурить нечем было, ему одну такую коробку завскладом дал.

«И у начальника такие. Фу ты, чорт! Дело запутывается», — с досадой подумал Савченко.

— А ты не знаешь, кто тогда получал на базе такие спички?

— Постой. Савченко, что ты меня всё про спички спрашиваешь? — Кто получал, кто не получал! — заартачился Мухтар, недовольный тем, что его оторвали от дола.

— Погоди… Не горячись. Припомни, кто получал такие спички. Раз спрашиваю — значит надо.

— Такие спички? Управлению отпустили, Мургабский участок получил… Потом, кажется, Хорог. Да вот шофера приезжали, останавливались на ферме, тоже такие спички видал!..

— Ну, хорошо, Мухтар. Я тебя вот о чем попрошу: ты о нашем разговоре не болтай!..

Кладовщик от удивления открыл рот да так и застыл, глядя вслед удаляющемуся Савченко.

«Я, кажется, превращаюсь в незадачливого следователя. Может, лучше просто сообщить куда следует? Да, чорт его знает, вдруг всё эго окажется безосновательным: две обыкновенные спички. Еще засмеют…» — так думал Савченко, поднимаясь по косогору на ферму. В сторожке он застал только жену сторожа.

Саида в первую минуту растерялась, когда дверь неожиданно открылась и на пороге появился парторг участка, но потом, смахнув с табуретки пыль, предложила сесть.

— Джабара нет дома?

— Он на складе. Убирает. Позвать?

— Пожалуй, позовите!

У Савченко мелькнула было мысль поговорить с женой сторожа. Женщины более разговорчивы, могут иногда сболтнуть лишнее. Но тут же раздумал — хотелось без свидетелей осмотреться в комнате. Как только за Саидой закрылась дверь, Савченко быстро окинул взглядом комнату. Он сразу увидел на столе коробку спичек Открыл ее и разочарованно бросил обратно. Там были простые белые спички. На плите лежала еще коробка. Но и там тоже оказалось несколько обыкновенных спичек.

За дверью послышались шаги и через минуту в сторожку вошел Джабар.

— Приятный день! — поздоровался сторож.

— Здравствуй. Ну как, тихо стало на ферме?

— Тихо, товарищ Савченко! Вот только ночь беспокойная была. Несчастье у нас!..

— Да… Несчастье большое! Ваши люди тоже были на пожаре. Спасибо, помогли тушить.

— Все пошли. Только мы со старухой не могли оставить ферму… Саида! Налей гостю молока!

Саида достала с полки кувшин молока, налила полный граненый стакан. Савченко с удовольствием отпил несколько глотков.

— Кажется, к го-то из ваших даже руку обжег? — спросил он у Саиды.

— А это Сайдали, шофер из колхоза «Заря востока». У пас председатель кооперации из Мургаба, Мирза Байбеков, с двумя машинами останавливался, — охотно пояснила жена сторожа. — Утром уехали.

Джабар бросил быстрый, свирепый взгляд на жену. Та сразу осеклась.

Савченко пил молоко. Он заметил заминку в разговоре, но ничего не сказал.

— А у вас очень вкусное молоко, Джабар! Спасибо.

Обтерев губы платком, Савченко вытащил папиросу. Потом стал щупать свои карманы.

— Вот досада, кажется, спички забыл! У вас можно курить?

— Пожалуйста! Спички? Да вот они, на столе, — Саида услужливо подвинула коробку спичек.

— Постойте, вот беспамятный! Я же свою в боковой карман спрятал. — И, достав коробку,

Савченко вынул одну из найденных Бакиром красных спичек… — Я от своей прикурю, моя красивее!

— У нас тоже такие есть, — похвалилась Саида. — Мирза три коробки дал.

— Саида! Иди принеси дров. Печку пора топить, — хмуро приказал жене Джабар.

Возвращаясь на участок, Савченко с досадой думал о том, что узнал он очень мало. Одно ясно: красные спички были и у Байбекова. Что это за человек?

БЫКОВ ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ РАДИОЛЮБИТЕЛЯ

В ущелье Хатынарт люди расчищали дорогу от снежных сугробов, работая группами на некотором расстоянии одна от другой.

Молодежная бригада во главе с Пулатом закончила расчистку на своем участке и взяла «на буксир» соседнюю группу «старичков».

Прокопыч молча глянул на подошедших, а работавший в нескольких шагах его подручный Савелий запыхтел еще сильнее. Сгребая снег лопатой, как снегоочистителем, к краю шоссе и потом перебрасывая его могучим взмахом по другую сторону кювета, он нажимал, чтобы не отстать от товарищей.

Работа подходила к концу. Кое-кто из соседней группы, воткнув лопаты в снег, стал раскуривать цыгарки. Вдруг оттуда послышалось:

— Эй, каменщики! Поднажать надо, не задерживать! Может и нас в подмогу возьмете?

Прокопыч повернул голову и молча пожевал губами, продолжая свое дело. Он сразу узнал насмешливый голос старшего рабочего Ивана Рябцева. Еще осенью тот посмеялся над ним. Прокопыч тогда доказывал, что дорожник из него никудышный. «Где же мне да на лопатку! Молоток — вот это мой инструмент. Тут давай посоревнуемся, а лопатой я не мастак!» Но на лопату всё же пойти пришлось и Рябцев не упускал случая подтрунить над каменщиками.

Прокопыч хотел было сказать в ответ Рябцеву что-нибудь язвительное, но передумал и только усиленней заработал лопатой. Сзади уже подпирали подошедшие машины.

Слегка прихрамывая, по дороге прошел мастер Быков. Он осматривал сделанную работу и отдавал распоряжения на следующий дань. За плечами у Быкова было охотничье ружье. Как видно, прямо отсюда он собирался на охоту.

Прокопыч со скрытым восхищением поглядывал на первоклассное ружье Быкова. Давно уже мечтал купить такое.

— Эх, и ружьецо!.. — Он даже причмокнул языком.

Савелий толкнул Прокопыча локтем под бок.

— Голодной куме хлеб на уме. Ты обрати внимание на другое. На пожаре не был. дескать, ногу натер, а на охоту отправляется. Не нравится мне почему-то этот Быков.

Но Савелий ошибся. В этот день Быков не охотился. Вечером он сидел за столом в сторожке Джабара и потягивал из кружки хмельную бузу. Саида, стоя у плиты, жарила солонину.

— Что сегодня так долго возишься, Саида? Товарищу мастеру пора уходить, — поторопил Джабар.

— Сейчас подаю.

— Парторгу не нравится новый радист, — пристально взглянув на Быкова, сказал Джабар. — Не доверяет парторг новому радисту. Я разношу молоко, кое-что слышу.

— Это интересно, — оживился Быков. — Надо будет зайти к нему на радиостанцию, познакомиться. Он мог бы здорово пригодиться!

Саида подала мясо. Они молча принялись за еду.

— Ты почему до сих пор не покормишь коз? Не слышишь — голодные кричат!

Сердито взглянув на мужа, Саида вышла во двор. Когда она возвращалась, Быков уже уходил, а Джабар собрался его провожать.

Саида с сердцем закрыла за ними дверь. Она невзлюбила этого молчаливого мастера с сердитыми черными, как ночь, глазами. Когда он приходит со своим ружьем, Джабар постоянно идет провожать его на охоту и часто подолгу не является домой. «Подумаешь! Товарища нашел. Охотник! За всё время ни одного убитого зайца не подарил. Видно — скупой! Впрочем, из него и охотник!.. Бузу только пить… Сколько всегда выпивает, а Джабар с него денег не берет!..»

— Так значит Савченко приходил? — говорил тем временем Быков, близко наклоняясь к Джабару.

— Да, мастер, приходил. И кажется мне, подозревает он что-то…

— Ты так думаешь? Придется мне познакомиться с ним ближе…

На участке уже зажглись огни, когда Быков, возвращаясь с охоты, подошел к домику радиостанции. Дверь оказалась запертой изнутри. Быков постучал. Радист Пальцев открыл дверь и остановился на пороге, закашлявшись глухим, отрывистым кашлем. Его бросающуюся в глаза худобу дополняли впалые щеки с нездоровым румянцем и взгляд мрачно поблескивающих из глубоких орбит глаз Прежнего радиста призвали в армию и Пальцев только недавно заменил его. Неприветливого и молчаливого Пальцева чуждались в Сарыташе и, не зная его прошлого, относились с некоторым подозрением. Оборудование на радиостанции было старое, потрепанное, запчасти доставали с большими трудностями. Бесконечные неполадки тормозили работу, приходилось самому изобретать, сидеть по ночам. Пальцев никак не мог наладить регулярные передачи. «Чорт его знает, сапожника какого-то прислали, а не радиста, — ворчали рабочие. — Последних известий, и тех не послушаешь». Пальцев это слышал и еще больше замыкался в себе.

— Вы стучали? — посмотрел он на неожиданного гостя.

— Я.

— Что вам угодно?

— Гм… Мне ничего не угодно, — замялся Быков. — Я просто познакомиться зашел. Слышу, новый человек появился, вот и зашел.

— Сюда вход запрещен.

— Ну, что за формальности! — засмеялся гость и шагнул через порог.

— Позвольте…

— Видите ли, я радиолюбитель, тоже увлекаюсь… Зашел, как товарищ к товарищу, посмотреть, как у вас тут, послушать, — сказал Быков, усаживаясь на табуретку возле стола с приемником. — Вы, кажется, усилитель ремонтируете? О, да вы тут новшества вводите! Интересно…

— Руками нельзя трогать.

— Послушайте, Пальцев! Я вижу, вы нездоровы. На кой чорт, спрашивается, вы над этой петрушкой здоровье свое гробите? Просиживаете ночи напролет! Наладьте трансляцию — и хорошо. Пока здоров-ты всем нужен, а как заболел, никто не вспомнит!

— У вас есть ко мне какое-нибудь дело? — сухо спросил Пальцев.

— Да нет же! Говорю, так просто зашел.

Скучища тут. Каждому новому человеку радуешься.

Минуту они изучающие смотрели друг на друга.

— Курите? — прервав молчание, спросил Быков и протянул радисту коробку папирос.

— Нет. Здесь курить нельзя. И потом… вы меня отрываете от работы.

— Сейчас уйду. Не ожидал, что вы встретите так нелюбезно… Я же к вам по-хорошему! Зашел с охоты, посидеть, поговорить, радио послушать. А вы…

— Я нахожусь на службе, — хмуро буркнул Пальцев.

Быков поднялся. Радист поймал на себе его колючий, испытующий взгляд.

— Ну, что ж. Я ухожу.

«Строит из себя службиста, или в самом деле! такой? — раздумывал Быков, выходя на шоссе. — Ладно, разберемся». Не заходя на участок, он направился обратно к себе на перевал.

ИРИНА

В холодное зимнее утро к зданию конторы участка подкатила грузовая машина, в кузове которой сидели пассажиры.

— Ну, вот и приехали, — весело сказал шофер, вылезая из кабины. — Это и есть Сарыташ.

Люди в кузове зашевелились, отряхивая густо осевший на одежду иней. Кто-то стал вытаскивать из-под лавки узлы. К машине подошли рабочие.

— Эй. дорожники! Принимайте новых поселенцев, — обратился к ним шофер.

Все с интересом посмотрели на вновь прибывших. Это были: пожилая, но еще крепкая женщина, ширина которой почти не уступала высоте, еще одна женщина, молодая, худенькая, с грустным усталым лицом, и мальчик лет десяти.

Толстуха не изъявляла никакого желания слезать на землю, а, воинственно подбоченившись, принялась отчитывать шофера:

— И куда это ты, ирод, завез нас, несчастных. Батюшки! Ничего не видать-одни горы. Ну и заехали. Прямо к самым небесам, в самое царство небесное попали!

Все вокруг дружелюбно рассмеялись.

— Ничего, ничего, мамаша, отсюда ближе в рай!

Рабочие кинулись стаскивать с машины вещи. Кто-то снял мальчика. Шофер захлопотал возле женщин.

— Осторожно! Осторожно, мамаша! Вот так, сюда, обопритесь ногой на колесо, так… — и он, подхватив «мамашу» подмышки, надсадно крякнул, опуская ее на землю.

— О-ох! Господи! Да полегче ты, верста коломенская! По воздуху кидаешь, прямо дух захватило! — рассердилась та.

— Мама! — укоризненно воскликнула молодая.

— Что — мама! Тут и так дышать нечем, воздуху не хватает… и куда ты нас завез, я тебя спрашиваю? — накинулась она снова на шофера, — А коли уже приехали, то куда идти? Где начальник?

Чернов видел всю эту сцену в окно и невольно улыбнулся. «Энергичная женщина!»

— Я — начальник участка, — сказал он, выходя на крыльцо. — Давайте знакомиться.

Неожиданное появление начальника вызвало растерянность у приезжих и они некоторое время молча рассматривали Чернова. Первая нашлась «мамаша».

— Ирина, ну что же ты стоишь! Подай начальнику бумаги.

— Потом посмотрим, успеется. Вы устали, замерзли, — мягко сказал Владимир Константинович, заметив, как дрожала от холода молодая женщина. — Сейчас мы вас устроим временно в комнате для приезжих. Мухтар! — окликнул он кладовщика. — Проводи товарищей…

— Мы — Дорошенки, — поспешила отрекомендоваться «мамаша». — Я — Аксинья Ивановна, а это невестка Ирина и внук Сережа.

— Очень приятно. Значит, полная семья!

— Полная да не совсем… Сын погиб на фронте, старший лейтенант, под Сталинградом…

Владимир Константинович не нашелся что ответить. Он встретился взглядом с грустными глазами Ирины, заметил ее усталое, бледное лицо. Она опустила голову, прижала к себе сына.

— Идите, отдыхайте, — сказал Чернов, с сочувствием поглядывая на молодую женщину. — Завтра поговорим о делах…

Ирина шла, еле передвигая ноги от усталости. Она тяжело дышала, с тревогой поглядывала на сына. Сказывалась высокогорность. Ей, жительнице степной Украины, с непривычки была непонятна странная скованность во всем теле, мешающая свободно двигаться. Это пугало. Как же они будут здесь жить? Крохотный кусочек долины, где сиротливо приютилось несколько домов, а вокруг-горы, горы… Она привыкла к бескрайним просторам полей, где так волнующе ощущается необъятность. А здесь всё замкнуто в тесном кольце оголенных скал. Они будто наваливаются на тебя… И почти не видно людей. Сколько их тут? Наверно очень мало. И найдется ли здесь для нее работа. Ведь она — педагог. А какая же тут школа?

Ирина с трудом сделала глубокий вдох и взглянула на своих. Им, как и ей, по видимому, было тоже не по себе. Аксинья Ивановна шла не торопясь, внешне строгая и спокойная. Только ее поджатые губы да изучающий взгляд, который она незаметно бросала по сторонам, говорили о волнении. Кто знает, что принесет им это новое место?

Комната для приезжих оказалась просторной и светлой. Здесь не было ничего лишнего. Четыре койки, заправленные чистым бельем, у стены — узенькая плита. Ирина окинула глазами комнату и, поставив чемодан, в изнеможении опустилась на стул.

«Измаялась! — подумала Аксинья Ивановна, внимательно посмотрев на невестку. — Похудела-то как, побледнела… Одни глазищи и остались!»-И шумно принялась хлопотать возле вещей.

Безучастная сейчас ко всему, Ирина сидела, закрыв глаза. После большого нервного напряжения, в котором она находилась всё время их утомительного трехмесячного путешествия, она почувствовала упадок сил. От сознания, что они, наконец, достигли цели, что их мытарства и лишения остались где-то позади, — не хотелось больше думать ни о чем.

Стук в дверь заставил Ирину вздрогнуть. В комнату вошла Елена Николаевна. Обе женщины с интересом посмотрели друг на друга.

— Что тебе, матушка? — спросила Аксинья Ивановна, отрываясь от распаковывания вещей.

— Простите, я только что узнала, что к нам приехали новые поселенцы, и вот пришла… познакомиться.

— Ну, проходи, будь гостем, садись, — доброжелательно пригласила Аксинья Ивановна, снимая со стула ворох всевозможных вещей и подвигая его Елене Николаевне. — А кто же ты будешь?

— Я работаю здесь заведующей детским садом.

— Детским садом? Откуда ж тут дети взялись, в горах этих?

— В Сарыташе живет почти половина дорожников с семьями. Дети у нас дошкольного возраста. А старшие — учатся в Оше.

— Вот как.

— А я думала, что здесь совсем нет людей, — сказала Ирина. — Мне показалось это место таким глухим и неприветливым.

— Мне тоже так вначале казалось, — улыбнулась Елена Николаевна. — Но здесь не так уж глухо и люди хорошие…

— Звать-то тебя как? — поинтересовалась Аксинья Ивановна.

Елена Николаевна снова улыбнулась и назвала себя. Ирине понравилась заведующая детским садом. Они разговорились и как-то сразу почувствовали взаимную симпатию.

— У меня так тяжело на душе, — призналась Ирина. — Что я буду здесь делать? Хоть бы какую-нибудь работу, только…

— А вы не согласились бы пойти воспитательницей в детский сад?

— Воспитательницей?.. — растерялась Ирина. — Но я не работала с маленькими детьми. Справлюсь ли?

— Будем работать вместе, я вам помогу…

— А начальник не будет возражать?

— Нет, что вы. Мне давно нужна помощница, а Владимир Константинович… он у нас очень душевный человек…

Ирина заметно оживилась.

— Это замечательно… Много у вас детей?

— Вот и определилась! — сказала Аксинья Ивановна. — А ты говоришь ничего и никого нет, одни горы да воздух…

— Да ведь ты то же самое говорила! — отпарировала Ирина.

Все рассмеялись.

Проводив новую приятельницу со двора, Ирина задержалась на крыльце.

День клонился к вечеру. Полыхали под солнцем снежные шапки вершин. От этого всё небо над Алайской долиной и над участком горело ярко-розовым заревом. Тени у подножий гор сгущались, меняя на глазах тона красок: из темно-голубых переходили в сизые, потом постепенно синели, становились темно-фиолетовыми и уходили в сумерки, окутанные дымкой тумана.

«А ведь тут красиво, — подумала Ирина. — Хоть и очень сурово». Она с восхищением и тревогой смотрела на это великолепие угасающего дня и думала, уживутся ли они здесь, в такой необычной для них обстановке. Ее радовала и тревожила предстоящая новая работа Маленькие дети. С ними, наверно, труднее, чем в школе. Справится ли она? Начальник — душевный человек, — сказала заведующая детским садом. Это хорошо. Он в самом деле приветливый человек. У него очень грустные глаза. Отчего бы?

Ирина долго стояла на крыльце со смутными, тревожными мыслями. Всё было ново и необычно для нее.

ЦОЙ

Капитан Мороз, мрачный, сидел за столом в своем рабочем кабинете на заставе и курил.

Во время его отсутствия на заставе случилось одно событие, которое, как ему казалось, имело связь с двумя пустыми ампулами, найденными при обследовании фермы в Сарыташе.

Шедшие из Сарыташа мургабские машины догнали невдалеке от моста через реку Маркан-су рабочего, который попросил подвезти его в Мургаб. На вопрос, зачем он туда едет, путник объяснил, что у них заминка с запчастями для тракторов и ему поручено получить недостающие детали в Мургабе. У рабочего был узелок, откуда он достал кусок хлеба и начал есть.

Возле высокой скалы, у ручья, как всегда, остановились на привал. Запаслись водой для радиаторов и питья, завтракали и обменивались новостями.

Оставив узелок в кузове, незнакомец тоже слез с машины. Опытному шоферу, подобравшему путника, личность нового пассажира показалась подозрительной и он решил, как только подъедут к заставе, мимо которой проходило шоссе, сказать о нём пограничникам.

Но едва машина остановилась, как шофер обнаружил, что незнакомый рабочий с узелком исчез. Бросившиеся по его следам пограничники до поздней ночи вели поиски в горах, но сбежавшего не обнаружили.

Капитан еще раз перечитал лежавшее перед ним заключение медицинской экспертизы, привезенное сегодня утром доктором Крымовым. Догадка Подтвердилась. В небольшом водоеме, из которого поили овец, обнаружен сильный яд. То же показало исследование крови животных. Действовать нужно немедленно. Враг ведет себя нагло, видимо, не боясь, что его обнаружат. Надо как можно скорее схватить преступников, иначе можно ожидать какой-нибудь новой беды.

В дверь постучали. Вошел ординарец Лукаш. Его веселое, румяное лицо дышало молодостью и здоровьем.

— Товарищ капитан, Цой пришел.

— Цой? Где он?

— Тут, товарищ капитан. Говорит, срочно надо. Сердится, что я не пустил к вам.

— Ну, зови, зови.

Цой! Давно его не было. В старике Цое пограничники нашли верного помощника и друга в опасной борьбе с контрабандистами. Он стал незаменимым проводником в горах. Родом из Северного Китая, Цой сорок лет промышлял охотой в горах, исходил все тропы, излазил все ущелья и перевалы от хребтов Маньчжурии до Тянь-Шаня. Нет такого места в горах, где бы он не смог пройти. Цой знал горные тропы так же хорошо, как знал свой маленький дворик с крохотным рисовым полем, затопленный в одну ужасную ночь наводнением. Тогда погибла вся его семья: мать, отец, младший брат, утонула невеста. Много горя причинило наводнение его родному селению. Мало кому удалось спастись. Молодой, еще полный сил Цой чудом уцелел, вплавь добравшись через бурную, разлившуюся реку до берега, С тех пор началась его кочевая жизнь. Был Цой и тигроловом, и искателем жень-шеня, и проводником научных экспедиций. Но в конце концов жизненные тропы привели его к профессии охотника. Сорок лет!.. Немало горя пришлось хлебнуть ему за свою жизнь, ох, немало… Но года четыре назад он перешел границу и сказал задержавшим его пограничникам: «Моя назад не ходи. Моя назад нет дорога…».

За всю свою бродяжническую жизнь Цой никогда не видел такого теплого, дружеского обращения, какое он встретил на советской земле. И теперь он всем сердцем полюбил свою новую Родину, людей. Поселили его недалеко от заставы, в кишлаке. Охота по прежнему осталась его главным занятием. Вот только нет-нет да и потянет его в Китай… Но нарушить закон Цой не решается. Он может часами смотреть куда-то в горную даль, вспоминая свою невеселую, полную приключений жизнь… Он ждет, когда Китай станет свободным…

Дверь открылась и Лукаш пропустил в нее Цоя. Это был высокий жилистый старик с худым безбородым лицом. Стеганый темно-синий, потерявший свой первоначальный цвет костюм был туго перетянут кушаком на очень тонкой талии, отчего и без того широкие его плечи казались непомерно раскинутыми в стороны. Чувствовалось, что этот человек обладает очень большой физической силой.

Низко кланяясь, Цой поздоровался.

— Здравствуй, капитана! В гости к тебе пришел. Мало, мало месяц не приходил. Далеко возле Китая ходи Цой.

Ты опять за свое! — протягивая ему руку, укоризненно сказал капитан. — Смотри, Цой: границу переходить нельзя, раз живешь теперь у нас. Ты ведь это знаешь?

— Я в Китай не ходи, на охоте был…

— Ладно. Садись. Будем пить чай, расскажешь. Лукаш! Организуй-ка!..

Это был уже давно заведенный порядок. Когда Цой приходил к ним в гости, они садились на низенький мягкий диван за невысоким круглым столиком у внутренней стены кабинета. Лукаш приносил чай в фарфоровом чайнике, две расписные пиалы, кусковой сахар, лепешки. Крепкий, душистый чай освежает голову, делает мысли светлыми, ясными. Начинался «большой» разговор, в котором каждый раз Цой признавался капитану в своем проступке: «Я мало, мало граница не переходи! За архарами бегал». Просил прощения и тут же рассказывал о каком-нибудь случае с ним.

Цой снял шапку и положил ее на пол под стенку. Мягко ступая, он подошел вместе с капитаном к дивану и, усаживаясь, вполголоса сообщил:

— Капитана! Люди ходи в нашу сторону… Плохие люди. Мало, мало один день будут близко…

— Лукаш! — крикнул капитан Мороз в приоткрытую дверь. — Ко мне никого не пускать. Рассказывай, Цой, — обернулся он к старику.

И Цой рассказал вот что.

Возвращаясь с охоты домой только ему известными горными тропами, он наткнулся на группу людей. Среди них Цой узнал одного иностранца, которого часто встречал в городе Кашгаре, будучи еще проводником. У этого господина была своя машина и слуги. Важный начальник. К его дому часто приезжали большие китайские правители, гоминдановцы. Цой притаился в камнях, подполз совсем близко. Их было пять человек. Немного в стороне сидели два проводника-китайца. Цой их тоже хорошо знает. За деньги они могут спокойно убить человека. Разговор шел на русском и еще одном языке, который Цой понимает не хуже, чем русский. Из их слов он понял, что эти люди прибыли откуда-то из Маньчжурии Некоторые из них уже бывали здесь. Они вели разговор о какой-то экспедиции.

Лежа среди камней, Цой слышал всё от слова до слова. Долго пришлось лежать несколько часов… Потом иностранец с одним проводником вернулся обратно, а четыре остальных с другим проводником спустились в ущелье. Цою пришлось быть очень осторожным. Только ночью он смог продолжать свой путь. И время, и дорогу, по которой они будут идти, Цой хорошо знает.

— Шибко ходи, прямо бежал… Всех лови надо. Очень опасный люди!..

Цой неторопливо прожевал кусок лепешки и с наслаждении отхлебнул глоток чаю.

— Спасибо, Цой! Ты настоящий друг. Это очень важное сообщение- А теперь отдыхай… погости у нас. Лукаш!

— Подожди, капитана! Я тебе еще не всё сказал. Один русськи перешел раньше тех. Дорогу хорошо знает. В горах встретил его. Стрелял меня. Мало, мало в плечо не попал. Одет совсем как рабочий, с узелком.

— Рабочий? С узелком?

— Да, капитана.

— Хорошо. Спасибо, Цой. Большое спасибо!

Быстрыми шагами Мороз ходил по комната, напряженно обдумывал всё услышанное.

«Нет, «рабочий с узелком» не мог непосредственно участвовать в отравлении водоема. Цой встретил его всего два дня тому назад в горах, недалеко от границы. Кто-то из врагов уже раньше находился здесь. Надо тщательно присмотреться к людям на участке. И на ферме. Особенно на ферме…».

Капитан Мороз мрачно уставился в окно, на громоздившиеся горы. Плохо. Очень плохо. Враги переходят границу, а он, Мороз, оказался неспособным предотвратить это. До сих пор не пойман отравитель.

Оставив Цоя, Мороз быстро вышел из комнаты. Минут через десять отряд пограничников направился в горы, по дороге, указанной Цоем.

Капитан Мороз, одетый, тоже приготовившийся в путь, опять зашел в комнату, отпустил Цоя и позвонил в Сарыташ. Его соединили с Черновым.

— Владимир Константинович! Здравствуйте! Говорит Мороз. У вас на участке Кизыларт-Маркан-су ремонтируют дорогу? Заканчивают? Бригада Савченко? Открыли проезд машинам? Уже? Очень хорошо! Поздравляю! Да ничего… Что? Пожар? Каким образом?! Вот как? Хорошо, расскажете, при встрече… Я буду у вас.

Резким движением Мороз положил телефонную трубку. Нет! Он обшарит каждую щель в горах! Он не может спокойно дышать, жить, пока распоясавшиеся враги ходят на свободе! Сейчас много их ринулось на советскую землю! Но там, на фронте, бой идет в открытую, а здесь, в горах, каждый камень, каждый уступ может скрывать врага. Нужно искать, искать и — находить!..

Неужели они не перехватят «экспедицию», встреченную Цоем?

Мороз задумался, потом, вынув из ящика бумагу, стал торопливо писать письмо. «Если бригада Савченко еще на этом отрезке дороги, значит надо, чтобы он помог нам… Пусть начнет завтра работы как можно раньше. Так…» — соображал капитан, быстро записывая.

Запечатав письмо, он вызвал Джумаева.

— Вот, товарищ младший сержант, это письмо надо немедленно доставить в Сарыташ и вручить начальнику участка Чернову лично в руки. Седлай мотоцикл и… в дорогу. Понял?

— Так точно, товарищ капитан! — лихо щелкнул Джумаев каблуками. — Будет исполнено.

У ОРЛИНОГО ГНЕЗДА

Когда машина, в которой ехала бригада Савченко, подошла к мосту через реку Маркан-су, был уже поздний вечер. Свернув с дороги, машина осторожно спустилась к реке и остановилась на том месте, где обычно разбивалась палатка. Ее сейчас тут не было. Рассчитывая, что на ремонт моста будет затрачено не больше суток, рабочие палатки с собой не взяли. Они пристроились невдалеке под горой, в небольшом гроте. У входа горел костер, вокруг которого мелькали фигуры рабочих.

Новоприбывшие были шумно встречены; над костром появился второй чайник и начались расспросы.

— Как успехи, Пулат? — спросил Савченко, растирая над пламенем окоченевшие руки. — Что сделали на мосту?

— Все, сделали. Стропила заменили. В настиле новые доски положили. Мелочи остались…

— Завтра ребята, выйдем на работу с рассветом, — сказал Савченко, думая о просьбе капитана Мороза.

— Зачем так рано? — удивился Пулат.

— Так нужно. Начальник просил срочно закончить этот поворот.

Ночь была холодная. Кипяток приятно согревал. Из темноты доносился монотонный шум реки. Укладывались поближе друг к другу, чтобы было теплее.

— Ничего, в тесноте да не в обиде. Как-нибудь переспим. А завтра я договорюсь — переночуем на посту у пограничников, — сказал Савченко, примостившись рядом с Пула-том.

Но спать не хотелось. Лежали молча, каждый был занят своими мыслями.

— Пулат! А, Пулат!

— Ну, чего тебе?

— Договори про свою сестру. Что дальше было?

— Люди спят. Мешать буду…

— А ты негромко рассказывай.

— Что дальше было? — начал тихим голосом Пулат. — Когда басмачей прогнали, с ними ушли в Афганистан баи. Много добра увезли, много девушек угнали с собой. Из нашего кишлака мулла ушел, бай Айяк-Заде ушел… Жестокий человек был. Отец никак ему отработать долгов не мог. Старшая сестра Суракан к тому времени впервые! черное покрывало надела. Приглянулась баю сестра, стал свататься. «Не дашь дочь — силой возьму!» — говорил он отцу. Что делать было. Согласился отец, да не соглашалась Суракан. Плакала мать, жалко было отцу. Суракан грозилась со скалы броситься. Стала Красная Армия басмачей бить, гнать их. Пришел бай к отцу, забрал сестру и пошел с караваном к границе Афганистана. Сколько слез тогда в доме было! Отец одумался, решил спасти сестру. Кому же знать горы, как не ему! Подполз ночью и увел Суракан. Месяц пряталась в пещере, пока Советская власть не пришла. Стала сестра учиться, кончила школу, сбросила покрывало. Сначала старые женщины стыдили ее, а когда Суракан стала трактористкой- перестали. Теперь в колхозе «Светлый путь» работаегг… Знатная трактористка.

Под негромкий голос Пулата многие уснули. Усталость брала свое. Не договорив, уснул и рассказчик. Только река в тишине беспокойно шумела среди камней да в темном небе проглядывали сквозь редкие облака звезды.

Едва только стало светать, разошлись по своим участкам работ. Каменщики направились к большому повороту на подъеме заканчивать ремонт кюветов. Абибулаев и Пулат остались у трактора и катка.

Савченко слегка волновался. Всматривался в теряющуюся за поворотом дорогу. Каких людей думает задержать Мороз? Сколько их? Пройдут ли здесь? Да, другого пути тут нет, кругом пропасти и отвесные скалы.

Размышляя о поручении капитана, бригадир одновременно осматривал дорогу. Он остался недоволен. Работы еще было много. Не прокатан большой кусок полотна на крутом повороте. Машины там прыгают на ухабах* шоферы бранятся. Кюветы по правой стороне поворота во многих местах не выложены камнем. Все это будет размыто весенним паводком, если не укрепить сейчас.

Еще с утра начал срываться небольшой снег. Кое-где его сдувало с дороги ветром, но в кюветах уже собирались небольшие сугробы. А если повалит настоящий снег?

За выступом мелькнула река. У моста неподвижно стояли трактор и каток. Абибулаев усердно ворочал ключом. Пулат молча помогал ему. По их красным лицам можно было судить, что дела идут далеко не блестяще.

— Что, заедает? — безнадежно спросил Савченко.

— Сейчас, товарищ бригадир, сейчас! Еще немножко. Он у меня уже чихать начинает на доброе здоровье! — заверил Абибулаев.

После неприятного инцидента в бурю, Абибулаев стал очень расторопен; время от времени он все еще виновато поглядывал на Савченко.

— Похоже, что катку и трактору замерзать придется в Маркан-су! — сказал Савченко.

— Зачем замерзать! — воскликнул Абибулаев. — Каток уже готовый стоит. Сейчас Пулат сядет, погонять будет.

— Так что же ты молчишь. Ахмет! — Обрадованный Савченко шутливо сгреб тракториста в свои могучие объятия. — Ведь мы теперь много дела успеем сделать!

— Вай-вай! — рассмеялся Абибулаев, потирая замасленной рукой щеку и размазывая по ней грязь. — Что если б я девушка был! Поколол своим борода, как железный щетка!

— Не теряй времени, Пулат. Поезжай на подъем и постарайся прокатать крутой поворот.

Повеселевший Савченко ушел.

Пулат завел каток, взобрался на сиденье и медленно стал подниматься в горы. У него сейчас было, как никогда, хорошо на душе. Работа спорилась.

Проезжавшие вчера через мост пограничники сообщили такую весть: наши войска стоят насмерть под Сталинградом. Немцам не удается пробиться к Волге. Где-то там сражается брат… Может, теперь фашистов погонят?..

Пулат почувствовал в себе такую силу, что, казалось, мускулы железными стали. Он крепко сжал баранку руля. Захотелось петь. Пулат очень любил музыку и пение. Но однажды. когда он в компании затянул песню, на него замахали руками, заткнули уши и умоляюще попросили: «Замолчи, замолчи, Пулат! Наш козел — и тот лучше поет!» С тех пор самолюбивый Пулат никогда не пробовал петь при людях. И другая беда — слова песни всегда путались: начало из одной, конец из другой, середина самим придумана. Поэтому, когда близко никого не было, Пулат пел что взбредет на ум. Слуха не было, зато голос громкий, высокий — далеко слышно.

