Армия жизни

От автора

Все герои этой истории имеют реальных прототипов — настолько реальных, что каждому из них я могу позвонить или написать письмо и получить письмо в ответ или услышать в телефонной трубке: «Здравствуйте!»

Хотя события, о которых вы узнаете сегодня, случились совсем недавно, для участников они уже далекое прошлое, так как дни нашей юности пролетают как мгновения. Но мгновения эти насыщены, как годы. Мы вырастаем, и нам кажется, что все, что случилось в юности, — пустяки, ерунда, безделицы, канувшие в Лету, — как и не было.

Вот почему эта пьеса — для взрослых.

Вспомним минуты своей юности, чтобы не потерять в памяти то, что потеряться не должно. Ведь наш нажитый житейский опыт часто оказывается продолжением опыта юности, только мы об этом забываем. Забываем, память приходит только в снах, но, проснувшись, мы уже не помним этих снов, как не помним самых горьких и сладостных дней своей юности.

Мы забываем и о том, что юность создала нас такими, какие мы есть, что чаще, чем даже мы думаем, мы повторяем и повторяем, ошибки нашей юности, мы верны высотам своей юности даже тогда, когда нам кажется, что главных высот своих мы достигли много позже.

Жизнь сложится такой, какой она получается сегодня: в пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет, когда вся жизнь еще впереди.

Вот почему эта пьеса — для подростков.

И еще одно обстоятельство заставило меня однажды рассказать эту историю. Скорее одно воспоминание.

Ранняя весна. Вечер. Сижу в гостях у друзей. Вдруг шум за окном, непонятные, крики, топот. Быстро куртку на плечи, в лифт — и вниз на улицу. По тротуару, оттеснив к стенам домов прохожих, идет колонна ребят в красно-белых шапках и такого же цвета шарфах. Впереди — какой-то парень, пятясь, дирижирует красно-белым зонтиком, и в такт взмахам колонна выкрикивает: «Спартак — чемпион», «Спартак — чемпион».

Так я впервые столкнулся с подростками, объединенными друг с другом непонятными для нас, взрослых, символами.

Футбольные фанаты были первыми. Вслед за ними появились другие команды, соединенные иной символикой: у одних были коротко сглаженные виски; другие отличали друг друга булавками, прикрепленными на курточках и джинсах; третьи поражали странной, не очень опрятной одеждой и таинственной поволокой, застилающей взгляд.

Я часто встречался, да и сейчас встречаюсь с ними — то в сумерках бульваров, то при свете дня, в своей редакции. И чем дольше я их знаю, тем больше и больше убеждаюсь: неважно, как сами ребята называют свои команды, какими словами и из каких языков определяют свое положение среди сверстников. Им очень важно, чтобы их заметили, отличили из толпы сверстников.

Но мы часто видим их как единую массу, не отличая одно лицо от другого. И это наше взрослое зрение подводит нас и мешает почувствовать протянутую нам навстречу руку. Чаще всего за помощью.

Вот что мне хотелось сказать перед тем, как начнется эта история.

«Волки»:

Миша, по кличке Арлекино. Андрей, по кличке Чиж.

Упырь.

Лешка.

Безымянные «Волки».

«Шарага»:

Никита Шиманов. Интер. Лена.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Одноклассницы и одноклассники Шиманова.

Взрослые:

Отец Чижа.

Мать Арлекино. Мать Лешки.

Майор милиции.

Журналист.

Действие первое

Журналист. Казалось, пора бы выкинуть это из памяти: мало ли с чем сталкивает журналистская профессия. Но, вспоминая сейчас эту историю, я все больше и больше убеждаюсь в том, что рассказать о ней — не прихоть или игра, а общественная необходимость, мой долг, моя обязанность.

Урок — школярское слово, но более точного слова не придумано. Для реальных прототипов эта история стала уроком, и я хочу, чтобы он стал открытым.

История эта началась поздней осенью, когда уже желтые листья покрылись первой изморозью. В тот вечер недалеко от стадиона, затихающего после одного из последних матчей сезона, схлестнулись болельщики двух команд: красно-белых и красно-синих. Первые называли себя «волками», вторые — «конями».

Где-то там, в глубине сцены, и происходит сейчас самое главное: в бликах света, в напряженной суете двигающихся фигур, в репликах, которые доносятся до нас сквозь шум, характерный для подобных происшествий. Голоса: «Вон того длинного держи!», «Бей „коней"!», «Алик, они здесь», «Упырь, без „волков"!», «Больноже, дурак!», «Арлекино, сюда!», «Так его!», «Вперед, „волки"!», «Атас, сзади!», «„Кони", за мной!» Как волны прибоем, выталкиваются из толпы на авансцену и вновь исчезают там, в глубине, наши главные герои. Выскакивает парень в куртке, красно-белом шарфе и такой же шапке. В руках у него — гроздь красно-синих, «вражеских» шапок. Он засовывает их под куртку. Голос из глубины: «Арлекино! Сюда!» Парень быстро исчезает в толпе. Вот выпрыгивает долговязый парень, тоже в нейлоновой куртке, таком же, каку первого, длинном красно-белом шарфе. Это Упырь.

Упырь (глупо улыбается, трогает пальцами зуб). Во врезал! Шатается! Ну, «конь», держись! (Бросается в пекло схватки.)

Еще один появляется тоже в таком же шарфе и шапке, Андрей Чижов — Чиж. Он кружится на месте, как в каком-то танце, делает резкие движения, которые должны обозначать его силу, ловкость и мощь, но не очень-то охотно возвращается туда, где крики, вопли и горячее дыхание дерущихся. Еще двое, пятясь назад, появляются на авансцене. В отличие от трех первых эти парни — в джинсах и аккуратных кожаных куртках; ни шарфов, ни шапок. Один угрюмый и спокойный — Интер, второй, напротив, живой в движениях, быстрый — Никита Шиманов.

Шиманов (возбужденно). Смотри… Я же тебе говорил. Ну, вон тот маленький дает, во дает, «волк». Итз вери гуд. Интер, мы с тобой очень удачно съездили. Куда попали, смотри… «Шарага» от зависти свалится, когда узнает.

Интер. Теперь главное — удачно унести отсюда ноги.

Шиманов. Мы-то причем? Мы с тобой на футболе не сдвинулись. Цветов никаких, за которые бьют, на нас вроде нет. (Осматривает внимательно себя, потом Интера.) Нет! Мы не «волки», не «кони». Нам что? Они нас не тронут.

Интер. «Кони» — это какие?

Шиманов. Красно-синие.

Интер. Поехали, Шиман! Ничего здесь не поймаем! Полчаса махают, а ни одного трупа. Скукота.

Шиманов. Погоди ты… Вон, смотри, как интересно! Когда еще увидим.

Они исчезают. Снова появляется и исчезает Арлекино. Снова выбегает Упырь, гогочет громко и снова скрывается. Появляется Чиж, и в него с разбега врезается мальчишка в красно-синей шапке — Лешка. И тот и другой пугаются и отступают.

Лешка (кричит). Не надо, не бей!

Чиж (удивленно). Ты чего орешь? Надо мне очень тебя бить.

Лешка (озираясь, удивленно). Это ты, что ли, Чиж?

Чиж. Не, привидение.

Лешка. А я и не знал, что ты «волк». У вас, в девятом, там все «волки», я знаю, но думал, что ты не «волк».

Чиж. А ты что, «конь»?

Лешка. У нас в классе все «кони». О! (Гордо поднимает и трясет над головой красно-синюю шапку.)

Чиж. Сейчас как сорвут ее с тебя. Вот и будешь ты «конем» без гривы.

Лешка (не очень уверенно). Пусть попробуют!

Выбегает и исчезает Арлекино. За ним — Упырь.

Голос. Чиж!

Чиж. Ну ладно, пока. (Показывает в направлении шума и драки.)

Лешка. А я куда?

Чиж. Сматывался бы ты отсюда, пока цел. Видишь, что там делается?

Бегут от кого-то Арлекино и Упырь.

Убегай, дурак! Поколотят же сейчас!

Лешка убегает. Чиж присоединяется к Арлекино и Упырю. Снова появляются Шиманов и Интер.

Шиманов. Ты на вон того посмотри… Вон тот «волк», который со всех шапки снимает. Дает, а? Его бы к нам в «шарагу».

Интер. К нам?.. Этих? Это же окраина, область.

Шиманов. Ну, ты даешь, Интер. Да это почище того сдвинутого йога из 5-й школы, которого Костыль Графов приволок. Тот больше выпендривался, а эти-то настоящие… Нет, Интер, «шарага» попадает, если привести.

Интер. Тоже мне.

Шиманов. Что ты вечно споришь-то?

Интер (громко). Атас, Никит! Ноги! На нас мчатся. Вон те, в красно-синих.

Шиманов. «Кони»?

Интер. Да черт их разберет. Быстрей. За мной.

Исчезают. Темнота. Луч света высвечивает из темноты Майора милиции.

Майор милиции. Так, Упырев. Фамилия моя, значит, Кон-драшков. Майор милиции. Сорок семь лет. Зовут меня Николай Феофанович. Отчество трудное, поэтому сразу запомни. Не Федулович или Феоктистович, а Феофанович. Прошу не путать, а то обижусь.

Луч света вырывает из дерущейся толпы Упыря, и тот нехотя поднимает голову, прислушивается, переходя как бы в другое измерение.

Упырь. Что я, дядя Коль, не знаю? Конечно, Феофанович. Майор милиции. Знаешь, Упырев, а опять на мою голову приключение на стадионе устраиваешь.

Упырь. Ничего я не устраиваю. Нужно мне очень устраивать.

Майор милиции (вздыхает). Эх, Упырев, Упырев, садовая твоя голова… Вон сколько времени уже, а я вот здесь с тобой просиживаю.

Упырь. А вы так, дядя Коля, а? Поговорили — и по домам. (Просительно.) Дядя Коль?

Майор милиции. А мне еще надо в магазин зайти, хлеба дома нет. В прачечную, в парикмахерскую. Видишь, как оброс, а у меня завтра строевой смотр, годовая проверка, так сказать, боевой готовности.

Упырь (прыскает). Да вам и подстригать-то нечего. У вас и так ничего нет.

Майор милиции. Ты мне, Упырев, такие разговоры брось. Брось, понял. А то по-серьезному начнем.

Упырь (понуро). Больше не буду.

Майор милиции. То-то же. Давай, значит, собирайся. Пойдем с тобой.

Упырь (настороженно). Это куда еще? В парикмахерскую? Нужно очень!

Майор милиции. Ты что, Упырев? Я тебе что, нянька? (Торжественно) Мы с тобой в магазин пойдем.

Упырь (удивленно, щелкает себя по шее). За этим, что ли?

Майор милиции. Я тебе дам — за этим! Тоже мне, шутник выискался, шутки все шутит. Пойдем по магазинам, по поселку погуляем, посмотрим, все ли в порядке, и так далее.

Упырь там, в своем пространстве, вдруг низко нагибает голову и с воплем вонзается в толпу дерущихся. Майор смотрит на эту толпу, переводя взгляд с одного на другого, вздыхает. Замечает Лешку, прижавшегося к стене. Свет на площадке с майором гаснет. Лешка вздрагивает, озирается. Свет — на противоположную от майора площадку. Там — мать Лешки.

Мать Лешки. Лешка, кому говорю!

Лешка. Ну чего?!

Мать Лешки. Ты уроки, спрашиваю, сделал?

Лешка. Сделал, сделал. Что ты пристала с этими уроками! Мать Лешки. Отец придет, спросит.

Лешка. Очень ему нужно.

Мать Лешки. А что ты сердитый-то такой?

Лешка. Сердитый, сердитый. Вчера наши «волкам» проиграли два-три, а мне что, веселиться, скажешь, веселиться?

Мать Лешки. Леш, так, может, они еще и выиграют, а? Я тоже думала, премию не дадут, потому что проболела месяц, а взяли и дали.

Лешка. Тоже мне, сравнила! Ты хоть знаешь, кто у наших в нападении?

Мать Лешки. Ну, этот… Как его… Фамилия у него такая красивая.

Лешка. Земляникин, что ли?

Мать Лешки. Вот-вот, правильно. Земляникин.

Лешка. Да он уже ушел два года назад! Тоже мне… А еще говорит…

Свет на площадке гаснет. В темноте топот нескольких пар ног, горячее дыхание, скрип отодвигаемой доски. Сцена — стройплощадка, когда уже все с нее ушли. Контуры строящегося дома, каркас подъемного крана, силуэт бульдозера. Забор. Доска в заборе отодвигается. В проеме появляется Шиманов.

Шиманов. Сюда! Ну быстро же!

Голос Арлекино (за забором). Упырь, ныряй, не видишь, что ли!

В проеме появляется голова Упыря, доска отходит, потом возвращается назад и бьет его.

Упырь. Ой-ой! Ты чего?!

Кто-то сзади выталкивает Упыря, он падает.

Вслед за ним из дырки в заборе появляется Чиж, за ним — Интер, наконец последним — Арлекино. Шиманов и Интер заметно отличаются от химзаводских — Чижа, Упыря, Арлекино, — и не только по одежде: на первых — джинсы, кожаные куртки, на вторых — куртки стеганые, поролоновые, какие в изобилии выпускает наша легкая промышленность, чуть расклешенные брюки, стиль пригородного «модерна», — но и в главном, существенном. Видно, что за Шимановым и Интером, то есть за «шарагой», есть некоторые культурные традиции, пусть хотя бы внешние. Они могут чувствовать себя свободно не только в обществе сверстников, но и людей гораздо старше, чем они. Арлекино, Упырь и Чиж — больше дети, чем Шиманов и Интер. Даже одинаковые красно-белые шарфы и шапки, которые украшают химзаводских, делают их скорее смешными, чем грозными, как им самим хочется себя видеть.

(Приподнимается, восторженно.) Меня сейчас как долбанет. Здо-о-рово!

Арлекино (наваливаясь на Упыря, зажимая ему рот рукой). Тихо!..

По ту сторону забора слышны топот множества ног, крики: «Туда побежали!», «Лови их!», «Атас». Милицейские свистки.

(Возбужденно. Хотя никак не может отдышаться.)

Уф… Пронесло… Во дают! Как мы их, а? (Толкает Шиманова.) А ты молодец. Сто раз мимо этого забора проходил, вон там же (показывает рукой вперед) наша электричка. Ну, на Химзавод. А что здесь дырка есть — в жизни бы не догадался.

Чиж (тяжело дыша). А я… Я тоже… Все время здесь хожу, а не знал… Думал все время, что здесь какая-нибудь база…

Шиманов. Ядерная база. Раз-два, кнопку нажал — и нет Люксембурга. Во даешь! Да здесь уже лет пять гаражи строят! Понял?

Упырь (восторженно). Понял!

Чиж. Нет, я никогда бы не догадался… А ты молодец. (Протягивает Шиманову руку.) Андрей, Чижов Андрей. Или просто Чиж.

Арлекино (легонько отталкивая Чижа, протягивает Шиманову руку). Арлекино.

Шиманов. Как, как?

Арлекино. Можешь просто Мишей. Ну лучше, если особенно к нам попадешь, в поселок Химзавода, если кто пристанет, скажешь, что ты друг Арлекино. Понял?! Друг Арлекино. Меня у нас все «волки» уважают. Скажи, Чиж?

Чиж. В самом деле, во! (Поднимает вверх большой палец.) Только скажи, что от Арлекино, и сразу…

Арлекино. А ненаших, «коней», близко нет, с милицией не найдешь, понял?

Шиманов. Понятно. Хотя я лично сто лет там хожу, никто пальцем не тронул. У меня там, ну, близко от вашего поселка, дача находится.

Упырь. Дача? Во дает.

Шиманов. В смысле у отца, конечно. Огромная, с камином, баром, и все такое. Но отец там мало бывает. Так, иногда. Да, Интер?

Интер. Чего да? (Вытаскивает транзисторный магнитофон, присоединяет наушники, включает.)

Химзаводские завороженно смотрят на Интера.

Шиманов. Помнишь, как собрались… Вся «шарага» в сборе, а он тут заваливается.

Упырь. Участковый?

Интер прыскает.

Шиманов. Скажешь тоже, участковый. Да он за километр нашу дачу обходит! Отец заявился. И ничего, все нормально. Посидел с нами — и, чтобы не мешать, в город. Понятно?

Чиж. Чему не мешать?

Интер снова прыскает.

Арлекино. Это Чиж. Он у нас еще детка. А это Упырь. У меня таких сотни две или три. У нас знаешь сколько «волков»? Ну, ты знаешь наш поселок. Ну, Химзавод. Между прочим, по преступности мы занимаем первое место.

Шиманов. На душу населения?

Арлекино. Чиж, скажи, что Химзавод на первом месте по преступности?

Чиж. Однажды человека порезали. Ну это когда было — год назад. Мне отец рассказывал.

Арлекино внимательно рассматривает, какодеты его новые знакомые, потом смотрит на Чижа и Упыря, оглядывает незаметно для остальных себя самого. И вдруг залезает на перевернутую арматуру и, держась одной рукой за железный поручень, второй дирижирует сам себе, как на митинге.

Арлекино. Много твой отец знает. У нас — все вместе! Попробуй кто тронь нашего — да мы такое ему устроим. Вон, видите. Упырь? Да он может одной левой раскидать штук семь «коней» или «рысей». Или даже восемь. Я тоже сигнал дам, свистну вот так (свистит), тут же сто «волков» прибегут. Или все триста.

Шиманов (толкает Интера). Слышь, Интер?

Интер (снимает один наушник). Ну, чего?

Шиманов (тихо, Интеру). Я же тебе говорил! Смотри, а! Вот это жизнь. С «шарагой» плохо станет.

Интер. От этих, что ли? Даешь, Никита. (Цепляет наушники, начинает пританцовывать в такт слышимой лишь ему одному музыке.)

Арлекино (восторженно). Дача… Дачка. (Кривляясь.) Да я свистну — от твоей дачи в секунду один сруб останется.

Шиманов. А что? Неплохая идея. Мне она, в принципе, уже вот здесь сидит. Но знаешь, она кирпичная.

Арлекино. Да не бойся, своих не трогаем. Скажи, Чиж? А, Упырь?

Глуше и глуше становится голос Арлекино. Луч света выхватывает мать Арлекино.

Мать Арлекино. И где же ты был два дня, а?! Ты скажи, где же тебя носило? А?

Арлекино. Нигде не носило. Я у Валерки ночевал.

Мать Арлекино. Я тебе покажу у Валерки. Из школы уже три раза приходили, из милиции, из детской комнаты — четыре, из комиссии — пять.

Арлекино. Ну сказал же, что у Валерки. Ты можешь у кого хочешь спросить, что у Валерки. Это наш, «волк».

Мать Арлекино. Я тебе покажу «волк». Понатаскал домой всякой дряни? Где ты ее только насобирал! (С силой начинает рвать большие плакаты, на которых написано: «Волки — чемпионы», мнет, потом топчет красно-белый флаг.)

Арлекино. Мама, что ты делаешь? Прекрати! Я тебя прошу, не надо! Мама!

Мать Арлекино (поднимает флаг, пытается его разорвать). А теперь «мама»! То курит, то дерется, то в милицию залетает…

Арлекино (истерично, сквозь слезы). Флаг оставь!

Мать Арлекино (разрывая флаг). Я тебе покажу флаг!

Арлекино. Ма ма!

И вновь мы видим Арлекино здесь, в окружении ребят, на арматуре.

(Восторженно.) Дураки все какие, сидят по углам. А мы идем, нас много, и я машу вот так рукой (показывает как, чуть не сваливаясь с арматуры) и все кричат: «Наши — чемпионы», «Наши — чемпионы!»

Упырь беззвучно повторяет каждое его движение. Шиманов напряженно застыл перед Арлекино. Чиж смотрит преданно на Арлекино. Даже Интер выключил магнитофон и снял наушники.

А потом я делаю вот такой взмах (показывает), и все молчат. Да, молчат! Все просто идут. (Спрыгивает вниз.) Идут вот так. (Проходит строевым шагом.) Да, все идут вот так! Все вместе, рядом! Нас много, как нас много! И я только скажу: «Срывай ихние шапки!..»

Интер (механически). Их.

Шиманов (резко толкает его). Замолчи! Это жизнь!

Арлекино. Срывай, говорю, ихние шапки! И вот уже: одна, вторая, третья! (Вытаскивает из-под куртки гроздь красно-синих шапок, победно поднимает их над головой.)

Повторяя движения Арлекино, поднимает та кую же гроздь шапок над головой Упырь.

Чиж. А я не знаю, Арлекино, зачем нам эти шапки-то? Продавать их что ли?

Арлекино. Ну, Чижик-пыжик, ну, дает!

Упырь (весело). Один мне сегодня по зубу ка-ак заедет! Во! (Трогает зуб.) Шатается!

Шиманов. Арлекино, он (кивает на Чижа) у вас как ребенок! (Чижу.) Ты что, не понимаешь, что ли? Они же из другой команды! Понимаешь, из другой!

Арлекино. Я и говорю: выродки!

В это время отодвигается доска и через дыру в заборе показывается голова Лешки в красно-синей шапке; он озирается, ребят не замечает и, осторожно переступая, крадется по стройплощадке.

Интер (хлопая Чижа по плечу). Старик, не бери в голову. Все это фигня. (Включает магнитофон, нацепляет наушники.) А это вещь!

Арлекино (замечает пробирающегося по стройплощадке Лешку). Упырь, смотри! «Конь»! А? Смотри!

Компания поворачивается и смотрит на Лешку. Лешка замирает на секунду и бросается бежать обратно. Но уже поздно! Сзади его догоняют Арлекино и Упырь, а сбоку, наперерез, кидается Шиманов.

Интер спокойно снимает наушники, прячет магнитофон и, чуть ли не засунув руки в карманы, подставляет ножку, Лешка падает. Шиманов, опережая Арлекино, срывает с Лешки красно-синюю шапку, протягивает ее Арлекино.

(По-хулигански спокойно.) Ну что, выродок, попался?

Лешка (пытаясь вырваться из крепких рук Упыря). Ну, пусти! Ну, больно же!

Упырь (еще крепче сдавливая руки, весело). А так?

Лешка. Пусти, Упырь, дурак! Ну больно же!

Упырь. А за дурака ты сейчас получишь!

Интер. Вот так. (Ребром ладони бьет Лешку.) Ничего ударчик?

Упырь. Угу. Здоровско!

Арлекино (задумчиво). Да, вот так взял — и сам подзалетел прямо в руки. О дает, выродок!

Чиж (растерянно). Арлекино, Упырь! Это же Лешка! Это же наш, химзаводской.

Интер примеряется, как лучше ударить, пока Упырь крепко держит Лешку за руки.

Интер. Шиманов, а я тебе показывал вот такой удар? (Примеряет ладонь над головой Лешки.)

Лешка (в предчувствии удара). Ну не надо же! Больно!

Чиж (быстро двигаясь между Арлекино и Упырем). Ребят, это же наш! Да вы что?! Он же свой! Упырь, пусти его! Это же Лешка из седьмого «Б». Он в соседнем доме живет! У него еще собака. (Лешке). У тебя же есть собака? Ну скажи же!

Лешка (сквозь зубы). Есть! Бульдогом звать. Ну больно же! Отпусти!

Шиманов. Бульдог — это не имя, а порода. В твоем возрасте пора бы знать.

Упырь (весело). Это у него-то бульдог?! Слушай его больше. (Посильнее сдавливает руки Лешке, тот стонет.) Дворняга у него рыжая, шавка вот такая, от земли не видно.

Лешка (сквозь слезы). Он на Бульдога откликается. Больно же. Пусти!

Чиж. Ну пусти, Упырь! Он же маленький!

Арлекино (делает королевский жест). Упырь, отпусти! (С холодным спокойствием.) Куда он сейчас от нас денется? (Лешке.) Поотдохни пока. Счас придумаю, что бы нам с тобой такое сделать.

Чиж (просительно). Арлекино, ну, Арлекино.

Лешка. Арлекино, ну отпусти. Мать меня больше никуда не пустит. Она так и сказала, что последний раз.

Арлекино (расхаживает, заложив, как какой-то полководец, руки за спину, останавливаясь только, когда проходит мимо Лешки). Ты что, не знаешь, какие цвета в поселке?

Лешка. Ну разные цвета…

Арлекино. Что ты сказал?!

Лешка. Ну красно белые, красно-белые. Ну «волки»!

Арлекино. Так, понятно. А кто у «волков» главный?

Лешка. Ты.

Арлекино. А сколько у меня людей?

Лешка. Много.

Арлекино. Тоже знаешь. А что же ты тогда эту гадость (отфутболивает красно-синюю шапку в глубину стройплощадки) на голову нацепил?

Лешка. Я… я больше не буду.

Чиж. Арлекино, домой пора!

Лешка. Правда, пора. В 22.07 электричка, следующая без остановок. Мать знаешь как на меня орать будет.

Арлекино (Шиманову). Вот видишь, какие они выродки. Сейчас вот стонет, а один такой мне бровь разбил. Видишь? Флаг наш ногами истоптали.

Шиманов. У нас в «шараге» тоже один такой выродок есть, скажи, Интер. Костя Иванов, тоже! Если прищучишь — на колени встанет. А нет — пожалуйста, плюнет и мимо тебя пройдет.

Арлекино. Тоже, что ли, «конь»?

Интер (прыскает). Слышь, Костя Иванов — «конь»?

Шиманов. Не, это мы про свое. У нас другая система.

Арлекино (смотрит внимательно на Шиманова, переводит взгляд на Интера, осматривает их с ног до головы, смотрит на Упыря, на Лешку). Ладно, на первый раз прощу. Только знаешь что?

Лешка (испуганно). Что?

Арлекино. Только упади мне в ноги, понял?

Чиж. Арлекино! Да кончай ты, Мишка!

Арлекино (Упырю). Помоги этому придурку!

Упырь силой сваливает Лешку на землю. Интер с Шимановым, разгоряченные духом «стаи», который они вдруг почувствовали, помогают ему. Чиж мечется между Арлекино и ребятами, которые с силой прижимают Лешку к земле.

Вот. Хорошо. Порядок. А теперь ползи и лай. Понял? Ну-ка, как твой Бульдог лает?

Упырь (весело). Ну ты, давай, давай! Ну, как там твой Бульдог лает? Ав-ав или гав-гав?

Чиж. Арлекино, кончай! Отпусти его! Ну отпусти. (Силой вырывает Лешку из рук Упыря.) Почему он должен лаять? Он же человек!

Лешка неуверенно поднимается, и только после этого Арлекино дает отбой.

Арлекино (Лешке). Давай проваливай отсюда.

Чиж (обнимает Арлекино). Арлекино, ты молодец! Вот так, вот так. (Поднимает вверх большой палец.) А я подумал, что ты… Ну, ладно. Поехали. Электричка в 22.07.

Арлекино (стряхивая руку Чижа). Да пошел ты!

Затемнение.

Журналист. А потом наступила долгая, снежная как никогда зима. Опустел стадион, ветер гнал поземку по футбольному полю, и казалось, что весна никогда не придет в город. В этот вечер «шарага» собралась у Лены.

Дома у Лены, одноклассницы Шиманова и Интера, сегодня вечером нет родителей, поэтому здесь и собралась компания Шиманова, «шарага». Здесь полумрак, мигающие огоньки стереосистемы, тихая музыка, мягкие кресла, в которых можно развалиться и утонуть, маски на стенах. Несколько ребят и девушек вяло двигаются по комнате. Среди них видим Шиманова, Интера, который танцует под звуки «своей» музыки, которая доносится из наушников, приспособленных к кассетному магнитофону, Лену и Девушку в джинсовом комбинезоне. С остальными мы просто не успеем познакомиться поближе.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Интер, а ты заметил, как наша физичка на химика смотрит?

Интер не слушает ее, танцует по комнате, время от времени рубя воздух характерным «каратэшным» движением.

(Лениво подходит к Интеру, срывает наушники.) Я спрашиваю, ты заметил, как наша физичка на химика смотрит?

Интер (отбирая наушники). Машка, пошла к черту! Не вырубай из кайфа.

Девушка в джинсовом комбинезоне (Лене). Елена, ты заметила, как наша физичка на химика смотрит?

Лена (автоматически). Что?

Девушка в джинсовом комбинезоне. Да нет, просто так. Очень интересно просто. Она же замужем!

Лена. Кто замужем?

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ну тебя. Ты все равно не согласишься. Наверное, думаешь, что я старомодная, но это совсем неправда. (Подходит к Интеру, снова снимает с него наушники.) Интер, ну потанцуй со мной. Мне скучно.

Интер (прикладывая к ее уху наушники). На, танцуй!

В наушниках вдруг становится слышен на полную мощность голос комментатора: Итак, мяч снова в центре поля. Один-ноль, ведет «Пахтакор». Так, удар, и команда гостей устремляется к воротам «Пахтакора».

Девушка в джинсовом комбинезоне. Скукотища какая! Охота тебе, Интер, слушать про эти голы, вместо того чтобы танцевать со мной. Вы с Шимановым после знакомства с вашими «волками» просто помешались оба.

Интер (снова нацепляя наушники). Тоже мне, удовольствие большое с тобой танцевать.

Лена (громко). Шиманов!

Шиманов вырывается из толпы ребят.

Шиманов. Да, Алена, что?

Лена. Я тебя не звала.

Шиманов. Кончай, кончай… Что я, совсем того, да? (Крутит пальцем у виска.) Ты сейчас крикнула: «Шиманов». Я здесь, как всегда… Мне же только крикни…

Лена. Не кривляйся. Иди… Ты что-то там рассказывал… Рассказывай дальше…

Шиманов. Я рассказывал про то… Как тот ударил того, в красно-синей шапке, вот так (показывает на подбородок), тот упал.

Лена отворачивается в сторону.

Ты что, Алена? Почему ты такая? Я ничего не понимаю. Сначала ты крикнула: «Шиманов!», — потом отворачиваешься. О, женщины…

Лена (резко поворачивается). Шиманов, ты мне надоел в классе. Что ты ко мне пристал?

Шиманов. Я понимаю, у тебя сегодня не то настроение. Я подожду. Ты знаешь, как я умею ждать.

Лена. Чего, интересно?..

Шиманов. Того.

Лена. Ну, чего «того», интересно?

Шиманов. Ты все помнишь, не притворяйся. Не я тебе, а ты мне сказала… Ну, тогда, помнишь? Когда ездили в Ленинград. В вагоне. Когда еще у Интера был блок «Мальборо»…

Лена. Ну и что я тебе сказала, интересно?

Шиманов. Ты сказала… Ты сказала… (Решительно.) Что ты… меня… любишь…

Лена. Ну и дурак же ты, Шиманов! Я же репетировала! «Я тебя люблю!» Это вообще. Это не к тебе относится! Иди туда и рассказывай. Что смотришь? Где они, твои арлекино, упыри и так далее? Может, их нет? О, ты обманул «шарагу»! «Шарага» не прощает обмана! Ведь правда, да?

Шиманов. Ты ничего не репетировала. Ничего не репетировала. Ты врешь сейчас, а не тогда. А, ладно. (Громко) «Волки» готовятся к встрече с «шарагой». Скоро появятся. Если их, конечно, где-нибудь милиция не замела. Я же вам рассказывал!

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ну, в самом деле уже становится скучно. Обещал «волков», а вместо них вон Интер танцует сам с собой под футбольного комментатора.

Шиманов. Машка, ты только не вздумай их спрашивать, заметили ли они, как наша физичка смотрит на химика.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Очень остроумно.

Интер (срывает наушники). А вообще, Никита, все это ерунда. Твои фокусы. На фиг было тащить их в «шарагу»?! Ни тебе с ними не о чем говорить, ни им с тобой.

Шиманов. А вообще, «шарага», они придут — прошу не выпендриваться. Имейте в виду, они обидчивы.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ты у нас, Шиманов, все-таки умница. Ты мне очень интересен. Я представляю, лет через десять ты будешь по телевизору рассказывать, как в Америке бастуют.

Интер. Первый опус Никиты, как мы металлолом собирали, по-моему, удался. Ни слова правды.

Шиманов. Ты не знаешь, что такое печать, и молчи. Дали задание — выполняй. Как в армии. Мой шеф, Александр Леонидович, между прочим, сказал, что для первого раза — о’кей.

Девушка в джинсовом комбинезоне. А я вот так близко, как вас всех, видела Зорина. Совсем не в моем вкусе. Правда, одет ничего, фирма фирмой.

Лена. Никит, а тебе они интересны как объект для наблюдения?

Шиманов. Что ты ко мне привязалась? Мне даже выпить захотелось.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Интер, тебе еще не захотелось со мной потанцевать?

Интер. Не-а.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ну и пожалуйста. Тогда буду танцевать одна.

Она танцует. Музыка становится громче, а свет меркнет. Освещаются две другие площадки. На одной перед зеркалом вертится Арлекино. Он рассматривает свое отражение напряженно и внимательно, становится в фас, в профиль. Снимает рубаху с яркими зелеными цветами, швыряет ее. Берет новую, с цветами красного цвета. Морщится, как от зубной боли. Снимает и ее. Находит свитер. Надевает. На рукаве заплата. Вновь повернувшись в профиль, он замечает ее. Стоит неподвижно перед зеркалом, опускает глаза. Видит серые клешеные брюки, «как на всех», солдатский ремень с пряжкой. Стоит неподвижно перед зеркалом. На другой площадке Чиж и Отец.

Чиж. Пока. Я пошел.

Отец. Ты куда это направляешься?

Чиж. Гулять.

Отец. Когда вернешься?

Чиж. Не знаю.

Отец. Мама сегодня в ночь, так что в одиннадцать я закрываю дверь на цепочку… Что молчишь?.. Ты понял, что я тебе сказал?

Чиж. Ну, понял.

Отец. Ты мне очень не нравишься в последнее время.

Чиж. Пожалуйста. Твое дело.

Отец. Как ты разговариваешь с отцом?!

Чиж. Никак.

Отец. Я поймаю этого твоего дружка Елисеева и надеру ему уши.

Чиж. Арлекино-то причем?

Отец. Притом. Не подобрал бы он тебя — ни одной тройки у тебя не было. А сейчас ни одной четверки.

Чиж. Это смотря кто кого подобрал.

Отец. Ты уж подберешь! Тебя кто пальцем поманит, ты же и рад. Ты хоть думаешь в институт поступать?

Чиж. Ну, думаю.

Отец. Ничего ты не думаешь! Ты запомни, у тебя нет отца-министра. И взяток я, как знаешь, не беру. Даже коньяком. Так что тебе придется выдержать двойной конкурс.

Чиж. Все?

Отец. Отправляйся куда хочешь. Мне с тобой больше не хочется разговаривать.

На другой площадке все вертится перед зеркалом Арлекино: в фас, в профиль, в фас, в профиль. Свет гаснет. Снова «шарага».

Громче становится музыка, мелькает разноцветными огнями стереосистема в квартире Елены. «Шарага» принимает «волков». Ярко выделяются красно-белые шарфы гостей: Арлекино, Упыря, Чижа, и в точно таком же шарфе, изменив своим красно-синим, Лешка.

Интер все также танцует под звуки музыки, слышимой через наушники ему одному. Шиманов носится от группы к группе, то трогая за руку одного, то подмигивая другому. Больше, чем всегда, развязен Арлекино, чувствуя себя в центре внимания. Сжался на краешке кресла Лешка. Чиж внимательно рассматривает маски, которыми увешана стена. Упырь хватает со стула бутылку и, чуть нагнув голову, выливает себе в рот ее содержимое.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Как вы интересно пьете!

Упырь. «Сухач». Дешевка.

Девушка, в джинсовом комбинезоне. А, простите, у вас нож с собой есть?

Упырь. Не! А зачем мне нож? Я и без ножа… Смотри! (Сжимает руку в кулак и показывает кулачище Девушке в джинсовом комбинезоне.)

Девушка в джинсовом комбинезоне. Как интересно! Я никогда таких не видела! А у нас в классе, между прочим, физичка так на химика смотрит… Вы даже не представляете. А она, между прочим, замужем. Я бы так не смогла!

Упырь (растерянно). Может, обозналась?!

В окружении «джинсовых» ребят — разомлевший от внимания, которым он окружен, Арлекино.

Арлекино (продолжая какой-то рассказ). Мы вниз, а там уже человек тысяча, и все с кольями… Это когда мы еще на стадион топали, там… У вас кто-нибудь в Ростове был?

Голос девочки. Я с папой была. Но давно. В шестом классе.

Арлекино. Ну, помнишь, там возле стадиона рощица была? Ну, деревья такие маленькие?

Голос девочки (неуверенно). Я… Помню.

Арлекино. А выходим — рощицы нет. У каждого ихнего придурка…

Интер (автоматически). Их.

Возмущенные голоса. Не перебивай! Что пристал к человеку? Пусть как хочет, так и говорит!

Арлекино. У каждого (подчеркивая) ихнего придурка в руках по дереву. И нет рощицы. Ну, я тоже своих собираю. И на прорыв! Вот смотри! (Берет руку девочки, кладет себе на лицо.) Меня еле живого вынесли. Вот он. (Кивает на Упыря.) Упырь, скажи, как мне тогда колом в Ростове саданули?

Упырь (радостно). Колом как даст по голове.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ой, как интересно!

Голос парня. Я вот не совсем понимаю, Арлекино, а программа у вас, то есть у «волков», какая-нибудь есть?

Арлекино (удивленно). Чего?

Голос парня. Ну, цель? Ну, куда надо стремиться?!

Шиманов. Ну ты чудак, Игорек! У тебя-то что, есть цель, куда стремиться?!

Голос парня. Я-то лично буду заниматься социальной психологией.

Голос девочки (насмешливо). Ага, Игорек, мама твоя будет заниматься социальной психологией.

Голос парня (обиженно). Ты на что намекаешь?

Шиманов. Какая цель? Вы что, того? Вот у Арлекино!.. Да, он скажет — сто, тысяча людей тут же прибегут! А все почему? Да потому, что он — авторитет для своих!

Голос парня. Типично авторитарная личность.

Арлекино. И придут! А куда им деться?!

Шиманов. У них же команда. Команда, а не «шарага»!

Голос девочки. Ну, Шиманов сказанул! Сравнил!

Интер (снимая на секунду наушники, а потом вновь надевая их). Да о чем вы все здесь говорите?! Чеконутые какие-то! Нашли себе зоопарк!

Арлекино (пытаясь вновь овладеть вниманием «шараги»). А как мы в Киев ездили? С поезда — на перрон, флаги — в руки, и по ихней главной улице, забыл, как называется. Все шары на лоб. А это мы, раз — и поехали.

«Шарага» смеется. Но Арлекино не замечает смеха.

Шиманов. Вы слушайте, люди делом занимаются. А? Ну что? Арлекино? Это вас тогда всех поарестовывали?

Арлекино. Да нет, нормально! Мы тогда ноги сделали… Раз, два…

Лена подходит к Чижу, который одну за одной рассматривает висящие

на стене маски.

Лена. Интересно тебе?

Чиж. Вы знаете…

Лена. А ты почему меня на «вы» называешь?

Чиж. Не знаю. Просто так. А можно на «ты»?

Лена. Смотри… (Снимает со стены маску.) Ее отец привез из Сенегала. Видишь, какая страшная?! Это у них какой-то бог. Ну такой бог, нехороший.

Чиж. Лицо зверское, ага.

Лена. А эту (снимает со стены новую), эту из Монголии.

Чиж. Тоже лицо не очень приятное.

Лена. А эту (снимает еще одну) из Полинезии. Этот улыбается. Веселый бог, скажи?

Чиж. А ваш…

Лена. Твой.

Чиж. Твой отец, наверное, дипломат, да?

Лена. Нет, он историк, он занимается древними культурами, поэтому иногда куда-нибудь ездит. А твой?

Чиж. Мой? А мой так. Хирург в железнодорожной больнице. Режет. Зашивает.

Интер, пританцовывая в своих наушниках, оказывается то в одном, то в другом месте. Когда он приближается к Лешке, тот дергает его за рукав.

