Арктический проект Сталина

«Промывание мозгов» и «обратная связь» в лагерях

В рамках функционирования советской исправительной системы предусматривалось идеологическое воздействие на сознание заключенных. Оно включало в себя пропаганду базовых ценностей коммунистического мировоззрения, обоснование мотивов для повышения производительности труда, а также указывало на конкретные ориентиры в процессе выполнения текущих задач лагерной жизнедеятельности.

В Северном управлении лагерей, в Обском и Енисейском исправительно-трудовых лагерях перед сотрудниками культурно-воспитательных подразделений ставилась задача — создать у заключенных представление о необходимости возведения северной магистрали. Как о высшей цели строительства, о возводимой железной дороге говорилось, что ее создание — один из этапов на пути построения материальной базы коммунистического общества. Конкретная же задача, которая ставилась перед спецконтингентом строителей (начиная с 1949 г.) — достижение города Игарки как конечного пункта первого этапа возведения магистрали.

Строительство дороги имело и другие причины, о которых руководство лагеря предпочитало не распространяться. Задачи стратегического характера, вопросы создания военно-морской и военно-транспортной инфраструктуры, ни при каких обстоятельствах не находили своего освещения в повседневной деятельности лагерной администрации.

«Благие намерения», которыми была вымощена «сталинская» дорога, с уровня постановлений партии и правительства переводились на язык, близкий основной массе спецконтингента, мобилизованного на выполнение задуманных планов. Делалось это усилиями руководства строительства, штатных сотрудников политотделов, агитаторов, подготовленных по разнарядке партийных органов.

Леонид Оболенский, заключенный Печорского ИТЛ, в своих воспоминаниях приводит такую сцену. «Строили мы дорогу Котлас — Воркута. Начальником лагеря был полковник Барабанов. Какой человек! Совершенно фантастический по тем временам. Инженер по образованию, строитель. Не было на Урале ни одного каторжника, который плохо бы его помянул. До него был начальник строительства, который говорил: “Мне не нужно, чтобы вы работали, мне нужно, чтобы вы мучились!” А Барабанов делал дело: все подготовил для строительства и рванул в течение короткого срока на Воркуту железную дорогу.

Прямо по мерзлоте. Был такой роман Ажаева “Далеко от Москвы”. Это о Барабанове. Барабановская стройка была отлажена как часы: никаких гибелей. Помню: Заполярье, северное сияние и — Барабанов с паровозика: “Друзья мои! Все мы здесь вольно или невольно — строим подъездные пути к коммунизму! Вперед, друзья мои!”»[48]

Основным инструментом по выработке у заключенных идеологически правильных и соответствующих целям и задачам исправительно-трудовой политики государства установок считалась агитационно-пропагандистская деятельность культурно-воспитательных органов под контролем политорганов.

Анализ архивных документов, относящихся к деятельности Северного управления лагерей железнодорожного строительства, и воспоминания заключенных говорят о том, что основным методом идеологической работы было массированное пропагандистское воздействие на сознание заключенных. Цель — выработать представление о задачах строительства, большой социально-экономической значимости проекта, о прямой связи производственных результатов с личными перспективами каждого лагерника.

Способами достижения поставленных задач становились как официально-бюрократические мероприятия — лекции, доклады, политинформации, читки газет, так и творческие формы налаживания коммуникаций и достижения результата — выступления театральных коллективов с патриотическими представлениями и пьесами, читательские конференции, создание культсоветов, организация кружков художественной самодеятельности, внедрение элементов «обратной связи».

Политотдел ГУЛАГа обязывал политотделы региональных лагерных объединений не только раздавать указания, но и непосредственно оказывать содействие периферийным подразделениям в политмассовой работе, лично участвуя в проводимых мероприятиях. Это требование находило свой отклик в повседневной практике деятельности политработников. В докладе «О проведенной массовой производственной и воспитательной работе среди заключенных Северного Управления ж.-д. строительства за первый квартал 1948 г.» говорится: «С большим производственным подъемом прошел 2-й общелагерный слет передовиков производства 25 января 1948 г… открыл слет начальник Политотдела».

Как вспоминает бывший заключенный Обского ИТЛ Иван Марманов, политмассовая работа не оставалась незамеченной заключенными: «Пропагандисты называли дорогу “Чум — Салехард — Игарка” Сталинской, чтобы каждый самый малообразованный карманник представлял важность этой стройки и весомость обещания о предоставлении каждому свободы. Весомость обещаний подтверждалась ГУЛАГовской прессой. Газеты регулярно оповещали об итогах строительства. Буквально до одного метра указывали о прокладке пути, о строительстве мостов, станций депо. И тут же назывались отличившиеся колонны и бригады, назывались победители соревнований, оговаривалось количество заключенных, вышедших на свободу по зачетам рабочих дней. Именно эта пропаганда, рождающая веру в лучшее, сыграла ту роль, что резко снизилось число побегов, лагерных убийств и самоубийств».[49]

Одним из обязательных для исполнения указаний со стороны политотдела стали программы «лекционного обслуживания заключенных». Лекции и доклады по заранее определенным темам включались в квартальный и полугодовой план работы культурно-воспитательных отделов Обского и Енисейского лагерей, в помесячный план культурно-воспитательных частей лагерных отделений и отдельных лагпунктов.

Тематика докладов, озвученных в лагпунктах Обского ИТЛ Северного управления, вполне традиционна для изучаемого исторического периода: «Под знаменем ЛЕНИНА-СТАЛИНА вперед к победе коммунизма», «Жизнь и деятельность В. И. Ленина», однако встречались и оригинальные темы, например «Государственный бюджет на 1948 г.».

Идеологическую работу среди заключенных наряду с инспекторами КВО-КВЧ проводили выдвинутые на фронт пропагандистской борьбы агитаторы из числа членов и кандидатов в члены ВКП(б) и даже «беспартийных товарищей, выделенных и рекомендованных партийными организациями».

В действительности дополнительная неоплачиваемая нагрузка в качестве агитационной работы не вызывала большого энтузиазма в партийно-комсомольской среде. Руководителям и специалистам приходилось периодически напоминать об их священном долге перед партией и политотделом стройки. «Совершенно не выступают с докладами перед заключенными руководящие работники 6-го и 9-го лаготделений, а исполняющий обязанности 8-го лаготделения тов. Корешков, когда ему предложили выступить с докладом перед заключенными, заявил: “…выступать с докладами должны работники КВЧ, пусть они и занимаются этим, у меня и своей работы хватает, и докладов делать не буду”», — негодовал в докладе по итогам работы за второй квартал 1952 г. начальник КВО Обского ИТЛ подполковник Егоров.

На июль 1952 г. в Обском ИТЛ насчитывалось 157 партийных агитаторов, из них фактическую работу вели 101. В Енисейском ИТЛ из 129 назначенных партийных агитаторов работало только 77.

Значительная часть утвержденных в приказном порядке пропагандистов традиционно манкировала своими обязанностями, игнорируя тем самым решения партийных органов. В докладе КВО Обского ИТЛ за первое полугодие 1952 г. констатировалось: «Отдельные агитаторы совсем не выступали с беседами и докладами, не выполняли, таким образом, партийного поручения. Выделенный парторганизацией агитатор, чл. ВКП (б) тов. Чичаев (нач. л/п № 7) с февраля 1952 г. не выступил ни с одной беседой, докладом, несмотря на то, что темы докладов и бесед ему давались. Член ВКП(б) тов. Черепнев И. М. (инспектор по учету л/п 101), также не выступал с докладами и лекциями. Следует отметить, что со стороны партийных бюро КВО-КВЧ должного руководства работой агитаторов не было, семинары и инструктивные доклады проводились нерегулярно, контроль за их работой проводился слабо».

Отчитываясь о проделанной работе, руководство традиционно отмечало пренебрежительное отношение к лекциям и политинформациям со стороны «бандитствующего элемента с большими сроками наказания и осужденных за активную контрреволюционную деятельность».

Одним из обязательных направлений работы в лаг-пунктах Строительств 501, 503 было создание и размещение наглядной агитации. Образцы наглядной агитации: плакаты, лозунги, транспаранты — развешивались в помещениях лагпунктов, на стенах столовых, библиотек, культуголков, а также на информационных щитах на открытом воздухе. Некоторые из примеров наглядной агитации сохранились и до сегодняшних дней и свидетельствуют о высоком художественном мастерстве исполнителей.

Кроме непосредственной презентации основных целей и задач строительства Трансполярной магистрали, образцы наглядной агитации демонстрировали итоги производственной деятельности, достигнутые результаты, примеры положительного опыта работы строительных подразделений.

Наряду с актуальной информацией наибольшим эмоционально-психологическим воздействием на заключенных обладали, несомненно, яркие, красочные, концептуальные по своей сути лозунги-рисунки, до сих пор сохранившиеся на стенах столовых и культуголков в лагпунктах Строительства 501. Даже на искушенных исследователей лагерного быта производит сильное впечатление такой визуализированный призыв, как «Вперед на Игарку!», размещенный в одном из лагпунктов на трассе между Салехардом и Надымом. Летящий над рельсовой нитью паровоз, старательно выведенный на плакате неизвестным художником, не встречая препятствий, устремлен вперед, судя по всему — в светлое будущее, подъездные пути к которому и строили заключенные Обского лагеря.

В 1951–1952 гг. в политмассовой работе в исправительно-трудовых лагерях СУЛЖДС одно из важнейших мест занимала кампания по подписке на облигации Государственного займа. Изъятие из заработков заключенных средств, размещенных на их лицевых счетах, велось с размахом и обеспечивалось соответствующим идеологическим сопровождением, считалось добровольным, но выполнялось под давлением администрации.

После публикации постановления Совета Министров Союза ССР о выпуске государственного займа на всех лагерных пунктах Обского ИТЛ состоялись беседы о выпуске нового займа, была оформлена соответствующая наглядная агитация, выпущены газеты-«молнии», не обошлось, скорее всего, и без неформальных «консультаций» с лидерами лагерного мира.

«Во всех лагерных пунктах прошли митинги заключенных, на которых они единодушно поддержали постановление Советского правительства. Заключенный Демидов С. А. (л/п № 7) на митинге заявил: “В то время, когда империалисты Америки и Англии ведут бешеную подготовку к войне против Советского Союза, сбрасывают зараженных бактериями чумы, холеры насекомых на территории Кореи и Северо-Восточного Китая, наше правительство привлекает все средства на дальнейшее улучшение благосостояния советских людей, для быстрейшего завершения строек коммунизма. Я с радостью приобретаю 500-рублевую облигацию нового Государственного займа и обязуюсь еще лучше работать на благо Родины и тем самым искуплю свою вину перед государством”», — информирует ГУЛАГ за первое полугодие 1952 г. начальник культурно-воспитательного отдела Обского ИТЛ подполковник внутренней службы Егоров.

В целом политмассовая работа сотрудников культурно-воспитательных подразделений видится каждодневным, утомительным, но, по большей части, «сизифовым» трудом. Несмотря на размах деятельности и разнообразие поднимаемых вопросов, общая ментальная убогость, идеологическая узость подхода к освещению выбранных тем, несомненная «штамповка» излагаемых текстов, выдаваемых за истину в последней инстанции, не могли не вызвать повсеместного отторжения и негативных эмоций у заключенных.

Закрепление в повседневной жизни заключенных идеологических постулатов строительства происходило в процессе возведения реальных объектов Трансполярной магистрали — насыпей, мостов, депо, узлов связи, складов, жилых домов. В этой работе активно участвовали и культурно-воспитательные подразделения, обеспечивая решение производственных задач имеющимися на их вооружении приемами и методами.

Свежая лагерная пресса

Наиболее яркой страницей в политмассовой работе Северного управления стала деятельность по созданию лагерных изданий. Большое количество лагерных газет было одной из отличительных особенностей, сопровождавших ход строительства Трансполярной магистрали. О лагерных печатных и стенных изданиях упоминается во всех, без исключения, отчетах о деятельности культурно-воспитательных подразделений. В документах приводятся ссылки на такие издания, как «Производственный бюллетень», «Лесопильщик», «Производственник», «Строитель», «Крокодил» и т. д.

Однако до сих пор остается открытым вопрос о центральном печатном органе СУЛЖДС. Был ли такой? И если был, то какие сведения о нем сохранились?

Традиционно главной лагерной газетой на строительстве железной дороги Чум — Салехард, а затем и Салехард — Игарка считается многотиражка «За полярную магистраль». Название газеты косвенно свидетельствует о взаимосвязи издания и крупного проекта по возведению железной дороги в северных широтах СССР. О том, что газета «За полярную магистраль» являлась центральным печатным органом Северного управления лагерей железнодорожного строительства, говорится в книге игаркских исследователей строительства Трансполярной железной дороги.[50]

В книге Аллы Горчевой «Пресса ГУЛАГа» есть информация и о другом печатном издании, которое выпускалось в СУЛЖДС: «Председатель Абезьского местного общества “Мемориал” В. Ложкин сообщает, что с 40-х гг. до ликвидации 501-го Строительства НКВД Управление лагерей северного строительства издавалась многотиражная газета “Строитель”, журналистами в которой работали только вольнонаемные. В типографии работали 10–11 человек, “проверенные” люди. В газете печатались материалы о строительстве железной дороги Котлас — Воркута и Чум — Лабытнанги».

В отчетных документах СУЛЖДС, Обского и Енисейского ИТЛ не встречаются упоминания о газете «За полярную магистраль». Об этом печатном издании говорится только в связи с Северо-Печорским (Печорским) исправительно-трудовым лагерем. В докладах о культурно-воспитательной работе в СУЛЖДС, в актах проверок комиссий и других документах по работе лагерей говорится о «Производственном бюллетене», «Строителе», ряде других изданий.

Бывший заключенный Енисейского ИТЛ (Строительство 503) Александр Сновский в беседе, записанной автором исследования в ноябре 2013 г., отрицал распространение в лагпунктах Енисейского ИТЛ каких-либо газет, издававшихся политотделом или культурно-воспитательным отделом СУЛЖДС: «Газеты в лагпункты попадали, но это были центральные издания, а также красноярские газеты, либо стенгазеты, написанные от руки или отпечатанные на машинке. В стенгазетах действительно рассказывалось о производственных событиях — строительстве насыпи, укладке рельсов, возведении мостов».[51]

Таким образом, мы видим, что на вопрос о печатном органе СУЛЖДС до сих пор не было ответа в силу противоречивости свидетельств очевидцев и неоднозначности имеющихся фактов. Однако детальное изучение проблемы позволило автору этой книги по-новому взглянуть на проблему идентификации главного печатного органа на строительстве Трансполярной дороги и во многом снять имеющиеся противоречия.

Печатные издания учреждались и действовали в соответствии с «Положением о многотиражных газетах лагерей и строительств ГУЛАГа НКВД» от 3 февраля 1940 г.

Согласно «Положению…», основная задача многотиражной газеты — повседневная борьба «за большевистское воспитание вольнонаемного состава лагерей и строительств НКВД, за сплочение рабочих, интеллигенции и личного состава военизированной охраны вокруг ВКП(б) и вождя народов товарища Сталина, за воспитание их в духе беззаветной преданности социалистической родине, ненависти и непримиримости к врагам народа».[52]

В лагерных многотиражках категорически запрещалось размещение секретных материалов, не допускались к работе в таких изданиях заключенные и «политически сомнительные люди».

При изучении подшивки издания «За полярную магистраль» за 1947–1948 гг. в отделе хранения печатных изданий Государственной российской библиотеки в г. Химки Московской области обнаружилось, что газета о строительстве магистрали Чум — Салехард своих читателей информирует очень ограниченно. В номерах газеты за первое полугодие 1947 г. рассказывается преимущественно о работе железнодорожников Печоры, в частности о производственных достижениях локомотивных бригад на линии Кожва — Воркута, о трудовом соревновании между машинистами депо Воркута и депо Кочмес и т. д. Лишь изредка в газете проскальзывает информация о железнодорожном строительстве, без каких-либо подробностей и малейшей конкретизации.

Руководство Северного управления в рамках организации культурно-воспитательной работы уделяло изданию газет большое внимание.

В лагпунктах на трассе Трансполярной магистрали издавались многочисленные рукописные и машинописные газеты. Это стенные печатные издания лагпунктов (колонн), выпускавшиеся силами культурно-воспитательных частей. Например, в отчете начальника по культурно-воспитательной работе за II полугодие 1948 г. упоминаются такие лагерные газеты, как «Лесоруб», «Лесопильщик», «Землекоп», «Авторемонтник», «На стройке», «Медработник» и т. д.

Основная тематика этих изданий — внутрилагерная жизнь, производственные достижения строительных бригад, информация о культурных и спортивных мероприятиях, сатира и юмор.

В отчете о культурно-воспитательной работе за II полугодие 1948 г. среди лагерных изданий особо выделяется газета «Строитель». В разделе «Политмассовая работа» отчета отмечается: «В ноябре (1948 г. — Примеч. авт.) начальником КВО и редакцией газеты “Строитель” проведено совещание редакторов газет, на котором сделан обзор выпускаемой стенной печати для заключенных. Такие же совещания практикуются на местах в лагподразделениях, в которых активное участие принимают секретари парторганизаций, которые рассказывают редактору, какой должна быть стенная печать, ее целеустремленность, подбор материала, его обработка, и наблюдают за содержанием и направленностью газет в свете Постановления ЦК ВКП(б) о журналах “Ленинград” и “Звезда”».

В отчете не говорится о том, является ли «Строитель» стенгазетой, машинописным изданием или газетой, отпечатанной в типографии. Однако исходя из цели совещания, которое проводил лично начальник культурно-воспитательного отдела капитан Бейер, можно обоснованно предположить, что речь идет о стенгазете, ведь в ходе заседания «сделан обзор выпускаемой стенной печати».