Вот и сейчас Пулату захотелось петь. Он все оглядывался — далеко ли отъехал? Позади скрылся мост, потом река, за поворотом — горы замкнулись, спрятав за собой всю долину. Он был один на дороге, уползавшей куда-то вверх за скалы. И Пулат запел:

Стоголосым эхом звенела его песня, на высоких нотах уносясь далеко в горы. Каток шел, как по шнурку, вдоль правого края, над самым кюветом, обкатывая полотно дороги.

Налетал ветер, принося с собой снежную пыль. Из нависшей тучи вырвался вдруг стремительный поток мелких снежинок и помчался по скалам, по дороге. Пулат глянул в небо. «Метет. Постой, постой! Поработать надо! Зачем метешь? — нараспев проговорил он. — Подожди немножко».

И, словно согласившись с его просьбой, снег поредел и скоро совсем прекратился. Разрывы между тучами стали появляться чаще, чаще выглядывало солнце, озаряя золотым потоком дорогу.

Пулат довольно заулыбался. Затерянный в горах уголок казался ему сейчас необыкновенно уютным.

Вдруг Пулат оборвал пение на полуслове. Его зоркий глаз заметил, как из-за выступа скалы вышли четыре человека. Появление людей в этих местах было редкой случайностью. «Кто такие? Откуда? Почему здесь?» — удивился Пулат.

Заметив его, незнакомцы остановились. Но один из них, с виду старший, что-то сказал своим спутникам и все четверо направились навстречу Пулату.

Пулат посмотрел в сторону спуска. Савченко не было видно. «Что им надо? Зачем идут сюда?» — соображал он, инстинктивно нащупывая под собой на сиденьи гаечный ключ.

Незнакомцы приближались. Теперь Пулат уже различал их хорошо. Шедший впереди был высокий, плотный, с небольшой бородкой, одетый в ватный костюм. Трое других были небритые, заросшие. На ногах у всех специальные горные ботинки на шипах. У бородатого в руках только толстая горная палка с железным наконечииком. У остальных кроме палок, — за плечами рюкзаки и охотничьи ружья. Пулат смотрел на них во все глаза.

— Слушай, малый! Как нам лучше пройти к перевалу Кашал-аяк? Только самым коротким путем. Мы отбились от экспедиции и теперь очень торопимся.

Экспедиция? Перевал Кашал-аяк? Он знает это место. Туда действительно недавно выехала экспедиция. Они ночевали в Сарыташе. Так значит эти ищут экспедицию? Что им сказать? Парторг Савченко всегда говорит: «Присматривайся, Пулат, к незнакомым людям!»

Пулат мялся, перекладывал ключ с места на место, с надеждой посматривая вниз, на спуск, и облегченно вздохнул: из-за поворота показалась крупная фигура Савченко.

— Товарищ бригадир! — закричал и замахал рукою Пулат. — Вот тут люди экспедицию ищут! От своих отстали. Ходи сюда! Помогать надо. Дорогу показать надо людям!

Савченко неторопливо подошел, поздоровался с незнакомцами. Лоб у него был потный, куртка нараспашку, кашне съехало на сторону. До поворота он бежал. Незнакомых путников он увидел еще за выступом скалы. Вытирая концом кашне пот, Савченко сердито сказал Пулату:

— Чортова работа! Снегу полные кюветы насыпало!

И лишь тогда повернулся к незнакомцам.

— Куда путь держите? — как бы без особого интереса спросил он.

— Нам нужно пройти к кишлаку Алтын-Мазар, — сказал высокий. — Мы отбились от своей партии. Поднялась метель и мы сбились с дороги.

— А что за экспедиция? — поинтересовался Савченко.

— Мы проводили метеоролого-глациологические изыскания.

— Как же вы попали сюда? Здесь ледников нет.

— Нам было поручено произвести наблюдение снежного покрова вон на той вершине, — показал высокий рукой. — И вот метель…

Ответ, казалось, вполне удовлетворил Савченко. Он повернулся и, указывая на едва видневшуюся тропу, стал подробно объяснять, как пройти к кишлаку Алтын-Мазар. В то же время он напряженно думал: «Как поступить? Не те ли это, кого ищет капитан Мороз? Надо немедленно сообщить на заставу».

— Вон той тропой спуститесь в долину, пересечете ее и выйдете к левому склону плато. От него по высохшему руслу ручья идите на юг. Это кратчайшая дорога к Алтын-Мазару.

— Очень вам признательны! — обрадовались члены экспедиции, поочередно пожимая руку Савченко.

Едва они скрылись за выступом горы, как Савченко преобразился:

— Пулат! Беги к ущелью! У самой реки найдешь капитана Мороза с его людьми. Пусть скачут сюда и подождут меня.

— Капитан Мороз в ущелье?! — раскрыл широко глаза Пулат. — Значит, эти люди…

— Некогда рассуждать, понял?

— Понял, бригадир.

Пулата как ветром сдуло с катка и он помчался вниз по дороге. Савченко взглянул ему вслед, свернул с дороги и большими шагами быстро пошел вдоль горы, за выступом которой начиналась тропа, круто спускающаяся в долину. Он торопился. Как бы не упустить их из виду!..

Шагах в двадцати справа — зияла глубокая пропасть. Тропка, обогнув выступ, сползала вниз, теряясь среди камней. Отсюда была видна вся долина. Савченко взглянул, и сердце у него забилось гулкими ударами. Нигде, сколько он ни смотрел, не было видно незнакомцев. Долина лежала, как на ладони, отсюда видны были даже отдельные камни, разбросанные то тут, то там. Неужели они успели перейти долину? Не может быть! Прошло всего минут пятнадцать, как они вышли.

Савченко растерянно оглянулся. И вдруг вполголоса выругался. Какой же он глупец! Поверил, что они пойдут по пути, который он укачал! Только время потерял. Но куда же они пошли? Конечно, в обход долины, по дну высохшего ручья. А потом вдоль склона под горой, где много выступов и больших камней. Там можно пробраться незаметно.

Савченко быстро спустился вниз. Теперь он уже не сомневался, что эти четверо никакого отношения к экспедиции не имеют. Продвигаясь осторожно вперед, он, наконец, увидел их. Они шли быстро. Савченко так обрадовался, как будто это были не враги, а его самые дорогие друзья. «Теперь вы от меня не уйдете, нет!».

Но чем дальше, тем труднее становилось идти следом. Место было почти открытое. Приходилось припадать к земле и переползать, используя малейшие укрытия. Но вот один из путников стал прихрамывать, вынуждая и остальных идти медленнее. Это дало возможность Савченко подобраться настолько близко, что, когда они переговаривались, до него долетали даже отдельные слова.

Внезапно от неосторожного движения из-под его ног сорвался камень. Схватившись за оружие, все четверо настороженно повернулись в его сторону. Затаив дыхание, Савченко притаился за невысоким валуном Эти короткие минуты показались ему вечностью. Осторожно выглянув, Савченко похолодел: «члены экспедиции» повернули назад и шли прямо на него. Бригадир почувствовал, как кровь ударила ему в голову и защемило сердце. Он был безоружен. Взгляд упал на увесистый, острый камень. Осторожно подобрал его, крепко сжимая в руке, и… облегченно вздохнул. Шагах в десяти от валуна враги остановились.

По обрывкам фраз Савченко понял, что тот, захромавший, идти дальше не может.

— Здесь мы прикрыты с трех сторон. Немного отдохнем. До Орлиного осталось не так уж много.

Савченко отметил это про себя.

— На сей раз мы легко отделались, — сказал кто-то из них.

— Мне не нравится этот бригадир… — донесся в ответ голос бородатого.

Они расположились у подножья нависшей козырьком скалы. Минут десять молча отдыхали, затем двинулись дальше.

Оставаясь в укрытии за валуном, Савченко соображал — как ему быть дальше… Идти за ними? Нет! Скорее назад! Рассказать капитану, где их можно настигнуть. И выждав, пока «члены экспедиции» скрылись за поворотом, он повернул назад.

Капитана Мороза с группой пограничников встретил Савченко уже в долине, у спуска к руслу высохшего ручья.

— Хорошо. Спасибо, Василий Иванович, — поблагодарил Мороз, выслушав бригадира. — Вы оставайтесь, теперь слово за нами.

Маскируясь среди камней, незаметно переходя от выступа к выступу, отряд пробирался по следам вперед.

«Орлиное гнездо, — рассуждал тем временем капитан, — в трех километрах от круглого плато- Этим трудно доступным путем почти никто не пользуется. Нужно хорошо знать дорогу; там на каждом шагу можно свернуть себе шею! Если они действительно остановятся там на привал — дело дрянь! Как подступиться? С трех сторон это место огорожено скалами, с четвертой — пропасть. Обороняясь, преступники могут уйти и скрыться в горах по единственной тропинке, проходящей у самого края пропасти. Площадка может стать хорошим укрытием для обороны и в их распоряжении останется выход. Тропинка, правда, хорошо простреливается, но в том-то и дело, что нарушителей надо взять во что бы то ни стало живыми!..»

С большой предосторожностью отряд приблизился к последнему выступу, метрах в пятидесяти от площадки, которая и называлась Орлиным гнездом. Дальше тропинка, теряясь в расщелинах, делала крутой поворот над обрывом. Отсюда хорошо была видна часть площадки. Наблюдая из-за укрытия, капитан Мороз заметил на ней рюкзак и чьи-то ноги, обутые в горные ботинки. Остальные скрывались за выступом скалы. Как видно, «путешественники» чувствовали себя здесь в безопасности.

Товарищ капитан! Давайте мы их… гранатами… — шепотом предложил один из молодых бойцов.

— Экий ты горячий, Джанашвили, — сдержанно улыбнулся капитан Мороз. — Тебе бы всё гранатами. Это дело несложное, да их живыми надо взять. Понятно?

Начальник заставы взглянул на часы. Скоро начнет темнеть. А тогда задача осложнится.

— Вот что, товарищи, — решительно сказал он. — Взять в лоб мы их не можем. Они перестреляют нас прежде, чем мы доберемся до площадки. Их надо отвлечь с той стороны входа. Эту задачу берусь выполнить я.

— Товарищ капитан! — вырвалось сразу у нескольких бойцов.

— Слушайте, — продолжал он. — Когда-то я был неплохим туристом. Знаю эти места. Над Орлиным гнездом есть еще одна тропа. Вот по ней-то я и думаю пробраться… Только мне надо помочь.

Лукаш с готовностью сорвался с места.

— Отставить, товарищ Лукаш. Со мной пойдет Джумаев. Он природный горец и лучше выполнит задание, чем ты.

— Эх! — только и нашел что сказать огорченный ординарец.

Капитан Мороз отдал распоряжение о дальнейших действиях и, взяв с собой всё необходимое для того, чтобы взобраться на почти отвесную скалу, вместе с Джумаевым скрылся в расщелине.

Потянулись мучительные минуты. Стояла гнетущая тишина. Бойцы, задирая головы, с тревогой поглядывали наверх. Но там ничего не было видно.

Прошло с полчаса.

На площадке зашевелились. Ноги исчезли, кто-то потащил к себе рюкзак и вскоре в пропасть полетела консервная банка. «Члены экспедиции» подкреплялись.

И вдруг взгляды пограничников устремились вверх. Высоко над их головами, цепляясь за выступы гранита, передвигались две фигуры. Капитан впереди, шагах в десяти за ним Джумаев. Они находились как раз над Орлиным гнездом, но оттуда их увидеть не могли: мешал нависший над площадкой выступ. На это и рассчитывал капитан.

Соединенные друг с другом крепкой веревкой, они. казалось, плыли по воздуху вдоль скалы. Сердца бойцов учащенно забились. А вдруг сорвутся! Затаив дыхание, они смотрели туда, где жизнь двух их товарищей зависела сейчас от личной воли, мужества и умения. Цель была ясна — капитан и Джумаев намеревались закрыть единственный выход из Орлиного гнезда в горы.

Всё ниже и ниже смельчаки. Капитан повис на руках и ищет ногой опору. Но что это! Зачем они спускаются по эту сторону выступа? Ведь их заметят! «Куда же вы?!» — чуть было не закричал Лукаш. Он не знал, что другого пути не было. Об этом капитан не сказал. Он сознательно шел на риск. «Кто не рискует, тот не побеждает!» — говорят военные. Бойцы замерли, следя глазами за каждым движением своих товарищей.

В это время на площадке послышались голоса, гулко стукнулась о камни консервная банка и в воздухе хлопнули один за другим три выстрела. Забыв об осторожности, пограничники бросились по тропинке к площадке. Никто из них не увидел, как капитан Мороз покачнулся и стал сползать вниз по крутому склону. Веревка натянулась, — Джумаев с трудом удерживал ее, боясь выпустить раненого капитана, и сам цеплялся за камни. Между бойцами и засевшими в укрытии врагами завязалась ожесточенная перестрелка.

…Расстреляв все патроны и увидев, очевидно, что деваться некуда, нарушители вышли с поднятыми руками на тропинку. Но их было… трое. Видимо, раненый капитан и Джумаев слишком поздно перекрыли выход из Орлиного гнезда и бородатый предводитель успел проскочить и скрыться в горах.

Капитан спешно послал двух человек в погоню. Но сумерки в горах сгущаются необычайно быстро. И вряд ли можно было в такой темноте рассчитывать на успех.

Начальник заставы был легко ранен в плечо. Лукаш очень искусно перевязал рану, повозился так долго и так жалостно причмокивал при этом языком, что капитану пришлось на него прикрикнуть.

На мосту пограничников встретили с нетерпением ожидавшие дорожники. Капитан пригласил их переночевать к себе на пост.

В Маркан-су добрались поздно. Но, несмотря на усталость после трудового дня и неожиданных волнений, многим не спалось. В большой просторной комнате люди лежали вповалку. Места на койках и скамьях хватило не всем. Расположились на полу, на постланных в ряд матрацах.

Пулат чувствовал себя героем. Он привел отряд, он помогал ловить диверсантов, он сразу догадался, что это люди подозрительные! Возбужденным шопотом Пулат делился с товарищами своими впечатлениями.

— Так бежал! Чуть мимо отряда не пробежал — такой разгон взял! Думал, остановиться не смогу!

Всю ночь шел снег. Утром, после горячего завтрака, приготовленного гостеприимными пограничниками, вся бригада во главе с Савченко приготовилась в обратный путь. Подвезти людей к месту вызвался на своей машине начальник заставы.

Перед тем, как ехать, капитан отвел Савченко в сторону.

— Так что вы думаете, Василий Иванович, о пожаре? — спросил он. — Что удалось установить?

Савченко замялся было, боясь показаться смешным в глазах капитана, и неохотно рассказал:

— Занялся было расследованием, да, видно, плохой из меня следователь. Эти крашеные спички имелись у многих людей. У приезжих.

— А в своих вы уверены?

Вопрос немного смутил Савченко.

В старых кадровых работниках — да, уверен. Новые… тоже как будто вполне надежные люди…

Он помолчал, перебирая в уме всех людей, работавших на участке. Ни о ком нельзя было подумать ничего дурного. А хорошо ли он знает всех людей своего участка?

— Вот что, Василий Иванович, — прервал молчание капитан. — Мы просим вас помочь нам. Понаблюдайте за фермой. Кто там останавливается, кто ходит туда из ваших людей, в какое время бывает. Только сделать это нужно, сами понимаете, осторожно…

Прощаясь, Мороз крепко пожал руку бригадиру дорожников.

НА НОВОМ МЕСТЕ

Установилась настоящая зима. Кругом навалило такие сугробы, что пришлось расчищать дорожки. А снег всё сыпал густыми, крупными хлопьями. Снежинки падали медленно, как бы нехотя. В белом мелькании скрылись горы, очертания домов.

Сережа чуть не сшиб с ног мать. Он влетел в комнату красный, как кумач, весь в снегу. Ирина даже испугалась: не случилось ли чего-нибудь?

Мама! Ух и снег идет красивый! И, знаешь, и уже могу бегать!

— Побегаешь тут. Прямо за сердце тебя хватает, — буркнула Аксинья Ивановна.

— Это только сначала, бабушка! А потом ничего!

Первые два дня Сережа чуть не плакал: только попробуешь бежать — что-то сжимает грудь и мешает дышать — как в противогазе, когда он пробовал его надевать. Сережа знал, что это вызывается высокогорностью, мама объяснила, — в горах высоко, воздух разрежен. Но хоть и знаешь, от того не становится легче. Постепенно Сережа немного привык к высокогорным условиям и вот сегодня даже пробежался по-настоящему, как дома, на Украине, почти не запыхавшись.

Он уже успел побывать везде. Всё рассмотрел, обо всем расспросил. Кладовщик Мухтар обещал ему дать лыжи. У бригадира Савченко есть собака, Нерон. Она совсем не злая.

Ирина одевалась и с ласковой улыбкой слушала оживленную болтовню сына.

— Ну, что ж, пошли, что ли? — скомандовала Аксинья Ивановна. — Коль начальство вызывает, опаздывать не годится.

Секретарша в приемной Чернова попросила подождать.

Владимир Константинович занят.

Аксинья Ивановна поджала губы. «То приди сейчас, то ожидай! Показывает, что начальник!»

И хотя ждать пришлось совсем недолго, и как только из кабинета Чернова вышли посетители, начальник сразу же пригласил их к себе, Аксинья Ивановна настроилась воинственно.

— Ну, как устроились, товарищи? — приглашая женщин садиться, спросил Владимир Константинович.

— А чего же, устроились… не на курорт приехали. Потеснимся, — сдержанно ответила Аксинья Ивановна.

— Комната для приезжих — дело временное. Мы вам дадим квартиру, небольшую, правда. Как раз окнами против детского сада.

Чернов взглянул на Ирину. — Сейчас ее ремонтируют.

«Гм, а он, как будто, и ничего, заботливый», — уже теплее подумала Аксинья Ивановна.

— Понимаем, где уж тут в горах аппартаменты разводить… Мы — люди простые. И на том спасибо! — вслух сказала она.

Ирина поправила едва заметную прядку волос, выбившуюся из-под аккуратно завязанного платка. Ее словно вычерченные губы, чуть опущенные в уголках, дрогнули в улыбке.

Чернов спросил ее:

— Ну, как ваше впечатление о Сарыташе?

— Еще не разобралась. Я ведь украинка, привыкла к степным просторам… А в таких горах — впервые. Мне кажется, что я не смогу полюбить их!

— Почему же? Разве наши горы не красивы?

— Красивы, — согласилась Ирина. — Но в них есть что-то холодное… Как у некоторых людей: и красив человек, а сердце холодное…

Да, есть такие люди, — с неожиданно прорвавшейся горечью проговорил Чернов.

Ирина удивленно посмотрела на него.

— Есть люди, которые любят только себя, — жестко продолжал он и, усмехнувшись, невесело пошутил. — Должно быть, все женщины любят только себя.

— О, нет, что вы? — покачала головой Ирина.

И вдруг страстно сказала:

— Только женщины и умеют любить, забывая себя, жертвуя всем… Если бы мне сейчас сказали, что надо отдать жизнь, отказаться от всего… ради любимого человека, то я, не раздумывая… — Она вдруг замолчала и заметно смутилась.

Владимир Константинович невольно залюбовался ею. Ирина раскраснелась, ее большие глаза оживились. Поймав на себе его пристальный взгляд, она еще больше зарделась.

«Что это я разболталась о любви?»-подумала Ирина. Спокойное, открытое лицо Чернова, голос, весь его вид привлекали ее и внушали доверие. Он казался ей простым и сердечным. Может быть, это и вызвало ее на такой откровенный разговор. Ирина, испытывая неловкость, посмотрела на свекровь.

Аксинья Ивановна сидела по прежнему спокойная, но по слегка приподнятой брови и по глазам ее Ирина прочла немой вопрос: «Что это ты, голубушка, так разворковалась?»

Чернову понравилась непосредственность молодой женщины, но, заметив ее смущение, он перевел разговор на другую тему:

— Елена Николаевна уже с вами говорила о работе? Не возражаете?

— О, нет, конечно! Я так рада. Я думала, что здесь мне нечем будет заняться, и уже пришла в уныние.

— Что ж, товарищ начальник, только невестка работу получила? А я как же? — вмешалась Аксинья Ивановна.

— А может вы еще отдохнете с дороги?

— Время сейчас такое, что нечего сложа руки сидеть. Совесть не позволит. Не на горы же ваши я приехала любоваться.

Чернов с уважением склонил голову, подумал.

— В столовую заведующей пойдете?

«Ты смотри! Как по мыслям читает!» — изумилась Аксинья Ивановна.

— Пойду. Или сказал кто, что я столовой заведывала?

— Нет А вы, значит, работали в столовой? Очень хорошо, Аксинья Ивановна Как говорится, вам и тарелки в руки.

Только ведь вот чего… Требовать я буду.

— Требуйте.

— И от тебя в случае чего.

— И от меня требуйте.

Ну, значит, договорились, — сказала Аксинья Ивановна, поднимаясь. — Пойдем, доченька.

«Хорошая семья», — решил Чернов, оставшись один. Он надел шапку, меховую куртку и, сунув в карман коробку папирос, вышел из кабинета.

Не обиделась бы только Варя Савченко, что на ее место назначил нового человека. Впрочем, Варе трудно сразу и столовой заведывать, и в клубе работать. Она сама об этом поговаривала.

Снег продолжал падать. «Вот и зима», — подумал Владимир Константинович. Он посмотрел на мальчика, возившегося во дворе с собакой. Сын новой воспитательницы. Какие хорошие у него глаза, грустные, серьезные и светлые… Приятно смотреть, как барахтается в снегу мальчишка. Дочку бы сюда, Талочку. Взять бы ее и покатать на санках по этому пушистому снегу…

А Лидия не пишет…

АКСИНЬЯ ИВАНОВНА

Аксинья Ивановна поднялась чуть свет. Тихонько, чтобы никого не разбудить, особенно Сережу («Постреленок, так чутко спит») затопила плиту, поставила греть воду для умывания.

Вот они и пристроились, наконец. Окончились мытарства. Правда, забрались на самый край света, где кругом одни горы прямо в небеса упираются, ну, да ничего, зато тихо. Натерпелись от бомбежек и переездов достаточно. Аксинья Ивановна вынула из чемодана черное шерстяное платье, единственное, которое удалось захватить впопыхах.

Уже одетая, она присела у стола. Долго сидела, шелестя бумажками, — перебирала свои документы, справки с места работы, приказ о премировании в день восьмого марта, какие-то письма…

Из дому вышла она, когда невестка и внук уже поднялись.

Только на рассвете перестал идти снег. Всё было закутано в пушистую, белую пелену. Солнце старалось пробить толщу низких серых туч, и они кое-где уступали, бледнели и открывали маленькие оконца голубого неба, в которые мгновенно устремлялись яркие солнечные лучи Тогда на снег было больно смотреть, так ослепительно сверкал он.

Возле столовой Аксинья Ивановна встретила Варю Савченко. Они познакомились уже накануне. Аксинья Ивановна поздоровалась за руку, внимательно разглядывая Варю. Заметила, что та хромает.

— Ушибла ногу, что ли?

— На пожаре обожгла…

— А-а… слыхала.

На крыльце столовой лежал снег. Его притоптали ногами. Было скользко. Аксинья Ивановна поджала губы, смолчала. В столовой у порога было мокро и грязно от нанесенного снега.

За одним из столиков сидели несколько рабочих. Аксинья Ивановна подошла к ним, поздоровалась и строго спросила молодого парня в ушанке:

— Ты поел уже?

— Поел, — от неожиданности вскочив с места, ответил тот.

— А чего сидишь в шапке? Работы нету?

— Сейчас завтрак, — в замешательстве пробурчал парень, стащив с головы шапку. Остальные тоже сняли.

— А ты голову сегодня не разбил?

— Не-ет… — опешил парень.

Варя, удерживая смех, низко нагнула голову. Подошли девушка-официантка и повариха.

— Ну, остерегайся, а то разобьешь. Надевай-ка свою шапку, дружок, и вон там, видишь, веничек в углу, а если поискать — и лопата найдется. Возьми да пойди крылечко пообчисть хорошенько. Оно, гляди, и голова целая останется. Да быстренько! Небось, не старик, вроде меня.

Оторопелый парень подхватился и через минуту па крыльце застучала лопата.

— У вас лопаты при кухне есть? — спросила Аксинья Ивановна повариху.

Девушка сбегала, принесла.

— Вот. Как раз на троих. Ну-ка, молодые люди, немного физкультурой займитесь. Перед крыльцом площадку очистить надо, да как следует.

Рабочие переглянулись, взяли лопаты и вышли во двор. На крыльце раздался дружный хохот. В столовую донеслось:

— Вот так мамаша! Выполняй, ребята, команду!

— А ты кем здесь, голубушка, работаешь? — спросила Аксинья Ивановна девушку.

— Я подаю на стол и убираю посуду, — ответила та, смущаясь.

— Очень хорошо. А халаты у вас есть?

— Есть.

— А почему не надеваешь?

Грязные. Постирать некому.

Тут уж покраснела Варя.

Некому? — удивилась Аксинья Ивановна. — Ах, бедные! А ты что же, стирать не умеешь?

— Умею… — потупилась девушка.

Аксинья Ивановна повернулась к Варе.

— Пойдем посмотрим еще кухню.

Кто это? — шопотом спросила у Вари повариха.

— Новая заведующая столовой.

— А-а, — уважительно протянула девушка.

Аксинья Ивановна не пропустила ничего

Заглянула во все уголки, борщ попробовала, котлеты. Когда они возвратились в зал и уселись за чистый стол, вошел Чернов.

— Ну, как дела?

Аксинья Ивановна категорически заявила:

— Столовой принимать не буду!

— Что случилось, Аксинья Ивановна?

— Принимать нечего. Инвентарь никуда не годится. Бак проржавел, посуда — смотреть стыдно, вешалок нет, крыша протекает.

— Крышу починим, вешалки сделаем…

— Посуду, железки эти, надо заменить на фаянсовую.

— Фаянсовая посуда у нас есть, только мы ее на склад сдали, на хранение. — пояснила повариха, — по праздникам берем.

— Видали такое! — возмутилась Аксинья Ивановна. — Да человеку каждый день должен быть что праздник! Ишь, выдумали — по праздникам. Завтра же снести посуду сюда!

В столовую шумно вошли четверо рабочих с лопатами и вениками.

— Всё выполнено, товарищ… — они запнулись.

— Заведующая, — спокойно помогла нм Аксинья Ивановна-

— Натянули вы нам нос, Аксинья Ивановна — засмеялся Чернов. — Я считал, что столовая в порядке.

— Хорош порядок!

Аксинья Ивановна осталась в столовой, а Чернов и Варя вышли. Варя была очень смущена.

Ну, что? Нагнала жару? — дружески сжал её руку у кисти Чернов. — Вы не смущайтесь, Варя. Видать, хорошая старуха, энергичная.

— У меня было так мало времени…

Я знаю. Займетесь теперь целиком клубными делами.

Вернувшись к себе в общежитие, Варя всё еще переживала неприятности со столовой. Она не слышала, как постучали в дверь. Снимая с обожженной ноги валенок, она поморщилась. Нога всё еще болела. Стук раздался снова, более настойчивый и громкий. Решив, что это стучит соседка, Варя крикнула, не поворачивая головы:

— Войдите!

В комнату вошел мастер Быков с двустволкой за плечами и убитым зайцем, подвязанным к поясу.

Здравствуйте, — поздоровался он.

С валенком в руке, Варя недоуменно посмотрела на неожиданного посетителя.

— Простите, я, кажется, не вовремя… Я» собственно, по поручению вашего мужа…

— Что-нибудь случилось? — вскочила испуганная Варя. — Что с ним?

— Да с ним ничего, не волнуйтесь. Я насчет политучебы.

— Политучебы?

— Перед отъездом в Маркан-су товарищ Савченко сказал, что мы можем обратиться к вам за помощью. У нас в кружке прорабатывают сейчас диалектический материализм. Может быть, у вас есть что-нибудь популярное. Все-таки трудно изучать эту философию.

— Ах, вот в чем дело, садитесь, — предложила Варя.

— У вас перевязана нога. Я слышал, вы пострадали на пожаре? — усаживаясь, спросил Быков.

— Уже почти прошло, — ответила Варя, снова надевая валенок. — У меня есть хороший конспект. Могу дать на некоторое время.

— Большое спасибо. Скажите, я прошлый раз слушал ваш доклад о международном положении. Откуда у вас такой материал?

— Как откуда? Из газет, из последних известий по радио.

— Но ведь Сталинград почти взят. Это ужасно. Я понимаю, для успокоения людей…

— То есть, что значит — для успокоения? Известия по радио — это официальные правительственные сообщения. Еще позавчера муж сам слушал на радиостанции: идут бои на улицах, за каждый дом, но город не сдают.

— Да, изумительный героизм! Ваш муж бывает на радиостанции? Наверно, радиолюбитель. Я вижу у вас и радиожурналы. Ваш муж дружит с радистом?

— Нет, так… увлекается радио.

— Я тоже очень люблю радио. Но здесь в горах иметь приемник запрещено… Товарищ Савченко надолго уехал?

Не сказал. На неделю, может быть.

Вы, наверно, скучаете в одиночестве?

— Некогда скучать.

Хотя, ведь верно! Вы же наша единственная общественница. Наш духовный пастырь! И Быков засмеялся мягким, негромким смехом.

Варя начинала чувствовать себя неловко. Пришел за конспектом, расселся, уставился своими черными глазищами и завел какие-то непонятные разговоры. Не найдясь, что ему ответить, и еще больше оттого смущаясь, Варя встала и прошла в конец комнаты. Быков поднялся.

До свидания, — протянул он руку.

Варя почувствовала сильное пожатие и хотела выдернуть зажатые пальцы, но он не отпустил Кровь бросилась ей в лицо. Колючие глаза Быкова без стеснения разглядывали ее.

Я вас очень уважаю, — сказал он. — Возьмите от меня в подарок зайца.

— Что вы… — растерянно пробормотала Варя. — Зачем это?

Отвязав зайца и положив его на стол, Быков пошел к дверям.

— Конспект я принесу завтра, в конце рабочего дня, вечером. Вы будете дома? — И, не дожидаясь ответа, ушел.

Варя опустилась на стул. «Какой тяжелый человек!» — подумала она. — Неприятный…»

Со злостью посмотрела на подарок. «Отдам Елене Николаевне в детский сад. Будет детям на обед…».

ЧЕН

Выполнив очередное задание, отряд пограничников возвращался на заставу. Придерживая коней, всадники осторожно спускались по узкой и крутой тропе в ущелье.

В горах Памира наступала зима 1942 года. Накануне разыгралась метель и завалила снегом ущелья и проходы. Путь преграждали сугробы. Они висели над пропастью, прицепившись к гранитным уступам, как комья ваты на новогодней елке. Бойцам приходилось спешиваться, браться за малые саперные лопатки и расчищать себе дорогу.

Минуя опасные места, пограничники спустились в долину. Сразу стало очень холодно. Сюда не проникали лучи заходящего солнца. Высоко, в безоблачной синеве, ослепительно блестели белоснежные вершины. Дорога стала широкой, до заставы оставалось немного, кони сами перешли в рысь.

Вдруг конь старшины, ехавшего впереди отряда, шарахнулся в сторону, заплясал на месте и скосил испуганные глаза на огромный придорожный камень.

Там, в углублении между скалой и камнем, притаился мальчик. Лохмотья изодранной одежды едва прикрывали его худенькое тело. Темные настороженные глаза искрились, как у зверька.

— Вот так находка! — произнес удивленный старшина. — Ну-ка, Джумаев, посмотри, что это там за человек?

Ловко спрыгнув с седла, боец подошел к камню.

— Мальчишка, товарищ старшина! Посинел весь, замерзает…

— Забирай его с собой! Да заверни хорошенько в полушубок.

Но едва Джумаев подошел ближе, мальчик, испуганно вскрикнув, бросился бежать.

— Ух, ты, какой дикий! — Боец от неожиданности отпрянул в сторону.

Однако мальчик, пробежав несколько шагов, со стоном упал на дорогу.

Джумаев подошел и, ласково мешая с русскими таджикские и китайские слова, какие только знал, стал поднимать его.

— Видно, китайский мальчик, — сказал подошедший старшина.

— Так точно, товарищ старшина, китаец, — подтвердил Джумаев.

Он усадил мальчика к себе в седло, завернул полами полушубка и отряд продолжал свой путь.

Согретый полушубком, убаюканный цокотом копыт, мальчик заснул, прислонившись головой к груди бойца.

Было далеко за полдень, когда отряд подъезжал к погранзаставе.

Маленького китайчонка встретили удивленными возгласами.

— Это что за новобранец к нам прибыл?

— Где ты его взял, Джумаев?

Капитан Мороз подошел к группе бойцов, окруживших мальчика. Необычайная обстановка, вид военных, громкие их голоса так напугали мальчишку, что он прижался к стене, как застигнутый врасплох мышонок.

— Отставить разговоры! — полушутливо сказал капитан. — Накормить ребенка и уложить спать.

Мальчика повели в столовую, но накормить его оказалось не так просто. Один из бойцов присел перед ним на корточки с тарелкой каши.

— Ну-ка, отведай нашей, солдатской!

Мальчик заслонился ладонью, как от удара.

Поен протянул руку, желая погладить его по голове. Мальчик отпрянул. Глаза его сверкнули, как два уголька.

— Ишь какой! Еще нос откусит, — поднялся пограничник с тарелкой. — Не гожусь, видно, в няньки.

Как ни пробовали бойцы накормить мальчугана — ничего не получалось. Он упорно заслонял лицо ладонью.

В столовую вошел капитан Мороз.

Ну, что, накормили гостя?

Не ест, товарищ капитан!

— Гм… Что ж это ты, брат? — Капитан положил руку на голову мальчика. Тот сжался, но не отстранился.

— Вас он признает, товарищ капитан!

— Дайте ему чаю, — сказал Мороз, испытывая щемящую жалость при взгляде на измученное лицо ребенка.

Джумаев, лукаво поглядывая на мальчика, уселся напротив него и с аппетитом стал пить чан из расписанной узорами пиалы. Он громко откусывал сахар и с наслаждением жевал румяную лепешку. Бойцы поняли уловку Джумаева и с интересом наблюдали, что будет дальше.

Причмокнув, Джумаев взял кусок сахару и протянул его мальчику.