Интер (не снимая наушников). Чего тебе?

Лешка (шепотом). А где здесь уборная?

Интер (все так же, не снимая наушников и пританцовывая возле Лешки). Что? Не слышу?!

Лешка (все так же, шепотом). Уборная где? А?

Интер (снимает наконец наушники). Ты можешь нормально спросить, чтобы я слышал?

Лешка (мучительно). Я спрашиваю, где уборная.

Интер. Так бы сразу и сказал. А у нас здесь (прыскает) ее нет.

Лешка (растерянно). Как это?

Интер. Туалет вон там, в коридоре. Второй выключатель.

Девушка в джинсовом комбинезоне делает Упырю уже, наверное, пятый бутерброд.

Девушка в джинсовом комбинезоне (протягивая бутерброд). Ты ешь, ешь.

Упырь (громко чавкая). Угу.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ты ешь, я тебе еще сделаю. А хочешь вон с той рыбой?

Упырь. Угу.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ты очень интересно ешь.

Упырь (поперхнувшись). Ты чего это?

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ты ешь, ешь, это же вкусно.

Лена (Чижу). Хочешь танцевать?

Чиж. Я как-то плохо…

Лена. А я люблю танцевать.

Танцуют. Свет только на танцующих Чижа и Лену.

А ты тоже… Ну, как этот ваш… Арлекино? Тоже дерешься… Бьешь, да? Раз-два, удар, удар. Победа. Ура!

Чиж. Я же в команде! Дерусь. Но не очень люблю.

Лена. А… Ну, представь… На твою любимую девушку нападают бандиты. И ты что же, перед ними на колени упадешь?

Чиж. Ну, если на любимую девушку… Тогда, конечно, нет. Но у меня никогда в жизни не было любимой девушки.

Лена. Ты серьезно?

Чиж. Ага.

Лена. Нет, что, на самом деле?

Чиж. А что здесь такого? Это что, плохо, да?

Лена. Да нет, я не об этом. Ты просто говоришь об этом… Говоришь, что на самом деле. Ты так всегда говоришь?

Чиж (удивленно). Как «так»?

Голос Арлекино из темноты: «Чиж, ну кому я говорю! Эй, Чижик-пыжик!» Снова освещается вся комната. «Шарага» танцует. Арлекино один. Возле Арлекино стоит Лешка, и Арлекино больно сжимает ему рукой шею, так, что у Лешки от ужаса голова вошла в плечи.

Арлекино (громко, повелительно). Чиж! Иди сюда, детка. «Шарага» смотрит на Арлекино, толкая друг друга, даже не сдерживая смеха. Чиж отходит от Лены и делает несколько неловких движений по направлению к Арлекино.

(Сильно хлопая Чижа по спине.) Это — Чиж. Мой этот… адъютант. Ребенок еще, но волчонок. Подучим, совсем хороший будет. А это (кивает на Упыря, остановившегося рядом с бутербродом в руке)… Это — Упырь. Начальник нашей безопасности.

Девушка в джинсовом комбинезоне (делая шаг вслед за Упырем, держа в протянутой руке новый бутерброд). Потрясающе! Как интересно!

Упырь (грозно). Вот этот (демонстрирует свой огромный кулачище) столько уже зубов этих… ну, «коней», перещелкал! Во!

Арлекино. А этот (сильно сжимает рукой шею Лешки, так что тот ойкает), этот заделался козлом, «конем», значит. Это где? Это у меня! На знаменитом поселке Химзавода! Слыхали?

Шиманов (подскакивая то к одному, то к другому своему приятелю). Ну, я же рассказывал, помните?.. Когда мы пошли на матч и там была заваруха. Интер, скажи! Они (пальцем показывая на Арлекино и его команду) там акцию проводили… Закачаешься! А мы с Интером… Ну, тоже в своем роде. А этот, маленький, он в красно-синем был! И его — как трофей! Смеху! Мы с Интером чуть не попадали. Как в кино! Они же все с поселка Химзавода, ну там, помните? Где дача, километрах в пяти! Скажите, а? Кого я в «шарагу» привел?

Арлекино. А теперь он (отпуская Лешкину шею) наш, красно-белый!

Девушка в джинсовом комбинезоне (протягивая Упырю бутерброд, который тот тут же заглатывает). Потрясающе!

Арлекино (ласковым голосом). А ну, скажи, Лешенька, кто такие твои «кони»?

Лешка (тихо, почти шепотом). Они — козлы.

Арлекино. Громче, чтобы все слышали. Слыхали?! Козлы! А какие козлы, Лешенька?

Лешка (заученно, испуганным голосом). Вонючие козлы, паршивые, гадкие! Глупые, как пробки! Г-гря-зные. (Говорит, вырывая из себя слово за словом.)

А рядом, все также в танце под наушники, вертится Интер, «каратэш-ными» движениями выбрасывает в сторону Лешки ладонь руки, так что Лешка все время дергает головой. Компания «джинсовых» с жадным любопытством наблюдает за Лешкой, но потом, заскучав, снова танцует.

Арлекино (торжествующе, победно оглядывая окружающих). Правильно! Молодец! Видите! А был красно-синим, как лампочка.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Как интересно!

Арлекино (громко). А! Совсем забыл! А клятва! У нас же клятва есть!

«Шарага» снова с любопытством смотрит на Арлекино.

Упырь (удивленно). Арлекино, а какая клятва-то?!

Шиманов. А! Что я говорил?! Это не то, что наша «шарага»!

Интер (снимая на секунду наушники). Детский сад какой-то, придурки. (Снова надевает наушники)

Арлекино. Мошка, на колени!

Лешка (молящим голосом). Арлекино, ну, пожалуйста! Ну, не надо.

Арлекино. На колени, Мошка, кому говорят!

Лешка зачем-то отряхивает брюки, неловко опускается на колени.

Лена. П-прекратите!

Арлекино (поворачивая голову на звук голоса). Что?! Не понял?!

Лена. Я говорю, это свинство. Шиманов, тебе нравится на это смотреть? А… извини! Я забыла, все, что доставляет удовольствие, называется уже не свинством, а совсем по-другому. Познанием жизни, не так ли, Шиманов?

Шиманов. Ален, кончай…

Лена. Андрей, как ты-то оказался среди этих… (подбирает мучительно слово) среди этих фашистов?

Арлекино. Че-его?! Че-го она сказала?!

Возмущенные голоса «шараги»: «Ален, прекрати истерику», «Старуха, ну ты даешь», «Это своеобразный культ, а культ надо уважать», «Вечно лезет, куда ее не просят», «Тоже мне нашлась».

Лена. Все! Уматывайте отсюда! Все! Шиманов, что смотришь?

Все направляются к двери.

(Повелительно.) Андрей, останься!

Чиж неуверенно останавливается, все смотрят на него.

Шиманов. Ален, ты что? Ты серьезно, что ли? Да они же пошутили. У них шутки такие. Ты что, не понимаешь? Я же тебе рассказывал. Алена!

Лена. Шиманов, я кому сказала… Андрей!..

Арлекино. Чиж, сюда.

Лена. Андрей, останься!

Арлекино. Эй, ты, Чижик-пыжик, а не пора ли тебе домой, бай-бай?! Давай-давай! Мама ждет.

Чиж выходит вслед за Арлекино и другими ребятами, не оглядываясь на Лену.

Темнота. В темноте — звук подошедшей электрички. Голос машиниста: «Станция „ПоселокХимзавода"». Звук закрываемых дверей, шум уходящей электрички. Арлекино, Упырь, Лешка и Чиж возвращаются домой после встречи с «шарагой». Чиж чуть отстал от остальных.

Упырь (возбужденно). Квартирка будь здоров, скажи, а? Комнат пять или семь, скажи?

Арлекино (мрачно). Четыре.

Упырь. А прикидка на всех, скажи?! Наверное, все из Америки.

Арлекино. А, ерунда.

Упырь. Ну, не скажи! Арлекино, ты что молчишь, а?

Арлекино. Ничего.

Лешка. Арлекино, а…

Арлекино. А ты, Мошка, молчи. С тобой у меня будет отдельный разговор.

Упырь. Нет, ты скажи. И эта, ну, которая меня все кормила, тоже ничего. Есть на что посмотреть.

Арлекино (останавливаясь). Есть, говоришь? А знаешь, что ей про тебя Чиж сказал?

Упырь. Чего сказал?

Арлекино. А что! Ты слышал, Мошка?! Вот и Мошка слышал, можешь у него спросить.

Упырь. Ну что, интересно, сказал.

Арлекино (шепчет на ухо Упырю что-то, громко). Понял?

Упырь. Что-что? Чем занимаюсь?

Арлекино (снова что-то шепчет Упырю на ухо). Ты что, не понял? Он сам ее склеить хотел, поэтому так и сказал.

Упырь. Ах, он скотина! Это я занимаюсь!..

Чиж плетется сзади, идет медленно, уткнувшись глазами в землю, и натыкается на остальных.

(Сладким голосом.) Чиж, а Чиж?

Чиж (не поднимая головы). Ну, чего?

Упырь. Чем это, ты сказал, я занимаюсь?

Чиж (удивленно). Ты чего это, Упырь?

Упырь. Ничего!

Скрещенными руками бьет Чижа в живот. Чиж сваливается. Подскакивает Арлекино и вместе с Упырем начинает бить Чижа ногами. Чиж лежит на земле. Запыхавшиеся Арлекино и Упырь отходят в сторону.

Действие второе

Арлекино (застывшему рядом Лешке). А ты что, Мошка? Чего встал? (Сильно толкает его по направлению к Чижу). Бей! Кому говорят! Голову отверну!

Лешка, испуганно оглядываясь на Арлекино и Упыря, несколько раз пинает Чижа.

Они уходят.

Чиж лежит неподвижно. Поднимает голову, садится, ощупывает лицо руками, вытирает кровь. Он сидит на земле возле своей железнодорожной станции. Кровь льется из носа, ссадина на лбу, синяк под глазом. Но все равно, все равно светел взор его, как говорили в старину, когда нас с вами еще, наверное, и не было. Но все было точно также.

Конец первого действия.

Действие второе

Журналист. Наступила весна. Разгорелись, как после зимней спячки, страсти вокруг футбола, начались новые стычки между красно-белыми и красно-синими, но Андрей уже в них не участвовал. Где-то дома валялась красно-белая шапка, куда-то потерялся шарф. Те, с кем он был раньше, стали теперь его врагами, коварными, жестокими и беспощадными.

Мы видим, как в кинохронике, во что обходится Чижу вражда с «волками». Вот Чиж понуро идет из школы. Они налетают со всех сторон. Вот Упырь надвигается на него, и Чиж отступает назад под кривляние и хохот Арлекино. Так проходила его жизнь, начиная с того осеннего позднего вечера.

Две площадки освещаются. На первой — Чиж и его отец. На левой — Арлекино и его мать.

Отец Чижа. Что у тебя за ссадина на лбу?

Чиж. Да никакая не ссадина, а царапина.

Отец Чижа (насмешливо). И кто же тебя оцарапал?

Чиж. Ну я же тебе говорил! Об доску зацепился… Ну, там у нас в школе доски привезли. Для спортивного зала. Ну я и шел. А не видно, темно было.

Мать Арлекино (Арлекино). Вон хорошие брюки, шерстяные, 35 рублей отдала.

Арлекино (плаксивым голосом, вертит брюки). Это разве брюки? Да, брюки? Да они же вот здесь (хлопает себя по бедрам) вот так, как юбка какая-нибудь.

Мать Арлекино (неуверенно). Сынок, хорошие брюки. Все ребята в таких ходят.

Арлекино. Ага, все ребята. Все ребята вон в чем ходят!

Мать Арлекино. В чем же они ходят-то?

Отец Чижа (продолжая разговор с сыном). А глаз подбили тоже доской?

Чиж. Какой глаз? Когда подбили?

Отец Чижа. Когда?.. Это я должен помнить?!

Чиж. Никакой мне глаз не подбивали.

Отец Чижа. Тебе достанется в жизни из-за твоего характера. Вспомнишь потом, что я тебе говорил, да поздно будет. Уроки сделал?

Арлекино (продолжая разговор с матерью). В чем, в чем! В джинсах! Вот в чем!

Мать Арлекино. Это которые сто рублей стоят? Как же я их куплю тебе? За штаны — сто рублей.

Чиж (продолжая разговор с отцом). Сделал.

Отец Чижа. Что ты таким тоном говоришь? А? Я что? Как-нибудь тебя обидел, сказал что-нибудь не то? Что ты таким тоном с отцом разговариваешь?

Чиж. Ну никаким я с тобой тоном не разговариваю. Ты спросил, делал ли я уроки, я ответил, что сделал. Что тебе еще от меня нужно? Отстань от меня, а?! Ну, очень тебя прошу!

Отец Чижа. Хорошо. Ладно. Пусть тобой мать занимается. С меня хватит.

Арлекино (продолжая разговор с матерью). Штаны! Много ты понимаешь! Какие же это штаны! Это же джинсы! (Со слезами в голосе.) Заладила: «Штаны, штаны». Сама живешь… И хочешь, чтобы я точно так же жил. Вон как все ребята одеваются, а ты заладила — «штаны», «штаны»!

Мать Арлекино (растерянно). Что ты разошелся-то?! Откуда я знаю, на что они, твои джинсы?! (Уже сердито, сама чуть не плача.) Что разошелся, тебя спрашиваю?! Отец твой непутевый то двадцать семь алиментов вышлет, а то вообще пятнадцать… Сижу, шью не разгибаюсь, все для тебя! И мопед тебе купила, и приемник! А вместо того чтобы матери помочь, вон как с ней говоришь да все время в милицию залетаешь.

Арлекино. Нужен мне очень твой мопед! Тоже мне, сравнила! Ты что, совсем ничего не соображаешь! (Плачет.)

Мать Арлекино (растерянно). Ты что это разошелся?! Ты что это разошелся, я тебя спрашиваю?

Арлекино (в слезах). Ничего я не разошелся.

Чиж (вслед отцу). Ну, скажу, скажу тебе, почему мне глаз подбили! Ну, хулиганы всякие на нас напали! Мы шли все вместе, а там какая-то кодла навстречу. Подходят: «Дай двадцать копеек!» Что им, давать, что ли? Пришлось драться. Нас было четверо, а их… Их человек двадцать… думаешь, просто по улицам сейчас ходить?!

Отец Чижа. Почему-то со мной таких историй никогда не случалось.

Чиж. Да потому, что ты взрослый! Не понимаешь, что ли, ты взрослый!

Темнота. На сцене все та же стройплощадка: бетонные плиты, арматура, контуры подъемного крана. На бетонных плитах — яркие красные надписи: «„Волки" — чемпионы!», буквы В заключены в аккуратный ромбик. По одну сторону бетонных плит сидят, лениво развалившись, Арлекино, Упырь, Шиманов, Интер со своими вечными наушниками. Лешка пульверизатором выводит на чистом бетонном блоке большую букву В.

По другую сторону бетонных плит — Чиж и Лена. Друг друга ребята не видят, так как бетонные плиты, возвышающиеся выше роста человека, скрывают их друг от друга.

Арлекино. Мошка, криво!

Лешка (оборачивается). Что?

Арлекино. Во дурак, Мошка. Ты что, не видишь, что криво?!

Упырь. Счас как подойду, как долбану по макушке, сразу выровняешься. Интер, дай музычку послушать? (Протягивает руки к магнитофону.)

Интер. Руки!

Упырь обиженно отворачивается.

То-то же! (Встает, делает под слышимые лишь ему звуки несколько резких каратэшных движений.)

Лешка (оборачивается). Арлекино, а сейчас ровно?

Арлекино. Ага. Вон там еще нарисуй. Давай, давай.

Лешка отходит к другой стене.

Шиманов (вытаскивает из кармана газету, небрежно разворачивает ее, протягивает Арлекино, тычет пальцем в подпись под заметкой). Читал?

Арлекино. Ух ты, смотри, Упырь. «Н. Шиманов, наш юнкор». Ничего себе!

Упырь (читает по складам). «М-мы сильны дружбой». О, даешь! И сам все это написал?

Лешка (заглядывает через плечо). Ого, «Н. Шиманов, наш юнкор». Ухты, здорово!

Арлекино, не глядя, сильно толкает Лешку. Тот от неожиданности падает, краска разливается, он поднимается, выставив перед собой ладони, измазанные красной краской.

(Обиженно.) Ты что? Смотри, что сделалось?!

Интер (пританцовывая). А что на лбу, Мошка, посмотри.

Лешка прикасается ладонью ко лбу, на лбу остается красный, как кровавый, отпечаток. Ребята смеются.

Лешка. Что вы… Что вы пристали! Тоже, справились.

Арлекино (строго). Цыц, Мошка, давай крась себе, пока по шее не получил.

Лешка. Я не Мошка, а Лешка.

Интер (больно сжимает шею Лешки). Кто ты?

Лешка. Ну, Мошка, Мошка… Пусти ты!

Интер отпускает его. Лешка снова выводит на стене забора жирную букву В.

Шиманов. Там еще больше написано. Но знаешь, как в редакциях? Обязательно что-нибудь режут. У меня должно было быть вот столько (показывает на газетной странице), а потом один там сократил, второй, третий, редактор. Сам понимаешь…

Интер. Но главное осталось. Скажи, Никита, осталось?

Шиманов (подозрительно). Ну, осталось.

Интер. Вот я и говорю, что главное — кто-нибудь прочитает, какие-нибудь олухи вроде вас… Вот, подумают, как там у них в 9-м «В» красиво живут, друзья и так далее. А все же неправда, скажи, Никит, все же из головы выдумал. Какая там, к черту, дружба в нашей спецухе, когда за шпаргалку друг с друга по полтиннику требуют.

Упырь. По полтиннику? Во даете!

Интер. Не волнуйся, ты бы ничего у нас не заработал. Слышь, Никит, представьте, это чудо (кивает на Упыря) у нас подсказывает кому-нибудь. Ай лив ин Москоу — и так далее.

Шиманов (обиженно). Интер, что ты ко всем привязываешься? Тоже мне, нашелся умный.

Арлекино. Никит, Никит… Да бросьте вы. Смотри, что я тебе принес. (Вытаскивает красно-белую шапку, такую же, как на нем, натягивает Шиманову на голову.) Моя. Первая боевая.

Шиманов снимает шапку, вертит ее в руках, не зная, что же с ней делать. Интер прыскает и снова начинает кружиться по стройплощадке.

Свет здесь меркнет. Освещается другая половина стройплощадки, где, прижавшись друг к другу, сидят Чиж и Лена.

Лена. Андрей… Андрей, отодвинься.

Чиж (медленно отодвигается, настороженно). Ты что?

Лена. Нет-нет… Вот сядь так. Вот так и сиди.

Чиж. Лен, ты что?

Лена осторожно поворачивает Чижа так, что его лицо становится видным в профиль.

Лен, ну, кончай! Ленк…

Лена. Они опять тебя били, да? Били?!

Чиж (сжимает ладонь Лены). Ничего не били! Это я стукнулся… Ну давно еще! А сейчас совсем не больно! Во, смотри! (Несколько раз ударяет по лбу ее ладонью.)

Лена. Они тебя бьют, я знаю! Я знаю, что они тебя бьют! Мне рассказывал Шиманов, как они это делают! Тебе больно, да?

Чиж. Да ничего не больно! Ну, кончай, Ленка!

Лена. Шиманов смеется, когда рассказывает, как тебя бьют. Он рассказывает об этом громко на переменах, так, чтобы его все слышали, хотя наши тебя не знают… И не знают про нас с тобой!.. Но Шиманов, наверное, догадывается и поэтому рассказывает громко… Как, когда и чем… тебя били!

Чиж. Мало ли что он рассказывает! Никто меня пальцем не тронул! Пусть попробуют!

Лена. Да они пробуют, пробуют! А я больше не хожу в «шарагу»! Я их ненавижу. Чиж, я их всех не-на-вижу.

Чиж. Ну не надо, Лен…

Лена. А ты пойди в милицию! Ну, хочешь, я пойду вместе с тобой?

Чиж (испуганно). Ты что! Зачем в милицию?! Что, доносить, что ли?

Лена. Что же тогда нам делать?

Чиж. Понимаешь, я не умею бить в лицо. Понимаешь, ничего не получается! Когда я один дома… Я представляю, как я его ударю… Но когда он снова подходит и я знаю, что сейчас он меня ударит, я ничего не могу сделать! Понимаешь, ничего! Ты только не думай, я не трус какой-нибудь!.. Я очень смелый!

Свет меркнет здесь, вновь освещается другая половина стройплощадки — та, где вся компания.

Арлекино (возбужденно). Вот такая идея!!! Никит, скажи, гениальная! Они завтра собираются перед матчем… Ну, там, у метро! А мы наденем их эти грязные красно-синие сбруи и придем. Они раз-два… Все думают, что мы свои! А мы как ударим! Вот смеху будет! Представляешь?!

Упырь (показывая, как он будет ударять). Раз, два, по лбу, по черепушке, между ног.

Интер (подставляет ему ногу и, когда Упырь чуть не сваливается, удерживает его). У вас что-то упало!

Упырь (удивленно). Чего?

Интер. Шутка. Понимаешь, шутка! Ты так шутки-то понимаешь?

Упырь. Я-то? Понимаю.

Арлекино. Мы устроим, мы устроим завтра… Я человек сто своих приведу… И в засаду. Идея, Никит, а, скажи?!

Лешка (грустно). Придет милиция и всех позабирает. А мне нельзя. Отец побьет.

Арлекино (грозно). Что ты там, Мошка, лепечешь?

Лешка. Ничего я не лепечу. Я так просто…

Интер. Конечно, всех поарестовывают. Тоже мне, нашелся Чапаев.

Арлекино. Да уж… И не успеют. Мы шапки-то с их собачьих голов поснимаем — и ноги. Они свистят, а нас уже ищи-свищи. Ну что, Никита, пойдем?

Шиманов. Куда пойдем?

Арлекино. Ну, с нами завтра. Вечером. Эту красно-синюю гадость бить?

Шиманов. Да нет. У меня завтра в три часа англичанка придет. Потом еще история. Писать надо… Мне мой шеф сказал, что если завтра принесу, то через неделю напечатают.

Арлекино. А я думал… Ты же говорил, что хочешь в акции со мной участвовать… А так могли бы завтра! Да ты не бойся. Если что, так я буду рядом. И вот Упырь и Интер… Он же приемы знает. Пусть они попробуют.

Интер. Что Интер? Что, Интер? У меня что, больше забот, что ли, нет, чем «волком» становиться? У меня секция завтра, между прочим. И вообще, я тебе скажу, если честно, то есть дела поинтереснее! Про панков слышал?

Арлекино. Ну, слышал, допустим. Придурки какие-то недобитые.

Интер. Значит, плохо слышал. Панки, допустим, и еще кое-кто. Подрастешь — узнаешь.

Арлекино. Надо очень! Тоже мне, нашелся умненький!

Интер. Что!!!

Арлекино. Да ничего.

Интер. То-то же. (Нацепляет, наушники и снова начинает кружиться.)

Шиманов встает, громко потягивается. Арлекино внимательно смотрит на его джинсы.

Арлекино (стараясь правильно выговорить название). Супер. «Су-пер-райфл?»

Шиманов. Эти-то? Да нет. «Райфл» — они вон везде валяются. В любом магазине. Сто рублей, и все дела. Эти «Левис», отец на днях в «Березке» прихватил.

Арлекино. За двести рублей?

Шиманов. Ты что, за двести. Я же говорю, в «Березке».

Интер (отвлекаясь от своей музыки). Ты хоть знаешь, что такое «Березка»?

Арлекино. Ну. «Березка» как «Березка».

Упырь (кривляясь). Во поле березка стояла!

Интер. Это, Арлекино, такой магазин, где можно купить все, что угодно.

Арлекино. И «Левис»?

Интер. Пожалуйста, сколько угодно.

Арлекино. Да у нас таких магазинов и нет. Слышь, Упырь, ты такие магазины когда-нибудь видел?

Упырь. Не-а. Может, где-нибудь на Камчатке.

Интер. Во дают… Здесь, в городе. Только туда вас в жизни не пустят. Купить-то там можно все, что угодно, только покупать может не кто угодно, а по выбору.

Арлекино. А кто же их выбирает?

Интер (торжественно). Выбирает жизнь.

Шиманов. Да ладно заливать… Там просто за валюту торгуют. Отец был в Швейцарии, там кое-что осталось. И принес мне «Левис». Нормальные?

Арлекино. Нормальные.

Шиманов. А «Райфл» у меня дома валяются. Знаешь где? Хохот просто. Под ванной.

Арлекино (очарованно). Валяются?

Шиманов. Нуда, валяются.

Арлекино. А у тебя какой размер? Сорок шестой, не больше, а, рост второй?

Шиманов. Вроде бы… Я в них летом на мопеде катаюсь. А у меня еще есть фирма «Ли». Знаешь, сколько заплат?

Арлекино (очарованно). Сколько?

Шиманов. Четырнадцать.

Упырь. Во даешь!

Шиманов. Мне их отец еще в седьмом классе подарил. Еще ни у кого в классе не было.

Интер. Положим, у меня были.

Шиманов. Ну, у тебя да, еще у Кости Иванова. И все! Так я даже в них спал, представляешь?

Арлекино. Представляю.

Интер. Да сейчас в этих джинсах ходят все кому не лень! Раньше другое дело. Мне брат рассказывал: кто в джинсах, сразу видно, что свой. Можешь спокойно на улице подойти, знаешь, что свой! А сейчас!..

Шиманов. Ну, не скажи, Интер. Все равно различия остаются. Понимаешь, о чем я?

Интер. Тоже мне различия! Мне сейчас отец привозит сафари, полный наборчик. Хотя мне все это до лампочки.

Арлекино. А… А это… Ну, эти сафари — это что такое?

Интер (прыскает и натягивает наушники). С вами не соскучишься.

Арлекино (встает, отходит на несколько шагов ото всех, требовательно). Упырь! Упырь!

Упырь (удивленно). Ты чего?

Арлекино делает взмах рукой, уходит.

Упырь. Мишка, ты куда? (Идет вслед за Арлекино.)

Шиманов. Арлекино, ты куда? (Переглядываясь с Интером, идут вслед.)

Свет на Чижа и Лену.

Чиж. Знаешь, у меня как-то друзей никогда не было. Знаешь, сидишь там… Ну, дома все время, а ребята там, за окном ребята ходят. Все вместе. У всех шарфы эти двухцветные, шапки… Куда-то уезжают! Какие-то тайны у них. А я вот один. Как будто на другой планете. Понимаешь?

Лена. У меня было точно так же, вернее, почти так. Хотя кому-нибудь казалось, что совсем не так, ну, как сказать, меня всегда кто-нибудь окружал. И дома родители всегда за то, чтобы мои одноклассники, когда еще не было «шараги», были у меня дома. Ну ты же сам видел! Я очень боялась остаться одна. И вдруг, вдруг оказалось, что все — чужие. Каждый друг перед другом кого-нибудь строит, но никто друг друга не любит.

Свет на компанию. Возвращаются Арлекино, Упырь, Шиманов, Интер.

Шиманов. Арлекино!

Арлекино (обиженно, зло). Ну?

Шиманов (встает перед Арлекино). Ты что, Арлекино… Нашел из-за чего обижаться! Как маленький!..

Арлекино. Подумаешь! Деятели! (Предупредительно.) Юнкоры!

Интер. Чего, чего?

Арлекино. Да я только свистну, от твоей газеты одни буквы останутся!..

Шиманов. Да кончайте, мужики, вы что? Ты что? Пожалуйста, сейчас подеремся, а толку? Кончай, Арлекино!..

Лешка огибает плиты, подходит, не замечая Чижа и Лену, к забору.

Упырь. Мошка! Что ты там застрял?

Лешка оборачивается и видит Чижа и Лену. Чиж и Лена встают, прижимаясь к стене. Лешка машет им испуганно руками, показывая, кто там, за плитами, что может сейчас произойти. Лена и Чиж испуганно оглядываются. Но показывается, обойдя плиты, Упырь.

Упырь. Мошка! Где ты там?.. (Замечает Чижа и Лену, удивленно присвистывает) Ну и ну, Арлекино, сюда! Сюда, команда! Ничего себе.

Появляются Арлекино, Шиманов, Интер. Они полукругом обступают Чижа и Лену. Медленно приближаются к ним. А они все теснее прижимаются к стене.

Арлекино (сладким голосом). Андрюх, Чижик! Привет! Вот так встреча! Скажи, Упырь?

Чиж. П-привет.

Упырь. Во дают, а?

Арлекино. Вежливый Чижик-пыжик наш. Здоровается, скажи?!

Упырь. Здоровается, ох, здоровается.

Лена. Шиманов, ты соображаешь, что ты делаешь?

Шиманов беспомощно разводит руками, демонстративно пожимает плечами.

Шиманов, мы же завтра увидимся, на первом уроке. Тебе же надо будет смотреть мне в глаза.

Интер (развязно, пританцовывая). Ефимова, не мозоль уши. В «шараге» так не принято. Во-первых, этим надо заниматься в уютных квартирах. Ведь да, Упырь? Ты же у нас великий специалист.

Упырь (глупо ухмыляясь). Ага.

Лена. Интер, у тебя голова чугунная, ты не поймешь.

Интер. А во-вторых, Ефимова, по-моему, ты очень дешево размениваешь себя. Ты? И с этим? Нонсенс. Скажи, Упырь, нонсенс?

Упырь. Угу.

Чиж. Арлекино…

Арлекино. Чижик, деточка, я же предупреждал тебя, чтобы ты ходил от меня на расстоянии десяти километров и желательно по противоположной стороне улицы. Ведь говорил, а?

Чиж. Арлекино, послушай…

Арлекино. А ты, Чижик-пыжик, ты, детка, меня не послушал.

Чиж. Арлекино, пусть она (кивает на Лену), пусть она уйдет. Пусть Лена уйдет.

Арлекино (о чем-то раздумывая). Не-ет.

Интер. Это будет несправедливо. Скажи, Упырь?

Чиж. Шиманов, Никита! Ну ты… Хоть ты скажи им, чтобы Ленка ушла.

Шиманов (беспомощно разводит руками). Старик, жизнь есть жизнь…

Лена. Подонки… Сборище подонков…

Арлекино (подступая все ближе и ближе к Чижу, очень спокойным голосом). Нет, зачем ей уходить… Наоборот! Мы ей сейчас покажем, что у нашего Чижика все нормально… Все, что надо, на месте. (Вдруг, резко и громко.) Раздевай его! (Шиманову.) Держи девчонку!

Арлекино, Упырь, Интер бросаются на Чижа. Лешка кидается на помощь Чижу, но его отбрасывают далеко в сторону. Шиманов крепко прижимает к стене Лену.

Шиманов. Ален… Ален… Ну ничего страшного… Я же тебе говорил, это же бандиты! Они же сейчас же того… Они же могут тебя изнасиловать! Но я с тобой, не бойся.

Лена (пытается вырваться). Убери руки!.. Андрей! Андрей! Шиманов. Завтра же сама спасибо скажешь!

С Чижа сорвана куртка, рубашка. Упырь железной хваткой обхватил его ноги. Интер держит руки. Арлекино пытается расстегнуть пояс. Но Лешка подползает, вскакивает, бросается на Арлекино, вонзаясь зубами в куртку.

Арлекино (совсем по-детски, визгливо). Ай! Больно!

От этого крика слабее становится хватка и Шиманова, и Интера с Упырем. Вырывается Лена. Раскидывает с неожиданной силой нападающих. Чиж, Лена быстро бегут вверх, по бетонным плитам, как по ступенькам, наверх, откуда виден город, раскинувшийся за забором, который ограждает стройплощадку.

Лена (во весь голос). Помогите! Помогите!

Вдали — трели милицейских свистков.

Упырь. Атас!!!

Упырь, Шиманов, Интер, Арлекино, перепрыгивая через мусор, арматуру, бетонные блоки, убегают назад, к дырке в заборе. Арлекино бежит последний и вдруг как загипнотизированный замирает, оглядываясь назад.

Лена (сверху). Что остановился, ты — ничтожество. Четвероногое! Ну, что встал, беги, трус, животное, грязный подонок. Тебя никогда в жизни никто не полюбит!.. Беги!.. Ну… Быстро! Ты думаешь, что ты его унизил?! Посмотри на себя?! Ты можешь унизить только такого же, как ты сам! Тот, кто любит, и тот, кого любят, никогда не узнают, что их унизили, потому что они даже не увидят тех, кто унижает их! Ты понял? Я не вижу тебя, и он не видит тебя! Беги, беги! Тебе нечего делать там, где живем мы! Это наш мир, и тебе не растоптать его! Ты испугался? Ты испугался… А был уверен, что сумеешь запугать его! Он не боится тебя потому, что, когда человек любит, он боится только одного: потерять любовь! Не понял? Не понял…

Внизу, под постаментом из бетонных плит, Лешка помогает Чижу одеться.

Темнота. И свет как будто нереальный, призрачный. Выходит Арлекино, изменивший почти до неузнаваемости свой облик. У него другая походка — легкая, можно сказать, элегантная. Гордо поднятая голова, уверенные движения и, главное, новенькие, облегающие по бедрам джинсы сделали из прежнего Арлекино нового. Играет музыка — то медленная, то быстрая, под которую он красиво и плавно двигается.

В его руке вдруг оказывается высокий бокал, который он торжественно поднимает. Кому-то приветливо машет, спокойно улыбаясь. Потом кому-то бежит навстречу, а этот кто-то оказывается Леной. Лена радостно протягивает руки навстречу Арлекино, и потом ладони их скрещиваются. Но бокал вываливается из его руки и, громко звеня, распадается на куски.

Глухой голос: «Следующая станция — „Поселок Химзавода"». Как при крушении, качается сцена. Нет, не превратится Арлекино в тот образ, который живет только вето воображении.

Журналист. Лето навалилось жаркое и душное, прямо с июня, не дав времени ни подготовиться, ни привыкнуть. Как и раньше, Чиж стремился не попадаться на глаза команде Арлекино. Но теперь вместе с ним был и Лешка. Их стало уже двое.

Центр действия переместился в поселок Химзавода, где стоит дом, в котором живут Арлекино, Чиж и Лешка. Мы видим (и этот вид не изменится уже до конца пьесы) условные пространства квартиры Чижа, двора и дороги, ведущей вдаль, к реке, к мосту — где-то там в лесу спрятана и дача Шиманова.

Несколько условных площадок, которые будут то исчезать, то появляться.

Яркий солнечный свет на левую площадку, там — квартира Чижа.

Лешка (смотрит в окно и сообщает Чижу). Вон… Ага, остановились. О чем-то говорят! Парень какой-то подошел. Подошел к Арлекино… О чем-то говорят. Арлекино смеется. Хлопает парня по плечу. Пошли!.. Нет, сел возле песочницы. Сидит. (Оборачивается.) Сидит. Он, может, там еще год просидит, а мать молока ждет. Вон, видишь, сколько пакетов купил. А теперь как до подъезда добежать? Он сел и сидит, как статуя.

Чиж. Перебежками.

Лешка. Сказанул, Чиж, перебежками. Только перебегать будешь, а он уже меня заловит и отлупит.

Чиж. А может, и не отлупит. Что ты боишься все время?

Лешка. А ты?

Чиж. Нужно мне очень его бояться.

Лешка (снова смотрит в окно). Сидит… Что-то палкой на песке чертит. Какое-то слово. А… Вон еще «волки» подошли! Это какие-то незнакомые! Чиж, посмотри, ты их знаешь или нет?

Чиж. Лешка, не трогай меня, а?

Лешка (у окна). Не, я просто думал, что ты их знаешь. Какой-то здоровый, похожий на Упыря, но не Упырь. Сидят. Сигареты вытаскивают. «Дымок». Пачку открывают. Спички ищут. Ни у кого нет.

Чиж. Иди дай им спички.

Лешка (удивленно повернувшись). Что?

Чиж. Ничего! Что ты, как радио, говоришь и говоришь?

Лешка. Чиж, а давай куда-нибудь уедем, а? Я читал в газете, забыл, как называется, что в Архангельске есть мореходка, туда после восьмого класса принимают. А раз после восьмого, то после девятого уже наверняка примут. А, давай уедем? Форму дадут, тельняшки, бескозырки. Там секции всякие есть. Самбо, каратэ… Знаешь, кто-нибудь только на тебя… А ты… (Делает, по его мнению, типичные каратэшные движения и самбистские приемы.') Раз, два, три…

Чиж. Кто тебя в мореходку примет?! Ты хоть раз в жизни море видел?

Лешка (растерянно). Нет, а что, надо видеть?

Чиж. И плавать не умеешь.

Лешка. Не умею.

Чиж. Видишь?.. А там знаешь сколько таких желающих, как ты? Только они и море видели, и плавать умеют.

Лешка (горячо). Все равно, все равно. Чиж, давай уедем отсюда. Все равно он не даст жизни. Он знаешь какой? (Подходят к окну, смотрят.) Вон они все сидят. (Отворачиваясь от окна.) Чиж, ну, давай уедем?

Чиж. Куда мы с тобой уедем, Лешка?

Лешка. Думаешь, он от тебя отстанет? Только меня станет бить? Как бы не так! У него сил на всех хватит.

Чиж (не очень уверенно). Пусть попробует.

Лешка. А что ему пробовать?! Он уже пробует. Как он тебе саданул!

Чиж. Когда это?

Лешка. Когда-когда. Да в пятницу. Что я, не видел, что ли, как ты к глазу пятаки прикладывал. Вон там, прямо возле дома.

Чиж. Много ты знаешь!

Лешка. Может, собаку большую найти… Овчарку, а, скажи? Вот такую. (Показывает.) Я по телеку видел, как вот такая собака (показывает) пацана от хулиганов спасла. А мой Бульдог только лает, толку от него никакого. Можно взять и в сумку спрятать. Чиж, что ты молчишь, а?

Чиж. Ничего.

Лешка (смотрит в окно). Сидят. «Дымок» курят. Жарища такая, а они здесь высиживают… Хотя бы на речку пошли! А сейчас молоко скиснет, мать опять разорется, как вчера, хоть из дома уходи. А куда уходить-то?

Чиж (направляясь к двери). Сейчас! Сейчас пойдешь домой… Лешка. Чиж, не надо, не выходи! Чиж, не надо!

Чиж уходит. Переходит из пространства своей квартиры в другое, на которое тут же падает свет, — двор, где сидят «волки» во главе с Арлекино. На них типа пионерских двухцветные красно-белые галстуки — летняя «форма одежды». Ребята всем нам незнакомые. При появлении Чижа Арлекино встает, жестом поднимая за собой остальных, и вся компания следует за Чижом, словно стая собак за нечаянно заблудившимся котом.

На противоположных площадках — Лешка и Мать Лешки.

Мать Лешки. Тебя только за смертью посылать. Где же тебя носило целый час почти?!

Лешка. Сама попробовала бы за молоком сходить! Там оче-редища — во!

Мать Лешки. Ты что дома-то сидишь, а, сынок? Погода вон какая, жарища градусов тридцать. Что, спрашиваю, на речку не идешь?

Лешка (с вызовом). А я дома хочу! Сама то за молоком посылает, то еще за чем-нибудь, а потом спрашивает, почему я дома. У меня, между прочим, каникулы!

Мать Лешки. Вот и говорю, что каникулы, а тебя из дома только в магазин и выгонишь.

Лешка. Меня никто не спрашивал?

Мать Лешки (удивленно). А кто это тебя должен спрашивать?

Лешка. Да нет, я так просто. Ма, слышишь?

Мать Лешки. Что?

Лешка. Если кто там будет спрашивать, скажи, что я уехал, а? Ну, скажи, что нет меня.

Мать Лешки. Это еще зачем?

Лешка. Ну, скажи! Я тебе потом все объясню.

Мать Лешки. Это что же такое? А ну говори, что ты натворил!

Лешка. Да ничего не натворил. Чуть что, тут же «натворил». Что мне творить-то!..