В отчете за II полугодие 1948 г. «Строитель» прямо называется «стенгазетой», и при этом явно выделяется среди других лагерных изданий. На странице 96 отчета говорится о том, что «при чтении материалов, помещенных в “Строителе”, получается впечатление, что все бригады работают хорошо, и не о чем беспокоиться. В действительности, как пишет “Производственный бюллетень” КВО, известно, что многие производственные бригады плохо обеспечены инструментом, имелись случаи, когда 2–3 специалиста-плотника работали одним топором… Стенгазета “Строитель” замалчивала о нарушителях трудовой дисциплины, о конкретных виновниках…»

Разгадка особого внимания к газете «Строитель» состоит в том, что она издавалась в лагпункте № 61 лагерного отделения № 2, базировавшегося в п. Абезь, то есть это была стенгазета, выпускавшаяся, как сказали бы сегодня, наиболее близко к штаб-квартире управления строительством.

Вопрос о центральном печатном органе Северного управления в этом контексте решается исходя из скрупулезного изучения архивных документов. Однозначный ответ на этот вопрос мы находим в отчете за второй квартал 1948 г., подписанном начальником культурно-воспитательного отдела капитаном Бейером. В отчете прямо говорится о «Производственном бюллетене» как об «органе КВО и Управления строительством».

В отчете приводятся также и основные данные о печатном издании СУЛЖДС. В частности, говорится о том, что только за первый квартал 1948 г. выпущено 12 номеров газеты. «Тираж — 3000 экземпляров, выпускается 4 раза в месяц на двух полосах. Каждая полоса содержит 5 колонок 2,36 квадрата. Общий объем 2-х полос — 1000. Состав редакции: ответственный редактор — Начальник КВО тов. Бейер, ответственный секретарь — журналист т. Еремеев, корреспондент — пока вакантная должность».

«Производственный бюллетень» информировал заключенных и вольнонаемный состав о достижениях строительства, указывал на недостатки в работе, называл отличившихся и провинившихся работников. Собственные «Производственные бюллетени» (по большой части в виде стенгазет, отпечатанных на пишущей машинке) издавались и в лагпунктах исправительно-трудовых лагерей. Об этом регулярно сообщалось в отчетах КВО Обского и Енисейского ИТЛ. Считалось, что в каждом лагерном пункте хотя бы один заключенный, так называемый лагерный корреспондент (лагкор), должен был сотрудничать с газетой.

Особым жанром в лагерной стенной печати были сатирические издания. Кроме обязательного «Производственного бюллетеня» и стенгазет на производственную тематику в лагпунктах издавались различные газеты сатирической направленности — «Молния», «Крокодил», «Сатирическая газета» и т. д.

В таких изданиях критиковались нерадивые работники, бракоделы, нарушители трудовой дисциплины и лагерного режима. Публиковалась информация о принятых мерах, о результатах работы КВЧ по преодолению возникших проблем.

«В мае месяце в “Крокодиле” центральной автобазы была помещена сатирическая статья о бригаде шоферов Есавелюка, критикующая бригадира и всех членов его бригады за то, что в бараке у них грязно, неуютно. Критика подействовала. В течение 2-х дней в бараке и вокруг него была наведена образцовая чистота, которая поддерживается и теперь», — упоминается о сатирическом ударе по нерадивым работникам в отчете Обского лагеря за первое полугодие 1952 г.

Общей задачей всех изданий считалась мобилизация заключенных на выполнение и перевыполнение производственных заданий, на экономию материалов, топлива, электроэнергии. Издания ратовали за укрепление дисциплины и соблюдение лагерного режима, пытаясь создавать атмосферу нетерпимости к бездельникам и нарушителям.

Стенная печать активно использовалась политотделами как один из способов информирования заключенных, влияния на их психологическое и эмоциональное состояние. Учитывая острый дефицит периодических изданий, недостаток какой-либо оперативной информации, всевозможные «бюллетени», «молнии», «информационные листки» становились хоть и ограниченным, но все же реальным источником новостей для заключенных.

В производственном бюллетене № 4 (лагпункт № 1) в статье под заголовком «Позорный поступок» рассказывалось о том, что «бригадир Юдин М. Ф. 1917 г. рождения, осужденный по указу от 4.6.47 г. сроком на 10 лет, занимается припиской себе и своим друзьям объемов работ за счет хорошо работающих заключенных. Факты, изложенные в заметке, полностью подтвердились, заключенный Юдин с должности бригадира был снят и строго наказан», — информирует КВО ГУЛАГа и. о. начальника культурно-воспитательного отдела Енисейского ИТЛ старший лейтенант Колегов в отчете за первое полугодие 1952 г.

Сами по себе образцы стенной печати, судя по сохранившимся воспоминаниям заключенных, ссылкам и цитатам в отчетных документах, не претендовали ни на высокий стиль, ни на качество иллюстраций и изысканность текстов. В то же время они выполняли другую, важную функцию — демонстрировали деятельность живого организма стройки, жизнь Трансполярной магистрали в ее противоречиях и развитии. Стенгазеты рассказывали о заключенных не как о механизмах по выполнению производственных планов, они говорили о полноценных людях с их индивидуальностью, с их порывами и устремлениями, с их человеческими радостями.

«В “Сатирическом бюллетене” № 23 бичевались заключенные Стариков В. Н., Салтыков Д., Прокопчук В. Р. за попытку хищения продуктов в кухне. В “Сатирическом бюллетене” № 36 заключенный Иванов К. В. (изображен в карикатуре) требует от повара отдельного приготовления пищи», — говорится в отчете КВО Обского ИТЛ за первое полугодие 1952 г.

Лагерные газеты оказались типичными изданиями для своей эпохи и того места, где они создавались и распространялись. Обладая определенным новостным потенциалом, в целом газеты оставались крайне ограниченным источником информации для заключенных. На содержание изданий влияли такие факторы, как скудность разрешенных к публикации данных, ограниченность тем, которые можно было освещать, отсутствие кадров, слабые технические возможности, понимание тяжести последствий за допущенные фактические или идеологические ошибки.

Все эти обстоятельства негативным образом сказывались на качестве лагерных изданий, в силу чего они вряд ли могли быть по-настоящему востребованы и ожидаемы своими читателями-заключенными.

Однако в любом случае выпуски лагерных газет читались и заключенными, и охранниками. Номера газет обсуждали в силу того, что порой эти неказистые издания оказывались единственным источником информации в отдаленных зонах, где далеко не всегда транслировалось радио и отсутствовали иные виды коммуникаций.

«Общественно-полезный и высокопроизводительный…»

В послевоенные годы руководство МВД на основе имеющегося опыта критично оценивало эффективность работы лагерей и обсуждало способы повышения производительности труда.

Строительство Трансполярной железной дороги как самый масштабный, затратный и материалоемкий инфраструктурный проект на данном историческом отрезке (без учета атомного мегапроекта) оказался в центре внимания руководства страны в первую очередь по объективным причинам. Впечатляли его финансовые показатели, масштабы работ. Объемы капиталовложений в строительство дороги на март 1953 г. составили 3 млрд 724 млн рублей из запланированных 7 млрд 200 млн рублей.[53]

Руководители строительства в лице высших должностных лиц МВД и ГУЛЖДС предприняли необходимые меры для повышения эффективности трудозатрат и финансовых вложений в проект возведения железнодорожной магистрали.

Основным показателем деятельности региональных подразделений — Обского и Енисейского лагеря — с момента их создания и до завершения проекта считалось выполнение плана работ. Поставленные задачи решались в рамках производственного процесса — деятельности лагерников по возведению объектов магистрали.

Определенные задачи ставились и перед культурно-воспитательным блоком лагерного хозяйства. Целевые показатели достигались в ходе производственно-массовой работы, основными формами которой официально считались развертывание трудового соревнования, обмен положительным опытом, развитие рационализаторской и изобретательской деятельности, обучение дефицитным специальностям, пропаганда системы зачетов рабочих дней.

Производственно-массовые мероприятия включали в себя ряд обязательных элементов: регулярные селекторные совещания, на которых ставились задачи и определялись обязательства подразделений, «месячники ударного труда», «месячники высокопроизводительного труда». Периодически происходило подведение итогов трудового соревнования, определение победителей с вручением почетных грамот, переходящих призов (вымпелов, щитов и т. д.) и присвоением соответствующих званий.

Реальным ядром, вокруг которого сконцентрировалась вся производственно-массовая работа, стала так называемая «зачетная система», то есть практика существенного уменьшения лагерного срока за перевыполнение плана на основном производстве.

15 июня 1939 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР в советской уголовно-исполнительной системе были отменены зачеты рабочих дней. Решение вызвало законное негодование в среде заключенных, обреченных при любых производственных достижениях «тянуть» весь лагерный срок.

В 1947 г. руководство МВД СССР инициировало принятие постановлений Совета Министров СССР, вновь разрешивших применение зачетов рабочих дней в лагерях, обслуживавших ряд специальных объектов — «железнодорожные строительства № 501 и 506, предприятия по добыче золота и других редких металлов, лесозаготовительные и сплавные организации Минлеспрома и МВД, а также объекты других министерств и ведомств».[54]

В письме от 31 марта 1947 г., направленном заместителем министра внутренних дел В. Чернышевым начальнику ГУЛАГа В. Наседкину, говорится о том, что необходимо включить в новое положение о лагерях и колониях (оно находилось в стадии разработки) моменты, связанные с денежным содержанием заключенных. Чернышев указывает на то, что «сейчас минимум содержания лимитируется не только тем, что в стране мало товаров и продовольствия, но отчасти и тем, что учреждения, содержащие заключенных, в связи с убытками на производстве и строительстве не могут оплатить необходимое продовольствие, вещевое снабжение или капитальные работы». В качестве другого важного стимула В. Чернышев отмечает в этом же письме и зачеты рабочих дней, «к которым следует вернуться».[55]

Идеи о повышении эффективности труда заключенных, о новых стимулах к выполнению и перевыполнению планов работ реализовывались в практике деятельности конкретных лагерей в структуре ГУЛАГа. Северное управление ИТЛ таким образом послужило в определенной степени «экспериментальной площадкой» для испытания обновленной системы стимулов для повышения производительности труда в лагерях, расположенных на Крайнем Севере.

22 апреля 1947 г. Совет Министров СССР принял постановление № 1255–331 сс, предусматривающее возможность применения на «Строительстве № 501» прогрессивно-сдельной оплаты труда «для стимулирования выполнения и перевыполнения программы по строительству». Согласно вышедшему позднее «Положению о прогрессивно-сдельной оплате труда рабочих, занятых на Строительстве № 501 МВД СССР», оплата за перевыполнение норм выработки на основных видах работ до 10 процентов увеличилась в полтора раза, от 11 до 20 процентов — в два раза, более 20 процентов — в три раза. Относительно заключенных уточнялось, что «прогрессивка начисляется в соответствующих размерах, установленных для вольнонаемных работников, но на их расчетные ставки премвознаграждения».

На практике это и означало введение системы зачетов по принципу «день — за два (три)», то есть при превышении определенного процента выполнения плана можно было за один рабочий день получить до трех дней зачетов (на три дня сократить срок пребывания в лагере). При систематическом перевыполнении плана срок уменьшался достаточно быстрыми темпами. Зачеты начислялись по итогам выполнения производственных планов и документально оформлялись за каждый текущий месяц.

Предоставление зачетов заключенным проводилось комиссиями под руководством начальника лагерного подразделения (лагпункта или отделения) в составе руководителей спецчасти, оперчасти, производственной части, КВЧ, которые подписывали протокол типовой формы. Протокол рассматривался и утверждался начальником управления, а затем санкционировался прокурором, после чего возвращался в лагерное подразделение. Руководствуясь утвержденным протоколом, сотрудник спецчасти лагерного подразделения делал соответствующие записи в зачетные книжки, которые выдавались лично каждому заключенному. После очередной внесенной записи проставлялось время окончания срока, таким образом, заключенный всегда знал точную дату своего освобождения.

Расширение практики досрочного освобождения заключенных подвигло МВД и Прокуратуру СССР принять меры по ее упорядочению. Совместным приказом от 10 июля 1947 г. все лагеря и колонии, в которых допускалось применение зачета рабочих дней, оказались разделены на две группы. В первую группу вошли Строительство 501 и участок Северо-Печорской железнодорожной магистрали, располагавшийся севернее станции Кожва, где за один рабочий день допускался зачет до 3 дней срока наказания. Ко второй группе были отнесены специальные объекты, лесозаготовительные и сплавные организации МВД и Минлеспрома СССР, где разрешалось засчитывать до 2 дней. Система зачетов применялась ко всем заключенным, достигшим высоких производственных показателей и соблюдавшим лагерный режим.

По свидетельствам бывших заключенных, многие из них, находившиеся в лагерях разных концов Советского Союза, всеми правдами и неправдами стремились попасть на строительство трассы Чум — Салехард — Игарка, поскольку здесь применялась система зачетов.

Бывший заключенный Строительства 501 Федор Михайлович Ревдев в интервью так рассказывал о зачетной системе: «Я всю войну проработал в артиллерийском снабжении. Приходилось встречаться с американскими машинами. “Студебеккер”, “Виллис”, потом другие… В основном были “Студебеккеры”. Это красивые и сильные машины, потом у них мотор был лучше, чем наш “зисовский”. Ну, вот и какой-то идиот, может, мой товарищ, донес. Короче говоря, меня осудили сроком на пять лет “за преклонение перед иностранной техникой”. А тут сказали, что на Севере зачеты есть. Заявил, что желаю выехать на Север. Отказали. На работу не вышел. Трижды сидел в карцере. Потом этапом отправили на Север».[56]

Зачеты рабочих дней оказались мощным стимулом для тех заключенных, которые имели значительную физическую силу, приспособились к тяжелому северному климату, получив, таким образом, шансы хорошей работой заслужить досрочное освобождение.

По свидетельству одного из бывших заключенных Обского ИТЛ Ивана Марманова, когда в рамках Строительства 501 возвели низководный мост через серьезную водную преграду — реку Надым, система зачетов применялась при его сезонной сборке (после ледохода) и разборке (перед ледоставом). «Мост стоял на деревянных свайных опорах, на которые были уложены 11-метровые металлические пакеты общей длиной около 300 метров. Весной, непосредственно перед вскрытием реки, железнодорожный путь и металлические пакеты убирались — ледоход проходил выше опор. После спада воды металлические пакеты укладывались обратно, путь восстанавливался, открывалось движение. Перерыв в железнодорожном сообщении составлял примерно 1,5 месяца. Переход этот считался временным, в дальнейшем через Надым планировалось построить железный мост длинной 941 метр на железобетонных опорах. Работа заключенных по сезонной разборке и сборке верхней конструкции моста оценивалась выше всех прочих нормативов. Один день засчитывался за семь».[57]

Один из заключенных, участвовавших в строительстве Трансполярной магистрали, писатель Роберт Штильмарк в автобиографическом романе «Горсть света» вспоминает: «В сентябре 1952 г., согласно собственному обещанию, начальник топоотряда товарищ Корсунский дал Рональду Вальдеку, заключенному бесконвойному топографу, подписать обязательство — после освобождения остаться на той же работе, по вольному найму. Освобождение, благодаря зачетам рабочих дней при отличной оценке, должно было осуществиться в феврале-марте 1953 г. (по приговору ОСО — 4 апреля 1955 г.)».

Таким образом, получив соответствующие зачеты, Роберт Штильмарк (в романе выведен под псевдонимом Рональд Вальдек) сумел на два года сократить срок своего десятилетнего заключения.

Зачеты получали не только за перевыполнение плана на производстве, но и за выполнение заданий, связанных с риском для жизни лагерника. Заключенный Енисейского ИТЛ Александр Сновский вспоминал: «Когда в лагере (справа от нас) сгорела пекарня, я долго возил туда хлеб, огибая большое застывшее озеро. За эту опасную работу никто не брался, а я был молод и дурак. Наша пекарня перешла на две смены, ранним утром я подъезжал к пекарне, грузил, заворачивая в одеяла, горячий хлеб. Привязав вожжи к руке, гнал коня, а сам бежал рядом, сесть не мог, так как вез 300 кг — берег коня. Привозил теплый хлеб! Вы бы видели лица з/к и слышали бы их благодарность в мой адрес! Назад садился в сани, завернувшись в «хлебные» одеяла, и ехал назад. Морозы стояли страшные, дни были актированные, у конбазы меня, закоченевшего, вынимали из задубевших одеял. Вот так я заработал свои 3,5 года зачетов!»

Культурно-воспитательным отделам и частям лаг-пунктов предписывалось пропагандировать зачетную систему, разъяснять заключенным ее основные пункты, вырабатывать у них положительное отношение к зачетам как существенному стимулу к повышению производительности труда. В акте проверки готовности к зиме Енисейского ИТЛ и Строительства 503 за 1950 г. в п. 13 замечаний предписывалось: «Обязать КВО систематически проводить среди заключенных разъяснительную работу по применению зачетов рабочих дней. Изготовить типографским способом выписки основных положений по применению зачетов и вывесить их на всех видных местах в зонах подразделений и в жилых бараках заключенных».

На дальнейшем расширении практики применения зачетов при условии перевыполнения производственного плана настаивало и вышестоящее руководство. На это прямо указывает в акте «О результатах проверки лагерного сектора Северного Управления ИТЛ и Строительства 501 МВД» заместитель начальника лагерного отдела ГУЛЖДС МВД СССР капитан Коринман, призывая «широко популяризовать решение правительства и приказ Министра внутренних дел о зачетах, как решающий стимул к повышению производительности труда».[58]

Лагерники воспринимали систему зачетов исключительно положительно, как реальную возможность сократить сроки заключения, как надежду на освобождение, приблизить которое можно собственными усилиями.