— Возьми. Ли, хороший, сладкий. Якши!

Черные, как смородинки, глаза ребенка с восхищением уставились на сахар. Вдруг он быстро протянул руку, схватил сахар и зажал его в кулаке.

Ешь, ешь, малец, — послышались растроганные голоса.

Мальчик, метнув недоверчивый взгляд вокруг. поднес сахар к губам, не решаясь попробовать, и, внезапно сунув в рот весь кусок, стал с таким хрустом грызть, что все испугались за целость его зубов.

Минут через пять он уже сидел на скамье против Джумаева, пил чай и с жадностью уплетал лепешку. Знакомство продолжалось.

— Тебя как зовут? — спрашивал Джумаев. — Я, моя, Керим, Керим! — тыкал он себя в грудь, — Твоя — Ким? Ши-Ен? Ли-Цян?

— Чен, — послышался тихий ответ.

— Чен, ишь ты! — заговорили бойцы.

— Откуда же ты, Чен? Оттуда? — показывали они в сторону востока. — Из Китая?

— Сньцзянь, — прошептал мальчик.

После обеда Чена помыли в бане, одели и привели к капитану. Самый маленький размер обмундирования, который с трудом разыскали на складе, всё же был очень велик для мальчика. В своем новом наряде Чен выглядел так комично, что капитан Мороз не мог сдержать улыбки. Он опустился на корточки перед мальчиком и заглянул ему в глаза. Взгляд Чена, доверчивый и умоляющий, остановился на лице начальника заставы. Морозу захотелось подарить что-нибудь мальчику, порадовать его. Но ничего не было подходящего. Подойдя к полке с книгами, капитан начал перебирать их, искать какую-нибудь книгу с картинками и неожиданно обнаружил тонкую детскую книжку — «Пионерский лагерь». Как она сюда попала, он сам не знал. Обрадованный удачей, Мороз дал книжку мальчику.

— Вот тебе, Чен, подарок от меня.

Мальчик протянул руку, глаза его засветились благодарностью, на лице появилась застенчивая улыбка. Книжка так ему понравилась, что он целыми часами простаивал где-нибудь возле окна, положив книжку на подоконник и рассматривая картинки.

Скоро к мальчику все привыкли. Особенно крепкая дружба завязалась между ним и начальником заставы. В свободные минуты капитан учил Чена русскому языку, объяснял значение картинок. Через две недели Чен уже знал много русских слов. Он произносил слова певуче, с китайским акцентом, смешно их коверкая.

Как-то перед обедом пограничники вышли на учебные занятия по стрельбе. У глухой стены была установлена деревянная мишень. Стреляли на расстоянии двадцати шагов из нагана. Чен стоял в стороне и с интересом следил за результатами стрельбы.

Подошла очередь стрелять Джумаеву. Пока тот целился, на глазах у всех в воздухе мелькнул какой-то блестящий предмет и со свистом вонзился в самую середину мишени, в черную точку. Раздосадованный Джумаев бросился к мишени. В центре круга торчал нож с простой деревянной ручкой. Эта шутка была неслыханным нарушением воинского распорядка.

— Кто это сделал? — строго спросил старшина.

Бойцы, не чувствуя за собой вины, недоумевающе переглядывались. Старшина повторил вопрос.

— Нет виноватых? Хорошо. Всем двенадцати человекам — наряд вне очереди: чистить конюшню.

На лицах бойцов отразилась обида.

И только старшина хотел подать команду: «Кругом марш», как к нему подбежал Чен и со слезами на глазах, запинаясь, проговорил:

— Товарищ старшина. Моя нож кидай.

— Так это ты бросил? — удивился старшина.

Бойцы окружили Чена.

— Ай, ловкач!

— Здорово! В самую точку попал!

— А ну, давай еще разок!

Старшина сердито посмотрел на Чена, хотел прикрикнуть на бойцов, потом брови у него разошлись и он задорно подмигнул оробевшему мальчику.

— Попадешь еще раз в цель?

— Попадешь, попадешь! — так и загорелся Чен.

Он стал бросать нож. И каждый раз без промаха попадал в центр мишени.

Бойцы рассказали начальнику заставы о ловкости Чена.

— Где же ты научился? — спросил капитан, усаживая Чена рядом с собой.

Мальчик низко опустил голову, плечи его дрогнули и, вместо ответа, расплакавшись, он уткнулся лицом в колени капитана.

В один из морозных дней наступившей уже зимы на заставе появился Цой. Застигнутый в горах метелью, он несколько дней с трудом пробирался среди глубоких снегов, таща на плечах убитого им архара. Начинали сказываться годы. Решив переждать метель на за-ставе, старик отдал барана на красноармейскую кухню.

Цой сидел с капитаном Морозом за неизменным чаепитием, когда на пороге кабинета появился Чен с книжкой в руках. Старый охотник порывисто вскочил.

— Чем! Ты…

От неожиданности мальчик отступил назад, потом глаза его расширились, губы задрожали и он бросился навстречу старику.

— Дедушка Цой!..

Капитан, взволнованный, молча наблюдал за встречей. А мальчик, стоя перед Цоем, о чем-то быстро-быстро заговорил на родном китайском языке. По мере того, как рассказывал мальчик, лицо старика мрачнело, голова опускалась всё ниже на грудь, и когда Чен, вдруг всхлипнув, расплакался, Цой обнял его и, прижимая к себе, проговорил по-русски:

Плакать не надо, Чен! Твоя хорошо делал. Ночь кончается рассветом, горе-радостью…

…Когда Цой бывал еще в Кашгаре, он останавливался в доме своего приятеля, старого башмачника Ван Мина. Там он встречал его племянника Чена, забегавшего частенько подкормиться. Семья Чена ютилась в крохотной хижине у речки. Отец его работал на кожеконном заводе. Завод вдруг стал и отец остался без работы. Мальчика отдали на обучение балаганному фокуснику и жонглеру. Чен учился у него опасному искусству — метать ножи. Старый пройдоха фокусник водил мальчика по людным улицам Кашгара. Все собранные деньги балаганщик брал себе, — Чену доставались две-три мелкие монеты, которые он, зажав в кулаке, приносил отцу.

В одно морозное утро в поселок нагрянули солдаты. Они выгнали жителей из хижин, окружили место, где стоял поселок, колючей проволокой и стали ломать ветхие хижины.

На месте поселка образовалось огромное голое поле — аэродром.

Люди решили просить защиты у городских властей. Пошел с ними в город и отец

Чена. Их встретили солдаты и полиция. Мальчик видел, как повесили его отца и жестоко избили мать. В ту же ночь она умерла. Рано утром дядюшка Ван Мин вдвоем с соседом похоронили ее.

Чен часто слушал рассказы дяди Ван Мина, приютившего его, о советской стране. Для мальчика это была сказочная страна. В ней- ни богатых, ни бедных, а особенно хорошо живут там дети. Так говорил дядя Ван Мин. И Чен решил уйти в эту страну…

Капитан задумчиво смотрел на маленького китайчонка.

Цой потянулся к пиале, отхлебнул глоток остывшего чая. Потом сказал несколько слов по-китайски и ласково погладил мальчика по голове.

— Моя уходить надо, капитана, — сказал он, поднимаясь.

— Куда же ты пойдешь, Цой, в такую темень? Переночуешь у нас и мальчику будет приятно побыть с тобой…

Капитан позвал ординарца.

— Лукаш! Отведи Цоя и мальчика в столовую. Скажи, чтобы их хорошо накормили.

Когда они ушли, капитан задумался. Какая же должна быть воля у ребенка, чтобы пережить такое горе и преодолеть трудный и тяжелый путь через горы? «Ночь кончается рассветом, горе — радостью», — сказал Цой. Мальчик заслужил эту радость. Надо как-то устроить его. Для начала, может быть, отвезти в Сарыташ, в детский сад?

Рано утром, ни с кем не попрощавшись, Цой ушел к себе к кишлак.

— Что-то наш старик сильно расстроенный ушел, — доложил Лукаш начальнику заставы. — Такой хмурый стал прямо-весь черный!

— Не натворил бы чего, — озабоченно сказал тот. — Мальчик сильно растревожил его. Надо было бы не отпускать его так скоро с заставы.

Капитан стоял у окна и смотрел во двор Пограничники чистили лошадей. Трое бойцов переносили в конюшню вязанки сена. Чен старался помогать им. Он то и дело подтягивал длинные рукава гимнастерки или подвязывал громоздкие солдатские ботинки-

— Надо одеть мальчика, как следует. Куда это годится! — сказал капитан Лукашу.

Чен увидел в окне начальника заставы и глаза его заискрились радостью.

— Любит вас мальчонка, товарищ капитан, — сказал Лукаш.

— Ты думаешь? — спросил Мороз, довольно улыбаясь.

И какое-то новое чувство, радующее своей теплотой и горячей нежностью, шевельнулось у него к этому чужому черноглазому мальчику.

НА ТОЙ СТОРОНЕ

Комфортабельный пассажирский самолет на большой высоте шел курсом на запад. Под ним простирались горы Куэнь-луня. Самолет сильно качало, он то и дело проваливался в воздушные ямы.

Бланк, с побледневшим от беспрерывной качки лицом, плотнее прижимался к креслу и, чертыхаясь, поглядывал вниз за окно. Под крыльями самолета, где-то далеко внизу, сквозь обрывки клубящихся облаков, вырисовывались цепи гор. Они казались отсюда бесконечным полем, по которому только что прошелся гигантский плуг, оставив после себя глыбы вспаханной земли.

По этой трассе Бланк летал уже дважды и каждый раз путь над горами тянулся для него томительно долго, его укачивало, и он грыз спасительные лимоны.

Первый раз, незадолго до второй мировой войны, Бланк летел в провинцию Китая — Синьцзянь, главным образом, из-за коммерческой операции, сулившей ему большие барыши. Во время остановки в Шанхае он побывал на банкете в узком кругу высокопоставленных лиц. При участии военного представителя иностранной державы, занимавшего тогда в Китае ответственный пост, состоялась встреча с главой одного из «четырех семейств», крупнейшим китайским монополистом, благодаря которому он, Бланк, получил разрешение на закупку шерсти и вольфрама. Перед отъездом в Синьцзянь он нанес неофициальный визит влиятельному военному представителю и, заручившись письмом и кое-какими инструкциями, отбыл по месту назначения, в город Кашгар.

Первая поездка принесла удовлетворительные результаты. Были организованы изыскательские отряды вдоль границы Памира, куда не раз пришлось выезжать ему самому в компании с господином Таунсеном, консулом другой иностранной державы, не совсем приветливым человеком. Как ни недолюбливал его Бланк, но Таунсен был большим знатоком по восточным и, особенно, по русским делам, поэтому с ним приходилось считаться.

Откровенно говоря, Бланк нисколько не протестовал против таких поездок, где приятное сочеталось с полезным, хотя лететь над горами Куэнь-луня и не доставляло особого удовольствия и больших удобств. Однако эта провинция тянула к себе, как магнит, еще вот почему.

Немецкие армии вторгались всё дальше вглубь Советского Союза. Они заняли огромные территории и сейчас судьба страны решалась у стен Сталинграда. Очень похоже, что советским войскам не устоять, а тогда… Памир, а за ним вся Южно-Азиатская часть Советского Союза, эта богатейшая область страны, этот особенно лакомый кусок, может быть отторгнута!..

Бланка, как человека делового, очень привлекали такие перспективы. Памир — золотое дно. Времени терять нельзя. Не сегодня — завтра война может совсем плохо обернуться для русских…

К полудню Бланк прибыл в Кашгар.

На одной из центральных улиц этого города, за высокой каменной оградой расположился богатый особняк — резиденция Таунсена.

Чьи интересы представлялись им в этой части китайской провинции, в чем заключаются его дипломатические функции, пожалуй, сам верховный правитель Синьцзяна, генерал Ляо-Цай точно определить не мог. Хорошо было известно только одно: Таунсен связан особыми взаимоотношениями с гоминдановским правительством и пользуется полной свободой действий.

Генералу Ляо-Цаю не раз приходилось бывать в особняке Таунсена. Он любил здесь послушать хорошую музыку. В комнате, обставленной низкой мягкой мебелью в восточном вкусе, с персидскими коврами и диванами, стоял в углу мощный радиоприемник.

Частенько, проходя мимо особняка иностранного представителя, рабочие поглядывали на генеральскую машину и, кивая головой в сторону окон, откуда доносились приглушенные звуки модного фокстрота, шопотом говорили между собой: «Старая собака! Музыку слушает… Продает он нас оптом и в розницу…»-

В эту снежную зиму у генерала Ляо-Цая было много забот и неприятностей. Не давали покоя партизаны.

Сегодня впервые выдался тихий день и генерал в приподнятом настроении собирался в гости. Преклонный возраст сказался на его и без того щуплой, невзрачной фигуре. Проходя мимо высокого трюмо, генерал бодрился, выпрямлял сухую, сутулую спину, мельком бросая взгляды на свое отражение. Лицо его. изрезанное морщинами, без единого признака растительности, выражало удовлетворение.

Сквозь большие роговые очки поблескивали узенькие, бесцветные глаза.

Ляо-Цай собирался нанести визит иностранному консулу, к которому прибыл на самолете важный гость. Генерал уже был знаком с ним. В прошлом году он продал Бланку большую партию шерсти. Сейчас наклевывалось не менее удачное дельце.

Генерал остановился возле окна и посмотрел во двор. К парадному крыльцу подошла легковая машина. Ляо-Цай подсел к письменному столу и снял телефонную трубку.

…В глубоком обитом красным сафьяном кресле, у большого письменного стола сидел тучный Бланк с сигарой во рту. На его гладко выбритом лице отражалось самодовольство. Откинув слегка назад, на спинку кресла, голову, он пускал колечки дыма, искоса поглядывая на хозяина.

Чопорный, сухой, как осенний лист, Таунсен сидел с бесстрастным лицом, плотно сжав губы. Уже более получаса они перебрасывались репликами, которые служили скорее упражнениями для ума, чем деловым разговором. Вошедший слуга-китаец, мягко ступая по ковру, молча поставил перед ними на подносе бутылку виски, коньяк и содовую воду. Ловко обтерев салфеткой рюмки, он так же молча и неслышно удалился.

Бланк налил себе рюмку виски и одним глотком ее выпил.

— Я надеюсь, уважаемый Таунсен, вы поможете мне организовать небольшую экспедицию в горы?

— Да, конечно. Местное управление полиции обещало мне подыскать надежного проводника… К часу дня должны сообщить.

— Отлично… А как наши изыскательные отряды? Какие успехи?

— В том смысле, в каком имеете в виду вы, Бланк, — плохо.

— Не хватило средств?

— Не то… Почти во всех случаях — провалы.

Бланк, хмуро пододвигая пустую рюмку, иронически спросил:

— За что же мы тогда платим деньги?

Таунсен налил себе рюмку коньяка и, не спеша, выцедил ее сквозь зубы.

— А это, я полагаю, надо спросить у советских пограничников, — пожевав губами, произнес он.

— Милая шутка! — совсем невесело рассмеялся Бланк. — Просто были подобраны неучи, профаны… Надо организовать новую группу. Я попрошу вас помочь мне вызвать этого, как его, с бородой, Зарецкого и отобрать из числа опытных русских белоэмигрантов, знающих Памир, человек пять…

— Зарецкого уже нет. Он удачно сумел уйти во время операции, но был задержан, когда пробирался обратно… С ледником Федченко ничего не получилось.

— Как! Такой опытный офицер! Надеюсь, вы сами понимаете, как нам необходимо знать, ради наших общих интересов, результаты их исследований…

— Представляю.

— Надо набрать новых людей, лучше заплатить- Я не думаю, чтобы граница сейчас хорошо охранялась. Советам сегодня очень нужны люди в другом месте, на фронте…

— Попробуем, — прищурившись, ответил Таунсен. — Людей мы подобрали. Нужны опытные проводники.

Позвонил телефон.

— «Рахиму» передайте, что я недоволен им. Велико дело — отправить на тот свет какую-нибудь сотню овец и сжечь стог сена.

— Я с вами не согласен, Бланк. Вы забываете о панике! Нам важно посеять среди тамошних жителей панику…

— Наивный вы человек, Таунсен. Чтобы создать панику, надо провести целую серию больших и малых диверсий… Кажется, именно такое указание и было дано «Рахиму»?

Позвонил телефон.

— Да, — ответил Таунсен, прикладывая трубку к уху, — добрый день, генерал. Гость у меня Приезжайте.

Он повесил трубку.

— Через час пожалует генерал Ляо-Цай. Он питает к вам особое расположение, Бланк.

Генерал! — фыркнул тот. — Бросаем деньги на ветер! Сколько получают вооружения! До сих пор эти генералы вместе со своим Чан Кай-ши ничего не сумели сделать для мало-мальски организованного наступления на коммунистические районы.

Неслышно распахнулась портьера в дверях и слуга доложил:

— Пришел начальник полиции Ли Ван с проводником.

— Очень хорошо. Зови их сюда.

Минуты через две в кабинет вошел начальник полиции Ли Ван. На его скуластом, изрытом оспой лице застыла улыбка. Подобострастно склонившись, он часто кивал головой и растягивал слова:

— Добрый день, здравствуйте, господа! Нашел опытного человека. Знает горы, как моя теща свою печку! Кланяйся господам, Цой! Кланяйся! Проводник Цой, господа, рекомендую, старый охотник и вполне…

СЕРЕЖА

Прошло уже больше трех месяцев с тех пор, как семья Дорошенко поселилась па участке. Ирине Васильевне казалось, что она живет уже очень давно в этом маленьком поселке, затерявшемся в горах. Война отодвинулась куда-то далеко, далеко и, казалось началась она тоже очень давно, — так давно, что позабылась уже прежняя жизнь. Порою Ирина с недоумением вспоминала, что она иногда бывала чем-то недовольна в той, прежней жизни.

Так, она месяца два переживала из-за того, что ей дали «трудный класс» и считала, что завуч сделал это нарочно, потому что он ее недолюбливал. Где теперь ее «трудный класс», ее славные ребята? Ей не нравилась тогда их квартира, большая, светлая, но казавшаяся" ей неуютной. Какими незначительными выглядели теперь все эти маленькие житейские огорчения!

Теперь они всей семьей жили в небольшой комнате с крохотной кухонькой, в которой полная Аксинья Ивановна еле могла повернуться. Ирина спала со свекровью на одной койке; было очень тесно и неудобно. Она часто оставалась ночевать в детском саду. В комнате еще не поставили печь, было холодно, но теперь Ирина о всех этих неудобствах не думала. Наоборот, ей казалось, что они устроились неплохо, живут спокойно, не голодны, все здоровы, — чего же еще надо? И если на лице у Ирины частенько появлялось выражение грусти, то не ее нынешнее положение было тому причиной.

Она всё еще не могла свыкнуться с мыслью, что муж погиб. Скрывала свои переживания от свекрови и особенно от сына. Сережа был впечатлительный мальчик и очень любил отца. Известие о его смерти пережил крайне болезненно. Он убежал из дому и долго его не могли разыскать. Потом Сережа больше месяца пролежал в постели.

Ирина старалась поменьше напоминать ему об отце. И так живется нелегко. Незачем лишний раз травмировать сердце мальчика.

Но сын рос. наблюдательным и всё замечал.

Мама! Что с тобой? Отчего ты такая?

— Какая?

— Ну, такая, грустная…

— Ничего, Сереженька! Садись поешь и займись уроками, — как можно веселее отвечала она.

Сережа подружился с Черновым.

Любя детей и тоскуя по дочери, Владимир

Константинович привязался к мальчику. Сережа часто попадался ему во дворе. Они разговаривали, как взрослые,

— Ну, что ж, давай, заходи, — приглашал Владимир Константинович мальчика, когда тот, бывало, провожал его до самого дома.

Сережа, немного помедлив из вежливости, заходил. Они играли в шахматы. Тетя Саша, уборщица конторы, принявшая на себя заботу о домашнем хозяйстве Чернова, подсовывала мальчику что-нибудь вкусное.

Не дождавшись сына, Ирина заглядывала к Чернову. Иногда присаживалась и следила за игрой. Если сын выигрывал, она, не скрывая удовольствия, говорила:

— Вы невнимательно наблюдали за его конем.

Таких вечеров было немного. Они доставляли Чернову неизъяснимое удовольствие. Неожиданно для себя, он однажды понял, что ждет прихода Ирины с волнением.

Тетя Саша заключила:

Очень милая женщина.

Она приглашала всех к ужину. Владимир Константинович шутил с Сережей, смеялся; Ирина говорила мало, останавливала расшумевшегося мальчика.

Научившись ходить на лыжах, Сережа очень часто уходил далеко от Сарыташа, взбирался на горные склоны и скользил оттуда в долину. Было что-то упоительное в этом стремительном скольжении по ослепительной глади снега.

Даже трудный подъем «ёлочкой» наверх, чтобы снова повторить всё сначала, тоже доставлял немало удовольствия мальчику.

Но однажды Сережа попал в метель и заблудился! Его после долгих поисков разыскали в соседнем горном ущелье на рассвете. Чернов, лично принимавший участие в поисках, вместе с Мухтаром принес мальчика к себе домой.

Его встретила Ирина, еще более похудевшая за этот день, с опухшими от слез глазами.

— Он жив, он жив, мой мальчик… — шептала она. — Как я вам благодарна, Владимир Константинович…

Чернов вызвал врача и, пошатываясь от усталости, пошел в контору. Там ждали срочные дела.

Савченко встретил его сообщением, что пять человек в том числе Исмаил, призываются в армию.

— Придется готовить машину пораньше утром, чтобы отвезти призывников. Снова начался снегопад, как бы не застрять!

— Люди предупреждены? — спросил Чернов.

— Да. Эх, Исмаила жалко отпускать… — проговорил Савченко.

— Поубавится у нас людей. Трудновато будет. — Владимир Константинович вскрыл письмо из Управления. — Так, Василий Иванович… Еще новость. Письмо от начальника Управления. Предлагают нам принять все меры, чтобы в ближайшие две недели наша дорога была в проезжем состоянии. Предполагается пропустить без задержки большую автоколонну с грузом в Хорог…

— Автоколонну в Хорог?! — удивился Савченко.

— Да, в Хорог.

Савченко озабоченно присвистнул.

Чернов пошарил по столу нашел коробку, вытащил папиросу и принялся обминать ее пальцами.

— Колонна по правительственному заданию. Туговато нам, придется Василий Иванович. В такую суровую зиму… беспрерывные снегопады, метели! И потом… от Аличура дорога совершенно закрылась.

— Не представляю, товарищ начальник, как колонна сможет пройти? Для этого потребуется, я и не знаю, сколько людей! Не говорю уже о технических средствах!

— Трудное дело, бесспорно. Но в Управлении об этом знают. Им хорошо известно состояние дороги. Значит, задание настолько важное, что возражать не приходится. Колонну нужно пропустить.

Пропустить, но как? Когда?

Это другой вопрос. А пока что нам надо пересмотреть, как расставлены силы… Где сейчас мастер Аничкин? — спросил Чернов, закурив наконец.

На Алае. С бригадой. Там настоящее светопреставление! Аничкин звонил, что снегу намело в долине — местами телефонных столбов не видно! Слышимость отвратительная, еле разобрал!

— Надо вызвать его и сообща хорошенько посоветоваться…

В дверь постучали. Вошел Абибулаев.

— Ну, как? Малый снегоочиститель готов? — спросил Чернов.

— Шов заклепали. Можно погонять. Станок с Исмаилом закончили. Пробовали точить, работает… как часы. Исмаил, ай, радуется станком! Насилу из мастерской вытащили…

— Да, Абибулаев… Не придется ему работать больше на станке!

— Как так? Почему не придется?

— В армию уходит Исмаил, призывают…

— Ай-ай! Жалко парня! Золотой парень…

Чернов поднялся и заходил по кабинету. Ему и самому жаль было расставаться с Исмаилом.

Армии тоже хорошие люди нужны, Абибуласв, — садясь снова за стол, ответил Чернов. — Пожалуй, даже больше, чем нам.

— Это правда, нужны… — мял шапку в руках Абибулаев. — Эх, проклятые фашисты!..

Он никак не мог примириться с мыслью, что придется расстаться с приятелем.

Чернов снова закурил.

— Тяжелый выпал день, — сказал он. — Теперь у Фатимы будет целое море слез. Вы когда думаете направить ее в долину?

— Завтра с утра. Сегодня уже поздно. Снегоочиститель задержал.

— Да… Не хотелось бы расставаться с Исмаилом. Хороший он работник, напористый, дельный! — задумчиво продолжал Чернов.

— Растущий парень.

Чернов надел шапку.

— Я пошел домой — Сережа ведь у меня лежит. У них холодно да и тесновато. Надо выбрать время и поставить им печь… Если приедет капитан Мороз, вызовете меня.

ЦОЙ ВЕДЕТ

Впервые Цой не сдержал слова которые дал капитану Морозу. Цой перешел границу. Уходя в Китай, он понимал, что поступает нехорошо, что это грозит ему большими неприятностями, может быть, даже судом, но изменить решение у старика не хватило сил.

Услышав от Чена рассказ о кровавом злодеянии в Кашгаре, Цой почувствовал, что, переполнен гневом. Он хотел действовать! Невыносимая тоска по родным местам измучила старика.

В морозную февральскую ночь сидел он под низким деревянным навесом на опустевшем дворе кожевенного завода. С ним было еще несколько мужчин. Говорили вполголоса.

— Так-так — вздохнул один из них- Хорошую сказку ты нам рассказываешь, Цой! Хотел бы я хоть одним глазом взглянуть, как горит электричество в кишлаках! Так, говоришь, и Хороге для народа дома большие поставили? И в них простые люди живут?

— Такие как мы с тобой.

— А мы последней чашки риса лишились. Дома па слом пошли. Аэродром для иностранцев строить понадобилось, — объяснил другой собеседник. — Счастливый ты человек, Цой. Дом нашел, друзей нашел, голодать не будешь!..

— Одно осталось — идти в партизаны. Семьи жалко, детишек… Что делать будут? С голоду погибнут…

— Денег немного я дам, остались припасенные… Зачем мне — я один.

— Спасибо, Цой. Да хранит тебя добрый дух от всяких несчастий и на много лет жизни! Помогаешь ты нам…

Когда идти собираетесь?

— Через два дня на рассвете. Нас поведет человек Ши Чена.

— Ши Чена?

— Да. Он пополняет запасы питания для отряда. Пойдет далеко в горы…

Ши Чен! Озорник-мальчишка, родной брат невесты Цоя, погибшей во время наводнения. Как давно это было! Ши Чен-командир партизанского отряда! Он здесь где-то близко. Как Цою хотелось бы поговорить с ним, повидаться. Ши Чен, наверно, видел Мао Цзе-дуна!..

От нахлынувших мыслей Цой не слышал, что ему говорили его друзья под навесом. Он сидел на корточках рядом с ними, склонив голову на грудь, унесясь в далекое, далекое прошлое.

— Ну, Цой! — вдруг услышал он, как сквозь сон. — Через два дня встретимся. Попрощаемся здесь. Отсюда безопаснее идти в горы… Ты где ночуешь?

— Пойду к старику Ван Мину. Если к сроку не буду — передайте привет Ши Чену. Скажите, Цой тоже не даром живет на этом свете! Прощайте, друзья! Деньги твоей жене, Чжу, передам…

Легкой походкой шел Цой по теневой стороне улицы, часто сворачивал в переулки. Новости, какие он узнал сегодня, сильно взволновали его. Картины далекой юности, вызванные упоминанием имени Ши Чена, рассказы его друзей крестьян, бедственное положение их семей, — всё это, как никогда, поразило Цоя. Живя на советской стороне, он уже привык быть свободным человеком.

Охваченный тревожными мыслями, Цой пробирался к центральной части города, где в небольшом домике жил его приятель, башмачник Ван Мин. Цой решил у него заночевать.

Полумесяц уже цеплялся рогом за выступы высоких гор, покидая потемневшее ночное небо Далекие звезды загорались еще ярче-

Неожиданно из-за угла, навстречу старику, вышла группа полицейских.

Стой! резко скомандовал один из них. Кто такой? Куда идешь?

Темноту ночи прорезал узкий пучок света карманного фонарика и застыл ярким пятном на лице Цоя.

— Ба! Да ведь это же старый наш знакомый Цой. Откуда ты взялся, старый хрыч? А мы шли и горевали, кто бы нас угостил стаканчиком рисовой. Где ты пропадал, старина?

— Далеко был. В Маньчжурии…

Цой мрачно смотрел па полицейских. Это были действительно его «знакомые». Лет пять назад, когда Цой еще жил в Кашгаре, они не давали ему прохода. Стоило старику вернуться с охоты, как эта свора начинала ходить за ним по пятам, выпрашивая угощение на заработанные им деньги. Потому-то они так и обрадовались, увидев Цоя.

А тут еще — приказ начальника полиции подыскать хорошего проводника.

— А-я-яй, как во время ты пришел, старина. Мы поведем тебя к самому Ли Вану, но сначала ты поднеси нам по стаканчику рисовой… А-я-яй!..

И подхватив старика под руки, полицейские весело потащили его за собой.

..Склонив слегка голову, Цой с достоинством поздоровался. Глазами, привыкшими оценивать человека с первого взгляда, Цой молча рассматривал этих двух, так непохожих друг на друга, иностранцев.

Таким же оценивающим взглядом смотрел на него Бланк.

— Хорошо! — удовлетворенно произнес он наконец. Я человек дела. Сколько возьмешь, чтобы провести людей через горы?

«Ага, вот зачем меня притащили сюда», — подумал Цой.

— Ну, чего же ты молчишь? — недовольно поторопил его Бланк.

Цой сделал вид, что взвешивает. «Отказаться? Пристрелят, только и разговора. Хорошо, я поведу их, я поведу…»

— Пять тысяч долларов, — спокойно сказал он.

— Ты с ума сошел, старик! — даже привстал с кресла Бланк.

— Нет, господин! Пять тысяч долларов, наличными.

— Две тысячи китайскими-и хватит с тебя на неделю пьянствовать! А потом ты не забывай, что мы можем просто заставить тебя вести людей!..

Цой чуть-чуть усмехнулся.

— Важный господин наверно плохо знает Цоя. Кто же будет вести меня силой в горы?

— Оставьте, Бланк, — вмешался Таунсен. — Мне говорили об этом старике. Лучше его никто не знает гор… Завтра явишься сюда утром. Будь готов в путь, — обратился он к Цою.

Цой поклонился и вышел. Сопровождавший его начальник полиции, который только что помыкал стариком, как хотел, теперь вел себя с ним чрезвычайно предупредительно.

За окнами послышалась сирена легковой машины. В комнату вошел слуга.

— Генерал Ляо-Цай!

Проси.

С еле заметной улыбкой Таунсен посмотрел на своего гостя.

— Вот и «верховный владыка» Синьцзяна прибыл. Вам предстоит удовольствие договориться с ним. Когда подойдет момент коммерческой сделки, я выйду, чтобы не смущать вас.

— Вы чрезвычайно любезны, Таунсен.

На другой день в кабинете Таунсена, кроме него самого и Бланка, сидел лысый человек с отечным лицом, в полувоенной форме, которого хозяин называл князем Мещеряковым.

Все трое стояли у стены, на которой висела большая карта юго-западного Китая и граничащих с ним Непала, Индии и советского Памира.

Мещеряков говорил:

Группа должна разделиться, как только она пройдет опасные места. При необходимости старика-проводника можно будет убрать… Вот эти наши люди, — он достал из бокового кармана список и зачитал фамилии, — должны снова попытаться пробраться к перевалу Кашал-аяк, на высокогорную станцию. Другая группа… Я не знаю, осведомлен ли об этом господин Бланк? — Лысый взглянул на Таунсена. Тот кивнул головой. — Другая группа будет ориентироваться на Мургаб и повторит попытку Васильева… «Рахиму» дано задание организовать операцию «три». Он передает, что там должна пройти большая автоколонна. «Рахиму» не трудно будет выполнить задание, он сам из тех мест, на ферме его приятель…

Мещерякова прервал телефонный звонок. Звонил генерал Ляо-Цай- Таунсен недовольно, коротко ответил и положил трубку.

— Надоел! Хочет приехать с каким-то сообщением … Продолжайте, князь!

— Я уже закончил.

Таунсен позвонил и велел слуге привести проводника. Когда Цой вошел, Мещеряков некоторое время молча разглядывая его, потом подошел вплотную.

Вот что, старик. Я хочу тебя предупредить. Ты отвечаешь своей жизнью за людей. Перейти должны все, понятно? Случись что-нибудь и… — выразительным жестом он махнул перед лицом Цоя.

Цой стоял спокойно, лицо у него было усталое и бесстрастное. Редкие, выцветшие ресницы слабо шевельнулись в ответ на угрозу…

К вечеру того же дня грузовая машина шла по дороге в горы. Люди, сидевшие в машине, выглядели простыми рабочими, дорожниками. Горные палки, кирки, лопаты, рюкзаки за плечами, кое у кого охотничьи ружья.

Сидя у борта машины, Цой смотрел из-под нависших густых бровей в сторону далеких, синеющих гор, где скрывался в легкой дымке Кашгар, его родная земля. С каждым поворотом всё больше удалялся дорогой его сердцу город.

Вчера Цой повидал партизанского посланца и передал ему на нужды отряда полученные от Бланка деньги. Партизан был изумлен.

— Молчи, — сказал ему Цой. — Я знаю, что делаю.

Всё ближе надвигались горы, его родная стихия, где Цой знал каждый камень, каждую тропку, каждую пещеру, десятки лет служившие ему и домом, и укрытием. Приближалась страна, где он нашел друзей, свою вторую родину, страна, где он впервые почувствовал себя настоящим человеком, равным со всеми.

Может быть, это будет последний путь в его долгой жизни?.. Надо было все-таки пойти с друзьями в горы и повидаться с командиром отряда Ши Ченом. Интересно, какой он стал? Узнали бы они друг друга?

Цой очнулся, когда машина вдруг затормозила и остановилась на небольшом перевале. Это были уже горы. Ни города, ни долины отсюда не было видно. Вокруг лежал лишь снег, да висело над головой низкое, серое небо. Стояла такая тишина, что звенело в ушах.

Люди прыгали с машины. Цой слез вслед за ними. Отойдя чуть в сторону, он терпеливо наблюдал, как они готовились к походу.

Скорее бы идти, лишь бы не стоять здесь в томительном ожидании.