Мать Лешки. То-то вижу я, что все время дома сидит! Ну ничего, отец придет с работы, он-то тебя спросит. Быстро ответишь.

Лешка. Да ничего я не натворил!!! Я… Я от одной девчонки прячусь. Понятно тебе? А то тут же: «натворил», «натворил».

Свет на компанию Арлекино, в окружении которой стоит Чиж.

Арлекино. Вот что, Чиж, детка, увидишь Мошку, скажи — пусть лучше не прячется. Все равно поймаю.

Чиж. Я же сказал тебе, что Лешка к тетке уехал. Только в августе будет. Что, Арлекино, привязался?

Арлекино. Я больше повторять не буду, понял? Скажи, чтобы не прятался, а то хуже будет, понял?

Чиж. Нет его! Где я тебе его возьму?

Арлекино (подозрительно). Постой, постой… А не из-за тебя Упырь залетел?

Чиж. Что? Куда залетел?

Арлекино. Что, скажешь, не знаю, что Упыря вчера вечером арестовали? Приехал «воронок» — и все, ку-ку. Что, скажешь, не знал? Так я тебе и поверю!

Чиж (в изумлении). Упы-ря арестовали?! Ничего себе!

Арлекино. Прикидывайся, прикидывайся. Сам заложил, наверное, а теперь спрашивает.

Чиж. Да что мне его закладывать-то? Что он мне такого сделал? Буду я, по-твоему, в милицию бегать? За что хоть его?

Арлекино (мрачно). А я что, думаешь, знаю? Был Упырь, а теперь все. (Насмешливо.) У-пырь! Детка! Ку-ку!!!

При этих словах на другом пространстве перед Майором милиции вздрагивает и оглядывается Упырь, будто с улицы услышал голос Арлекино.

Майор милиции. Ты что развертелся?

Упырь. А нельзя, что ли?

Майор милиции. Раньше надо было вертеться. А теперь вот сиди и на вопросы отвечай как положено.

Упырь. Да я же все рассказал!

Майор милиции. Это ты рассказал, а сейчас надо для протокола.

Упырь. Николай Феофанович, гражданин начальник, можно к окну подойти?

Майор милиции. Убежать, что ли, хочешь? Так и не пытайся. Не получится. Не такие пытались.

Упырь. Нужно очень! Если бы я захотел, я бы от сержанта, который за мной приехал, в два счета бы ноги сделал. Сержан-тик-то был вот такусенький. (Показывает метр от пола.)

Майор милиции. Ты не смотри, что маленький! Он такие приемы знает самозащиты без оружия, сокращенно — самбо, что двух таких, как ты, на обе лопатки положит да еще коленом придавит. Хочешь подходить к окну — подходи.

Упырь встает, смотрит в окно.

Хотя что там рассматривать? Забор, пылища кругом. Собака спит рыжая. Спит собака-то?

Упырь (завороженно). Спит.

Майор милиции. Она уже лет пятнадцать как лето, так и спит прямо под окнами райотдела. Чья собака? Откуда? Как зовут? Почему здесь спит? Никто не знает. А больше ничего там интересного нет.

Упырь. Там, гражданин майор Николай Феофанович, воля.

Майор милиции. А нечего было гражданина грабить. Вон ведь как стукнул — в больницу увезли. Нечего, говорю, было заниматься чем не надо. Хватит, хватит там смотреть!

Упырь нехотя отходит от окна.

Давай-ка лучше расскажи, серьезно давай, протокол заполнять будем, эпизоды твоей преступной деятельности. (Вздыхает тяжело.) Эх ты… Разве так можно было… Эх, горе. (Строго.) Давай теперь по порядку рассказывай, как ты подошел к гражданину, как спросил закурить, как нанес удар в лицо и так далее.

Упырь (удивленно). Да какой же он гражданин! Он же алкаш!

Майор милиции. Ты шутки, Упырев, для суда оставь. Там как раз любят таких шутников. А здесь давай подробно, не спеша, искренне. Помни, что искреннее раскаяние смягчает вину. Ну об этом, кажется, я уже тебе говорил. Давай, значит, рассказывай. Одного не могу понять, Упырев, а зачем же ты по карманам-то стал шарить, а? Зачем, спрашиваю, ты еще и на грабеж пошел? Понял — грабеж! На что тебе деньги-то были нужны?

Упырь. Да так. Одну ерунду хотел купить. Ну, давайте записывайте… Я увидел его возле магазина…

Свет на этой площадке меркнет. В окружении компании «волков» перед Арлекино стоит Чиж.

Арлекино. Понял, Чиж, детка?

Чиж. Ну, понял.

Арлекино. А не поймешь, поможем. Ты Упыря не знаешь, ты Упыря не видел.

Чиж. Да кто меня и спрашивать-то будет? Кому я нужен, чтобы меня про Упыря спрашивать?

Арлекино. Ну, понял — и молодец. Я всегда говорил, что Чижонок у нас умница, понятливая детка. Что, не так, скажешь?

Чиж (мрачно). Так. (Хочет идти.)

«Волки» нехотя уступают Чижу дорогу. Но Арлекино хватает его за плечо.

Арлекино. Так что, понял, ни слова!!!

Чиж. Да что я могу сказать, когда я ничего не знаю?

Чиж стоит в нерешительности, потому что дорогу загораживают «волки». Арлекино стоит в раздумье.

Арлекино (вдруг обнимает Чижа). Чиж, Чижонок, у тебя же этот… отец доктор, да?

Чиж (удивленно). Нуда… Хирург.

Арлекино (горячо). Вот и я говорю, что доктор… Ну, хирург и все прочее. Он же… Ну, это… (Делает рукой движение, как будто режет ножом.)

Чиж (все так же удивленно). Ну, режет, зашивает.

Арлекино. Во-во! Что и говорю. Он же наверняка загребает! Ой-ой-ой!

Чиж (удивленно). Да нет. Врачи же мало получают.

Арлекино (торжествующе). А «Запорожец» у вас откуда, а?

Чиж. Так это же дедушка оставил.

Арлекино. Ясно, дедушка. Дедушка поднакопил деньжищ, купил вам «Запорожец». Во, дедуля!

Чиж (удивленно). Нуда!..

Арлекино. Все-таки ты еще детка, Чижик. Я же тебя не про зарплату спрашиваю! Ты все-таки малость того. (Крутит пальцем у виска.)

Чиж. Что «того»?

Арлекино. Конечно, мало получает. Так у них же как, у вра-чей-то у этих! Там же не в деньгах дело! Тоже мне, деньги!

Чиж. А в чем?

Арлекино. Да к вам, наверное, в дом так и тащат.

Чиж. Что тащат?

Арлекино. Да все, что угодно! Продукты там, вещи всякие. Ведь я знаю, что я, маленький, что ли? Сейчас, думаешь, просто так операции делают?! Ну, ты даешь! Да он только ножом этим порежет, вытащит там что-нибудь… А уж ему и одно, и второе, и третье.

Чиж. Да у нас никогда до зарплаты денег не остается. Честно, Арлекино! Мать всегда ругается еще… Ну, на себя… Что ничего не получается.

Арлекино. Опять ты об этом! Да, конечно, сейчас деньгами никто не берет. Сейчас же все по-другому! У Упыря мать раньше на автостанции работала… Ей и то! То однажды полбарана притащили, то картошки два мешка. Это ей-то! А она кто! Да диспетчером простым! А твой-то уж, наверное, не картошкой берет! Все-таки жизнь человека!

Чиж (твердо). Нет, отец взяток не берет. Даже коньяком!

Арлекино. Ты просто не знаешь… Что, думаешь, он просто так режет?

Чиж. Не режет, а оперирует.

Арлекино. Во-во! (Со значением.) Оперирует! Понял?

Чиж. Нет.

Арлекино. Кто-то наверняка ему… ну, это… вместо денег дает всякие вещи.

Чиж. Никто ничего ему не дает.

Арлекино. Слушай меня! Точно, дают! Не может быть так, чтобы не давали! Всем дают, а ему нет? Скажешь тоже.

Чиж. Да не дают же!

Арлекино. Слушай же! А мне как раз одному приятелю…. Ну, тоже из «волков»… Ему позарез нужны джинсы «Левис»! У него размер почти как у меня, сорок шестой, рост второй. Понял?

Чиж. Что «понял»?

Арлекино. Скажи отцу, чтобы вместо того, чтобы потом их продавать кому-то, пусть даст тебе, а я… ну, в смысле приятель, их у него, то есть у тебя, купит.

Чиж. Да никто ему ничего не дает! Откуда он джинсы возьмет? Да у меня у самого джинсов нет!

Арлекино. Ну, тебе ясно… Неудобно будет! Ему дали, он — раз — тебе. Тут же разговоры и все прочее. А приятелю в самый раз. И никто ничего не узнает.

Чиж (твердо). Арлекино, запомни, пожалуйста: мой отец никогда ничего за операции не берет.

Арлекино. Ты что, Чижонок, серьезно?!

Чиж. Серьезно.

Арлекино (снова насмешливо). Честно?

Чиж. Ну, честно.

Арлекино. Ну и проваливай отсюда, пока снова по шее не накостылял. Ну, кому говорят?! (Обернувшись к своим «волкам».) Видали Чижика-пыжика? А ну!

И Чиж, быстрее, чем нужно, сам, наверное, проклиная себя за это, уходит.

Темнота. Тихим сумрачным светом освещается пространство квартиры Чижа. Здесь Чиж и Лена.

Лена. Я, конечно, хотела самолетом — два часа и там, но мама не любит летать, вернее, боится, а папа сказал, что в поезде он еще сможет поработать.

Чиж. А я еще никогда в жизни не летал самолетом. Обычно к бабушке — она в Курске живет — езжу на поезде. Но тоже близко.

Лена. Ой, а мы же будем проезжать Курск. Представляешь? В Курске поезд остановится. Там же все поезда останавливаются, да?

Чиж. Все, конечно! Знаешь это какой большой город!

Лена. Андрей, а родители когда с работы придут? Сейчас?

Чиж. Мама через час. А у отца сегодня ночное дежурство.

Лена. Мне… Мне нужно сейчас идти, да?

Чиж. Почему?

Лена. Нет-нет, мне, конечно, надо идти. Ну что ты? Что подумает твоя мама?

Чиж. Ничего она не подумает.

Лена. Нет, подумает. Обязательно подумает. Моя мама обязательно бы что-нибудь подумала. Ну, не обижайся.

Чиж. Я не обижаюсь. Я просто так.

Лена (трогает его лоб). Тебе больно?

Чиж. Почему мне должно быть больно?

Лена. Тебе больно… Вот царапина здесь осталась. И здесь тоже. Что, снова, да, снова?

Чиж. Ничего не снова.

Лена. Я перехожу в другую школу. Ты знаешь, прямо у нашего дома. В двух шагах.

Чиж. А у нас здесь всего одна школа! Атам одни «волки». Лена. Одни-одни?

Чиж. Одни…

Лена. Мне еще час тридцать на электричке.

Чиж. Час двадцать пять.

Лена. Все равно много… Кто-то там по лестнице поднимается. Это не мама?

Чиж. Нет, ей еще рано.

Лена. Это она… остановилась у дверей.

Чиж. Это соседка.

Лена. Почему, Андрей? Почему я должна бояться твою маму?..

Чиж. Это соседка.

Лена. Ну, я не об этом же! Не об этом! Неужели ты не понимаешь?

Чиж. Лена… Лена, сейчас придет мама.

Лена. Ты же ненавидишь «волков»?

Чиж. Нет. Не ненавижу. Хуже.

Лена. Ты что вертишь головой? Почему ты так смотришь на меня?!

Чиж. Ты когда завтра уезжаешь?

Лена. Нет-нет, не надо меня провожать. Не надо, я тебя прошу. Чиж. Я приеду. Я приеду на вокзал. Потом мы с тобой очень долго не увидимся, и я не знаю, как я буду здесь… один.

Темнота. Высвечивается другое пространство таким же сумеречным светом. Чуть вдалеке, как статисты в цирке, компания новых «волков». Здесь, ближе: Арлекино, Шиманов, Интер, Девушка в джинсовом комбинезоне и другие члены «шараги». Интер и несколько других ребят — в одинаковых черных рубахах.

Шиманов (тихо). Смотри, стоит!

Интер. А куда он денется?

Арлекино. А вы почему не на двадцать ноль пять?

Голос «шараги»: «Привет»… «Здорово-здорово», «Ку-ку, Буратино», «Он не Буратино, а Арлекино». «Шарага» проходит мимо.

Не успели?

Интер. Привет! (Проходит.)

Шиманов. Здорово! (Проходит.)

Девушка в джинсовом комбинезоне. Ты совсем не изменился, надо же! (Проходит.)

Интер (останавливается, оборачивается). Так вот! Твои предки, Шиман, правильно поступают. Нечего мешать друг другу.

Шиманов. Ну, насчет бара — чтобы туда не лезть — отец, конечно, загнул. Ну, там разберемся. Правда, Интер?

Девушка в джинсовом комбинезоне. Оказывается, ты на самом деле живешь рядом с дачей Шиманова. Потрясающе! Рядом с дачей бродили «волки». Просто мультфильм какой-то.

Арлекино. Мы — «волки»!

Интер. Во дает человек, скажи, Шиман?! Как в детском саду: «волки», «кони». Старье все это… Ты что, в самом деле не знаешь, чем заняться?

Арлекино (растерянно). Как чем? Мы «волки»!..

Интер. О, дети!

Шиманов. Ну ладно, ладно, Интер, кончай. Не надо об этом. Потом.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Мне, между прочим, уже хочется есть.

Шиманов. Ага, ну мы пошли!

Арлекино. Я сейчас, только матери скажу.

Шиманов (будто и не слыша его). Спасибо, что встретил. Пока, Арлекино. Еще увидимся. Завтра. Или послезавтра.

«Шарага» уходит. Арлекино один с тоской смотрит вслед «шараге». Пауза.

Темнота. Шум уходящей электрички.

Лена. Вот и все. Идет моя электричка.

Чиж. Давай на следующую, а? Лен…

Топот ног невдалеке. Чиж вжимается в невидимый нам забор.

Лена. Что случилось, Чиж? Почему ты так дрожишь?!

Шум множества шагов слышен все ближе и ближе.

(Удивленно.) Да ты дрожишь… Да, Чиж, да! А я-то думала… И когда я тебя спросила, ненавидишь ли ты их и ты ответил, что нет, что хуже, я только сейчас поняла, о чем ты не хотел мне сказать. (Холодно.) Не надо меня провожать. До электрички я дойду одна.

И вот уже Чиж на другой площадке. Вспыхивает и гаснет луч света, гаснет и вспыхивает. Чижа крепко держат за руки «волки». Перед Чижом — Арлекино.

Арлекино. Чижик, детка… Значит, говоришь, Мошка уехал к тетке?!

Чиж. Да, Лешка уехал к тетке.

Арлекино бьет Чижа в живот, двое «волков» держат его крепко за руки.

Арлекино. Понял?! Сенька Черенок видел, как он из магазина шел. Понял? (Снова замахивается)

Чиж инстинктивно сжимается.

Ну ладно, ладно… Сейчас, значит, пойдешь к нему и вызовешь его на улицу. Понял? Скажешь, дельце одно есть.

Чиж (неимоверными движениями вырывается, отбегает в сторону). Арлекино, я наврал, я наврал тебе… Отец может достать тебе их.

Арлекино. Может?

Чиж. Нуда… Для этого твоего знакомого…

Арлекино. Какого знакомого?

Чиж. Ну, джинсы.

Арлекино. «Левис»?

Чиж. «Левис», «Левис».

Арлекино. Какой размер?

Чиж. Сорок шестой.

5. Капкан

Арлекино. А рост, рост какой?

Чиж. Ну, второй же, второй!

Арлекино. Когда, Андрюха?!

Темнота.

Журналист. И вот наступил зенит лета, того жаркого лета, того необычного для этого жаркого лета, к чему я и подвожу эту историю.

Освещается площадка с Чижом. То, что он говорит, он говорит, наверное, только лишь для одного человека — для Лены.

Чиж. И я ему сказал, что достану джинсы… Я стоял, зажатый между ними, и не видел их, потому что слова, которые ты сказала мне, висели на деревьях, как большие красные яблоки, болтались перед глазами и мешали мне увидеть его лицо. Тогда я крикнул, что они есть, что их принесет один парень… Я даже увидел лицо этого парня и поверил, что он принесет ему джинсы… Точно так же, как я увидел отца, который, не глядя в глаза тому парню, кивает на меня. И он направляется ко мне, держа под мышкой голубой целлофановый пакет. Но это было всего минуту, секунду, мгновение! И я понял, что никогда не придет парень с голубым пакетом под мышкой, никогда я не протяну этот пакет Арлекино, никогда, никогда!.. Я знал, знал, что выхода, кроме одного-единственного, того выхода, за которым уже совсем пустота, черная, как ночь осенью, у меня нет и не будет. Да, ты угадала, тогда, вечером у электрички… Я… я боялся. Но ты думала, что у меня никогда не хватит сил перешагнуть через этот страх, чтобы… Чтобы остаться с тобой. Потому что я люблю тебя!..

На другой площадке Лешка.

Лешка. Чиж… Андрей, а может быть, как-нибудь обойдется, а? Ну, хочешь, я ему скажу, что ты… Что ты, ну, просто пошутил, и где достать джинсы? Что ты, какой-нибудь Рокфеллер, что ли? Давай я ему скажу! Ну, пусть поколотит, а? Может, обойдется?

Чиж (на своей площадке, вздыхает). Нет, Лех, не обойдется!

Интер и Шиманов подходят к Арлекино.

Шиманов. Арлекино… Привет! Ты куда делся вчера? Мы оглянулись, а тебя нет. Я туда-сюда, нет и все. Скажи, Интер? Арлекино, значит, так. Давай к нам… Ну, на дачу… Вся «шарага» в сборе, а тебя нет…

Арлекино протягивает руку Шиманову. И — уже около Чижа. Арлекино и Чиж — вдвоем.

Арлекино (вынимая из кармана брюк и пересчитывая). Андрюх, вот ровно сто рублей. Хватит?

Чиж. Хватит.

Арлекино. Нет, ты скажи, если не хватит. Я тебе потом принесу.

Чиж. Хватит.

Арлекино. Да нет, ты бери сейчас. Вот. Ровно сто.

Чиж. Принесет — и возьму.

Арлекино (выжидательно). А может, надо больше?

Чиж. Я сказал, что хватит. (Сурово.) Хватит. Понял — молчи.

Арлекино (неуверенно). Да я молчу, молчу… Он когда придет, в три часа, да? В три часа?

Чиж. Он будет в три часа. В кустах. У реки. Он… Он отдаст тебе… эти… Тогда и отдашь деньги.

Арлекино. Чиж, я всегда знал, что кто-кто… Ну ты же… Ты же настоящий «волк». Ты же наш!

Чиж. Ваш, ваш. Что смотришь? Ваш!

Освещается площадка, на которой в шортах и в легкой морской шляпе Лена.

Лена. Андрей, ты забудь, пожалуйста, о том, что я тебе сказала. Когда я ехала на электричке, я стояла и плакала. Какая я дура! Да, дура, не спорь, пожалуйста, со мной, что я тебе сказала, что ты… боишься. Ты не верь, я никогда так не думала! Я не могла так думать, я могла только так сказать. Ты не боишься их, ты не можешь их бояться. Ты сказал: «Хуже, чем ненавижу». Чиж, дождись меня, а? Я скажу папе, что плохо себя чувствую. Или еще что-нибудь. Дождись!

Темнота.

Освещаются площадки, на одной из которых стоит Арлекино, на другой — его мать.

Мать Арлекино (вкрадчивым голосом). Миша, а Миша?

Арлекино. Ну чего?!

Мать Арлекино. Миш, а где мопед твой?

Арлекино. В сарае.

Мать Арлекино. В каком таком сарае, а?

Арлекино. Ну, у Кольки у Никанорова в сарае. Катался, там и поставил.

Мать Арлекино. У Кольки, говоришь, у Никанорова?

Арлекино. У Кольки, а у кого же еще?

Мать Арлекино. У Кольки, говоришь. Что же ты, сволочь такая, делаешь?!

Арлекино (неуверенно). Что я делаю?! Ты чего это, а?

Мать Арлекино. Ты для чего же это мопед Кольке за 90 рублей продал, а?

Арлекино. Ничего я не продал.

Мать Арлекино. Что же ты делаешь-то?! Я же тебе его за 172 рубля покупала. Что же ты его продал-то?!

Арлекино. Кто продал? Ты что выдумываешь!

Мать Арлекино. Я тебе его купила. Ох, как ты плакал, как плакал. А сегодня прибегает Колькина мать, говорит, что это твой моему мопед продал? Ты-то, я то есть, ты-то хоть об этом знаешь?! За 90 рублей.

Арлекино. Что ты пристала ко мне со своим мопедом!

Мать Арлекино. Спасибо, хоть пришла и сказала. А могла бы не прийти и не сказать.

Арлекино. Ничего я не продавал!

Мать Арлекино. А аквариум, аквариум ты куда же дел, а?! Ты куда дел аквариум, я тебя спрашиваю!

Арлекино. Какой аквариум? Какой аквариум? Ты… Ты всю жизнь мне испортила!

Свет на площадку с Чижом. На другой площадке появляется Отец Чижа.

Отец Чижа. А все-таки выжил!

Чиж. Была сложная операция?

Отец Чижа. Сложные операции бывают каждый день! Попробуй разрежь человека! Его же потом не склеишь, как игрушку! Сегодня был случай, который я помню последний раз на пятом курсе на практике. (Удивленно.) А что это ты спрашиваешь? С каких это пор тебе стало интересно то, что тебе неинтересно?

Чиж. Я решил стать врачом.

Отец Чижа. Не говори глупостей. У тебя нет характера. С твоими тройками… А… Интересно, что нам оставила мама поесть?

Чиж (переносится в другое пространство, туда, где Лена). Я обманул тебя. Я боялся их. Я хочу признаться тебе в этом сейчас, когда осталось всего десять минут. Я выйду сейчас на улицу и пойду вместе с ним туда, в кусты у реки. Да, я уже знаю, где это произойдет, потому что я был на этом месте вчера и позавчера. Я знаю, куда я сейчас пойду. Я сейчас выйду и пойду вместе с ним, потому что другого выхода у меня нет. Сейчас, когда осталось так мало времени, я могу признаться в этом. Потому что больше, кроме тебя, мне признаваться в этом некому.

Отец Чижа. Нет, если ты серьезно хочешь стать врачом, давай поговорим об этом. Я не верю в это, но мне очень хочется в это верить.

Чиж. Я люблю жизнь, понимаешь?

Освещается площадка, на которой стоят Арлекино, Шиманов, Интер. Арлекино пронзительно свистит, задрав голову вверх. Кричит, приложив рупором руки ко рту: «Чижонок!»

Отец Чижа. Очень интересное заявление. Давай, хочешь, поговорим об этом серьезно. Я, признаюсь теперь тебе честно, давно ждал, когда ты наконец станешь взрослым.

Чиж. Поговорим, поговорим. Я сейчас вернусь, и поговорим.

К Чижу, обнявшись — Арлекино в середине, держит за плечи ребят из «шараги», — подходят Арлекино, Шиманов, Интер.

Арлекино. Вот он, Андрюха, Чиж! Наш, «волк»! Во какой «волк»! Здорово, Чиж… друг!

Шиманов (протягивает руку). Сто лет тебя не видел! Чиж, где ты пропадал, а? Ты, что ли, из-за Ефимовой?! Да брось, наплюй! Она из себя такое ставит. Скажи, Интер?

Интер (прыскает). Дети вы все еще! Делом надо заниматься, а не всякой ерундой! Нашел тоже из-за кого переживать. Ты, Чиж, того все-таки!

Арлекино. Ну, кончайте, Чиж — вот такой «волк». Да, Андрей? Мы сейчас! Идите купаться! Мы сейчас с Чижиком придем. У нас с ним одно дело! Дело — во! (Поднимает вверх большой палец) Вернусь, расскажу!

Они расходятся в разные стороны — Интер и Шиманов, Арлекино и Чиж.

(Обернувшись.) Я сейчас!

Темнота. Луч света сопровождает санитаров в белых халатах, которые несут носилки. На носилках — Арлекино.

Арлекино (санитарам). Эй вы, подождите, остановитесь.

Санитары останавливаются.

(Приподнявшись на носилках.) Я не сделал Чижу ничего плохого! А он взял меня и ножом пырнул. За что, спрашивается? Дурак какой-то! Я таких дураков даже еще и не видел.

Свет меркнет, освещается другое пространство сцены. За столом сидит майор милиции.

Майор милиции. Ну, жарища сегодня, градусов, наверное, тридцать, если не все тридцать пять. Я китель сниму, ничего? (Встает, снимает китель, аккуратно вешает его на спинку стула.) Ничего, спрашиваю, Чижов, если я без кителя у тебя буду показания снимать?

Другое пространство сцены. Здесь, сложив руки за спину, стоит Чиж.

Чиж. Пожалуйста, вы для меня и без кителя майор, товарищ, то есть, простите, гражданин майор. Мне же вас положено называть «гражданин майор», да?

Пространство сцены с майором.

Майор милиции. Ты мне здесь давай цирк не устраивай, Чижов! Тоже мне, рецидивист нашелся! И руки опусти! Что ты их за спиной сложил?

Пространство сцены с Чижом.

Чиж. Я — преступник, потому и сложил.

Пространство сцены с майором.

Майор милиции. Опусти, кому говорят. Вот. Так-то лучше. Стул вон возьми. Садись. Отдышись давай.

На том пространстве сцены Чиж опускает руки, берет стул, садится.

Вот так-то лучше. И давай без фокусов. Фамилия моя, значит, Кондрашков. Майор милиции. Сын Евгений, такой же, как и ты, в десятый перешел. С ним пока все в порядке. Пока. (Стучит три раза по столу.) Это чтобы не сглазить, примета такая. Знаешь?

Чиж. Знаю.

Майор милиции. Вот и хорошо. Вопросы ко мне еще есть? Вопросов ко мне нет… (Вздыхает.) Нет вопросов ко мне у тебя. А у меня к тебе есть. Так что давай обстоятельно, подробно, в деталях, так сказать, расскажи, что именно ты не поделил с Елисеевым.

Чиж. Я ничего с ним не делил. Я хотел его убить.

Свет на этих пространствах меркнет. Сейчас освещается компания Шиманова. В центре Интер танцует под музыку из наушников, но так, будто это какой-то военный марш. На секунду он снимает наушники, и немыслимый грохот марша обрушивается на «шарагу». Все вздрагивают. Интер, довольный, хохочет, вновь надевает наушники, музыка затихает.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Интер, ну потанцуй со мной!..

Шиманов. Странные все-таки эти «волки»… Мы пошли с Интером купаться… Поплавали… Брассом там, кролем. А их нет и нет. Нет, все это несерьезно.

Девушка в джинсовом комбинезоне. Шиманов, ну давай потанцуем!..

Интер (на секунду снимая наушники). Ты еще удивляешься? Это же было ясно с первого взгляда. (Иронично.) «Волки», «кони», «рыси», «козлы» какие-то. А ну вас! (Снова надевает наушники.)

Девушка в джинсовом комбинезоне (громко, почти в истерике). Ну, кто-нибудь!.. Кто-нибудь подойдите, пожалуйста, ко мне. Почему я все время должна быть одна? Ну кто-нибудь посмотрите на меня!

«Шарага» занялась своими делами, не замечает ее.

Свет меркнет, и вновь освещается пространство сцены, на котором Арлекино.

Арлекино (приподнявшись на носилках). А мы идем! Нас много, как нас много! (Закрывает глаза, задерживает дыхание.) И я машу вот так рукой. (Стонет от боли.) Что я Чижу сделал?! Он сказал, что там, в кустах… как раз то, что надо, размер сорок шестой, рост второй… Стольник с собой взял… Я впереди шел… Он сзади… потом я спрашиваю, где же этот парень?! Ну, который должен принести… А он как саданул! Дурак! Первый раз в жизни такого дурака вижу. (Кладет голову на носилки. Потом снова поднимает ее.) И я только скажу: срывай… ихние… шапки…

Его несут. Там стоит и ждет, натягивая прозрачные хирургические перчатки, Отец Чижа.

Новое пространство. У окна, прижавшись лицом к стеклу, стоит Лешка.

Лешка (всхлипывая). Не надо было. Чиж… Зачем ты так! И не так уж больно бил Арлекино. Больше для вида. Я же привык. А теперь-то что делать?

Еще пространство освещается. Мать Лешки перед кипой белья в ванной. Разгибается, со всей силой выжимая полотенце.

Мать Лешки. Лешка!

Лешка. Ну, что?

Мать Лешки. Возьми на комоде пять рублей, сходи в магазин.

Лешка. Счас пойду. (Снова всхлипывает.) Он прибежал, показал нож и сказал, чтобы я больше Арлекино не боялся. Я ему говорю: «Не надо, давай лучше уедем отсюда, а я пока лучше из дома выходить не буду». А он отвечает, что уже поздно, и на нож показывает. И пошел в милицию сдаваться. Зачем ты это сделал, Чиж? Куда мне теперь деваться?! Они все равно поймают и изобьют.

Мать Лешки. Лешка, ты ушел или нет?

Лешка. Да иду я, иду.

Пространство сцены с майором.

Майор милиции. Ты это у меня брось. Заладил одно и то же. Хотел убить… хотел убить… Что нам теперь, спасибо говорить тебе, что не убил? Ты мне лучше объясни обстоятельства, подробно, в деталях, так сказать, как это все у вас произошло. (С участием.) Может, возились вы… Ну, как мальчишки обычно возятся друг с другом, и он нечаянно на нож напоролся? Вспомни, вспомни. А? Или он на тебя с дубиной полез… Или с железкой такой вокруг руки, кастет называется, и ты вроде как обороняясь?.. Или очнулся — нож в крови и так далее. Это же тебе не шутка — с ножом на человека. На человека! Чижов. Ну, давай говори? Ты что, не помнишь, как все было?

Пространство сцены с Чижом.

Чиж. Нет, я помню. Я помню…

Пространство сцены, на котором — Лена там, на берегу моря. Она в шортах и летней шляпе.

Лена (восторженно). Я уговорила их лететь на самолете! И мы увидимся не через трое суток. А сегодня вечером! Да, сегодня вечером я увижу тебя и все тебе объясню. У меня никогда, никогда никого не будет в жизни, кроме тебя. И какие бы слова… Я сказала тебе страшные, неправильные слова, за которые ты должен был меня ударить! Да, ударить!.. Чиж!.. Андрей! Вечером я буду у тебя. Сейчас меня уже зовут. Папа вызвал такси. Меня зовут, Андрей! Меня зовут, чтобы ехать на аэродром. Я все ближе и ближе к тебе. До вечера! Любимый мой, самый смелый на всем свете. Мой Чиж. До вечера… До вечера! До вечера!

Журналист. Теперь я часто прихожу сюда, к этому старому стадиону, но вижу другие лица. Я смотрю на них и хочу понять — кто они? В уличной толпе я замечаю стайку пацанов, сквозь шумы и шорохи различаю их голоса и снова, снова все вспоминаю…

Действующие лица:

Дмитрий — школьник, наркоман

Терехов — лаборант в НИИ, наркоман

Катя — одноклассница Дмитрия

Лебедев — отец Дмитрия, журналист

Мать — мать Дмитрия

Полковник — отец Александра, наркомана

Кеша, Алиса, Лепа — одноклассники Дмитрия

Боб — диллер

Владимир Харитонович — Директор школы

Марьиванна — учительница

Действие первое

В последнее время это налетало на семнадцатилетнего Дмитрия все чаще и чаще и обычно неожиданно: знакомое пространство города звонко ломалось, тяжелым становился воздух, зловещей — тишина, и тревога заполняла его сердце. Когда это налетало, Дмитрий прижимал ладони клицу и стоял, раскачиваемый неведомыми, злыми силами, наполнявшими его в этот момент. Вот как сейчас.

Он застонал, дернулся, опустил руки, но ничего не изменилось: город, его город исчез. Вокруг было пасмурно, зловеще. Вдруг какие-то звуки разрезали тишину. Дмитрий резко обернулся, всматриваясь в темноту.

Звуки шагов послышались спереди, слева, справа. Звуки были торопливые, звонкие.

Те, кто, приближаясь, окружали его, были в черных масках. Дмитрий рванулся вперед — туда, откуда пробивался чуть видимый свет, но его перехватили, отбросили в сторону. Он с силой расталкивал тех, в масках, но они жестко — стеной — оказывались на его пути. Он падал… Ноги в тяжелых ботинках оказывались возле его лица. Он полз, поднимался, снова падал. Остановился в изнеможении, мучительно застонал, закрыл лицо руками — и, опустив их, вновь оказался в своем городе: весна, трамвайные звонки, сквер возле школы.

Дмитрий облегченно вздохнул и увидел своих одноклассников: томную, медлительную Алису, серьезного, вдумчивого Лепу, быстрого, с шутовской улыбкой, Кешу.

Кеша (Дмитрию). Рви когти! Там Вэ-Ха идет!

Алиса. А она — ушла… пришел тот переросток и ее увел. Я сама видела.

Лепа. Марьиванна сегодня сказала, если ты еще раз не придешь, она тебя к экзаменам не допустит.

Дмитрий молча смотрел так, будто и не видел их.

Пожалуйста, очень мне надо! Кешка, пойдем!

Кеша (обходит Дмитрия, как памятник). Так… Фас, профиль, глаза, нос… Улыбка! Ну, улыбка! Эй, ты что, того? (Крутит пальцем у виска, затем спешит вслед за Алисой и Лепой.)

Алиса (оборачиваясь). Да ушла она, ушла! Дурачок ты все-таки!

Лепа (оборачиваясь). Скрылся бы ты отсюда! Еще бы под окном Вэ-Ха встал! Он же сейчас появится!

Кеша (оборачиваясь). Тебя какой-то тип спрашивал! Тот, на «Ладе»… Эй! Ку-ку!

Дмитрий стоит неподвижно. Проводил глазами одноклассников, закрыл ладонями лицо. Резко скрипнули тормоза. Человеку, который быстро подошел к Дмитрию, уже за 30. Его имя — Боб.

Дмитрий. Чего тебе?

Боб. Ты что, в школу не ходишь?

Дмитрий. Я просил не приезжать в школу.

Боб. Ехал мимо. Дай, думаю, товарища навещу. Товарищу, может, плохо, бо-бо. Что, плохо, да?

Дмитрий. Оставь меня в покое, понял?

Боб (спокойно). А… Понял. Вечером увидимся!

Дмитрий. Ага… Жди-жди… (Резко.) Все! Понял, все!..

Боб смотрит на Дмитрия с сочувствием, не замечая его тона, не вслушиваясь в слова, которые он произносит.

Боб. Жизнь сама по себе тяжела, старик. У тебя сейчас не то состояние…

Дмитрий (резко). То!

Боб. Завтра ты прибежишь ко мне.

Дмитрий. Жди-жди…

Боб (поворачивается). До завтра, Митя…

Дмитрий (вслед ему, истерично). Не называй меня Митей! Я ненавижу, когда меня называют Митей! Понял? Я не-на-ви-жу!..

И вновь он остался один. Звенели трамваи, шумели птицы, скрипели тормоза автомобилей. Он закрыл лицо руками. Прислушался. Услышал — показалось ему — звуки траурного марша.

Звуки траурного марша слышались громче и громче. И туда, на звуки музыки шли, ускоряя шаг, Катя, одноклассница Дмитрия и Терехов. Катя остановилась.

Терехов. Девочка, ты что?

Катя. Ненавижу кладбища!.. Я с ним попрощалась в среду. Почему-то все мертвые в гробу улыбаются… Так же было и с дедом.

Терехов. Девочка, ты сама захотела прийти сюда!.. У меня от этих церемоний начинает ломить в правом виске. Дай руку!

Катя автоматически протягивает руку.

(Прикладывает ее руку к виску.) Видишь, как тикает?

Катя. Пойдем. (Резко идет вперед, оборачивается.) Терехов, уже играет музыка. Я хочу посмотреть, какой он сейчас.

Они ушли. Тихо стало, только там — невдалеке где-то — вместо траурной музыки, женский плач, тихий шепот, стук падающих комьев земли. Полковник шел прямо, мужественным шагом, привычным для военного человека. Автоматически надел фуражку, быстро снял ее, Лебедев догнал его, нерешительно тронул его за рукав.

Полковник (мучительно). В чем дело?.. Ну?!.. А… Это вы? Лебедев? Да, Лебедев?

Лебедев. Извините, наверное, не сейчас. Я пришел, потому что обещал вам прийти. Еще раз извините. Я вам позвоню через несколько дней.

Полковник. Я послезавтра улетаю. У нас учения. Ну, давайте, давайте… Что у вас там? Микрофон или что?

Лебедев. Товарищ полковник!..

Полковник. Товарищ Лебедев, у меня мало времени. Сейчас подойдет супруга, ее сестра, ее мать, сослуживцы… Ну!

Лебедев (возится с сумкой, достает магнитофон, вытаскивает торопливо шнур микрофона). Сейчас, сейчас… (Протягивает микрофон полковнику, нажимает кнопку.) Вот сюда, наверное.

Полковник (в микрофон). Три дня назад мой сын Александр, восемнадцати лет, студент, кончил жизнь самоубийством. До последнего дня я не знал, что мой сын — наркоман… В бою всегда знаешь, что тебя могут убить. Эта смерть — незаметная. Я не видел, что мой сын умирает, и вот он умер. Я говорю всем, кто сейчас слышит меня. На нас надвигается чудовище. Если мы не спасем наших сыновей, то можно считать, что мы прожили жизнь бессмысленно, и для того, чтобы убедиться в этом, нам не нужно ядерной войны. Перед смертью Александр оставил письмо. Вот это. (Достает из кармана листок бумаги, смотрит на него.)

Лебедев. Ну, давайте же потом! Я вас понимаю, я вам сочувствую, у меня тоже сын есть! Я все понимаю, но сейчас не надо.

Полковник. Попрошу без истерик! (Читает письмо.) «Дорогие, родные мои! Я понимаю, что вам будет очень горько. Но, мама, другого выхода я не вижу!.. Я сейчас лягу спать, только буду спать долго, ведь я любил спать долго. Провожать меня, папа и мама, не ходите. Я не хочу, чтобы вам запомнился последний момент. Я действительно сплю, только очень крепко. И мне лучше всех… Не горюйте обо мне. И очень прошу не вскрывать меня. Я однажды видел вскрытие — это просто варварство, кроме случаев крайней необходимости. Я просто съел немного больше сонников, так что в справке можно написать — „лекарственное отравление". Мне, конечно, не легко, если кто думает, что выход этот прост. Но я объявляю антракт. Ваш Саша».

Чем дальше читал Полковник, тем тяжелее давалось ему каждое слово, и голос — вначале звонкий, даже юношеский — становился все глуше, все старше и старше.

Вечером, в студии, Лебедев уже сидел перед микрофоном, монтируя утреннюю запись.

Лебедев (откашливается). Так… Запись два… Дальше в письме шла приписка, длинная, как дневник. (Наклоняется над текстом.) Восемнадцатилетний Александр писал: «Черт… Ни разу так плохо не делал уколы. Два раза, да еще пробил вену!.. А игла — ужасная, просто шить ею можно… Шприц я тоже спрячу, но не для нового пользования, а насовсем. Понятно, да? Чтобы у врачей и органов не было претензий… Сам себе удивляюсь — стал таким разговорчивым. Просто я, наверное, представил, что мне будет лучше, чем было… Понимаю, это эгоистично: мол, себя освободил, а теперь возись тут с тобой. Ну все! Покурю, хлебну чайку и, как говорится, пока». (Останавливается, откладывает лист бумаги.) Но он писал и писал дальше. Буквы становились все неразборчивее и неразборчивее, и мне стоило большого труда расшифровать этот текст. Последние строчки в жизни восемнадцатилетнего парня. Шли имена, фамилии. Иногда какие-то восклицания. Иногда — слова, значение которых я так и не понял. Это был его последний привет, последние мысли перед тем, как наступила темнота… Что же все-таки произошло с Сашей? Почему так нелепо закончилась его жизнь? Я постараюсь найти людей, которые окружали Сашу в последние месяцы и дни. Я попытаюсь расшифровать эти последние записи. Найти их… Посмотреть им в глаза! (Глубоко вздыхает, невидимому нам звукорежиссеру.) Ириша… И давай вот что!.. Наложи что-нибудь старенькое!.. Думаю, «битлз»… Ну… Эту мелодию!.. Ты знаешь, о чем я?..