Заключенный Василий Басовский вспоминал: «Работал я на строительстве мостов, и выполнение нормы у нас прослеживалось строго, никаких завышений не было. Да и заинтересованность была, ведь при постоянном перевыполнении шел год за три. Вместо семи я отбыл три года. Времени определенного не было. Работали столько, сколько хотели. Норму, конечно, нужно было выполнять, а свыше кто как хотел».[59]

Именно потому, что организованное в зонах «трудовое соревнование» имело под собой прочную основу и существенно стимулировалось системой зачетов, удалось развернуть на этой базе масштабную производственно-массовую работу со всеми ее атрибутами — центральным и местными штабами, месячниками ударного труда и подведением итогов, чествованием передовиков и порицанием нерадивых работников. Максимальный охват трудовым соревнованием контингента заключенных считался одним из важнейших показателей работы культурно-воспитательных частей непосредственно в лаггородках-колониях.

Внутри лагерных зон в обязательном порядке оборудовались «Доски показателей», призванные отражать трудовое соревнование между заключенными. В качестве поощрительной меры бригадам — лидерам трудового соревнования вручался так называемый «переходящий щит», номера бригад и фамилии их руководителей отмечали на селекторных совещаниях и в приказах по лагерю.

В вопросе присвоения почетных званий отличившимся производственным бригадам нельзя не отметить творческий подход и богатую фантазию сотрудников культурно-воспитательных отделов: «Лучшее исправительно-трудовое подразделение», «Бригада отличного качества», «Отличная бригада», «Авангардная бригада», «Рекордная бригада». Отдельные заключенные получали звания «Отличник производства», «Рекордист», «Мастер высокой производительности труда».

Вряд ли эти звания, считавшиеся моральным поощрением для строителей-заключенных, становились существенным стимулом для интенсификации их трудовых усилий. В то же время в условиях ограниченного количества материальных ресурсов моральные преференции могли учитываться в общем «досье» на каждого заключенного, они же влияли на принятие решения о досрочном освобождении (в случае «накопления» необходимого числа зачетов).

В 1950 г. Совет Министров СССР принял Постановление «Об оплате труда заключенных, за исключением лиц, приговоренных к каторжным работам». Введенная постановлением мера поощрения положительно сказалась на производительности труда заключенных, особенно тех из них, сроки которых подходили к концу. Многие бывшие строители Трансполярной магистрали вспоминали, что уезжали домой с «хорошими деньгами».

Говоря об отношении основной массы заключенных к труду, бывший заключенный, работавший на Строительстве 501 И. Д. Марманов свидетельствует: «Заключенные работали с энтузиазмом, работали за свободу. Я не беру у́рок, которые не работали, а делали карты из газет: красные кровью помечали, черные — куском подошвы. Обычных заключенных на работе брал азарт, потому что нам сказали: “Там, на Игарке, все пойдете домой”. Перевыполнение плана поощрялось. В том числе порою и неформально. Например, бригаду, выполнившую за смену две нормы, у входа в зону встречал небольшой самодеятельный духовой оркестр, и не производился индивидуальный шмон на вахте».[60]

Именно в 1950–1952 гг. трудовое соревнование между лагпунктами достигает своей кульминации, а голос его адептов звучит особенно громко: «На лагерном пункте № 107 при обсуждении обращения штаба трудового соревнования и принятии июньского трудового обязательства заключенный бригадир Завгородний сказал: “Наша бригада завоевала первенство и получила звание «Бригада отличного качества». Я от имени бригады заверяю администрацию, что мы будем еще лучше трудиться и оправдаем то доверие, которое оказано нам”», — отмечалось в отчете Енисейского лагеря за первое полугодие 1952 г.

Одним из распространенных методов консолидации и мобилизации заключенных на выполнение плановых заданий и обмена опытом считалось проведение слетов отличников производства. Можно предположить, что первый общелагерный слет передовиков производства, который состоялся в 1947 г., оказался мероприятием плохо подготовленным, и как следствие, не получил должного резонанса ни в среде заключенных, ни в отчетности КВО. Второй общелагерный слет, напротив, освещался достаточно подробно, а в отчете культурно-воспитательного отдела за первый квартал 1948 г. в главе «Производственно-массовая работа» ему уделен специальный раздел.

На слет, который состоялся в п. Абезь 25 января 1948 г., собрались «лучшие производственники — мастера высокой производительности труда, рекордисты, бригадиры, десятники, культорги, сельхозработники, всего 250 человек. Слет открыл начальник Политотдела, с докладом об итогах работы новостройки за 1947 г. выступил инженер строительства тов. Цвелодуб. С содокладом о значении трудового соревнования в деле досрочного выполнения производственного плана выступил нач. КВО тов. Бей-ер», — сообщается в отчете за первый квартал 1948 г.

Трудно судить, что в действительности представлял собой такой «форум», проходивший в деревянном клубе приполярного поселка, на который съехались представители далеких лагерных колонн. Идентифицировали ли хотя бы в какой-то мере себя участники мероприятия с образом заключенного-передовика или просто посчитали личной удачей возможность на несколько дней избавиться от тяжелых и утомительных обязанностей? В то же время нет оснований считать, что все происходившее в рамках этого мероприятия оказалось тотальной фальсификаций или выдумкой руководителей политотдела стройки.

На слете заключенные дискутировали о путях выполнения производственного плана, обменивались опытом, выступали с починами. Так, главный кондуктор 1-го железнодорожного района, заключенный В. И. Дергач заявил: «Я беру на себя обязательства к 1 июля выполнить всю годовую норму, я обязуюсь не допустить ни одной аварии по вине поездной бригады, подготовить в свободное время двух главных кондукторов из своей бригады и порученные мне грузы доставлять в срок и без потерь». С аналогичными заявлениями ораторствовали на слете и другие заключенные — передовики производства.

В Енисейском лагере (образованном в 1949 г.) работу по организации слетов передовиков на должном уровне удалось наладить к 1950 г. Как отмечалось в отчете КВО за первый квартал 1951 г., «за 4 месяца 1951 г. проведено 9 слетов отличников производства». В докладе о культурно-воспитательной работе Енисейского ИТЛ за первое полугодие 1952 г. руководство КВО ГУЛАГа информировалось: «В 3-м отделении регулярно (1 раз в квартал) проводятся слеты отличников и передовиков производства».

Другими формами производственно-массовой работы на строительстве Трансполярной железной дороги стали обмен положительным опытом, распространение передовых методов труда и обучение дефицитным рабочим специальностям. В «Докладной записке о политмассовой и культурно-воспитательной работе среди заключенных Обского ИТЛ и Строительства 501 МВД СССР за первое полугодие 1951 г.» отмечается, что «стали проводиться специальные вечера, на которых отличники производства рассказывали, как нужно организовать свое рабочее место, как содержать инструмент, как механизировать тот или иной рабочий процесс». Кроме того, как отмечалось в «Докладной записке…», на «строительстве шире начато внедрение в производство технических усовершенствований, предлагаемых картотекой обмена опытом в ГУЛЖДС».

Особенно много внимания уделялось процессу обучения дефицитным на строительстве специальностям, чему способствовал собственный Учебный комбинат.

Создание Учебного комбината в Северном управлении ИТЛ позволило поставить дело обучения заключенных дефицитным специальностям на поток. Только за второе полугодие 1948 г. в Учкомбинате подготовили 1567 специалистов (на этот момент в Северном управлении находилось 44 870 заключенных).

Наряду с обучением в стенах Учебного комбината практиковалась и подготовка специалистов без отрыва от производства. Об этом вышестоящее руководство информировалось в каждом отчетном документе культурно-воспитательных отделов ИТЛ Строительств 501, 503. К примеру, в докладе КВО Обского ИТЛ за первое полугодие 1952 г. сообщается: «Фрезеровщик Дашук М. Д., работая на 4-х фрезерных станках, обучил своим методам работы 2-х учеников, которые в данное время работают самостоятельно и намного перевыполняют производственные задания. Опыт работы экскаватора № 228 внедрен почти во всех экскаваторах строительства».

Наибольших успехов в осуществлении производственно-массовой работы (как и в создании железной дороги) подразделениям СУЛЖДС удалось добиться в 1951 г., когда механизм строительства Трансполярной магистрали впервые с момента начала проекта обрел стабильный рабочий ритм, а производственный процесс достиг сравнительно высокого уровня организации, обеспечив выполнение запланированных объемов.

Снижение темпов строительства, наметившееся в начале 1952 г., заставило лагерное руководство рапортовать не только о количественных показателях своей работы, но и о качественном улучшении производственной деятельности. Наряду с широко развернувшимся трудовым соревнованием существенный импульс получает в эти годы рационализаторская деятельность заключенных. За первый квартал 1952 г. по всему Северному управлению поступило 21 рационализаторское предложение, из них 11 было реализовано, предполагаемая экономия при реализации одного рацпредложения должна была составить по расчетам экономистов 200 тыс. рублей.

Рационализаторство было одним из «коньков» в работе культурно-воспитательного отдела Строительства 503. О масштабах этого движения руководство культурно-воспитательного отдела высказывалось с особым воодушевлением: «С 10 апреля по 1 июля с/г на строительстве проводился конкурс на лучшее разрешение отдельных вопросов строительства, направленных на улучшение производственных процессов, повышение производительности труда и снижение себестоимости строительных работ».

В реальной лагерной действительности в то же время процветали злоупотребления, приписки. Практиковалось выполнение норм выработки заключенными для уголовных «авторитетов», причем в первую очередь делалась норма именно за уголовников. Такая практика не только не отвечала целям наказания и перевоспитания нарушителей закона, но и не способствовала эффективному решению производственных задач. Неразбериха, а то и полный хаос в вопросе оформления столь желанных для каждого подневольного строителя зачетов случались нередко.

Как и всякая льгота, зачетная система оказалась источником злоупотреблений, в первую очередь приписок, постоянно фиксируемых в отчетных документах СУЛЖДС. «Заключенному ОЛП-I-ТАЗ Шимонову Брониславу Петровичу, работающему старшим бухгалтером 91 колонны, за I квартал 1951 г. зачеты рабочих дней были начислены как приемщику леса с выполнением норм на 154–156 дней за квартал, тогда как ему положено было начислить 40 дней», — сообщал в докладной записке на имя начальника ГУЛЖДС Смольянинова и. о. начальника Северного управления ИТЛ и Строительства 503 подполковник Долгушин.

Начальник колонны № 25 на Строительстве 503 сообщал: «Колонну принял 14 декабря 1949 г. с большими недостатками заключенных — 408 человек, из них 90 % — уголовно-бандитствующий элемент… Причины невыполнения плана:

В январе было 2037 невыходов на работу, кроме того, 184 заключенных злостно отказывались и систематически не выходили на работу без уважительной причины.

25-я колонна необычная, и народ в ней тоже необычный. Отсутствуют кадры, до последнего времени не было опытного прораба. Прораб Егоров — молодой специалист. Продолжительное время под нажимом бандитствующего элемента подписывали завышенные сведения».

Доклад начальника коммунально-эксплуатационной части Северного управления лагерей Дудника дополняет эту картину: «Колонна № 25 систематически, из месяца в месяц не выполняет производственный план… В результате приписок и перерасхода материалов колонна только за январь и февраль нанесла убытков строительству на 53 526 рублей».

Много бюрократической волокиты, ошибок, неточностей регулярно присутствовало в вопросе начисления зачетов, что в свою очередь провоцировало возмущение заключенных и вызывало гнев проверяющих.

Даже при выполнении повышенных норм выработки и перевыполнении плана заключенным далеко не всегда гарантировалось своевременное и полное подтверждение полученных ими зачетов.

Оценивая работу лагерной администрации по обеспечению производственной деятельности Северного управления, стоит сказать и о реальных условиях, в которых проходил трудовой процесс в арктических широтах на трассе магистрали. В отчете Северного управления за второе полугодие 1948 г. приводится такой пример: «Бригады Новикова и Маркобаева без смены по 7–8 суток находились на лихтере по разгрузке угля, технических и продовольственных грузов. Бригада Новикова по пояс в холодной воде работала на расплотовке плотоматки и устройству бона».[61] Дело происходило на полуострове Ямал, за полярным кругом, в районе поселка Новый Порт. Удивляет в этом сообщении только одно — оно попало в официальный отчет о проделанной работе.

Основной формой организации производственно-массовой работы официально считалось трудовое соревнование, главной стимулирующей силой деятельности заключенных стала система зачетов рабочих дней, а основной задачей сотрудников культурно-воспитательных отделов, действовавших непосредственно в лагпунктах, — мобилизация лагерников на выполнение утвержденных производственных планов.

Борьба за высокую культуру быта

Материально-техническое снабжение — создание бытовых условий в лагпунктах, соответствующих принятым в МВД СССР нормам по содержанию северных колоний, — стало одной из главных проблем для руководства Северного управления лагерей.

Директивное указание ГУЛАГа МВД СССР от 20 июля 1948 г. № 9/152668 определяло, к примеру, нормативы для составления сметы расходов на культимущество в лагерях и колониях МВД СССР. Для школьной работы на одного ученика выделялось четыре тетради, два карандаша и комплект учебников. Одна газета полагалась на 150 человек, на одного человека — одна книга, на 100 человек — одна балалайка и один комплект городков, на 200 человек — одна гитара и один репродуктор, на 250 человек — один волейбольный мяч и одна сетка, на 500 человек — одна мандолина. Музыкальные инструменты, в частности пианино, рояли и аккордеоны, могли приобретаться за счет предприятий и средств, предусмотренных на капитальные вложения.

Значительные проблемы в снабжении лагерей так называемым культинвентарем (настольные игры, музыкальные инструменты, спортивная форма, мячи, волейбольные сетки, карандаши, бумага) возникли на старте Трансполярной магистрали. В первый год работы (на участке п. Абезь — г. Салехард) вопрос не имел особой остроты в силу наличия в районе п. Абезь обустроенной инфраструктуры (дом культуры, клубы). В дальнейшем же отсутствие снабжения культинвентарем на должном уровне стало серьезной проблемой в работе культурно-воспитательных частей.

В отчете за второе полугодие 1948 г. Северного управления ИТЛ говорится: «На 1 января 1949 г. насчитывается 10 клубов-столовых и 60 культуголков. Большинство культуголков радиофицировано, имеются свежие газеты, журналы, настольные игры, бумага, ручки, чернильницы… в первом строительном отделении имеется 11 хорошо оборудованных культуголков, лучше всего оборудован культуголок колонны № 34, культорг з/к Терехин, где имеются свет, радио, поставлены два больших стола, на столах разложены свежие газеты, книги, ручки, карандаши, чернильницы, бумага, есть два шахматно-шашечных столика, шкаф для художественной литературы».

Материально-техническая база лагерей долгое время оставалась минимальной, при этом численность заключенных стремительно росла, увеличивалось и количество лагпунктов. На недостаточное снабжение инвентарем неизменно указывалось в докладах в ГУЛАГ. В отчете за первый квартал 1948 г. говорится: «Для художественного оформления культуголков, культурно-воспитательным отделом хотя и были выделены краска, бумага, настольные и музыкальные инструменты, все же мы ощущаем большой недостаток в музыкальных инструментах».

Более откровенно по тому же поводу высказывались руководители культурно-воспитательных отделов исправительно-трудовых лагерей в составе Северного управления. Так, майор Лембриков, начальник культурно-воспитательного отдела Обского лагеря, в своем отчете за первый квартал 1948 г. отмечает: «Неудовлетворительная постановка культурно-массовой работы объясняется отсутствием материально-технических ресурсов для осуществления этой работы… на весь лагерь имеется один баян, кинопередвижка сгорела во время пожара, а новая получена в конце квартала. Нет журналов, газет, настольных игр. Только на некоторых колоннах имеются шашки, сделанные заключенными… Необходимо выделить фонды на музыкальные инструменты для кружков художественной самодеятельности».

В Енисейском лагере, развернувшем работу во второй половине 1949 г., положение с инвентарем сложилось еще более плачевное. В первый год деятельности лагеря культинвентарь попросту отсутствовал. Об этом информировал руководство ГУЛАГа и политотдела ГУЛЖДС культурно-воспитательного отдела Енисейского ИТЛ капитан Гранцев. В «Справке о культурно-воспитательной работе в Енисейском ИТЛ и Строительстве 503 на 29 декабря 1949 г.» он приводит такие факты: «До сего времени КВО никакого культинвентаря не получил и лишь в конце ноября удалось получить из Красноярска библиотеку для лагеря в количестве 5000 экз… В 1949 г. имел на весь контингент всего лишь 60 центральных газет и 20 газет «Красноярский рабочий»… ни в одной зоне мы не имеем радио, мы лишены возможности приобрести шахматы, шашки, не говоря уж об музыкальных инструментах, на которые заключенные имеют большой спрос».

Ситуация с течением времени, несомненно, менялась к лучшему. В Енисейском лагере в 1951 г. произошло видимое улучшение в деле обеспечения материально-технической базы для развертывания культурно-воспитательной работы. В докладной записке на имя начальника ГУЛЖДС по итогам работы комиссии во главе с начальником планового отдела Главного управления лагерей железнодорожного строительства подполковником А. Паниковым указывалось, что в Енисейском лагере на 1 июня 1951 г. имеется: «50 комплектов струнных инструментов, 10 баянов, 42 библиотеки с количеством книг более 20 тысяч».

В «Докладе о культурно-воспитательной работе среди заключенных Северного управления ИТЛ и Строительства 503 за первое полугодие 1952 г.» сообщается, что на 21 лагпункт имеется: «Аккордеонов — 2, баянов — 18, гармошек — 40, гитар — 107, мандолин — 121, балалаек — 110, оркестров народных инструментов — 3, духовых — 2, радиоузлов — 10, радиоприемников — 30, радиорепродукторов — 158, киноаппаратов узкопленочных — 6, широкопленочных — 7, шахмат — 465, шашек — 215, сеток волейбольных — 65, мячей волейбольных — 70, роялей — 2, пианино — 2, виолончелей — 2, контрабас — 1, флейт — 2».