…Несколько часов подряд группа людей шла гуськом за проводником. Нужно было обладать хорошим опытом и сноровкой, чтобы совершить такой путь, какой остался уже далеко позади. Но, по видимому, люди были натренированы и им уже не раз приходилось бывать в таких походах. Только один раз в течение дня сделали короткий привал.

К ночи мороз стал крепчать. Кто-то захотел было разжечь костер погреться, но Цой запретил.

— Нельзя, — коротко отрезал он.

К утру группа находилась вблизи границы. Шли еще осторожнее, маскируясь, стараясь лишним шорохом не выдать себя. Цой волновался. Он чувствовал, что на этот раз ему дышится в горах тяжело, не так, как всегда. Провести незаметно людей… О, кто же это сможет сделать лучше, чем он! Цой знает, хорошо знает, куда надо идти, чтобы попасть… в руки советским пограничникам…

Уже настолько рассвело что было хорошо видно небольшую, окруженную кольцом высоких гор котловину, куда осторожно стали спускаться по указанию Цоя люди. Это уже была советская земля.

Стоя чуть в стороне от тропы, Цой руководил спуском, время от времени осматривая окрестность. Едва последний из путников спустился по узкой крутой тропе в долину, как неожиданно со всех сторон раздались выстрелы. Люди в первую минуту растерянно заметались на открытом месте, позабыв о проводнике.

Цой, на этот раз замыкавший группу, спускался последним. При первом же выстреле он стал карабкаться обратно, вверх, цепляясь за обледенелые камни руками. Боковыми, одному ому известными тропами он взобрался на выступ скалы и глянул вниз. Нет! Отсюда никому не уйти. Ни одному человеку! Цой привел чужих людей, врагов прямо в руки советских пограничников.

Старый охотник смотрел вниз и на его черном от загара, заросшем лице отразилось суровое удовлетворение. О, нет! Он не даром живет на атом свете! Капитан Мороз может теперь наказывать его, как хочет, зато Цой сделал свое дело.

Старик понимал, что помог избавиться от шайки грязных диверсантов, но он и не догадывался, какой удар он нанес замыслам господ Таунсен а и Бланка.

Цой хотел уже было спускаться вниз, как вдруг услышал хриплый приглушенный окрик:

— А-а, старая собака! Вот где я тебя нашел!..

Не успел Цой оглянуться — грянул выстрел, второй, и что-то обожгло старику спину.

У Цоя потемнело в глазах. Он сделал усилие, чтобы не упасть. В нескольких шагах стоял начальник отряда с искаженным от злобы лицом, с пистолетом в руках.

Цой чувствовал, что быстро слабеет. Неужели это конец? Как глупо… в последнюю минуту он позабыл об осторожности.

Собрав всю свою волю, с быстротой, какую позволили ему слабеющие силы, старик выхватил из-за пазухи нож и, целясь врагу прямо в шею, метнул его. Дикий крик ударился о скалы…

Шатаясь, истекая кровью, Цой подошел к упавшему диверсанту, вырвал у него из рук пистолет, шагнул к краю выступа и, расстреляв в воздух все оставшиеся патроны, в надежде, что его услышат пограничники, упал без сознания…

В САРЫТАШЕ

Машина, разрезая светом фар темноту, пересекала Алайскую долину. Она осторожно пробиралась по узкому снежному коридору, который образовался после расчистки дороги.

Капитан Мороз сидел в кабине, придерживая Чена у себя между коленями. Машина часто буксовала. Приходилось делать остановки, пограничники брались за лопаты, расчищали снег. Вдали светились огоньки Сарыташа, всё приближаясь и радуя перемерзших людей предстоящим теплом.

Склонившись к мальчику, Мороз спрашивал: «Тебе не холодно, Чен?». И плотнее кутал его шубой.

Сделав короткий поворот, машина легко пошла под гору по хорошо расчищенному широкому шоссе. Они въезжали на территорию участка Сарыташ.

У ворот детского сада машина остановилась. Капитан взял мальчика за руку и повел. Он слегка волновался. За два месяца очень привязался к Чену. Хорошо ли ему здесь будет? Кажется, заведующая славная.

На пороге их встретила Елена Николаевна.

— Заходите же, скоренько, не напускайте нам холода… — проговорила она, закрывая за гостями дверь на крючок.

— Ну, покажись, какой ты? — обхватила Елена Николаевна Чена за плечи, заглядывая ему в лицо. — Ух, какой черноглазый! Вы перемерзли, наверное, пойдемте ко мне. Сейчас я вас напою горячим чаем, согреетесь, — хлопотала она, стараясь скрыть свою радость.

Они вошли в соседнюю, теплую, хорошо натопленною комнату- Пахло молоком.

— Ой, молоко сбежит! — кинулась она к печке.

Открыв дверцу маленькой духовки, Елена Николаевна вытащила оттуда кастрюлю.

— Видите, как у меня удобно: и греет, и варит. Это всё Прокопыч. Есть у нас такой каменщик… Что же вы не раздеваетесь, Дмитрий Михайлович? — спросила она всё еще стоявшего в нерешительности капитана и, подойдя к мальчику, стала помогать ему расстегивать ватную куртку.

— Теперь полезай на диван, поближе к печке. и грейся. Вот так!

Капитан снял полушубок, ушанку и, сложив одежду на стул, остановился посреди комнаты. Он смотрел, как Елена Николаевна хлопотала возле Чена.

— Я, кажется, и не поздоровался с вами, — сказал капитан, улыбаясь, когда к нему подошла Елена Николаевна.

Он несколько дольше задержал в своей руке мягкую, горячую руку хозяйки, разглядывая ее глаза с большими зеленоватыми зрачками.

Елена Николаевна вся вспыхнула.

— Ух, какие у вас холодные руки! — шутливо вскрикнула она и потащила его к дивану. — Сейчас будем пить горячее молоко. Я совсем забыла!

Поставила перед диваном табуретку, накрыла ее салфеткой, расставила стаканы, нарезала хлеб.

— Будем ужинать по-походному! — засмеялась она, усаживая мальчика рядом с капитаном. — Ты понимаешь по-русски? Как тебя зовут?

Мальчик посмотрел ей в глаза и заулыбался

Мороз с грубоватой нежностью погладил Чена по голове и пододвинул ему стакан молока.

— Пей, Чен, пей!

Елена Николаевна заметно волновалась. Она уже давно их ждала. Еще месяц назад Чернов сказал ей, что капитан хочет привезти к ним китайского мальчика.

Она обратила внимание на то, с какой доверчивостью Чен прильнул к капитану. Славный мальчуган! Видно, он уже крепко привязался к Дмитрию Михайловичу.

Эта мысль была приятна Елене Николаевне. Ощущение какой-то необычайной теплоты охватило ее. Они сидели втроем, пили молоко, болтали о пустяках. Потом Чена уложили на диван, н он, свернувшись в комочек, крепко уснул.

— Устал с дороги, — сказала Елена Николаевна, заботливо прикрывая его пуховым платком. — Мальчик, наверно, доставил вам много хлопот. Ведь на заставе за ним некому было смотреть?

— Как некому? А я?

— Вы?

— О, мы очень подружились! Мне даже грустно с ним расставаться… Я и не думал что так привяжусь к нему.

Капитан стал рассказывать о мальчике. Елена Николаевна налила по стакану крепкого чая. поставила варенье. Было уже поздно, но они не замечали этого. Впервые за всю свою холостяцкую жизнь Мороз испытывал сейчас какое-то особое, еще незнакомое ему чувство. Приятно было смотреть на эту женщину, следить за ее движениями, слушать се голос, ловить на себе взгляд ее зеленоватых глаз. Мороз сам себе удивлялся, что так долго засиделся, хотя ему нужно было еще повидаться с Черновым. Но он медлил, оттягивал расставанье.

— Скажите, Елена Николаевна, а как же Чей у вас всё же будет? Ведь в детском саду только дошкольники! И потом как у вас с питанием?

— Не беспокойтесь, Дмитрий Михайлович! Продуктами мы обеспечены. А что касается Чена, то у моей помощницы тоже мальчик, Сережа, такого же возраста, как и Чен. Только он сейчас болен. Я уверена, что они подружат и не будут скучать.

— Да? Вот и хорошо. Я вас прошу, вы уж присмотрите за моим Ченом?

— За вашим? Он теперь и мой тоже… — глаза Елены Николаевны заискрились. — Мне кажется, что я его уже полюбила…

— Ну, спасибо. — Капитан задержался на минутку. Он почувствовал вдруг желание попрощаться как-то теплее с этой женщиной, но вместо того сказал:-А архарьего мяса мы вам всё же доставим для подкрепления! — И, засмеявшись, он сбежал с крыльца.

Шагая через двор к конторе, Мороз улыбался: как никогда, ему было легко и радостно.

Уже поздно вечером начальник заставы сидел в конторе участка с Черновым и Савченко.

— Красные спички, Василий Иванович, не дают нам в руки никаких доказательств, — говорил капитан.

— Но все-таки… Нам удалось установить, что такие спички были только у приезжих, — возразил Савченко.

До сих пор он немножко гордился тем, что установил это именно он, а теперь, оказывается, его усилия ни к чему.

— Приезжих у вас на участке было в тот день человек двадцать пять, не так ли? Не будем же мы ставить под подозрение всех этих людей?

— Конечно, всех подозревать не станешь… — разочарованно пробормотал Савченко.

— Странно, — задумчиво продолжал капитан Мороз, — на ферме отравили овец, здесь же обнаружены ампулы и здесь же спички… Странно. Я вас как-то просил установить наблюдение за фермой. Как там?..

— На ферму мы послали двух каменщиков, сказал Чернов. — Там надо исправить печи и выложить перегородку в помещении склада. Работы им хватит недели на две.

Что за люди? Можно на них положиться? — спросил капитан.

— Вполне. Это неразлучные друзья: Савелии Шутов и старик Прокопыч.

— А-а, знаю их, — кивнул Мороз. — Ну, что ж, узнали они что-нибудь интересное?

— И ничего особенного, — сказал Савченко, — На ферме останавливаются иногда колхозники-животноводы, руководители колхозов, приезжал зоотехник из Оша, один раз ночевал председатель Мургабского райпотребсоюза Байбеков… У Салиева останавливался

— Байбеков? Он, кажется, был здесь и в день пожара… — вспомнил Чернов. — Тоже помогал тушить.

— Да, он был, — подтвердил Савченко.

Насколько я понимаю, у Байбекова никаких дел на ферме нет. Что он, в гости ездит к сторожу? — спросил Мороз.

Чернов и Савченко признались, что не интересовались, в каких он отношениях со сторожем фермы.

Надо поинтересоваться, — заметил Моим роз. — Скажите, пожалуй, вашим каменщикам, пусть понаблюдают. Только как бы они там не выдали себя!

— Нет, Прокопыч — хитрый старик

Начальник заставы поднялся.

— Как ваше плечо, Дмитрий Михайлович? — спросил Чернов.

— Пустяки. Зажило. — Капитан помрачнел. — А вот старика мы подобрали в плохом состоянии, Цоя… Умер вчера…

— Умер? М-да-а… Таким молодцом оказался старик! В его годы!

— Да, он помог нам поймать крупную дичь. Это была его месть, так он мне сказал… Жалко старика.

Не отдыхая, капитан Мороз этой же ночью уехал на заставу.

ОБВАЛ

Было еще совсем темно, а возле конторы уже раздавались голоса людей. Призывники собирались выехать пораньше: с ночи стал срываться снег, может забить дорогу. Надо прискочить два опасных места: в ущелье и на Тал-дыке. С этого перевала, высотой почти в три с половиной тысячи метров над уровнем моря, дорога сползает в долину, извиваясь по склону замысловатыми зигзагами. Серпантины-крутые повороты дорог-всегда доставляли много хлопот. Зимой малейший ветер заносил их снежными сугробами. Рабочие из Акбосаги уже вторые сутки расчищали здесь шоссе. В помощь им высылались люди из Сарыташа.

Подвезти их на перевал решили в машине, на которой уезжали в Ош призывники.

Трое призывников с вещевыми мешками стояли уже возле машины. Исмаил задержался прощаясь с матерью. Сидя по-восточному, на корточках, и обхватив голову руками, она тихо причитала.

— Мама! Перестань горевать. — Исмаил подошел к матери и опустился рядом, — Тебе будут помогать. Молодых коз продай, а старую с козленком обменяй у Мухтара на дойную. Я вернусь, свадьбу сыграем… Ты еще внучат няньчить будешь!..

Он отнял ее руки от лица, прижал к груди и так постоял мгновение с закрытыми глазами

— Пора…

Возле машины стояло много народу. Кто-то из женщин всхлипывал. Исмаил искал глазами Фатиму. Она стояла рядом с Варей Савченко. Исмаил бросился к ней и остановился в нерешительности. Варя подтолкнула Фатиму навстречу ему. Исмаил, позабыв об окружающих, торопливо целовал девушку, ощущая на своих губах слегка солоноватый привкус ее слез. Он чувствовал теплоту и дрожь ее тела. Наконец, он оторвался, взглянул на Фатиму заблестевшими глазами.

— Ты будешь ждать меня, Фатима?

Фатима рыдала, не в силах выговорить ни слова.

Не надо, дорогая! Не надо. Я вернусь…

Вот и уменьшилась наша семья на пять человек хороших ребят, — грустно сказал Чернов, когда машина с призывниками скрылась за поворотом.

Начинался обычный трудовой день. Некогда было задумываться и грустить. Погода портилась. Дорога была в плохом состоянии, а из Управления каждый день звонили: «не сорвите продвижения колонны…».

Еще на рассвете группа рабочих во главе с Пулатом ушла в ущелье расчищать шоссе от выпавшего за ночь снега. Остальных рабочих мастер Быков направил на перевал.

Ветер гнал сплошную череду темных, низко, почти над самой головой проносившихся туч. Они цеплялись за острые вершины гор, беспорядочно сползала со склонов, клубились, внезапно обрушивались густым снегопадом и уносились дальше. Мгла рассеивалась, становилось ненадолго светлее, появлялись смутные очертания оголенных, чернеющих скал, и снова налетал снежный вихрь, оставляя на шоссе горбатые сугробы. Работать было трудно. Ветер забивал дыхание, слепил снегом глаза, леденил тело.

В ущелье находилось девятнадцать человек. Люди работали, не разгибая спины. Никто не знал, который час. Часы были только у мастера Быкова. Принявший на себя обязанности бригадира Пулат чертыхался. Куда запропастился мастер? Чего он торчит вверху на перевале? Люди голодные, давно пора обедать. И табак вышел.

Пулат посмотрел на небо. Солнца не было видно. Окутанные серыми тучами, по обе стороны ущелья высились почти отвесные скалы.

Справа повис над ущельем наметенный ветрами огромный сугроб. Не раз на него с опаской поглядывал бригадир. «Как бы его убрать оттуда?».-

Пулат! Ты бы сходил на перевал, поторопил мастера, — окликнул его Абибулаев.

— Пожалуй, надо сходить, — согласился Пулат. — Вы, ребята, делайте привал. Вон там и костер можно разжечь, — показал он на небольшой грот в скале, метрах в ста от того места, где они работали.

Рабочие повеселели; с размаху втыкая в снег лопаты, они гурьбой двинулись вниз по шоссе.

— Попроси там повариху, пусть побольше картошки напечет! Аппетит сильно большой! — крикнул Абибулаев вслед уходившему бригадиру. Рябцев, помоги мотор завести. Снегоочиститель подальше от этой ямки поставлю, — сказал он, показывая рукой на глубокую расщелину, которая вплотную подступала к узкой ленточке дороги.

— Эх ты, насмешливо ответил Рябцев. — Тракторист, а ручки крутнуть не умеешь, как следует. Пока мы с тобой будем тут возиться- и перерыв кончится. Ну, давай уж, помогу.

Рябцев направился к Абибулаеву, на ходу поплевывая в ладони. И никто из них не мог знать, что эта задержка будет стоить им жизни.

Не успел Пулат дойти до Хатынарта, как его остановил глухой гул, похожий на отдаленный гром. Пулат побледнел. Сознание подсказало ему причину этого необычного грохота, но он не хотел верить страшной догадке. Обвал! Неужели в ущелье?!

От Хатынарга приближалась грузовая машина Пулат стоял бледный, растерянный. В глазах его застыл ужас Машина круто остановилась. Из кабины вышел Чернов.

Ты слышал? — не здороваясь, крикнул он.

— Обвал, товарищ начальник, — задыхаясь, проговорил Пулат.

— Как ты думаешь — где? — Чернов тоже был бледен и напряженно всматривался в горы.

— Не знаю… Боюсь, что в ущелье.

— Едем туда!

Они бросились к машине.

Пулат ехал, стоя в кузове. Тесемки от шапки развязались. Ветер рвал меховые наушники, свистел в ушах. Пулат не чувствовал холода. Глаза его, не отрываясь, смотрели вперед. Он хотел как можно скорее увидеть и боялся.

Они приближались к ущелью. Дорога сделала поворот и Пулат вскрикнул. Это был крик ужаса… и облегчения.

Там, где работала его бригада, лежала гора снега. Да, это была настоящая гора высотой с трехэтажный дом! Она заполнила зиявшую прежде рядом с дорогой расщелину и всю узкую часть ущелья. Но рабочие… рабочие стояли у ее подножья, опершись на лопаты, и был у них сейчас вид людей, только что избежавших смертельной опасности.

Машина резко остановилась. Пулат больно ударился грудью о кабину, спрыгнул в сугроб и имеете с Черновым и шофером побежал к рабочим.

Стояла мертвая тишина.

Ветер срывал мелкие снежинки и кружил их над ущельем. Все молча глядели на чудовищную массу снега и каждый боялся сказать первое слово.

— Спасибо, товарищ бригадир, — сказал, наконец, Пулату пожилой рабочий, — во-время ты нас отпустил отдохнуть, а то бы крышка! Как чувствовал. А вот Абибулаев с Рябцевым… не успели.

Раскапывать надо, а мы стоим, — горячо вскричал кто-то из молодых рабочих. — Может, они живы еще!

— Раскапывать, — горько повторил Пулат, — Да тут работы на месяц нашими силами.

— А где Быков? — спросил Чернов. — В Хатынарте сказали, что он ушел сюда. Разве он не приходил?

— Быков? Нет, не приходил.

— Не попал ли и мастер под эту шапку?

Все снова заволновались.

Чернов наконец овладел собой и собрался с мыслями. Распорядившись на всякий случай рыть тоннели в снегу, он вернулся с шофером к машине.

Люди дружно взялись за лопаты, хотя никто не верил, что можно остаться в живых под этой тысячетонной громадой.

Чернов приехал в Сарыташ поздно ночью. Там уже знали о несчастье. Савченко поднимал все население на расчистку обвала. Он молча посмотрел в осунувшееся лицо начальника участка.

— Я людей посылаю на подмогу, — сказал он. — Надо?

— Да, посылайте, — хмуро приказал Чернов. — Работы там… Ущелье засыпано почти на треть. Своими силами никак не обойтись.

— Абибулаев… там? — тихо спросил Савченко.

— Там… И Рябцев гоже.

— Вот как странно устроена жизнь, — с горечью продолжал Чернов. — Там погибли люди, а я сейчас думаю о другом: как бы дорогу открыть автоколонне. Не жестоко ли, Василий Иванович?

— Людей жаль, Владимир Константинович. Но и правительственное задание выполнить надо, — мягко отвечал Савченко. — Война…

Всю ночь сидели в маленьком кабинете Чернова. Думали, советовались, искали выход.

— Ну. гак что вы предлагаете, товарищи? — в который раз повторял Чернов, едва воцарялось молчание.

Бригадиры отводили в сторону уставшие, воспаленные глаза. Что можно предложить? Организовать расчистку ущелья собственными силами немыслимо — транспорта мало; рассчитывать на помощь машинами почти не приходится-ни погранзастава, ни Мургаб такой помощи предоставить не могут. К тому же много машин не удалось бы бросить сейчас в ущелье, они только загромоздили бы дорогу Нужны люди. Много людей! Без них ничего сделать нельзя. А где их взять?

— Все-таки надо послать машину на заставу, — предложил Савченко.

— Туда и обратно она проездит неделю, — угрюмо заметила Фатима.

При такой погоде — не меньше, — подтвердил мастер Аничкин.

Чернов рассуждал вслух.

Масса снега заняла по длине, примерно, метров двести и в высоту двадцать. Это тысяч шестьдесят кубических метров. Нужно не меньше пятисот человек, чтобы…

Пятьсот человек! — в отчаянии вскрикнула Фатима.

— Мы сможем мобилизовать человек семьдесят, — сказал Савченко.

— Да, пятьсот человек… — продолжал размышлять Чернов, — И работать им придется дней двадцать…

Чернов отложил карандаш и встал,

— Надо попытаться установить связь с Акбосагой, с мастером Розамамаевым.

— Но как же свяжешься? — недоумевал Аничкин. — Телефон не работает, очевидно, повредило обвалом, а пройти сейчас на ту сторону совершенно невозможно!

— Я это знаю. Надо поговорить с местными людьми, со стариками. Может быть, кто-нибудь знает дорогу в обход. Надо найти такую дорогу. И найти человека, который смог бы добраться до Розамамаева.

— Это очень трудная задача, — проговорил Савченко. — Но может быть, в самом деле…

— Всё, что нам сейчас предстоит сделать, — очень трудно. Но мы должны делать. Медлить нельзя ни минуты.

Вошел усталый, запорошенный снегом Пулат. Он только что пришел из ущелья. Все бросились к нему.

— Ну что?

Пулат безнадежно махнул рукой.

— Бесполезно. Еще копают, совесть велит…

Помолчав, Чернов спросил:

— Быкова до сих пор нет?

— Нет, — ответил Пулат. Когда рабочие садились в машину на перевале, он сказал им:

Вы поезжайте, а я через два часа тоже приеду к вам». Но он так и не приходил в ущелье.

— А на Хатынарте вы не спрашивали о нем?

— Спрашивал. Повариха говорит: был, взял узелок с едой и на лыжах пошел в ущелье.

— Странно. Может быть, вы разминулись с ним?

— Не могли мы разминуться… Дорога одна.

— Одна-то одна, а видать, всё-таки разминулись. Должно быть. тоже…

Савченко нахмурился и нервно зашагал по комнате.

— С рассветом — всем быть в ущелье, — приказал Чернов.

— Уже рассвет, Владимир Константинович, — заметил Аничкин.

Савченко сейчас был в таком состоянии, когда каждый нерв, каждый мускул были напряжены до предела. Ни спать, ни есть не хотелось. Он вышел во двор, вдохнул чистый морозный воздух. После прокуренной комнаты слегка кружилась голова. Было еще темно, хотя небо на востоке начинало бледнеть. Нигде не видно было огней, только в домике радиоузла сквозь ставни пробивался свет. «Что он там делает… этот тип? — с внезапно вспыхнувшим подозрением подумал Савченко. — Почему сидит ночами?»

Новый радист с первых же дней его приезда в Сарыташ не понравился ему. Молчаливый, угрюмый Пальцев почти ни с кем не общался. Он долго не мог наладить трансляцию последних известий и это многих злило.

ПАЛЬЦЕВ

Примостившись на табуретке возле приемника, Пальцев повернул ручку настройки. Всю ночь он провозился с трансляционной сетью и теперь, закончив работу, был как нельзя более доволен. Кажется, теперь уже не придется рабочим нарекать на него. Спать, собственно, уже было некогда и радист решил «пройтись» разок-другой по эфиру.

Среди хаоса звуков он улавливал станции разных стран. Вот говорит Москва… Плохо слышно. Забивают. А это Будапешт, Вена, София. Обрывки музыки. Чей-то низкий голос, подозрительно четко выговаривая русские слова, передает об окружении Москвы… Очередная утка немецкого командования, рассчитанная на то, чтобы сбить с толку людей. А вот выстукивает телеграф…

Пальцев повернул ручку настройки на более короткие волны. Приемник засвистел, послышались позывные. Шла перекличка шифрами, передача важных сообщений, неведомых никому, кроме людей, посвященных в особую, секретную азбуку. В этих звуках скрывался целый мир тайных взаимоотношений.

Но что это?

В комнате раздалась четкая, громкая передачи цифрового шифра. Для горных условий слышимость была настолько ясной и громкой, как будто передача проводилась где-то совсем рядом, не дальше семи — десяти километров от участка…

Да. Радист больше не сомневался. Где-то недалеко работал передатчик. А что, если это враг?

Пальцев схватил тетрадку и стал быстро записывать цифры, словно нанизывая их одну на другую… Долго сидел потом в раздумье, выключив приемник. Стало нестерпимо тихо, так тихо, что слышно было, как стучало и висках.

«Нервы, нервы, дружище! — успокаивал он сам себя. — Надо всё же об этом рассказать».

Ему вдруг стало душно в аппаратной, захотелось выйти на свежий воздух.

Савченко увидел появившуюся в дверях высокую и худую фигуру радиста.

Что это вы так налегке вышли, товарищ Пальцев, без шапки? — спросил Савченко, подходя ближе. Почему сидите так поздно? Или, вернее, рано…

Радист повернул голову в сторону приближающегося парторга и ничего не ответил на вопрос. «Странный тип…»-подумал Савченко, останавливаясь возле него, и тут только увидел действительно странное выражение его лица. При слабом свете электрической лампочки глаза на усталом лице радиста казались испуганными.

Вы нездоровы, товарищ Пяльцев?

Нездоров? Да. Впрочем, нет. Я-здоров. Вот только… зайдите-ка лучше в аппаратную.

Недоумевая, Савченко переступил порог вслед за ним.

То, что рассказал, сбиваясь и волнуясь, радист, вставило Савченко крепко задуматься… Да… В горах неблагополучно. Вряд-ли вблизи работала наша станция. Кажется, некому. Где-то затаились враги. Здесь, в глубоком тылу, тоже идет война. Надо быть настороже каждую минуту. Но кто? Кто? Неужели кто-то ходит среди них, может быть, разговаривает с ним, с Савченко, здоровается, шутит… Руки Савченко сжались в кулаки.

Он смотрел на цифровые записи в тетради. Сообщение врага. Как важно было бы расшифровать его. Надо немедленно сообщить Морозу.

Радист мучительно закашлялся, на лице его выступили багровые пятна. Савченко участливо посмотрел на него и словно почувствовал себя виноватым. Да ведь радист — совсем больной человек! Поневоле будешь хмурым и неразговорчивым.

— Вот что, товарищ Пальцев, — мягко сказал он, — перепишите мне эту шифровку и идите отдыхать. Нехорошо вы кашляете…

Радист махнул рукой.

— Я давно кашляю. Пойду в ущелье, немного поработаю. На воздухе мне легче.

— Э-э, нет. Лопатой вы не работник. Сделайте то, что я вас прошу, и идите домой.

— Нечего мне дома делать, — раздраженно пробормотал Пальцев.

В его словах Савченко неожиданно услышал прорвавшуюся тоску одинокого человека.

«Эх, не умею я еще распознавать людей! — сердито подумал Савченко. — Вот подозревал этого неприветливого человека, не расспросил, не узнал, что у него на душе… А он просто больной и, может быть, несчастливый человек. А кто-то другой, приветливый и добрый, творит у меня за спиной свои черные дела…»

— А еще скажу — думал я хуже о вас, Пальцев, признаюсь — ошибся. Как хорошо, что ошибся, — сказал он, пряча в карман листок с аккуратно переписанными радистом цифрами.

Савченко ушел, а удивленный Пальцев еще долго смотрел ему вслед и, может быть, впервые за свое пребывание в Сарыташе по-хорошему улыбнулся, как человек, вдруг почувствовавший, что он больше не одинок.

БАКИР ОТПРАВЛЯЕТСЯ К РОЗАМАМАЕВУ, А САВЧЕНКО — НА ФЕРМУ

На другой день после обвала Пулат поехал в Мургаб за людьми. Владимир Константинович понимал, что, посылая в Мургаб машину, причем ненадежную, он рискует остаться без транспорта. Но другого выхода не было. Привезти хотя бы человек тридцать — уже большая помощь. Люди в ущелье работали сутки, а расчистка, казалось, совсем не подвигалась, гора снега высилась по прежнему. Конечно, это только казалось — были выброшены уже сотни кубометров снега. Пока не удалось обнаружить никого из погибших-

Аксинья Ивановна перебралась со столовой на Хатынарт, поближе к ущелью. Тут было устроено временное жилье для прибывших людей. Ночевали на перевале, чтобы не терять времени на ходьбу.

Вечером, когда Чернов появился на участке, к нему подошел Бакир. Владимир Константинович завел его в контору, усадил, сам рухнул на стул, на мгновение закрыв глаза от усталости.

— Вот что, аксакал… Я. хотел тебя видеть. Ты старый человек — хорошо знаешь горы. Скажи, можно ли сейчас перебраться на ту сторону ущелья?

Бакир приподнял брови, внимательно посмотрел на Чернова.

— Об одном думаем, товарищ начальник. Затем и шел к тебе… Надо людей звать. С той стороны ущелья, людей Розамамаева.

— Но как звать? Связи нет.

— Знаю, товарищ начальник.

Бакир помял шапку, пожевал губами, не громко сказал:

Я пойду за людьми.

Владимир Константинович с сомнением посмотрел на него.

— Я пойду за людьми, — повторил спокойно старик.

— Трудная дорога, Бакир. Пройдешь ли?

— Товарищ начальник! Послушай, что тебе скажет старый Бакир. Я знаю горы. Полвека назад, еще мальчиком пас я отары богатого бая Каждую тропку, каждый камень знает Бакир. Я на лыжах коротким путем пройду перевалы, вон в ту сторону, знаешь, куда ходят искать себе корм кутасы Джабара. В три раза это будет короче. Я расскажу Розамамаеву про обвал. Он поедет в Суфи-курган, приведет людей.

— Ты сделаешь большое дело, Бакир, очень важное дело!.. — воскликнул Чернов. — Но хватит ли у тебя сил? Ты ведь немолод.

— Не бойся за меня, товарищ начальник. У Бакира есть еще силы. Пиши бумагу Розамамаеву. До первого перевала, по тропке, где ходят кутасы, дорога не опасная. Можно спокойно идти. Пока я доберусь до вершины, наступит и минет ночь, а тогда будет светло. Пока спустится снова ночь, я буду уже у Розамамаева.

Чернов обнял за плечи старика, крепко потряс ему руку.

Проводив Бакира в путь, Чернов забежал домой. После того, как он принес полузамерзшего Сережу к себе в дом, события так завертелись, что ему некогда было и подумать о мальчике. Тихонько, на цыпочках, вошел он в спальню, где на его кровати лежал Сережа. Мальчик тяжело и часто дышал. Рядом, сидя на стуле и склонив голову на подушку, спала Ирина, освещенная слабым светом лампы. Нежные, чуть припухшие губы; по щеке разлился румянец; пышные, светлые волосы немного растрепались…

Чернов остановился, задержал дыхание. На мгновение ему показалось, что так будет всегда, что это грустная светловолосая женщина не уйдет из его дома и что удивительное чувство теплоты, которое захлестнуло его сейчас целиком, тоже будет продолжаться всегда.

И он сразу вспомнил о жене. Нет, не такая она. У Лидии на первом плане ее собственная личность. Ей нравится, — ей не нравится, она хочет — она не хочет, а как другие — ее не касается. И всё же Чернов любил жену. Как она теперь? Наверное там веселее, чем в Сарыташе. Да… было грустно и перед глазами вставала маленькая Талочка, которую он так редко видит…

Владимир Константинович, осторожно повернувшись, тихо вышел в столовую. Здесь он снял валенки и, не раздеваясь, повалился на диван.

А в это время Савченко сидел у себя Дома и смотрел на маленький листок бумага, на котором были записаны два ряда цифр. Лицо его выражало крайнее напряжение и досаду: Как прочесть эту шифровку?

Савченко прикидывал, пробовал подставлять различные буквы, но ничего не получалось. Наконец, он в сердцах свернул листок и сунул его в карман. Видно, только в приключенческих романах легко расшифровывают послания врага! Нет, тут нужен специалист.

Парторг посмотрел на свою опустевшую, истопленную комнату, поежился от. холода. Варя, как и все, ночевала на Хатынарте. Он достал из кармана бумажку и просидел над пей до рассвета.

Наскоро протерев снегом лицо и руки, Савченко решил проведать Пальцева. Радиста он застал в постели. Голова его была обвязана мокрым полотенцем, лицо горело, глаза казались большими и блестели, как покрытые лаком. У изголовья стояла табуретка, на ней стакан остывшего чаю.

— Вы что. заболели, товарищ Пальцев?

— Да нет, так, немножко… Грипп, по всей вероятности. — Радист закашлялся.

— К врачу обращались?

— Нет.

— Почему? Вот это уже нехорошо… Хотите совсем свалиться?

— Я принимал аспирин. Да вы не беспокойтесь. У меня это бывает, Пройдет. Что же вы стоите? Садитесь. Я, собственно, не так давно и пришел…

— Работали?

— Да. Но сегодня позывных не слышал. Как видно, те передачи только в определенные дни.

— Вы не пробовали расшифровать передачу.

— Пробовал. Ничего не вышло.

Плохие мы с вами следователи, товарищ Пальцев.

— Мне никогда еще не приходилось этим заниматься.

Пальцев снял с головы полотенце, намочил его в тарелке и снова закашлялся. На его бледных и худых щеках выступили слабые пятна румянца. Савченко пощупал его лоб, нахмурился.

— Вот что. Я вам сейчас пришлю врача.

— Э, бросьте! — досадливо отодвинулся Пальцев. — Что он мне поможет, врач.

— Человеку надоела жизнь… — с добродушной насмешкой сказал Савченко, — Напрасно. Сейчас только жить да драться. Врача я вам всё-же пришлю.

Савченко вышел.

Послав к Пальцеву Елизавету Карповну, он опять вернулся к себе в комнату и лег на кровать, пододвинув под ноги табуретку, чтобы не испачкать валенками одеяло. Однако, сна не было. Вечером, возвращаясь с перевала он думал, что заснет на ходу. А сейчас нахлынувшие мысли отогнали сон. В ущелье уже двое суток работали люди. Те, кому еще не приходилось так тяжело и много работать лопатой, выбивались из сил. Они проваливались по пояс в снег, натирали на ладонях мозоли, обмораживали пальцы и лица. Был брошен лозунг: «На фронте трудней!». Бригады сменялись каждые шесть часов. И всё же работа продвигалась медленно. Дорога по прежнему закрыта. Как они пропустят колонну? Никого из засыпанных уже, конечно, не удастся спасти… Дойдет ли Бакир до Розамамаева? Долго-ли оступиться, свалиться в пропасть. Стар он для такого пути. Савченко ворочался с боку на бок. Постепенно мысли смешались, стали теряться. Радист… Байбеков… Бакир… Лица появлялись и уплывали, а потом всё словно куда-то провалилось.