Звукорежиссер догадалась, о какой музыке говорил Лебедев. Старая мелодия старой группы.

Старая мелодия старой группы звучала и на следующий день. Дмитрий, Катя, Алиса, Кеша, Лепа пели песню про желтую подводную лодку исключительно на английском языке. Учительница Марьиванна размахивала руками в такт песни. Потом появился пХадаев Вэ-Ха, директор школы (будем называть его директором). Остановился, внимательно вслушиваясь в слова, по-видимому, на незнакомом ему языке. И когда ребята, послушные дирижерскому взмаху учительницы, замолчали, с сомнением покачал головой.

Директор. Леопольдов, ты хоть знаешь, о чем поешь?

Лепа. Эта песня о желтой подводной лодке.

Директор. В каком смысле?

Кеша. Да это настоящая антивоенная песня, Владимир Харитонович.

Директор. Ты отвечай, когда тебя спрашивают, а когда не спрашивают — лучше не отвечай. Так лучше будет.

Марьиванна. Нет, Владимир Харитонович, вы не правы. Это на самом деле антивоенная песня. Она против атомных подводных лодок.

Директор (с сомнением). А не обидятся?

Кеша. Мы так поем, что они все равно ни слова не поймут!

Директор. Марьиванна, может этому шутнику завтра заболеть, а? Как вы считаете, а?

Марьиванна. Нет, у него дискант.

Кеша. Как что, Кеша да Кеша. Нужно мне очень петь.

Директор. Ну, ладно, ладно… Разошелся… Знаю, что дискантом, а иначе без тебя нашли бы, кому петь!.. Ну ладно, все, все… Только давайте больше улыбок… Вот так. (Показывает.) А то вон Лебедев волком смотрит.

Дмитрий. Ничего я не смотрю.

Марьиванна. Нет, песню я вам гарантирую… А у Лебедева очень хорошее произношение. Дима, скажи: «Ай эм вери глэд ту си ю».

Дмитрий (механически повторяет). Ай эм вери глэд ту си ю.

Директор (с сомнением). Ну, допустим… (После паузы.) Завтра у нас с вами очень ответственный день.

Кеша. К нам в школу приезжают американские пастухи.

Директор. Давай послезавтра пошутим, а?.. Итак, товарищи, вы уже взрослые и должны понимать, какой у нас с вами, так сказать, ответственный момент. Делегация американских фермеров с целью, так сказать, знакомства с нашей молодежью посетит нашу школу. Леопольдов, ты понял ответственность момента?

Лепа. Я, Владимир Харитонович, с пятого класса в клубе интернациональной дружбы. Я кого только не видел. Однажды даже с Фидж приезжали.

Директор. Фиджи — это хорошо. Но американские товарищи, в смысле, конечно, господа, по нас с вами будут судить, какая у нас сегодня растет молодежь. По тебе, можно сказать, Кеша.

Алиса. Владимир Харитонович, а они молодые?

Марьиванна. Я умоляю тебя, открывай рот только тогда, когда поёшь.

Директор. Кстати, все проработано?

Марьиванна. Все будет в порядке. Я задаю вопрос, руку поднимают все, а отвечают Леопольдов, Лебедев… Катя, ты подготовила рассказ «Все лето — в кондитерском цехе»?

Катя. Я летом на практике не была. У меня же справка, вы что, не помните?

Директор. Вы давайте разберитесь… Чтобы без накладок, понятно?.. И учтите, возможны каверзные вопросы. (Смотрит в бумажку.) Вот, допустим, спросят тебя, Катя, как ты относишься к богу?

Кеша. Я твердо заявлю, что человек произошел от обезьяны.

Лепа. Дурак ты, Кеша. Нужно отвечать, что у нас свобода вероисповедания, а в бога мы не верим потому, что верим в разум человека.

Кеша. Но разум-то человека произошел от разума обезьяны!

Алиса. Я бы никогда не могла полюбить человека, который произошел от обезьяны. Фу! Даже представить противно.

Кеша. Нет, мы так не договаривались! Или от обезьяны, или я так не согласен!

Марьиванна (тихо). Прекратите балаган!

Дмитрий. Бог — это душа человека, а душа бессмертна!

Лепа. Ты ошалел! Это у них бессмертна, а мы верим в разум.

Алиса. Катька, представляешь, знакомишься, а у него хвост.

Директор. Прекратить!

Кеша. Нет, у нас принципиальный спор. Алиса, ты можешь доказать мне, что ты произошла от кого-нибудь другого?

Директор. Прекратите, кому говорят! Завтра ответственное мероприятие, а вы здесь черт знает что устроили!

Лепа. Меня не свернешь! Не на такого напал! Я помню, приехал один из Аргентины и спрашивает, сколько денег моя мама получает! Так ему и сказал!

Марьиванна. Это вы пришли, Владимир Харитонович, и они расслабились!

Директор. Успокойтесь… Если вы и завтра так будете себя вести, то посмотрят на вас американцы и скажут: стоило в такую даль тащиться, чтобы таких оболтусов увидеть! А еще, скажут из 342-й школы, знамя районное два года держат!

Марьиванна. Это они от волнения, Владимир Харитонович! Мы уже все вопросы раз семнадцать повторили.

Катя. Марьиванна, можно выйти?

Директор. В каком смысле?

Катя (со значением). Марьиванна!

Марьиванна (со значением). Владимир Харитонович!

Директор. А я что, против? Выходи, если надо!

Катя. Спасибо, Владимир Харитонович. (Иторопливо пошла.)

За ней Дмитрий.

Директор. Лебедев, тебя никто не отпускал!

Дмитрий (убегая). Вы что, не видите, что с человеком делается!

Директор. С каким человеком?

Дмитрий (оборачиваясь на бегу). Да со мной! Со мной! Это я — человек!

Катя шла быстро, и Дмитрий еле поспевал за ней.

Дмитрий. Ты можешь не бежать или нет?!

Катя (останавливаясь). Ну, чего тебе? Я спешу.

Дмитрий. Ну и спеши… Чего остановилась? Спеши…

Они остановились возле подземного перехода.

Катя. Ну, ладно… Пока. (Пошла, потом почувствовала взгляд Димы, остановилась)

Дмитрий. Мать шприц нашла… Истерика. Стала отцу звонить. Первый раз за восемь лет. Нашла кому звонить. Как-то включил радио, он там треплется. Придурок… Ты куда?

Катя. По делам.

Дмитрий. Ну, если по делам… Тогда, как говорится, адью.

Катя. Пока… (Повернулась, пошла.)

Дмитрий. Катя…

Он сказал это так мучительно, жалобно, что она остановилась, вздохнула тяжело и подошла к нему.

Катя. Димочка, кончай прикидываться… Что за идиотское время! Каждый прикидывается то наркоманом, то нацистом, то проституткой. Ты что, вот так просто жить не можешь?

Дмитрий. Прикидываться?! Прикидываться?! (Задирает рукав, показывает руку.) На, смотри! Надеюсь, ты знаешь, что это такое?

Катя. Ну и что? Что там у тебя на руке? Царапина?.. До утра заживет.

Дмитрий. Я слушаю тебя, а не слышу! Видишь, что у меня с руками делается?! Номера телефона не могу запомнить! Глюки начались!..

Катя. Слов нахватался, как большой. Глюки… Красиво…

Дмитрий. Глюки — это галлюцинации. Вторая стадия. Распад личности.

Катя. Лебедев, а Лебедев…

Дмитрий. Чего?..

Катя. Не надо, а? Ты не знаешь, что это такое, а я знаю. Я видела это. Видела, понимаешь?..

Дмитрий. Стоим… Наше место… Переход, часы… В девять, у трубы…

Катя. Вспомнил!.. Когда это было…

Дмитрий. Три месяца назад.

Катя. Здесь за день такое происходит, а ты — три месяца…

Дмитрий. Знаю… Знаю… Я все знаю… И я знаю, куда ты сейчас спешишь… К кому. К этому…

Катя (резко). Ну, хватит. Уж это тебя не касается!.. Пока.

Дмитрий. Погоди… Я же тебе правду говорю! Правду! Это я, я умираю сейчас. Если я не выберусь, мне только вниз головой — и все. Со мной никогда такого не было!.. Я не знаю, как это началось!.. Сначала я только попробовал… Почти случайно!.. Почти!..

Катя (внимательно посмотрела на него, пожала плечами). Шел бы ты в школу… А то Марьиванну кондратий хватит. Сначала я, потом — ты. Бедные американцы!..

Дмитрий. Ты что? Ты в самом деле не веришь, что я — еще немного, и все! И что я тебя догнал только для того, чтобы ты меня пожалела. Ведь когда женщины жалеют, то они любят! Вот какой хитрый мальчик! Ведь так же ты сейчас думаешь, так!.. Не бойся!.. Обойдусь без тебя! Я не как некоторые перезрелые ублюдки, которые вешают тебе лапшу на уши…

Катя. Дерьмо ты!.. (Повернулась и быстро пошла прочь.)

Дмитрий долго смотрел ей вслед, а потом сел на корточки, закрыв лицо руками.

Лебедев нашел Терехова на его рабочем месте — в лаборатории какого-то НИИ, где он, облаченный в белый халат не первой свежести, занимался обычным своим лаборантским делом — мыл пробирки.

Терехов. Я вас видел на кладбище. И тут же догадался: этот тип до меня обязательно доберется. На «типа» не обиделись?

Лебедев. Нет. Привык. Но странно: я вас там не заметил. Вашу фамилию я нашел в письме, которое оставил Саша.

Терехов. Мы с ним почти не были знакомы. Так, виделись пару раз… Вот уж не думал, что попаду в историю.

Лебедев. У вас очень запоминающийся вид.

Терехов. Да? Странно… Никогда не подозревал. А этот тип странный был. Саша, Александр, Алекс. Симпатичный, в принципе, человечек. Жаль его, конечно, но про него-то я могу точно сказать: еще бы год-другой, и Алекс залетел бы на какой-нибудь ерунде… Это верняк. Тюрьма, суд, зона. А там для таких — каюк.

Лебедев. Но вы-то сами выдержали?

Терехов. Ну, я… Я — другое дело. Я был достаточно циничен, чтобы принимать всерьез то, что со мной происходило! Да и в конце концов только потому, что я был там, мы можем с вами разговаривать здесь. Посмотрели бы вы на меня четыре года назад.

Открылась дверь и появилась коллега Терехова — полная женщина в белом халате.

Женщина. Терехов, у нас политчас!

Терехов. Вы что, не видите, что у меня человек!

Женщина. Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? С тобой что — человеческим языком не поговоришь?..

Терехов. Отстаньте от меня, я вас очень прошу. Видите — работаю, что вам еще от меня надо!

Женщина. Что? Скажи спасибо, что мы тебя держим здесь! Надо еще проверить, все ли у нас цело! (И, резко повернувшись, хлопнула дверью.)

Терехов. Зря я так, наверное.

Лебедев. Нервы, да?..

Терехов. Ага, нервы!.. Попробовали бы вы с мое. Посмотрел бы я, что за нервы у вас были бы.

Лебедев. Извини, не довелось. Так уж случилось.

Терехов. Ладно, извините… Не знаю, что это я… В принципе, я человек спокойный. Не знаю, что это со мной случилось. Ну, слушаю вас?..

Лебедев вытащил магнитофон, подсоединил шнур, включил.

А это еще зачем?

Лебедев. Да не бойтесь, по голосам даже в милиции не узнают. А для суда магнитофонная запись — вообще не доказательство.

Терехов. Что мне бояться? Просто особенно новое об этом пареньке я вряд ли расскажу. Сколько я таких видел!.. Сначала — травка, потом укольчик… Потом все дальше и дальше. Конец почти у всех одинаков. Кроме таких выродков, как я.

Лебедев. Я хочу узнать все об этих делах. Все, понимаете, все! Если можете помочь — буду благодарен. Нет — попрощаемся и до свидания.

Пауза.

Терехов. Ну, если «узнать все»… А вы уверены, что «все» сегодня кому-то интересно знать? Вам передачу-то не прикроют?

Лебедев. Сегодня — нет.

Терехов. Валяйте, записывайте… Ужасно люблю исповеди. Они облагораживают человека. Ненадолго, правда. И, к сожалению, не того, кого нужно. В восьмом классе я был хилым и никчемным юношей. Меня мог поколотить каждый. Я решил, что для спасения мне надо найти компанию друзей, которые смогут за меня постоять. Как нашел, почему — это другой разговор. Хотя они были старше, были умнее. Может быть, хитрее… Компания у нас сколотилась неплохая, и меня уже стали побаиваться. Мы постепенно разошлись вовсю, нас узнавали все больше и больше, и постепенно кое-кто начал пользоваться нашими услугами. Если надо было кого-нибудь защитить — мы защищали. Нам за это соответственно платили — иногда деньгами, чаще — бутылками. Правда я тогда, как и сейчас, ненавидел пьянство. Но меня все это развлекало, хотя, так сказать, мои соратники мне постепенно начинали надоедать. Их уровень, разговоры и так далее… Но — перехожу к главному. Однажды один из наших «заказчиков» — ему, я помню, было тогда, как и мне, шестнадцать — предложил мне расплатиться кое-чем поинтереснее, чем бормотуха.

И свел меня с людьми, которые так сильно отличались от моей компании. Особенно один. Тогда ему было, как и мне сейчас, далеко за двадцать… Мы с вами договорились — без лишних имен. Тем более что имя вам все равно ничего не даст. Можете называть его просто Он. Да, какое тогда было время! Как для нас звучали имена Джимми Хендрикса, Джеки Джерлин, «угасающих в героиновых джунглях»… И вот он, случай. Меня привели к Нему. Передо мной — несколько ампул. Помню, я вобрал в шприц два кубика… Он отобрал у меня шприц… Я послушно протянул ему руку, игла легко вошла в вену… Я закрыл глаза — и помчался… Грех сказать, что мне было тогда плохо… Я потерял вес тела, я парил где-то под небесами… Я ощущал себя богом, а где-то слышал непрерывный плач Джеки Джерлин… Но вот прошли четыре часа, я открыл глаза и первое, что сказал: еще! Он категорически сказал: нет. Так у меня началась новая жизнь… И однажды я заболел. Я проснулся и, к своему ужасу, обнаружил, что у меня ничего нет!.. А к этому времени я уже ввел себе за правило делать уколы перед школой, сразу после школы, а потом вечером — перед тем, как идти на танцы, на дискотеку или в бар, где в то время собиралась Его компания… Но в тот день я не мог встать. У меня потекли слезы, и я даже не мог их остановить. Начался сильнейший насморк, потом появились сильные боли: сначала в мышцах рук и ног, а потом уже заболело все тело… Наконец я вскочил. Кое-как оделся. И — к Нему. Он увидел меня и стал смеяться. Я сказал ему, что заболел, что, наверное, простудился… Он смеялся все громче и громче. Потом подошел к стеллажу и вытащил три ампулы… «Приход» оказался очень сильным, и нежные волны огня несколько секунд грели лицо. Вся моя простуда быстро исчезла, но когда я сказал Ему об этом, Он опять рассмеялся и ответил: «Наркотики умеют ждать. Теперь они дождались тебя…» Ну, а потом пошло-поехало. Он оказался для меня Мефистофелем. И теперь наркотики посылали меня туда, куда хотелось им. А я шел покорно, безропотно, как будто меня взнуздали, а когда я пытался вырваться, наркотики меня нещадно били, как кнутом… Что потом? Родители заметили, что со мной что-то происходит… Заметили уколы на руках и, не раздумывая, отправили меня в больницу. Я ненавидел врачей, которые лишили меня рая, было две страшные недели. Меня выписали в полдень, но уже в три часа в квартире у Него я вонзал себе в вену шприц. Прошел еще год, снова больница… Снова вышел, снова влетел. Нужны были деньги. Однажды приобрели наркотики не очень удачно. Людей, которые мне их передали, арестовали. Потом была очная ставка. На меня ткнули пальцем. Я не отказывался: раз уж проигрывать, то проигрывать надо красиво… В первое время в лагере я не мог примириться с мыслью, что буду жить без наркотиков. Я искал их там. Иногда находил. Поэтому мне заменили общий режим на тюрьму. Там-то я и проснулся.

Такой была исповедь Терехова, которую сидел, слушал, стараясь не пропустить ни одного слова, Лебедев. Потом они молча сидели друг против друга.

Что, разговорчивые пошли наркоманы? Это в нас есть… Ну, надеюсь, вы удовлетворены?

Лебедев. Все ты врешь!..

Терехов. Не понял!..

Лебедев. Ты стал наркоманом в шестнадцать, сейчас тебе двадцать шесть. Ведь так?

Терехов. Допустим.

Лебедев. К сожалению, не тот возраст, двадцать шесть, а не шестнадцать, стаж десять лет. Или ты попал к доктору, которому надо дать Нобелевскую премию, или ты врешь!

Терехов. Нет, вы все-таки занятный тип. Над вами, как над всеми, убежденными в своем знании истины, довлеют стереотипы… Ладно, скажу… Меня спас один доктор.

Лебедев. Фамилия? В какой больнице?

Терехов. Что могут сделать ваши больницы?

Лебедев. Экстрасенс?

Терехов. Нет, старик, доктор — это человек. У меня в жизни была одна везуха. Одна, но какая, старик!.. (Изамолчал.)

Дверь резко распахнулась — и на пороге появилась женщина.

(Ей.) Извините, я вам что-то не так сказал… Я пошутил. Ведь я так шучу! Вы же меня знаете!.. Я обязательно приду. Вы не волнуйтесь.

Женщина. Нет, это будет совсем неформально! Вы увидите! Вы можете задать нашему директору любой вопрос… Любой, Терехов! И вам — ответят. Хоть вы и простой лаборант.

Терехов. Я обязательно задам. Только сейчас придумаю, что…

И вздохнул, когда женщина уже не резко, а аккуратно закрыла дверь.

Вот так всегда… Не хочешь, а что-то делаешь. У вас, наверное, тоже так бывает?

Лебедев. Стараюсь делать то, что хочется.

Терехов. Да ладно уж вам… Хорошо. Включайте вашу шарманку. Есть идея.

Лебедев включает магнитофон.

Десять лет назад шестнадцатилетних наркоманов были единицы, сегодня их — огромное множество. И мальчики и девочки… Они все хотят торчать! Они все сошли с ума! В ход пошла химия, уже берут черт знает что! Количество наркотиков растет в геометрической прогрессии. Сколько еще маленьких безумцев уйдут от мамы, от общества, а вернутся ли они? Поэтому я хочу обратиться к тем, кто еще не вплотную уселся на иглу: прыгайте, пока не поздно! Понимаю, кто уже привык — тому трудно. Меня лечили очень много раз, но толку не было, да и не могло быть, пока я сам не захотел этого. И еще, что я скажу, ребята. Мы жалеем о годах, пролетевших во снах! Вам бесполезно говорить о здоровье — вы его не цените! Но поберегите себя хотя бы для того, что вы называете «любовью»… Ведь очень обидно вам будет, когда и для этой любви, вы окажетесь непригодными… Все! Финиш!

Лебедев выключил магнитофон, убрал его, подошел к двери.

Надо бежать. Политчас-

Лебедев. Спасибо… Еще один вопрос-

Терехов. Вы не знаете наших общественников!

Лебедев. Скажите, как родители могут узнать, что их сын или дочь стали наркоманами?

Терехов. Что, и на вас налетело? То-то вы так нервничаете…

Лебедев. Я человек абсолютно выдержанный. На меня не может налетать. Но я привык знать все. Это у меня профессиональное.

Терехов. Пожалуйста. Если профессиональное. Становятся очень узкие зрачки. Как точечки. Но это уже на определенном этапе… Раздражительность. Тупость какая-то.

Лебедев. Ну, это у них у всех.

Терехов. А главное — руки. Руки… Когда спешишь, волнуешься, то все время попадаешь не туда. Вены исколоты. У вас дочь?

Лебедев. Сын. Но это к нему не относится.

Терехов. Вы можете рассчитывать на меня. Я могу поговорить с вашим сыном. Я могу сказать ему то, что вы сами сказать не догадаетесь!

Лебедев. При чем здесь мой сын?

И снова вошла женщина.

Женщина. Терехов! Уже началось! Там отмечают!

Терехов. Извините, у меня отстают часы. Иду, иду я… (Лебедеву.) Это намного серьезнее, чем вы думаете. Я вам говорю с полной ответственностью.

Дмитрий лежал на диване, уткнувшись лицом вниз. Поднял голову и огляделся, осматривая пространство, будто увидев его впервые.

Дмитрий. Я дома что ли?.. Все. Финиш. (Опускает голову, лежит, вздрагивает всем телом, поднимает голову). Или нет? Это всем так плохо или мне одному? (Встал.) Так… Надо собраться… Не могу. Это что? Это я создан, как птица для полета? Эта голова, эти руки, это тело? Ну, даете. Придурки. Здесь улетишь. До первой заставы. Рука (поднимает руку, смотрит на нее). Вторая рука (поднимает, смотрит). Трясет всего! С меня листья опадают, а через неделю — кора слезет. Вот и останусь… (Молчит.) Кому я нужен? Ну, хоть кому-нибудь! Хотя бы для чего-нибудь! Дерьмо… А что? Дерьмо… (Стоит, закрыв лицо руками.)

Раздался громкий вой сирены: то ли скорая к больному, то ли пожарные на пожар, то ли так громыхнуло в его измученном воображении.

Не надо!!! (Стоит, прислушивается.)

За дверью шаги, скрежет ключа в двери.

Так… Тихо… Идет…

Появляется мать.

Мать (с порога). Митя, мы должны с тобой найти хорошего врача. Я знаю, где его найти, я узнавала. Со мной работает Полина Ивановна. Я тебе рассказывала. Старший экономист. У нее с сыном была такая же история…

Дмитрий (спокойно). Привет… Ты пришла?

Мать (отвернулась, заплакала, сквозь слезы). Я котлет принесла… Будешь котлеты? Мясные, кажется…

Дмитрий (истерично). Не подходи ко мне! Уйди! Не подходи!..

Стало темно, совсем темно, как ночью без луны и звезд.

Голос Дмитрия. Я ничего не вижу… Ослеп, что ли? Только этого не хватало?.. Эй, где я? Здесь есть кто-нибудь?

Ау… Никого! Никого нет! Почему, почему, когда тебе кто-нибудь нужен, никогда никого нет. И это называется жизнью?! Ну, спасибо за подарок. Темно, темно кругом. И вообще, куда я попал?

И вдруг — в ярком свете, на качелях, раскачиваются, взявшись за руки, Катя и Терехов. Раз-два, раз-два… Дмитрий смотрел на них, сделал шаг навстречу раскачивающимся качелям. И снова — темнота. Он лежал, уткнувшись в диван. Вздрогнул, услышал шаги матери.

Дмитрий (не поднимая головы). Ты пришла?

Мать. Ты почему так спал? Ты уже не мог раздеться?..

Дмитрий. Который час? Который час, я спрашиваю?

Мать. Я пойду в милицию… Пускай тебя посадят в колонию! Мне не нужен такой сын!

Дмитрий (поднимаясь). Сейчас что, утро, что ли?

Мать. Митя, я сейчас позвоню, отпрошусь…

Дмитрий. Ты уходишь на работу? Сейчас что, утро?

Мать. Митя… Мальчик… Ну, что же это такое с тобой?..

Дмитрий (встает, спокойно). Ты чего это? Простудился. Голова трещит. Насморк. Грипп, наверное.

Мать. Митя, ведь я тебе самый близкий человек… Почему ты от меня все скрываешь?

Дмитрий. Со мной все в порядке. Я тебе гарантирую. (Мучительно.) Ну, не трогай меня…

Он закрыл лицо руками, а когда открыл, матери уже не было,

и сумерки заполняли комнату.

Что я, ничтожество, что ли? Почему от меня всем так плохо? Вообще, почему так получается, что от человека — ну, от человека, как он есть, — ничего не зависит? Так же не может быть?.. Это неправильно! Ты родился, ты жил, ты умер. Жизнь в одну строчку. Но для чего-то все это произошло? Ты должен быть кому-то нужен! Кто-то должен не спать из-за тебя! Плакать! Махать тебе рукой, присев на другом берегу реки…

Телефонный звонок. Он прислушивается, но трубку не поднимает. Звонок звенит долго, настойчиво.

Как колокол. Бим-бом, бим-бом… Просыпайся! Просыпайся! Ведь ты не проснешься, и все уснет! Кому-то хочется, чтобы я был таким… Чтобы я ничего не соображал, чтобы жил в глюках, чтобы верил всяким сказочникам, чтобы у меня дрожали руки, чтобы я был покорен, чтобы я был зависим, как крепостной… Нет уж, меня вы не дождетесь…

И мать появляется, будто выплыла из одного пространства в другое.

Мать. На работе комиссии замучили! Полдня сидишь — ничего не делаешь, а на пять минут опоздаешь — пиши объяснение. Я им говорю: у меня сын болен, а они мне — аттестацию не пройдешь. А и не пройдешь! Кто сейчас больше говорит, тот и проходит. А кто говорит громче, тот становится начальником лаборатории! А мне уже все равно!..

Дмитрий. Мать… Мама, послушай!.. Меня ни для кого нет, понятно? Кто придет или позвонит — ни для кого, понятно?

И снова он один.

(Ходит по комнате, нервно меряя шагами комнату. Остановился.) Еще день… Или два. И все?!.. Или нет? Или опять?

Телефонный звонок.

(Прислушивается.) Катька, это ты звонишь? Ты… Это — ты. Ты поверила наконец-то, ага, поверила! Думаешь, все это шутки? Нет, никакие это не шутки. Это совсем серьезно. Это было совсем серьезно. Могу тебе это сказать… Мы не виделись уже целый день, и поэтому я могу тебе сказать, что я чуть-чуть того… Ну еще бы шаг — и туда.

Телефон все звонит.

Вот так… Раз шаг, два, три… (Идет осторожно, как по тропинке, вдоль пропасти.) Ну… Ладно, поговорим. (Рывком снимает трубку, разочарованно.) Какой Дмитрий?.. Вы куда звоните?.. В квартиру… Что за шуточки, гражданин? Почему вы называете меня своим сыном? Мне уже за сорок. У меня у самого дети. Жду внуков. Что? Кто это придуривается?.. Это вы там придуриваетесь!.. Хулиган!.. (Бросает трубку. Остановился посредине комнаты и через плечо смотрит на телефон, который звонил и звонил.)

Уже наступил поздний вечер. Дул холодный ветер. Свет раскачивающегося фонаря падал на телефонную будку, мимо которой торопливо шел Терехов.

Голос Кати. Терехов!

Терехов вздрогнул, оглянулся. Из-за телефонной будки вышла Катя.

Катя. Терехов, где ты был?!

Терехов. Девочка, я не знал, что ты меня ждешь!..

Катя. Ко мне приставали всякие типы! Я очень замерзла! Милиционер два раза прошел и косится, косится на меня…

Терехов. Он тебя увидел — и все, каюк. Он хочет с тобой жить долго и счастливо, и умереть с тобой в один день.

Катя. Ага, «каюк»… Видел бы ты, как он на меня смотрел.

Терехов. Ничего, скоро будет все в порядке.

Катя. Что в порядке?

Терехов. Не знаю. Это я просто так.

Пауза. И вот они стояли уже в какой-то полутемной комнате, у окна. Руки Терехова на плечах Кати.

Катя. Ты почему замолчал?

Терехов. Я не молчу. Я смотрю. Ужасный город. Еще только час ночи, а все вымерло.

Катя. Вон человек пошел.

Терехов. Какой же это человек? Идет быстро, по сторонам озирается, будто кто догонит и по голове стукнет. С портфелем.

Катя. Терехов, ты мне не ври. Мне врать нельзя. Я маленькая, а детям врать стыдно.

Терехов. А кому же еще врать, как не детям?.. Не бери в голову. Все в порядке.

Пауза.

Катя. Вон еще человек пошел. Это что, тоже скажешь, не человек?

Терехов. Отсюда не вижу… Вряд ли.

Катя. Терехов, мне так школа надоела, ты не представляешь!..

Терехов. Птица моя… Как же так получилось, что мы с тобой познакомились?

Катя. А вон окно светится. Женщина за окном. Терехов, это тоже не человек?

Терехов. Помнишь, как я к тебе подошел и сказал: «Девушка, вам не кажется, что я очень плохо выгляжу?»

Катя. И совсем не так ты сказал! Если бы ты сказал мне так, то не видел бы меня больше! Ты подошел и сказал… Глазищи огромные, лицо дергается. Я даже испугалась сначала: вот, думаю, еще один сумасшедший на мою голову… А ты сказал: «Девушка, со мной что-то случилось… Я ничего не вижу… Вы меня только не бойтесь».

Терехов. Да?.. Да, что-то такое… У меня тогда ломка была страшная… Думал все, каюк. Аты сразу догадалась, что со мной?

Катя. Сначала нет, а потом догадалась. Сейчас таких много стало.

Терехов. На следующий день я не мог понять, зачем я тебе понадобился?.. И на третий, и на четвертый… Ты приходила ко мне, как на работу. Делала крепкий чай. Я тебе сказал, что крепкий чай в таких случаях помогает. А я тебе беспрерывно что-то рассказывал. Зачем я тебе понадобился тогда? Вон сколько ребят кругом: крепкие, здоровые, как кони…

Катя. А у нас тогда были практические занятия по обществоведению.

Терехов (отходит). Вот связался черт с младенцем.

Катя. Дурак ты, Терехов!..

Терехов. Катя, птица моя… За что мне вдруг такой подарок? Никто никогда в жизни так не смотрел на меня, как ты… А если что не так, прости.

Катя (резко обернувшись). Терехов, что с тобой случилось?! Терехов!.. Где ты был? У кого? Что случилось?

Терехов. Да ничего… Ничего. Я просто завтра утром уезжаю в командировку.

Катя. Терехов, какие командировки у лаборанта?

Терехов. Ну, не скажи… Важное дело, так сказать, государственные интересы.

Катя. Что ты врешь, Терехов! Никуда ты не поедешь!

Терехов. А куда я денусь?

Катя. А куда ты едешь? В какой город?

Терехов. Да ерунда, не бери в голову.

Катя. Куда ты едешь?

Терехов. Я лечу самолетом.

Катя. Я полечу самолетом тоже.

Терехов. Ты что? Это же завтра утром! Я лечу завтра утром.

Катя. И я завтра утром.

Терехов. Ты чего, того? (Крутит пальцем у виска.) Тебе завтра в школу, а послезавтра я вернусь.

Катя. Терехов, это не твое дело.

Терехов (резко). Хватит! Все, все! Если хочешь поработать в няньках — иди в фирму «Заря». Там сейчас на таких, как ты, дефицит (И отвернулся к окну.)

Катя. Терехов, ты меня знаешь. Я тебя все равно никуда не отпущу! Ты же знаешь!

Терехов обернулся, положил ей руки на плечи, внимательно посмотрел на Катю.

Что ты так смотришь?

Терехов. Как?

Катя. Не знаю, как, но я боюсь, когда ты так смотришь.

Терехов. Не бойся, маленькая, все будет в порядке. Я когда тебя увидел — тогда на улице, — и тут же, как молнией: о’кей, вот теперь будет все в порядке. Они треплются: врачи, врачи… Что они могут, врачи? Ведь так, а?

Катя. Я боюсь, Терехов.

Терехов. Ты чего? Чего бояться-то? Чего ты? Эй, ты что! Пока мы вместе, чего же нам бояться?

Делегация американских фермеров приехала в школу, как и было обещано — после пятого урока. И после первых приветствий и после первых волнений, после показательного урока и совместного чаепития уже можно было облегченно вздохнуть: ребята не подкачали! Пото-му-то с такой радостью шли навстречу друг другу директор и Марьиванна, спеша поделиться друг с другом впечатлениями от своих воспитанников.

Марьиванна. А тот длинный, с бородкой спрашивает: а почему ваши у нас зерно покупают!

Директор (радостно). А это не предусмотрено! Я, не поверите, начал валидол искать!

Марьиванна. А Кеша не растерялся! А для того, говорит, чтобы ваши безработные работу не потеряли!

Директор. Я — за сердце! А они как засмеются!

Марьиванна. Кеша — умный мальчик! Я его семью знаю! Замечательная семья!

Они разбежались, чтобы через секунду встретиться снова.

Слышали, слышали?!!!

Директор. Слышал, слышал!!!

Марьиванна. Все слышали?

Директор. Я только конец слышал!!!

Марьиванна. Так вы самого главного не слышали!

Директор. Но Алиса — никогда бы не подумал — хорошо ответила, твердо, мне понравилось: «никогда». Вот так (строгим голосом) «никогда».

Марьиванна. Так вы же самого главного не слышали! Они ее спросили, существует ли у советской молодежи проблема свободной любви. А она им твердо: «Никогда!»

И снова они разбежались, и снова встретились: запыхавшиеся, счастливые.

А сколько их понаехало-то!

Директор. Когда комплексная проверка — и то меньше людей посылают.

Марьиванна. И негры есть. Три негра — и ничего. Веселые.

Директор. Как бы потом ничего не написали! Знаете, как у них!

Марьиванна. Нет, наши ребята — молодцы. Честное слово, молодцы!

Директор. Я завтра приказ издам: всем благодарность!

Марьиванна. Я думала — приедут двое или трое. Помните, у нас болгары были? А их — вон сколько!..

Директор. Болгары — это, наверное, еще до меня были. При мне только делегация была из Челябинска, за опытом, и телевидение приезжало, передача «Наш сад». А когда болгары были, я еще в аппарате трудился.

Марьиванна. А мне кажется, Владимир Харитонович, что мы с вами всю жизнь работаем. Вот прямо всю жизнь.

Они смотрели друг на друга, а в это время впервые в своей жизни, в школу, где учится его сын, входил Лебедев. Он внимательно осматривался кругом, как человек, впервые попавший в незнакомый ему мир. И увидев стоящих друг против друга директора и Марьиванну, направился к ним.

Директор (заметив его, тихо). Вон… Вышел.

Марьиванна (оборачиваясь, слащаво). Хау ду ю ду!

Лебедев (растерянно). Хау ду ю ду.

Директор (тихо). Что вы ему сказали?

Марьиванна (тихо, директору). Я с ним поздоровалась. (Громко, Лебедеву, по-английски.) Это наша школа. В ней пять этажей.

Лебедев (удивленно, по-английски). Да, пять…

Директор (тихо). Что он сказал?

Марьиванна (тихо). Он сказал, что у нас великолепная школа. У них таких нет.

Директор (улыбаясь Лебедеву, тихо — Марьиванне). Скажите ему, что у нас еще бассейн есть.

Марьиванна (тихо). Он не поверит.

Директор (тихо). А вы ему скажите, что есть, но он сейчас на капитальном ремонте.

Лебедев. Простите…

Марьиванна (тщательно, с акцентом выговаривая русские слова). Вы уже начали изучать русский язык. (Тихо, директору.) Он, оказывается, по-русски понимает!

Директор (ткнул себя пальцем в грудь). Я — директор Хадаев Вэ-Ха. (Тихо, Марьиванне.) Может, он что-нибудь ищет?

Марьиванна (тихо). Ну, мне неудобно же об этом спрашивать! (Лебедеву, тщательно выговаривая.) У нас очень хорошие дети.

Лебедев пожал плечами.

Директор (тихо). Надо проверить, закрыт ли кабинет первоначальной военной подготовки. Мало ли, что ему в голову взбредет?

Лебедев. Да уж хорошие?

Марьиванна (тщательно выговаривая слова). Где вы так хорошо выучили русский язык?

Лебедев. В 29-й спецшколе.

Марьиванна. В смысле?

Лебедев. В чем дело, товарищи? Я ищу директора школы.

Марьиванна (растерянно). Так вы не в делегации?

Лебедев. В какой делегации?

Директор (тихо, Марьиванне). Пусть документы покажет.

Лебедев (услышав, протягивает удостоверение). Да вот документы.

Склонившись, директор и Марьиванна тщательно изучили их.

Марьиванна (кокетливо улыбаясь). Так вы журналист? А у нас, вы знаете, американцы… с утра — голова кругом.

Лебедев удивленно пожал плечами.

Директор (преданно глядя в глаза журналисту). Для нашей школы сегодня особенный день. Давайте лучше узнавать друг друга в дискуссиях, чем соревноваться в звездных войнах. Ученики нашей школы со всей ответственностью подошли к встрече с американской делегацией, еще раз продемонстрировав свои гражданские и нравственные качества. Думаю, что если так напишете, то будет правильно. Я же до этого долго в аппарате работал. Ситуацию улавливаю.

Лебедев. Какие американцы? При чем здесь американцы. Я — по личному делу… У меня здесь сын учится.

Марьиванна. Сын? У нас?

Директор. В нашей школе? Или в какой-нибудь другой?

Лебедев. У вас, в триста сорок второй. У вас же триста сорок вторая школа?

Директор. Триста сорок вторая.

Лебедев. Может, знаете, Лебедев Дмитрий.

Марьиванна (резкоменяя интонацию). А… Понятно. (Директору.) Это — отец Лебедева.

Директор. Что же, это, получается, товарищ Лебедев?

Марьиванна. Нет, но это просто безобразие! Полнейшая безответственность!

Директор. Вы что, не знаете, что полагается за срыв общественно-политического мероприятия?

Марьиванна. Или, может, он специально?

Лебедев. Да что случилось? Объясните, пожалуйста!..

Марьиванна. Это вы нам объясните, почему он сегодня не пришел в школу, подвел товарищей. У него же произношение.

Лебедев. Что, хорошее произношение?

Марьиванна (директору). Нет, вы посмотрите только на него. Что, он над нами издевается? И как вы думаете, какую характеристику даст ему коллектив?

Директор. Вот что, товарищ журналист. Это вы на работе журналист. А здесь вы такой же родитель, как и все! Надо воспитывать сына, воспитывать, понимаете? Дерево, если его не поливать, — каким вырастет?

Лебедев. Ну и каким?

Директор. То-то же.

Лебедев. Я пришел узнать, что происходит с моим сыном. У вас узнать, у вас!

Марьиванна. Это вы — у нас? Это мы должны спросить у вас, что это с ним происходит. Хватит, хватит все на школу валить!..

И тут вбежала запыхавшаяся Алиса.

Алиса. Марьиванна, Марьиванна! Они там спрашивают… Из каких компонентов состоит отдельная колбаса!!!

Директор и Марьиванна торопливо пошли вслед за Алисой.

Марьиванна (обернувшись). Пускай их после этого в школу!

Директор (обернувшись). Марьиванна — вы наверх. А я пойду, куда следует позвоню.

И они убежали, оставив Лебедева в одиночестве.

Поздним вечером, далеко от Москвы, в маленьком южном городке, по холлу безлюдной в это время маленькой гостиницы нервно ходила Катя, кружа возле швейцара с лицом сфинкса.

Катя. Товарищ швейцар! Ну, позвоните в милицию. Может быть, с ним что-нибудь случилось!

Швейцар. Не положено.

Катя. Что не положено? Что не положено? Вы же не памятник, а человек… Тогда, давайте, я позвоню!..

Швейцар. Гостям со служебного телефона не положено!

Катя. У, чудовище! (Села на корточки.) А как вас зовут?

Швейцар (подозрительно). А это еще зачем?