Таким образом, за неполные пять лет материально-техническая база по направлению «культурно-воспитательная работа», несомненно, эволюционировала в сторону серьезного наращивания своего потенциала. Стартовав с «одного баяна» и «нескольких комплектов шашек, сделанных самими заключенными», в лагерных клубах к середине 1952 г. оказались сосредоточены десятки комплектов музыкальных инструментов, сотни наборов шахмат и шашек, спортивный инвентарь, кинооборудование и даже рояли.

Все это имущество находилось в лагпунктах, штабных городах и поселках строительства (г. Салехард, г. Игарка, п. Ермаково). Наличие в списке имущества двух роялей, несмотря на некую абсурдность их пребывания в приполярной тундре, видится едва ли не открытым вызовом если и не вышестоящему руководству, то, по крайней мере, обстоятельствам, сопровождавшим процессы эволюции строительства и культурно-воспитательной работы в лагерях Северного управления.

Одной из особенностей работы лагерной администрации непосредственно в лагпунктах стало налаживание быта заключенных. В первую очередь усилия по созданию бытовых условий для заключенных объясняются вполне прагматичными обстоятельствами — жизнь в условиях Крайнего Севера невозможна в полуразвалившихся, неотапливаемых бараках, без обеспечения теплой одеждой и определенного режима питания, усиленного по сравнению с рационом «обычных» лагерей. Меры, которые предпринимало руководство Обского и Енисейского лагерей, с одной стороны, вполне вписывались в требования ведомственных нормативов по содержанию вверенного им хозяйства в условиях Крайнего Севера. С другой стороны, по отзывам участников стройки, усилия администрации оказались необходимы в экстремальных климатических условиях и с большим пониманием воспринимались в среде осужденных.

Работа в этом направлении проводилась с использованием потенциала самих заключенных, через подразделение лагерного культсовета — санитарно-бытовые секции.

Между различными лагпунктами и лагерными отделениями организовывалось трудовое соревнование в сфере бытового обеспечения и благоустройства. Для этого определялись ориентиры для хозколлективов, разрабатывались критерии соперничества и подведения итогов, брались конкретные обязательства. Начальник культурно — воспитательного отдела СУЛЖДС капитан Бейер сообщал в ГУЛАГ в своем докладе по итогам работы за первый квартал 1948 г., что работа по обеспечению достойного быта далеко не везде поставлена на должном уровне. И хуже всего дело обстоит в 1-м железнодорожном районе (трасса п. Абезь — река Собь. — Примеч. авт.): «Не изжита вшивость, не хватает постельных принадлежностей, часть заключенных спит не раздеваясь, при этом жилая площадь на одного заключенного составляет 1,56 кв. метра, но ввиду большого поступления этапов размеры жилой площади уменьшаются».

На местах, в лагпунктах, в деле наведения порядка в жилых и служебных зданиях, на территории зоны, судя по отчетам, демонстрировался массовый энтузиазм и ударный труд, а также практически повсеместно — творческий подход в вопросе оформления внутренних интерьеров помещений. «С особой любовью и тщательностью оформлены клубы и культуголки. По инициативе бригадного культорга Головкина и четырех других отличников его бригада красочно оформила клуб колонны № 1 (плакаты, диаграммы, лозунги)», — живописует процесс и. о. начальника культурно-воспитательного отдела Северного управления капитан Ширгин.

Застрельщиками в деле преобразований лагерного быта стали, если верить отчетам, ответственные сотрудники культурно-воспитательных подразделений, инициировавшие большинство из позитивных начинаний. «Инспектором КВЧ лазарета “Чум” Чистяковой был проведен конкурс на лучшую подготовку барака к зиме. Между корпусами она организовала заключение трудовых договоров, была создана специальная комиссия, которая через каждые 10 дней проверяла работу, проведенную во всех бараках… Работники культурно-воспитательных частей и члены санитарно-бытовых секций лагподразделений систематически ведут работу по улучшению быта заключенных, проводя конкурсы, смотры, рейды по обследованию бань, прачечных, жилых бараков и др., а также устраивают совещания и беседы с хозобслугой», — рассказывается в отчете.

Сомневаться в том, что хозобслуга лагеря работала с энтузиазмом, демонстрируя примеры стахановского труда, не приходится. В ноябре — декабре в местах, где возводилась насыпь будущей Трансполярной железной дороги, температура опускается до –40…50 ºС. Несмотря на всю привлекательность системы зачетов, самые дальновидные и опытные зеки стремились использовать любую возможность, чтобы остаться на внутрилагерных работах.

Вопрос о налаживании быта в пионерных колоннах Обского исправительно-трудового лагеря стал одним из ключевых на первой партконференции Обского ИТЛ и Строительства 501, состоявшейся 13–14 января 1950 г. Начальник Обского лагеря майор Самодуров так охарактеризовал положение вещей: «Партийным организациям нужно вплотную подойти к вопросу лагеря — заниматься им, руководить лагерем. Нужно с полной силой потребовать от хозяйственной администрации выполнения приказов Министра в части создания необходимых бытовых и культурных нужд лагерному населению, ибо там, в зоне, бригаде, на колонне решается судьба физического выполнения плана, а следовательно, и наших обязательств».

На поздних этапах развития лагерного комплекса в условиях снижения объемов строительно-монтажных работ еще более повысилась активность культорганизаторов из числа заключенных по наведению порядка в лагпунктах. «Систематически организовывалось трудовое соревнование среди хозобслуги на лучшее содержание бараков, столовых-кухонь, бань и других коммунально-бытовых помещений. Культсоветы систематически заслушивают на заседаниях руководителей санитарно-бытовых секций, направляют их работу на организацию проведения рейдов, воскресников по очистке и благоустройству территории зон, проведение конкурсов на лучшую секцию, барак и т. д.», — докладывалось в культурно-воспитательный отдел ГУЛАГа в отчете за первое полугодие 1952 г.

В апреле 1952 г. политотдел ГУЛАГа утвердил «Положение о работе культорганизаторов в исправительно-трудовых лагерях и колониях МВД», впервые кодифицировав изданные ранее нормативные акты и тем самым упорядочив деятельность «добровольных помощников» работников КВЧ. В соответствии с «Положением…» культорганизаторами лагерных отделений и колонн назначались заключенные из числа «лагерной обслуги», «осужденные за бытовые, служебные или должностные преступления, отличившиеся на производстве, примерные в своем поведении». При этом указывалось, что «к работе культорганизаторов не могут быть допущены осужденные за бандитизм, разбой, побеги и контрреволюционные преступления ст. 58–1, 2, 3, 6, 8, 9 и 11 УК РСФСР».

Основными задачами культорганизаторов в соответствии с «Положением…» считались: а) повседневная работа по организации трудового соревнования среди заключенных лагподразделения, проверка результатов соревнований между бригадами, популяризация достижений отличников и передовиков производства; б) борьба за укрепление трудовой и лагерной дисциплины, за полную ликвидацию отказов от работы в данном подразделении; в) внимательное отношение к нуждам и запросам заключенных, помощь в удовлетворении их законных просьб; г) помощь КВЧ в обеспечении культурного отдыха и достойного быта заключенных, в организации кружков художественной самодеятельности, обучения неграмотных и малограмотных в кружках массово-технического обучения.

Разработанное в политотделе ГУЛАГа «Положение…» по сути легитимизировало статус и значение в лагерной жизни культорганизаторов и органов самодеятельности заключенных — культсоветов и секций, сумевших занять свою незначительную, но вполне определенную нишу в сложной иерархии формальных и неформальных ценностей советской зоны. За культорганизаторами закреплялись преимущественные права по налаживанию приемлемых условий быта и организации досуга в лагерях.

Колбаса и булочки в сталинских лагерях

Усилия лагерной администрации не оказались бы сколько-нибудь эффективны в условиях жизни и работы заключенных в арктическом регионе, если бы они ограничивались исключительно идеологическим и культурно-просветительским обеспечением деятельности контингента. В первую очередь заключенные обращали внимание на качество питания, вещевое довольствие, условия проживания, медицинское обслуживание. Если бы на строительстве Трансполярной дороги были допущены массовые злоупотребления в духе 1937–1938 гг. или военных лет, которые имели место, в том числе и в северных лагерях, вряд ли стоило бы говорить о каких-то положительных итогах в реализации проекта. Факты же говорят о том, что, быть может, впервые в истории ГУЛАГа заключенные Обского и Енисейскоко лагерей питались более-менее сносно. Сержант военизированной охраны М. Чумак рассказывал о начальном этапе строительства магистрали: «Кормили нас одинаково. Только нам 600 граммов хлеба, им — полтора кило. Мяса — по триста грамм. Мясо — не свежее, в бочках, соленое. Их еще так кормили: прошли триста метров насыпи — сразу спирт, горячие булочки. После побега со станции Песец спирт отменили, стали одевать хуже».[62]

В таблице зафиксированы нормы питания заключенных на строительстве Трансполярной дороги. Необходимо оговориться, что показатели никогда не соблюдались со 100 % точностью, но и не нарушались произвольно и бесцеремонно, как об этом пишут публицисты, живописуя «ужасы на “Мертвой дороге”».

Таблица № 3

Работающий заключенный получал в сутки 1891 килокалорию, больной — 1328 килокалорий. Расход продовольствия в среднем на одного заключенного по Строительству 501 зимой 1947–1948 гг. составлял в день (в граммах) вполне приемлемое количество.

Обеспечение вещевым довольствием было, как и во всех лагерях, недостаточным, в первую очередь из-за постоянного невыполнения положенных норм, но в отзывах заключенных жалобы на плохое обмундирование практически не встречаются. Разутыми-раздетыми заключенные практически никогда на трассу железной дороги не выходили.

Какова была смертность в лагерях СУЛЖДС? Согласно докладной записке «О состоянии и обустройстве лагерей 501 строительства МВД СССР» от 9 марта 1949 г. показатель смертности в 1948 г. составлял 0,09 % от списочного состава заключенных.

Смертность заключенных в Енисейском ИТЛ СУЛЖДС (Строительство 503) в 1949 г. составила 0,22 % к списочному составу.[63] Показатели очень низкие, но, может быть, официальная лагерная статистика лукавит? Сравним статистику СУЛЖДС с данными по другим лагерям примерно той же климатической зоны.

В диссертации О. И. Азарова «Железнодорожные лагеря НКВД (МВД) на территории Коми АССР (1938–1959 гг.)» приводятся катастрофические цифры смертности за период 1943–44 гг. (календарный год). На 1.01.1944 г. в Воркутпечлаге (горнодобывающий) умерло 3144 человек из 25 825 человек (12,2 %), в Интлаге (горнодобывающий) — 911 из 7536 человек (12,1 %), в Севжелдорлаге (железнодорожный) — 1294 лагерника из 14 757 (8,8 %).[64] Дело было в военные годы, но показатели убыли заключенных в этот период в любом случае ужасают.

Таким образом, уровень смертности в Северном управлении не идет ни в какое сравнение с показателями убыли контингента лагерей, которые фиксировались в сходных по климатическим условиям и территориальному расположению лагерях Коми АССР еще несколько лет назад. И вряд ли в одном случае (Северное управление) официальная статистика лукавит, а в другом (данные О. И. Азарова) — раскрывает истинную картину положения заключенных.

Свидетельства самих заключенных по вопросам состояния лагерей, их материально-технического обеспечения противоречивы. В них встречаются противоположные точки зрения об уровне бытовых условий в лагерях Северного управления.

Иван Марманов (Обский лагерь) в своей автобиографической книге вспоминал: «Некоторые лагеря, если бы еще убрать заборы, стали похожими издалека на украинские хуторочки из-за белизны побеленных бараков… лагерная жизнь на 501-й и 503-й стройках к 1952 г. очень сильно изменилась. В ларьке можно купить все, что душе угодно, — печенье, масло, сахар, халву, конфеты, табак, сухофрукты. Питание в столовых стало разнообразней. Сейчас, после распада Советского Союза, трудно поверить людям, что рыба сиговых и лососевых пород подавалась к столу заключенных почти ежедневно, что без мяса не обходился ни один день». Иван Марманов, впрочем, делает оговорку, что такое положение дел наблюдалось «не во всех лагерях», а «условия труда и быта в пионерных колоннах даже близко нельзя сравнить с теми, о которых сказано выше. Этим первопроходцам приходилось в мокрой одежде ложиться спать, неделями есть сухари и соленую горбушу, плавить снег на кострах».[65]

Гораздо более нелицеприятную оценку условиям проживания в лагере дает другой заключенный — Александр Сновский (Енисейский ИТЛ). Однако и по его наблюдениям качество питания, бытовые условия в зависимости от конкретного лагпункта сильно разнились: «В Игарке страшно кормили. Варили эту сою. Соя тяжелая, всегда оседала на дне бака. На второе — селедка. Или каша пшенная, водянистая пшенная каша. Естественно, ни в супе, ни в каше — ни масла, ни мяса. Хотя полагалось по нормам. Хлеб — 800 грамм, утром получаешь пайку на целый день. И каждый получал спичечную коробку сахарного песка… Еще на бригаду давали ведро кипятка, иногда его чем-то подкрашивали, это называлось — чай. Вечером на бригаду — ведро супа. В Игарке в лагере у последнего барака, была обнесенная колючкой зона. Зона усиленного режима.

Зона ЗУРа страшная, она не отапливалась. Заключенные спали в своих бушлатах, в телогрейках. Они показывали обмороженные руки, ноги…»[66]

Во второй «столице» Строительства 503 — станке (поселке) Ермаково, по словам того же Александра Сновского, жизнь в лагере оказалась более сносной: «Я не могу точно сказать, что ели заключенные в бараках, потому что я тогда был фельдшером, ел у себя, пробу снимал, мне приносили. Еда в Ермаково тогда уже была нормальная. Не было того ужаса, что в Игарке… У повара были мешки с пшеном, стоял титан, всегда был кипяток. Он варил и раздавал пшенную кашу. Голода в Ермаково однозначно не было».[67]

Несколько иную картину пребывания в станке Ер-маково рисует еще один заключенный Енисейского лагеря — Алексей Салангин. В его рассказе, хранящемся в фондах Игаркского музея вечной мерзлоты, приводятся следующие факты: «Первую зиму зеки провели в палатках, постепенно строили деревянные бараки. Стены в них были выбелены. Нары более комфортабельные. Решеток на окнах не было. В первую очередь в новые бараки заселяли тех, кто перевыполнял ежемесячную норму, из-за этого бараки прозвали «стахановскими». В Ермаково бригады заключенных построили поселок для гражданских, водонапорные башни, пожарку, больницу, ресторан, школу, железнодорожную станцию, перрон, депо. В лагере существовала даже своя доска почета, но без фотографий — с номерами и фамилиями отличившихся зеков. Зато не было кладбищ. Мертвых просто сбрасывали в болота и овраги. Умерших и застреленных в колоннах никто не трогал и не убирал. О трупах заботились дикие животные, которые каждый день, особенно зимой, сопровождали зеков на работу и обратно. Расстрелянных в списках по убытию записывали как умерших от истощения или инфаркта. На работу поднимали по «рельсе» в шесть утра. Отбой давали в 23 часа. Зимой не работали только тогда, когда мороз достигал 55 градусов ниже нуля».[68]

Правда, стоит отметить, что подобный рассказ очевидца встречается только один раз. Остальные бывшие заключенные в своих воспоминаниях такие ужасающие факты не упоминают.

Для лагерной администрации обязанности по созданию приемлемых жилищных и санитарных условий для заключенных не считались главными в повседневной работе, но такие задачи ставились, и их нужно было решать.

С течением времени вместе с другими сторонами лагерной жизни налаживалась и торговля. Росла и покупательная способность заключенных. Так, на Строительстве 503 в первой половине 1951 г. уже при каждом лагерном пункте имелся ларек в зоне или за зоной. В основном заключенным продавались хлебобулочные изделия, мясные и рыбные консервы, колбаса, брынза, сыр, джем, повидло, варенье, махорка, спички, мыло, зубной порошок, носки, чулки, гребешки и т. д. При этом лагерное начальство констатировало, что «мало продавалось для заключенных дешевых папирос, сливочного масла, дешевых сортов конфет, курительной бумаги». Была введена практика продажи через ларьки почтовых марок, открыток, организована продажа полотенец. В некоторой степени допускалась лотошная торговля. В зонах организовывалось дополнительное платное питание.

В вопросе организации бытовых условий в зоне администрация лагерей оказалась зависима от централизованного снабжения продуктами, строительными материалами и инвентарем, от распределения фондов материальных ценностей, от месторасположения колонны и еще от многих других причин, на которые повлиять оказалось сложно, а порой и невозможно.

Секс в большом лагере

Эта глава, конечно, не «про секс» в лагере и не только о романтических отношениях. Она посвящена, скорее, последствиям этих отношений и реакции на них властей. Сведений о том, как «это» происходило на зоне, и официальных, и неофициальных, конечно хватает. Воспоминания лагерников и тех, кто их охранял, фиксируют огромное количество, так сказать, контактов как между мужчинами и женщинами, так и в рамках одного пола. Все это несло в себе и великие радости, и суровые драмы, заканчиваясь порой ужасными трагедиями. Но дело в другом. Многолетние ограничения, принудительно накладываемые на нормальных, здоровых людей, приводили к тому, что исподволь создавалась многоуровневая, изощренная и патологическая система взаимоотношений, в которую так или иначе вовлекались едва ли не все лагерники. Последствия же лагерных «романов» преследовали бывших заключенных едва ли не всю жизнь, часто — очень долго по окончании самого лагерного срока. Впрочем, случались и счастливые исключения, но их было немного.

Отношения между полами, любовь, дети и связанные с ними ситуации оказались одной из катастрофических для ГУЛАГа проблем, которую организаторам карательной системы так и не удалось решить. Наличие огромного количества женщин в лагерях, где было минимум условий для существования даже здорового, занимающегося тяжелым физическим трудом мужчины, делало ситуацию непредсказуемой, иррациональной, опасной.