Савченко проспал всего часа два. Его разбудил Чернов, с которым он уговорился идти вместе на перевал.

Они вышли на лыжах.

Снегопад прекратился. Под лыжами приятно поскрипывало. Очертания гор, выступы скал — всё потеряло свою первоначальную форму под плотной, белоснежной пеленой.

— Я очень тревожусь за Бакира, — сказал Владимир Константинович.

— Надо было не отпускать его одного. Годы не те…

Дальше скользили молча.

Впереди за поворотом показался домик на перевале. Чернов и Савченко зашли на кухню. Повариха вся красная от жаркой плиты, с засученными рукавами, стряпала. Черноглазая девушка, та, которую в первый день знакомства Аксинья Ивановна пристыдила за грязные халаты, сидела на скамеечке и чистила картофель. Сама Аксинья Ивановна наводила порядок в кладовой, расставляя ящики с табаком, спичками, макаронами.

Савченко помог ей перетащить мешки.

— Как вам тут, Аксинья Ивановна? Не тяжело?

— Что ты, милый! Тяжело! А кому тут легко? Вон бабы с работы на рассвете пришли. Повалились, как мертвые.

Савченко заглянул в соседнюю комнату.

— Это чья же женская бригада — спросил он.

— Да твоей же! Варина!

Керосиновая лампа слабо освещала комнату. Восемь женщин, как были одетые в тулупах, платках, валенках уснули в самых разнообразных позах. Варя лежала на топчане, свернувшись калачиком.

Савченко с нежностью посмотрел на усталое лицо жены. Тяжело тут.

Они осмотрели все помещения, проверили запас продуктов.

Я наверно, вернусь обратно, Владимир Константинович! — сказал Савченко. — Надо

заглянуть на ферму. Посмотреть, что там поделывают наши каменщики. Не дают мне покоя все эти загадочные события. Кажется, что сам в чем-то виноват.

— Подожди, сейчас подойдет трактор. Фатима подвезет.

— С уклона на лыжах я скорее доберусь.

Савченко быстро спустился с перевала. Ферма… он почти забыл о ней. Каменщики находились там уже третьи сутки. А он ни разу не явился к ним. Тоже мне — следователь.

Поднимаясь по тропинке к ферме, он заметил, как из трубы над крышей сторожки поднимался тонкой струйкой сизый дымок.

Проходя мимо длинного общежития и склада, Савченко обратил внимание на кучи кирпича и остатки смерзшегося на морозе цементного раствора. Кирпичная труба над опустевшим общежитием была разобрана, кирпич аккуратно сложен в стопки.

«Работают ребята…» — усмехнулся он и от-крыл дверь сторожки. Его обдало горячим воздухом хорошо натопленной комнаты и запахом кислого молока. За столом сидели Прокопыч и Савелий, на кровати — Джабар. Каменщики завтракали.

— Ну, как тут наши работники, Джабар? Чем занимаются? — поздоровавшись, спросил Савченко.

Сторож степенно поднялся с кровати.

— Работают. Печи переложили. Завтра начнут класть перегородку в складе…

— В материале нехватка, — сказал Прокопыч. — Кирпича маловато.

— Садись завтракать, товарищ парторг, за компанию! — учтиво пригласил сторож.

— Не откажусь. Проголодался.

Савченко присел к столу, налил стакан молока, отломил кусок лепешки. Жена сторожа поставила на стол сковороду с дымящейся солониной. Некоторое время в сторожке царило молчание. Савченко видел по лицам каменщиков, с каким трудом они сдержали желание поскорее расспросить про обвал. Толком они еще ничего не знали. Прокопыч не выдержал.

— Василь Иванович! Как же это случилось?

Лицо Савченко помрачнело. Тяжело было говорить. Савелий уставился немигающим взглядом, у Прокопыча вздрагивала нижняя губа, щетина бородки встопорщилась. Каменщики низко опустили головы.

— Рябцев и Абибулаев… какие ребята… — голос у Прокопыча дрогнул и он проглотил последние слова.

Савелий тоже покривился. Было видно, как этот неуклюжий, огромный человек борется сам с собой, чтобы скрыть свое волнение.

Савченко наклонил голову.

— Вероятно, также и Быков, вторые сутки не появляется, — медленно произнес он. От его глаз не укрылось, что сторож слегка дернулся, когда он назвал фамилию мастера.

— Ай-ай! Какое несчастье… — сочувственно проговорил Джабар.

— Ну, так что же с кирпичом? — резко перебил его Савченко.

— Кирпич надо бы подвезти, — заметил Прокопыч.

— Подвода занята. Обходитесь без нее.

— Значит — точка, — сморщил нос Савелий, — больше работы нету.

Джабар оживился.

— Куда торопиться? Весной закончите. Тогда машины будут. Транспорт будет…

Савченко взглянул сторожу в глаза.

— Тогда каменщиков не будет, Джабар. Надо сейчас закончить работу. Разве на ферме нет кирпича?

— Кирпич есть, — ответил за сторожа Прокопыч, — да только дело это больно затяжное будет. Километрах в трех отсюда старый полуразрушенный подвал есть. Я его еще летом высмотрел. Но снегу возле него намело, — во — сколько! — Каменщик показал себе по грудь

— Возьмем носилки, натаскаем как-нибудь… — охотно согласился Савелий.

— Зачем таскать носилками, — угодливо поглядывая на Савченко, заспешил сторож. — За кубовой стоит стена старого сарая. Мы оттуда кирпич брали на летнюю кухню. Можно разобрать…

— Разобрать… — недовольно пробурчал, умело ведя свою роль, Прокопыч. — Попробуй сам на морозе стену разбирать. Это сколько времени потребуется!

— Ладно, — поднялся Савченко- Разбирайте стену, работайте! Раз надо — так надо.

— Вот правильно, товарищ парторг! — суетился возле Савченко сторож, подавая ему шапку.

Поговорить с каменщиками наедине не удавалось. Сторож увязался за ними по пятам. Савченко начинал уже злиться.

— У тебя, Джабар, брынза хороша! Продай с килограмчик. Жена сейчас на Хатынарте, дома готовить некому…

Сторож ушел.

— Ну? Какие новости? — тихо спросил Савченко.

— Ничего, Василь Иванович. Тихо, спокойно. Дежурим с Савелием. Собаку тут одну, вроде невзначай, прибили. Тявкала по ночам, ходу не давала. Всё привыкнуть к нам не могла. Теперь порядок. Пока ничего не слыхать…

— С кладкой перегородки не спишите. Сейчас там дозарезу нужны люди, а всё же вас не снимем. Важно…

— Это мы понимаем…

С Байбекова, если он появится, не спускайте глаз.

— Это уж не беспокойся!

На тропинке показался сторож с завернутым в цветную тряпицу куском брынзы. Расплатившись с ним, Савченко приладил лыжи и широким шагом направился к спуску.

«Отчего Джабар вроде вздрогнул, когда я упомянул о Быкове? — раздумывал он. — Или мне только показалось?».

ЧЕРЕЗ ГОРЫ. НАХОДКА

На рассвете, едва начало сереть небо. Бакир, провожаемый мастером Розамамаевым, покидал его гостеприимный дом. Надо было собираться в обратный путь.

Здесь, в долине, еще стояла темная ночь, но очертания окружающих гор уже стали вырисовываться отчетливее-

— Счастливый путь, аксакал! — крепко пожимая руку Бакиру, прощался дорожный мастер. — Сто лет жизни тебе, смелый ты человек! Будь осторожен и осмотрителен. Как бы метель не налетела. Тучи что-то закрыли вершины…

— Спасибо на добром слове, Розамамаев! Прощай! Будешь в Сарыташе — в гости заходи! — И старик, поправив лыжу, заскользил по дороге в горы.

Километра два Бакир шел по тракту, потом свернул влево, на нетронутый снежный покров долины.

Он шел с чувством большой радости. Сегодня на серпантинах Талдыка зашумят машины с людьми. Много людей… Обвал будет расчищен вовремя. И этому помог он, Бакир.

Старик взглянул направо, туда, где в бледном свете наступающего утра четко выделялся на фоне гор заснеженный, напоминающий гигантскую сахарную голову — Талдык. Над вершиной его клубились тяжелые тучи и ветер гнал им навстречу снежную пыль.

«Большая работа, — думал Бакир. — Трудная. Дорожный мастер говорил, что его рабочие уже до седьмой серпантины добрались. Нели сегодня с людьми из Оша дружно возьмутся за расчистку-завтра до обвала дойдут.

Долина кончилась. Перед Бакиром выросло подножье крутой горы. Он стал с силой опираться на палки. Начинался подъем.

Утро застало Бакира на перевале. Ветер рвал полы его тулупа. Старые, выезженные лыжи скользили легко. Днем снег таял под горячими лучами солнца, а ночью застывал твердой коркой от сильного мороза. Местами такая корка гудела под лыжами Бакира, выдавая пустоту под собой. Свежего снега здесь выпало немного и его легко сдувало ветром. Старик зорко смотрел перед собой, выбирая удобную дорогу.

Давно Бакир не был в этих местах. Лег тридцать наверно. Не забыл ли пути? Нет, не забыл. Вон за тем горбатым валуном начинается спуск. Потом пойдет подъем еще на один перевал, а там снова спуск, опасный, крутой…

Память сохранила каждый поворот у обрыва в пропасть, узкую тропку над ней, где надо пройти шагов пятьдесят, сняв лыжи. Неосторожное движение — и можно сорваться в бездну. Там стоит острый и черный выступ скалы. Снег не держится на нем. Выступ стоит один среди облаков и снежного простора, как верный страж, охраняя пропасть, уходящую с правой стороны в глубокое, черное ущелье.

Бакир устал. Да не те уже годы! Вспомнил он Красную Армию, опасные задания в тыл врага, участие в борьбе с басмачами. Он помнит, как однажды встретился один на один с сыном бая, у которого пас когда-то овец. Встреча была короткая. Бакир был сильнее своего врага… Давно это было! А сейчас вот снова война. Исмаил ушел в армию. Тоскует Фатима по нем, ох, тоскует.

Бакир взглянул на небо. Оно было серое, плотное, как платок старухи Усманбаевой. Солнца сегодня не будет. Время? Часа два, наверно…

Он задумался и не заметил присыпанной снегом расщелины. Правая нога его куда-то провалилась. Бакир ударился коленом о что-то острое и упал в сухой и колючий снег.

Первое, о чем подумал он, — это лыжи! Старик облегченно вздохнул — лыжи были целы. Но палки, палки одной не было. Вероятно, она ускользнула куда-нибудь по склону горы. Это было неприятно. Шаря рукой вокруг себя, Бакир вдруг наткнулся на какой-то мягкий предмет. Стряхнул с него снег и удивленно раскрыл глаза. Это была рукавица. Обыкновенная рукавица, мехом внутрь, с краями, обшитыми синим сукном. Рукавицы Бакира были у него на руках.

«Вот чудеса, — подумал Бакир. — Откуда она тут взялась? Совсем новенькая рукавица. Кто-то потерял. Потерял человек, который недавно прошел этим глухим и опасным путем! Кто этот смельчак?»

Прикрепляя к ногам лыжи, Бакир ощутил сильную боль в колене. Остаток пути был по менее тяжел и опасен, чем уже пройденный. На уцелевшую палку пришлось больше опираться, чем отталкиваться ею, так как боль в ноге не унималась.

Много времени прошло, пока Бакир наконец подошел к пропасти, над которой повисла опасная, узкая тропа. Здесь надо было пройти без лыж. Старик присел передохнуть.

Да… В молодые годы много раз приходилось здесь проходить. И каждый раз Бакир ощущал, будто за спиной у него вырастают крылья и он летит над бездной: захватывало дух, еле различимое глазом, виднелось дно пропасти.

Бакир поднялся, привязал за спину лыжи. Он старался не смотреть вниз, выискивая в присыпанной снегом скале уступы, малейшие трещинку, куда можно было бы поставить ногу, чтобы лучше удержаться. Вперед подвигался медленно, пробуя, куда ступить, и опасаясь поскользнуться.

Порыв ветра взметнул облачко снежинок и обдал ими Бакира, засыпая лицо, забивая дыхание. Он остановился, закрыл глаза, прижался к скале. Так хотелось постоять с закрытыми глазами, отдохнуть, но отдыхать нельзя было, чуть ослабнут мышцы и… тогда неминуемо сорвешься.

Как прошел он эти пятьдесят метров над пропастью, которая уходила из-под его ног куда-то вниз бесконечной белой пеленой, сливающейся с облаками, как добрался до последнего перевала, Бакир потом вспомнить не мог. Какая-то неведомая сила перенесла его через весь остаток пути. Далеко внизу замелькали огоньки Сарыташа. Теперь пойдет спуск по знакомой тропке, по которой взбираются на гору кутасы Джабара искать себе под снегом корм, и… он дома!

«Что-то очень тихо и тучи жмутся к горе. Как бы и в самом деле не застигла метель!..» — подумал старик.

Он нащупал привязанный к поясу узелок с хлебом и куском жареного мяса, которые Розамамаев дал ему на дорогу. Захотелось есть. Воткнул палку в снег, присел рядом и принялся за еду. Понемногу к нему возвращались силы.

Как быстро пробежала жизнь! И как всё переменилось! В долинах выросли города, а в них школы, театры, красивые дома с большими окнами. А когда-то в кибитке отца было одно крохотное оконце и то не застекленное… На машинах стали ездить люди. Вспомнил, как давным-давно он сопровождал караван бая. Больше месяца шли верблюды к границе Афганистана, к тому месту, где сейчас стоит город Хорог. А теперь машиной туда можно доехать за четыре дня. Ай-ай! Чего не придумают умные люди!..

Вдруг будто кто-то вздохнул в горах, старика обдало мельчайшими снежинками, острыми и твердыми, как песок. От густых облаков стали отделяться длинные, извивающиеся клочья. Они заплясали перед одиноким пут-ником, сильный порыв ветра подхватил их, завыл, бросился на человека, стараясь сорвать с него одежду, сбить с ног…

Как всегда в горах, метель началась внезапно.

Бакир торопливо собрал узелок, привязал к поясу, укрепил на ногах лыжи.

— Нехорошо, — сказал он себе. — У самого дома быть застигнутым злой метелью-обидно.

А ветер крепчал и скоро забесновался. Словно издеваясь над одиноким, беззащитным человеком, он то закидывал его снегом, то силился свалить в пропасть, то кружил вокруг с присвистом и завыванием, то затихал на миг, чтобы с новой силой наброситься на свою жертву…

Бакир изнемогал. Но жажда жизни не покидала его. Он вдруг почувствовал, что умирать совсем не хочет, рано еще! Зачем умирать, когда жить стало так хорошо. Столько нового появилось в родных горах. И сам Бакир новый, другой человек стал, со всеми равный. А Фатима… Нет, он не должен погибнуть так рано…

Эта мысль прибавляла ему сил.

Было два часа ночи, когда Савченко возвращался с Хатынарта. Метель улеглась. Сквозь просветы между тучами пробивалась глубокая синева с крупными, мигающими звездами. Снег искрился, отсвечивая тысячами маленьких. зеленоватых звездочек. Казалось, нет конца пути в этой молчаливой ночи, укрывшей громады гор. Савченко любил такие минуты, когда можно побыть одному. Но сегодня он шел на лыжах с невеселыми мыслями. Работа в ущелье, как ни трудились люди, была совсем незначительная по сравнению с тем, что еще предстояло сделать. Пулат уехал в Мургаб и сквозь землю провалился, сколько дней ничего о нем не слышно. Бакир до сих пор не возвратился. Вдруг погиб старик! Что предпринять, если Бакир не добрался до Розамамаева? Какие бы трудности ни были, а колонне нужно очистить путь.

Савченко с маху ударил палками по насту и заскользил быстрее, подставляя ветру разгоряченное лицо. Еще издали он увидел в конторе, в кабинете Чернова свет. Не отдыхает начальник. Кажется, все за последние дни разучились спать.

Савченко вошел к Чернову с самыми невеселыми мыслями и от неожиданности застыл на пороге. За столом, напротив Владимира Константиновича сидел Бакир… В руке старика дымилась чашка чаю, оп жадно отхлебывал из нее и в промежутках о чем-то с трудом говорил. Лицо у него было изможденное, крайне усталое.

— Бакир! Ты вернулся? — Савченко подбежал, схватил старика за плечи.

— Вернулся, товарищ парторг. — Слабая улыбка сморщила лицо Бакира.

— Подожди, Василий Иванович, не тряси человека, — остановил Чернов. — Дай отдохнуть ему. Он только-что пришел, еле на ногах держится.

Савченко сел, не отрывая глаз от Бакира, с трудом удерживаясь от расспросов.

— Дошел ведь! Дошел до Розамамаева! — весело крикнул Чернов-

— Дошел?!

— На второй день был у Розамамаева, — слабым голосом пояснил Бакир. — Письмо в руки отдал. Мастер сразу по телефону звонить стал. В Суфи-курган. Ночью сам начальник из Оша с Розамамаевым говорил. Людей обещал утром машинами доставить. Прямо на Талдык.

— Ну, спасибо, отец. — Владимир Константинович крепко пожал руку старику. — А теперь, иди, отдохни! Ты сделал большое дело, Бакир! Постой! У меня тут, кажется, завтрак остался.

Чернов достал из кармана куртки сверток, развернул его и положил на стол два ломтика хлеба с маслом и кусок жареного мяса.

— Ешь, Бакир! Ешь, пожалуйста! — Владимир Константинович не знал как отблагодарить старика.

Бакир не стал отказываться. За эти двое суток он мало ел, больше глотал снег. Но теперь всё позади. Он дома.

И Бакир не спеша прихлебывал чай.

— Ну, товарищи, — сказал Чернов, — а теперь по домам- Уже третий час. Завтра с новыми силами за работу. А тебе, Бакир, мой приказ: отдыхать, пока не почувствуешь себя хорошо.

Они вышли из конторы.

Савченко помог Бакиру дойти до сторожки. Старик сильно хромал.

В сторожке было холодно. С того дня, как Бакир ушел в горы, сторожка оставалась не-топленной. Фатима неотрывно находилась в ущелье.

— Ты, Бакир, устраивайся, ложись! Я сам затоплю печь.

Старик лег на топчан и укрылся тулупом. Савченко разжег дрова — огонь весело заметался по сухой сосновой коре.

— Скажи, Бакир, ты сильно расшиб ногу? Может быть, позвать врача? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, спасибо, бригадир. Нога пройдет. Не надо врача. Метель на вершине сильная была. Очень устал…

Савченко подбросил в печь дров. Ему очень хотелось еще раз услышать радостные вести.

— Значит, Розамамаев разговаривал по телефону с Ошем?

— Разговаривал.

И там обещали выслать утром людей?

Обещали. Обещали много людей.

Значит, в четверг или пятницу они могут быть п ущелье… — вслух размышлял Савченко.

— Да, вот еще. Совсем забыл. — Старик достал и подал ему рукавицу, — Нашел на склонах Талдыка, Зачем ей там быть? Где шел Бакир — там проходимой дороги нет-.. Кто-то торопился на лыжах, потерял.

— Савченко взял в руки рукавицу и вдруг до хруста в пальцах сжал кулаки.

— Где ты ее нашел? — глухо спросил он.

— Говорю же, на Талдыке. Может, не заметил бы, да как раз там упал, палку потерял, стал искать…

Но Савченко уже не слушал его. Он выбежал из сторожки и через несколько минут уже стучался в дом к Чернову. Тот еще не. успел улечься в кровать.

— Что, что случилось, Василий Иванович? — настороженно спросил он.

— А то, Владимир Константинович, что мои подозрения оправдываются. Вот Бакир нашел на Талдыке. — И он подал Чернову рукавицу.

— Извини, Василь Иваныч, но я что-то не понимаю тебя.

Рукавица-то Быкова, начальник. Я знаю это абсолютно точно. Не раз видел у него на руках. И в последний раз, когда на Хатынарг он отправлялся, стояли рядом, прикуривали. Тоже видел. У меня-то паршивенькие, еще, помню, позавидовал малость. А теперь она оказалась на Талдыке.

— Значит?

— Значит, Быков не погиб во время обвала!..

ПУТЬ ОТКРЫТ!

Сережа поправлялся. Он еще не мог сидеть в постели, но часто просил есть и с удовольствием измерял себе температуру, которая с каждым днем снижалась.

Ирина при малейшей возможности бежала из детского сада к больному сыну. Елена Николаевна прикрикнула на нее: «Оставайтесь с мальчиком сколько нужно! Справимся с ребятами и без вас». После этого Ирина стала дольше оставаться возле Сережи. Она сидела и что-нибудь вязала или помогала тете Саше убирать комнаты.

Заметив однажды, что у Чернова порванные перчатки, Ирина распустила свою старую кофточку и связала новые перчатки. Предложить их Владимиру Константиновичу она постеснялась. Улучив минутку, когда его не было, она сунула перчатки в карман его куртки взамен старых.

Чернов вернулся с работы поздно, тихо разделся и вошел в спальню. Сережа спал. Ирина сидела возле сына с журналом на коленях. Темно-зеленый абажур настольной лампы бросал тень на ее лицо. Владимир Константинович подошел, стал близко возле нее и какое-то мгновение молчал. Она смущенно приподнялась.

— Ирина Васильевна! Хорошая вы женщина… я вам очень благодарен!

Она увидела в его больших, темных глазах много невысказанных слов. Яркий румянец залил ее лицо.

— Пустяки, Владимир Константинович! Я… у меня есть свободное время… И право же… — путаясь и отчего-то волнуясь, отвечала она.

— Я не только за перчатки, а… за всё. За ваше внимание ко мне.

Он ничего не мог придумать, кроме этой обычной, стереотипной фразы. «Я благодарен вам за то, что вы живете и приносите мне радость. Ведь я так несчастлив». Вот, пожалуй, что ему хотелось сказать. Но он этого не сказал.

— Вы так устаете… — проговорила Ирина, поспешно закрывая журнал и принимаясь наводить порядок на столе.

Видимо то, чего не сказал Чернов, она прочла в его взгляде. Вдруг заторопилась, взяла со стола чашку и быстро вышла из комнаты.

Владимир Константинович долго лежал на диване и смотрел на полуоткрытую дверь соседней комнаты, где спал Сережа. Скоро он выздоровеет, и они уйдут. Уйдет женщина, к которой он так привязался за это короткое время. Приедет Лидия… Чернов честно признался себе, что мысли о жене всякий раз вызывали у него горечь…

На следующий день, еще раз осмотрев место обвала, Чернов подозвал одного из рабочих.

— Надевай-ка лыжи, дружище, и отправляйся на Алай. Скажешь Фатиме, чтобы она привела трактор в ущелье. Надо расширить дорогу и помочь людям. Вернешься вместе с ней на тракторе…

Не успел он договорить, как подбежал запыхавшийся рабочий и сообщил, что с противоположного конца ущелья появились люди. Впервые за эту неделю Владимир Константинович почувствовал, как страшная тяжесть, всё время давившая ему грудь, — отпустила его. Идут люди! Теперь они быстро расчистят дорогу. Колонна машин с военным грузом пройдет в Хорог!

В эту ночь Владимир Константинович дома не ночевал. Вдвоем с Савченко они допоздна лазили по склонам ущелья, расставляя людей, сумевших проложить тропинку над краем обвала. Сразу ожившее ущелье наполнилось шумом сотен голосов, стуком лопат. По ту сторону обвала работами руководил Розамамаев. Савченко еще с утра взялся вместе с кладовщиком Мухтаром за организацию временного общежития в клубе для вновь прибывших людей. Разместили всех.

Повеселевший Владимир Константинович подъехал утром к ущелью на тракторе Фатимы. Там было полно народу. Толстый слой снега на склоне смялся, утоптался под ногами. Мелькали сотни лопат. Над ущельем легким облаком стояла белесая пыль. Снежная толща убывала на глазах

Приезжие уже знали, что под обвалом погребены рабочие, но никто об этом не говорил. У каждого содрогалось сердце при мысли, что вот-вот одна из лопат обнаружит погибших. Работали молча, сосредоточенно…

Погода была тихая. Стоял небольшой мороз. В этой тишине, хоть в ущелье работало несколько сот человек, выдавая себя только приглушенным кашлем да редкими окриками, было что-то напряженное и печальное. Слышался непрестанный шорох отбрасываемого снега, словно учащенно дышала сама земля.

Через два дня вернулся Пулат. В общем, он съездил впустую. Все свободные бойцы заставы были заняты на расчистке тракта и выделить для Сарыташа капитан не мог ни одного человека. Дальше Ак-байтала Пулату добраться не удалось. Перевал был забит снегом. Там работали дорожники из Мургаба. Пулату удалось связаться по телефону с начальником Мургабского участка, но и тот тоже отказал в людях: все на аварийных работах- На эту поездку в оба конца ушло семь дней. И время затрачено даром, и людей не получили.

Что ж, этого нужно было ожидать. Зима нынче капризна и сурова. Владимир Константинович утешал себя тем, что хоть машина вернулась обратно, а она сейчас нужна дозарезу.

К тому времени работы в ущелье близились к концу. С противоположной стороны обвала расчистка шла, гораздо быстрее, там было много машин, а здесь снежный пласт лежал еще метра в три высотою.

…Абибулаева и Рябцева нашли лежащими навзничь возле трактора. Никто не вскрикнул, не заплакал. Молча обнажили головы и стояли так вокруг погибших товарищей, пока подошла машина.

Слишком велико было горе…

На месте обвала оставались последние кубометры и никто не собирался делать перерыва. Люди прилагали все силы, чтобы к утру открыть дорогу. Сообщение о том, что автоколонна уже пришла в Суфи-курган, быстро облетело ущелье.

Чернов всё еще смутно надеялся, что Бы коз обнаружится где-то здесь. Хотелось верить, что обвал- дело несчастного случая.

— Ну что? — спрашивал он Савченко. Хорошо просмотрели дорогу? Нет его?

— Нет, Владимир Константинович. Да и не могло быть, я в этом убежден…

— Не торопись с выводами, — не соглашался Чернов. — Ведь могло же его засыпать где-то в стороне?

— А рукавица?

— Что рукавица? Мало ли на свете рукавиц!

Чернов помолчал.

— Ты, Василь Иванович, не отправлял еще Морозу той шифрограммы, которую принял Пальцев? Нет? Передай, на всякий случай, и рукавицу…

В тихое безоблачное утро погибших похоронили.

Фатима подбирала снегоочистителем последние кучи кое-где обсыпавшегося со склонов снега. На мгновение ей представилось лицо Абибулаева.

Кто знает, если бы Исмаил не встретился на ее пути, может быть, судьба соединила бы ее с Абибулаевым. Она знала его давно, почти с детских лет. Ей нравился этот смуглый, стройный, немного порывистый парень. Она догадывалась о чувствах Абибулаева. Но он был горд. Он ничего не говорил ей о своей любви. Никогда. Только при встрече с ним Фатима замечала, с какой нежностью обращались к ней его глаза. А с тех пор, как Абибулаев узнал, что она невеста Исмаила, он стал избегать ее.

Так было… А теперь, теперь Исмаил далеко, может быть уже на фронте, а Абибулаева больше нет…

Девушка поправила косы, уложенные венком вокруг головы, глубже надвинула шапку.

На перевале Фатиму нагнали машины. Это шла по расчищенной дороге автоколонна. От рокота ее моторов гремело в горах. Машины растянулись по шоссе больше чем на километр. Они были доверху нагружены и плотно затянуты брезентом.

В головной машине ехал начальник Управления дороги. Выслушав Чернова о ходе работ на обвале, он расспросил о состоянии дальнейшего пути.

— Семьям погибших окажите помощь, — сказал начальник Управления. — Помогите продуктами и всем, чем только сможете. Мы со своей стороны тоже кое-что сделаем,

Машины одна за другой проследовали дальше.

Чернов стоял, пока они проходили и только потом спохватился, что забыл сказать начальнику о Быкове. Он вздохнул.

Обвал расчищен, колонна прошла…

Оставив уснувшего сына, Ирина пошла к себе. Дома было как-то пусто и неуютно. С того дня, как заболел Сережа, а Аксинья Ивановна перебралась на Хатынарт, квартира так и оставалась не топленной. По углам под по-толком появился иней. Вода в ведре замерзла.

Быстро сняв с себя платок, шубку, Ирина внесла из кухни дрова, затопила печь, убрала комнату. Надо забрать Сережу домой. Вообще получилось как-то неловко — они почти поселились у Чернова. Первое время, испуганная болезнью сына, она не обратила на это внимания. Но, кажется, есть люди, которые истолковывают это по-своему. Врач, Елизавета Карповна, недавно сделала ей какой-то игривый намек. Зачем это ей! И Чернов… как он странно смотрел на нее последний раз… Ах, как необдуманно она воспользовалась его гостеприимством!

В комнате становилось теплее, уютнее.

Ирина сняла с кровати ватное одеяло, достала Сережины новые валенки и, вытащив из коридора санки, пошла за сыном.

Вечером, вернувшись с перевала, Чернов первым долгом спросил тетю Сашу:

— Как Сережа? Спит?

— Мальчика уже нет.

— Как нет! А где же он? — даже испугался Владимир Константинович.

Он быстро вошел в спальню и зажег свет. Постель была аккуратно застлана. Книги и журналы на этажерке сложены в ровную стоику. Комната была тщательно прибрана.

Чернов еще раз посмотрел на пустую кровать и, подойдя к письменному столу, молча сел в кресло. Тетя Саша постояла на пороге, посмотрела на него и пошла готовить ужин.

«Вот и всё», — подумал он.

Неужели это конец? Конец душевному покою, который он обрел с появлением этой женщины. Те короткие вечера, когда они были вместе, доставляли ему тихую спокойную радость. Сейчас же он испытывал тоскливое одиночество. В квартире стало пусто и всё как-то потеряло свою значимость.

Тишина в комнате и во всем доме действовала угнетающе. Тиканье больших настенных часов мерно отдавалось в ушах Чернова.

Он долго сидел без движения, уставившись в одну точку, не слышал, как тетя Саша звала его ужинать.

— Владимир Константинович! Остынет ведь.

Поднялся и пошел к столу.

— Тетя Саша! У нас водка есть? Налейте мне.

Старуха посмотрела на него с удивлением. Владимир Константинович не пил. Водка хранилась для гостей. Ничего не сказав, она налила в стакан водки и поставила на стол. Чернов выпил двумя большими глотками и принялся за еду. Тетя Саша стояла, прислонившись спиной к двери, и молча наблюдала, как он ест.

— Когда они ушли? — немного охрипшим голосом спросил Чернов.

— С полчаса назад. Сережа не хотел уходить — вас подождать хотел. Но Ирина Васильевна закутала его в ватное одеяло и увезла на санках.

Владимир Константинович встал, прошелся по комнате.

— Скучно как-то стало? Правда? Без мальчика. Славный мальчуган Сережа…

— Что и говорить, милые люди! Я привыкла к ним прямо как к родным.

Наскоро поужинав, Чернов оделся и вышел во двор. С электростанции доносился мерный, чохающий звук дизеля. Где-то на противоположном конце участка залаяла собака. Изредка пробивался сквозь тучи слабый свет молодого месяца.

Сунув руку в карман за папиросами, Владимир Константинович нащупал мягкие шерстяные перчатки, недавно связанные для него Ириной, и клочок бумажки. Это было письмо от Лидии. Коротенькое, ничего не говорящее письмо в несколько строк. Небрежная записка…

Достав из кармана и перчатки, и письмо, Чернов долго в раздумьи смотрел на них. «Странно все-таки устроена жизнь».

Он горько усмехнулся.

СЛУЧАЙ НА ФЕРМЕ

Перегородку в складе можно было бы сделать уже давно, но работу нужно было растянуть Все же, как ни тянул Прокопыч, дело подходило к концу. А то, ради чего они сюда были посланы, так и не узнали.

Прокопыч ходил злой. Несколько раз наведывался Савченко, а они до сих пор ничего не могли ему сказать. Сторож посматривал на работу каменщиков и довольно потирал руки.

— Якши, хорошо! Еще денек — и стенка готова.

Прокопыч еле сдерживался, чтобы не обругать Джабара, кричал на подручного:

— Что за кирпич ты мне тычешь? Молоток разучился в руках держать? Обработай-ка!..

Савелий терпеливо сносил придирки своего друга. Он понимал, чем вызвано его раздражение, молча забирал из рук Прокопыча бракованный кирпич и подавал новый. Как ни верти, а придется кончать работу.

— Значит, завтра сворачиваем удочки, Прокопыч, а?

Старый каменщик не ответил, с ожесточением колотя молотком.

Если бы им предложили сейчас строить дом и носить за километр по кирпичику, они, пожалуй, охотно согласились бы. Провозиться столько времени на ферме — и бестолку! Парторг доверил им такое важное дело, даже на расчистку обвала не послал, а они… Впрочем, причем они, если на ферме было тихо, ничего подозрительного не случалось.

— Понапрасну только пса прикончили! — сплюнул Прокопыч, слезая с козел.

— Невзначай вышло…

— Лучше бы тому кооператору вместо пса невзначай голову открутить. Больше было бы. пользы.

Каменщики обтерли руки, сняли брезентовые фартуки и отправились в сторожку на обед.

Первое время они и ночевали там. Потом перебрались в маленькое помещение кубовой.

Так было удобнее и для них, и для сторожа. Шли молча, не спеша. Торопиться было некуда. Возле сторожки Прокопыч остановился, постоял немного и прошелся к противоположному углу дома. Узкая тропинка, тщательно расчищенная, вела от дверей сторожки вниз, в расщелину, на дне которой, скрытый подо льдом, журчал ручей. Но водой из ручья Джабар не пользовался, употреблял растопленный снег. Каменщики видели не раз. Прокопычу только сейчас пришло это в голову. Он толкнул подручного в бок.

— Видал?

Савелий сморщил нос, стараясь сообразить, на что намекает Прокопыч.

— Чего?

— Чего! — передразнил Прокопыч. — До рожка-то, в каком порядке. Куда он по ней ходит?

