Армия жизни

Ситуация вторая Выбор

— Меня зовут Андрей, мне 17 лет. У нас своя компания, мы обо многом говорим и спорим.

— А бывают у вас споры по вопросам, важным для всех?

— Это у нас каждый день. Но в общем-то мы приходим к одному и тому же. Нас уже не прельщает то, что мы пойдем в дискотеку. Что толку? Это надоедает. И с финансовой стороны очень обременительно. Мы-то пока не зарабатываем.

— Как тебе кажется, какие именно молодежные проблемы сегодня самые важные?

— Думаю, надо побольше развлекательных программ, чтобы отвлечь молодежь от той скуки, которая в основном присутствует в компаниях.

— Но человек может так заразвлечься, что не захочет ни думать, ни работать. Весельем пресытится.

— Я думаю, надо коренным образом пересмотреть наше, вернее, ваше отношение к молодежи. По каждому вопросу слушать наибольшее число звонков вот таких. Надо ставить определенный вопрос, по которому в этот день ребята могут ответить.

— А какой вопрос, тебе кажется, надо поставить?

— Думаю, в первую очередь проблему воспитания с самого раннего детства… Вот сейчас пришел еще один друг, сейчас будем обсуждать разговор с вами…

— Мне кажется, что сейчас молодежь довольно инфантильная. Живут на всем готовом…

— А вам-то сколько лет? И, кстати, как вас зовут?

— Дмитрий, 22 года. Студент… Я и сам практически живу на всем готовом, но я как-то стараюсь быть взрослее, а многим очень нравится просто числиться студентами, ходить время от времени в институт и проедать родительские деньги. То есть жить в свое удовольствие, но особо для этого ничего не делать. Это один из основных молодежных пороков.

— Как ты думаешь, ваше поколение более рационально, чем раньше?

— Нет, наверное. Мы избалованы. Мы — избалованное поколение. Я помню, какие были раньше десятиклассники… Помню, в пятом классе. Это были взрослые, солидные люди. Но я помню себя десятиклассником! Мы с гиканьем, топаньем носились на переменах, в салочки играли.

Мотобог скрывался от жары в зарослях возле огородов. В руке у мотобога были зажаты шесть карт, а рядом на траве лежали другие — мото-, радио- и магнитофонобоги.

По улице шли гуси, и стоял великий зной, от которого желтели в полях так и не поднявшиеся колосья. Улица была в кочках и выбоинах, и виднелись редкие клочья асфальта. Как заплаты на протекторе мотоцикла.

— Ну, давай, ходи, — сказали мотобогу. Он поднял карту, и в эту самую минуту появился Володя Шестаков из уголовного розыска и я.

— Здравствуй, Игорь, — сказал Володя, и червонный валет повис в воздухе, как парашютист в затяжном прыжке. — Пойдем-ка с нами…

Минут пятнадцать назад сержант Иванов из районного ГАИ рассказывал нам про «очень веселый», как он сказал, вчерашний случай: «Парень, значит, меня заметил — и на разворот. Я за ним, кричу: „Стой!" Увеличиваю скорость — он тоже. Объезжаю его — он в сторону. Я из „Жигулей" кричу: „Остановись!" — не слушает. Ну наконец обгоняю — и легонько жезлом по плечу. Остановился и на меня чуть ли не с кулаками. Ему же нельзя близко к мотоциклу подходить, а не то что гонки с ГАИ устраивать. Мотоцикл отобрал, сейчас он у нас во дворе стоит. Уже бабка его приходила…»

Вот и дом: палисадник, сад в глубине, на крыльце — бабушка. Взгляд у нее тревожный.

Сарай — летний дом Игоря, его неприкосновенная резиденция. Полумрак, маленькое окошко, кровать, два старых стула. На полу — гиря и гантели. На стенах — цветные фотографии: парни в шлемах, руки сжимают рули «Яв» и «Харлеев».

— Каждое утро? — киваю я на гири.

— Ага, — отвечает Игорь, — каждое утро. 25 раз — пудовую.

Чем он занимается целыми днями? Речка, сидение с приятелями в кустах, гантели и гири, боксерские перчатки (секция самодеятельная, и не секция даже — так, обмен ударами), вечером гуляет с девчонкой. Вот круг его занятий. Можно было расспрашивать его дальше и смотреть на его жизнь пристальней — большего вы не найдете. Большим был мотоцикл. Его отобрали в первый же день, как он принялся его обкатывать…

А потом было утро. Суббота. Я шел по пыльной улице и искал еще один дом в этом городе.