Несомненно, одна из самых трагичных страниц в летописи ГУЛАГа — та, что повествует о судьбе женщины за колючей проволокой. Женщина в лагерях — это особая тема, с драматичным, а то и с трагичным финалом. Не только потому, что лагерь, колючка, лесоповал или тачка не сочетаются с представлением о предназначении прекрасного пола. Но и потому, что женщина — мать. Либо мать детей, оставленных на воле, либо — рожающая в лагере.

Пребывание женщин в лагерях и тюрьмах для руководства ГУЛАГа оказалось своеобразным «сбоем в системе», потому как с каждым годом, а особенно в периоды массового пополнения контингента заключенных, доставляло массу проблем, решение которых так и не удалось найти.

По данным МВД СССР, общая численность заключенных женщин, содержащихся в лагерях и колониях на 1 января 1946 г., составляла 211 946 чел., а на 1 января 1950 г. — 521 588 чел.

До 1947 г. в лагерях и тюрьмах действовала инструкция НКВД от 1939 г. «О режиме содержания заключенных» № 00889. Согласно инструкции, разрешалось совместное размещение заключенных женщин и мужчин в общих зонах, но в отдельных бараках. Дозволялось также совместно размещать заключенных на территории жилых зон в случаях, вызываемых интересами производства, временно, на период выполнения общих работ.

После окончания Второй мировой войны в условиях нового массового наполнения лагерей старые правила оказались неспособны эффективно регулировать ситуацию в зонах. Особенно отчетливо выявилась проблема сожительства заключенных и, что вполне естественно, резкий рост числа беременных женщин в лагерях и тюрьмах.

Причины столь резкого роста числа забеременевших в условиях заключения женщин не были тайной для гулаговского начальства, которое обладало исчерпывающей информацией о положении в лагерях (благодаря регулярным отчетам по линии оперативно-чекистских отделов).

В докладной записке о состоянии изоляции заключенных женщин и наличии беременности в лагерях и колониях МВД СССР говорится: «До войны и даже до 1947 г. значительная масса женского контингента осуждалась на сравнительно короткие сроки заключения. Это являлось серьезным сдерживающим фактором для женщин к сожительству, так как они имели перспективу быстрее вернуться к своей семье и нормально устроить свою жизнь. Осужденные на длительные сроки такую перспективу в известной степени теряют и легче идут на нарушение режима и, в частности, на сожительство и беременность, рассчитывая благодаря этому на облегченное положение и даже на досрочное освобождение из заключения. Увеличение сроков осуждения большинства заключенных женщин, безусловно, влияет на рост беременности в лагерях и колониях».[69]

Последнее утверждение было не беспочвенным: после значительного притока в лагеря женщин в 1945–1946 гг. и вызванных этим обстоятельством осложнений в отлаженном механизме тюремного хозяйства власть смилостивилась и в рекордно короткие сроки провела две частичные амнистии (в 1947 и 1949 гг.) для беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей.

Ответный ход не заставил себя долго ждать. По утверждению самих надзирателей, данная мера «усилила стремление заключенных женщин к сожительству и беременности». Статистика для лагерного начальства выглядела удручающе. По состоянию на 1 января 1947 г. заключенных беременных женщин было 6779, или 1,55 %. По состоянию на 1 января 1949 г. заключенных беременных женщин было уже 9310, или 1,76 %.

Как водится, после получения соответствующей информации были устроены проверки на местах и тщательно проанализирована сложившаяся ситуация. Проверка выявила явное неблагополучие дел в области, слабо подконтрольной надзирающими за режимом органами. «Факты принуждения женщин к обязательству являются единичными. Такие факты выявлены в ИТЛ Строительства 352 Главпромстроя МВД, когда бригадиры мужских бригад, длительное время работая совместно с женскими бригадами на одной строительной площадке, принуждали отдельных женщин к сожительству или путем угроз, или путем обещаний некоторых материальных благ (например, одна мужская бригада часть своей выработки списывала на женскую бригаду за то, что бригадир мужской бригады сожительствовал с одной из заключенных женщин женской бригады)».

Ситуация в зонах, где допускалось совместное размещение мужчин и женщин, грозила окончательно выйти из-под контроля. В связи с тем, что порядок пребывания в ИТЛ осужденных женщин, действовавший до 1947 г., в условиях увеличения сроков заключения способствовал бурному росту сожительства, МВД СССР в послевоенные годы приняло меры к усилению изоляции лагерников по признаку пола. Новый подход в полной мере нашел свое выражение в «Инструкции о режиме содержания заключенных в исправительно-трудовых лагерях и колониях», объявленной приказом МВД СССР № 0190 1947 г.

Инструкцией предусматривалось создание специальных женских подразделений (отдельных лагпунктов) и только в исключительных случаях разрешалось размещать женщин в мужских подразделениях, но в отдельных изолированных зонах.

На Строительстве 501 примерно каждый четвертый-пятый лагерный пункт был женским. По сути, женские зоны ничем не отличались от мужских.

Идентичными были схемы строительства лагпунктов, режим содержания заключенных, а также виды работ, выполняемых контингентом осужденных. В одних случаях это могла быть работа в пошивочных мастерских, в других — лесоповал, устройство насыпи, зимой — «снегоборьба» (то есть расчистка полотна железной дороги от снега).

В исследовании Никиты Петрова «ГУЛАГ» приводятся данные о женщинах в местах заключения СССР рассматриваемого нами периода. С 1 января 1948 г. по 1 марта 1949 г. число осужденных женщин с детьми возросло на 138 % и беременных женщин — на 98 %. По состоянию на период с 1 января 1948 г. по 1 марта 1949 г. в ИТЛ и ИТК содержалось 2 356 685 заключенных. Женщины с детьми и беременные составляли 6,3 % общей численности заключенных женщин, находящихся в лагерях и колониях. Содержавшиеся в местах заключения осужденные женщины с детьми и беременные размещались в 234 специально приспособленных помещениях (домах младенца) и реже — в отдельных секциях бараков.

От женского лесоповального лагпункта южнее города Надыма сегодня сохранились руины, которые позволяют составить некоторое представление об условиях содержания узниц. Женщины здесь были помещены в бараки-землянки, углубленные примерно на 1 м 30 см. Размер землянок колеблется, достигая в длину 15 метров. Трудившаяся с 1950 по 1953 гг. в этом лагере вольнонаемной работницей Маргарита Михайловна Соловьева (занимала должность культорга) рассказывала, что землянки были разделены на две секции — по 60 мест, у каждой заключенной были собственные нары.

О работе женщин в этом лагере она сообщила: «К лагпункту относились три подкомандировки (отдельные, удаленные от лагпункта участки работы). По утрам после переклички женщин во главе с бригадиром выводили за зону, где заключенных принимал конвой и отводил на работу. Женщины целый день лес валили, а потом свозили его на берег. Обед доставлялся на место работы. Из поваленного леса делали плоты и отправляли их в Надым, на шпалы. А лес валить — не женское дело. На лошадях попробуй-ка вытащить этот лес. Тракторов не было. В волокуши запрягали лошадь и понукали ее. И вот день женщины проработают, придут в лагерь, а им дают баланду».

Строгость лагерных порядков не могла исключить контактов женщин-заключенных с охранниками и с заключенными-мужчинами. По словам Маргариты Соловьевой, во время пребывания в лагпункте случались разные ситуации: «В основном женщины считались друг с другом. Бывали иногда стычки, скандалы, но все это быстро прекращалось. Трудно было осенью, когда заключенные-мужчины привозили для лошадей сено на понтонах. Разгружали женщины. Вот тут дел хватало. Тут начинались «любовь», беготня, драка и резня между женщинами. Они сбегались на понтон, а берег крутой… Солдаты стреляли вверх, чтобы они разошлись, но куда там… Стреляй не стреляй — они не уйдут. Если она сидит там лет восемь и не видела никого и ничего, так ей все равно, что ее сейчас убьешь или через день выстрелишь. Так на мужчин кидались, что сначала страшно было».

Некоторые штрихи к картине положения женщин в лагерях Строительства 501 добавляет «Протокол второй партконференции Обского ИТЛ Строительства 501 МВД СССР. 2–4 июня 1951 г., г. Салехард». В нем сообщается: «На 34-м женском лагпункте, в бытность Ершова начальником лагерного пункта, в течение длительного времени содержались 59 человек мужчин, из них: 21 человек преимущественно осужденные за к/р преступления — измену Родине, использовались на низовой руководящей, административной работе. И лагпункт был в руках этих заключенных. Сам Ершов в личных целях использовал заключенных женщин в качестве домработниц и вышивальщиц личных вещей.

Заключенные из низовой администрации, пользуясь покровительством Ершова, отбирали у заключенных посылки, заработную плату, склоняли женщин к сожительству — царил произвол.

Все это привело к массовой распущенности среди заключенных-женщин.

Только этим можно объяснить, что заключенная Егорова Т. И., судимая за маловажное преступление, имеющая от роду 19 лет, под влиянием уголовно-преступного рецидива совершила убийство заключенной Дунаевой М. В. и т. д.»

В системе Обского лагеря из заключенных-женщин совершенно не велась подготовка специалистов: столяров, электромонтеров, мастеров путевых бригад. Поэтому держать в женских лагпунктах мужчин местная администрация в ряде случаев была просто вынуждена.

В «Докладной записке о состоянии лагеря Строительства № 503 МВД СССР», составленной в июне 1951 г., в частности, анализировалось выполнение министерского распоряжения № 80 о порядке содержания заключенных женщин. В документе сообщается, что распоряжение об изолированном размещении женщин от мужчин выполняется не полностью, и, как следствие, в колонне № 54 «на день проверки было зарегистрировано 8 беременных женщин, кроме этого, в апреле 11 беременных были переведены в другую колонну… На колонне № 22… зарегистрировано 14 случаев беременности».

В книге Курта Бэренса «Немцы в штрафных лагерях и тюрьмах Советского Союза» бывшая заключенная, немка по национальности, жительница Восточной Пруссии, отбывавшая срок в районе Салехарда, свидетельствует: «Как особое переживание вспоминается смертельная угроза жизни со стороны банды из семидесяти восьми русских преступников, которые составляли контингент мужского лагеря. В сопроводительных бумагах их не указали надлежащим образом. Они пытались проникнуть в наше жилище всеми средствами, в том числе и с помощью самодельных отмычек, и смогли попасть в обе половины женского барака, взломав пол и стены, выломав части потолка. Русская охрана не защитила нас. Только через двенадцать дней после нашего обращения служащие МВД вывезли преступников из лагеря».

Документы Министерства внутренних дел, датированные 1952 и 1953 гг., проливают некоторый свет на положение женщин и детей в системе Главного управления лагерей железнодорожного строительства на закате сталинской эпохи.

«Выписка из доклада комиссии на имя министра внутренних дел товарища Круглова С. Н. от 4 декабря 1952 г.» указывает на то, что стоимость содержания заключенных в северных и дальневосточных лагерях ГУЛЖДС примерно вдвое дороже, чем их содержание в других лагерях. Исходя из этого делался вывод о необходимости размещения, в частности, матерей с детьми в лагерях ГУЛАГа, расположенных в более благоприятных климатических условиях. Резолюция на это предложение оказалась отрицательной.

Ситуация с детьми в условиях их пребывания в лагерных домах ребенка оставалась тяжелой во все времена существования этих заведений. Как следствие тяжелых бытовых условий только за 10 месяцев 1952 г. в домах ребенка Строительства 501–503 было зарегистрировано 1486 случаев первичных заболеваний на среднемесячное количество детей — 408 человек. Учитывая, что за этот же период умерло 33 ребенка (или 8,1 процента от общего количества), получается, что в среднем за этот период каждый ребенок переболел разными заболеваниями четыре раза. Среди причин смерти лидировали дизентерия и диспепсия — 45,5 процента, а также воспаление легких — 30,2 %. Учитывая, что смертность среди заключенных Обского и Енисейского ИТЛ в среднем в год составляла около 0,5 процента в год, приходится констатировать, что дети умирали в 16 раз чаще. Крайний Север не щадил маленьких узников.

В донесении от 9 февраля 1953 г. руководства Управления Обского ИТЛ и Строительства 501 сообщалось об улучшении условий содержания матерей с детьми в результате передислокации их во вновь переоборудованные помещения со станции Обская в Салехард и из Игарки в Ермаково.

Так называемая «Колонна дома матери и ребенка» была устроена в Салехарде, в районе Ангальского мыса. Там же был и родильный дом. Как утверждает воспитанник этого заведения (в 1949–1953 гг.) Вадим Шаевич Циновой (ныне живущий в Вологде врач — владелец «Центра репродуктивной медицины»), условия пребывания в Доме матери и ребенка были весьма суровые. «В помещениях все время было холодно, кормили плохо, есть хотелось постоянно, сладкого нам не полагалось совсем, изредка нянечка давала кусок сахара, принесенный из дома. Часто били. В основном тапками. Били меня и других детей за то, что описался, а потом лежал мокрый. Били за то, что без разрешения встал с кровати и пошел в туалет. Я потом несколько лет вздрагивал, когда видел, как кто-нибудь снимает с ноги тапок», — вспоминает Вадим Циновой.

Как отмечает Н. Петров в своем исследовании «ГУЛАГ», непрерывно увеличивавшееся по всей стране число осужденных женщин с детьми и беременных ставило МВД СССР в тяжелое положение вследствие исключительных трудностей по обеспечению нормального размещения детей, их медицинскому обслуживанию. Средняя стоимость содержания одной заключенной женщины, имеющей при себе ребенка, обходилась в день в 12 рублей 72 копейки, или 4643 рубля в год.

28 августа 1950 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР предписывалось освобождение от наказания осужденных беременных женщин и женщин, имеющих малолетних детей. Справка, подписанная заместителем начальника 2-го управления ГУЛАГа МВД СССР полковником Никулочкиным, сообщала, что на 24 апреля 1951 г. во исполнение этого указа из мест заключения были освобождены 100 % беременных женщин и женщин, имеющих при себе детей в местах заключения, а также 94,5 % женщин, имеющих детей вне лагеря-колонии. Всего было освобождено 119 041 женщина из 122 738, попавших в перечисленные категории.

3 мая 1951 г. начальник ГУЛАГа генерал-лейтенант И. Долгих документально пояснил: «Не освобождено 3697 женщин, имеющих детей вне лагеря-колонии, из-за неполучения документов, подтверждающих наличие у них детей. Работа по освобождению женщин, имеющих детей, продолжается».

Карты, деньги, алкоголь

Суровость лагерного быта накладывала свой неизгладимый отпечаток на уровень и разнообразие маленьких человеческих радостей, которые могли позволить себе заключенные. Недозволенные в условиях лишения свободы блага были доступны в весьма ограниченных дозах, но такие высоколиквидные в зоне ценности, как спирт и водка, наркотики, наличные деньги, качественные продукты, не входящие в ассортимент лагерного ларька, никогда полностью не исчезали из обихода лагерников. Возможность доступа к этим благам имела огромное значение, но была и чревата немалыми опасностями.

В самодельные карты играли в лагере все — и уголовники, и бытовики, и «вохра», причем охранники порой не брезговали принимать участие в состязаниях с заключенными. Такие явные нарушения режима, которые позволяли себе конвоиры, приводили к абсурдным и трагическим последствиям. Бывший студент филологического факультета Ленинградского университета, заключенный Савелий Лапицкий вспоминал: «Среди часовых был один юный красавец. Он ходил в зону играть в карты с ворами. Ходил плотно. Играл и отыгрывался. Долго это продолжаться не могло. И начальство решило его отвадить. “Либо, — сказали ему, — исключим из комсомола, либо подставим. Кончай играть”. А он устоял. И тут надо же случиться, состоялся побег. Вохра вдогонку. Убить беглеца поручили игроку, силой заставили. Или убей зека, или — прикончим тебя. Он и убил… И снова, пьяный, ходил в зону, играл, проигрывал, замаливал грех».[70]

Деньги в зоне были всегда, даже в период тотального запрета на получение и выдачу переводов заключенным. С 1951 г. на строительстве Трансполярной дороги лагерники стали получать зарплату. «Был период года полтора, когда заключенным разрешали получать деньги за свою работу, то есть им платили деньги (конечно, гораздо меньше, чем вольнонаемным, но все-таки). Рублей 100–150–200 получали. И в зоне были ларьки. Там и масло можно было купить, и сахар, и другие продукты», — вспоминал заключенный Серго Ломинадзе.[71]

Согласно инструкциям МВД СССР, допускалось расконвоирование части заключенных. Однако рас-конвоирование не было гарантией их достойного поведения, скорее наоборот, провоцировало их на более активные занятия различными безобразиями.

Так, в акте проверки от 12 марта 1949 г. Северного управления лагерей железнодорожного строительства отмечается, что расконвоированные «в большинстве придерживаются маршрутов, обозначенных в пропусках. Однако имеющиеся случаи отклонения от маршрутов недостаточно энергично пресекаются». На станциях Елецкая, Абезь и Обская (Полярный Урал) бесконвойные посещали поселок для вольнонаемного состава, бывали в столовых, покупали водку и занимались кражами. В Лабытнанги по прибытии автоотряда, состоявшего из расконвоированных, начались кражи из частных квартир.

Один из резонансных для лагерного начальства случаев произошел в лагерном пункте № 10. Лагпункт-10 считался подразделением строгого режима. Тем не менее бывший начальник лагеря т. Бурлов по настоянию главарей бандитов самовольно выдал на руки зарплату всему составу заключенных. После выдачи зарплаты бандиты устроили всеобщий досмотр и «раскулачивание» лагерного контингента. Деньги были отобраны у всех «бытовиков» и «политических», а сама зона погрузилась в беспредел и пьянство. Ситуация была взята под контроль только после введения в зону контингента конвойных войск. Сам т. Бурлов был освобожден от должности руководителя лагерного пункта и чудом избежал судимости.