— Известно куда — по воду.

— По воду, по воду. И долго же до тебя доходит. Как до этого самого, как его, африканского животного.

Обидевшись, Савелий насупился.

Когда каменщики, пообедав, вышли во двор, стояли уже сумерки. Вдали, где-то внизу за горбатым выступом, светились огоньки участка. Над вершинами гор медленно выплывал серп месяца.

— Ишь, рога выставил. Словно бодаться собирается. На мороз!

Прокопычу хотелось поговорить. Его угнетало безлюдье в этом уголке фермы. Идти спать в тесную и душную кубовую не хотелось. Да было еще и рано.

— Эх! Забыли мы с тобой, Савелий, газету попросить у парторга. Почитать бы, что там на войне. А то тут такая глушь, одни собаки тявкают.

— Это да…

— Парторг говорил, что Курск давно в наших руках- Вот, брат, немцу-то жару какого задали! Думали, как техника, — значит, всё. Выходит, не так. У нас народ крепкий. Нет, брат, наш народ не сломишь.

Медлительный в суждениях Савелий только поддакивал. Впрочем, Прокопычу именно такой и нужен был собеседник. Когда хочется поговорить — главное, чтобы тебя слушали. Про обвал Прокопыч не поминал. Слишком тяжело было говорить о погибших товарищах.

Разговаривая, они прошли склад и остановились возле своего временного жилища.

Кубовая, пристроенная к летней кухне, стояла на пригорке. Отсюда были хорошо видны, Алайская долина, часть построек участка и, главное, из-за чего они сюда перебрались, — сторожка. Последняя была вся как на ладони, со своей тропинкой и сарайчиком для коз.

— Сходи за хворостом, Савелий. Чайку согреем, — попросил Прокопыч.

Он вошел в каморку, снял овчинный полушубок и посмотрел в маленькое оконце. При слабом лунном свете был виден удаляющийся Савелий. «Ну и плечи! Богатырь!», — полюбовался Прокопыч- Как все люди небольшого роста, старый каменщик немного завидовал могучему телосложению своего подручного и восхищался им.

Внимание Прокопыча привлекли далекие огоньки Сарыташа. Каменщик вздохнул. Соскучился он по настоящей работе, по товарищам. Надоело сидеть тут, по существу, не у дел. Прокопыч отошел от окна и улегся на широкий топчан, служивший им обоим постелью. Со двора послышалось рычание и визг подравшихся из-за кости собак. И снова наступила гнетущая тишина.

Старый каменщик лежал и думал о погибших под обвалом. Еще так недавно он работал с ними вместе. Рябцев, Рябцев… любил все пошутить. Веселый был человек. Абибулаев красивый парень… Когда остановился на мастере Быкове, почувствовал только неприязнь. Если погиб, то этого не так жалко, как тех двух. То были стоящие ребята.

Старик долго, лежал, раздумывая, и вдруг спохватился. Где же Савелий? Почему его так долго нет? Накинув полушубок, он вышел во двор. Савелий должен быть здесь где-то недалеко. Хворост, за которым он пошел, лежит за сараем. Почему же не слышно ни шагов, ни малейшего шороха? Уж не заметил ли он чего-нибудь? Взволнованный каменщик огляделся по сторонам и негромко позвал подручного. Никто не откликнулся. Тогда Прокопыч, минуту постояв в нерешительности, стал спускаться к расщелине.

…Когда Савелий подошел к куче хвороста, он обратил внимание, как по тропинке из темноты расщелины медленно поднимался наверх какой-то человек.

Едва этот человек шагнул в полосу лунного света, Савелий сразу же узнал его. Мургабский кооператор!

Прижавшись к хворосту, Савелий замер, не спуская глаз с пришельца.

Настороженно оглянувшись, Байбеков быстро вошел в сторожку.

Выждав некоторое время, стараясь, чтобы не скрипел под ногами снег, Савелий подкрался к закрытому окну и осторожно прильнул к щели, в которую пробивалась полоска света.

Байбеков сидел за столом и пил из кружки молоко. Сторож — напротив, на скамье. Они о чем-то говорили по-таджикски.

Но вот сторож стал возбужденно говорить, усиленно жестикулируя руками. Они заспорили, Подошла Саида и тоже вступила в разговор. Она что-то; сказала и взглядом показала на окно, отчего все трое умолкли. Джабар тоже посмотрел на окно и поднялся. Савелий отпрянул, быстро отошел к сараю и притаился за кучей хвороста. На углу показалась фигура сторожа.

К нему подбежали две собаки.

«Вот история! Как бы собаки не кинулись сюда!» Савелий напряженно следил, что будет дальше.

Месяц клонился к вершинам гор. Снег искрился в его мягком, зеленоватом свете и слегка поскрипывал под лапами собак. Джзабар прошел за угол, постоял несколько минут и вернулся в сторожку. Савелий снова пристроился у щели. Сердце громко стучало. Он услышал, как они снова заговорили, но теперь гораздо тише. Бай-беков вытащил из бокового кармана записную книжку и. раскрыв ее, стал пощелкивать по листку пальцем. Потом, спрятав книжечку обратно, поднялся из-за стола и на правился к дверям Савелий едва успел отбежать к сараю Выйдя из сторожки, Байбеков осмотрелся. Спросив о чем-то Джабара, он показал в сторону кубовой. Тот кивнул головой. Тогда они вдвоем подошли к тропинке и стала спускаться в расщелину. «Уходит куда-то! И Джабар с ним. Бежать к Прокопычу? Нет — можно упустить!».

Савелий незаметно подошел к углу сторожки. У спуска в расщелину сидели две собаки и поглядывали вслед хозяину. Нащупав в кармане кусок черствой лепешки, Савелий далеко отшвырнул его в сторону. Собаки набросились на приманку. Савелий осторожно стал спускаться по тропинке в расщелину, всматриваясь в темноту. Расщелина была узкая и извилистая. Добравшись до первого поворота, Савелий увидел Джабара и Байбекова шагах в десяти впереди себя. Они были так близко, что молодой каменщик от неожиданности отпрянул назад. Лед замерзшего ручья громко треснул у него под ногой и Байбеков с Джабаром резко повернулись. Деваться было некуда. Растерянный, весь на виду, стоял перед ними Савелий.

— Тебе что здесь надо? — заорал, бросаясь к нему, взбешенный Байбеков.

Еще ничего не успев сообразить, Савелий стоял и оторопело смотрел на искаженное злобой лицо Байбекова. Тот вплотную придвинулся к каменщику, схватив его за плечо. Опомнившись, Савелий с силой оттолкнул Байбекова и в ту же минуту в руке мургабского кооператора сверкнул нож.

— Мирза! Остановись! — вскрикнул Джабар.

Сторож подбежал, но было уже поздно.

Раскинув руки, Савелий без движения лежал на снегу.

— Чего стал?! — свирепо крикнул Байбеков. — Помоги тащить! В снег закопать надо…

Мысли запрыгали в голове Джабара. «Всё кончено… Значит я, Джабар тоже буду замешан в это дело. И если даже Мирзе удастся уйти, что я тогда скажу? Как оправдаюсь?!».

— Чего стоишь, как ишак?! — крикнул Байбеков.

Джабара била лихорадка. «Что. будет?! Ай-ай! Что будет? Пропал… Возьмут Байбекова… А меня, Джабара, разве помилуют?!»

Мирза наклонился к телу Савелия.

— Помоги…

Сторож быстро оглянулся. Неподалеку послышались шаги. «Каменщик! Старик…»

Ужас охватил Джабара…

Еще на тропинке Прокопыч услышал громкие, странные причитания Джабара. Предчувствуя что-то недоброе, старик поспешил к расщелине на голос сторожа.

Джабар шел навстречу, обхватив голову руками, раскачиваясь на ходу.

— Ай-вай, вай!..

— Ты чего воешь? Что случилось? Где Савелий? Да говори ты!.. Душу из тебя вытрясу! — схватил запыхавшийся Прокопыч сторожа.

Ай-вай, вай! Ай, беда! Подрался Савелий, там лежит… Ай, несчастье!..

Оттолкнув Джабара, Прокопыч кинулся вдоль расщелины. Не различая дороги, проваливаясь сквозь тонкий лед в ручей, он побежал изо всех сил, неестественно согнувшись и зачем-то сорвав с головы шапку.

На примятом снегу вытянулось огромное тело Савелия. В сведенных его пальцах был зажат тяжелый железный прут. Рядом с каменщиком, лицом вниз, с разможженной головой лежал Байбеков. Под его рукой виднелся окровавленный нож.

Прокопыч, весь дрожа, бросился к своему подручному, не веря себе, стал ощупывать тело, тормошить его.

— Савелий!! Савелюшка! Да как же это? Да что же ты!.. — шептал он.

И вдруг хриплый крик вырвался из груди старого каменщика.

— А-а!.. Тварюки проклятые! Убили!! Убили!!

Потеряв шапку, задыхаясь, Прокопыч бросился бежать к Сарыташу.

ДОПРОС

Спешно прибыв по звонку Чернова, капитан Мороз принял участие в допросе Джабара. В комнате уже был следователь — молодой человек в очках, с живыми глазами и темным пушком на верхней губе, немного мрачнова тын судебный врач и Савченко. Очевидно, шел горячий спор, следователь доказывал:

— С таким богатырским здоровьем каменщик, конечно, нашел еще силы нанести удар по голове этому Байбекову- Вы обратили внимание? Ведь затылочная кость совершенно раздроблена!

— Это всё так, но… — вяло возражал судебный врач.

С капитаном все радушно поздоровались, следователь долго тряс ему руку.

— Пришлось немного поморочиться на Алае? — улыбнулся Савченко. — Благополучно добрались?

— Застрял было на полпути да, спасибо, Фатима выручила, подцепила своим «вездеходом». Энергичная девушка… Ну, что у вас тут?

— Да вот доктор сомневается, — оживился следователь. — Говорит, обстоятельства довольно странные; как мог каменщик убить Байбекова!

— А может — наоборот?

— Это так, однако…

— Вы уже допрашивали свидетелей?

— Нет. Вчера мы занимались следствием. Снимали показания, делали снимки. Вы во время подоспели…

— Вы мне разрешите познакомиться с обстоятельствами дела? — попросил капитан.

— Как же, как же, прошу вас! — любезно пододвинул ему папку следователь.

Пока он распоряжался в соседней комнате и звонил по телефону, капитан просмотрел мелко исписанные листы дела и расспросил судебного врача и Савченко о происшествии.

Ну что, товарищ капитан? Каково ваше мнение? спросил вернувшийся в комнату следователь.

— А вот посмотрим, что скажут свидетели, — уклонился капитан.

— Что ж, давайте допрашивать, Введите сторожа, — сказал следователь стоявшему у дверей милиционеру.

Вошел Джабар. Он был бледен. На заросшем лице беспокойно поблескивали воспаленные глаза. Видно, не спалось ему ночью. После обычных вопросов, необходимых для протокола, следователь задал вопрос.

— Скажите, Джабар Салиев, часто ли к вам приезжал на ферму Байбеков? И зачем?

— Я таджик, товарищ начальник, он таджик. Мы — знакомые. Чай пил у нас, на моей кровати спал. Гость ведь! Раза три был.

— А где вы с Байбековым познакомились? С кем он еще, кроме вас, встречался на ферме?

Джабар замялся-

— Далекий вопрос капитан задает! Много лет назад я в Сталииабаде был, колхоз посылал. Там в лавке с ним познакомился… А на ферму мастер Быков заходил, бузу пил.

— А что, Байбеков был знаком с мастером Быковым?

— Да. Он же работал на участке в Мургабе. Они знали друг друга.

— О чем же они разговаривали, когда встречались у вас?

— Разное говорили, — пожал плечами Джабар. — О работе говорили, тяжелая работа на дороге. Про войну… При мне больше ни о чем не говорили.

— Где вы работали до того, как переехали сюда? — спросил капитан.

— В Араване. Колхозные отары водил.

— У вас там семья?

— Дочь замужем, зять — тракторист-

— А до Аравана вы еще где-нибудь жили?

— В колхозе «Красная заря» под Андижаном. Чабаном был. Пять лет там был.

— Так Байбеков у вас был всего три раза?

— Два или три раза. Не помню…

— Пригласите сюда жену Салиева, — обратился следователь к милиционеру.

Через минуту вошла заплаканная Саида и сразу же тревожно спросила о чем-то мужа по-таджикски.

— Не переговариваться. Ничего вашему мужу пока не угрожает. Скажите лучше, Салиева, — Байбеков часто бывал на ферме? Только без слез и говорите правду.

Саида испуганно посмотрела на следователя. Вот уж сколько раз говорила Джабару, что эта дружба с Байбековым до добра не доведет. Торопливо заговорила.

— Бывал. Как едет в Ош, так и ночует у нас.

— Что же он у вас делал? И мастер Быков в эго время приходил? — спросил капитан.

— Приходил. Часто приходил: ел, бузу пил, денег никогда не платил. Всё на охоту ходил. И Мирза с ним на охоту ходил. Джабар провожал… Только мастер никогда ничего не убивал. Плохой охотник.

Джабар терзал на месте, бросая на жену свирепые взгляды.

Не успели голубчики сговориться, — шепнул Савченко капитану. — Забрали его сразу.

— О чем же они разговаривали? Наверно всё о тяжелой работе на дороге? — снова спросил Мороз, поглядывая па Савченко.

— Зачем о дороге! Про радио говорили, о

больном радисте, о пожаре… Много о чем говорили. Только они больше без меня разговаривали. Джабар не любит, когда я вмешиваюсь в мужские дела…

— Ну, а как же, все-таки, произошло убийство?

Оба, и Джабар, и Саида, клялись, уверяли, что ничего не знают, никого и ничего не видели.

— Собаки залаяли, я вышел во двор, услышал громкий разговор внизу у ручья, где мы воду берем… По голосу узнал — каменщик спорит с кем-то. Пока подбежал, по дорожке спустился, они дальше ушли. Потом крикнул кто-то. Подошел — оба лежат… Очень испугался я!

— Что же вы после этого сделали? — спросил следователь.

— Сюда на участок бежать хотел. Старый каменщик меня встретил, сам на участок побежал. Очень испугался я!..

— Попросим старого каменщика? — предложил следователь.

— Я хочу задать еще один вопрос сторожу, — сказал капитан. — Скажите, Джабар, почему у Савелия оказался железный прут в руке? Где он его взял?

Железный прут? Не знаю- Наверно от собак взял. Где-нибудь на ферме нашел.

— Хорошо… — кивнул капитан, что-то отмечая в своем блокноте. — Уведите…

Через порог шагнул Прокопыч. Его трудно было узнать, так он переменился. Волосы, заметно поседевшие, сбились на одну сторону.

Нечесаная бородка будто свалялась. Покрасневшие глаза слезились. Он вошел, остановился посреди комнаты, нервно обминая руками свою шапку.

— Расскажите, Иван Прокопыч, по порядку. Как всё произошло?

Запинаясь, глотая от волнения слова, старый каменщик стал рассказывать, как они поужинали, как он послал Савелия за хворостом и как его долго не было.

— О чем мог спорить Савелий с Байбековым? Ваш товарищ вспыльчивый был?

— Смирный он, товарищ капитан! Чего ему лезть на рожон. Мы же знали, зачем посланы. Савелий, даром что большой да неловкий, осторожность соблюдал. Человек он сознательный. Убили они его, ироды!.. Помешал им…

Прокопыч закашлялся, засморкался в старенький цветной платок.

— А зачем Савелий железный прут с собой взял?

— Какой там еще прут! — сердито возразил Прокопыч. — На кой шут он ему сдался! Савелия собаки знали. Не нужен ему никакой прут. Откудова он у него очутился — не понимаю. Вы не верьте этому сторожу. Хитрая лиса, прикидывается!..

— В тот день на ферме никого не было посторонних?

— Никого. Мы с Савелием да сторож.

Когда каменщик вышел, в комнате наступило молчание. Капитан, нахмурившись, смотрел в окно, что-то соображая. Следователь, склонив немного набок голову, быстро писал.

— Что вы на всё это скажите, товарищ капитан? — спросил он через некоторое время. — Путаное дельце!.. — Шумно положив на стол ручку, следователь снял запотевшие очки и принялся протирать их углом скатерти.

— Что скажу? С Байбековым покончил Джабар.

Молодой следователь даже привскочил.

— Сторож? Убил своего приятеля? Как-то трудно допустить. Он выглядит трусливым.

— И все-таки — Байбекова убил Джабар, чтобы скрыть следы, выгородить себя. Очень хитро сделано.

— Да? Вы так думаете? — неуверенно переспросил следователь.

— Давайте так рассудим. Первым ударил каменщик, Согласно медицинскому заключению, смерть Байбекова наступила сразу- Как же тогда он мог еще свалить с ног такого детину, как Савелий! Если предположить наоборот, что первым ударил Байбеков, — что скорее всего и было, то от прямого ранения в сердце смерть наступила тоже мгновенно. Вот и посудите, как могли они одновременно убить друг друга.

— Вы совершенно правы, товарищ капитан. Это мог сделать только сторож, — подал голос до сих пор молчавший судебный врач.

— В таком случае сторожа придется арестовать, — заключил следователь.

— Мне кажется, что не следует этого делать, — сказал Мороз.

— Он может скрыться!

— Надо дать ему понять, что его ни в чем не обвиняют. Этого человека необходимо оставить на свободе. Он еще может нам пригодиться. Конечно, это мой совет, — поспешно добавил капитан. — Вы вольны поступать, как считаете нужным.

— Посмотрим… Я доложу о ходе следствия подполковнику Шестакову, — неохотно сказал следователь. Он был человек самолюбивый и вмешательство Мороза ему не совсем нравилось.

— Зеленый еше следователь, — сказал Савченко капитану, когда они остались одни. Тут дело яснее ясного, а он — «убили друг друга»

После обеда у Чернова капитан Мороз пошел в детский сад навестить Чена. Незнакомое до сих пор состояние испытывал он, приближаясь к серому каменному зданию. Не то волнение, не то робость… Робость? Этого еще не хватало! Капитан даже приостановился от этой мысли и крепче надвинул па лоб фуражку

Вечерело. Над Заалаем бледнели отблески заката. По склонам в долину сползала сиреневая, всё темнеющая мгла. И только величавый пик Ленина сверкал своей позолоченной вершиной. Капитан ничего этого не замечал, мысли его были сейчас полны другим.

Знает ли Чен о его приезде? Обрадуется, должно быть, мальчишка. И он, Мороз, очень рад будет его видеть. Никогда еще он не испытывал такой радости. От свидания с Ченом? Нет, не только, — что уж обманывать себя. Он хочет видеть Елену Николаевну. Глаза против воли перебегали от окна к окну — не мелькнет ли там ее лицо…

— Вы!.. — увидев на пороге капитана, воскликнула приятно пораженная Елена Николаевна. — Я не знала, что вы приехали…

— Как видите, приехал… А где же Чен?

— Он у Дорошенко, с Сережей, сыном моей помощницы. Пойдемте в комнату, я сейчас скажу, чтобы позвали его.

Капитан остался в комнате один. Он разделся, подошел к настольному зеркалу, осмотрел себя, поправил волосы. Рядом с зеркалом в тоненькой рамочке стояла фотография военного. Мороз взял ее в руки- «Погиб в 1941 году 25 июня, город Минск», — прочел он на обороте карточки. «Муж… тоже капитан, артиллерист. Хорошее лицо». Неожиданно Мороз почувствовал, как в нем шевельнулось что-то похожее на ревность или боль: она любила его, думает о нем…

В коридоре послышались торопливые шаги. Капитан поставил фотографию на место. Вошла раскрасневшаяся Елена Николаевна.

— Вот и я…

Они стояли некоторое время, молча рассматривая друг друга. Оба чувствовали легкое волнение.

— Чен всё время вас ждал… Он к вам очень привязан! Я так полюбила этого мальчика…

— Славный мальчишка! Как он тут ведет себя!

— Очень хорошо; ласковый, послушный. Он уже почти свободно говорит по-русски.

В коридоре хлопнула дверь, послышался топот бегущих ног и в комнату ворвался Чен.

— Капитана! — воскликнул он, широко раскрывая глаза и бросаясь к Морозу.

Тот обнял мальчика, погладил его колючую стриженую голову.

— О! Да тебя, брат не узнать! Кто же это сшил тебе такой костюм?

Чен быстро взглянул на Елену Николаевну и порывисто обхватил ее руками за талию.

— Эге, быстро вы сумели покорить хлопца, товарищ начальник детсада!

— Мы с ним друзья.

Она усадила Чена рядом с собой. Мальчик оживленно болтал, путая китайские и русские слова. Мороз и Елена Николаевна, улыбаясь, поглядывали на него и между ними шел свой, немой разговор. Оба испытывали радость оттого, что видят друг друга, и не умели ее скрыть.

«Мне очень хорошо и радостно, и я не знаю отчего это» — говорил ее взгляд, немного растерянный и смущенный.

«Я счастлив. Разве вы не знаете отчего?» — спрашивали его глаза. И всё же им казалось, что чувство, которое наполняет их, относится к мальчику, сидящему между ними, и они наклонил ни, к Чему, смеясь, переспрашивали его, хоть и не слышали ни одного слова.

Когда Чен убежал во двор, они замолчали и сразу стали серьезными.

— Вас вчера застала метель? — нашлась, наконец, Елена Николаевна.

Мороз рассказал, как их застигла метель, потом долго и подробно говорил о различных вещах и событиях, которые сейчас его очень мало интересовали. Ему было скучно говорить о них, но остановиться он не мог. Остановиться — значит, надо попрощаться и уйти или заговорить о том, что так волнует и радует его сейчас. Но это и совсем невозможно- Сказать о том, что он ее любит — женщину, которую видит всего второй или третий раз! Что она подумает о нем? Сочтет за ловеласа, одного из тех, кто может объясняться в любви первой встречной хорошенькой женщине. Нет, она не поверит ни одному его слову! Не поверит, что он сам вот сейчас только, когда она молча слушала его, чуть склонив голову, — он понял, что любит ее.

А Елена Николаевна думала о том дне, когда она впервые увидела Мороза. Странная мысль явилась у нее тогда. Вот человек, который пройдет мимо нее и никогда их пути не встретятся. И ей стало грустно оттого, что этот мужественный, с виду немного суровый человек пройдет мимо. Какие странные бывают мысли и желания! Но еще более странно, что желания эти могут осуществиться…

«НЕ ВСЕГДА ИДИ НАВСТРЕЧУ СЧАСТЬЮ»

Чернов, не раз хваставший своим железным здоровьем, неожиданно заболел жесточайшим гриппом и пролежал в постели добрую неделю. Жене о своей болезни он не написал, со смутным беспокойством подумав о том, что

Лидия может приехать и тогда разрушится что-то бережно им хранимое, дорогое, то, что связано было с мыслями об Ирине и короткими встречами с ней.

Лидия прислала телеграмму: «Здорова. Деньги получила. Талочка тебя целует».

Владимир Константинович невесело усмехнулся. Даже письма ласкового не может написать. Хотелось равнодушно махнуть рукой, по, несмотря на все старания, равнодушия не было, а была обида и глухая, притаившаяся глубоко внутри боль.

Несколько раз его навещала Ирина. И всегда приходила не одна. Однажды он сказал ей:

— Я хотел бы поговорить с вами… Мне нужно так много сказать вам…

Она растерянно посмотрела на него, оглянулась на сидевшую поодаль с тетей Сашей свекровь, которая пришла вместе с ней. И сейчас же встала, собираясь уйти.

— Мне так хочется побыть с вами вдвоем… — тихо сказал Чернов. — Вы придете?

Владимир Константинович… Вам не надо ни о чем говорить… — беспомощно сказала она.

Обещайте, что вы придете… Без провожатых, настойчиво твердил Чернов.

Аксинья Ивановна, закончив разговор с тетей Сашей, направилась к ним.

— Перестаньте… Хорошо, я приду, — прошептала Ирина. Она сама не знала, как это получилось, что она ответила согласием на его просьбу.

Аксинья Ивановна, внимательно посмотрев на них, заговорила о делах своей столовой.

Через день Ирина зашла. Но не одна, а с Сережей- Чернов с легкой укоризной посмотрел на нее.

Разговаривать пришлось, главным образом, с Сережей, так как у мальчика всегда было о чем поговорить. Улучив минуту, когда он занялся журналом, Чернов сказал:

— Вы стали мне необходимы. Ирина… Я просто не могу без вас…

Она испуганно откинулась на спинку стула,

— Нет! Нет! Это невозможно, Владимир Константинович. Не надо, очень вас прошу, не надо говорить, об этом! Я очень ценю ваше… ваши чувства, но я ничего не могу сказать вам… И не должна…

Владимир Константинович долго смотрел на нее и молчал.

— Я понимаю вас… Ирина Васильевна, — грустно сказал он наконец.

Но Чернов не понял ее. Она сама не понимала себя. Вернувшись домой, Ирина в смятении долго сидела на скамеечке у печки — единственном месте, где можно было согреться в их комнате. Мало-помалу определилось решение. К Чернову она больше не пойдет. Ей не нужно ходить туда, потому что… потому что он любит ее, а она-., она тоже может… Нет, это неправда! Она просто испытывает сочувствие к этому одинокому, грустному человеку. Какая у него жена? Говорят, красивая. Но она, кажется, не любит его. Об этом тоже говорят здесь. Поэтому он так одинок. Но всё равно. У него есть семья, дочь. Вернется жена и они опять будут вместе. Мало ли чего не бывает в семье. И зачем ей думать о человеке, которого она знает всего четыре месяца?

Ирина никак не могла согреться, куталась в платок и подбрасывала дрова в печку.

Разве после того горя, которое ей принесла гибель мужа, она может думать о ком-нибудь другом? Она любила Николая. «И разве так бывает, что после одной любви приходит другая? Разве так бывает?» — шептала Ирина, глядя в озаренную красным пламенем дверцу. И ей вспомнились стихи одного поэта:

«Не всегда иди навстречу счастью…»

Дня через три после посещения Ирины Владимир Константинович сделал попытку выйти из дому, но почувствовал в коленях страшную слабость. Досадуя, он сел перечитывать старые газеты. Потом подошел к окну. Из окна было хорошо видно дорогу, которая терялась за крутым и высоким выступом горы. Дальше, над безмолвным простором долины, белели остроконечные пики Заалайского хребта. Над ними проносились легкие перистые облака.

«Эх, и красив же наш Памир! Суровый и величественный горный край…» — с восхищением подумал Чернов.

Перед окном появился Сережа на лыжах, с палкой в руке, за конец которой ухватился зубами пес Нерон, таща мальчика за собой. Следом за Сережей на лыжах шагал Чен. Они оба громко смеялись.

Владимир Константинович постучал в окно. Сережа подбежал, прижался лицом к стеклу, смешно приплюснул нос.

— Сережа! Может, в шахматы сыграем, а?

Сережа мигом отпрянул от окна и через минуту оба мальчика уже возились в прихожей, ставя в угол палки и лыжи. Нерон прыгал на крыльце и царапал лапами дверь.

— Что же ты, брат, так долго не приходил? — полушутя упрекнул Владимир Константинович Сережу.

— А мы же с мамой недавно были у вас.

— А как твои дела, Чен?

Мальчик посмотрел на Сережу и застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, — ответил он.

Они втроем вошли в спальню и устроились за письменным столом. Сережа и Чернов играли в шахматы. Чен, приоткрыв рот, с увлечением следил за каждым ходом. Он еще только постигал эту сложную игру.

— А сегодня по радио передавали, что наши здорово фашистов бьют! Под Новороссийском, — передвигая пешку, сообщил Сережа. — Скоро Кубань освободят и мы уедем.

Чернов взялся за фигуру да так и застыл.

— Как это — уедем?

— Так, уедем. Поездом. Потом — пароходом!

— Это кто же сказал? Что ты выдумываешь?

— Мама бабушке говорила. В Пятигорск, к тете Дуне поедем.

Мама говорила?

— Ага.

Владимир Константинович сделал неверный ход.

— Шах королю, — услышал он голос Сережи.

Шах? Погоди… мы сейчас вот сюда его…

Куда? Вам же мат! — торжествующе воскликнул Сережа.

Да, брат, выходит, мат… — грустно согласился Владимир Константинович, думая совсем о другом.

— Если хотите, можете переходить, — великодушно предложил Сережа.

— Нет уж. Не всякую ошибку исправишь…

«Не всякую ошибку исправишь», — повторял он, расхаживая по комнате, когда мальчики ушли.

Как он сразу не понял, что глубоко безразличен ей? Просто, она была по-женски мягка и ласкова с ним. Пожалела заброшенного мужа, связала перчатки… А теперь собирается уезжать. Ну, что ж… Довольно об этом думать.

Но он ходил и ходил по комнате и, забыв о своем решении — не думать, всё думал о женщине, которая принесла в его жизнь то, чего он страстно всегда желал и чего так не-хватало ему до сих пор…

КОЗЫРЬ ДЖАБАРА

По предложению капитана Мороза Чернов предоставил Прокопычу отпуск. И без того не находя себе места от гнетущей тоски по своем погибшем друге, тот теперь не знал, как убить время. Целыми днями старик стал пропадать в горах, на охоте. Стрелок он был не ахти какой и долго никакой дичи не приносил. В общежитии, где он ночевал, подшучивали: «Где же добыча, Прокопыч? Или пасется еще?»

В один из таких охотничьих дней за Прокопычем увязался Пулат.

— Возьми с собой. Побродить охота.

Каменщик, скрепя сердце, согласился. Почти полдороги молчал. Но разве с Пулатом будешь молчать, когда он, как девушка, раскрасневшись от мороза, блестя глазами, без умолку говорит, смеется, пристает с вопросами.

Мало-помалу Прокопыч отошел, разговорился и к концу дня был даже доволен своим спутником. Сверх ожидания, старик нашел в Пулате внимательного слушателя, веселого собеседника, хорошего товарища, и на следующий день сам предложил ему идти вместе охотиться.

Теперь объектом для шуток стал Пулат, но он не обижался, наоборот, сам смеялся вместе с товарищами.

— Ладно, ладно, подождите, подстрелим зверя…

Так они несколько раз вдвоем ходили в горы.

Пулат обратил внимание на то, что Прокопыч всегда ходит одним путем и кружил почти в одних и тех же местах. С крутого склона, на который они поднимались, была видна ферма и дорога, идущая к ней. Пулат спросил об этом Прокопыча и своим вопросом страшно рассердил старика.

— Это не твоего ума дело! Природа мне здесь нравится. Хочешь со мной ходить — помалкивай. Пустых вопросов не терплю.

Пулат прикусил язык. Ему полюбились эти прогулки. В горах было столько интересного. Под одной скалой обнаружили глубокую пещеру, собрали там черепки, старинные изделия из камня. В другом месте натолкнулись на горячий источник. Над оттаявшим снегом клубился густой пар, тут же оседавший мельчавшими кристалликами, которые сверкали на солнце, переливаясь тысячами огоньков. Оголившаяся глыба камня была влажная, словно вспотела от душных сероводородных испарений. Из еле заметных трещинок вытекали струйки горячей воды. Несмотря на мороз, от источника тянуло теплом.

— Прямо, как в бане, хоть купаться полезай! — говорил Прокопыч. — Только веничка березового не хватает!

Когда шли на лыжах против солнца, в этом безлюдном уголке среди гор, снег так ослепительно сверкал, что приходилось прибегать к защитным очкам. Останавливаясь, они прислушивались. Пулат ловко щелкал языком, и горы откликались, унося звуки всё дальше, всё выше. пока они не замирали где-то в ущельях.

В один из таких морозных солнечных дней Прокопыч и Пулат отправились на охоту.

Едва они приблизились к краю выступа, за которым, виднелась часть плато с фермой, как оба заметили внизу человека, идущего им почти навстречу. Это был Джабар. Пулат хотел было уже окликнуть сторожа, как вдруг почувствовал, что ему кто-то сильно зажал рот рукой. Прокопыч проделал это настолько быстро и неловко, что потерял равновесие и чуть не упал.

— Ложись и не дыши! — прошипел он Пулату.

Старый каменщик проворно подполз к краю выступа и замер. Пулат улегся рядом с ним. Отсюда им было видно, как сторож остановился, осмотрелся и стал медленно взбираться на плато.

— Ах, леший тебя забери! К старому складу пошел. Что ему там надо? Туда уже лет десять никто не ходит.

Пулат молчал, не понимая толком, что всё это означает.

Тем временем сторож подошел к сооружению, которое Прокопыч назвал старым складом, и исчез.

— Видал? За каким бесом он туда пошел?

Они долго ждали, пока снова появится Джабар. Лежать без движения в снегу было холодно. Прокопыч отполз, стал за выступ, потоптался на месте, постукивая ногой об ногу.

— Идет!.. — услышал он шепот.

Каменщик второпях, как мешок свалился рядом с Пулатом. Сторож тем же путем спустился в расщелину и пошел обратно на ферму. Выждав, пока он скроется из глаз, Прокопыч и Пулат поспешили туда, откуда Джабар только что вышел.

— Вишь, как придумал! И следов не видать никаких! — проговорил старик взглянув на неглубокий овраг, сползавший с плато по уклону. Каменистое дно оврага было черно и бесснежно.

Не говоря ни слова, они поднялись наверх. Из-под глубокого сугроба торчал остов полуразрушенного склада. Земляная крыша почти вся провалилась. Но дверь уцелела и на ней висел заржавевший замок.

— Закрыто. Ну-ка, друг, поорудуй. Это по твоей части.

Пулат залез в карман, вынул пустой патрон, перевернул замок вниз дужкой и постучал патроном несколько раз по замку в одном месте, в другом… Замок сам собой открылся.

— Здорово! Это ты где же научился?

Пулат улыбнулся:

— Слесарное дело.

Они вошли в склад. Прокопыч чиркнул спичкой. На них глянули из темноты серые, заиндевевшие стены. В углу стояла вверх дном старая бочка. Чуть поодаль — два пустых ящика. Спичка погасла. Прокопыч зажег новую.

В стене над бочкой, одна над другой были устроены две ниши, заваленные кусками старой фанеры, кирпичами мусором.

— Что ж ему тут было нужно? Не пойму. А, Пулат? — разочарованно спросил Прокопыч и снова чиркнул спичкой. — А ну, смотри под бочкой, под ящиками.

Там ничего пе оказалось. Пулат порылся в нишах, но и в них ничего, кроме мусора, не нашел.