Катя. Мы же с вами уже час знакомы, а я вас все: «товарищ швейцар» да «товарищ швейцар». Обидно же, наверное?

Швейцар. Мне не обидно. Я на посту, а вы мне мешаете.

Катя. Скажите, пожалуйста, а кем вы мечтали быть, когда учились в школе?

Швейцар. Космонавтом.

Катя. Сказали бы летчиком — поверила бы. У вас тогда все хотели быть летчиками.

Швейцар (впервые посмотрел на нее с интересом). А откуда это ты знаешь, кем мы хотели в школе быть? Вы нас что, на уроках проходите?

Катя. Проходим…

Швейцар. Нет, я мечтал быть Карацюпой. Вы хоть учите, кто такой Карацюпа?

Катя. Химик, что ли?

Швейцар. Скажешь, химик… Он шпионов ловил. С собакой.

Катя. А… Понятно. Сказал, в девять вернется, сейчас уже двенадцать, а его все нет и нет. Товарищ швейцар, а у вас в городе хулиганов много?

Швейцар. Сейчас не сезон. Летом — кого только нет. И грузины, и из Ростова.

Катя. Но он же мог под машину попасть!

Швейцар. Я тридцать пять лет на посту простоял. В облисполкоме. Безупречно. В отставку вышел — и сюда. Здесь у меня сестра. Но публика — как там и как здесь — не сравнишь. А мой бывший начальник караула сейчас в «Интуристе» стоит. Видела, у нас возле вокзала гостиница «Интурист»? Вот там он стоит. У него здесь тоже сестра живет.

Катя. Что это вы разговорились-то? Час молчали, а сейчас разговорились?.. А, может, он гостиницу перепутал?

Швейцар. Нет, туда только иностранцев пускают. Я там тоже два раза был. В гости приходил. У меня там начальник мой бывший работает, капитан Нечипоренко.

Катя. Да помолчите, пожалуйста…

Швейцар. Ладно… Допущу я тебя до телефона. (Оглянулся внимательно вокруг.) Иди, пока никого нет, а я покараулю.

Катя. Спасибо. Вы замечательный дедушка.

И Катя рванулась к телефону, но не успела добежать, потому что в гостиницу вихрем ворвался Терехов, с дорожной сумкой в руках.

Терехов. Девочка, прости ради бога! Замотался, безумно замотался!

Катя. Терехов, ты дурак, Терехов. Сейчас сколько времени? А если со мной что-нибудь случилось?

Швейцар. Гражданин, пропуск!

Терехов. Я думал — на час, туда и обратно, а оказалось, что это далеко!

Катя. Терехов, как ты мне надоел, Терехов! А он к телефону не подпускает!

Швейцар. Гражданин, пропуск!

Терехов (показывая ему пропуск). Да вот, вот… (Кате.) Почему ты здесь стоишь? Что ты здесь делаешь? Пойдем, пойдем…

Швейцар (Терехову). Проходите!

Катя. Нет, Терехов… Ты ко мне очень плохо относишься! Ты не помнишь обо мне!.. Я здесь одна… Вот с ним. (Показывает на швейцара.) Уже ночь… Ты сказал, что будешь через час. Я даже не знаю, где тебя искать.

Терехов. Такая жизнь… Ну, жизнь такая. Ну, пойдем, пойдем…

И пошли.

Швейцар (Кате). Гражданка, пропуск!

Катя (протягивает). Ну, вот, вот… Вы бы границу лучше охраняли, а то шпионы так и лезут.

Швейцар (Кате). Проходите…

И вот Катя и Терехов в гостиничном номере, точно также, как однажды стояли у окна тереховской квартиры.

Терехов. Катя, а вон там море… Видишь?

Катя. Терехов, у тебя все в порядке?

Терехов. Все замечательно, девочка. У меня был просто сегодня суматошный день…

Катя. Где ты был?

Терехов. Где был, там меня уже нет.

Катя. Посмотри на меня!

Терехов (оборачивается). Ну?.. Да все в порядке! Не бери в голову! Вот даешь! Из дома удрала, мать обманула, в школу не пошла, с американцами не пообщалась.

Катя. Пошли они к черту! Зато море увидела…

Терехов. Из окна…

Катя. Ну и что из окна? У нас еще снег идет, а здесь — плюс двадцать. А завтра утром прилетим, у нас снова снег.

Терехов. Я тут с одним типом разговаривал… Он на радио работает. Занятный такой тип. Спрашивает, кто же это вас вылечил? А я ему отвечаю: да вот, есть один доктор, только не скажу, кто… Очень, говорю, замечательный доктор.

Катя. Ты все смеешься… Шуточки разные… А я все время боюсь за тебя! Я так за тебя боюсь, что перестала учиться! Скоро экзамены, а я все поперезабыла. Мне все время за тебя страшно. И днем, и вечером, и ночью. Живу, как на войне.

Терехов. Сдашь экзамены — мы вот сюда летом приедем. Здесь одна бухта есть… Возьмем морской велосипед. Ты когда-нибудь ездила на нем?

Катя. Нет.

Терехов. Ну, вот видишь… А ты говоришь.

И тут раздался стук в дверь.

Катя. Терехов, стучат.

Терехов. Это не сюда.

Но стук повторился.

Катя. Стучат…

Терехов. Кто там?

Голос (из-за двери). Открывайте.

Катя. Терехов, не открывай.

Терехов. Кто это?

Голос. Открывайте! Уголовный розыск.

Терехов опустил голову и обреченно пошел к двери.

Катя. Терехов! Не надо!.

Терехов открыл дверь. Двое вошли в комнату — похожие, как два брата. Но один мрачный, а второй — с располагающей улыбкой. Первый замеру двери, загородив ее. Второй же вытащил и показал удостоверение красного цвета.

Второй неизвестный. Все понятно?

Терехов. В чем дело?

Первый неизвестный. Терехов?

Терехов перевел глаза с одного на другого — и, опустив плечи, отвернулся к окну. Первый остался у двери, а второй — медленно, спокойно, пошел за ним. И Катя преградила ему дорогу.

Катя (возмущенно). Что вам здесь надо? Вон отсюда! Пришел… Красной книжечкой размахиваете!.. Вы преступников ловите! Что вы сюда пришли! Стоит раз человеку ошибиться — и что уже, на всю жизнь!?

Второй, отстранив Катю, подошел к Терехову, начал его обыскивать, Терехов послушно поднял руки.

Отойдите от него! Терехов, скажи ему, чтобы отошел!

Второй. Девушка не в курсе?

Первый. Прикидывается.

Катя. Почему вы ничему не верите? Почему у нас никто никому не верит? Ну, почему, почему? Да, сидел человек, да был наркоманом, но что же теперь, ему до смерти на лбу клеймо носить?

Терехов (резко). Сядь и замолчи.

Второй. Нет, девушка не в курсе. Хорошая у тебя девушка, Терехов. Как только она с таким дерьмом связалась? (Обернувшись к Кате.) К сожалению, должен вас огорчить. Терехов в данный момент выполнял роль курьера по транспортировке крупной партии наркотиков. Сегодня в двадцать один тридцать он пришел на Малую Кавалерийскую, где у одного придурка, можно сказать, по кличке Чок, приобрел партию наркотиков, передав ему двадцать две тысячи рублей. Правильно, Терехов?

Катя. Терехов!..

Терехов (резко). Сядь и замолчи.

Катя. Терехов, как же так! Терехов…

Второй. То есть совершил преступление, подчеркиваю, тяжкое преступление, наказание за которое он получит по всей строгости и неотвратимости советских законов. (Первому.) Получит он на всю катушку?

Первый. А куда он денется?

Терехов медленно обвел всех взглядом вдруг, низко нагнув голову, бросился к двери. И — упал, прижатый к полу Первым.

Катя. Терехов, ну что это такое, Терехов?!

Первый (отряхиваясь). Брыкается, сука.

Терехов прислонился к стене и сидел на корточках, низко опустив голову.

Второй. Плохие у тебя шутки, Терехов. За такие шутки, знаешь, что делают? (Подошел к дорожной сумке, открыл ее. пошел к дверям.) Ну, ладно… Завтра к девяти в горотдел. (Внимательно посмотрел на Катю.) Надо же, какую девочку отхватил! Поехали!.. (Открыл дверь.)

Первый. Ку-ку, придурок!

И они ушли.

Катя (присела на корточки напротив Терехова). Терехов! Зачем ты это сделал, Терехов?! Ну, скажи мне, зачем? Что же теперь будет, Терехов? Ты что же, зачем опять в тюрьму?

Терехов. Какая тюрьма? Ты что, не поняла? Это же бандиты были!

Катя. Какие бандиты, Терехов?

Терехов. Обыкновенные. Обыкновенные бандиты, девочка. Черт, глупо как… Как щенок попался.

Катя. Бандиты?! Ну и черт с ним! Фу… Пускай они все забирают! Все, все!.. Терехов, я так испугалась… Терехов!..

Терехов. Купили, падлы.

Катя. Ты что ругаешься? Ты что, я тебя спрашиваю, ругаешься!

Терехов. Вот и все.

Катя. Что все, что все? Если не милиция, если не тюрьма, если ничего не случилось… Терехов, ты мне врал?! Разве можно мне врать?..

Терехов. При чем здесь тюрьма? Что я не знаю что это такое? Все. Вот сейчас все.

Катя. Да что все, что все?

Терехов (усмехнувшись). Наркотики умеют ждать. Дождались. В принципе, уже давно.

Катя. Терехов… Ты давно мне врешь? Что все, что не тянет, что больше никогда?

Терехов. Месяца полтора. Помнишь, у вас в школе была дискотека…

Катя. При чем здесь дискотека?

Терехов. Я ждал тебя около школы… Ты сказала, что ты не сможешь выйти.

Катя. Что ты несешь, Терехов? Я не могла тебе так сказать.

Терехов. Или мне показалось, что ты так сказала. Ты не поймешь. Ты себе просто представить не можешь, что вдруг начинает с тобой твориться. Ты же ничего не соображаешь. Ты как робот…

Катя. Терехов, я тогда выскочила из школы… Тебя не было!

Терехов. Ты меня любила… Как любят дворнягу. Из жалости.

И Катя ударила его по щеке. И заплакала от того, что ударила.

Не слушай меня. Я несу бред.

Катя. Терехов, ну давай… Еще раз попробуем.

Терехов. Катя, девочка… Это в шестнадцать лет еще есть шанс завязать. А в двадцать шесть! С моим стажем!

Катя. Терехов, я не хочу жить!

Терехов. Когда он попросил съездить сюда… Дал денег… Я никогда в жизни не держал в руках такую пачку денег! Я знал, я чувствовал, что все этим и кончится… А тут еще ты! Зачем тебя понесло со мной сюда!

Катя. Кто он, Терехов?

Терехов. Его зовут Боб. Ты не знаешь его. А я его знаю уже одиннадцать лет. Это — страшный человек. А я его раб.

Катя. Ты не раб!

Терехов. Дерьмо я, девочка. Зря ты со мной связалась… Все равно бы ничего не получилось. Не сегодня бы узнала — так завтра. Или послезавтра. Это же не скроешь. То, что человек дерьмо — это не скроешь. Воспитание — это как одежда. Снимешь, а там дерьмо.

Катя. Терехов, давай что-нибудь придумаем? Ну, давай! Давай еще раз попробуем! Ну, Терехов!

Терехов. Что уж здесь пробовать… Все, все…

Катя. Тебе двадцать шесть лет. Всего лишь двадцать шесть…

Терехов. Ты хоть понимаешь, что со мной случилось? Детка… Ты их не знаешь, а я знаю. Меня купили, как ребенка, и теперь мне надо платить. Это все, что мне осталось. И чем скорее ты меня забудешь, тем будет легче. Это я идиот, я, я! Связался! Обрадовался!

Катя. Терехов, ты сам сказал: пока мы вместе, нам ничего не страшно? Это было только вчера!

Терехов (презрительно). Милиция. Идиоты… (Достает из кармана шприц, пакетик.)

Катя. Терехов! (Пытается отнять у него шприц.) Что ты делаешь!..

Терехов (громко, истерично). Не трогай меня! Уйди! Я тебя ненавижу!

Катя села на корточки и заплакала.

Появился швейцар.

Швейцар (прислушивается). Чу!.. Показалось… Сначала надо крикнуть: «Стой! Кто идет!» Вот так. (Кричит.) «Стой! Кто идет!» Потом: «Стой! Стрелять буду…» А потом уже на изготовку… Вот так стоишь один на посту и думаешь… Думаешь, думаешь… А они все ходят, ходят… Пропуск спросишь, как положено — обижаются. Нет, не тот народ. А все из-за чего? Из-за заграницы. Не было бы ее, как бы хорошо жили. Давно бы коммунизм построили. Я бы сейчас в светлом будущем жил. Ходил бы в галифе, в сапогах… Собака бы была у меня, овчарка. Эти разве поймут, как надо на посту стоять? Им бы только какую-нибудь шалаву в номер к себе провести да буги-вуги спеть… Эх, было время…

Появился пограничник с собакой. На пограничнике — форма с петлицами, галифе, в руках трехлинейка. Пограничник подозрительно посмотрел по сторонам. Собака тоже. Исчезли.

Вот говорят: «Сталин, Сталин…» Не знают, а говорят… Молодежи голову морочат. А при Сталине попробовал бы кто без пропуска в гостиницу пройти? Развинтился народ. Нет порядка, а какое же без порядка светлое будущее? Одни шпионы. Вот, допустим, взять нашу работу — швейцаров. Не хочет идти в нее молодежь, а почему? Потому что работать не хотят. Вот почему. Потому и не идут. А кто же тогда будет пропуска проверять? Нас бы, швейцаров, в правительство. Мы бы сделали швейцарское правительство. Не дай бог, чтобы из швейцаров, а из тех, кто всегда начеку. Тогда не то, что в гостиницу — из дома без пропуска не выйдешь. Одним словом, хорошо тогда будет. Как при Карацюпе. (Ушел.)

Терехов сел на пол, вытянул ноги. Положил Кате руки на плечи. Катя отдернула руку.

Терехов. Они мне дозу дали… Бесплатно. Сейчас, сейчас… Ты хочешь со мной? Ты не знаешь, что ты увидишь сейчас?! Тебе будет тепло! Птицы полетят… Давай… У меня еще есть…

Катя сидела, закрыв лицо руками.

Где-то там, в московском пространстве, стоял Лебедев.

Лебедев. «Но он писал и писал дальше. Буквы становились все неразборчивее и неразборчивее. И мне стоило большого труда расшифровать этот текст. Последние строчки в жизни восемнадцатилетнего парня… Шли имена, фамилии… Иногда какие-то восклицания. Иногда слова, значение которых я так и не понял. Это был его последний привет, последние мысли перед тем, как наступила темнота…»

Катя прижалась к стене, плечи ее вздрагивали от слез.

Действие второе

Странным было место, куда вдруг занесло журналиста Лебедева. То слышалась пулеметная очередь, то свист низко летящего снаряда, то гул и рев танковой колонны. То ракеты освещали пространство, как будто на какой-то войне. Лебедев торопливо шел, вогнув голову в плечи, испуганно оглядывался. И, наконец, увидел полковника. Полковник — в полевой форме, опоясанный ремнями и в каске, бежал низко пригнувшись.

Лебедев. Товарищ полковник!

Полковник (резко останавливаясь). В чем дело!

Лебедев. Товарищ полковник, здравствуйте. Полковник. Как вы здесь оказались?

Лебедев. Слава богу… Наконец-то я вас нашел. А то кого ни спрошу, никто не знает. Все: «Только что пробегал… Только что пробегал…» Быстро же вы бегаете!

Полковник. Как вы здесь оказались?! Кто вас допустил в район боевых учений!..

Лебедев. Да не волнуйтесь вы так! Что я, шпион, что ли, какой-нибудь? Показал удостоверение — и пропустили.

Полковник. Какое к черту удостоверение? Как вы здесь оказались?

Лебедев. Журналистское удостоверение. Обыкновенное. Товарищ полковник, вы что — не узнаете меня?

Полковник. Кто на КПП стоял?

Лебедев. Капитан какой-то…

Полковник. Толстый? С усами?

Лебедев. По-моему, усы были.

Полковник. Понятно… Ну, с ним мы еще разберемся. Десять суток на офицерской гауптвахте. Удостоверение показал… Я ему такое удостоверение покажу! Распустились!

Лебедев. Моя фамилия Лебедев. Я работаю на радио. Вы что, меня совсем не помните?

Полковник. Сейчас положу до прихода особого отдела, будете знать, как прогуливаться в районе боевых учений. Привыкли там у себя на бульварах…

Раздался громкий свист низко летящего снаряда…

Ложись!

Лебедев (падая). Вы что, соображаете!

Полковник упал, толкая перед собой Лебедева. Низко, над головами летит снаряд. Полковник встал, отряхнулся — и за ним, провожая глазами улетевший снаряд, встал Лебедев.

Так и попасть можно!..

Полковник (грозя кому-то кулаком). Мазила!

Лебедев. А я думал, на учениях холостыми стреляют.

Полковник (посмотрел на часы, достал ракетницу). Это зеленая ракета?

Лебедев. Зеленая.

Полковник. Двое суток не спал… В глазах все путается. (Стреляет зеленой ракетой.) Так, полчаса перерыв.

Лебедев. Моя фамилия Лебедев-

Полковник. Я вас узнал. Мы с вами уже встречались. (Достает из планшета бутерброд.) Есть хотите?

Лебедев. Да нет, спасибо. Я — на машине. В редакции пообедал.

Полковник. А я, с вашего позволения… (Ест.) Хоть учения начались. Когда учения — уже ничего не соображаешь. Проваливаешься, как в сон. Жену в Кисловодск отправил. С сестрой. Она поможет, если что.

Лебедев. Не думал, что на учениях — вот так, по-настоящему.

Полковник. Может, передумали? У меня четыре бутерброда. Целый гастроном.

Лебедев. Вы уж того капитана усатого не ругайте. Мне вас очень необходимо было видеть.

Полковник. Я вам уже все сказал. Тогда.

Лебедев. Да я вас хотел спросить… У меня сын.

Полковник. А…

Лебедев. Чертовщина какая-то.

Полковник. Сколько ему?

Лебедев. Скоро семнадцать… Но у нас с ним особая ситуация. Мы не особенно часто видимся.

Полковник. Я бы все-таки не рекомендовал в таком виде на учения приезжать. Хоть бы каску надели. Мало ли что…

Лебедев. А, ерунда… Вы уж извините. Понимаю, тяжело об этом снова.

Полковник. Не слышали, как там, в Кисловодске? Все ливневые?

Лебедев. Да их не поймешь… Спутники показывают без осадков, ветер южный, слабый… Вчера поверил — и подзалетел. Наверное, завтра слягу. До нитки промок.

Полковник. Давно это у него?

Лебедев. Да у нас такая ситуация… Живем как бы отдельно. Знать бы, что с ним… Знать, что можно сделать? Какие слова сказать? Какие, что ли, примеры приводить?

Полковник. Если только попробовал, если не всерьез, то еще есть шанс. А так, что говори — не говори… Это на войне, в бою прикажешь «Надо умереть» — и умрет. Что уж тут делать, война. А вот попробуй, прикажи ему в мирное время! «Живи!» И не прикажешь. У нас и слова-то такого в приказах нет.

Лебедев. Что же это за напасть такая… Не было, не было, и вдруг — на тебе. Доехали.

Полковник. Распустили… Распустились… Кино понасмотрелись…

Лебедев. Что значит «распустились»? Это вы бросьте, товарищ полковник. Если бы все дело было только в дисциплине, то и забот нет: «налево», «направо», «кругом», «бегом»… У вас-то, наверное, с дисциплиной все в порядке было?

Полковник. У меня два последних года времени на него не доставало. Новая должность. Заботы. Да и возраст уже.

Лебедев. Ну, какой уж там возраст. Еще генералом будете.

Полковник. Не буду. У меня должность полковничья… Я его в девятом классе взял с собой на охоту. Был, правда, домик. Со всеми удобствами, и вода горячая. Но он мне: «Только в палатке». «Только, — говорит, — папа, в палатке».

Лебедев. Вы уж извините, что я вас здесь нашел. Кому еще расскажешь.

Полковник. Только вот послушайте… Вы на него не кричите. Криком здесь не поможешь…

Лебедев (вздохнул глубоко). «Кричите…» Жили, наверное, не так. Врали много.

Полковник. Это уж по вашей части.

Лебедев. Что, по нашей? Мы — как все. Нет, нет… Все дело в другом. Как-то мы привыкли… И нас так воспитывали, и мы воспитываем. О форме заботимся, а о содержании забываем. Лишь бы форма была как надо. Нет бы сказать: живи, как знаешь, над нами смейся, презирай нас, тыкай носом в наши ошибки, только уж живи. Сможешь сделать лучше общество, чем это, — сделай. Но только живи!

Полковник. Значит, как я понимаю, вы с вашей бывшей супругой в разводе?

Лебедев. Ну, вместе бы жили? Что бы от этого изменилось? Разве в том дело, кто с кем живет? Как живем — вот в чем дело.

Полковник (взрываясь). Взрослый человек, а всякую ерунду несете! Это — болезнь! Понимаете, болезнь! Как рак, как СПИД, только страшнее! Они же добровольно уходят! Понятно бы было: на защиту отечества, матерей своих спасать, жен, невест, жизнь свою защищать! А то не знают, что защищать, — и вот понапридумывали себе. А тут еще вы, с вашими теориями! Голову только им морочите!

Лебедев. Извините… Мне не надо было приезжать.

Полковник. Двое суток не спал. Раньше хоть пять — и ни в одном глазу.

Лебедев. Это я просто от беспомощности.

Полковник. Я какую ракету запустил?

Лебедев. Зеленую.

Полковник. Значит, сейчас надо красную. (Достает ракетницу.) Скоро танки поедут… Форсированным маршем.

Лебедев. Еще раз извините. До свидания. (Уходит.)

Полковник (вслед Лебедеву). Вы ко мне домой приезжайте. Я в воскресенье дома буду! Вы приезжайте! Без стеснения! В воскресенье! К шестнадцати ровно! Код запомните! Триста двадцать восемь! Запомнили?! Триста двадцать восемь! (И, запустив красную ракету, побежал в гущу боевого учения.)

А Дмитрий просыпался. Постепенно, как после трудной, с обмороками, болезни, с трудом вспоминая себя вчерашнего и, проходя сквозь горечи воспоминаний, постепенно выздоравливал.

Дмитрий. Сегодня, что ли, вторник? Или еще пятница?.. (Обошел квартиру.) Никого нет. Или мать в магазин ушла? Или сегодня воскресенье? (Подходит к окну.) Не похоже. Машин много, а людей мало. Наверное, вторник… Идиот, разговариваю сам с собой! Кретин! В крейзуху пора! Там таких миллион. Все, что ли? Выдернулся? Или это не я? Ничего не помню… Кто-то приходил… Мать с кем-то ругалась. Кто-то камнем в окно кидал. Это ночью было… Дзынь по стеклу, дзынь. Или мать в командировку уехала? Она про какую-то командировку говорила? Или это когда? Ничего не помню, ничего не помню… Все! Или нет? Или снова начнется?.. Так. Он лег. (Ложится.) Вздохнул. Вот так… Еще раз… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. (Вскочил.) Руки в порядке, ноги тоже… Вырвался… Уф… Вышел… Нет, все… Хватит… Экзамены через месяц. (Подходит к окну.) Или сейчас уже сентябрь? Да… Сейчас уже сентябрь. Ты проспал май, июнь, июль, август… Какой пассаж… Хватит придуриваться! Ты здоров! Все! Кто-то меня все время доставал! Кого-то мать выгоняла! Марьиванну, что ли, приносило? Хватит. Все! Я здоров! Вон какие руки! Ну-ка, Митечка, что это ты такое выкинул? Целых три месяца… По физике две двойки. Это — ерунда. Быстро за учебник! Ну, быстро! Ну, к столу! Митя, место! А я проснулся! Я на самом деле проснулся! А вдруг Катька приходила? При чем здесь Катька? Погоди, Митрич, во всем разберемся! Все прошло! Выживем! А куда еще деваться? Выжил. Это раз! Все, что было — вычеркиваем! Это два. Новая страница — это три! Без глупостей, держать себя в руках — это четыре! Так, Бобу должен двести и еще пятнадцать. Разносить почту — это пять. Деньги послать ему переводом — это шесть. В школу привалит — спокойно, без паники послать его! Это семь. Нет. Это тоже шесть. А семь — это жить! Жить! Просто жить! Это — и восемь, и девять, и десять, и одиннадцать! Все, он проснулся! Внимание-внимание, он проснулся! Только без паники! Граждане, он не кусается! Он добр, умен, справедлив, отважен и честен, как стенная газета. Как передовая в стенной газете! Он жив! Радуйся, народы! К вам пришла весна освобождения!

Катя искала Терехова. И потому оказалась возле проходной института, где он работал.

Женщина (выходит). Кто здесь Терехова ищет? (И будто только заметив Катю.) А, опять ты.

Катя. Что вы мне тыкаете? Я вас уже просила мне не тыкать.

Женщина. Вот. (Помахала листом бумаги) Все! Шутки в сторону! Местком утвердил решение администрации об увольнении Терехова за систематические прогулы. Почти единогласно.

Катя. Вы, наверное, всю жизнь занимаетесь общественной работой. Собаку на ней съели. С человечиной. Лучше бы ваши общественные организации помогли бы человеку, чем его топить. У нас даже общественные организации с карательными функциями.

Женщина. Ну-ну… Я, между прочим, против была.

Катя. Сами же сказали, что единогласно.

Женщина. Почти. Я сказала «почти». Но мой голос был единственным. Ты меня подбила.

Катя. Благодарю.

Пауза.

Женщина. А дома он так и не появляется?

Катя. Нет. Я и вчера вечером была и сегодня утром.

Женщина. Я так и знала, что все этим кончится. Все равно у тебя с ним ничего путного не выйдет.

Катя. Много вы знаете.

Женщина. Раз говорю — не выйдет, значит, не выйдет. Что ты — первая, что ли, такая.

Катя. Обойдусь без ваших советов. Что смотрите? Что вам здесь, зоопарк?

Женщина (вздыхает). Да знаю я все, знаю. Сама такой была… Я когда-то в Наро-Фоминске жила… Сама-то я из Наро-Фоминска. А его из техникума выгнали. Глаза бешеные. На танцах ни одной драки без него не обходилось. А я как кошка за ним ходила. Дура была. Сколько слез пролила — вспомнить страшно. А потом прошло. Сейчас вспоминаю — смеюсь. (Вздыхает). Я потом мужа нашла непьющего. Он тоже в месткоме. Три года подряд председателем. Зовут Леонидом Ильичом. Аквариумом увлекается. У нас три аквариума дома (вздыхает.) Да найдется он, не расстраивайся. Такие погуляют немного, а потом снова: «Здравствуйте, я ваша тетя». И глазами зыркают.

Катя. Сравнили! «Зыркают»! Где вы слово такое взяли… «Зыркают»… (Убежала, чтобы остаться одной). Терехов! Мне это надоело. Терехов! Я больше так не могу! Ты меня тоже пожалей! Я не из железа сделана! Где тебя носит, Терехов!..

Утром в школе встретились директор и Марьиванна.

Директор. Марьиванна, вам не кажется это подозрительным?

Марьиванна (удивленно). Анкета как анкета. А что, Владимир Харитонович? У вас какие-то соображения?

Директор (вертит в руках анкету). Вот этот пятый, что это за вопрос такой?

Марьиванна (читает). «О чем вы думаете, когда остаетесь один?» И что?

Директор. Вот и я спрашиваю, что? В каком смысле один? О чем думать? Как, конкретно или вообще? Подписывать или анонимно? Если подписывать, то своим именем или как?

Марьиванна. Там написано, что можно не подписывать.

Директор. Вижу-вижу, что написано… Что я, неграмотный,

что ли? А все равно странно. Позвонил в РУНО. Да, говорят, есть такая анкета. В райком позвонил, еще кое-куда. Все говорят, а чего вы, собственно, волнуетесь… Я спросил там, в одном месте, может, ее с грифом сделать. Хотя бы для служебного пользования. Мало ли что они там напишут? Мало ли где это читать будут? А мне в ответ — не отрывайте, мол, от работы.

Марьиванна (вздыхает). Мне сейчас тоже многое непонятно. На урок идти — просто страшно. Что им, интересно, сегодня в голову взбредет? Спрашивают, что хотят.

Директор. А вы мне, Марьиванна, давайте списочек, кто особенно спрашивает. Фамилию, а рядом вопрос.

Марьиванна. Так они из газет все спрашивают! Начитаются и спрашивают!..

Директор (вздыхает). Я вот тоже все думаю… Эти вот, в газетах и журналах, они что не соображают, что их писанину и дети будут читать?

Марьиванна. Ничего они не думают. Они только о гонорарах думают.

Директор. Так тоже нельзя, Марьиванна. Не тот подход… А какой сейчас тот? Раньше как было? Раньше ты всегда знал, что хорошо, что плохо. Возьмешь газету, посмотришь на нее… И даже читать не надо — ты и так все улавливаешь, что правильно, что нет. А сейчас, хоть не читай. (Вздыхает.)

Марьиванна. Я лично, Владимир Харитонович… Может, конечно, так воспитана. Я все могу объяснить. Только мне самой ведь тоже надо объяснить, что происходит?

Директор. Я раньше, когда еще в аппарате работал, отвечал за политическое просвещение трудящихся. Конспекты у нас лучшие были. Даже за опытом приезжали. И из-за рубежа тоже. Монгольские товарищи.

Марьиванна. Мы вас, Владимир Харитонович, все очень полюбили. До вас у нас тоже директор… был. Женщина. Балаболка, одно слово. А вы пришли — совсем другое дело. Вам бы к нам пораньше…

Директор. Да…

Марьиванна. Мне вас прямо жалко иногда. Все с сердцем, все с сердцем. Разве можно так? Так и сердца не хватит… Что вы, каменный, что ли? А они разве это понимают? Одно слово, дети.

Директор. Это у меня с юности. Я на комсомоле долго сидел. Старался неформально. Парад мы однажды организовали. Пионерский. А я его принимал. На белом коне. Директор совхоза был знакомый — сам коня привел. Белый такой конь. Ногами цок-цок-цок.

И вспомнил директор: топот копыт по брусчатке. Собственный, еще молодой голос: «Здравствуйте, пионеры-гвардейцы первой школы!» И в ответ: «Здрав… Тов… Секретарь…» И снова — цокот копыт. И снова его еще молодой голос: «Поздравляю вас с юбилеем пионерской организации!» И протяжное — «Ура-а-а, ура-а-а… Ура-а-а». Директор стоял погруженный в воспоминания и голоса своей молодости, но оборвалось прошлое: появились Лепа, Кеша, Алиса, Катя и Дмитрий.

Марьиванна (тревожно). Владимир Харитонович, идут.

Директор (вздохнув). Идут.

И тут же, как только они приблизились, стал таким, к какому уже успели привыкнуть ребята.

Товарищи! Сейчас Марьиванна раздаст вам анкеты. Марьиванна, раздавайте!

Марьиванна раздает ребятам анкеты.

Вы должны их заполнить, то есть в каждый пункт вписать то, что требуется. Это, товарищи, очень ответственное дело.

Марьиванна. Ребята, кому трудно заполнить пятый пункт, можете не заполнять.

Директор (строго). Нет, Марьиванна, как написано, так и надо заполнять. Не надо игнорировать. К трудностям надо приучаться с детства. (Бодро.) Правильно, Леопольдов?

Лепа. Да мы уже заполняли эти анкеты! Марьиванна!

Марьиванна. Нет, Лепа, та была совсем другая анкета, а это новая.

Дмитрий. Ты того, Лепа. (Вертит пальцем у виска.) Совсем ничего не соображаешь?! Сейчас же мы все должны писать честно. Все, как есть. Ведь правда, Марьиванна, нам больше не надо врать?

Марьиванна (подозрительно взглянув на него). Ну-ну… (Всем.) Все понятно?

Кеша. Мне эти анкеты — уже вот здесь. (Проводит ладонью по горлу.) На Пушку стало невозможно выйти. Куда ни плюнь — или психолог, или социолог, или журналист, или с телевидения. Уж лучше бы я глухонемым был.

Дмитрий. А их, думаешь, сейчас не спрашивают? Еще как! Сам видел!..

Марьиванна (Дмитрию). Что это ты так развеселился? Когда надо было — исчез. Товарищей подвел. Хотя, какое тебе дело до товарищей! Катерина, ты не в окно, а в анкету смотри. Потом будешь спрашивать, а поздно будет!..

Катя (резко отворачиваясь от окна). Чего?

Кеша. Да нет, в самом деле — нашли себе зверинец. Лучше бы друг друга изучали.

Марьиванна. Прекратите балаган! Владимир Харитонович, не обращайте внимания. Это на них так весна действует.

Лепа. При чем здесь весна. Действительно…

Директор. А от тебя, Леопольдов, я такого отношения не ожидал. Не таким ты мне представлялся. Нет, не таким. Понял?

Лепа. А чего я такого сказал?

Алиса. Владимир Харитонович, а на пятый пункт надо писать то, что думаешь?

Директор. В смысле?

Алиса. О чем я думаю, когда остаюсь одна?.. Странный вопрос. Я? Одна?

Дмитрий. Она вам напишет!

Алиса. Тебя не спросила!

Марьиванна. Все, все… За работу. Пошутили — и хватит. Катерина, тебе все понятно?

Катя (отворачиваясь от окна). Ну что вам от меня надо?..

Дмитрий. А я знаю, что я напишу. Вот, допустим, лозунг: «Народ и партия — едины». Это кто кому говорил? Если партия народу — то это нескромно. Представьте: «Народ и партия — едины». Подпись — «партия». А если народ подписывает — то вообще непонятно. Какая-то неграмотная фраза, вам не кажется, Владимир Харитонович? Вообще с лозунгами у нас, кажется, перебор. Правда, сейчас их поменьше стало, но все равно. Вы посчитайте, сколько у нас в школе портретов Ленина. Владимир Ильич, как я знаю, был человек скромным. Он бы на такое дело обиделся. Точно говорю, обиделся бы.

Чем дольше он говорил, с тем большим ужасом на него смотрели директор и Марьиванна.

Директор. Ты… Ты… Ты…

Марьиванна (бросаясь к нему). Владимир Харитонович! Он еще болен, болен… Вы на него не обращайте внимания! Вы не видите, что он больной! Пойдемте, пойдемте… Вы только не волнуйтесь. (И подхватив директора под руку, осторожно, как больного, увела его подальше от ребят.)

Из школы Катя и Дмитрий шли вместе. Дмитрий был радостно возбужден. Катя же, напротив, сумрачна и нервна.

Дмитрий. Я как будто проснулся. Будто во сне со мной все было. Кошмары, куда-то падаешь все время, и вдруг — свет в глаза. Ты мне тогда сказала — «дерьмо».

Катя. Что я тебе говорила? Ничего я тебе не говорила!

Дмитрий. Да ладно… Ерунда. Дело не в этом. Ты права. Тогда была права. Я сейчас думаю, что это со мной было? Жил — как поезд: та-та-та, та-та-та… Впереди — красный свет, а я шпарю. Кругом кто-то мне машет, что-то кричит, а я ничего не вижу. Как контуженый.

Катя. Сейчас ты много видишь!

Дмитрий. Кончай… Не злись. Я тебя тоже по-другому вижу! Сначала — все просто так было… Мне казалось, что ты меня видишь, и мне этого вполне хватало. Я был счастлив, как ребенок. Потом вся эта фигня! Потом я испугался, что все, уже не вырвусь. Но, ничего, сказал я себе. Ничего…

Катя вдруг резко остановилась, посмотрела куда-то в сторону, чуть ли не рванулась вдогонку за кем-то, и увяла, поняв, что обозналась.

Кого-нибудь увидела?

Катя. Никого.

Дмитрий. Его?

Катя. Кого — «его»?

Дмитрий. Ты все с ним?

Катя. Вырвался — и молодец. Поздравляю. Хорошенький мальчик.

Дмитрий. Тебе в чем-нибудь помочь? Давай я тебе помогу. Я сейчас знаю, что бы ни захотел — сделаю. Я даже не знал раньше, что во мне столько сил.

Катя (останавливаясь). Счастливый дурак, вот ты кто! (Убегая и останавливаясь.) Такие, как ты, живут сто лет, а толку никакого. Травоядный! Жуй свое сено! (Убежала.)

Дмитрий долго смотрел ей вслед, глубоко вздохнул, потом сел, вытянув вперед ноги. Долго, не отрываясь, смотрел перед собой. Потом резко встал, расправил плечи и вдруг — высоко подпрыгнул. Он шел вперед быстро, энергично. Лица его города мелькали перед ним: то вдруг Лебедев, то директор, то Кеша, Лепа и Алиса, то мать, то полковник. Лица были знакомы, но, казалось, видел он их впервые, — казалось ему, и его лицо было иным, новым, незнакомым. Он шел и шел вперед, и уже пройдя мимо скамейки, на которой сидел Терехов, остановился. Терехов сидел, закрыв лицо руками. Он очень изменился с тех пор, как мы его видели в последний раз — теперь это уже был безвольный, опустошенный, потерявшийся человек. Дмитрий возвратился, наклонился над Тереховым.

Дмитрий. Эй, что с тобой?

Терехов (не поднимая головы, сквозь зубы). Уйди!..

Дмитрий (присев перед ним на корточки). Эй, парень, посмотри на меня? Что с тобой?

Терехов (не поднимем головы). Отвали! Нет сигарет. Денег тоже!

Дмитрий (схватил его за руку, посмотрел со знанием дела, профессионально). А… Понятно.

Терехов (поднимая глаза). Парень… Со мной что-то случилось. Я ничего не вижу…

Дмитрий (узнавая Терехова). Чудище!.. Ты что, не знаешь, что с тобой случилось? Не знаешь, да? Передо мной прикидываешься или вообще?

Терехов (всматриваясь в Диму). Фэйс знакомый. Ты кто? Тебе что надо?

Дмитрий. Ничего… Как себя чувствуешь? Бо-бо, да?

Терехов. Ты кто? Ты откуда?..

Дмитрий. Не узнаешь, да?

Терехов (пристально всматривается в лицо Димы, неуверенно). Фэйс знакомый…

Дмитрий. Посмотри лучше на себя!.. Ты давно в зеркало не смотрелся?! «Я ничего не вижу…» Чем видеть-то? Глазки — вот такими стали (Показывает.)

Терехов молча встает и уходит.

(Ему вслед.) Стоять!

Терехов (резко поворачиваясь, истерично). У меня ни копейки нет, понял? И передай ему — ничего у меня нет! Убить хочешь — убивай! Ну, что ждешь? Давай, давай!.. Быстро, быстро, быстро!..

Дмитрий (удивленно). Ну, совсем того! Ты чего психуешь?

Терехов (спокойно). Да пошел ты…

Дмитрий (сочувственно). Тяжко, да? Совсем уже, да?

Пауза.

Ладно… Пойдем.

Терехов. Чего?

Дмитрий (решительно). Пойдем! Пора отмываться. Что стоишь?! Идем, идем!

Терехов, как привязанный, медленно пошел вслед за Дмитрием. И вот уже у него дома. Шум воды из ванной. Приоткрывается дверь. Выглядывает Терехов.

Терехов. Старик, может, хватит? От меня уже дым идет, как от паровоза.

Дмитрий (разливая чай). Давай-давай… Не делай холоднее! Терпи! Как можно горячее!

Терехов. Ты меня что, сварить хочешь? (И исчезает за дверью. Потом появляется, закутанный в полотенце. Берет чашку чая.) Замечательно, старик! Крепкий чай… То, что надо наркоману. А что ему еще надо? Заливай ломку чаем. Рука профессионала.

Дмитрий. Газеты надо читать. Или журнал «Здоровье». Там все написано.

Терехов. А мы с тобой где-то встречались, а?