На лагерном пункте № 41 благодаря разгильдяйству бывшего начальника лагпункта Гасилова группа преступников, возглавляемая осужденным за особо опасное преступление В. П. Антоновым, безнаказанно занималась отбором посылок, заработной платы у заключенных, избиением их, пьянством в зоне. По существу именно эта группа и руководила отдельным лагерным подразделением, по своим бандитским законам. Безответственность руководства лагпункта № 41 даже позволила бандитам организовать елку в зоне и «встречу Нового года» с пьянкой и, так сказать, сексуальной оргией.

Судьба бывшего начальника лагпункта Гасилова в отчетных документах Северного управления осталась непроясненной, но сомневаться в том, что снятый с должности бывший лагерный босс понес заслуженное наказание, не приходится.

Бывшие заключенные также оставили свои воспоминания о тяжелых лагерных днях. «Платили нам за работу частями, то есть бухгалтерия больше 100 рублей на руки не давала (чтобы не проигрывали в карты — уголовники умели таким образом “изымать” заработок у работяг). Я получал по 3–5 раз в месяц, и у меня была возможность что-то купить в магазине-лавке, который был на территории лагеря, даже вещи хорошие можно было заказать», — позднее рассказывал заключенный Енисейского лагеря Василий Басовский.[72]

Вопрос пресечения азартных игр, употребления алкоголя и наркотиков заключенными (как, впрочем, и стрелками ВОХР и конвойных войск), находился в ведении оперативно-чекистского и лагерного отделов, отвечавших за соблюдение режима в лагере. На долю культурно-воспитательных частей приходилась работа, связанная с «промыванием мозгов» контингенту. По сути, речь шла о приемах психологического давления, выливающихся в элементарные запугивания лагерников, с целью выработки у них установки хотя бы на формальное соблюдение предписываемых правил поведения. Особенно активно велась такая работа с молодыми, неопытными заключенными, имевшими первую судимость и рассчитывающими вернуться к нормальной жизни.

В целом же можно констатировать, что в Северном управлении лагерей железнодорожного строительства, как и в других зонах, процветали карточные игры, пьянство, имели хождение и, как следствие, в ограниченных, но весьма заметных масштабах множились самые разнообразные человеческие пороки и злодеяния, включая пьяные драки, нетрадиционные сексуальные отношения, членовредительства и убийства.

Кино, радиопрограммы и футбол в лагерном распорядке

Тяжелый физический труд в рамках напряженной производственной программы оставался неотъемлемым атрибутом лагерной жизни на всем протяжении пребывания в неволе, составляя основу личностного и коллективного бытия заключенных. И все же в повседневной жизни лагерников Северного управления ИТЛ происходили события, которые можно оценить как некие положительные явления, связанные с позитивными эмоциями и даже эстетическим наслаждением.

Кино- и радиообслуживание, организация лагерных библиотек и проведение спортивных мероприятий оказались достаточно важными направлениями работы в лагерях, расположенных вдоль трассы Трансполярной магистрали. Не считаясь ключевыми видами культурно-воспитательного процесса, они искренне интересовали лагерный контингент, в отличие, к примеру, от «первостепенной по важности» агитационно-массовой работы.

Демонстрация кинофильмов в лагерях и других подразделениях Строительства 501, 503 (центральных ремонтных мастерских, совхозах, лазаретах, автобазах и т. д.) всегда считалась делом обязательным и подотчетным. Неподдельный интерес и внимание к показу кинокартин проявлялся не только у заключенных, но и у вольнонаемных работников, сотрудников охраны и даже у руководства лагерей. Все-таки в приполярной тундре было очень мало зрелищ. Кинофильмы оставались одним из немногих видов досуга, который одинаково устраивал всех: политотделы и лагерную охрану, вольнонаемных работников и заключенных, публику не очень взыскательную и при этом — благодарную.

Процесс организации кинообслуживания лагпунктов изначально оказался делом непростым и затратным. В первую очередь потребовались существенные вложения в создание материально-технической базы для регулярного показа фильмов с помощью кинопередвижек, возникли трудности с получением копий кинофильмов, учитывая оторванность большинства лагерных колонн от постоянных населенных пунктов.

В 1947 г. в Северном управлении существовала так называемая кинобаза, то есть централизованное подразделение, которое высылало в лагпункты кинопередвижки вместе с фильмами для демонстрации их в перед заключенными. В 1948 г. от практики централизованного предоставления услуг по кинопрокату решили отказаться. В отчете за второй квартал 1948 г., подписанном начальником культурно-воспитательного отдела капитаном Бейером, в этой связи говорится: «За отчетный период мы провели децентрализацию и ликвидировали кинобазу, всю киноаппаратуру мы раскрепили по лагподразделениям, закрепив постоянных киномехаников, которых пропустили через специальные курсы». Новый принцип организации кинопоказов принес свои плоды, в том же отчете подчеркивается: «Демонстрация кинофильмов в сравнении с четвертым кварталом 1947 г. возросла. За отчетный квартал было продемонстрировано 677 кинокартин, с охватом 183 820 человек. Были показаны кинокартины «Сердца четырех», «Небесный тихоход», «Разгром немцев под Москвой», «Первая перчатка», «Депутат Балтики» и др. — всего 28 кинокартин».

На уровне отдельных исправительно-трудовых лагерей вопрос о кинообслуживании стоял, несомненно, весьма остро. В среде заключенных показ кинофильмов воспринимался исключительно положительно. «Приученные» к такому виду досуга заключенные негативно оценивали тот факт, что именно в их лагерном пункте кинокартины не демонстрируют. Протестов в случае долгого отсутствия кинокартин лагерники не устраивали, но то, что в каждом отчете и практически в каждом акте инспекторской проверки речь шла о показах фильмов или об отсутствии киносеансов, свидетельствует о важности этого вопроса, о его влиянии на атмосферу в среде заключенных.

Так, в отчете о проделанной работе культурно-воспитательного отдела Обского ИТЛ за первый квартал 1948 г., подписанном майором Лембриковым, с плохо скрываемой досадой говорится о том, что «единственная кинопередвижка сгорела во время пожара, а новая была получена только в начале квартала».

Интересно, но буквально через полтора года, докладывая в ГУЛАГ о состоянии лагерного хозяйства Обского ИТЛ по итогам работы 1949 г., и. о. начальника Строительства 501 майор Самодуров отмечает: «Для обслуживания заключенных имеется кинобаза, при которой имеются 10 кинопередвижек, закрепленных непосредственно за лаготделениями». Таким образом, констатируется тот факт, что в реальности кинобаза ликвидирована не была, ее вместе с киноаппаратами передали в Обский лагерь. Подобное перемещение материальных ценностей и штатных единиц из состава Северного управления на баланс подотчетных ему лагерей в архивных документах можно зафиксировать неоднократно. Судя по всему, такая операция рассматривалась как вариант оптимизации (перераспределения) расходов между аппаратом Северного управления и входившими в его состав исправительно-трудовыми лагерями.

В Енисейском лагере первые полгода работы ушли на перемещение личного состава, материалов и техники к месту строительства восточного крыла Трансполярной магистрали. Перемещение происходило по линии Ямало-Ненецкий автономный округ — Красноярский край. К ноябрю 1949 г. в лагерных пунктах на будущей трассе развернулась реальная работа, однако трудности начального периода стройки присутствовали в полном объеме.

В середине 1950 г., инспектируя лагерные пункты Строительства 503, заместитель начальника Северного управления подполковник Боровицкий докладывал в отчете на имя начальника ГУЛАГа МВД СССР генерал-лейтенанта И. Долгих: «На всех лагерных пунктах проводится первоочередное обслуживание отличников и передовиков производства кино и другими культурно-массовыми мероприятиями. Кинофильмы демонстрируются для заключенных не менее 2–3 раз в месяц. За отчетный период дано 1372 киносеанса. Были продемонстрированы кинокартины: “Константин Заслонов”, “Сельский врач”, “Ошибка инженера Кочина”, “Пржевальский”, “Крейсер “Варяг”, “Кубанские казаки”, “Далеко от Москвы”, “Честь и слава”, “Стальной солдат”, “Алитет уходит в горы”, “На арене цирка” и другие, всего 30 кинокартин».

Впрочем, тот же подполковник Боровицкий, уже в статусе начальника Северного управления ИТЛ в январе 1951 г., в подписанной им «Докладной записке о состоянии и работе лагерного сектора за 1950 г.» констатирует: «Крупнейшим недостатком культвоспитработы является неорганизованность, необеспеченность показа кинокартин, не только на отдаленных, но и на близрасположенных к Управлению колоннах».

В каждом отчетном документе, где оценивалось качество культурно-воспитательной работы, упоминалось о деятельности «кинопередвижек» и проведенных киносеансах. В случае, если кино в зонах в течение нескольких месяцев не демонстрировалось, проверяющие обязательно упоминали об этом как о негативном факте.

В докладе на имя начальника Главного управления лагерей железнодорожного строительства Ф. Гвоздевского по итогам проверки Обского ИТЛ за первый квартал 1951 г. подчеркивалось: «Плохо поставлена работа кинопередвижек в отделениях, на л/п 9-го отделения кино-картины демонстрируются раз в 3–4 месяца, на л/п 4-го отделения не чаще одного раза в два месяца, а на некоторых лагпунктах 1-го отделения кино-картины не демонстрировались с августа 1950 г.»

На критику со стороны инспекции сотрудники культурно-воспитательного отдела постарались отреагировать оперативно. В 1952 г. в Обском ИТЛ «для обслуживания заключенных кинокартинами от КВО Управления работало 13 кинопередвижек: из них два аппарата стационарного типа, все кинопередвижки закреплены за киномеханиками и распределены по лагерным отделениям, киномеханики работают согласно графика, из расчета показа не менее 2-х, 3-х кинокартин в месяц на каждом лагерном пункте… для лучшего и полного охвата обслуживанием кинокартинами проживающих на околотках, станциях, при лаготделениях 1-го и 2-го ж/д районов работают два вагона-клуба, которые снабжены электростанциями», — говорится в докладе о работе Строительства 501 за первое полугодие 1952 г.

Заключенный Енисейского ИТЛ Василий Басовский о жизни в лагере близ Ермаково вспоминал: «Постановки или фильмы показывались каждый день, никаких ограничений для нас не было — хоть каждый день ходи».

В 1953 г., когда объемы работ на строительстве железной дороги Салехард — Игарка снизились, вновь встал вопрос о киносеансах в лагерных пунктах, уже в негативном свете. На собрании партактива Обского ИТЛ и Строительства 501 МВД СССР в январе 1953 г. отмечалось: «За последнее время все чаще и чаще стали поступать заявления от заключенных по поводу полного отсутствия культурно-воспитательной работы в лагпунктах. Или отмечается, что в некоторых лагерных пунктах прекратили демонстрацию кинокартин. Почти не поступают газеты и другая политическая литература».

Спад объемов строительно-монтажных работ повлек за собой снижение интенсивности культурно-воспитательного процесса, показ кинофильмов в лагерях оказался одним из самых верных индикаторов общего ухудшения качества работы культурно-воспитательных подразделений. И это положение вещей оказалось зафиксировано, в том числе и парторганизацией Строительства 501. Без кинокартин в зоне становилось особенно безрадостно и тоскливо.

В свою очередь, радиофикация колонн-лагпунктов на всем протяжении эволюции проекта считалась одним из значимых направлений деятельности культурно-воспитательных подразделений СУЛЖДС. В какой-то мере процесс оснащения радиоточками лагерных пунктов можно считать едва ли не фирменным знаком деятельности администрации Северного управления. Практически в каждом отчете о проделанной работе культурно-воспитательные отделы Северного управления и исправительно-трудовых лагерей поднимали тему радиофикации колонн. Вряд ли они акцентировали бы внимание на процессе оснащения лагерных пунктов радиоаппаратурой, если бы у них не оказалось на этом поприще заметных успехов.

В самом начале процесса строительства железной дороги радиофикация лагерных пунктов проводилась в ограниченных масштабах. В отчете за первый квартал 1948 г. по этому поводу есть следующая ремарка: «Руководство Управления по финансовым соображениям приняло решение в 1948 г. не производить в дальнейшем радиофикацию колонн, поэтому этот вопрос остается открытым до 1949 г.».

В том же отчете в разделе «Производственно-массовая работа» упоминается о строительстве важнейшего объекта — моста через реку Воркуту. В ходе обеспечения этого процесса сотрудники культурно-воспитательного отдела наряду с ежедневной раздачей передовикам вымпелов и красных кисетов, организовали на месте работ радиогазету.

Таким образом, из отчета следует, что в каких-то (видимо, скромных) объемах радиофикация все-таки проводилась еще в 1947 г., а в 1948 г. уже имелись возможности по созданию радиопередач. Подтверждает это и еще один фрагмент из доклада, уже за второе полугодие 1948 г. В нем говорится, что, в соответствии с приказом МВД № 349 от 18.08.1948 г., в лагерях была проделана работа по проведению «смотра организации труда и использования механизмов». Выполняя приказ, культурно-воспитательный отдел развернул работу непосредственно в лагпунктах (колоннах), в цехах и мастерских. Культурно-воспитательные части лагпунктов организовали 167 «смотровых комиссий», в которых участвовало 882 человека, провели 267 совещаний, на которых присутствовало в общей сложности 14 574 заключенных, «в проводимых беседах, наглядной агитации, стенной печати и радиопередачах освещался ход смотра».

Таким образом, радио в 1948 г. в некоторых лагерных пунктах вдоль трассы Трансполярной дороги уже работало. Впрочем, возможно, имелось в виду радио в здании штаба стройки в поселке Абезь.

Поэтапно в 1949–1951 гг. значительную часть лагерных городков на Трансполярной дороге радиофицировали. Масштабный процесс радиофикации начался в 1949 г. В докладной записке на имя заместителя начальника ГУЛЖДС генерал-майора Буянова говорится, что за первое полугодие 1949 г. в лагерях было установлено 150 радиоточек.

К 1951 г. радиофикация достигла больших масштабов по всей трассе Трансполярной магистрали. Сметой расходов на культурно-воспитательную работу в 1951 г. была предусмотрена закупка 300 репродукторов «Рекорд» на сумму в 9000 рублей.

В докладе о культурно-воспитательной работе в Обском лагере за первое полугодие 1952 г. говорилось, что «радиообслуживание заключенных обеспечивается через стационарные радиоузлы и на отдельных лагерных пунктах через радиоприемники, радиоприемники установлены за зонами, и трансляцию проводят сотрудники КВЧ».

В «Докладе о культурно-воспитательной работе среди заключенных Северного управления ИТЛ и Строительства 503 за первое полугодие 1952 г.» и. о. начальника КВО Северного управления ИТЛ и Строительства 503 старший лейтенант Колегов, в частности, сообщает, что на 21 лагпункт имеется: «…радиоузлов — 10, радиоприемников — 30, радиорепродукторов — 158». Несомненно, это внушительная цифра. Простой арифметический расчет показывает, что в среднем на каждый лагпункт приходилось как минимум семь репродукторов.

По вопросу значения радио в лагерной жизни сами заключенные фактически не высказывались, по крайней мере, в их мемуарах радио (в отличие от просмотра кинофильмов и чтения книг) практически не упоминается. На прямой вопрос о том, звучало ли в лагпункте радио, бывший заключенный Енисейского лагеря Александр Сновский ответил: «Радио помню, по нему шла музыка, песни очень плохого качества, изредка какие-то пропагандистские программы, еще объявления передавали».

Наличие библиотек в лагере и соответствующего фонда политической, художественной, учебной, технической литературы предусматривалось действующими нормативными актами, в частности, пунктом «е» главы I «Положения о культурно-воспитательной работе в исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД» от 17.04.1940 г.

Заинтересованность в библиотеках проявляли как сотрудники культурно-воспитательных отделов (частей), так и заключенные. С одной стороны, для налаживания библиотечной работы и внесения соответствующего раздела в свои многостраничные отчеты культурно-воспитательным отделам требовалось приложить не так уж много усилий. В лагерном пункте, к примеру, надо было найти сравнительно небольшое помещение и соорудить полки для книг. В свою очередь книги поставлялись как централизованным порядком — по разнарядке ГУЛАГа, так и закупались исправительно-трудовыми лагерями по прямым договорам с торговыми организациями.

Первое упоминание о лагерных библиотеках встречается в докладе начальника КВО СУЛЖДС капитана Бейера по итогам работы в первом квартале 1948 г. В частности, он упоминает о получении из Москвы, из Госфондлита 500 книг. Из полученной литературы сотрудники отдела сформировали четыре передвижные библиотеки и отправили их в колонны на трассе строящейся дороги.

В докладе «О культурно-воспитательной работе среди заключенных Северного Управления лагерей и железнодорожного строительства МВД СССР за второе полугодие 1948 г.», подписанном и. о. начальника КВО СУЛЖДС капитанам Ширгиным, о библиотеках говорится следующее: «За последний квартал увеличился поток посылок, в которых приходит художественная литература и журналы, часть из них заключенные сдают в общественное пользование, создавая общественные библиотеки, таких библиотек только по 1-му отделению 5, по 40–50 книг каждая, по ОЛПу у Котласского мостозавода библиотека насчитывает 194 книги, из них 76 книг внесено заключенными. По 6-му лесному отделению создана библиотека в количестве 74 книг и т. д. Библиотеки среди заключенных пользуются большим уважением и популярностью, но то наличие политической и художественной литературы, которое мы имеем сейчас, далеко не удовлетворяет запросы и нужды заключенных».

Таким образом, в отчетных документах Северного управления ИТЛ на заре создания регионального лагерного объединения зафиксировано, что библиотеки организовывались как централизованно из книг, закупленных КВО, так и методом «народного» волеизъявления. Книжный фонд во многом сформировался самими заключенными, передававшими в него издания из «личных библиотек».

Стоит также отметить, что в первых отчетах о проделанной КВО культурно-воспитательной работе (за 1948 г.) нет точной статистики по наличию библиотек и количеству книг, но уже в документах 1949 г. такие данные появляются.