— Ну, врешь! Ни за что не поверю, чтобы он сюда просто так приходил — прогуляться!

Ползая на коленях, они обшарили всё помещение, но так ничего и не нашли. Запыхавшийся Пулат поднялся с колен, плюнул с досады.

— Вот что, парень, — упрямо сказал Прокопыч, — завтра возьмем лопаты и раненько — сюда. Перероем всё, до последнего вершка.

Голодные и усталые, они добрались до общежития только поздно вечером.

А Джабар эту ночь провел без сна. Когда он вернулся со склада домой, жена встретила его таким вопросом, от которого по спине сторожа забегали мурашки.

— Ты не знаешь, Джабар, зачем это в старый склад ходили двое рабочих?

— Какие рабочие? Это я ходил.

— Нет, после тебя. Я козам корм носила, своими глазами видела.

— Путаешь ты что-то, Саида!

— Зачем путаю! Что я, того старого каменщика с рыжей бородкой не знаю, который у нас на ферме работал? Я сразу узнала его. А кто с ним был — не разобрала.

Джабара бросило в пот. Он не стал даже обедать, всю ночь думал, что же сделать, а рано утром, с виду совершенно спокойный, стучал в дверь к Савченко.

— Здравствуй, парторг! — поздоровался Джабар, почтительно поклонившись. — Я пришел сообщить об одном нехорошем деле…

— Говори, я слушаю.

— Вечером на старом складе был. Туда кто-то ходит. Радиоаппарат нашел…

— Радиоаппарат? — удивленно вскрикнул Савченко.

Еще более поразило его то, что с таким известием пришел Джабар.

— А ты зачем туда ходил?

— Жена сказала — человека видела. Сам знаешь, склад старый, никому не нужен… Я подумал, какой человек? Что ему в складе делать?..

— И что же?

— Проверить пошел. Сторож я. Вот пришел к тебе сказать.

— Хорошо, что сказал. Что за человек ходил в склад?

— Этого не знаю. Жена сказала — человек ходил, а какой — она не рассмотрела. Далеко, плохо видно было…

— Где же ты нашел радиоаппарат?

— В яме был. Досками заложен. Сверху земля насыпана.

— Хорошо. Подожди пока здесь.

Савченко вышел. Он хотел найти Прокопыча и послать его вместе с Джабаром в старый склад. Но не успел он отойти и нескольких шагов, как Прокопыч сам нагнал его.

— Василий Иваныч! Разговор есть…

Вид у Прокопыча был несколько таинственный, но Савченко прервал его:

— Погоди, старина. Тут дела поважнее. Пойдешь сейчас в старый склад, что за большим плато… Там какой-то радиооппарат нашли.

— Кто нашел?! — Прокопыч в изумлении остановился и широко открытыми глазами уставился на парторга.

— Джабар…

— Джабар? Ах-х-ты… Ну, пес!

— Чего же ты ругаешься? Человек полезное дело сделал, бдительность проявил… — приподнял бровь Савченко.

Это он-то — бдительность?!

Прокопыч, торопясь и сбиваясь, рассказал о вчерашнем посещении Джабаром старого склада и о своих поисках.

— Ага, вот теперь дело яснее, — удовлетворенно проговорил Савченко. — Всё же, Прокопыч, надо показать, что мы относимся к Джабару с доверием. Понятно?

— Эх, жаль, не опередили мы его, хитрую лису! — воскликнул старый каменщик. — Всё обыскали, а оно, видать, в земле было закопано. Теперь у него козырь!

— Битый козырь, Прокопыч, — коротко отрезал Савченко.

ВЕСНА НАСТУПИЛА

Весна наступила сразу, неожиданно. Небо стало чистым, голубым, без единого облачка. На склонах гор и в долинах снег оседал, прижимался к земле, чернел. Только вершины гор по прежнему сияли нетронутой белизной. Невидимые ручьи журчали, прячась под хрупкой ледяной корой. Соединяясь, они устремлялись бурными потоками в долины. В горах начались частые обвалы.

Громадные массивы обледенелых сугробов, подмытые талыми водами, со страшным грохотом обрушивались вниз, засыпая ущелья и дороги. А наверху оголившиеся острогорбые выступы скал обсушивали и грели на солнце свои каменные спины. Горный ландшафт становился по-весеннему пестрым, разнообразным. Ребятишки приносили первые цветы: букеты памирских подснежников.

В долинах, где шумели пенящиеся реки, клубами поднимался пар. Недавняя мертвая тишина зимы была нарушена — всё вокруг на полнилось шумом и звоном наступающей весны. У подножья гор зазеленела первая трава.

Все рабочие Сарыташа были заняты борьбой с паводком.

Мастер Аничкин сообщил Чернову, что река Кизыларт прямо взбесилась. С гор несет такие камни, что страшно смотреть. В ущелье стоит грохот, как от канонады.

Автомашины, находившиеся в это время в пути, застряли в дороге. Проезд загородили оползни и такие стремительные потоки, что через них опасно было переезжать. Крупные камни, целые сосны, вырванные с корнем, неслись с такой легкостью, будто это были соломинки.

Борьба за горную дорогу через Памир с наступлением весны приобретала новые формы.

Как только пришла с Талдыка машина, Чернов немедленно поехал в Алайскую долину проверить, в каком состоянии находится мост.

Машина мчалась, разбрызгивая во все стороны лужи воды, врезалась в бурлящие ручьи, бежавшие через дорогу. У моста раскинулось целое море. Кто бы мог подумать, что небольшая речка, которую летом можно было перейти вброд, станет такой бурной и широкой!

По обе стороны моста возвышалась высокая насыпь, выложенная камнем, выгнутая против течения и служившая дамбой. Мутные, с красноватым оттенком воды реки доходили до самого ее края, выплескивая на мокрый гравий дороги грязную пену.

Навстречу Чернову шли Савченко и двое рабочих с лопатами и кирками. Мост поскрипывал вздрагивал под бешеным напором воды. Чернов услышал стук камней о стропила.

— Воды много прибавилось с утра? — громко, стараясь перекричать шум реки, спросил Чернов бригадира.

— Сантиметров на двадцать, — кричал в ответ тот.

— Плохо дело. Надо укреплять мост столбами.

— Я как раз хотел предложить то же самое. Укрепить с двух сторон. По шесть столбов, не меньше.

— Так не откладывайте. Надо спасать мост. Я сейчас вернусь на участок и пришлю машину с материалами, — распорядился Чернов.

Он уехал обратно в Сарыташ и немедленно отправил к Савченко машину со столбами, скобами и разным инструментом. Подумав немного, он зашел в контору.

С тех пор, как Лидия вернулась из Оша, он старался поменьше бывать дома.

На другой день после приезда Лидия насмешливо сказала:

— Ты, оказывается, здесь не скучал.

Владимир Константинович молча взглянул на нее.

— Удивляюсь, какое нужно иметь нахальство, чтобы поселиться в доме женатого человека! При живой жене.

— Что ты хочешь сказать? — сухо спросил он.

— Я хочу сказать, что мне противно жить в доме после того, как ты приводил сюда всяких…

— Лидия!! Как тебе не стыдно повторять сплетни! Мальчик тяжело болел. У Дорошенко очень холодная комната.

— Почему же ты не отправил его в больницу?

— Ты прекрасно знаешь, что у нас тут было… До больницы разве доберешься в таких условиях…

Лидия вдруг упала на стул и разрыдалась.

— Так дальше… продолжаться не может… — сквозь рыдания выговорила она.

— Ты права. Так дальше продолжаться не может, — холодно подтвердил он.

— Мне говорили… эта женщина хочет разрушить нашу семью…

— Не смей!.. Эта женщина…

Чернов направился к дверям.

Тревога овладела Лидией.

— Владимир! — испуганно крикнула она вслед мужу.

Он ушел, не оглянувшись.

Потом между ними состоялось молчаливое полупримирение. Они говорили мало, спокойно и только о самом необходимом.

Однажды из Оша Лидии пришло письмо. Владимир Константинович был дома. Он принял письмо из рук тети Саши и, не глянув, передал Лидии. Она посмотрела на адрес снизу, вспыхнула и разорвала письмо на клочки.

— Он еще осмеливается писать, этот пошляк!

— Кто? — равнодушно поинтересовался Чернов.

— Этот… Казаков!

Кажется, Лидия ждала вопросов мужа и волновалась, но Владимир Константинович ни о чем не спросил. Его вызвали к телефону.

Придя в контору, Чернов с трудом расслышал в трубку голос начальника дороги. А когда расслышал, тяжело вздохнул. Восемь человек призывают в армию. Сейчас отпустить восемь человек, когда на дороге такое тяжелое положение, — прямо несчастье! Он спросил начальника дороги; может быть, окажется возможным оставить хотя бы Пулата Ибрагимова, он сейчас комсорг, много работы с молодежью. «Нет, оставить никого нельзя». Чернов положил трубку и задумался.

Вот и еще уйдут люди на войну… полные сил и здоровья… вернутся ли? Он вызвал секретаршу и попросил написать приказ об освобождении призывников.

…Бригада Савченко замучилась с укреплением моста. Тяжелый, громоздкий столб, еле удерживая в руках, раскачали и погрузили в воду. Он коснулся дна и мгновенно всплыл, чуть не вырвавшись из рук. Одежда людей пропиталась ледяной водой, мокрые руки коченели. Наконец, при помощи каната и крючьев удалось вогнать первый столб в дно реки. Несколько человек, поднимая тяжелую чугунную «бабу», стали вколачивать столб глубже в грунт.

К вечеру пять столбов были вбиты в дно реки и укреплены. Мост всё еще вздрагивал и поскрипывал. Поднявшийся ветер гнал по воде грязные, пенистые барашки. Люди устали. Одежда вымокла, по лицам струился пот.

Когда возились с последним столбом, никто не заметил, как течение принесло огромную корягу. Нырнув под мост, она со страшной силой ударилась о столб. Плотника Григория, который поддерживал его, сбросило в реку, как пушинку.

Это произошло так неожиданно, что все замерли, глядя на то место, где исчез в воде плотник. Первым опомнился Савченко. Он рванул с себя ватную куртку и, перемахнув через перила, бросился вслед за Григорием. Сдавленный крик вырвался у людей. Все бросились к берегу, за шестами и веревками.

— Погибли! — в отчаянии закричал один из молодых рабочих.

В первое мгновение ледяная вода сковала тело Савченко. Захватило дух, голова налилась тяжестью и зазвенело в ушах. Но Савченко был неплохим пловцом. Когда-то, поспорив, он переплыл в самом широком месте Днепр. Он вынырнул и сразу же увидел далеко впереди барахтавшегося Григория.

Сильными взмахами рук Савченко стал приближаться к нему. Намокшая одежда и особенно тяжелые сапоги мешали движениям.

Течение было таким быстрым, что люди, бежавшие вдоль берега, не поспевали за Савченко.

Но вот на поверхности воды снова показалась голова Григория и вслед за нею, почти рядом, встопорщилась всё та же коряга.

— Григо-орий, берегись! — кричали с берега.

Видно было, что Григорий не расслышал, но испуганно метнулся в сторону. На берегу облегченно вздохнули. Расстояние между Савченко и Григорием сокращалось…

Варя чуть не заболела от испуга, когда муж весь мокрый, с израненными руками и лицом, появился на пороге.

— Вася!! Что случилось?

— Ничего… Ты не волнуйся. Дай мне переодеться и, пожалуй… стопку водки, — сказал Савченко.

Отогревшись и пообедав, он рассказал жене о случае на реке. Варя всплеснула руками.

— Вечно ты оказываешься в самом опасном месте!

— Ну-ну… А кто же должен оказываться в самом опасном месте? — примирительно улыбнулся жене Савченко.

— То ты гонялся за диверсантами, то ходил па эту ферму… Могли убить, подстрелить где-нибудь из-за угла… Теперь чуть не утонул!

— Ладно, Варюша… Человека надо же было спасать. А потом — я каждый раз вспоминаю: а как же на фронте?

— Да разве я говорю, что не надо! — воскликнула Варя, прильнув к мужу. — Просто боюсь я за тебя, Вася…

— Живем в таком краю, Варенька, где опасность может встретиться каждый день. Природа тут немилостивая.

Признаться, сначала Памир несколько испугал Савченко, потом поразил своим величием, потом покорил. Тяжелая борьба, которую вели тут люди с суровой природой, захватила и восхитила его. У него было крепкое здоровье, большие рабочие руки и поэтому он скоро перестал ощущать трудности жизни в этом заоблачном горном краю. Чуть не утонув в бешеной ледяной реке, он даже не простудился и теперь благодушно подшучивал над женой.

За стеной, в соседней комнате общежития раздавались шумные голоса и громкий смех.

— Что это там такое? — спросил Савченко.

— Это Пулату ребята проводы устроили. Разве не знаешь, — он уходит в армию?

— Как не знать — знаю. Уезжают ребятки помаленьку. Родина требует…

В дверь постучали. Вошел Пулаг.

— Василь Иванович, зайди, пожалуйста, посидим немного! На прощание, — попросил он.

В коридоре, освещенном тусклой электрической лампочкой, Пулат подхватил Савченко под руку и неожиданно потащил его в темный угол.

— Савченко, что тебе сказать хочу на прощание… — шепотом проговорил он. — Ущелье ходил я смотреть!..

— Ущелье? Зачем?

— Понимаешь, на склоны и в пропасть лазил, как кошка, каждый камень смотрел, чуть не сорвался…

— Что же ты там искал, золотой камушек?

— Какой там камушек. Быкова искал. Душа не на месте была. Кто его знает, думаю, может лежит где в стороне… Такой разговор ведь был. Вот и ходил проверить. Нет Быкова. Только кости зайца нашел да вот это. — Пулат вынул из кармана кусачки.

Кусачки? Ты где их нашел?

— На правом склоне, высоко на выступе, откуда обвал случился…

— Та-ак… Ну, ладно, Пулат. Авось не провалился он сквозь землю. Найдем. Спасибо, что сказал.

Савченко пощелкал кусачками.

— Что это у тебя за шум?

— Выпивают ребята немножко на прощание. Призывники собрались.

— Ну, пойдем.

Когда Савченко вернулся домой, Варя еще не спала. Она сочувственно посмотрела на усталое лицо мужа, улыбнулась.

— Что, «разводящим» был?

— Да нет… Всё в полном порядке.

Когда он улегся, Варя подсела, погладила мужа по руке.

— Вася! Что я хотела сказать тебе… Ты замечаешь, что в семье Черновых очень неладно?

— Да? Ссорятся, что ли?

— Нет, не ссорятся, но как чужие. И мне кажется, что Владимир Константинович тоже немного виноват.

— Не люблю я этой взбалмошной барыньки!

— Мне она тоже не особенно нравится. Но в последнее время Лидия Львовна как-то изменилась. Стала серьезнее. И грустная такая.

Все-таки она образованная женщина, закончила институт — не может быть, чтобы она была совсем пустышкой. Надо ее как-то втянуть в общественную работу, что ли? А, Вася?

— Попробуй…

— Погоди, что значит «попробуй». Ты скажи: «попробуем».

— Я, Варюша, не умею вести разговоры с такими деликатными дамами. А ты попробуй. Ты же у меня умница. А я агитирую больше киркой, лопатой… Станешь рядом — ану, давай, ребята!

— И ворочаешь за троих ребят, — ласково усмехнулась Варя.

— Ну, другой раз и приходится, зато убедительно получается.

Савченко засмеялся и, обняв жену за плечи, поцеловал в пушистые волосы.

В ОШЕ

Зной стоял нестерпимый. В кабине было душно, пахло нагретой резиной и бензином. Капитан опустил стекло и лицо его обдало горячим ветром. Машина неслась на повороте, спускаясь в ущелье. В кузове сидели Лукаш и двое пограничников.

Повстречалась группа рабочих, ремонтировавших ограждения. Донесся четкий перестук молотков о камни. Этот перестук вызвал в памяти Мороза осень прошлого года, каменщиков Прокопыча и Савелия. Капитан ехал впереди своего отряда на коне. Они возвращались на пост в Маркан-су. Было очень тихо. Горы в этом месте немного отступили от шоссе, раскинувшись широким амфитеатром. Каменщики сидели в кювете и работали. Мороза поразили звуки ударов их молотков о камни. Это была словно игра на каком-то особенном музыкальном инструменте. От ударов молотков о камни, то низких тонов, то высоких, — звук многократно отдавался в горах, создавая впечатление какой-то мелодии. Мороз даже улавливал ее обрывки: та-та, та-та-та… Он улыбнулся от этих воспоминаний, вполголоса пропев: та-та, та-та-та…

И, словно в ответ ему, по кабине что-то сильно стукнуло. Не успел шофер затормозить, как машину отбросило в сторону, передние колеса приподнялись и уперлись в скалу.

Капитана швырнуло в угол кабины, а шофер больно ударился грудью о руль. Первое мгновение никто не мог сообразить, что случилось. Мороз первый пришел в себя.

— Зинько, ты жив? — закричал он на ухо шоферу и потащил его к себе.

Тот повел глазами, ухватившись за грудь, и, пытаясь сделать глубокий вдох, широко раскрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Жив — наконец выдохнул он.

А кругом грохотало, словно палили из орудий.

— Выключай мотор! — крикнул капитан и выскочил из машины.

С горы катились огромные каменные глыбы, щебень. Пыль, сбиваясь в облако, потянулась вниз, вслед за обвалом в пропасть.

Один из пограничников лежал рядом с машиной, другой у края пропасти. Он силился приподняться. Капитан бросился к нему и оттащил в сторону.

— Куликов! Что с тобой? — прокричал Мороз.

— Бок, о-ох!..

Капитан еле разобрал, что он ответил, такой шум стоял кругом, и бросился на помощь к другому. Тот уже поднимался сам, потирая лоб и щупая плечо.

— Где Лукаш?

При мысли, что с ординарцем случилось несчастье, у капитана похолодело в душе.

— Лука-аш! — закричал он.

Шагах в пяти, посреди дороги сидел Лукаш и очумело покачивал головой.

— Фу-у! — подбегая к нему, вздохнул с облегчением капитан. — Я уже подумал, что ты- там! — закричал он на ухо ординарцу и показал вниз.

— Чорта с два! Я умею падать только сюда! — постучал рукой по земле Лукаш.

Гул от падающих камней ослабел. С горы еще сыпались мелкие камни, щебень, летела пыль, но опасность миновала.

— Вот чортова сторонка! Никогда не знаешь — доедешь живым или нет, — ворчал шофер.

Подшучивая друг над другом, все с опасением посматривали на скалу, откуда свалилась на них такая напасть.

Мороз спросил шофера:

— Ну, что? Поедем, Зинько? Может быть, я сяду за руль?

— Никак нет, товарищ капитан! Справлюсь сам. Уже легче. А сначала думал — дух вышибло!

Миновав глубокую извилистую выемку, машина вырвалась на простор небольшой долины — Ольгина луга.

Мороз с восхищением смотрел на чудесно изменившуюся картину. Ярко-красные, желтые и белые маки заполнили собой всё до самого подножья гор. Казалось, вся долина вспыхнула разноцветным огнем. У края дороги словно кто-то рассыпал золото — сплошное поле желтых маков. Потом — раскинулись, как огненное пламя, красные… Машина мчалась среди этого моря цветов.

— Нет, Зинько, — сторонка чудесная! — воскликнул Мороз, поворачиваясь к шоферу.

— Да уж это что говорить! Только будто в аду побывали, а теперь прямо в рай — красота какая!

Машина вынеслась на чудесную Кзыл-Белесскую дамбу. Вокруг, как пять братьев, возвышались караулившие ее горы Беш-ака.

Оставив в стороне городок Суфи-курган, дорога спускалась к горбатому каменному мосту. Это место особенно нравилось капитану своей исключительной величавостью и красотой. Перед глазами открылись два глубоких ущелья, на дне которых клокотали два бурных потока. Один был ярко-коричневого цвета от растворившихся в его водах горных пород. Другой- прозрачный, как слеза, цвета голубой лазури. Пена в нем белела, будто снег. У моста оба потока, с бешеным ревом вырываясь из ущелья, соединялись вместе, каждый сохраняя свой цвет. Так они неслись рядом, сверкая на солнце, один — словно разбавленный кровью, другой — прозрачный, голубой, как небо.

«Так и в жизни бывает, — подумал Мороз. — Живут люди, встречаются, а что у них в душе? У одного: светлые стремления, как в этом голубом потоке; идет человек к своей цели с ясным сознанием высокого долга… Другой, как вот этот мутный поток. Да только не распознаешь его сразу, как поток, — одежку-то он носит такую же, как и все. Задача нелегкая…»

Миновав мост, машина нырнула в Бель-Аулинское ущелье. Не так давно здесь совсем не было дороги. Сейчас она вилась по узкому карнизу, вырубленному в отвесных скалах. Тесно прижимаясь к ним, шоссе шло над самой пропастью, огражденное от нее только каменной стеной. Высокие, крутые скалы, слегка одетые зеленью арчи, повисли над ущельем. Внизу, среди камней, шумела река. На каменистом берегу зеленел кустарник, цвели облепиха, барбарис.

…Давно Мороз не был в Оше. И если бы не дела в штабе погранвойск, нескоро, пожалуй, пришлось бы попасть в город. Граница не пускает.

За мыслями Мороз не заметил, как машина въехала в предместье Оша, промчалась по центральным улицам, и только когда переезжали мост через реку Ак-буру, капитан очнулся от громкого шума воды и вспомнил, что его просил зайти подполковник Шестаков.

Шестаков радушно поднялся из-за стола, протягивая руку капитану.

— Садитесь, Дмитрий Михайлович.

— Вы хотели меня видеть? Что-нибудь новое по Сарыташскому делу?

— Есть и новое. Но, к сожалению, не всё еще стало ясным. Мы навели подробные сведения о Джабаре Салиеве.

— Да?

— Всё, что он сказал о себе на допросе, — подтвердилось… Кроме одного странного обстоятельства…

Мороз заинтересованно посмотрел на подполковника.

— Джабар Салиев действительно проживал пять лет в Киргизии. Был членом колхоза «Красная Заря», работал чабаном. Его хорошо там помнят. Салиев работал честно. Как лучшего чабана, его даже раза два премировали. И вот, посмотрите… — подполковник порылся в ящике и вынул пожелтевший газетный листок. — Портрет Салиева даже поместили в районной газете. Узнаете?

Капитан Мороз, не скрывая любопытства, потянулся к газете. Фотография была плохая, но Мороз без груда узнал Джабара.

— Любопытно.

— Любопытно другое… Дело в том, что чабан Джабар Салиев заболел и лет шесть назад умер…

Мороз в изумлении откинулся на спинку стула.

— Чорт… Это уже какая-то мистика!

— По видимому, документы были украдены, а сходство случайное.

— Значит, Джабар — не Джабар?

— Думаю, что так.

— Вы отдали приказ о его аресте?

— Пусть немного еще погуляет. Его «бдительность» принесла нам уже немалую пользу. — усмехнулся подполковник. — Мы без мороки получили радиопередатчик и узнали о связи Быкова с Байбековым. Кстати, спасибо вам за то, что приняли участие в расследовании дела на ферме. Следователь там был молодой неопытный и мог преждевременно спугнуть врага.

— У нас с сарыташцами крепкая дружба. Мы им помогаем — они нам.

— Савченко там у них молодец! Этого не проведешь.

— Скажите, удалось расшифровать перехваченную радиограмму?

— Вот, пожалуйста. — Шестаков вынул из папки листок бумаги.

Мороз прочитал:

«Операция № 3 поручена Быкову. Колонна отправляется двадцать седьмого. На квартире чужие. Жду ваших распоряжений. Рахим».

— Так… Рахим? Кто же это? Байбеков или Джабар?

— Джабар очень труслив. Думаю, что это Байбеков.

— Мерзавцы! — не сдержался капитан Мороз. — Теперь нет сомнения, что обвал — дело их рук! Быков исчез в день обвала.

— Вот по поводу Быкова я и хотел поговорить с вами, капитан. Два дня тому назад я получил сведения, что Быкова видели в Араване. Наш сотрудник, который немедленно выехал туда, уже не застал его там. Поиски продолжаем. По видимому, Быков собирается уйти за границу.

— А-а, — иронически протянул капитан Мороз, — в таком случае нам придется еще встретиться…

— Его узнал один из рабочих сарыташского участка, который приехал туда в отпуск к родным. Рабочий поступил очень неосторожно. Он так удивился, увидев пропавшего мастера в маленькой чайхане, что бросился к нему с расспросами. Быков ответил ему что-то невнятное и тотчас же скрылся. Тогда рабочий, что-то сообразив, пошел и сказал об этом участковому милиционеру.

— Досадная история! Вы правы. Теперь он будет стараться как можно скорее убраться.

— Вот я и хотел просить вас — усилить надзор. Я сообщил уже об этом другим заставам на Алае.

Капитан Мороз быстро шагал по направлению к штабу погранвойск, думая о Быкове.

Конечно, по широкому и открытому месту долины он не пойдет. Разную ширину имеет Алан: в ином месте и двадцать пять километров, а кое-где и не больше пяти. Такие узкие переходы есть в районе дороги на Иркештам. Там ближе к границе. Там ближе и к истокам реки Кизыл-су; много зарослей. Преступник попытается выйти где-то вблизи перевалов: или Кизыл-бель, или Тау-мурун. Самое удобное место. Вот там его и надо искать. Перейдет долину — в горах уже не найти… Нужно действовать, не откладывая.

Придя в штаб, Мороз сейчас же сообщил на заставу, чтобы, не дожидаясь его, старшина Соколов с нарядом пограничников немедленно выехал в район перевалов Кизыл-бель — Тау-мурун.

С делами в штабе Мороз покончил довольно быстро и вышел на улицу выпить кружку пива.

Жара не спадала. Тротуар, выложенный красным кирпичом, казалось, плавился от зноя. Улица была шумная. Спешили многочисленные прохожие, то и дело проносились машины. Витрины магазинов, вывески учреждений тянулись по обеим сторонам. Удивительно, как быстро вырос этот город! Давно ли здесь стояли кибитки, обнесенные глухими глиняными стенами?

В густой листве деревьев трещали цикады. Вдоль тротуаров журчали арыки, ярко зеленели пышные акации и тополи.

Акации цвели. В их белоснежных кронах стоял сплошной пчелиный гул. Знойный воздух был до того насыщен сладковато-пряным ароматом, что слегка кружилась голова.

Всё живое пряталось в тень. Ослепительное солнце освещало каждый уголок, каждую щелочку.

На углу улицы Мороза рассмешило одно маленькое происшествие. Небольшой ослик тащил чудовищный груз: мало того, что по бокам его болтались узлы с овощами, в мягком седле его важно восседала толстая старуха; впереди, почти на шее ослика, примостилась девочка, а сзади мальчик, уцепившийся за старуху. Видны были только длинные уши да мелькающие тоненькие ноги терпеливого животного. Вдруг ослик остановился и уперся мордой в спину идущей впереди женщины. Женщина испуганно. отпрянула в сторону, смешно взмахнув руками.

Мороз засмеялся. И сейчас же от радости учащенно забилось сердце. В женщине, испугавшейся ослика, он узнал Елену Николаевну. Толкая прохожих он с сияющим лицом догнал ее.

— Елена Николаевна! Вы? Каким образом вы очутились здесь?

— Ох! А вы? — Она протянула руку, от волнения чуть не задохнувшись. — Я — я привезла троих детей в школу, в интернат…

— Но это же чудесно!

Елена Николаевна смеялась счастливым, тихим смехом. Они остановились на дороге, прохожие толкали их.

— Пойдемте. Нас здесь затолкают, — засмеялась она. — На меня только что наехал осел.

— Я видел! Вы так смешно испугались…

— Я не испугалась. Я немного замечталась.

— О чем?

— Здесь так хорошо! Эти акации, эта буйная зелень кругом, река, арыки… Прямо не верится, что где-то идет война… И потом — шум города. Всё-таки я соскучилась в горах…

Боюсь, что после Оша я захандрю в Сарыташе, как Лидия Львовна…

— А она всё еще капризничает?

— Нет, знаете, что-то такое с ней сталось. Я ее видела несколько раз в библиотеке. Набирает помногу книг, что-то записывает…

— Вы так хорошо выглядите в своем чудесном платье! — восторженно глядя на Елену Николаевну в скромном, слегка вылинявшем платье, проговорил Мороз.

— Что вы! Эго совсем старое платье! Я так устала за последнее время…

У края тротуара, под густолистым каштаном. сидела группа детей, одетых в разноцветные, пестрые халаты. Дети продавали фрукты и наперебой кричали, зазывая покупателей. Черноголовый мальчуган с корзиной персиков преградил дорогу Морозу.

— Персик! Купи персик! Такой сладкий — сахар не захочешь.

— Давай твои персики! — сказал Мороз, потрепав по плечу мальчугана.

Они ели персики прямо на ходу, смеясь, когда сок брызгал в лицо, почти не обращая внимания ни на что вокруг.

Побродив часа два по городу, капитан и Елена Николаевна расстались, условившись встретиться вечером.

Нагретый за день знойный воздух был еще горяч, но со стороны реки уже тянуло прохладой. Справа, над городом высилась одинокая голая скала, черная тень, бросаемая ею, медленно надвигалась на город.

Они встретились в небольшом городском саду и пошли к реке. Косые лучи заходящего солнца, прорвавшись сквозь гущу ветвей, золотили дорожку аллеи, усыпанную песком. Цветы на клумбах распространяли тонкий запах. Река, вся в пене, билась и шумела неугомонно среди поросших мхом камней. На противоположном берегу зажигались в окнах домов огни.

Елена Николаевна и Мороз уселись на большой пень.

Они сидели близко касаясь друг друга, испытывая волнующее наслаждение от этих прикосновений.

— Если бы я верил в судьбу, я бы сказал, что она принесла мне в Оше самое большое счастье, — тихо сказал Дмитрий Михайлович. Он сейчас чувствовал себя робким юношей.

— Я думала, что никогда уже не смогу быть счастливой, после того… после того, как…

Мороз взял руку Елены Николаевны, мягко сжал в своей.

— Теперь вы не так думаете? Не правда ли?

Она склонила голову, перевела дыхание.

— Я люблю вас, Дмитрий Михайлович, — просто сказала она, — Я не знаю, как это случилось…

— Главное — что это случилось! — воскликнул он. — Я так боялся сказать вам…

— Видите, я сама объяснилась вам в любви… — смущенно засмеялась она.

Капитан молча привлек ее к себе.

Они сидели долго, обмениваясь изредка фразами — о реке, о ночи, о крике совы. Но о чем бы они ни говорили — они говорили о своей любви.

ЛИДИЯ

Лидия страдала. До сих пор ей никогда еще не приходило в голову, что Владимир может ее не любить. Правда, в их отношениях не было теплоты и нежности первых лет совместной жизни, но она объясняла это постоянной занятостью мужа. Ей нравилось ухаживания мужчин, нравилось слушать восторженные слова, признания. Она хохотала, слегка кокетничала. Так приятно, когда в тебя кто-нибудь влюблен, когда говорят о твоих глазах, когда вздыхают от немилостивого взгляда… Ее забавляла эта игра. Случалось, что Лидия даже забывала в такие минуты о муже. Но только потому, что знала — он всегда будет с ней, они всегда будут вместе. Впрочем, очень скоро поклонники, ничего не добившись, начинали скучать и отставали. Но шло время и Лидия чувствовала, что всё это начинает ей на доедать. А когда Казаков недвусмысленно намекнул ей, что о переводе Чернова в Ош он хлопотал ради встреч с ней, Лидией, — ей стало противно. Как он смеет так пренебрежительно говорить о ее муже? И она вовсе не хочет встречаться с Казаковым!

Но, поразмыслив, она поняла, что сама виновата. Ей нравились комплименты Казакова, его влюбленные взгляды, предупредительность. И вот всё, что тогда так нравилось ей, теперь сделалось противным. Она уехала из Оша, наговорив дерзостей Казакову и ругая себя. Нежность к мужу переполняла ее. А Владимир встретил ее, как чужой…

Неужели он в самом деле увлекся этой приезжей?

Лидия наблюдала за Ириной с острым, неприязненным любопытством. Она верила мужу: между ним и этой женщиной ничего не было. Он бы сказал прямо — таков его характер. Но он думает о ней и уже одно это — ужасно!

Теперь безделье угнетало Лидию. Она заметила, что люди на участке относятся к ней с вежливой холодностью. Женщины останавливались на минуту поболтать с нею о новом фасоне платья, о ценах на продукты, а между собой (Лидия слышала это не раз) они подолгу беседовали о событиях на фронте, о делах на участке, о книгах.

Стыд жег Лидию. «Вот как! Им не о чем со мной говорить! Фатима, эта девочка, окончившая семь классов, думает, что со мной можно говорить только об сборках на юбке! А ведь я закончила университет — могла бы учить таких девчонок!».

И понемногу Лидию охватила обида на мужа. Ему хорошо. У него здесь дело. А что делать ей? Чем заняться? Пойти в самом деле, официанткой в столовую или няньчить детей… с этой… его Ириной!

Лидия лежала на диване, заложив руки под голову. Раскрытая книга валялась рядом.

В дверь постучали.

Лидия лениво откликнулась и нехотя поднялась навстречу вошедшей Варе. При виде этой женщины у нее всегда вспыхивала зависть. Действительно хорошая семья, настоящая. Пожилые люди, а посмотришь со стороны — как молодожены. Вот только детей у них нет. Лидия не раз замечала, как Варя с тоской поглядывает на чужих малышей… Но к ее приходу отнеслась настороженно.

— Як вам за помощью, Лидия Львовна…

— Странно… — пожала плечами Лидия. — Кому и чем я могу помочь?

— Видите ли… — Варя опустила глаза. — Мне поручили провести беседу о Памире. Я тут набросала конспект и не знаю… Что-то не получается. — Она вполне натурально изобразила смущение.

Лидия всё еще недоумевающе смотрела на нее.

— Я хотела попросить вас, Лидия Львовна, помочь мне составить конспект. Литературы много, а на чем остановиться — не знаю. Вот тут интересное описание экспедиций на лед-пик Федченко…

— На леднике Федченко мечтала побывать и я… — оживилась Лидия. — Мой дядя, добираясь туда, погиб в реке. Научный работник Рогов.

— Рогов — ваш дядя?

— Да. Он участвовал в экспедиции в 1930 году.

— Ну как же! О Рогове упоминается в брошюре.