Дмитрий. У меня навалом двойников.

Терехов. Не скажи… Точно встречались. Посижу — вспомню.

Дмитрий. Не вспомнишь. Пей-пей давай…

Терехов. Кажется, отходит. Налей еще!

Дмитрий наливает.

Ага. Спасибо… А я уже недели две не мылся… В пельменных куски подбираю. Стыдно, но жизнь. Жизнь, старик.

Дмитрий. Какая это жизнь? Даже не собачья — хуже.

Терехов. Хуже-хуже… А куда деваться? Здесь так прижмет… Доживи до моих лет — поумнеешь. Сколько ты мне дашь?

Дмитрий внимательно смотрит на него.

Да не стесняйся, я не женщина. Ну?.. Смелее.

Дмитрий. Лет тридцать пять?

Терехов. То-то же… А еще две недели назад было двадцать шесть. Как на войне. Год за три. Вот как прижало… Давно так не прижимало! Да. (Сидит, опустив голову.)

Дмитрий. Ты что? Двадцать шесть — это ерунда. Подумаешь! Главное — вовремя очнуться. Понимаешь?

Терехов. Теоретик… Пойми ты — я старше тебя на целую эпоху. Кажется, ерунда — десять лет, а на самом деле — такая пропасть — не перепрыгнешь. А попробуешь, рухнешь — и с концами. Когда я рос…

Дмитрий. То ходил босиком и на коровах пахал.

Терехов. Нет, старик, я рос в атмосфере общегосударственного вранья.

Дмитрий. Другие тоже росли, между прочим.

Терехов. Ну и что, другие? Такие же точно. Разрежь его, а там такая чернуха. Одни — торгуют, другие — продаются, третьи — спиваются, а четвертые — как я. И все врут, врут беспрерывно.

Дмитрий. И ты?

Терехов. И я вру. А куда деваться? Но я, что ли, в этом виноват? Наше поколение и дальше, туда, до сорокалетних. Те, кто впитал вранье с молоком матери. Попробуй, изменись… Подыграть — это пожалуйста. Это мы умеем. А сломать себя, вывернуть наизнанку, соскрести с себя всю эту гадость — ох, как трудно… А вдруг соскребешь — а время снова перевернется. И ты будешь, как голый на площади. Все хохочут и на тебя пальцем показывают. Вот дурак, вот идиот. Поверил.

Дмитрий. А если тебе прикажут: «Стреляй!» В ребенка, в женщину!.. «Стреляй!» — ведь так принято. Нажмешь курок?

Терехов. Нет, старик, не нажму. А если и нажму, то не туда, куда надо, попаду. У меня руки дрожат. А многие бы нажали! Если бы, во-первых, за это машину подарили… Пусть даже плохонькую, какой-нибудь «Москвич», но лучше с дипломатическим номером. А во-вторых, чтобы за это потом ничего не было.

Дмитрий. Трепло ты.

Терехов. Я и наркоманом стал, чтобы уйти от всего этого. Вся твоя жизнь — вот здесь, в голове. Там чайки летают, а не ездят. Каждое поколение расплачивается за свое время. Мое заплатило мной, нами… А вам-то что платить? Вы — как заново родились.

Дмитрий. Мы в седьмом классе сочинение писали. По «Малой земле».

Терехов. Ну… Это когда… В тринадцать лет. В тринадцать еще веришь безоговорочно. Это потом начинаешь разбираться, что к чему. А вам на «потом», можно считать, повезло. А вы — все в детстве.

Дмитрий. Отрыжка прошлого. Пережитки феодализма.

Терехов. А… То-то же… Соображаешь… Вот тем, кому сейчас тринадцать — тем, считай, везуха. Такое у нас, знаешь, как редко бывает? Не каждому и выпадает. Так что давай, старик, уйдем с арены. А?..

Дмитрий. А уж это — нет. Я тоже спал, а потом — проснулся. Я, знаешь, стал замечать? Ну даже, допустим, в своем собственном классе. С виду — все подонки, проб ставить негде: рок, шмотки, в это — не верю, в то — не хочу. А вот вчера подумал — а может, все просто скрываются? Знаешь, наденешь такую маску, а в ней как бы для всех привычнее. А там, внутри — горячо, живо все. Говорить хочется, спрашивать хочется, понять все хочется… Я точно знаю: мы понимаем все раз в сто больше, чем, допустим, наш директор. Тому, чтобы все понять, надо себя топором сначала срубить, а потом нового себя посадить. А у нас-то все живо. Засыпано всяким хламом, уже успели, но все живо.

Терехов. Оратор… Цицерон… Программа «Время». Не обижайся, старик. Это я так.

Дмитрий. И у тебя тоже там все живо. Ты думаешь, что все, уже все умерло, а на самом деле — живо. Что я, не чувствую, что ли… Тебе надо просто сейчас зарыться куда-нибудь, уйти в песок, собрать себя по частям, а потом встать…

Терехов. Не горячись… Зарыться-то мне надо. Это — ты прав. Как в воду глядел…

Дмитрий. Кончай ты… Вот что! Я знаю одно место — там можно отсидеться. Я там был на каникулах. Там у меня бабушка живет. Я ей письмо напишу. Денег достанем… Там тихо, молоко парное…

Терехов. Здравствуй, бабушка… Это я, твоя красная шапочка…

И тут открылась дверь и появилась мать Дмитрия, загруженная хозяйственными сумками. Она стояла в дверях, удивленно переводя взгляд с Димы на Терехова, закутанного в полотенце.

Мать. Что здесь происходит?

Дмитрий. Привет. Познакомься. Это мой товарищ.

Мать. Почему вы в полотенце?

Дмитрий. Мама, я потом тебе все объясню.

Мать. Митя, кто этот человек? Почему он сидит в полотенце?

Терехов (поднимается и отвешивает поклон). Я друг вашего сына, мэм. Моя фамилия Терехов, мэм. Извините, сидим. Наркоманы, мэм, увы…

Дмитрий. Не кривляйся, дурак… (Матери.) Мама, так надо!..

Мать. Митя, мальчик… Ты же обещал, ты же клялся. Ты же плакал… Зачем ты привел его сюда?

Терехов. Он меня обещал познакомить с бабушкой.

Дмитрий (Терехову). Заткнись!

Мать (Терехову). Постыдились бы… Взрослый человек! Я сейчас в милицию позвоню. Нашли себе притон! Полотенце чистое взяли!

Терехов. Да, с полотенцем я как-то погорячился.

Дмитрий. Да замолчите вы оба!

Терехов. Вот опять… Простите, мэм. Нет, рай на земле — дело все-таки очень далекого будущего. Боюсь, я устану ждать. (Ушел в ванную и через минуту уже вышел одетый. Матери.) Извините за нечаянные волнения. Бабушке привет, старик. Передай ей, что я отношусь к ней с большим почтением. Адью.

И Терехов ушел. Иза ним рванулся Дмитрий.

Мать (удерживая Дмитрия). Куда!.. Не пущу!..

Дмитрий (вырываясь). Мать, я тебе сейчас все объясню. (Вырвался, убежал.)

Мать, оставшись одна, заплакала.

Дмитрий (хватая Терехова за руку). Погоди ты!.. Мать же пугается всего! Сейчас я ей все объясню…

Терехов (останавливаясь). А что это ты так хочешь, чтобы я уехал? Из-за Катрин, что ли? Так ты не бойся. Я уже, как говорится, воспоминание прошлого. Тебе это не понять, старик.

Дмитрий. Идиот ты, вот ты кто! Дурак!..

Терехов. Что я тебя, не узнал, что ли? Прикидывался. Теоретик… Я же тебя сразу узнал. Сначала испугался. Думал, все… Нашли, сволочи… Что, нервничает Боб?

Дмитрий. Не знаю я никакого Боба. Понял, не знаю.

Терехов. А потом смотрю… Да это же тот самый мальчонка, который за Катей приударял… Катька же мне тебя показывала.

Дмитрий. Что она показывала…

Терехов. Тебя, тебя. А потом, господи… Да это же тот самый, который у Боба… На побегушках.

Дмитрий. Я уши развесил… Слушаю его. Катька белая вся ходит…

Терехов. Неужели еще помнит? Не ожидал. Катька, конечно, птица. Таких больше нет… А я думал, ты мне в чай мышьяк подсунул. Потом выпил — вижу, ничего.

Дмитрий. Надо было.

Терехов. А теперь — серьезно. Мне от твоего чая ни жарко, ни холодно. Не та фаза. Доза нужна. Ну?..

Дмитрий. Нет у меня ничего. Нет, понял?

Терехов. Будь человеком, ты! Отдам же! Принесу! Нарком для наркома — друг, товарищ и брат.

Дмитрий. Ты был прав. От вас уже нечего ждать. Пока. (Ушел.)

Терехов посмотрел ему вслед, повернулся и пошел в противоположную сторону.

На следующий день Дмитрия вызвали в кабинет директора.

Дмитрий (в дверях). Ну, вызывали?

Директор молча, со значением, смотрит на него.

Из-за вчерашнего, что ли? Ну, считайте, что я пошутил. Понимаю, если бы где-нибудь перед комиссией сказал… Я, в принципе, за наглядную агитацию. Она воспитывает.

Директор (со значением). Так, значит, Лебедев. Уже и до этого дошел?

Дмитрий. Подумаешь, сказал. Расстрелять, что ли, меня сейчас за это? Сейчас, как я знаю, за слова не расстреливают.

Директор. Это-то ладно. Это ты из газет вычитал. Я даже тебе больше скажу: есть у нас в этом вопросе перегибы. Что, не ожидал?

Дмитрий. Да нет, от вас всего ожидать можно.

Директор. И газеты я тоже читаю. И за перестройкой слежу, не говоря уже о том, что принимаю ее целиком и полностью и с большим воодушевлением поддерживаю. У меня к тебе другой разговор… Серьезный. Эх, Лебедев-Лебедев, не ожидал я этого от тебя. И где? В нашей школе. Два года знамя держим. Американцы приезжают. Анкеты нам какие доверяют.

Дмитрий. Да в чем дело, Владимир Харитонович? Что вызывали-то?

Директор. Слова, Лебедев, все слова. А дела-то — вон они где. (Вытаскивает брошюру, листает — резко, как при допросе.) Лебедев, что такое «машина»?

Дмитрий. Чего?

Директор. Быстро, быстро отвечай. «Машина» что такое?

Дмитрий. В каком смысле?

Директор. Ты знаешь, в каком. Ну!

Дмитрий. Ну, вон машина поехала… За окном «Жигули». Восьмерка.

Директор. Так… Хорошо. (Смотрит в брошюру.) «Колеса» — что такое? Что такое «колеса»? Ну?

Дмитрий. Ну вон, крутятся у машины.

Директор. Так… Замечательно… (Снова заглядывает в брошюру.) А «баян»… Знаешь, что такое «баян»?

Дмитрий. Ну… Баян (Показывает, как играют на баяне.)

Директор (успокаиваясь). «Хумар» знаешь, что такое?

Дмитрий. Нет.

Директор. И что такое «фуфло» тоже?

Дмитрий. Ну, «фуфло» как «фуфло». Чушь всякая. Отечественные кроссовки.

Директор. А вот такое слово тебе известно. (Читает по складам.) «Ши-ра-кеш».

Дмитрий. Да что случилось, Владимир Харитонович?

Директор. Фу… Прибегают… Кричат… Объясняешь: да в нашей школе такого ни-ни. Нет, в истерику. Ладно, иди.

Дмитрий. Кто у вас был, Владимир Харитонович?

Директор. Иди-иди… Не школа, а сумасшедший дом. Знал бы, лучше бы в ДОСААФ ушел.

Дмитрий. Что, мать, что ли, приходила?

Директор. Иди-иди…

Дмитрий. Ну, мама, спасибо… Так вот, Владимир Харитонович, «машина» — это шприц, «колеса» — это таблетки, «баян» — тоже шприц, только так сейчас никто не говорит. «Хумар» не дай бог вам почувствовать. «Ломка», по-нашему. «Фуфло» — это фальшак, фальшивка. Некоторые умельцы торгуют. Любой уважающий себя наркоман за «фуфло» убьет. И «ширакеш» — это тот, который ширяется. Как, например, я. Что там еще в вашей книжонке? (И, резко повернувшись, выбегает из кабинета.)

Директор (вскакивает). Лебедев! Остановись! Лебедев!

Катя и Алиса стояли возле окна, наблюдая, как на город опускаются сумерки.

Алиса. Катька, вон твой…

Катя. Кто «мой»?

Алиса. Ну твой, твой…

Катя (вглядываясь). Там никого нет.

Алиса. Ну, вон… Отошел за дерево… Встал там… Ну, вон, появился. Видишь! Ну, он же, он!

Катя. Да не он это!

Алиса. Да посмотри внимательно! Сейчас видишь?

Катя. Да это не он! Не он! (Убежала.)

Алиса. Когда я остаюсь одна… То я хочу туда, к ним, то есть людям. Не к этим человекам, а к людям. Я видела их только раз… В забегаловке у «Ударника». Мать нашла манифест. «Откуда это у тебя?» Сказала, проходим по обществоведению. Поверила, хотя и ничего не поняла. Когда я остаюсь одна, я читаю его вслух: «Мы наблюдаем холостые поколения. Это люди, в основном являющиеся слепком с внешних условий, окатанные и похожие, как голыши на морском берегу. Они ходят по замкнутому кругу, подобно слепой лошади, и даже в своих инстинктивных попытках проявить оригинальность или нарушить законы — что, в сущности, одно и то же — весьма однообразны. Этому весьма способствует всепроникающая масс-культура — духовный наркотик нашего времени, позволяющая неестественным путем испытывать не свои чувства и желания, а подобия их. Общественные отношения, на первый взгляд сложные, но примитивные, заключают всех в густые дебри ненарушаемого, сквозь которые ведут истоптанные, узкие, скучные тропинки. Это всеобщее взаимное давление людей, низведенных до уровня интегральных единиц толпы, подсознательно ощутимо — „Нет, ребята, все не так“, — и от него уходят в алкоголь и наркотики, секс и преферанс, в бессмысленное хулиганство и всевозможные хобби. А выбор невелик… Слепые не могут глядеть гневно, немые не могут кричать яростно, безрукие не могут взяться за оружие, безногие не могут идти вперед»… Мне сказали, что это еще не манифест… Это только введение к нему. Мне обещали принести… Когда я увидела их, лохматых, грязных, фу, я не могла представить, что это написал кто-то из них. Вот бы встать и зачитать это на уроке обществоведения. Бедная Марьиванна… Подумает, что это Библия. А если не на уроке, то так? Будут смеяться, хохотать. Кеша начнет дрыгаться, придумывать шуточки, все, как одна, глупые, идиотски хохотать. Поэтому, когда я остаюсь одна, мне положено думать о какой-нибудь чуши. И эту чушь написать в этой идиотской анкете. Допустим (говорит грубым, вульгарным голосом): «Когда я остаюсь одна, я мечтаю только о том, чтобы выйти удачно замуж, чтобы капитал моих родителей был соединен с капиталом замечательного мидовского мальчика. Мы будем жить счастливо и проводить отпуск на Ривьере. Ни о чем больше не мечтаю». Так, я думаю, сойдет.

В темном парке слышны голоса родителей Дмитрия.

Голос Лебедева. Дмитрий! Дмитрий! Что это за фокусы?!

Голос матери. Митя! Рыбка! Митя!.. Митя!

Потом они появились, торопясь навстречу друг другу.

Лебедев. Откуда ты взяла, что он должен быть здесь?

Мать. Ну, куда он мог деться?

Лебедев. Давай без истерик, а? Я тебя спрашиваю, почему ты думаешь, что он должен быть здесь?

Мать. Да потому! Потому. Что он написал в записке? Он написал, что исчезает в «чаще жизни»! Ты что, не понимаешь, в «чаще жизни»!

Лебедев. Но откуда ты взяла, что «чаща жизни» — вот этот парк! Какая же здесь чаща?! Ты посмотри — аллеи, скамейки, горят фонари, люди кругом ходят. Ты не знаешь, какие они пишут записки, когда они их пишут! А я знаю! Я их читал! Я видел тех, кто их пишет!..

Мать. Ты хоть помнишь, как зовут твоего сына?!

Лебедев. Дмитрий… Ты что? Возьми себя в руки, наконец!

Мать. Митя! Митя его зовут! (И быстро пошла.) Митя! Где ты?! Митя! Я сейчас попрошу у тебя прощения! Митя!..

Лебедев быстро пошел в противоположную сторону. И наткнулся на полковника, который шел медленно и прямо.

Лебедев (сталкиваясь с полковником). Извините!.. Скажите, здесь парень такой не пробегал? Ну, здоровый такой парень?!

Полковник. Добрый вечер, Лебедев. Я на бюллетене. Завтра ложусь в госпиталь. Схватил на учениях радикулит. Начальство приказало, а приказ — закон для подчиненного. Хотя это, наверное, и к лучшему.

Лебедев (растерянно смотрит на него, наконец узнает). А… Здравствуйте… Еще раз извините! Значит, вы не видели парня такого… Ну, парня… (И быстро уходит.)

Полковник (ему вслед). Лебедев! Лебедев! Все еще может быть хорошо!

Постоял, посмотрел вслед Лебедеву, пошел дальше и — столкнулся с налетевшей на него матерью.

Мать. Товарищ военный! Здесь не пробегал мальчик!.. Ребенок совсем!.. Ну… Такой мальчик!..

Полковник отрицательно покачал головой.

(Убегая.) Митя! Митя!

Полковник долго смотрел им вслед, потом медленно пошел, постепенно исчезая в темноте аллей.

И — появился директор.

Директор (задумчиво). Один… Один… Мало ли что тебе в голову взбредет, когда ты один! Здесь выпьешь один, и то мороз по коже. А, может, кто-то в окно за тобой наблюдал. Или сосед позвонит: спички у него кончились. Или соль. А здесь — раз, и все им выложи… Но ведь выложат, выложат… Пороху не нюхали, и пойдут расписывать: то да это, то да это… А вдруг — это она специально? Как бы, знаете, как бы гласность. Давай, ребята, валяй, что думаешь. Надо было бы не по телефону, надо было бы подъехать в роно, о том о сем поговорить, а потом, как бы между прочим: «А анкетки-то эти куда? На „Мушкетеров" менять?» Как бы пошутить… Ведь и не посмотрят, что несовершеннолетние! Подошьют куда надо, справочку составят… А где это так в одиночку думают? В каком-таком учреждении? А кто в этом учреждении руководитель? А подать сюда этого руководителя! И тю-тю. Баней руководить и то не доверят! Нюх теряю… И посоветоваться-то не с кем! Раньше как одной семьей жили: и ты всех знаешь, и тебя все знали. Только номерок на телефоне наберешь и закрутится колесо. Ты его, кто тебя проверять приехал, может, и в первый раз в жизни видишь, но знаешь, ему уже все про тебя сказали, намекнули, кто да что и считай, как за стеной. Сам черт тебе не страшен! А сейчас — одних уж, как говорится, нет, другие пройдут мимо и не поздороваются, чтобы, не дай бог, не вспомнил, чего не надо… Как сам его после инспекторской ремнем к сиденью машинному привязывал, чтобы лоб об ветровое стекло не расшиб, да еще сверточек под ноги, чтоб угром голова не болела… А третьи бы и рады дать совет, да самим бы кто посоветовал… Вот и ходишь, как по минному полю. То ли завтра бабахнет, то ли послезавтра. Смутное время, черт его возьми. (Испуганно озирается.) Вот бы сейчас и вляпался. Доказывай потом, что ты про царское время… в виду имел! Это все они! Понаслушаешься их целый день, бдительность теряешь. Им-то еще простят, что без глушителей живут, а с тебя спросят, ох, как спросят. (Оглядывается по сторонам.) Кто это там в кустах шевелится? Если собака, то почему не лает? (Уходит.)

Одновременно появились Лебедев и мать.

Мать. Ну что, его никто не видел?

Лебедев. Да он, наверное, к девочке своей поехал, а ты — в панику.

Мать. Какая девочка! Откуда у него девочка! Он ребенок еще!

Лебедев. Ребенок… Семнадцать лет. А ты тут же к директору — жаловаться! Представь себя на его месте: у парня такой возраст, сколько там всего внутри, а здесь мать, самый близкий человек, бежит за помощью. Куда! В школу! Ну и что ты этим добилась? Ну? Да если он сам что-то для себя не решит, то никто его ничего решить не заставит!

Мать. И куда же, по-твоему, мне надо было бежать?

Лебедев. Да никуда! Никуда! Только в него надо входить — больше некуда!

Мать. Вот бы и вошел! А теперь я виновата? Я, да? Может, ты раньше бы об этом думал? Тогда, когда я с ним одна осталась? Что молчишь? Давай, давай… Я — твой слушатель, ты — мое радио. Ну, говори, говори…

Лебедев (смотрит на часы). Московское время двадцать два часа семь минут… Извини. Ты, наверное, права. Ну, друзья у него какие-нибудь есть? Давай к друзьям его поедем.

Мать. Не знаю. Наверное, есть.

Они сидели на скамейке молча, не глядя друг на друга.

Терехов стоял, отвернувшись от Кати, зажав лицо руками.

Катя. Терехов! Что ты молчишь?.. Скажи что-нибудь!

Терехов (резко повернувшись). А теперь — уходи!.. Что ты здесь стоишь?! Я тебе все сказал, ты все услышала. Ну и что дальше? Больше мы с тобой никогда не увидимся. Уж это-то я могу тебе гарантировать! С самого начала все было глупо. Ты? И я? Два мира, две системы. Через год вспомнишь — смеяться будешь!

Катя. Ну, еще что скажешь?

Терехов. Ты со мной как с живым разговариваешь. Благодарю. Катя. Дурак ты, вот ты кто. Есть хочешь? Пойдем поедим.

Терехов. Иди поешь. (Снова отвернулся.)

Катя (прислонилась к нему). Терехов. Ну! (И вдруг рухнула на колени, прижалась к его ногам, заплакала.) Ты почему не звонил? Ты что, не мог позвонить? Только одно слово: «жив». Дурак! Куски подбирал в пельменных. А если бы заболел? Если бы умер?! Ты думаешь, я жила бы, да?

Терехов (погладил ее по голове). Катька, птица…

Катя. Терехов! Не делай так больше, не делай. Все, что угодно — только не так. Терехов!

Терехов. Ну встань, вставь… Встань же! (Рывком поднимает ее.) Ты что, не видишь, с кем ты говоришь? Меня же нет, нет. Я даже лица твоего и то не вижу. Ты что, не понимаешь, что я болен?

Катя. Я понимаю, Терехов! Я все понимаю! Ты же сильный! Сильный, умный, добрый человек!

Терехов. Да не болтай ты! Ненавижу, когда болтают. Вот здесь уже ваша болтовня сидит.

Катя. Я не болтаю… Ты — сильный, умный и добрый человек. Я никогда таких не встречала в жизни и никогда таких не встречу…

Терехов. Ну, как тебе объяснить! Еще час, два — и подохну как собака. Прямо здесь, возле забора.

Катя. Опять, Терехов?

Терехов. Что «опять»… Не «опять», а все! Все!.. Это — не (морщится) нравственность. Это — физиология. Ты видишь, что у меня с руками. Ты посмотри на мое лицо. Ты видишь, что стало с моим лицом? (После паузы.) Спаси меня!

Катя. Я спасу тебя.

Терехов. Нет, ты не поняла. Ты что, не понимаешь?! Детский сад! Прости меня, прости… Но это — в последний раз! Одна доза — и все, я вырываюсь. Я знаю, как это бывает со мной. И утром — я другой человек, совсем другой. Мы поедем с тобой к морю. Я знаю одно место.

Катя. Терехов, только не это, не это.

Терехов. Да «это», «это»…

Катя. Нет, Терехов, нет.

Терехов. Ты сказала, что когда я умру, то умрешь и ты. Тогда умирай сейчас.

Катя (растерянно). Но у меня же ничего нет…

Терехов. Да?.. Это ерунда. Помнишь, я показывал тебе дом на Большой Почтовой?.. Ну, помнишь же?

Катя. Помню…

Терехов. Идешь туда. Третий подъезд, четвертый этаж. Семнадцатая квартира. Его зовут Боб. Так и называй его, Боб.

Катя. Терехов, у меня с собой три рубля. Больше ничего нет. Я тогда заеду к матери.

Терехов. Ты что, не понимаешь? Это же Боб. «Три рубля», «матери». Ты входишь, говоришь, что от меня. И он тебе дает. Запомнила? Семнадцатая квартира.

Катя. Он же тебя ищет?

Терехов. При чем здесь «ищет»! Да умираю я. Ты что, не видишь? Ну, придумай же что-нибудь. Ты же красивая девочка, замечательная девочка… Извини. Не понимаешь, да? (Закрывает лицо руками.) Оставь меня. Забудь!.. Все забудется! Я — это перегар, который не выдыхается! Уходи!

Катя. Вон скамейка. Там ты сядешь. Я уйду, потом приду.

Терехов. Ты никуда не пойдешь.

Катя. Не надо… Я вижу твое лицо. Я вижу твои руки. Если бы был другой выход, ты бы нашел его. Я знаю. Сиди и жди. Вон там. Я постараюсь вернуться быстро. (Ушла.)

Терехов (один). Не надо. Остановись. Не ходи. Не надо. Остановись. Не ходи. (Закрыл лицо руками.)

Наверное, Кате все, что с ней происходило сейчас, казалось сном.

И трое: Боб, первый и второй неизвестные — лениво рассматривающие ее. И полумрак чужой квартиры. И музыка, обрушивающаяся на нее со всех сторон. И, наконец, она сама, танцующая под взглядами трех взрослых мужчин.

Катя (останавливаясь). Вам нравится, как я танцую?.. По-моему, я танцую замечательно. А могу еще вот так!.. (Убыстряет танец.)

Боб. Умница… Покружись, покружись…

Катя закружилась.

Первый неизвестный. Суслику бо-бо. Суслик телочку прислал. Значит, совсем бо-бо.

Второй неизвестный. Нет, не скажи, бедра широкие. Суслик в этом все-таки ничего не понимает.

Катя (резко останавливаясь). Он не суслик, а Терехов. Я уже просила не называть его Сусликом.

Первый. А кто же он?..

Боб. Ты танцуй, танцуй… Не обращай на них внимания. Ты ничего танцуешь. Со смыслом.

И Катя танцевала. Неизвестные поднялись, присоединились к Кате. Теперь ониуже танцевали втроем. А в темноте, на диване завозился Дмитрий, скинул плед, удивленно посмотрел на Катю.

Катя (остановилась). Ну, может быть, хватит? Я устала танцевать. У меня устали ноги. А с этими (показала на неизвестных) танцевать вообще невозможно. Боровы… У меня мало времени. Я вас предупреждала. Что дальше?

Боб. Ты сама знаешь. Как договаривались.

Катя. Ладно… Сейчас… Только пусть они отойдут.

Боб (неизвестным). В сторону. Мешаете.

Неизвестные, недовольно бурча, отошли.

Катя. И есть в этом доме медленная музыка?!

Боб. В этом доме есть все… Найди там что-нибудь…

Первый неизвестный сменил кассету, музыка заиграла плавно, медленно. И так же медленно начала раздеваться Катя.

Дмитрий (вскакивая). Эй, эй… Ты что, совсем того? (Крутит пальцем у виска.) Тебе здесь что, пляж?..

Катя, не замечая его, продолжала раздеваться.

Катька, не придуривайся!

Боб. Не обращай внимания… Делай свое дело.

Дмитрий. Идиоты.

Боб. Остынь, Митя… Потом пожалеешь… Спал — спи. Или — уматывай на вокзал. Там полно лавочек. (Кате.) Девочка, давай-давай…

Катя продолжала раздеваться. Дмитрий подбежал и выключил магнитофон. Катя остановилась.

(Неизвестным.) Что он разошелся?

Неизвестные медленно пошли по направлению к Дмитрию.

Девочка, давай, давай, работай

Катя раздевалась.

Дмитрий (подбегая к ней). Прекрати!

Катя (в истерике). Не мешай работать!

Дмитрий. Что? (И — ударил ее по щеке.)

Катя. Пошел вон! (Бобу) Уберите его!

Дмитрий. Одевайся! Быстро! Ну! Быстро! (Нагнулся, собирая Катину одежду. Потом рывком подхватил Катю и пошел, медленно пятясь к двери.)

Катя пыталась вырваться, наносила Дмитрию удар за ударом. Но чем ближе Дмитрий подходил к дверям — и те трое надвигались на него, тем слабее становилось ее сопротивление. И уже возле двери Катя, будто проснувшись, прижалась к Дмитрию и заплакала. И тогда Дмитрий рывком распахнул дверь.

Вырвавшись будто из сна, они бежали, чувствуя за собой топот погони. Но и город принимал их как сон. Они бежали, взявшись за руки, и лица города мелькали перед ними: директор, Марьиванна, женщина, мать, Лебедев, полковник. Потом в толпе мелькнуло лицо Кеши. Кеша остановился.

Кеша. О чем я думаю, когда остаюсь один? А зачем это, интересно, вам знать? Ну, допустим, я вытаскиваю журнал «Рокси» — есть такое издание. Не слышали? Его издают ребята в Питере. Там есть одна заметка. Я ее читаю. Могу с выражением. «Я люблю металл. Меня бросает в дрожь от первых звуков. Мощь вокала, мощь гитары солиста, мощь барабана и тарелок поднимают мои чувства к небесам. Может быть, поэтому в металле так много позы и понта? Это — как настоящая любовь, прямо в сердце, минуя голову. Может быть, поэтому среди металлистов так много парней? Почувствовать себя сильным и любимым?! Сильная ловушка для Золушки. Именно для Золушки, то есть для всех тех, у кого есть проблемы, беспорядок и страдания. Особенно для того периода жизни, который известен как отрочество. То есть вроде уже вырос, но как раз голова и отстает. А если ты вырос среди таких же, как ты сам, если предки расплылись в работе и телевизоре, а в школе бардак? Если много информации и мало тепла? Если на словах одно, а в жизни другое? В ней есть несправедливость, жестокость и то, о чем избегают говорить взрослые… Пожалуй, никакая другая разновидность рока не компенсирует все это так, как металл». Написать, что ли, так? Нормально парень говорит. Я — за. Только, только я не люблю металл. Идиотская музыка. Какофония, удар по черепу. Но попробуй это сказать! Представляю морду Алисы… Нет, я не минер и не могу ошибаться только раз. Ведь все знают, что я — люблю металл, что я — слушаю голоса, что я — задушу за фарцовую шмотку, что я — не читаю книг и не хожу в театр. Зачем лишать людей иллюзий? Даже своих. Поэтому я напишу что-нибудь про металл. Не так, как тот парень из Питера — он, кажется, тоже с придурью. А что-нибудь понятное. Какую-нибудь чушь. «Когда я слушаю металл, то чувствую, как у меня на руках вырастают когти. Больше ни о чем, когда я остаюсь один, я не думаю, потому что ненавижу думать». Так, наверное, сойдет. По крайней мере все будут довольны. А Алиса не встретит меня своим идиотским смехом, когда завтра мы увидимся на первом уроке.

Кеша исчез в толпе, несущейся на Дмитрия и Катю. Они остановились, переводя дыхание и снова — в город, как в сон. Потом Дмитрий, схватив Катю за руку, побежал. И снова лица мелькали перед ними: директор, Марьиванна, женщина, мать, Лебедев, полковник. Потом — перед ними мелькнуло лицо Лепы. Лепа, пропуская их, остановился.

Лепа. Когда я остаюсь один, то думаю, что я трус и ничтожество. Я боюсь директора, милиционера на улице, толпу во дворе. Я боюсь выглядеть глупым или слишком умным, или некрасивым, или одетым не так, как все. Отец говорит: «Не выделяйся! Потом это тебе будет дорого стоить!» Неужели я так быстро усвоил это? Или это гены? Дед был арестован после войны, в пятьдесят четвертом его освободили, в пятьдесят шестом реабилитировали, и потом всю жизнь он молчал. Когда в прошлом году он умирал, то последними словами его были: «Спасибо, что я жил…» Я хочу понять, почему молчал дед, почему такой отец, почему таким вырастаю я?.. Ведь когда-то кто-то должен разорвать этот круг? Хватит этих «спасибо»! «Спасибо за то, что тебе дали образование! Спасибо за то, что тебе дали работу! Спасибо за то, что тебя куда-то избрали!» Как будто ты — робот, механизм, железка, которой управляют сверху. А сайты никто, трус, ничтожество… Представляю глаза Вэ-Ха, если он прочитает это… Но я знаю, что он этого никогда не прочитает. Мне не положено интересоваться тем, чем мне не положено интересоваться! Я не имею права спрашивать то, что я спрашивать не должен. Я обязан быть таким же, как дед и как отец. Я бегу по этому кругу, как паровозик по игрушечной железной дороге! Ту-ту! — кричу я. Ту-ту… Я хороший! Я такой же, как вы! Я иду по вашему кругу! Я оправдаю ваше доверие! Я не сверну! Я — свернусь… Больше всего на свете я боюсь того, что мне не о чем будет сказать своим внукам. Я поэтому и напишу… Вот сейчас, прямо сейчас… Когда я остаюсь один, то думаю о том, что я трус и ничтожество. Потому что если я думаю, значит, я существую. — Это сказал не я. Это сказал один замечательный человек.

Странным было пространство, куда вбежали запыхавшиеся Катя и Дмитрий. Как в квартире после ремонта, были раскиданы вещи: стулья, тумбочки, диваны. Темнота была в окнах. Дмитрий громко дышал, без сил сел на пол, возле двери. Рядом с ним Катя. Дмитрий, не вставая, потянулся, защелкнул задвижку на двери. За дверью послышались шаги, голоса, потом — стук в дверь, сначала тихий, потом все громче и громче. Дверь трещала под напором тел, Катя и Дмитрий стаскивали к двери диваны, тумбочки, стулья. Вдруг темный силуэт показался в окне. Страшные, в масках, люди, как в том, давнем видении Дмитрия, появились в проеме окна. Протягивали руки через форточки. Дмитрий бросился им навстречу, швырнул в лампу стулом. Стало темно, слышен был стук падающих тел, громкие голоса. Катя и Дмитрий стояли, раскинув руки, прикрывая своими телами дергающуюся дверь. Им было тяжело и страшно от стука, гула, криков, напора с той стороны двери. И казалось, вот-вот рухнет построенная ими баррикада, ворвутся сюда, сомнут, истопчут. Но они надеялись, что эта построенная ими баррикада оградит их, хоть на мгновение, от всего, чего они боялись в жизни. Вот так они и стояли, когда появился маленький мальчик — ребенок лет восьми.

Мальчик (запел).

Хроника одних суток в двух частях с перерывом

Действующие лица:

Поворотов — писатель.

Катерина — жена писателя.

Дима — сын писателя.

Лина — женщина, которую любит писатель.

Ира Кузнецова — дочь одноклассника писателя.

Посторонние писателю люди:

Федор Федорович.

Витан.

Старик.

Миша — приятель Димы. А также остальные его приятели.

Действие происходит исключительно в наши дни.

Часть первая

Ночь перед тем днем.

Время, когда веселье в молодежной компании уже достигло своего апогея, и в комнате погасили свет. Мрак кругом страшный, только через окно проникает свет ночной улицы. Слышим мы звуки одновременно двух магнитофонов, из которых то один, то второй звучит громче, и шум компании человек в двенадцать, не меньше. Комната заполнена тенями. Тени слоняются по комнате, садятся, обнявшись в кресле, прыгают в танце, жуют бутерброды, выпивают бокалы вина, то есть проводят время так, как его проводят, когда в доме нет родителей. При всем разнообразии очертаний теней, в силуэтах есть нечто общее. Возможно, это манера одеваться. Если я скажу, что преобладают джинсы, то вы должны понять автора, что же он имеет в виду. Шум заглушает голоса, но что-то до нас все-таки доносится.

— Светка хочет раздеться!

— Старик, что ты сказал о боге — фигня. Он умер и его больше не будет, хоть убейся.

— Какой идиот разбил вазу! Ну, я вас спраши…

— Я не пил из этой вазы!..

— Пошел к черту, козел…

— Он мне толкнул за две сотни, а оказалось, что они из Гонконга…

— Я был с нею. Захочу, буду еще… Понял?

— Тебе нельзя больше пить!

— Я вас всех посылаю к черту, понятно?

— Машка с Игорем заперлись в ванной! Детский сад какой-то!

— Еще раз тронешь Ольку — вышвырну с лестницы!..

— Я буду пить на краю балкона. Спорим?!

— Спасите… наши… души… Я — король, который все… Спасите… наши… души. Я — король, который все… Я король, который… Все…

Луч света вырывает две фигуры, Дима и Миша.

Дима (хохочет). Сметанин, ты посмотри… На Сметанина… Я больше не могу. (Покачиваясь, приседает от смеха.) Он упился. Да, Майкл, упился?

Миша. О, йес.

Дима. Спасите… наши… души… Во чудак а, Майкл.

Миша. Уайт хауз.

Дима. Нет, не белый дом и не белая лошадь. Ты ему сделал ерша, да, ерша?

Миша. О, йес.

Дима. Король. Майкл, ты король. Нет, безумно смешно сегодня, а, скажи? Ну, скажи?

Миша. Йес, бат ноу герл.

Дима. Нет девочек? Очнись. Посмотри на этот мир широко открытыми глазами, как у младенца. Ты что, не видишь, да, не видишь?

Миша. О, соу-соу.

Дима. Так себе? Ты спятил? А Светка? Ну вон та, маленькая, которая с Игорьком?

Миша. Ай донт ноу, френд.

Дима. Не бери в голову.

Миша. Ду ю синк соу?

Дима. Верняк. Но, Майкл, у тебя нет фантазии. Этим можно заняться в следующий раз. Черт, мне хочется сегодня чего-нибудь особенного. К примеру, пришельцев.

Миша. Итс вери гуд.

Дима. Конечно, хорошо, И мы их устроим. Только. Где в этом чертовом домике найти бумаги…

Миша. Хиэ.

Дима. Не, туалетная не подойдет. Во такая идея… Сейчас мы найдем бумаги, потом устроим один маленький маскарад с переодеваниями, потом выйдем тихо на улицу… Ты понял, о чем я говорю, а, ты понял? (Кричит, заглушая музыку.) Дамы и господа, если вы еще… Не подавились… Мы с моим лучшим другом Майклом, с которым мы познакомились ровно двенадцать часов назад на Пушкинской площади… Устроим маленький парад-алле по случаю приближающихся… (Хохочет.) Пришельцев! Музыка, туш!!!

Темно и тихо, как весной на рассвете. В темноте слышно, как крутится телефонный диск. Один оборот, второй, третий… Всего семь.

Короткие гудки — занято. Снова крутится телефонный диск. Один оборот, второй, третий… Короткие гудки… Снова крутится телефонный диск. Занято.

Утро в квартире Валерия Дмитриевича Поворотова, писателя. Перед нами — и большая комната, и кухня, и двери в ванную комнату и туалет. Квартира только-только начинает принимать жилой вид. Книги еще стопками вдоль стен. Раскладушка посредине комнаты с телефоном возле нее. На стене висит старинная сабля. Но самое занимательное то, что квартира заставлена старинной мебелью. К стене, например, прислонена огромная, елизаветинских времен кровать. Посредине комнаты стоит шкаф, с одной стороны которого большая дверь вовнутрь, а с другой — множество отделений. Тяжелые кресла. Бюро. На кухонном столе грудой сложены старинные бронзовые дверные ручки.

Сам Поворотов — человек за сорок, но выглядит очень молодо. Возможно, за счет того, что образ его жизни, язык, манера одеваться роднят его больше с «детьми», чем с «отцами». Поворотов — человек экспансивный, вероятно, внутренне очень напряженный. Он научился «пришпоривать» себя, но даже когда он спокоен, то напоминает птицу, мирно сложившую крылья, но готовую вот-вот взлететь.