О том, что библиотеки в этот хронологический промежуток создаются в лагпунктах в массовом порядке, прямо говорится, в частности, в докладе «О состоянии лагерного хозяйства Обского ИТЛ МВД СССР за 1949 г.», подписанном начальником лагеря майором Самодуровым. Начальник Обского ИТЛ сообщает следующее: «В 1949 г. во всех подразделениях строительства были созданы библиотеки политической и художественной литературы. Необходимо отметить большой недокомплект художественной и политической литературы на колоннах строительства. По табельной положенности необходимо иметь не менее одной книги на каждого заключенного, что должно составить около 50 000 книг. Строительство же имеет пока в наличии только 1960 книг политической литературы и 8961 книгу художественной литературы… интерес к чтению художественной и политической литературы у заключенных очень большой».

В дальнейшем вопрос с обеспечением лагерных библиотек действительно решится положительно. Об этом свидетельствуют как цифры отчетов о проделанной работе, так и отзывы заключенных, которые выступали в роли читателей и живо интересовались текущим фондом периодической печати и книг, новыми поступлениями.

Проблему нехватки книг согласно «табельной положенности» в Енисейском исправительно-трудовом лагере продолжали решать всеми доступными способами. Только за четыре месяца 1951 г. на Строительстве 503 создали 42 библиотеки с общим количеством книг более 20 000 экземпляров.

И все же в докладе на имя начальника ГУЛЖДС генерал-майора Ф. Гвоздевского от 15 января 1951 г. и. о. начальника Обского ИТЛ подполковник Боярский отмечает: «На всех лагпунктах имеются небольшие библиотеки, книг недостаточно, и обмен их производится редко».

Лагерники по мере возможности пользовались библиотечными фондами. Серго Ломинадзе, заключенный Енисейского ИТЛ, вспоминает: «В Ер-маково было много книг, там даже была библиотека на лагпункте. Помню, читал там “Сагу о Форсайтах”».

К 1952 г. на строительстве насчитывалось значительное число библиотек, в которых находилось несколько десятков тысяч томов книг. В Енисейском ИТЛ на 1 июля 1952 г. на балансе находились: одна библиотека стационарного типа и 21 передвижная библиотека. В библиотеках имелось 30 000 томов книг, в том числе 20 000 экземпляров художественной литературы. Действующих читателей числилось 6826 человек. За первое полугодие 1952 г. в лагерных пунктах Енисейского лагеря провели 24 читательские конференции по книгам С. Бабаевского «Свет над землей», К. Федина «Первые радости», В. Василевской «Песнь над водами».

В целом библиотечная работа в Северном управлении находилась на достаточно высоком уровне. У заключенных имелись неплохие возможности по получению книг из библиотечного фонда, чем они пользовались по мере необходимости.

Спортивные мероприятия в лагерях Северного управления строительства Трансполярной железной дороги проводились изначально, с момента организации первых лагпунктов. Спортивные состязания вызывали большой интерес у заключенных, которые ходатайствовали перед руководством о расширении как материально-технической базы для занятий спортом, так и о проведении соревнований. По крайней мере, с каждым годом материальное обеспечение занятий спортом увеличивалось.

Удостоилась похвалы в докладе за второе полугодие 1948 г. культурно-массовая секция Котласского мостозавода, где действовали четыре баскетбольные команды и две волейбольные, обеспеченные спортивной формой. «В течение квартала было проведено 14 встреч по волейболу и 62 встречи по баскетболу. Здесь же по инициативе культурно-массовой секции организован каток и изготовлено 12 пар коньков».

Как только ситуация стабилизировалась и подразделения перестали «бежать» вперед, отрываясь от своих производственных баз, и приступили к работам по достройке стационарных объектов на станциях железной дороги, по доводке насыпи до технических норм, в трассовых колоннах стали организовываться спортивные мероприятия.

Качественное улучшение спортивной работы произошло к 1951 г. К примеру, в докладной записке «О проведенной политмассовой и культурно-воспитательной работе среди заключенных Обского ИТЛ и Строительства 501 за первое полугодие 1951 г.» за подписью начальника политотдела исправительно-трудового лагеря капитана Любаева и начальника культурно-воспитательного отдела майора Лобанова отмечается: «Во всех лагерных пунктах имеются волейбольные площадки, на ряде лагпунктов футбольные площадки и спортивные снаряды, заключенные проявляют большой интерес к играм. Например, на 7-м лагпункте в день открытия спортплощадки участвовало 3 футбольные команды, 6 волейбольных, 6 городошных команд, играл духовой оркестр самодеятельности лагпункта».

Судя по аналогичному отчету о проделанной работе за первое полугодие 1951 г. за подписью начальника культурно-воспитательного отдела Енисейского ИТЛ майора Голубева, дела в области спорта постепенно налаживались и в этом исправительно-трудовом лагере. В отчете сообщалось: «В период подготовки лагерных подразделений к осенне-зимнему сезону культурно-массовые секции во всех колоннах и лаг-пунктах оборудовали волейбольные площадки. На лагпунктах № 2 и № 6 сами сделали волейбольные мячи и сетки».

Ситуация со спортом в лагпунктах, согласно отчетам культурно-воспитательных отделов исправительно-трудовых лагерей, улучшалась и на протяжении следующего, 1952 г. В докладе «О культурно-воспитательной работе за 1-е полугодие 1952 г.», подписанном начальником Северного управления ИТЛ и Строительства 503 подполковником Боровицким и и. о. начальника КВО ст. лейтенантом Колеговым, в частности, приводятся такие данные: «Культурно-массовая секция лагпункта № 6 принимала активное участие в организации культурного досуга заключенных, по инициативе этой секции проведено 5 шахматных турниров… в выходные дни и свободное от работы время на лагпункте № 6 проводятся различные массово-спортивные игры. Волейбольная команда этого лагпункта, выступая в день слета отличников и передовиков производства, заняла первое место среди волейбольных команд 3-го отделения».

И все же говорить о спорте как о ключевом направлении деятельности культурно-воспитательной работы не приходится. Спортивно-физкультурная деятельность не получила сколько-нибудь серьезного развития в лагерях на строительстве Трансполярной железной дороги.

Отчасти это можно связать с особенностями проекта. Основные подразделения Северного управления лагерей — колонны по возведению насыпи и укладке железнодорожного пути, бригады лесорубов — работали в условиях постоянного движения вперед, в направлении на Мыс Каменный, а затем на Игарку. Перманентно возникали трудности с материально-техническим обеспечением строительства, соответственно и культурно-воспитательной работы, а значит, и спортивных занятий. Сыграл свою роль и субъективный фактор. На всех этапах эволюции проекта прослеживается тенденция, в соответствии с которой руководители Северного управления ИТЛ Барабанов, Боровицкий, Самодуров благоволили к такому виду досуга, как художественная самодеятельность, театральные постановки, поддерживая в первую очередь театр Северного управления лагерей, а после его ликвидации — творческие коллективы заключенных. Спорту как направлению культурно-массовой деятельности они уделяли гораздо меньше внимания.

Джаз и оперетта в жизни «Мертвой дороги»

Развитие художественной самодеятельности в лагерях Северного управления лагерей железнодорожного строительства в соответствии с «Положением о культурно-воспитательной работе в ИТЛ и ИТК НКВД» считалось одним из существенных направлений деятельности КВО-КВЧ. И хотя эта сфера приложения сил сотрудников культурно-воспитательных отделов лагерей и частей лагерных пунктов не находилась под таким пристальным вниманием руководства, как политмассовая или производственно-массовая работа, она также являлась важным показателем активности КВЧ и лагерных культорганизаторов.

Сложной задачей в деле налаживания культурно-массовой работы в лагерях СУЛЖДС оказался вопрос создания стационарных объектов, которые бы подошли для организации этого вида деятельности, а также соблюдение всех идеологических требований и канонов при проведении досуговых мероприятий.

При развертывании культурно-массовой работы, в процессе создания творческих коллективов и кружков художественной самодеятельности особое внимание культурно-воспитательные подразделения обращали на подбор репертуара и составление концертных программ. Они должны были направлять работу артистов так, «чтобы постановка, спектакль, концерт являлись не только мероприятием обеспечения культурного досуга заключенных, но и одновременно отражали силу и могущество Советского государства, героические трудовые подвиги советского народа, воспитывали бы у заключенных любовь к труду, мобилизовали их на выполнение и перевыполнение плановых заданий», — отмечается в отчете Обского лагеря за первое полугодие 1952 г.[73]

Программы концертов разрабатывались культурно-воспитательным отделом, утверждались политотделом Северного управления «с обязательной визой Окружного Гос. ЛИТО».[74] Наряду с классическим репертуаром (пьесы, песни, стихи) в работе кружков художественной самодеятельности использовался и местный материал — сцены из производственного процесса и лагерной жизни заключенных, при этом «культурно-воспитательный отдел и его части строго следили за подбором репертуара, вели решительную борьбу с протаскиванием на сцену халтуры, вульгарщины, безыдейности».

Организационной базой для работы коллективов художественной самодеятельности становились клубы и культуголки в лагерных пунктах на трассе строящейся железной дороги.

Культуголки в лагерных зонах волей-неволей становились достаточно оживленным местом. Основное время пребывания заключенных в лагере протекало в бараках и столовых (не считая работы на основном производстве). Однако большая скученность, невозможность остаться в одиночестве и сосредоточиться подвигали лагерников к тому, чтобы найти хоть какое-то место для уединения. Для этой цели в определенном смысле подходили культуголки, совмещенные с лагерной библиотекой. Здесь лагерники могли написать письмо домой, почитать газеты и журналы, просто отвлечься на несколько минут от жестокой реальности. Заключенные, которые имели какие-нибудь таланты, писали заметки в стенгазеты, оформляли плакаты с наглядной агитацией, осваивали музыкальные инструменты и репетировали номера для предстоящих концертов художественной самодеятельности, а также играли в шашки, шахматы и домино.

В качестве положительного примера работы «очага культуры» отчеты указывали на культуголок лагпункта № 31 строительного отделения № 3: «Культуголок оборудован достаточным количеством столов и стульев, всегда имеются свежие газеты, журналы, небольшая библиотечка. На специально отведенном столе имеется чистая бумага, чернила, чтобы заключенные могли написать письмо. При культуголке организован кружок художественной самодеятельности, который только в марте организовал 6 выступлений».

Начальник культурно-воспитательного отдела Обского ИТЛ майор Лембриков более критично оценивал ситуацию в расположении лагпунктов исправительно-трудового лагеря. Судя по отчету КВО лагеря за первый квартал 1948 г., работа по созданию творческих коллективов из числа заключенных находилась в этот момент в зачаточном состоянии: «В некоторых колоннах в январе месяце организовались кружки художественной самодеятельности. Из числа лучших участников-исполнителей художественной самодеятельности создана концертная бригада КВО, которая за отчетный квартал дала 31 концерт и обслужила 4347 человек. Неудовлетворительная постановка культурно-массовой работы объясняется отсутствием необходимых материальных ресурсов для развертывания этой работы».

В апреле 1948 г. в культурной жизни СУЛЖДС произошло примечательное событие — состоялось открытие первого в лагерном объединении клуба. Культурный объект общей площадью 1090 м2 построили на территории авторемонтного завода в поселке Абезь. Как сообщалось в отчете культурно-воспитательного отдела Северного управления ЛЖДС по итогам работы за первый квартал 1948 г., «открытие клуба состоялось 2 апреля. Были подведены итоги работы за март, отмечены премированием лучшие производственники, силами художественной самодеятельности поставлен большой концерт. При клубе работают джаз-оркестр и хоровой кружок».

По состоянию на второе полугодие 1948 г. в Северном управлении лагерей железнодорожного строительства, согласно официальной статистике, насчитывалось 70 клубов и культуголков. В лагерях действовало 96 кружков художественной самодеятельности, силами которых за год КВЧ организовали 624 спектакля, концерта и вечера. На строительстве Трансполярной железной дороги в этот момент трудилось 44 870 заключенных, сосредоточенных примерно в 80 лагпунктах (их количество в течение года менялось. — Примеч. авт.).

Особенно активно развивалась в Северном управлении ИТЛ МВД художественная самодеятельность после 1950 г., когда закрыли Театр Северного управления строительства.

Согласно отчету о деятельности КВО Обского ИТЛ за первое полугодие 1952 г., в лагере работало около 30 кружков художественной самодеятельности, которые организовали 325 концертов.

В Енисейском ИТЛ в первом полугодии 1952 г. в 22 лагпунктах работал один клуб и 16 культуголков, действовало 28 кружков художественной самодеятельности. На лагпунктах № 1 и № 15 заключенные участвовали в репетициях и выступлениях в составе двух домровых оркестров, на лагпункте № 6 имелся духовой оркестр. Всего за первое полугодие 1952 г., согласно отчету КВО исправительно-трудового лагеря, силами художественной самодеятельности в лагпунктах организовали 286 концертов.

При проведении культурно-массовых мероприятий в отношении заключенных действовал принцип избирательности в предоставлении культурных благ. В отчете КВО Енисейского ИТЛ за первое полугодие 1952 г. указывается, что «на всех лагерных пунктах проводится первоочередное обслуживание отличников и передовиков производства кино и другими культурно-массовыми мероприятиями».

Объем культурно-массовых мероприятий варьировался в зависимости от лагпункта и периода развития строительства. По воспоминаниям заключенного Енисейского ИТЛ Серго Ломинадзе, в лагпункте, где он находился (ОЛП Ермаково, 1951–1952 гг.), культурных мероприятий практически не проводилось: «В зоне у нас ни театра, ни кино, естественно, не было, но мы занимались своей самодеятельностью. Раздобыли аккордеон, какую-то программу делали».

Основной проблемой в деле развертывания творческой активности самодеятельных коллективов на начальном этапе их работы оказалась слабая материально-техническая база клубов и культуголков лагпунктов. В дальнейшем ситуация со снабжением музыкальными инструментами и другим имуществом, используемым в работе коллективов художественной самодеятельности, постепенно выправлялась, но решить ее окончательно оказалось не под силу.

Наряду с самодеятельными творческими коллективами в Северном управлении железнодорожных лагерей действовало и профессиональное культурное учреждение — Театр Северного управления строительства, именно так именовался он в афишах, приглашающих на его представления.

Театр стал подлинной достопримечательностью стройки. В воспоминаниях, оставленных заключенными, он неизменно фигурирует как один из самых ярких феноменов в период строительства магистрали. В первую очередь это объясняется уникальным по составу коллективом театра, его зрелищными и запоминающимися постановками.

По свидетельству ряда исследователей, в театре в разное время работали знаковые личности для отечественной музыкальной культуры. Так, в книге историков из г. Игарки утверждается: «В Абези отбывал свои немыслимые сроки будущий главный дирижер эстрадно-симфонического оркестра Всесоюзного радио и телевидения Юрий Силантьев. В театре работал композитор Зиновий Бинкин, тоже политзаключенный. Позднее он — известный музыкант, прославивший отечественный джаз. Два князя — Оболенский и Болховский — были украшением труппы».[75]

Упоминает о Юрии Силантьеве и артист Театра Строительства Юсуф Аскаров в письме в Игаркский музей: «Театр 501–503 стройки МВД. Симфонический оркестр — 35 классных музыкантов под руководством Ю. Силантьева, будущего главного дирижера оркестра Всесоюзного радио и Центрального телевидения».

Что касается легенды отечественной эстрадно-симфонической музыки Юрия Силантьева, то никаких сведений относительно его пребывания в Обском или Енисейском лагере обнаружить не удалось, известно лишь, что он в 1940–1947 гг. работал в Ансамбле песни и пляски НКВД СССР как скрипач и дирижер. Теоретически он мог в 1947 г. выступать в составе Театра Северного управления, но в реальности это маловероятно.

Сведения о Бинкине, Оболенском, Болховском, а также о Топилине (первом аккомпаниаторе Давида Ойстраха), других известных актерах, музыкантах и режиссерах в связи с их нахождением в лагерях на строительстве Трансполярной дороги неоднократно встречаются в воспоминаниях бывших заключенных. О некоторых из них есть и упоминания в отчетных документах СУЛЖДС. Большинство представителей творческой интеллигенции находилось в заключении в соответствии с приговорами суда по различным пунктам статьи 58 УК РСФСР, которая, как известно, предусматривала наказание, в том числе и за измену Родине, терроризм, шпионаж и т. д. Например, Всеволод Топилин получил срок за то, что во время Великой Отечественной войны, будучи в составе одной из частей московского ополчения, попал в плен, а затем согласился участвовать в работе фронтовых концертных бригад вермахта, аккомпанировал на фортепьяно в немецких офицерских клубах.

Литературным сотрудником театра какое-то время трудился бывший армейский разведчик, писатель и публицист, автор приключенческой книги «Наследник из Калькутты» Роберт Штильмарк. Свою замечательную книгу он, впрочем, создавал не во время работы в театре, а в драматический момент пребывания в таежном лагерном пункте, где его на написание «шедевра» под двумя авторскими фамилиями подвигнул матерый уголовник и по совместительству бригадир Василевский. «Соавтор» Штильмарка хотел преподнести в дар руководству, а желательно самому Сталину, увлекательный роман, таким образом получив преференции за яркое творческое проявление и в конечном счете сократить, по возможности, лагерный срок.

Десятки известных в богемных кругах артистов, музыкантов, писателей, журналистов, представителей других творческих профессий, которые по разным причинам попали на объекты Строительств 501, 503, прошли через коллектив лагерного театра.

Многим из этих людей в жестоких условиях лагеря, в ситуации несвободы, серьезных физических нагрузок, других тягот и лишений пришлось заниматься творчеством, создавая на сцене сложные художественные образы, обращаясь к эстетическим чувствам публики, состоявшей из осужденных строителей магистрали, сотрудников лагерной администрации, представителей местного населения.