Лидия полистала брошюру, взглянула на стопку книг, принесенных Варей.

— Но… многого не читала о Памире. Что же я вам посоветую? — нерешительно сказала она, просматривая Варину тетрадку. — Мне кажется, что вступление длинновато.

— Я тоже это заметила, — охотно согласилась Варя. — И сократила, но всё равно — длинно.

— На сколько минут рассчитана беседа?

— Минут на тридцать…

— У вас здесь материала часа на полтора, — усмехнулась Лидия.

— Ах, ничего у меня не получится с этой беседой! — огорченно воскликнула Варя. — Я не умею ни писать, ни говорить коротко! Как начну, да как развезу… Лидия Львовна! Возьмитесь вы! Ну, право же…

— Я? — Лидия даже испугалась. Ну, что вы, Варя… Я же никогда еще…

— Вот и прекрасно! Новый человек. Все будут страшно заинтересованы. Вот увидите- весь поселок придет! А Владимир Константинович… Вы ему ничего не говорите, — как сюрприз! Вот удивится!

— Ох, и хитрая вы, Варя!

Лидия засмеялась, щеки ее порозовели. Она слегка взволновалась. В самом деле, Владимир очень удивился бы… да и остальные… А что, разве она не могла бы провести эту беседу? На практических занятиях в школе у нее неплохо получалось. Да нет, не стоит. Как-то неловко и неожиданно.

— Я, право, не знаю… — колеблясь, проговорила она.

Но Варя уже сунула ей в руки книги, потом сообщила, что беседу намечено провести в субботу, и поспешно убежала.

СОБЫТИЯ НА БОЛОТЕ

Пограничные посты на дороге Ош — Гульча — Суфи-курган — Сарыташ получили задание тщательно проверять документы у всех проезжающих лиц, безразлично, кто бы они ни были. Всех подозрительных задерживать.

Вернувшись из Оша на заставу, капитан Мороз взял с собой восемь человек бойцов и, ни минуты не задерживаясь, выехал в район перевалов Кизыл-бель и Тау-мурун.

Путь был немалый. От быстрой езды по горам кони были все в мыле. Добравшись до Бордобы, сделали небольшой привал и тронулись дальше.

Теперь дорога шла по ровной, как стол, Алайской долине. Справа, почти над головами, возвышались неприступные горы Заалайского хребта. Слева — раскинулась зеленая долина, окруженная на противоположной стороне кольцом пологих склонов Алая. Сюда доносился еле слышный шум протекающей вдоль долины реки Кизыл-су. К ее истокам, к диким болотистым зарослям пробирался отряд.

То и дело, чуть не из-под копыт лошадей выскакивали и быстро разбегались по норам сурки. Красивые зверьки с пушистым, ярко-желтым, как яичный желток, мехом были очень любопытны. Едва отряд удалялся от них на несколько шагов, как они вылезали на поверхность земли, становились на задние лапки и, словно подразнивая, свистели: фьиу, фьиу, фьиу…

Вдали, там, где терялся серой лентой тракт, виднелись красноватые черепичные крыши Сарыташа. Это было далеко, километрах в двадцати, но в чистом, как кристалл, воздухе, крыши были хорошо видны. Мороз подумал о Елене Николаевне и счастливо улыбнулся: она — там. Вспомнился Ош, вечер у реки, шум воды в прибрежных камнях…

Бойцы вполголоса разговаривали и вдруг умолкли. Необычайная тишина прервала мысли Мороза. Он оглянулся. Пограничники, все, как один, подняв кверху головы, смотрели в небо.

— Что там такое? — спросил капитан и тоже взглянул вверх.

Высоко, выделяясь черным пятном на фоне голубого неба, летел орел. Он что-то держал в лапах.

— Овцу тащит! Ну и бандит! — воскликнул Лукаш.

Медленно помахивая огромными крыльями, летела могучая птица, унося свою жертву к высокой и острой скале. Кто-то из бойцов вскинул на руку винтовку.

— Отставить, — сказал капитан. — Пусть попирует, если уж сумел раздобыть себе пищу.

Отряд галопом помчался вперед.

В кишлак Кокташ, крохотное селение, прижатое топью и дикими зарослями к подножью голых скал, добрались уже в густые сумерки. Над болотом стелился туман, его душные пары подползали к самому кишлаку. У крайней кибитки мелькали огоньки.

Капитана с отрядом встретил старшина Соколов.

— Ну, как дела? Докладывайте, Соколов, — с казал Мороз, когда они вошли в кибитку.

У очага на треноге висел котелок с кок-чаем. Капитан уселся по восточному обычаю на кошму, скрестив ноги.

— Всё спокойно, товарищ капитан. Диких кабанов попугали немного вчера…

— Неужели стрельбу подняли? — с досадой, строго спросил Мороз.

— Никак нет, товарищ капитан, всё тихо обошлось. Есть тут один бедовый парнишка, местность знает, что надо; так он их из лука пуганул. Здорово стреляет! На полета шагов, кабана ранил. В зарослях готового нашли. Ужинать будем — отведаете.

Капитан Мороз успокоился. Собственно, появиться здесь Быков еще не мог, если даже он и решил проскользнуть именно через эти места. В Араване видели его четверо суток назад.

За такой срок преодолеть такое расстояние, пробираясь малодоступными и опасными для жизни тропами, — невозможно.

Но если предположить, что ему удалось обмануть бдительность пограничников и в каком-то месте подъехать немного машиной, то в этом случае Быков мог быть и где-то неподалеку. Оставалось — смотреть в оба. Самое неприятное в этом было то, что капитан даже приблизительно не мог определить, когда Быкову вздумается переходить границу.

Время тянулось напряженно и нудно. Днем и ночью бойцы бродили по болоту, с трудом продираясь сквозь густой и высокий, почти в два человеческих роста, тростник. Ноги проваливались в вязкую топь, жесткие листья тростника больно хлестали по лицу.

Так прошло несколько дней. Мороз думал: неужели Быков решил пробраться где-то в другом месте? А вдруг он сумел каким-то тайным путем проскочить у них под самым носом?

В один из таких дней капитан Мороз и Лукаш, обутые в высокие болотные сапоги, набродились досыта по топи и вышли на каменистый островок отдохнуть.

Сбросив на землю плащи и поснимав фуражки, они принялись вытирать красные, вспотевшие лица. Огромная овчарка Джильда улеглась рядом.

Солнце жгло немилосердно. В зарослях тростника было до одури душно от затхлых испарений. Ноги ныли от усталости. Внимательно осматривая берег островка, Мороз вдруг заметил возле одного из камней неглубокую вмятину, будто кто-то в этом месте вдавил землю толстой палкой. В двух шагах дальше виднелась еще такая же вмятина.

— Джильда, сюда! — внутренне напрягаясь, негромко подозвал он собаку.

Подбежал Лукаш.

— Что за следы?

Собака вела себя спокойно. Следы были странные. Они проходили через весь островок и были расположены на расстоянии почти двух метров друг от друга.

— Что это такое? — спросил снова Лукаш.

Мороз взглянул на ординарца и ничего не сказал. Он сразу догадался, что это следы ходуль, но молодому бойцу еще не приходилось сталкиваться с такими вещами.

Они безуспешно пытались напустить на них Джильду. Собака равнодушно нюхала землю и особенного интереса к следам не проявляла.

Мороз еще раз осмотрелся. В другом конце островка лежал высокий камень. Капитан взобрался на него и осмотрелся вокруг. Отсюда была хорошо видна большая часть зарослей.

— Там дальше — тоже островок, — послышался сзади голос Лукаша.

— Да, есть. Попробуем к нему добраться, — сказал капитан.

С трудом пробираясь по топи, они вышли на берег островка, очень похожего на предыдущий. Следы пересекали и его, снова теряясь в воде.

Целый день капитан Мороз и Лукаш пробродили по болоту, утопая в мутной, вязкой топи, но ничего больше не нашли. Капитан нервничал. Он уже начал опасаться, что Быков успел проскочить через болото. А Соколов, прождав до вечера, забеспокоился, куда исчез начальник заставы с ординарцем, и выслал на розыски двух пограничников. Мороз передал им Джильду и приказ Соколову идти в обход, чтобы окружить все выходы из болота.

К ночи стало холодно. Сырость пробирала до костей. Сквозь испарения едва пробивался бледный свет луны.

Капитан Мороз и Лукаш притаились в засаде. Надо идти по следу. Но напрасно было бы искать его в такую темень, да еще в болоте. Теперь главная надежда была на слух.

Прошло часа три, как они вдвоем сидели без движения. Становилось совсем невмоготу. Одежда промокла. Хотелось курить и хоть немного расправить мышцы.

Руки сами собой крепко сжимали оружие.

— Ох, не могу больше, товарищ капитан, — прошептал Лукаш. — Хоть чуточку б поразмяться.

Мороз недовольно покосился на него, но ответить не успел, так как в эту самую минуту неподалеку в зарослях раздались выстрелы и крики.

Они оба мгновенно вскочили на ноги.

— Ну, вот теперь и разминайтесь, товарищ сержант, — резко сказал капитан.

Уже не скрываясь и не разбирая дороги, они побежали в ту сторону, откуда послышались выстрелы.

Их встретил старшина Соколов.

— Врага обнаружили, товарищ капитан! Двое их… Отстреливаться стали. В зарослях скрылись…

Старшина на ходу рассказал, что чуть повыше островка, где они впервые увидели следы, над самой речкой бойцы обнаружили в скале небольшой грот. Войти в него можно было только перейдя глубокую воду. Застигнутые врасплох, враги стали отстреливаться и ушли в заросли. Сейчас весь этот участок, куда они скрылись, окружен. В гроте нашли ходули, пустые консервные банки.

Капитан слушал и думал о том, что теперь осталось одно — терпеливо ждать.

Поднялся легкий ветер. Закачался, зашуршал тростник. Болото наполнилось таинственными ночными звуками. Чудились вздохи, какие-то надрывные, еле слышные стоны: это из почвы выходили на поверхность газы. Терся стеблем о стебель тростник.

До рассвета было еще далеко, но пограничники с удивлением заметили, что вокруг начинает быстро светлеть.

Запахло гарью. Заросли, окруженные бойцами, вдруг осветились бледно-розовым светом. Потом где-то. озарив водное пространство, в темное ночное небо вырвалось длинным высоким языком пламя.

— Пожар! Ах, мерзавцы! Тростник подожгли… — вскрикнул капитан — Следовать за мной!

Подгоняемый ветром огонь быстро распространялся. Густой дым стал застилать весь каменистый берег до самого подножья гор. Скорее туда! Пограничники задыхались. Сильно слезились глаза. Стало жарко. Позади слышался зловещий треск. Эго, настигая их, огонь пожирал заросли.

Приложив к лицу мокрые платки, по пояс в воде, брели они изо всех сил напрямик к берегу. Лукаш вдруг провалился в яму и ему с трудом помогли из нее выкарабкаться.

Джильда внезапно насторожилась и, резко рванувшись в сторону, бросилась в сплошную завесу дыма. Пограничники побежали за ней и увидели человека, отчаянно обороняющегося от собаки.

Но это был не Быков.

Оставив его под охраной старшины Соколова, Мороз, Лукаш и Джумаев быстро скрылись в дыму за Джильдой, рвавшейся по следу вперед. Они едва успевали за собакой.

Позади осталось озаренное пожаром болото.

Медленно наступал рассвет.

Идти становилось все труднее. Они были уже в горах, поднимались выше и выше по узкой извилистой тропе. За одним из поворотов они сразу попали в полосу света — над вершинами всплывала луна. Она висела в небе, круглая и красная, как фонарь. Тени под выступами скал стали еще чернее.

Неожиданно тропа оборвалась в пропасть. Идти дальше было некуда. Джильда заскулила и с остервенением принялась царапать лапами скалу, задирая морду.

Капитан взглянул наверх. Неожиданно оттуда с грохотом скатился камень, ударил собаку, и она, взвизгнув, исчезла в черноте пропасти. Мороз едва успел прижаться к скале, как еще несколько огромных камней, увлекая за собой целое облако щебня и пыли, пролетели мимо него.

Немного переждав, капитан обошел скалу с другой стороны. Ему было жаль Джильду, но сейчас надо было думать о другом.

— Ну, что ж, Джумаев, — сказал он. — Придется, брат, повторить нам «Орлиное гнездо». Держи конец… — И капитан принялся разматывать веревку.

Лукаш с замиранием сердца следил за двумя смельчаками. Они очень медленно продвигались к гранитной глыбе, за которой черным пятачком виднелась выемка в скале. Тень скрывала ее от глаз. Лукаш держал винтовку в руках, готовый послать меткую пулю, чуть только враг посягнет па жизнь его товарищей. Но скоро и капитан, и Джумаев скрылись за скалой и Лукаш потерял их из виду.

Было очень тихо, так тихо, что звенело в ушах. Только откуда-то снизу, из глубины пропасти, время от времени доносился глухой шум срывавшихся туда камней.

Крик, выстрел, другой… Лукаш сжал винтовку руками и чуть не заплакал от отчаяния. Он ничем не мог сейчас помочь. Он даже не знал, кто стрелял — там, наверху…

ИНОГДА ПРИЯТНО ОШИБИТЬСЯ

В субботу Владимир Константинович, не заходя домой, заглянул в клуб. Варя настойчиво приглашала его послушать лекцию. На вопрос Чернова — кто читает, она загадочно сказала: «Там увидите».

В клубе собралось много народу. Варя поманила Чернова и усадила его рядом с мужем.

— Садитесь, Владимир Константинович, мне надо на сцену. Я думаю, можно начинать?

К своему изумлению Чернов увидел и первом ряду Лидию. Вот как, она стала посещать клуб! Владимир Константинович посматривал па жену и ничего не понимал. Она сейчас была совсем другой, нисколько не похожей на ту, какой он привык видеть ее дома. Рыжеватые волосы Лидии были аккуратно подобраны и сколоты на затылке, отчего лицо приняло строгое выражение. Губы не подкрашены, даже пудры, кажется, не было,

Лидия взглянула на него, улыбнувшись одними уголками рта. В ее глазах он прочел: «Что, не ожидал увидеть меня здесь?». Он улыбнулся и кивнул ей. И сейчас же возле себя увидел Ирину. Словно почувствовав его взгляд, она повернула голову в его сторону.

Варя вышла к маленькой трибуне и сказала.

— Товарищи! Сегодня у нас небольшая лекция — беседа о Памире. Слово имеет товарищ Чернова.

Лидия поднялась. Лицо ее залила краска. Склонив голову, она быстро прошла на сцену.

Владимир Константинович откинулся на спинку скамьи, не отрываясь смотрел вслед жене. Что такое? Лидия будет читать лекцию? Как это случилось? Поймал лукавый, смеющийся взгляд Вари. Ага, — это Варя!

Владимир Константинович вдруг испугался за жену, заволновался. Как бы она не сплоховала!

Все взоры с удивлением устремились на сцену. Лидию Львовну привыкли считать барынькой, «женой начальника», капризной и своевольной. Никогда ее не видели в клубе, на собрании или даже во дворе участка. Поэтому сейчас все смотрели на Лидию Львовну настороженно, воспринимая ее появление в качестве лектора как каприз или какую-нибудь причуду. Кое-где зашептались.

Лидия справилась с волнением и стала говорить. Но голос ее все же дрожал. Неприязненную настороженность зала, которую почувствовали и Варя, и Владимир Константинович, увидела и сама Лидия. Она понимала, что в нее не верят. Но это как раз и придало ей сил. Лидия решила во что бы то ни стало провести беседу интересно.

Чернов сидел сам не свой. Он уже предчувствовал провал лекции. Ему заранее было стыдно и больно за Лидию, за всю эту затею. Что это дело Вариных рук, он нисколько не сомневался. «И как это их угораздило не сказать мне ни слова!».

Но вдруг Владимир Константинович с удивлением услышал, что голос Лидии стал крепнуть. Она просто, приветливо обратилась в зал:

— Хотите, я прочитаю вам одно стихотворение о Памире?

Из зала одобрительно откликнулось несколько голосов.

Лидия раскрыла томик и прочитала короткое стихотворение о горных вершинах, о бурных реках, суровой красоте Памира. Потом заговорила о прошлом «Крыши мира». Ее слушали. Сначала больше от удивления, потом с пробудившимся интересом.

Варя изредка поглядывала на мужа с довольным, торжествующим видом. Савченко усмехался и с недоумением рассматривал Лидию. «Плохо же я знаю людей, — думал он. — Эх, парторг, парторг, а ведь ты был уверен, что из этой барыньки толку не будет. Впрочем, иногда приятно ошибиться».

Когда Лидия закончила, ей дружно хлопали, задавали вопросы. Она отыскала глазами мужа и увидела, что он смотрит на нее с ласковой улыбкой. И впервые с тех пор, как она вернулась из Оша, Лидия почувствовала себя хорошо и легко.

Выступали старожилы, рассказывали о прежнем караванном пути, который проходил тут, о сыпучих барханах Маркан-су, где погребены сотни людей и верблюдов. Бакир с места окликал выступавших.

— А ты помнишь, Мирзаев, как погиб большой караван? — и, покачивая головой, приговаривал: — Ай-ай, кто бы мог подумать, что будут такие дороги! Столько машин!..

В конце вечера, когда молодежь затеяла танцы, Варя с мужем ушли домой.

— Ну, как, Вася?

— Ничего. Ты, жонка, молодец. Вот только боюсь я, что выступила она ради красивого жеста.

— Даже если и так! Важно, что сделано начало, — горячо возразила Варя.

Ирина шла домой с Еленой Николаевной, молча слушала, о чем та говорила. На вопросы отвечала невпопад. Не надо было ходить в клуб. Не надо было сидеть там и смотреть… как он ей улыбается, как жадно слушает, боясь пропустить слово. У нее красивые волосы и нежное, свежее лицо.

«Ах, к чему мне все это? — горько усмехнулась Ирина. — Вот придет письмо из Пятигорска и мы уедем… Скорее бы уехать!». Она почувствовала вдруг такую усталость, что еле подняла руку, чтобы постучать в дверь.

ПОЙМАННЫЙ ВОЛК

Когда в кабинет ввели Быкова, капитан Мороз некоторое время молча, с интересом разглядывал бывшего мастера. Тогда, на Тау-Муруне, он не успел это сделать, — его срочно вызвали на заставу.

Быков сильно изменился. Отращенная им рыжая борода делала его неузнаваемым: «Но ведь он же был черным! — вспомнил Мороз. — Выкрасил бороду. В самом деле, не узнать: мохнатая шапка, киргизский халат!».

Плотный, коренастый, с живыми черными, как уголь проницательными глазами, Быков производил впечатление умного и сильного врага.

— Скажите, Быков, почему вы скрылись и пытались перейти границу? — наконец спросил Мороз.

— Испугался ответственности, — выдерживая взгляд начальника заставы, ответил тот. — Я считал, что меня обвинят в гибели людей…

А почему вы это принимаете на себя? На участке ведь есть начальник?

— Содержание дороги в ущелье входило в мои обязанности. Я видел, что нависший над шоссе сугроб угрожал обвалом…

— Ну и что же?

— Я собирался предупредить об этом начальника участка.

— Почему же не предупредили?

— За работой все забывалось… А тут случился обвал…

— И вы, испугавшись, решили скрыться?

— Да.

— А как вам удалось уйти? Ведь обвал закрыл дорогу?

Быков замялся. Очевидно, ему не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Я знал тропы… — нехотя ответил он.

— Вы хорошо знаете горы?

— Да. Знаю.

— Откуда же.

— Я тридцать лет работаю на Памире.

— Вы местный житель?

— Нет.

— А как вы сюда попали? Откуда?

— По семейным обстоятельствам… Из Крыма.

— Жили там, работали?

— Да, работал в порту?

— Откуда вы знаете Байбекова?

Быков взглянул на Мороза, чуть-чуть задержался на его лице. Спокойно ответил:

— Я работал в Мургабе. Байбеков был председателем райпотребсоюза.

— А что у вас за дела были с ним на ферме?

— Никаких дел. Встречались просто, как знакомые. Он мне иногда помогал продуктами…

— Имя Байбекова — Рахим?

Веки Быкова слегка дрогнули, но ответил он все так же спокойно.

— Его зовут Мирзой. Разве это вам неизвестно.

— А откуда вы знаете вашего второго компаньона, Али-бека, чайханщика из Аравана? Он что, тоже хотел уйти за границу?

— Нет. Он меня должен был провести.

— Али-бек добровольно согласился быть проводником?

— Да. Я ему хорошо заплатил.

— У вас много денег?

— Сбережения. Я ведь один…

Капитан не сказал Быкову, что об Али-беке ему известно многое. Это был опытный шпион и контрабандист, уже много лет находившийся на службе у господина Бланка. Пограничники долгое время безуспешно разыскивали «рабочего с узелком», которого однажды встретил в горах Цой. Все следы его были потеряны. И вот шофер, с машины которого так неожиданно тогда исчез путник с узелком, теперь опознал своего пассажира в Али беке.

— Скажите, Быков, зачем вы всё зто сочиняете? Джабар Салиев рассказал нам совсем другое. Он во всем признался. Очень переживает, что помогал таким преступникам, как Байбеков и вы, — пошел на уловку Мороз.

— Не знаю, в чем признался Салиев, я с ним не имел никаких дел, — зло отрубил Быков.

— А вам не знакомы вот эти предметы? — Капитан вынул из ящика кусачки и найденную Бакиром рукавицу и положил их на стол. Они вам ничего не напоминают?

Быков пожал плечами.

— Тогда, может быть, вы знакомы с содержанием одной шифрованной радиограммы: «Операция № 3 поручена Быкову. Колонна отправляется двадцать седьмого. На квартире чужие. Жду ваших распоряжений. Рахим», — зачитал Мороз.

Быков молчал.

— Вы только усугубляете свою вину, — сухо сказал капитан Мороз.

Быков молчал еще минут пять. Потом начал говорить. Хорошо, он расскажет всё как было. Он действительно встречался с Байбековым на ферме и тот уговаривал его произвести обвал. Но он, Быков, отказался. Обвал- дело рук Байбекова или Джабара Салиева. Капитан не знает Джабара. Это старый контрабандист, укрывшийся на ферме. Он активный помощник Байбекова. Их было два брата Салиевых и оба Джабары. Старший работал чабаном в колхозе «Красная заря», потом заболел, уехал в больницу и больше в колхоз не возвращался. Наверное умер. А младший

Джабар выдает себя за брата. Тот был честный человек.

— Почему же вы не сообщили о преступной деятельности Байбекова и Джабара?

— Байбеков угрожал мне. Он узнал откуда-то о моем прошлом.

— О каком прошлом?

Быков хмуро сообщил. Он служил в белой армии офицером.

Дальнейший допрос не дал ничего нового. Быков продолжал утверждать, будто сказал всё. Капитан Мороз позвонил в Ош и отправил его к подполковнику Шестакову.

ПУТИ-ДОРОГИ

Ирина и Елена Николаевна сидели на скамейке возле детского сада.

День угасал.

Солнце всё ниже опускалось над вершинами Алайского хребта. Узкая, как стрелка, тучка зарделась пламенем, ее прозрачные края вспыхнули и загорелись. Травы по склонам и в долине стали фиолетовыми. На темнеющем небе всплывал холодный серп молодого месяца.

Женщины тихо беседовали, очарованные картиной наступающего вечера. Ирина подняла голову, прислушалась.

— Что это?

Воздух еле слышно стал наполняться мелодичными звуками. Словно волшебная музыка доносилась с гор. Казалось, будто кто-то неторопливо перебирал струны арфы. Скоро явственно стало слышно, что эти нежные серебристые звуки издают колокольчики, сотни колокольчиков и бубенцов.

— Караван! Мама! Караван! — крикнул Сережа, бросаясь с ватагой ребят к шоссе.

Женщины направились вслед за детьми.

Далеко наверху, из-за поворота показался маленький ослик, а за ним верблюды — один, другой, третий…

Они шли не торопясь, мерно покачивая горбатыми спинами, нагруженные мешками, тюками, ящиками. Вызванивали привязанные к шее колокольчики и бубенцы.

— Прямо сказочное зрелище! — воскликнула Елена Николаевна.

Действительно, застывшие в бледнеющих красках горы, серебряный рог месяца, первые звезды на глубоком, темно-синем, как бархат, небе, чистый, прозрачный воздух, тишина, и в этой тишине — непередаваемая музыка колокольчиков и бубенцов!

Караван казался бесконечным.

Верблюды шли по десятку, соединенные вместе длинными поводьями. Впереди на маленьком осле восседал погонщик.

Первая группа верблюдов остановилась на зеленой лужайке сразу за Сарыташем. Животные осторожно опускались на землю, погонщики стали разбивать палатки, а караван всё тянулся по горной дороге и всё звенели колокольчики, нежно и грустно.

Ирина задумчиво смотрела туда, где, подернутые дымкой сумерек, шли верблюды. Ей было тяжело. Она думала о том, что пройдет немного времени и всё это станет воспоминанием. И этот чарующий вечер, и горы, и тишина, обволакивающая всё вокруг… Жизнь потечет по новому руслу В который уж раз?

Вероятно только что закончив работу, одетая в темно-синий комбинезон, из мастерских шла Фатима. В руках она держала письмо и на ходу читала его. Лицо девушки сияло такой нескрываемой радостью, что Елена Николаевна не удержалась от вопроса:

— Добрые вести, Фатима?

Девушка оторвалась от чтения, смущенно заулыбалась.

— Исмаил пишет, на фронте он. Жди, пишет, обязательно вернусь…

Ирина заметила, что Фатима говорит, а сама всем сердцем где-то далеко, возле милого.

— Счастливая, — прошептала она.

У поворота шоссе женщин нагнал Чернов. Елена Николаевна, как видно, не без умысла, заторопилась в детский сад и оставила Ирину вдвоем с Черновым.

— Мы не виделись целую вечность, — тихо проговорил он. — Мне сказали, что вы уезжаете? Это правда?

— Да… Я жду письма.

— Но ведь в Полтаве еще бои.

— Мы поедем пока в Пятигорск, к родственникам… Харьков уже освободили.

— Вы так торопитесь… Зачем? — голос Чернова прозвучал умоляюще.

— Я должна уехать, — наклонив голову, невнятно ответила Ирина.

— А если бы я попросил вас…

Ирина молча отвернулась. Но Чернов успел увидеть на ее лице выражение отчаяния и боли.

— Ирина Васильевна!.. Ведь вы не хотите уезжать. Скажите?! И потом… я так одинок…

— Вы не поняли себя… Не поняли ее… вашу жену… — слегка задыхаясь, сказала Ирина.

Чернов грустно покачал головой.

— У вас есть дочь, семья… и я должна уехать, потому что… вы видите почему?

Ирина порывисто прошептала последние слова и быстро пошла вперед, почти побежала.

— Ирина Васильевна! Ирина… — крикнул Чернов, бросаясь за ней.

Но она не оглянулась.

Аксинья Ивановна давно уже заметила, что с ее невесткой происходит что-то неладное. Она догадывалась об отношениях Ирины с Черновым еще с того времени как заболел Сережа. Аксинья Ивановна не подавала виду, что тайна невестки ей известна. Чернов нравился Аксинье Ивановне. Но о чем-то серьезном между ним и невесткой она не допускала мысли. Женатый человек, ребенок…

Заметив на глазах вошедшей Ирины слезы, Аксинья Ивановна вздохнула и тихо сказала:

— Дочка! Иди-ка сюда. Присядь.

— Что такое, мама?

— Скажи, милая, как перед попом, начальника любишь?

Краска залила всё лицо Ирины. Покраснели даже шея и кончики ушей. Она низко нагнула голову.

— Ну, что уж тут. Не чужая ведь! Не враг я тебе. А только, Ира, я так думаю, ничего из этого не выйдет. Он человек хороший, да ведь — женатый! Чего скрывать, жизни у него нету настоящей. А всё же муж да жена… Встретила это я его на днях, а он и спрашивает: «Были вы, мол, Аксинья Ивановна, в клубе? Жена выступала». Гордится ею. Вот то-то и оно. А пока узелочки не завязались крепко, давай уезжать…

Ирина Васильевна сидела и тихо плакала. Под конец, не в силах сдержаться, — разрыдалась.

— Ну, перестань, дочка. Не надо, милая! Сама молодая была, понимаю всё. Да только лучше сразу отрубить, чем мучиться…

Аксинья Ивановна гладила невестку по вздрагивающим плечам, голове и ласково приговаривала:

— Успокойся, милая! Поедем в родные края, еще счастье найдешь себе. Охо-хо!..

Как только пришло письмо от родственницы из Пятигорска, семья Дорошенко стала собираться в дорогу.

Радио приносило всё новые и новые радостные сообщения. Сережа влетал в столовую с ликующим криком:

— Бабушка! Таганрог освободили! Трофеев — ужас!! Скоро Полтаву освободим! — и убегал весь сияющий.

Наконец наступил день отъезда.

Аксинья Ивановна искоса поглядывала на невестку. Руки ее плохо слушались, она без надобности перекладывала вещи с места на место.

— Иди-ка лучше, милая, пройдись по воздуху или в детский сад ступай! Сама справлюсь. Посмотри-ка на себя! Сердце только надрываешь мне!..

Машина, нагруженная вещами, стояла во дворе. Аксинья Ивановна, расцеловавшись со всеми работниками столовой, подошла к Чернову.

— Ну, прощай, Константиныч! Спасибо за всё! — сказала она, целуясь и обнимаясь с ним по русскому обычаю троекратно и вытирая мокрые от слез глаза. — Жалко мне расставаться с тобой. Хороший ты человек, отзывчивый!

Аксинья Ивановна уселась в машине рядом с Сережей. Ирина, бледная, осунувшаяся, подошла к Чернову. У нее замерло сердце, перехватило дыхание.

— Прощайте… Владимир Константинович… — голос ее дрогнул. — Вспоминайте иногда…

Чернов с силой сжал ее руку, с тоской по-смотрел на нее… Чуть охрипшим голосом проговорил:

— Желаю вам счастья…

Ирина отошла. Но, садясь в машину, опять обернулась и уже не могла оторвать глаз от удрученного, постаревшего лица Чернова, от его слегка сгорбившейся высокой фигуры… Чернов поймал ее взгляд и грустно улыбнулся.

Машина тронулась и Сарыташ стал удаляться, опускаясь всё ниже и ниже.

Владимир Константинович круто повернулся и пошел в контору. Ему не хотелось сейчас никого видеть. По следом за ним вошел Савченко и возбужденно стал рассказывать.

Звонил подполковник Шестаков! Быкова таки приперли к стенке! Обвал устроил он. Хотел свалить всё на Байбекова, воспользоваться тем, что его уже нет в живых. Но Джабар всё выболтал. Отравление на ферме — дело рук Байбекова. Связь с «хозяевами» держал он. Он же давал задания своим подчиненным.

— Следствие закончено? — спросил Чернов.

— Нет, еще продолжается. Надо нам, Владимир Константинович, очень тщательно проверять наши кадры. Война, на дорогу идут всякие люди.

Савченко уселся, собираясь продолжать разговор, но, заметив, что Чернов расстроен, неловко замолчал.

— Привезли лес? — прервал молчание Владимир Константинович.

— Привезли. Хороший лес. Сухостой.

Савченко поднялся, нерешительно посмотрел на начальника. Что-то он не в себе, курит не переставая, молчит. Видно, в самом деле не ладится в семье. Только что встретил Лидию, та тоже заплаканная, встревоженная, спросила: уехали ли Дорошенки и где муж? Савченко подумал — не расспросить ли Чернова, но тут же отказался от своей мысли. Не умеет он распутывать эти семейные дела! Тут нужен тонкий подход. Пусть уж Варя действует.

Василий Иванович не рассказал, что, как выяснилось на следствии, Быков намеревался «убрать» и его, Савченко, потому что, сам того не зная, парторг больше всех мешал ему выполнять задания Байбекова. Но не успел.

— Ну, я пойду Пальцева проведаю, — поднялся он. — Уезжает он в санаторий.

— Я рад за него, — вышел из оцепенения Чернов. — Хороший человек. Пожелайте ему от моего имени здоровья… Окрепнет — пускай возвращается, рады будем…

Когда часа через три Савченко проходил мимо конторы, он увидел в окне Чернова. Тот стоял неподвижно и смотрел в окно на дорогу, убегающую в горы.

Осень стояла тихая и теплая, как и в прошлом году. Бакир говорит, что и нынче зима будет лютая, снежная. Старики-старожилы умеют точно определять погоду по приметам, только им одним известным.

В один из таких солнечных осенних дней Чернов добрался до перевала, остановился и посмотрел вниз. Вдоль наклонного плато вилась дорога. Сарыташ скрывался за поворотом в долине. Торжественно тихо было в горах. Чутким Слухом Владимир Константинович улавливал шорохи потревоженного ветерком щебня где-то далеко наверху.

Горы, горы. Суровые, недоступные, величественно прекрасные, манящие ввысь своими белоснежными вершинами. Вот он — Памир. Крыша мира! Можно часами стоять, смотреть, слушать нерушимое, завораживающее безмолвие.

В последнее время Чернов полюбил одинокие прогулки. Как только выдавалось свободное время, он уходил в горы.

Лидия опять уехала в Ош. Сказала — на три дня и посмотрела на него с загадочной улыбкой. Что ж, он уже привык быть один. Владимир Константинович пытался уверить себя, что отъезд Лидии ему безразличен, но это не удавалось. Он думал о жене. Считал дни. Сегодня был четвертый день. Конечно, она не приедет.

И, словно для того, чтобы опровергнуть это, из-за поворота совсем близко вынырнула машина. Чернов пошел навстречу, и вдруг сердце его радостно забилось. Сквозь запыленное стекло кабины он увидел улыбающееся лицо Лидии и на руках у нее Талочку.

Дрожащими от волнения руками он помог жене открыть дверцу кабины. Девочка обхватила его за шею и сразу выпалила новость:

— Папа! Я буду тут жить. Совсем! Мама сказала.

Чернов целовал раскрасневшееся, возбужденное личико дочери, подбрасывал ее в воздух. Они хохотали и перебивали друг друга.

— Вот я тебя сейчас заброшу вон на ту снежную гору! Ага, попалась! Держись!

Лидия со смущенной, чуть грустной улыбкой стояла в стороне.

— Осторожнее, Володя!

Чернов поставил дочь на землю и обернулся к жене.

— Я ждал тебя, Лида… — тихо сказал он.

г. Днепродзержинск.