Поворотов (в телефонную трубку). Ну нет я вам объясняю! Какой вы номер набираете? Так… Так… Нет, это ошибка. Телефон тот, но совсем другой. Проверьте еще раз. (Кладет трубку. Берет сантиметр, начинает измерять ширину шкафа.)

Телефонный звонок и одновременно звонок в дверь. Поворотов открывает. На пороге — Старик в дорогой лисьей шкуре.

Поворотов. Добрый день… Одну секунду… (Подбегает к телефону, снимает трубку.) Алло, алло… Это снова вы? Ну, сколько можно… Я же вам только что объяснил… Что написано?! Где написано?!

Старик тем временем, не смотря по сторонам, направляется к кровати и пытается отодвинуть ее от стены. Поворотов изумленно наблюдает за стариком.

Поворотов (в телефон). Бред какой-то… Фантастика… Братья Гримм… Вы что, не понимаете, что вам говорят? Ах, понимаете… Я не хамлю… Я вообще хамить не умею. Вы мне просто уже звоните в третий раз. Войдите в мое положение… Ну, хватит. У нас нет времени для дискуссий. (Кладет трубку. Старику.) Нет-нет… Сюда. (Открывает дверь в туалет.)

Старик не обращает на него внимания, отодвигает от стены кровать.

Старик. Разве это кровать? Тьфу, а не кровать. Обивка вся ржавая.

Поворотов. Нуда… В принципе…

Старик. Ну, это, может, я у тебя куплю. (Подходит к шкафу и начинает быстро-быстро открывать ящики.)

Поворотов. Не понимаю… А… У… У вас с собой… эта вещь?

Старик. Хотя нет. Товар тоже с гнильцой.

Поворотов. Простите… Вы… От Федора Федоровича?

Старик. А это что? Совесть надо иметь? Все сгнило! Видишь, сгнило! Нет, больше ста пятидесяти я за это не дам.

Поворотов. Да я и не собираюсь… Не понимаю, причем здесь шкаф. Вы кто? Вы от Федора Федоровича?

Старик. Михаил Карпыч меня звать. Краснощекин Михаил Карпович.

Поворотов. Очень приятно, но…

Старик (подходит к креслу и щупает его, как лошадь). Ну… Тоже мне кресло… В таком разве посидишь? Посидишь, я тебя спрашиваю!

Поворотов. Так. Достаточно. Давайте разберемся. Вы кто?

Старик (берет старинные часы на столе, расстегивает шубу, достает бумажник). Ну ладно. Пятьдесят. Больше они не стоят.

Поворотов. Прекратите эту оперетту! Если вы не от Федора Федоровича, то что вам здесь нужно?

Старик. Михаил Карпович. Краснощекин Михаил Карпович. Пятьдесят пять и ни копейки больше. Никто больше не даст. Это я тебе говорю, Краснощекин.

Поворотов. Нет, это уже переходит все границы!

Старик. Пятьдесят семь. Больше не проси.

Поворотов. Если вам надо в сумасшедший дом, то здесь не сумасшедший дом, а обычный дом.

Старик. Шестьдесят… Ишь, чего захотел, шестьдесят… Да нам, думаешь, вещи легко даются? Не смотри, что я здоровый, у меня и инвалидность.

Поворотов. Так… Значит, все-таки от Федора Федоровича… Но при чем здесь часы? Нет-нет… Мы так не договаривались. Деньги — это другое дело… Сколько там будет надо… Но вещами…

Старик (кладет на стол деньги, берет часы и идет к двери). Ладно, шестьдесят. Уговорили.

Поворотов (хватает Старика за рукав). Положите на место! Да стойте, я вам говорю!

Старик (открывает дверь). Я ничего не слышу, оставил дома слуховой аппарат.

Поворотов. Стойте… Вот ваши деньги… Вот мои часы… И, пожалуйста, идите. Ванну там горячую, нарзан, санитаров.

Старик. Никто тебе семьдесят не дает. Чего захотел — семьдесят. (Хлопает дверью.)

Телефонный звонок.

Поворотов (снимает телефонную трубку). Ну я же объясняю вам, что мебелью не торгую!.. А… (Смеется.) Линка, прости. (Смеется.) На меня в конном строю с самого утра идут сумасшедшие. Нет, серьезно… Ты представляешь, названивают какие-то психи и спрашивают, не продам ли я бюро, есть ли у меня кресла на колесиках… Да нет, серьезно. Какие шутки… Ну да. Только что выпроводил старикана, который ворвался ко мне без слухового аппарата… Ну да… Он не просто сумасшедший, он глухой сумасшедший… Ну да… Старик в лисьей шубе, как у депутата Государственной думы. Представляешь, он хотел вынести из квартиры кровать. Ну и что, что старик… Ты увидела бы этого старика. Жаботинский, а не старик. Придумываю? Фиг-то. Истинный крест… Ну… Ну… (Становится серьезным.) Линка… Ну что ты?.. Ну, кончай… Ну, ты же сама все знаешь. Ну, конечно… Ну да, так дальше продолжаться не может. Я понимаю, да… Ну… Ну… Нет, она не стоит над телефоном. Она там… У себя… У… Нет… Но я не мог ей сказать. Ну, бывают такие ситуации, когда не могу… Ну, во-первых, у нее мать болела… Да, жуткая старуха… Но ведь тоже человек… Хоть и вампир. Ну да… Потом… Потом ты же знаешь, что для меня стоила квартира… Ерунда, ерунда… (Горячо.) Но у меня впервые в жизни появилось место, где я могу сесть писать… И меня никто не будет шпынять, как мальчишку… Мне нечего успокаиваться… Я совершенно спокоен… Ну… Ну… Катька — умная девка. Она давно поняла, что никаких отношений… Да какие уж там отношения… Ну, хорошо, я ей все скажу… Когда? Ну… Хорошо. Скажу сегодня. Ну да, точно… Хочешь, землю буду есть? Ну… Димка уже взрослый парень… И он меня отлично понимает. Да, надеюсь, и я его тоже. Нет, он ночью сюда приехал… Нет, сейчас нет… Где-то с приятелем… Так что… И вообще я хочу тебя видеть… Сегодня… У него снова сегодня день рождения у приятеля… Сказал, будет после часа… Ну да… Я ей скажу… Я тебе обещал…

Звонок в дверь.

Лин… ну договорились… Жду. Целую. (Открывает дверь.)

На пороге стоит парень лет двадцати, которого зовут Витан. Он — в замшевой куртке. Витан обаятелен и развязен.

Витан. Валерий Дмитриевич Поворотов? Писатель?

Поворотов. Угу.

Витан. Очень приятно познакомиться. Очень люблю писателей.

Поворотов. Надо же… А вы… Вы — читатель?

Витан. В некотором роде. Вот. (Достает из кармана лист бумаги, читает.) «Писатель Поворотов Валерий Дмитриевич продаст старинную мебель. Обращаться с 8 утра до 12 ночи… Адрес… Телефон…»

Поворотов. Ну-ну… (Берет, читает.) Действительно… «Поворотов Валерий Дмитриевич… Продаст старинную мебель…» А я-то думаю, что это ко мне с самого утра всякие психи повалили.

Телефонный звонок.

Поворотов. Ну, не совсем так… Извини. (Снимает трубку.) Зоопарк! А… Прости, Катюша… У… Угу… Отдел похорон — тоже я. (Витану.) Извини, жена. Ну, не сказать, чтобы очень веселое… Да так, здесь одна несуразица случилась. Да так… Потом расскажу… Чем занимаюсь… Да так… Голова идет кругом от всяких дел. Но, кажется, уже близко финал. Финита ля комедия… Вот жду с минуты на минуту одного человека… Должен принести самое последнее, Катюша, ну я же тебе объяснял, зачем мне это надо… Ну, понимаешь? Тогда отлично. Нет, он куда-то ушел с приятелем. Да нет, он в куртке. Шарф? По-моему, надел. Попросить, когда придет, позвонить? Но он сказал, что будет после двенадцати… Даже после часа… Все равно пусть позвонит? Ладно… Скажу… Прекрати! Никто его не портит. Ему же семнадцать лет. Мы с тобой в семнадцать, как помнишь… Что? Хотела бы не помнить? Угу… Угу… Угу… Да… Нет… Да… Нет, ну, конечно же я не один! У меня здесь семь девочек из кордебалета, а в ванной — Моника Витти. Как раз сейчас принимает Душ.

При этих словах Витан заглядывает в ванную комнату, потом в туалет, потом проходит в кухню и начинает там рассматривать старинные дверные ручки.

Старуха, давай без истерик. Я понимаю, что у тебя трудная работа и что завтра комиссия из роно… Хватит. Все, хватит. Я больше так не могу. При чем здесь развод? А… Угу. Угу. Ну, если на то пошло… Нет, я так больше не могу. Я не волнуюсь. Я абсолютно спокоен. Могу даже спеть. Хочешь? (Поет.) Послушай, Катя. Полтора года я занимаюсь черт знает чем. По уши было дел с ремонтом. Плитка, кафель, смеситель, газовая плита… Телефильм сделал. Второй делаю. Только для того, чтобы наконец-то можно было сесть где-нибудь в берлоге и писать… Вот здесь у меня все, вот здесь… Понимаешь? Ах, тебя это не касается? Ну, конечно… Конечно… Ну, прекрасно. Благодарю покорно… Какие странные погоды стали в Москве… А?.. А?.. Пошла ты к черту! (Швыряет трубку.)

Появляется Витан с огромной бронзовой ручкой в руках.

Витан (кивает на телефон). Ромео и Джульетта?

Поворотов (достаточно взволнован). Да ерунда… Бывает.

Витан. Еще сколько! У меня есть приятель, Владик. Вместе работаем. Приходит раз, а у него вот такой фингал под глазом. Я спрашиваю: «Владик, кто это тебя? Дай я найду этого человека и сделаю из него котлету». Он мялся-мялся, а потом и говорит: «Не надо, Витан, не поможет. Это Людка…» А посмотреть на нее — подумаешь, мухи не обидит. Все они такие.

Поворотов. У тебя все?

Витан. В смысле? (Встает.)

Поворотов. Да нет-нет, сиди… Жизнь, Витан, очень сложная штука…

Витан. Но прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно…

Поворотов. Да… Вот. (Берет дверную ручку.) Ломают старые дома, а их выбрасывают. А какая красота, посмотри? Как тщательно вырисовывал мастер каждый изгиб…

Витан. Штамповка.

Поворотов. Нет, тогда штамповки не было.

Витан. Ну уж.

Поворотов. Все равно красиво.

Витан. Деловые вы люди, писатели.

Поворотов. Это почему же?

Витан. Да нет. Это я с восхищением. Я наоборот — приветствую деловых людей. Они — надежда цивилизации.

Поворотов. Пушкин — тоже деловой человек?

Витан. Камер-юнкер… По-нынешнему… Ну, это вроде как управляющий трестом, а то и выше. «Прощай, свободная стихия».

Поворотов. У тебя что в школе было по литературе?

Витан. Это к тому, что я много цитат знаю? Просто — отличная память. Даже сахар есть не надо. Вот и весь секрет. «Чуден Днепр при тихой погоде…» и так далее. Но в принципе мы не нашли со школой общего языка.

Поворотов. Памятник — управляющему трестом Александру Пушкину. Весело.

Витан. Ну, это когда было… Царизм. Отсталость. У меня знакомый, почти друг, он в кино снимался в массовке, убитого играл… Два часа полежит — три рубля. Еще два часа полежит — три рубля. Люблю деловых людей. Взять хотя бы того, из 8-го ЖЭКа… «Запорожец», «Жигули»… «Волга»… Ну, писатель, ну, молодец.

Поворотов. Ну и что? Какое это имеет отношение к литературе? Есть писатели, которые на «Чайках» ездят…

Витан. Ну, эти вообще деловары…

Поворотов. Но какое это имеет отношение к литературе?

Витан. В смысле?

Поворотов. В смысле, в смысле… Ты знаешь, что такое — писать!

Телефонный звонок

Алло… Ошиблись номером. (Кладет трубку.) Ты вмещаешь в себя тысячу жизней, и они разрывают тебя на части. У тебя больше нет ничего своего!

Телефонный звонок.

Алло!.. Ну, ошиблись, я вам говорю. (Кладет трубку.) Ты один, ты в одиночестве… А их сотни… Ты страдаешь! Как ты страдаешь! Жена… У тебя не остается друзей… А здесь… Сидишь на кухне… Включишь настольную лампу, заткнешь уши ватой, чтобы не слышать телевизора…

Телефонный звонок

Алло! Продана мебель. В музей! Какой? Зоологический! (Швыряет трубку.) Борщом пахнет. Стучишь до рассвета на машинке…

Витан. До рассвета? На машинке? Борщом пахнет? Деловой человек!

Поворотов. Думаешь, деловой? Думаешь. (Подходит к шкафу, открывает ящик, вытаскивает оттуда толстую рукопись.) Деловой? Вот это видишь?

Витан (берет рукопись, читает вслух). «В полночь 4 октября, когда планета Марс повисла прямо над моей головой, понял я, что жизнь моя, которой ранее так гордился, не удалась. И тогда…»

Поворотов забираету Витана рукопись.

Фантастический роман?

Поворотов. Это книга жизни. У писателя должна быть только одна книга, в которой будет заключаться весь смысл жизни, все его время, все человечество, разместившееся на сотне этих страниц.

Витан. Занимательно.

Поворотов. Что — занимательно? Думаешь, это кто-нибудь будет печатать? Думаешь, это кому-нибудь нужно?

Витан. Неужели никому?

Поворотов. Никому.

Витан. Валерий Дмитриевич, господи, да вы в журнал отдайте.

Поворотов. В какой?

Витан. Что значит, в какой? Вот «Огонек» есть, Смена», «Октябрь», «Турист»… Журналов, что ли, мало? Да их навалом! Я однажды специально по телефонному справочнику считал! Только в одной Москве их пятьсот штук!

Поворотов (убирая рукопись в шкаф). Да нет, Витан. Это им не нужно… Ну и пусть. Я не расстраиваюсь. Мне было двадцать три года, когда у меня вышла первая книга, «Стрела в юность». Не читал?

Витан. Так это вы написали? Да кто же ее не читал?! Конечно, читал! Прекрасное произведение.

Поворотов. Не ври, не читал. Да это и не важно! Это больше относится к нашему поколению… Ну, в общем, была у меня, такая книжка. В те годы — знаменитая. Так я стал профессиональным литератором. А потом… Сколько всего было потом. А там пошло все. То дом, комната и кухня, сын растет… И вот пишу. А это никому не нужно. А ты говоришь, деловой человек.

Витан. Ну… ну… Да вы пишите, что им нужно! А то взяли привычку! А вы им скажите: не хотите — не надо. Плюньте, и пишите что им нужно! Такая же жизнь — что вы маленький? Мне вот двадцать два года, я уже такого насмотрелся. Так вот, я могу твердо заявить, что человека, который в наше время может за идею просидеть на хлебе и воде, нет. Может, он раньше был — а теперь все, тю-тю. Сейчас как? Вот он говорит какие-нибудь слова, высокие, хоть в газете печатай, а сам в это время думает: а что я могу за это поиметь? И все понимают, что он так думает, и сами думают точно так же, но сидят, в ладоши хлопают, потому что тоже хотят урвать свой кусок от пирога жизни.

Поворотов. Витан, ты, оказывается, еще и циник.

Витан. Нет, я химик. Я — химичу. А вам хочется наполнить свой собственный стакан удовольствия?

Поворотов. Представь себе, нет.

Витан. Тогда… Знаете что, Валерий Дмитриевич, подарите мне вот эту саблю с золоченым эфесом, насколько я разбираюсь в драгоценных металлах? (Снимает со стены саблю.)

Поворотов (отбирает саблю и вешает ее на место). Это подарок.

Витан. А! То-то же. Так устроен человек, и нечего этого стыдиться. Не стыдитесь, Валерий Дмитриевич!

Поворотов. А чего мне стыдиться?

Витан. Ну, вообще… Не стыдитесь…

Поворотов. А я не стыжусь… Я страдаю. И тебе этого не понять, что приходится писать пустые телесценарии.

Витан. И зря страдаете! Зря, точно вам говорю. Что страдать-то? Валерий Дмитриевич, дорогой мой, из-за чего страдания-то?

Поворотов. Но ведь я, в конце концов, имею право писать то, что хочу я.

Витан. Ну, вы как маленький!

Поворотов (горячо). Это же только представить себе… Плинтуса сделать… Что это — космический корабль? Космический корабль, я спрашиваю?!

Витан. Дайте подумать. Нет, плинтуса — это не космический корабль.

Поворотов. А паркет отциклевать? Что это — атомную электростанцию построить?

Витан. Ну, как это сказать?

Поворотов. Приходят… Водкой разит. Я человек непьющий — тут же чувствую. Циклюйте, говорю, пожалуйста… Не буду вам мешать… Шарф надел, пальто… А они стоят, как статуи.

Витан. Как мумии!

Поворотов. Вот-вот… Так пока не дал им по десятке и еще сам в магазин не сбегал, так и стояли.

Витан. Так все-таки дали?

Поворотов. Дал… А что оставалось делать? И так каждый день… Каждый день… Сколько я перенес, ты бы знал…

Витан. Могу представить.

Поворотов. Какому-то ничтожеству из-за обоев в ноги кланяешься… Унижаешься… Плитка… Да она мне раньше даже во сне не снилась!

Витан. И правильно, что дали. А то они бы вам так отциклевали, что пришлось бы в гостинице жить, а ни к чему не придерешься.

Поворотов. Что правильно? Ничего не правильно! Что, я для того и создан, чтобы им за водкой бегать?

Витан. Деньги не пахнут. В наше время особенно. Вот что я вам скажу, Валерий Дмитриевич: выкиньте вы все это из головы! Если мне скажут: на тебе тыщу в месяц, но называйся тараканом, я соглашусь. Пожалуйста! Хоть тараканом, хоть царем египетским! Шутка.

Поворотов. Шутка?

Витан. Шутка. Царем египетским мне не к чему. Дел по горло, а удовольствие ниже среднего.

Поворотов. Да у них и царей давно нет!

Витан. О! А я вам что говорю! Деньги не пахнут.

Поворотов. Но я же писатель! Почему я должен им за водкой бегать?!

Витан. Сегодня вы им, завтра они вам. Диалектика.

Поворотов. Нет, позволь. Сорок лет живу, и все время бегаю я, а не они. Вот ни разу вот это существо из ЖЭКа, которое меня называет только «гражданин», будто я заключенный, не пришло ко мне и не сказало: товарищ писатель, я не буду вас больше травмировать, вот вам справки, которые вам нужны, а за то, что вы ко мне три с половиной месяца ходили, я приношу извинения от себя лично и группы товарищей.

Телефонный звонок.

Алло!.. Слушаю… Нет, ничего я не продаю! Нет, не продаю.

Да, обманули… Меня тоже обманули… Это шутка. При чем здесь милиция?! Это надо мной подшутили! Ясно вам — надо мной! Какой-то негодяй… И никакой я не писатель… Говорю, не писатель… Я — ветеринарный врач. Кошек лечу. (Швыряет трубку.) И даже то, что я пишу сейчас, ввиду обстоятельств, ведь за это я получаю настоящие деньги, а не фальшивые! А зачем они? Пропить — это пожалуйста, что нам стоит! Но я же не пью! Я раз в жизни выпил… На выпускном вечере!

Витан. А деньги не фальшивые, честное слово?

Поворотов. Что?

Витан. Вот за это я вас ценю. Это правильно! Молодец вы, что не связываетесь с преступным миром. Как веревочке не виться…

Поворотов. Какой, к черту, веревочке? Ты за кого меня принимаешь?!

Витан. Нет, это я к тому, что в оперетте девочки ножкой дрыг-дрыг…

Поворотов. Я к опереттам не имею никакого отношения.

Витан. Ну вот… Она топ ножкой, а вам рубль! Тон ножкой — два! И им хорошо, и вам приятно.

Поворотов (несколько ошарашенно). Почему мне должно быть приятно?

Витан. Не приятно?

Поворотов. Не приятно!

Витан. Не приятно?

Поворотов. Не приятно.

Витан. Приятно. Ну, сознайтесь, Валерий Дмитриевич, что приятно! Ну, сознавайтесь… Мы же здесь одни, никто не услышит.

Поворотов. Вот что… Витан… (Совершенно спокойно.) Ты извини, у меня по горло дел. Надо ручки прибивать и так далее.

Витан. А вот это вы зря. Зря вы на меня обиделись. Я же понимаю, если ты писатель, то что тебе обязательно в коммуналке жить, над борщом чахнуть? Не обязательно.

Поворотов, (подходит к двери, щелкает замком). Не обязательно.

Витан. Зря, Валерий Дмитриевич. А я вот помочь хотел. Ведь трудно человеку, не привычному к нашему миру, заниматься квартирными делами. Ведь ЖЭК не в небе — на земле. А плитка «шелкография» дается не по потребности, а по способности.

Поворотов (холодно). Благодарю.

Витан. Вы так еще ничего и не поняли?

Поворотов. Вот что…

Витан (в раздумье). Ну… Чем мне вам доказать, что я ангел, посланный вам с небес, как писал Константин Симонов в стихотворении «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»

Поворотов (холодно, щелкая замком). Симонов это не писал.

Витан. А… Взяло… То-то же… (Вдруг грустно.) Ничто человеческое вам не чуждо, и за это вы мне нравитесь. Ну ладно, так уж и быть. Скажу вам пароль.

Поворотов (открывая дверь). Прошу.

Витан. Я — от Федор Федоровича.

Поворотов (не слыша). Прошу.

Витан. Я говорю, что меня Федор Федорович прислал.

Поворотов (закрывая дверь). А… Нуда… Ну, конечно. Как же еще? Как же еще можно с нами? Только так! Ну… Прошу.

Темнота. Свет. Бульвар. Две скамейки. Между ними — доска объявлении. На первой скамейке сидят Дима и Миша. На второй скамейке сидит семнадцатилетняя девочка. Парни ошалело хохочут, потом замолкают, потому что Дима толкает в бок Мишу и показывает на Иру.

Миша. О, ши из герл!

Дима. Но это даже неважно. Современному человеку стыдно иметь предрассудки..

Миша. Ай эм сорри. (Ире). Эй, герл.

Ира не оглядывается.

Дима. А может, ты ее этим обижаешь? (Хохочет.)

Миша. Эй, вумен!

Дима (смеется). А этим ты обижаешь ее еще больше. И вообще неприлично разговаривать с женщиной, пусть даже она и девушка, на расстоянии. Сближает лишь непосредственное общение. Не так ли, френд?

Миша. О, йес.

Они встают и переходят на скамейку к Ире, садятся рядом с ней. Ира хочет встать и уйти.

Дима. Девушка, ну зачем же так? Разве мы страшные? Я или мой френд, он же приятель Майкл?

Миша. Май нейм из Майкл, ай лив ин Москоу.

Ира сидит. Не встает и смотрит в сторону.

Дима. Видите, его зовут Майкл, он живет в Москве, а я Дима. А вы боялись. Мы просто одинокие странники, грустные песчинки, занесенные на этот бульвар житейскими бурями. Ты согласен, Майкл, что мы занесены сюда бурями?

Миша. О, йес.

Ира смотрит в сторону.

Дима. Ну зачем же так? Жизнь — прекрасная штука только тогда, когда в ней прекрасно. Не так ли, Майкл?

Миша. Лете мэйк лав.

Дима. Правильно. Давайте любить друг друга, но не в том пошлом смысле слова, который, возможно, пришел вам сейчас в голову.

Миша прыскает при этих словах.

Тихо, Майкл! А в истинном, как завещал нам господь бог.

Миша. Кис ми квик!

Дима. Не обращайте внимания. Разве можно поцеловать такого человека?

Ира смотрит в сторону.

Миша. О, йес.

Дима. Видите, он согласен. Все последние годы жизни, а их уже семнадцать, надеюсь, вам столько же, он отличается поразительной скромностью, хотя сразу и не скажешь. Но я не о том. Надо любить цветы, деревья, травы… Поверьте мне. Опытному, поверьте, человеку, это — лучшая любовь в мире, как город, из которого выселены машины.

Миша. Лете гоу ту флэт.

Дима. Он предлагает ехать на квартиру… Майкл, ну мы же знакомы с девушкой только пять минут.

Миша. О, герл!

Дима. Не правда ли? Но в принципе это не имеет значения. Герл не герл. Мы же все одиноки, мы дети телевизора. Нам всем так не хватает плеча близкого человека, души, которая бьется о твою такт в такт.

Миша. О, йес.

Ира все еще смотрит в сторону.

Дима. Вы разве не замечаете, что в нас есть что-то общее.

Ира смотрит в сторону.

Миша (встает). Дим, пошли (Кивает на Иру.) Железобетон!

Дима с Мишей встают.

Дима. Но я чувствую, что мы еще с вами увидимся. И надеюсь, не на небесах, а на нашей грешной земле. Гуд бай.

Они делают несколько шагов, начинают хохотать. Останавливаются около доски объявлений. Дима вытаскивает из кармана листок бумаги, тюбик с клеем и приклеивает его на доску объявлений. Они уходят. Ира сидит еще несколько секунд, встает, подходит к доске объявлений, смотрит, срывает объявление.

Затмение. Освещается левый угол сцены, но свет тусклый, как будто лампадный. Школьная доска, исчерченная колонками цифр. Перед ней на коленях стоит Катерина, жена Поворотова. В ее облике важно одно — воля.

Катерина (руки ее — вверх, и говорит она кому-то там, вверху). Помоги мне. Дай мне силы! Сделай так, чтобы больше он не помнил об этом! У нас писателей больше, чем бумаги! Помоги ему понять, что, во-первых, он муж и отец. Дай мне силы, помоги мне. Ты знаешь, как я мучаюсь, у меня бессонница и гипертония. Я не смогу жить одна! Мне трудно… Евгения Степановна сказала, что мне надо было родиться мужчиной. Но это неправда. Я женщина. Объясни ему это. Объясни ему, что у Димки три хвоста за первый семестр, его могут отчислить из института. А потом его заберут в армию. Я не переживу этого. Я мать. Помоги мне… Ведь и я была девушкой юной… Сама не припомню, когда… Когда я увидела его.

Голос становится глуше. Мы видим, как произносятся слова, но не слышим их. Освещается правый угол сцены — таким же лампадным светом. Перед электронно-вычислительной машиной «Минск-3» стоит на коленях Лина. Лина чуть моложе и намного изящнее Катерины.

Она современнее в лучшем смысле этого слова. Лина в белом рабочем халате. Машина тихо гудит и иногда мигает.

Лина (и ее руки туда, вверх). Помоги ему в горе и в болезни. Огради его от неверных женщин и продажных мужчин. А мне ничего не надо. Не дай ему заглушить свой талант водкой и славой. А мне надо совсем чуть-чуть. Спаси его от житейских мелочей. А мне надо совсем немного. Быть рядом. Когда яувидела его…

Катерина. Когда я увидела его, это был взъерошенный мальчик с неуверенными движениями, заикающийся от волнения… Я чувствовала, что это мой сын, мой мальчик, и я полюбила его…

Лина. Я жила в темной комнате, пока не встретила его. А потом включила свет. Спасибо тебе за это. Спасибо тебе за то, что ты дал мне подругу Вику. Она холодная и пустая, и у меня нет с ней ничего общего кроме портнихи, но в ее доме я познакомилась с ним. Спасибо тебе за нее. Пусть и ей будет хорошо. Он был в свитере и рассказывал анекдоты, которые были несмешными. Но все смеялись. Я тоже. Потом мы вместе шли к метро, и он сказал: «Интересно, что будет на земле после нас?» И грустно улыбнулся.

Катерина. Меня упрекнули в хитрости. Люся Голубева, моя лучшая подруга, которая умерла пять лет назад, сказала тогда, что я выхожу замуж по расчету. Но поверь мне, я не знала, что он писатель, и его первую книгу прочитала только после свадьбы, и она мне не понравилась. А как мне было трудно потом. Когда он писал и его не печатали, мне пришлось работать на двух ставках, чтобы прокормить его и Димку. Почему, почему он это забыл?

Лина. Дай ему силы сказать ей «нет», потому что она не знает, какой он, потому что она не хочет верить в то, что он останется очень долго после своей смерти. Прости меня за эти слова. Я не желаю ей ничего плохого. И я согласна быть лишь его любовницей… Прости меня за это слово, но это — жизнь, и от этого никуда не денешься… Я согласна… Я согласна дать ему свою волю и свое терпение… Я согласна даже поехать за ним в Сибирь. Не жалей меня, а помоги ему.

Катерина. Помоги ему! Объясни ему, что роно обещает дать трехкомнатную квартиру, и у него будет отдельная комната, где он может работать. И я даже не буду заходить к нему. Скажи ему, что я не могу жить одна, потому что Димка все равно уйдет из дома, и я даже не знаю, придет ли он на мои похороны… Дай мне силы.

Лина. Я готова ждать десятилетия, пока они напечатают его главную книгу, пусть даже это будет нескоро. Пусть даже рукопись, которая — я знаю — лежит в нижнем ящике шкафа, покроется паутиной. Пусть. Рукописи не горят.

Голоса женщин сливаются, пересекаются, становятся то тише, то глуше. Они встают одновременно с колен. Медленно идут в глубину сцены.

Становятся рядом. Руки их встречаются. Тихий мелодичный звон.

Катерина. Скажи ему, что я люблю его не за то, что он мог бы стать Пушкиным или Лермонтовым…

Лина. Не жалей меня. Я не женщина, я баба. Я готова терпеть. Я готова ждать. Я готова умереть.

Катерина. Открой ему глаза, что никто, кроме меня, не вынесет его несносный характер. Скажи ему, что мне ничего не надо, только чтобы видеть его, потому что я женщина.

Лина. Пожалей его. Помоги ему.

Катерина. Дай мне силы вынести все это!

Лина. Я готова быть его любовницей, и больше мне ничего не надо.

Катерина. Прости его! Оставь мне мужа и отца. Открой ему глаза. Пожалей меня.

Лина. Пожалей его.

Пауза. Телефонные звонки. Женщины стоят неподвижно. Затемнение.

Свет. Квартира Поворотова. Поворотов стоит на коленях перед шкафом и измеряет сантиметром его ширину. Звонок в дверь. Поворотов встает, открывает дверь. На пороге — Федор Федорович. В нем главное — ондатровая шапка, которая сидит над ним как нимб.

Поворотов (радостно, но фальшиво). Федор Федорович!

Федор Федорович (хозяйски проходя в квартиру и хозяйски осматривая ее). Ну что? Ничего! Ничего, писатель, обои не коробятся, плинтуса на месте. (Заглядывая в ванную.) Смеситель тебе поставили чешский. Правильно.

Поворотов. Спасибо большое, Федор Федорович. У меня был ваш товарищ…

Федор Федорович (смеется). Какой же он товарищ? Он мелюзга.

Поворотов. Да-да, конечно. Он просто сказал… Что… У… Эта вещь…

Федор Федорович. Знаю, знаю… У меня таких товарищей триста миллионов. (Смеется.)

Поворотов. Он сказал, что сегодня принесет…

Федор Федорович. А куда он денется? Принесет. Он не то что какой-нибудь… С три короба наобещает, а потом ищи его, свищи, а он уже на стройке в Сибири. Был у меня один такой.

Поворотов (несколько смущенно). Да-да, конечно.

Федор Федорович. А квартира у тебя ничего стала.

Поворотов. Спасибо большое, Федор Федорович!

Федор Федорович. А была дерьмо дерьмом. Да, хорошая стала квартира.

Поворотов (несколько растерянно, потому что не понимает). Да, хорошая.

Федор Федорович. Прямо тебе скажу, хорошая стала квартира.

Пауза.

Поворотов. Федор Федорович, может, кофе сделать? Посидим, попьем?

Федор Федорович. Нет, у меня от кофе бессонница, да еще в 39-ю квартиру надо зайти. (Пауза) А мебель, я гляжу, у тебя вся старинная.

Поворотов. Да, в каком-то роде.

Федор Федорович. И правильно. Новая, она что? Новая — это фанера. Стукнешь по ней — одни щепки. Только лак один.

Поворотов. Да, конечно.

Пауза.

Федор Федорович. Вот что, Валерий Дмитриевич, девка моя школу сейчас кончает… Хочет на журналистику поступать. Блажь, конечно.

Поворотов. Ну почему же… Интересная профессия… Человеческая.

Федор Федорович. Скажешь тоже, человеческая. Я сиро сил одного из пятого подъезда: «Хоть четыреста получаешь?» Так поверишь ли — нет. Может, правда, прикидывается?

Поворотов. Ну, четыреста, конечно… Это такая сумма. Если, конечно, член редколлегии…

Федор Федорович. Да нет, он какая-то сошка. Ну вот, Валерий Дмитриевич, что я тебе скажу. (Хихикает) Никогда бы не подумал, что мне писатель понадобится. Другое дело — строительство или там торговля или министерство какое-то… И то — не каждое… Да вот блажь девке пришла. Я и так и этак. Ладно, думаю, черт с тобой. И вот, значит, у меня к тебе дело, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Слушаю.

Федор Федорович. Помочь надо. Там же поступают… У всех же папы-мамы… А я кто? Конечно, я кто?! Ну, если бы поселить их всех, кто экзамены принимает, здесь вот, тогда другое дело… Но они же, черти (смеется), живут, где попало.

Поворотов (несколько растерянно). У меня тоже как-то там нет знакомых.

Федор Федорович. Да я тебя об этом и не прошу. Сам как-никак не пешка. Но у них там еще какой-то творческий конкурс объявили. Без этого даже к экзаменам не допускают. Надо обязательно, чтобы из редакции заметка была.

Поворотов. Ну… У меня есть в нескольких редакциях знакомые…

Федор Федорович. Да это я уже без тебя договорился. В одной газетенке. Ну, пришла она туда. Дали ей задание. О трудящихся ее улицы. Ну там… «Каждое утро трудящиеся нашей улицы идут на работу выполнять двенадцать месяцев в девять». И так далее. Не мне тебя учить.

Поворотов (изменившимся, спокойным голосом). Ну, слушаю вас.

Федор Федорович. Так вот, значит. Тебе надо это написать.

Поворотов. То есть — как?

Федор Федорович. Как, как? Ясно как. Пером. (Смеется.) Топором я и сам умею.

Поворотов. Что значит, написать?

Федор Федорович. То и значит — написать. Что, мне, что ли, тебя учить?

Поворотов (начиная заводиться). Но позвольте, Федор Федорович.

Федор Федорович. Да ты не бойся. Не маленький — понимаю. Гонорар твой. Мало будет — добавим. Мы — не газета, копеек не считаем. Так что — не волнуйся.

Поворотов. Да я не из-за этого волнуюсь. Я за вашу дочь волнуюсь.

Федор Федорович. А ты не волнуйся.

Поворотов. А я волнуюсь!

Федор Федорович. А ты не волнуйся. Ну, пришла девке блажь…

Поворотов (уже заведенный). Да я не из-за этого волнуюсь. В конце концов, что это такое! Да как так можно? Вы же… Вы же своей дочери жизнь портите!

Федор Федорович (с интересом глядя на Поворотова). А ты не волнуйся. Она за «шелкографией» носиться не будет.

Поворотов. Ну уж, конечно. Конечно… Но это же слово! Вы понимаете, слово. Это — не обои. Это — не плинтус! Это — не «шелкография», в конце концов!

Федор Федорович. Вот как заговорил?

Поворотов. А вот так. Вот так.

Федор Федорович. Я же тебя по-человечески просил.

Поворотов (заводясь все больше и больше). Это, по-вашему, я не по-человечески!

Федор Федорович (тожезаводясь). О!.. О!.. О!.. Тля бумажная.

Поворотов. Вон отсюда!

Федор Федорович. А… Теперь, значит, вон! Ну ладно… (Царственно идя к двери.) Будет тебе и керогаз, будет тебе и керосинка, будет тебе и баня с финскими веничками.

Поворотов. Вон из моего дома!

Федор Федорович (оборачиваясь). Подумаешь, шишка на ровном месте. Да у меня в первом подъезде тоже писатель живет, в третьем — доктор наук!

Поворотов. Вон, а то я могу ударить!

Федор Федорович (открывая дверь). О! О! О! (Передразнивает гнусавым голосом) «Вон, а то я могу ударить!» Клоп! (Хлопает дверью.)

Поворотов один. Телефонный звонок. Поворотов не снимает трубку. Стоит растерянный посредине комнаты. Берет сантиметр. Наклоняется над шкафом. Встает. Идет к двери, снимает с вешалки плащ и, одеваясь на ходу, убегает.

Квартира, где прошлую ночь гуляла компания. Задернуты шторы, сквозь них еле-еле пробивается дневной свет. В квартире совершеннейший беспорядок. Но не простой, а какой-то «батальный», как на полотнах Верещагина. Смешались столы и диваны. На столе, уставленном остатками еды, стоит аквариум, из которого торчит бутылка из-под шампанского. Пятна на обоях, видимо, от вина. На люстре висит шуба с пришпиленным к ней плакатом, на котором буквами выведено: «Пой, ласточка, пой». Итак далее. Но еще более странное зрелище представляют собой приятели и приятельницы Димы, застывшие во сне в самых невероятных позах и в самых невероятных местах. Двое, например, сжались, обнявшись, в кресле. Чьи-то ноги торчат из-за балконной двери. Чьи-то руки свесились со стола. Один спит стоя, а возле его ног на коленях спит девочка. И так далее.

В квартиру входят Дима и его приятель Миша. Они медленно и спокойно обходят «следы» сражений, стараясь не пропустить ни одной детали. Заглядывают в лицо каждому: то приседают на колени перед кем-то, то, напротив, встают на стул, чтобы рассмотреть, кто же это там уснул на шкафу. Потом подходят к столу, отодвигают чью-то руку, вытаскивают тарелку с колбасой. Жуют. Находят на полу полбатона. Жуют. Садятся на пол, вытянув ноги. С колбасой и хлебом.

Дима. «Спартак» — дохлая команда. Первая тройка ничего, а вторая не тянет. Что пишут — тянет — это ерунда… Не тянет. Думаешь, тянет?

Миша (жуя). Ноу.

Дима. «Химик», правда, ничего, но все равно. Ты видел, как он играл с «Кристаллом»? Позор. Я бы на их месте покраснел, а ты?

Миша (жуя). Нес, офкоз.

Дима. В ЦСКА, правда, ничего есть ребята, но ты знаешь, посмотришь иногда… (Внимательно смотрит на старинное кресло, стоящее в углу. Встает, идет к нему.) Класс все-таки потерян, скажи, Майкл?

Миша. О, йес.

Дима (берет за руки парня, уснувшего в кресле, стягивает его на пол, как труп). Что-то утеряно… Темп, что ли? (Сгибается перед креслом, пытается прочесть, что написано на бронзовой табличке на ножке.) А может, тактика? Нет, все равно чехи нам врежут. Ты как считаешь, врежут или не врежут? (Усаживается в кресло, стараясь как можно лучше устроить там свое тело.) А, Майкл?

Миша. Финита ля комедиа.

Дима. Дело в тренерах. Пока нет настоящего тренера — каюк. Бессмысленно. Правда, Майкл? (Встает с кресла, идет по направлению к двери, на ходу взмахом руки поднимая Мишу.)

Миша (встает, медленно, как и сам Дима, идет по квартире по направлению к двери, жуя). Шерше ля фам.

Дима. Нет, не скажи. Страдает подготовка кадров. Нет резервов. Детские спортивные школы ничего не дают. Все это фикция. Правда, Майкл?

Миша. Гутен таг. Ауфвидерзейн.

Дима. А с другой (оборачивается, окидывает взглядом кресло) стороны, посмотри хотя бы на Мальцева…

Голоса становятся глуше. Дима и Миша уходят из квартиры.

Конец первой части.