Решение об организации на стройке театра принял начальник Северного управления лагерей Василий Барабанов. Именно о Барабанове неизменно вспоминают очевидцы, когда речь заходит о деятельности театра. Заключенный поэт Лазарь Шерешевский вспоминал: «Начальник Строительства 501 Василий Арсентьевич Барабанов и новый начальник политотдела Панфилов считали театр очень нужным учреждением, не позволявшим многочисленным вольнонаемным сотрудникам затосковать и спиться в мрачной обстановке полярных ночей, неустроенного быта и лагерных нравов, а также осуществлявшим культурное обслуживание десятков тысяч заключенных». Такими, по свидетельству очевидцев, оказались мотивы создания лагерного театра.

Принципы организации и содержание деятельности театра Северного управления лагерей противоречили ряду нормативно-методических указаний МВД СССР. В июле 1946 г. была принята директива № 187 МВД СССР «Об организации и использовании ансамблей, театральных трупп и концертных бригад из заключенных в исправительно-трудовых лагерях и колониях». В ней отмечалось, что «вольнонаемные работники совместно с заключенными участвуют в организованных ансамблях, театральных труппах, концертных бригадах и т. д. Имеют место выезды заключенных, работающих в театральных коллективах, с концертами и постановками за пределы лагерей и колоний. Такое положение нельзя признать нормальным. Впредь запрещается в театральные коллективы, состоящие из вольнонаемных, включать заключенных, а также не допускать выездов за пределы лагерей и колоний театральных коллективов, состоящих из заключенных».

Несмотря на прямой запрет по организации объединенных театральных коллективов, театр учредили в 1947 г. на станции Абезь (первый штаб строительства Трансполярной магистрали), создав труппу как из числа вольнонаемных работников, так и заключенных. Формирование коллектива происходило на базе театра Печорской железной дороги, который, в свою очередь, образовался еще в 1943 г., а в 1948 г. отметил свое пятилетие юбилейным спектаклем.

«Театр заключенных — так неофициально среди абезьцев назывался Дом культуры постройкома. Широкий фронтон здания украшал большой портрет Иосифа Виссарионовича Сталина в светлом кителе, с перекинутым через левую руку темно-синим плащом. Он был изображен в полурост на фоне зеленых полей, широких долин и заводских промышленных окраин. Понизу шел текст: “Широка страна моя родная”. Кроме официального и неофициального названия, театр назывался также центром культурной и воспитательной работы абезьской молодежи и вообще всех вольных жителей. В нем проводились различного рода культурно-массовые мероприятия, конференции, слеты, поселковые собрания, митинги и так далее», — так описывает в своих воспоминаниях помещение театра в «абезьский» период его работы бывший охранник Владимир Пентюхов.[76]

Всего в театре работало более 200 человек, административное руководство составили вольнонаемные специалисты. В состав труппы (состоявшей преимущественно из заключенных) влились и актеры, и театральные специалисты (осветители, механики и т. д.). «Театр, с разрешения Барабанова, имел право брать в труппу людей из колонн и лагерных пунктов, если там среди заключенных попадались артисты, музыканты, художники и вообще все, кто мог быть нужен театру, вплоть до осветителей и бутафоров. У директора театра Алексеева и начальника политотдела Панфилова были бланки так называемых спецнарядов, на которых красным карандашом была подпись Барабанова, а дальше был карт-бланш, куда дирекция театра имела право вписывать фамилию заключенного, которого забрали из колонны в театр (из пересылки в том числе)», — вспоминал Лазарь Шерешевский.[77]

Труппа театра сформировалась на основе разных направлений сценической деятельности: «Театр этот был очень большой, там было более 200 человек. Один только симфонический оркестр насчитывал 33 человека. Был хор, был балет. Собственно, театр состоял из 3-х творческих групп: основная группа была, так сказать, музыкально-драматическая, на основе оперы и оперетты, была небольшая группа собственно драматическая, которая ставила пьесы, и была группа эстрадная».[78]

Художественным руководителем и главным режиссером театра назначили заслуженного артиста Коми АССР А. Алексеева. Большую творческую работу вели заключенные, бывшие «звезды» московских и ленинградских сцен. По словам Лазаря Шерешевского, «Руководителями театра 501-й стройки были Алексей Моров и Леонид Оболенский. Алексей Григорьевич был зав. художественной частью, а до этого он был крупным журналистом в «Правде» — работал в отделе искусств при Михаиле Кольцове. Моров знал всех артистов, художников Москвы, Ленинграда, знал практически всю театральную страну. Завадского из Ростова в свое время вытаскивал. Иогельсона он лично вытащил из колонны, потому что помнил по предвоенным постановкам в Радловском театре».

Главный художник театра, трагически погибший в Енисейском лагере в 1951 г. Дмитрий Зеленков, в письме домой рассказывал: «Весной 1948 г. оказался я в заполярном Урале (пос. Абезь), где довольно быстро попал в театр. В течение одного года в театре этом я занял очень прочную позицию. Работать приходилось очень много. За 1 год я оформил более 10 спектаклей.

Работы мои высоко ценились, и я пользовался всеми благами, возможными в нашем положении».[79]

Когда штат театра перевалил за две сотни человек, структуру учреждения реформировали. Весь большой коллектив разделили на три группы — драматическая труппа, музыкально-драматическая (оперетта) вместе с симфоническим оркестром и эстрадная — джаз-ансамбль. В афишах учреждение скромно именовалось Театром Управления строительства.

Театр по возможности снабжали инвентарем, мебелью, тканью, красками, различными подсобными материалами. Актерам старались создать приемлемые условия для жизни и творчества. Вспоминал актер театра Леонид Юхин: «Людей селили в спецбараки. Семейным парам предоставляли отдельную комнату, с отсутствием двухэтажных нар. Питались не из общего котла. Отсутствовала лагерная униформа. Ведущим актерам приказали пошить костюмы, из не особо дорогого материала, но приличного. Все ходили в этих костюмах. На юбилей театра разрешили водку заключенным принести, буфет организовали».[80]

Репертуар театра на первом этапе его существования (1947–1949 гг.) составляла в основном советская драматургия — «Человек с того света» В. Дыховичного и М. Слободского, «Вас вызывает Таймыр» А. Галича, «Жили три друга» А. Успенского, лучшие опереточные вещи тех лет — «Свадьба в Малиновке», «Холопка», «Одиннадцать неизвестных», а также классика оперетты — «Летучая мышь», «Голубая мазурка».

В 1949 г. в театре кипела и сценическая, и закулисная жизнь. Актерам стали выдавать в качестве дополнительного питания молоко (неслыханная роскошь для полярных широт), а в вольнонаемном руководстве труппы вызрела остросюжетная интрига — в программках спектаклей наряду с упоминанием режиссера-постановщика В. Алексеева (беспартийного) появилась строка: «художественный руководитель П. Раннев». Последний, будучи членом партии, «пробил» в политотделе себе громкий пост, хотя участие в постановках принимал только как актер.

Непосредственно на трассе деятельность театра в полной мере развернулась в конце 1947 г. В начале 1948 г. артисты театра впервые выехали на «гастроли» по лаггородкам Трансполярной магистрали. Как вспоминает бывший заключенный Обского лагеря Лазарь Шерешевский, «весна 1948-го года началась примерно в конце мая, нас посадили в 2 железнодорожных (товарных, разумеется) вагона и повезли по построенной части железной дороги обслуживать расположенные вдоль этой железной дороги лагеря, колонны заключенных. Там, где кончалась железная дорога, мы ездили на самосвалах, а то и ходили пешком со своим реквизитом, со своими инструментами, обслуживая лагерные колонны, поэтому нашей группе, которая прошла весь путь от Абези до Лабытнанги в сущности пешком, вся эта трасса была очень хорошо знакома».[81]

Артисты в 1948–1949 гг. ездили со своей программой по всей трассе строящейся дороги, вылетали на далекие «точки», где зимовали изыскатели и геологи, выступали перед жителями северных городов и рабочих поселков.

В последние месяцы 1948 г. театр побывал за полярным кругом в п. Новый Порт, куда железную дорогу так никогда и не провели. От этих «гастролей» у Лазаря Шерешевского остался тяжелый осадок: «Наша эстрадная группа в самом конце ноября 1948 г. была посажена на самолет ЛИ-2 и отправлена для обслуживания заключенных прямо в Новый Порт. Мы концертировали, живя в жутких совершенно землянках. Туда еще летом на лихтерах и баржах завезли заключенных по Обской губе. Трассу, конечно, еще никто там не строил. Какая там трасса! В Щучьем что-то начали. Но лагеря уже были. А в Новом Порту ни одного метра трассы не было проложено, готовили неизвестно что. И нас туда законопатили, там должны были держать две недели, а потом вывезти обратно в Абезь».[82]

Работа театра руководством стройки оценивалась положительно, заместитель начальника Северного управления В. Боярский в докладе по итогам обследования лагподразделений в декабре 1949 г. указывает: «Огромную работу по культурному обслуживанию заключенных провели бригады и джаз-ансамбль артистов Дома культуры (Театр Северного управления лагерей. — Примеч. авт.), концерты которых давали не только культурный отдых, но и служили стимулом для поднятия производительности труда».

В 1949–1950 гг. музыкально-драматическая труппа недолго, но с большим успехом работала в помещении городского театра Игарки. В Игарке произошел своеобразный курьез — местный театр не выдержал конкурентной борьбы в соперничестве с лагерным учреждением. «В то время, когда мы переехали в Игарку, там был городской театр имени Веры Николаевны Пашенной. Мы сыграли «Холопку» в первый же день приезда — и этот городской театр расформировали. Ни одного билета не смогли продать на их спектакли, а у нас не достать было билетов. У нас ведь была оперетта, джаз, драма. Весь репертуар был заполнен», — вспоминал заведующий литературной частью театра Лазарь Шерешевский.[83]

На сцене заполярного театра шли оперетты из репертуара прежних лет и были поставлены новые: «Запорожец за Дунаем», «Наталка-Полтавка», «Цыганский барон», сцены из «Лебединого озера», «Русалки».

Драматическая труппа продолжала работать над русской классикой — ставили «Последнюю жертву» А. Островского, «Двенадцать месяцев» С. Маршака, небольшие интермедии по рассказам А. П. Чехова, скетчи. Как отмечал Роберт Штильмарк, «в театре, бывало, давали по два спектакля в день: утром и вечером. Это требовало усиленных репетиций. Раньше других слабели артисты балета — сперва танцовщики-мужчины, потом и балерины. Заболевших ставили на УДП (усиленное дополнительное питание, в переводе на реалистический язык — “умрешь днем позже”), но это было столь слабым подспорьем, что театр и зрители несли потерю за потерей».[84]

Порой вокруг театра происходили абсолютно удивительные вещи. Однажды среди сваленного на берегу реки Игарки трофейного хлама заключенные актеры обнаружили не что иное, как сценический реостат Дрезденского оперного театра. Вывезенный по репарациям из Германии, он был по ошибке доставлен в Красноярск, а оттуда «сослан на север», где и был выброшен в утиль как ненужный мусор. Реостат вытащили и отремонтировали, через месяц он стал работать не хуже, чем в Дрездене. «Именно с помощью этого реостата и обыкновенных кулисных и осветительных устройств спектакль “Двенадцать месяцев” стал потрясающей сценической феерией. На глазах у зрителей волшебно расцветали фантастические цветы, а в их чашечках вспыхивали разноцветные огоньки под волшебную музыку, написанную заключенным композитором и пианистом (который сам и дирижировал в этом спектакле). Таяли на сцене льды над омутом и бежала ветровая рябь по озерному зеркалу, деревья зеленели, желтели и сбрасывали листву, снег устилал лесную опушку, и, пока маленькая падчерица, прекрасно сыгранная заключенной девушкой Леночкой, “кружила” по лесу в снежной метели, прежде чем начать свой монолог, театр бушевал от оваций…» — рассказывал очевидец постановки.[85]

Таких невероятных, непредсказуемых удач оказалось немало в истории БТТ (большого тюремного театра), как порой с горькой усмешкой именовали свое учреждение заключенные актеры.

Актеров и режиссеров театра время от времени направляли на общие работы, чтобы не забывали, к какому сословию они в данный момент принадлежат. Театральная труппа в полном составе выходила разгружать, таскать, строить. «Частенько поднимали ночью по сигналу аврала на разгрузку угля. Производилась она пудовыми лопатами с железнодорожных платформ в Абези, а в Игарке — с барж. После разгрузки требовалось еще «очистить габариты», то есть отбросать угольные холмы в сторону. В Игарке, разнообразия ради, поднимали театр на разгрузку леса, то бишь на катание балансов при лесной бирже. Бывали и срочные работы по лагерю, когда, например, после ночной пурги требовалось отвалить наметенные снежные горы от ограждения зоны. Расчистка этих снежных завалов требовала от артистов изрядного напряжения сил, хотя учитывалась по категории самых легких работ», — вспоминал позднее Роберт Штильмарк.[86]

Тем не менее театр продолжал укреплять свои позиции, в него вливались новые силы (прибывали очередные этапы), улучшалась материально-техническая база (при ликвидации театра гардероб и оборудование сцены потянули на невероятную сумму — 6 млн рублей). На актеров и режиссеров посыпались награды (некоторым заключенным снизили их гигантские сроки на шесть, а то и на восемь месяцев, а двум вольнонаемным дали заслуженных артистов Коми АССР).

Направленная в далекий поселок Ермаково драматическая труппа, между тем, практически не имела возможности плодотворно работать. Не нашлось приспособленного помещения, отсутствовали такие зрители, как в Игарке, но и там надеялись на лучшие времена, ожидая весной 1950 г. масштабного развертывания строительства.

Однако все обернулось иначе — вдохновителя театра, начальника Северного управления В. А. Барабанова отправили возглавлять другую великую стройку коммунизма — возведение Цимлянского гидроузла, а с театром, из забавы превратившимся в яркий и не всем угодный феномен, предпочли скоропалительно расправиться. Весной 1950 г., когда в Игарке шел генеральный прогон «Сильвы», театр попросту закрыли, а актеров разбросали по разным лагерным отделениям стройки. «Примечательной была преамбула к этому постановлению, вынесенному комиссией: «Признать театр Музкомедии Ансамбля КВО лучшим музыкальным театром в Красноярском крае…» Постановление заканчивалось пунктом о немедленном закрытии сего театра, ввиду создания излишнего авторитета заключенным исполнителям и т. д.».[87]

До момента расформирования администрации строительства Трансполярной магистрали в 1953 г. в структуре культурно-воспитательного отдела Северного управления сохранились лишь эстрадный ансамбль Зиновия Бинкина в г. Салехарде да небольшая драматическая труппа в п. Ермаково, занимавшаяся в основном концертами и одноактными постановками.

Сами актеры, да и многие зрители, называли этот театр «крепостным», но пока он действовал, неизменно давал убежище собранным под его крышей заключенным, вносил хоть какое-то разнообразие в монотонную и тяжелую жизнь остальных лагерников. Для артистов театр был настоящим спасением, на которое они вряд ли надеялись, попав в лагеря.

Работа таких учреждений ГУЛАГа, как театр Северного управления железнодорожных лагерей, лишний раз подтверждает, что нахождение человека на грани жизни и смерти, угроза деградации личности вызывает радикальные перемены в мироощущении человека, парадоксальным образом преображая творческие возможности личности.

В свою очередь те усилия, которые в силу сложившихся обстоятельств были вынуждены осуществлять заключенные актеры и режиссеры, реально помогали им выжить и достичь своеобразного творческого эффекта.

В то же время актеры, режиссеры и музыканты лагерного театра, несомненно, испытывали в своей борьбе за существование и своеобразное раздвоение личности, описанное в современной литературе, когда они, раскрывая заложенные в произведениях образы и символы, доносили до зрителя и некий иной смысл, прежде всего — свои индивидуальные переживания. «Параллельное бытие на подмостках сталинского официоза и наедине, за закрытыми дверьми мастерской, чаще протекало как бы согласно различным художественным законам».[88]

Особый колорит деятельности театра придавала зрительская публика. Можно с большой долей уверенности говорить о том, что других таких примеров столь теплой и искренней поддержки, которую оказывали заключенные актерам, привести сложно. Такой противоречивый, замешанный на ужасе лагерной жизни и стремлении человеческой души к светлому и чистому идеалу контакт между аудиторией и артистами, конечно, придавал дополнительный импульс работе театрального коллектива.

Руководство стройки позволяло творческому коллективу порой выходить за строго очерченные рамки правил и ограничений. Театр выступал не только на сценах лагерных клубов, артисты также выезжали на гастроли, побывав во всех близлежащих городах — Салехарде, Ухте, Игарке, Норильске.

В одном из своих писем домой главный художник театра Дмитрий Зеленков сообщал: «В начале августа опереточная часть нашего театра получила приглашение посетить г. Норильск — это еще дальше на север. За нами выслали комфортабельный пароход, я и гл. дирижер театра заняли каюту I-го класса и поплыли по волнам Енисея дальше на север. Поездка оказалась очень удачной — мы немножко нюхнули относительной свободы. Я всегда вспоминаю эту поездку с удовольствием. Полтора месяца гастролей с прекрасным питанием, очень уютным жильем, успехом у публики, стыдливыми взглядами некоторых дам, взволнованных, очевидно, видом моих черных вьющихся бакенбардов, которые время от времени почему-то появляются у меня, — все это вместе взятое составляет приятный материал для воспоминаний».[89]

По обрывочным данным трудно судить об эстетических достоинствах постановок театра Северного управления лагерей, о силе игры актеров и особенностях сценографии, качестве декораций и правдоподобии используемых в пьесах костюмов. Спектакли лагерных театров не претендовали на собственное слово в искусстве, не стремились и не могли изменить эстетическую реальность, но у творцов лагерной сцены присутствовала мощная квазиреалистическая энергия в силу абсолютной иррациональности ситуации, в которой оказались режиссеры и актеры творческих коллективов. Экзистенциональный характер их бытия в мире, где каждый день конкретный человек сталкивался с опасностью для жизни и регулярно — со смертью, не могла не придать особый колорит спектаклям и представлениям на лагерных театральных подмостках.