Часть вторая

Квартира Поворотова пуста. Кроме мебели, нет никого. Слышно, как щелкает ключ в замке. Открывается дверь. Входит Лина. Подходит к раскладушке, присаживается на нее, гладит рукой подушку. Встает. Подходит к письменному столу, проводит рукой по его поверхности. Садится в кресло. Встает. Идет к шкафу, останавливается перед ним. Телефонный звонок.

Лина (снимает трубку). Алло! Нет-нет, это какое-то недоразумение. Здесь живет писатель. Он не торгует старинной мебелью. Вы ошиблись. Увы, ничем не могу помочь. Извините. (Вешает трубку. Возвращается к шкафу, стоит в нерешительности перед ним. Все-таки открывает нижний ящик шкафа, достает рукопись, медленно, почти по складам читает.) «В полночь… 4 октября… когда планета Марс повисла прямо над моей головой, понял я… что жизнь моя… Которой ранее так… Так гордился…» (Откладывает страницу, очень бережно, как живую, читает с самой середины второй.) «Как описать в точности не только человеческую жизнь… Как она представляется современникам… Современникам… Но и узнать ощущения его от этой жизни… Чтобы понять все несовпадения ощущений отдельных граждан, следящих пристально за его биографией, как пастух за стадом… И его собственные ощущения…» (И эту страницу так же бережно откладывает в сторону, читает дальше.) «Нет, невозможно, невозможно, — сказала она. — Ты смотришь на жизнь, как на стол, который к твоему приходу должны были сервировать. А жизнь совсем другое, я уже не говорю о счастье…» А жизнь — совсем другое… (И эту страницу Лина также откладывает в сторону, читает четвертую с середины, машинально таким же трепетным голосом.) «Панорама новых жилых массивов. На экране бегут дети с портфелями…» (Останавливается, недоуменно смотрит в лист, читает уже по-другому, удивленно.) «Панорама новых жилых массивов. На экране бегут дети с портфелями…» (Все также удивленно заглядывает в четвертую страницу.) «Панорама старых жилых массивов. Бульдозер…» (В восьмую, наугад в сотую.) «Панорама новых жилых массивов. На экране спешат на работу».

Поворот ключа в двери. Лина быстро складывает рукопись, но не успевает ее спрятать в шкаф, оставляет на письменном столе. Застывает в неестественной, «вокзальной» позе посреди комнаты. Открывается дверь. Вбегает запыхавшийся Поворотов.

Поворотов. Уф… Еле догнал. Надо же такому случиться!

Поворотов возбужден, делает много ненужных движений. Лина же, напротив, спокойна, безучастна.

Лина. Кого догнал?

Поворотов. Ну, глупая история, ну, какая глупая. Фу, ни за что ни про что обидел человека. Выгнал, понимаешь, его из дома, как в водевиле, — на дверь показал. Фу! Но догнал… Почти на самой улице догнал. Он уже вон где был… (Носится по квартире, потом замечает, что какое-то есть несоответствие с его бегом и состоянием Лины.) А ты что стоишь… вот так?

Лина (безучастно). Вот так и стою.

Поворотов. А… Понятно. (Садится возле нее на раскладушку, смотрит как ребенок на Лину снизу вверх). Линк, ты что? Что-нибудь случилось, да, случилось?

Лина (безучастно). Что-нибудь случилось.

Поворотов. Странная ты какая-то сегодня. Это, наверное, от погоды. Погода — просто какие-то все время происшествия. Вот сейчас, например, пошел снег. Ну разве можно это себе представить?

Лина. Валера…

Телефонный звонок.

Поворотов (снимая трубку). Алло… Никакого отношения не имею… Абсолютно правы — глупо вывешивать объявления, по которым ничего не продается, но, уверяю вас, я в таком же положении, как вы, то есть положении непонимания. Ну что вы! Что за извинения? Я прекрасно понимаю, что вы мечтали приобрести старинную мебель для каких-нибудь целей, а оказалось — обман, фикция… Да… Понимаю. Не стоит… До свидания. (Вешает трубку.) И вот так целый день. Ты представляешь? Подожди. (Внимательно смотрит на Лину, будто впервые видит ее.) А ты почему стоишь в пальто? Посреди комнаты?

Лина. Мне… Мне надо сейчас уезжать.

Поворотов. Что за бред!

Телефонный звонок.

Подожди… Сейчас… (Снимает трубку.) Не продается! Ах, простите, Вениамин Петрович… Да, я так сегодня шучу целый день. Всякие глупости. Розыгрыши… Так… Так… Так… Ну что ж, это хорошо… Угу, угу. Так. Но, простите, как же так? Ну как можно сказать мимоходом, что в городе строится новый Дворец пионеров… Ну, сказать, конечно, можно… Но… Что значит, не убудет? Вот именно, убудет… Нет, Вениамин Петрович, так дело не пойдет. Не о чем мне думать. Нет, я отлично понимаю положение режиссера, больше того, я вхожу в это положение, но войдите и вы в мое… Да… Да… Я не понимаю предмета спора. Да нет, не о чем думать. На эту тему я больше не желаю разговаривать. До свидания. (Вешает трубку.) За кого они меня принимают?

Лина. Ты делаешь второй фильм?

Поворотов. Я? Откуда ты взяла? Да у меня даже сценария нету.

Лина. Я пойду, Валера.

Поворотов (обнимая Лину). Линка, у нас что-нибудь случилось, да? Я ничего не понимаю… Скажи, у нас что-нибудь произошло?

Лина. Мне просто нужно, Валера.

Поворотов. Линка, что случилось?

Лина. Нет, мне нужно и все.

Поворотов (отходит от Лины, постепенно «заводится»). Нет, ну это же невозможно! Что-то происходит, а мне об этом даже не говорят! Почему-то сначала приходят, стоят в пальто посредине комнаты, стоит мне только прийти, тут же уходят из дома. К кому же ты тогда приходила?

Лина. Допустим, к тебе.

Поворотов. А от кого ты уходишь?

Лина. Ни от кого.

Поворотов. Линка!

Телефонный звонок. Поворотов стоит возле телефонного аппарата, один звонок, второй, третий. Лина, не оглядываясь, подходит к двери, открывает ее, закрывает за собой. Поворотов затравленно смотрит ей вслед. Телефон продолжает звонить. Поворотов поднимает и, не слушая, вновь кладет трубку. Остается один. Берет сантиметр. Пытается заняться делом. Ходит бесцельно по квартире. На письменном столе вдруг обнаруживает рукопись, удивленно смотрит на нее.

Поворотов. О, господи, ну я же не маленький принц. Верно, не маленький принц. Я взрослый мужчина. Со всеми присущими возрасту происшествиями. (Открывает нижний ящик шкафа, кладет туда рукопись.)

Телефонный звонок. Поворотов сидит на корточках около шкафа. Телефон не замолкает. Подходит к нему, поднимает и опускает трубку. Снова звонок. Поворотов снимает и опускает трубку. Звонок звенит. Поворотов подходит к двери, открывает ее. На пороге — Ира. В ее руках объявление.

Ира. Вы — Валерий Дмитриевич Поворотов?

Поворотов. Нет, я не Поворотов.

Ира. В объявлении написан ваш адрес.

Поворотов. Мало ли что там написано.

Ира. Здесь написано: «Писатель Поворотов продаст старинную мебель» и ваш адрес.

Поворотов. Я не продаю старинную мебель. В жизни ни разу ничего не продавал. Привычки такой не имею — продавать.

Ира. Мне не нужна старинная мебель. Мне ее некуда ставить. Мне нужен Валерий Дмитриевич Поворотов.

Поворотов. Зачем?

Ира. По личному делу.

Поворотов. По личному, тогда проходите.

Ира проходит в комнату.

Раздевайтесь. (Помогает Ире снять пальто. Указывает на кресло.) Садитесь.

Ира садится и сидит, как прилежная ученица на первой парте.

Ира. Валерий Дмитриевич скоро придет?

Поворотов. В принципе скоро. Точнее даже будет, что это я и есть.

Ира встает с кресла.

Ира. Здравствуйте, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Здравствуйте, но с мебелью это, уверяю вас, шутка.

Ира. Я знаю. Я не к мебели, я к вам.

Поворотов. Да вы садитесь.

Ира. Нет, спасибо… Мне таклегче. Валерий Дмитриевич, вы знаете Ивана Кузнецова?

Поворотов. Ивана? Кузнецова? (Пытается вспомнить.) Вы знаете, очень распространенная фамилия…

Ира. Он говорил, что сидел с вами за одной партой.

Поворотов. Ваньку Кузнецова? Кузнечика? Господи, конечно, знаю. Где он сейчас? Что с ним?

Ира. Это мой папа.

Поворотов. Вы — дочь Кузнечика? Какой ужас. Какая большая дочь. Да сядьте вы, наконец. С ума сойти! У Кузнечика такая большая дочь! Как вас зовут?

Ира. Меня зовут Ира.

Поворотов. Да сядьте, я вас прошу, Ира.

Ира садится.

Как же я не знаю Ивана Кузнецова, когда мы с ним сидели за одной партой с третьего класса. А вы, Ира, — его дочь?

Ира. Да, я его дочь.

Поворотов. И вы нашли меня по этому объявлению?

Ира. Да, по этому объявлению.

Поворотов. Невероятно. Значит, вы Ира — дочь Кузнечика? Невероятно.

Ира. Я вас давно искала, но никак не могла найти. А сегодня нашла.

Поворотов. Ну нет, это просто сказка какая-то! Послушайте, но почему же Кузнечик… Простите, детская привычка…

Ира. Меня тоже до пятого класса звали Кузнечиком.

Поворотов. Но почему же Кузнечик не нашел меня?! И мой телефон… Правда, старый, но там бы ему сказали… И адрес… Где он, как? Он все в том же институте?.. Ну… Как он называется?..

Ира. Ему плохо.

Поворотов. Что?!

Ира. Он погибает.

Поворотов. Как? Почему погибает?! Почему он должен погибать?!

Ира. У него отнялись ноги. Третий месяц он почти ничего не ест.

Поворотов. Что?.. Господи, неужели?.. Неужели это?.. Он же был… Я вспомнил… Институт ядерной физики… Ну, конечно же…

Ира. Он… Он сорвался. (С трудом.) Он… спился.

Поворотов. Что?.. Что за чушь? Почему?! Стакан портвейна был всегда для него предел…

Ира (твердо). Он спился. Мама ушла от него. Мы разменяли квартиру. Ему досталась комната.

Поворотов (нервно ходит по комнате). Нет, это какая-то глупость. Недоразумение какое-то! Да нет… Да в конце концов это лечат!

Ира. Нет, это уже неизлечимо.

Поворотов. Да что вы говорите, Ира. Я знаю одного человека. Это очень просто… При современной медицине… Вшивается ампула.

Ира. Он лечился… Один раз. И еще один раз. А сейчас он уже сам говорит, что погибает…

Поворотов (закрывает лицо руками). Как же это так?.. (Горячо.) Да нет, Ира. Так не может быть, чтобы не вылечили… Ведь это — болезнь. А раз болезнь — ее должны лечить. Давайте подумаем! Ведь так нельзя, чтобы просто… И все.

Ира. Нет. Сегодня я была у одного профессора. Он сказал, что в одном из тысячи случаев или в одном из десяти тысяч случаев бывает необъяснимая ремиссия…

Поворотов. Ремиссия… Ремиссия…

Ира. Он объяснил мне так. Человек неизлечимо болен, обречен. И вдруг болезнь исчезает. Врачи ничего не могут понять… А она исчезает. Понимаете, Валерий Дмитриевич?

Поворотов. Понимаю.

Ира. Но для этого нужен, мне сказали, неожиданный внешний раздражитель. Понимаете?

Поворотов. Понимаю.

Ира. Это можете сделать вы.

Поворотов (не понимая). Что сделать… я?

Ира. Стать внешним раздражителем.

Поворотов (удивленно). Я? Почему я?

Ира. Потому что он любит вас и очень давно не видел. У него есть все-все, что вы написали. Даже в журналах. Даже в газетах.

Поворотов. Неужели?

Ира. Да-да, честное слово. Ведь вы писатель…

Поворотов. Да нет, Ира, это совсем не то… Это совсем не так. Вы просто не знаете.

Ира. Валерий Дмитриевич, я читала, что врач лечит человека, а писатель — человечество.

Поворотов. Это все ерунда… Но какой из меня врач? Ну кого я могу теперь вылечить? Да вы посмотрите на меня внимательно.

Ира сжалась в кресле. Поворотов нервно ходит по комнате.

Как же это так… Как же это так… Кто бы мог подумать… Ванька… Кузнецов? Кузнечик? (Останавливается перед Ирой). Вы знаете, что ему зачли дипломный проект на месяц позже всех?

Ира. Почему?

Поворотов. Потому что целый месяц экзаменационная комиссия искала, откуда он мог ее списать.

Ира настороженно смотрит на Поворотова.

И не нашла.

Ира. Это была научная работа?

Поворотов. Да, это была такая работа! И как он шел! И как он прекрасно шел вперед! Но почему же… Почему он не звонил мне все эти годы?!

Ира. Он стеснялся показаться вам таким. Ведь все уже знали… Никто не хотел держать такого на работе. Его уволили один раз, потом второй… Потом еще раз. (Плачет.)

Поворотов (подбегает к ней, прижимает ее голову к своему плечу). Кузнечик, не надо, не надо. Сейчас… Сейчас я одеваюсь, и мы едем. Немедленно едем. Конечно, едем. Иди умойся. (Поднимает ее.) Вот ванная… Ничего… Все будет хорошо!.. Сейчас я по-быстрому оденусь… (Провожает Иру в ванную, потом суетливо натягивает пиджак, пальто.)

Звонок в дверь. Поворотов открывает. На пороге — Катерина.

Поворотов (растерянно). Катерина…

Катерина смотрит на вешалку, видитженское пальто, смотрит по сторонам и направляется к ванной. Оттуда выходит Ира.

Поворотов (загораживая Иру). Катерина, это…

Катерина. Не надо, не объясняй. Я, слава богу, преподаю в современной школе и всего насмотрелась.

Поворотов. Катерина… О чем ты говоришь! Как ты могла подумать!.. Это… Это дочь Ивана Кузнецова, моего школьного товарища…

Катерина (Ире). А вы знаете, дорогая, не знаю, правда, как вас зовут…

Ира. Ира.

Катерина. Меня это не интересует. Так вот, вы знаете, что у этого человека (указывает на Поворотова) есть сын. Да, сын. Вы удивлены?

Поворотов. Прекрати, ты думаешь, что ты говоришь?

Катерина. Да, дорогая моя, сын. И жена. Да, смею вас уверить, жена.

Поворотов. Нет, это просто невозможно! Катерина! Ну я же тебе объясняю. Это — Ира, дочь Ивана Кузнецова, моего школьного товарища!

Катерина (не глядя на Поворотова). И еще вас могу уверить, что вы здесь — не первая. Правильно я говорю, Валера?

Поворотов. Да ты просто сумасшедшая! Ира, не обращайте на нее внимание… Это — своего рода болезнь. Катерина больна.

Катерина (смеется искусственно). Ха-ха-ха! Вы еще на «вы»? Я вам помешала?

Ира. Простите, но здесь в самом деле недоразумение. Я случайно увидела объявление…

Катерина. А… Вот в чем дело… Ну, теперь понятно. Так значит, это ты сам развесил эти объявления. Валерий, ну это на тебя не похоже! Это же дешево. Такого я от тебя не ожидала.

Поворотов. Дура! Идиотка!

Ира. Да нет… Как вы можете такое говорить?

Катерина. Ах, я, конечно, виновата… Прошу прощенья. Я, между прочим, зашла только для того, чтобы узнать, нет ли здесь моего сына. Валерий, где Дима?

Поворотов молчит.

Где Дима, я спрашиваю?

Поворотов молчит.

Да не расстраивайся ты так. Если эта (кивает на Иру) обидится на меня, найдешь себе другую. Только… Простите (Ире), вам есть восемнадцать лет?

Поворотов. Вон отсюда!!!

Катерина. Не горячись, Валерий. В следующий раз вешай на двери объявление. (Медленно идет к двери. Открывает ее, на пороге — истерично.) Надеюсь ты понял, что наши дальнейшие отношения бессмысленны? (Хлопает дверью.)

Поворотов опускает плечи, снимает пальто и вешает его. Затемнение.

Свет. Бульвар. Скамейка. Телефонная будка. На скамейке сидит Лина. Проходит Витан. Грудь его и спина неестественно прямы. В руках он несет большой, тщательно упакованный предмет прямоугольной формы. Останавливается возле скамейки, смотрит на Лину, улыбается.

Лина. А зачем вы улыбаетесь?

Витан. Это так, игра воображения.

Лина. Я что, вам нравлюсь?

Витан. Честно?

Лина. Конечно, честно.

Витан. Совсем честно?

Лина. Можно и совсем.

Витан. Если честно, то не очень.

Лина. Интересно знать, почему?

Витан. Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать.

Лина. Это вы о чем?

Витан. Так, о жизни.

Лина. Может быть, вы и правы.

Витан. К сожалению, я почти всегда оказываюсь прав. Так что — не огорчайтесь. Как я читал в одной книжке — человек неизведан.

Лина. Может быть, вы и правы. Но это там. (Указывает вверх, на деревья.) А здесь… У вас не найдется двух копеек?

Витан. А вы не оставите мне номер своего телефончика?

Лина. Зачем? Я же вам не очень нравлюсь.

Витан. У меня странные, сейчас не очень распространенные вкусы. Мне нравятся женщины, которые мне не очень нравятся.

Лина. У меня был однажды аналогичный случай.

Витан. Видите, мы коллеги, и поэтому я вам дам две копейки. (Роется в кармане.) Вот, берите на память. Может быть, кому-нибудь повезет.

Лина. Вы уверены?

Витан. У меня верный глаз.

Лина. Ладно, посмотрим. Спасибо.

Витан. Ну вот. Тайм-аут окончен. Вперед, сеньор Дон Кихот. Желаю вам дозвониться. Счастливо.

Лина. Прощайте, прекрасный незнакомец, как вас называют в одной книге для юношества, которую я прочитала в детстве.

Витан уходит. Лина входит в телефонную будку, набирает номер

и молчит.

Затемнение. Квартира Поворотова. Поворотов и Ира. Он в пальто. Звонит телефон.

Поворотов (не обращая внимания на звонок, продолжает разговор). И тогда, Ира, я решил. Да, это было два года назад. Ладно, черт с ним. Поработаю еще год, как каторжный, ну, ладно… Продамся. Тебя не шокирует это слово?

Телефон продолжает упорно звонить.

Опять эта мебель… Не шокирует?

Ира. Вы считаете, оно меня должно шокировать?

Поворотов. Ну ладно, ничего. Это у нас есть такой профессиональный термин. В общем, решил так. Куплю квартиру, мебель куплю тяжелую старинную, чтобы на все времена, навечно, чтобы уже до смерти не думать обо всем этом. Пусть с ним, с годом. Но в год не уложился, вот уже второй год кончается, да и то кое-что недоделано… Взять хотя бы эту «шелкографию». Что, таких плиток, что ли, наделать трудно? Хотя все это, конечно, свист. Свист, один свист. И я должен остановиться, но все еду… еду… Куда? Зачем?

Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.

Алло… Алло… Молчат. (Вешает трубку.) Я читал однажды, как психиатры утверждают, что здоровая психика — это жизнь без иллюзий.

Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.

Алло… Алло… Вас не слышно, перезвоните из другого автомата. (Кладет трубку.) Сейчас найдут другой автомат, перезвонят, а что толку? Спросят, продает ли писатель Поворотов старинную мебель, и я скажу, нет, вы ошиблись, хотя должен был бы сказать: да, продаю. Но не скажу, и Лина открыла это для себя — глупо, случайно. И ушла… Ира, она вернется? (Снимает пальто.)

Ира. Я не знаю, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Вот в том-то и дело. Идеалы… Они только мешают жить, разрушают человека, рушат судьбу, мешают принимать друг друга такими, как есть, а не такими, как рисует воображение. Вы знаете, Ира, после того, как я понял, что Лина про все узнала, я должен был бы страдать, мучиться, как ребенок, которого застали за нехорошим занятием. А я нет. Нисколько. Пытаюсь понять, почему. Пытаюсь разглядеть самого себя изнутри, узнать, отчего, почему я так спокоен, но там темно, пасмурно и ничего не видно.

Ира. Вот так же говорил мой отец.

Поворотов. Что?

Ира. Вот так же он говорил.

Поворотов. Ну нет, Ира, я еще напишу, я еще напишу такое — ого-го!

Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.

Алло. Да… Ну что, нашли, наконец, исправный телефон-автомат? Из квартиры звоните? А… Да… Увы, к сожалению, старинная мебель уже продана. Где еще? Ну не знаю, кто-нибудь да продает. Следите за объявлениями. Не за что. До свидания. (Кладет трубку.) Нет, я напишу. Я знаю, так иногда случается, кажется, все, все уже потеряно, ничего не осталось, а потом смотришь и сам себя не узнаешь. Дай срок, дай срок…

Ира. И это говорил мой отец.

Поворотов. Нет, все будет нормально. И Лина вернется, она все поймет и вернется. Я ее просто отлично знаю. Это такая женщина… Немного сумасбродная, немного подрисовывающая жизнь, но все-таки… Нет, она должна понять и вернуться.

Ира. Вот так же говорил отец.

Поворотов. Нет, все должно быть хорошо. Ведь я человек, не таракан. Я умею владеть собой, я могу вовремя остановиться и в конце концов могу начать жизнь сначала.

Ира. Вот так он говорил, вот так.

Поворотов. Да при чем здесь это, Ира, при чем?! Ведь там несуразица, болезнь!

Ира. Но я сейчас подумала, Валерий Дмитриевич, и решила, что я вас не осуждаю.

Поворотов. Да почему ты должна меня осуждать? Что я такого сделал, чтобы меня осуждать?

Ира. Даже то, что вы сняли пальто… Я понимаю, что вы сняли его не потому, что вы человек, равнодушный к чужим несчастьям…

Поворотов. Какое пальто?

Ира. Ваше пальто.

Поворотов. Мое?

Ира. Да, ваше.

Поворотов. Но при чем здесь пальто?!.

Ира. При том, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Ах, да… Ну, да… Некрасиво получилось. Но я хотел, хотел… И если бы она не пришла… И вся эта безобразная сцена, то я бы… На меня находит иногда такой стих, что я могу, что я могу сделать все, что угодно, спасти там… Даже… Даже драться…

Ира. Я поняла, Валерий Дмитриевич, что вы устали.

Поворотов (удивленно). Устал? Такты сказала?

Ира. Да, устали.

Поворотов. Да отчего, прости, уставать-то?! Отчего?! Я еще нестарый, я сильный, могу пробежать стометровку не хуже молодого…

Ира. Нет, Валерий Дмитриевич, вы не спорьте со мной. Я же все вижу…

Поворотов. Да почему ты все видишь?! Кто тебе это сказал?!

Ира. Анна Степановна Коробейникова. Она у нас в школе преподавала химию.

Поворотов. Ну, если так, то конечно, конечно. Нет, Ира, я никогда не вступал в сделки с совестью.

Ира. Валерий Дмитриевич, сейчас никто не вступает в сделку с совестью.

Пауза. Поворотов ходит по комнате.

Поворотов (задумчиво). Нас разыграли…

Ира. Я так не говорила, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Нет, ты сказала именно это. Именно это! Это!

Это! Это! Черт возьми! Мы устали чувствовать, мы говорим, а думаем, что чувствуем, мы пишем, а думаем, что чувствуем. Да и думаем мы, в конце концов, думая, что мы думаем! (Подходит к окну.) Скорее бы весна! Придет весна, уеду в город Армавир, там у меня тетка живет… Буду воду коромыслами таскать… Все собираюсь, собираюсь. Уже много лет собираюсь, уже так долго собираюсь, что кажется, что я уже там был… был, жил, делал что-то такое, отличное от того, что делаю сейчас… А на самом деле — это только предположения, иллюзии, миражи. И вот так всегда.

Ира. Но ваша книга «Стрела в юность» очень хорошая. Она честная, Валерий Дмитриевич.

Поворотов. Юность и должна быть честной, иначе какой смысл? А я тогда был юным. Чуть старше тебя.

Пауза.

Ира, ты очень похожа на Димку.

Ира. Это ваш сын?

Поворотов. Да, это мой сын. Он такой же… Ну, неуемный, что ли… Незакоснелый… горячий… И честный… он все отлично понимает. Я знаю, что он может вырасти кем угодно… Я имею в виду, работать, где угодно… Но если вдруг… Если вдруг мне станет совсем туго, если я буду умирать… Не физически… Это что… Мгновение. А умирать душевно… Он меня должен спасти. Мне почему-то так кажется, и я нисколько, нисколько, его не идеализирую. Я отлично вижу его недостатки, его просчеты, но он-то понимает меня. А это дороже всего. Да, Ира, дороже всего. Поколения параллельны. Все это чушь — отцы, дети. Есть одни отцы и одни дети против других отцов и других детей. И только так. И только так. Ничего, мы еще наденем пальто.

Берет холодный чай, делает глоток.

Ира (встает). Я поставлю чайник. (Останавливается.) А я спасу его…

Поворотов. Мы наденем! Наденем! Наденем!

Ира уходит на кухню. Звонок в дверь. Поворотов открывает. Входят Дима и Миша.

Дима. Па, знакомься. (Указывает на Мишу.) Это мой товарищ.

Миша. Я есть Миша.

Поворотов. Очень приятно. Дим, как здорово, что ты пришел. Я хочу тебя познакомить с одним человеком, и мы должны вместе подумать, как ему помочь.

Дима. Ага… (Сбрасывает куртку.) Мы на секунду… Я свитер нацеплю… (Вытаскивает из кармана и кладет на стол пачку сигарет, ключи и несколько еще не расклеенных объявлений, после этого снимает джинсовую куртку, идет к шкафу за свитером — все это очень быстро, стремительно.)

И в это время из кухни появляется Ира с двумя чашками чаю. Дима замирает на месте, удивленно смотрит на Иру.

Дима. Ничего себе… Майкл, смотри, какая встреча! Я же вам говорил, что мы встретимся!

Миша (несколько ошарашенно). О, йес.

Поворотов. Так вы что, знакомы?

Ира (в упор смотрит на Диму). Мы знакомы.

Поворотов. Откуда?

Ира (в упор смотрит на Диму). Оттуда.

Миша (толкает в бок Диму). Лэтс гоу!

Поворотов. Это и есть Ира, дочь Ивана Кузнецова, моего одноклассника. (Подходит к столу, машинально берет в руки несколько объявлений, машинально читает.) Димка, а эти где ты сорвал?

Дима (не слышит, бросается к Ире, хочет взять у нее чашки и поставить на стол). Ну, какая встреча? Кто бы мог подумать? Клево, скажи, а?

Ира (обходит Диму как неодушевленный предмет и ставит чашки на стол). Валерий Дмитриевич, этот чай горячий.

Миша (пятится к двери). Дим, ай шэл гоу, а?

Поворотов не понимает, что происходит в его квартире. В руках у него объявления.

Поворотов. Димк, ты представить себе не можешь… Все время звонят, звонят… Цирк, да и только.

Ира в упор смотрит на Диму.

Дима. Пап, ты не будешь обижаться? Поворотов. А что мне обижаться?

Миша (прислонясь к двери). Димк, пойдем, а?

Дима. Папа, ну это я… Это я пошутил. Это мы так все время шутим.

Ира отводит глаза от Димы, видно, что внутренне расслабляется.

Поворотов. Где ты пошутил?

Дима. Ну, с этими объявлениями.

Поворотов. С какими?

Дима. Да ну с этими же! С этими! (Хватает пачку объявлений.)

Миша (у двери). Димк, а…

Поворотов (монотонно). «Писатель Поворотов продаст старинную мебель». (Странно улыбается)

Дима (тоже неуверенно улыбается). Нуда… Я вместе с моим другом Майклом.

Миша. Ай ту.

Дима. Ну, ты правда не обижаешься?

Поворотов. Ира, мальчики, наверное, тоже хотят чая… Будь добра.

Ира делает несколько шагов к кухне.

Дима. Папа, ну не обижайся только.

Поворотов. Обязательно выпейте чаю. Как же так, сейчас холодно — и без чая. Это же только представить себе.

Ира делает еще несколько шагов к кухне.

Дима. Да не надо никакого чаю! Что мы, чай, что ли, никогда не пили. Правда, Майкл…

Миша. Йес…

Ира останавливается. Поворотов молча смотрит в окно, не отрываясь.

Дима. Пап, ну ты правда не обижаешься?

Поворотов (глядя в окно). Что мне обижаться. Это тебе обижаться надо, тебе, Дима! За все за это… (Обводит руками комнату) За все, за все…

Дима и Миша удивленно смотрят на него.

(Горячее и горячее, как мирно сидевшая птица, взлетевшая вдруг и устремившаяся высоко-высоко.) Да! Да! Да! Да! Конечно! Это невозможно. Это не-воз-можно! (Подлетает к стене, срывает саблю, вытаскивает ее из ножен, протягивает Диме.) Руби все это!

Дима (не понимая, рассматривает саблю). Что-что?

Поворотов. Ну… (Отворачивается к стене.) Руби!

Но в комнате тихо.

Дима. Зачем? Мы пошутили.

Поворотов. Нет, это серьезно!

Дима. Да нет, мы пошутили.

Поворотов. Нет, это серьезно!

Дима. Да пошутили же!

Поворотов (снова смотрит на Диму). Но ты же должен! Ты мой сын! Дети созданы для того, чтобы обновлять кровь отцов, иначе общество потеряет себя! Нам всем, нам всем нужна… (Смотрит на Иру.)

Ира (тихо). Ремиссия.

Поворотов. Вот-вот. Вот именно. Ремиссия! Рубиссия! Рубиссия! Руби, Димка! (Кричит и задыхается от крика и вдруг видит Мишу, а он еле сдерживает смех, Диму, который аккуратно прислоняет саблю к стене, Иру, напряженно и жалобно смотрящую на Поворотова.)

Дима (подходит к отцу). Папа, ну я же вижу, как ты мучаешься… Это мебель, а ты же писатель. Что, я не понимаю? Отлично понимаю. Я просто хотел помочь тебе спокойно от всего этого избавиться. Только поэтому! Честное слово! Ведь правда, Майкл?

Миша. О, йес.

Дима. Хоть мне, честно, нравится, как ты здесь все обставил! Ненавижу полировку! Майкл, скажи, здесь клево, а?

Миша. О, йес.

Поворотов отвернулся к окну. Телефонный звонок.

Поворотов (снимает трубку, еще горячо). Алло! Да. Здесь продается старинная мебель! Можете приезжать! А… (Голос падает.) Это ты, Катерина… Да… Да… Нет, ты нам не помешаешь… И чему, впрочем, ты сможешь помешать?.. Да-да, конечно, возьми… Возьми, что тебе будет угодно… Где? На углу из автомата? Нет, я же тебе сказал — не помешаешь. Можешь смело подниматься наверх. (Вешает трубку.)

Дима натягивает свитер. Миша переминается с ноги на ногу и делает знаки Диме, чтобы тот собирался поскорее. Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге появляется Старик в шубе, ни на кого не глядя, проходит и берет старинные часы. Вынимает деньги. Все, кроме Поворотова, смотрят на него удивленно. Поворотов — безучастно.

Старик. Семьдесят, и ни копейки больше! Семьдесят! (Хватает часы и тащит их к двери.)

Дима. Эй ты, куда потащил!

Миша (угрожающе). Мэн!

Старик (вытаскивает смятую купюру). Семьдесят три! Все! Последняя цена!

Дима. Папа, что он мелет?

Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге — Катерина. Сталкивается со Стариком. Видит часы.

Катерина. Нет, Валерий, это просто хамство! (Старику.) Немедленно отдайте!

Старик, как танк, пробивается к двери.

Валерий, какое ты имел право продавать вещь, не принадлежащую тебе?! Это, в конце концов, подарок моей матери!

Поворотов садится на подоконник и начинает тихо смеяться. Катерина пытается вырвать часы у Старика, а Старик пробивается к двери.

Старик. Восемьдесят! И больше не проси! Мне сам покойный князь Голицын Иван Илларионович… А Игнатий Карлыч Собакин, в конце концов!

Катерина. Какое вы имеете право! Кто вы такой, чтобы так…

Старик (останавливается). Поворотов я. Валерий Дмитриевич Поворотов. Тьфу. Да Краснощекин я, Михаил Карпыч…

Пауза. Тишина. Только с подоконника слышится тихий смех Поворо-това. Звонок в дверь. Миша открывает. Входит Витан, такой же искусственно широкоплечий, на вытянутых руках он тащит плотно завернутый предмет прямоугольной формы. Проходит к столу, начиняет медленно разворачивать.

Витан (разворачивая). Федор Федорович, правда, сказал: «Незачем ему французский… И чешским обойдется…» Нет, думаю я… Не такой, думаю, человек Валерий Дмитриевич Поворотов, чтобы обойтись чешским… Как вспомню, что вы пережили, и про кухню… И про кухню эту… И как борщом пахнет… Нет, думаю, ври, шеф. Не такой Витан человек, чтобы друзей обманывать… Как там было у него, а? «Друзья, прекрасен наш союз…» Точно, а?

Все с напряженным вниманием наблюдают за действиями Витана. Он снимает последнюю упаковку, и на столе оказывается голубой французский унитаз. Витан радостно смотрит на всех присутствующих.

(Вытаскивая из-под плаща стульчак, который и делал его грудь такой широкой.) А это — бесплатное приложение. Творите, Валерий Дмитриевич, на здоровье!

Димка хохочет. Катается по дивану. Миша от хохота сел возле двери и повторяет только одно: «Ай эм смайл». Катерина иронически улыбается. Старик готов вот-вот прицениться к новой вещи и повторяет как бы про себя: «Нет, на сто двадцать потянет, а на сто тридцать, конечно, нет». Ира отвернулась к окну.

Поворотов (шутовски хихикая). Надо же… Надо же так придумать. Нет, это подумать только… Ужасно весело! (Ходит по комнате.) Да… Да…. Действительно, смешно. Да вы только представьте себе… (Останавливается, совершенно серьезно.) А теперь, дорогие мои родственники и просто знакомые, благодарю вас всех за гостеприимство. До свидания. До свидания. Всех-всех. (Трогает за плечо Иру.) И тебя, Кузнечик, мой дорогой. Давай, топай дальше.

Темнота. Свет. Квартира Поворотова. За окном ночные звезды. Поворотов один. С рейсшиной. Бессмысленно играет с ней. Звонит телефон. Один звонок, второй, третий. Поворотов не снимает трубку, он больше не ждет звонка Лины. Потом делает шаг вперед, радостно вскидывает руки. Он уже в ином измерении.

Поворотов. Уф! Наконец-то! Наконец-то, я здесь… Надо же… Надо же… Самолет, поезд, автобус, пешком! Безумно неудобно! Когда же, наконец, сделают прямой рейс?! Трудно, что ли, аэропорт построить? Так нет же! Но все равно… Все уже позади. Наконец-то. (Подбегает к креслу, обращается к нему, пытается потом каждую вещь сделать одушевленной.') Здравствуйте, тетушка! Здравствуйте, это я, Валя, Валерик. Наконец-то… как долго я к вам добирался… А вы знаете, вы совсем не изменились за эти двадцать лет. Не спорьте! Вы не изменились. Какая там старость, о чем вы? Вы прекрасно выглядите! Какая смерть?! Бросьте это нехорошее занятие. Вы знаете, вдруг налетит на тебя… Ты маленький, забираешься к вам на колени (садится в кресло) и гладишь ваши руки. (Гладит ручки кресла.) И тебе так хорошо, так хорошо! Уф!.. Как я долго ехал к вам! Я виноват, я виноват, тетушка, но я не мог раньше. Или мог. Я уже позабыл, мог или не мог. Подождите. (Поднимается.) …Так это же… Это же дядя Вася Стрелков! Дядя Вася! Здравствуйте! Не узнаете, нет? Это же я, Валерка Поворотов… Ну-ну… Вспомнили? Ну, тот мальчишка, который мечтал стать… а вы ему говорили: «Все найдешь, все потеряешь». Что — все? Но это не сегодня. Здравствуйте, дядя Вася! А кто-то сказал, что вы умерли, а вы все так же здесь, сторожем при магазине! И что я вижу у вас… У вас новый протез! Я понимаю, удобнее, но, честно, жалко деревяшку! Но не обращайте внимания! Это о том, как я помнил вас! Все-таки как врет молва. Я плакал, когда узнал, что вы умерли. Да, плакал. Да что я! Москва плакала. В метро и на улице. (Кричит.) Я все равно не верил, что вы умерли! Нет-нет!

Пауза.

Как… (Шаг вперед.) Как… (Еще шаг.) Кузнечик! Кузнечик! Откуда ты здесь? Но об этом потом, потом… Посмотри на меня! Что за бред! У нас всегда так, стоит человеку появиться на свет, тут же про него начинают черт те чего городить… Но я не верил, нет я не верил. (Передразнивает голос Иры.) «Отнялись ноги», «не может есть», «умирает»… Нет, мы с этим еще разберемся… Я рад, как я рад… Мы еще разберемся… Ремиссия… Мы еще разберемся!..

Пауза.

Темнота. В темноте — быстрые шаги по лестнице вверх. Голоса Димы и Миши. Маленький свет.

Дима. Нет, Ир, все будет о’кей… Дядя Майкла еще и не таких вылечивал… Правда, Майкл?

Миша. Йес, офкоз.

Дима. Верный способ. Я тебе говорю… Гипноз делает в нашей жизни чудеса… Сейчас мы его поднимем, скажем ему: «Вставай-ка, дядюшка, одевайся… Поехали лечить человека, которому плохо…» И он тут же поедет… Правда, Майкл?

Миша. Йес, офкоз.

Дима. Потрясающий мужик. Он одного босса вылечил в два сеанса. А у него история еще похуже — с работы собирались снимать. Ведь правда, Майкл?

Миша. Йес, офкоз.

Шаги по лестнице. Щелканье ключа в двери. Свет. Мы в той же квартире, откуда и началась вся эта история. Здесь такое же разорение, и шуба также висит на люстре. Также раскиданы тела приятелей Димы — мальчиков и девочек. Но в их позах что-то изменилось, и мы даже не можем понять, что именно. И, только присмотревшись внимательней, мы понимаем, что в последний раз в их расположении наблюдался даже некий артистизм, который теперь совершенно исчез.

Ира остановилась в дверях. Миша бросается к магнитофону, щелкает кнопкой. Музыка, от которой никто не просыпается.

Миша (Ире). Лете дане, герл.

Дима. Майкл, о чем ты говоришь! Какие танцы. Мы должны сначала извиниться перед Ирой за этот розыгрыш.

Миша. Лете дане!

Дима. Ира, это была шутка, обыкновенная шутка, но у Майкла в самом деле есть дядя, который лечит гипнозом. Ведь правда, Майкл?

Миша. Йес, офкоз. Лете дане, герл!

Ира несвойственным ей быстрым шагом подходит к магнитофону, выключает его.

Ира (говорит на очень чистом английском и сама переводит себя.) Ол ю э зе флайз… Вы мухи…

Спящие мальчики в девочки начинают поднимать головы, как при входе в класс учителя.

Итс дак… У вас темно… Ол зет хэппенс эраунд ю… Все, что случается вокруг вас… Хэппенс уизаут ю… Случается без вас… Энд уэн ю э колд… И когда вас зовут… Ю донт кам… Вы не идете… Бикоуз ю э зе флайз… Потому что вы мухи… Потому что вы мухи!.. (Резко уходит.)

Дима. Ира, подожди! Ира…

Миша (очень напряженно). Дима, что… Что она сказала… Переведи, что она сказала…

Мальчики и девочки (поднимаясь). Что она сказала?! Что она сказала?! Что она сказала?!

Дима (с горечью). Она сказала, что ей было очень приятно с нами познакомиться.

Голос девочки. Повтори еще раз. Я ничего не поняла. Я учила в школе французский.

Кто-то включает магнитофон.