Об этом человеке я услышал в поезде, когда ехал в этот город. «Есть там такой Толяныч — он всех заводит». Потом в милиции: «Есть у нас такая знаменитость…» Потом от ребят на улице: «Толяныч — это человек».

Я шел к Толянычу, авторитетному парню среди тех, кто умеет и любит драться, чтобы задать ему вопрос, хотя, конечно, одним вопросом не обошлось.

— Толя, я из Москвы.

— А… — сказал он и протянул руку. — Привет.

Рука была исписана синими узорами.

— Был? — спросил я.

— Да, — ответил Толяныч. — По 206-й. За хулиганство.

— Толя, — сказал я ему. — Так больше продолжаться не может.

— Понимаю, — важно кивнул Толяныч, будто мы с ним сидим за круглым столом чрезвычайно важного международного совещания. — Самому долбанули по голове, — и он легонько прикоснулся ко лбу, где еще оставались следы той недавней крупной драки.

— Толя, скажи, пожалуйста, почему именно так ведут себя твои знакомые ребята?

— Тоска зеленая. Летом еще ничего — речка и так далее, а зимой напьешься и потом ничего не помнишь — с кем дерешься, из-за чего…

— Толя, скажи, пожалуйста, что нужно сделать в городе, чтобы жизнь была интереснее, чем сейчас, и спокойнее?

— Подумаю…

Он будет думать минуты три. За это время я объясню, что этот вопрос я уже задал множество раз ребятам городка. Они отвечали: «открыть молодежное кафе», «создать клуб радиолюбителей», «построить стадион», «создать клуб самбистов», «осветить танцплощадку», чтобы меньше дрались, «открыть картинную галерею», «сделать клуб филателистов», «открыть пункт проката мотоциклов», то есть предлагали сделать то, что в этом конкретном городке еще не создали, не успели или позабыли создать. Мотобог Игорь сказал, что надо обязательно создать клуб юных авто- и мотолюбителей и секцию мотобола. Я понимал ребят, хотя, конечно же, не одни секции, клубы и кружки могут сделать жизнь насыщенной, интересной и одухотворенной. Здесь такой круг проблем, что убери хоть одно звено из этого круга, и даже самая сногсшибательная секция окажется бессильной помешать какому-нибудь мальчишке безжалостно растрачивать время.

Толяныч потянулся и сказал:

— Я бы понаделал на каждом шагу пивных точек. Нет, серьезно. Что, лучше что ли водку пить?

И усмехнулся.

Вот какой был для меня второй дом в городке. Третий дом был, так сказать, мифическим, потому что домом он стал для Лени совсем недавно.

— …Кактебя зовут?

— Леонид, — вытягивается мальчик.

— Леня, — говорю я ему. — Расскажи, пожалуйста, свою жизнь…

Вот что рассказал четырнадцатилетний Леня, ожидающий суда в камере предварительного заключения.

«Проводили мы время так: прогуливались каждый вечер по площадке. Пили вино. В секции я не записывался, хотел в бокс — не приняли из-за зрения. Записан в двух библиотеках — нравятся книги про войну. Вообще люблю смелых людей. Любил технику. Велосипеды с моторами „брали“ по ночам — замки ломали. Катались, ездили на них на рыбалку. „Брали" и мотоциклы — два раза. На „Вятке" ездил Васька. Жизнь была как в кино. Из нас никто ничего не боялся. Однажды взяли боксерские перчатки. Занимались. Мечтал стать гонщиком. Брат очень расстроился, когда все это случилось. Он в меня верил…»

Рассказ этот бессвязен, и, чтобы связать концы с концами, нужно было бы привести уголовное дело о группе четырнадцатилетних подростков, совершивших четырнадцать «технических» и «спортивных» краж. Не для продажи, не для наживы — для мальчишеских «приключений».

Один из группы — скромный и тихий Леня.

Вот такие три дома в городке.

Ну а теперь о самом городке, в котором они живут.

Десятилетия назад стояло здесь большое село, районный центр, знаменитый тем, что в этих местах была разгромлена банда Антонова. А еще раньше — прошло детство Рахманинова.

Город пришел пятиэтажными домами, асфальтированными улицами, невиданной суетой на железнодорожной станции, куда со всех концов страны стали приходить составы с материалами и оборудованием для большой стройки.

Дает первую продукцию завод. Стоят дома. Светится вечерами Дворец культуры. Проложены дороги, о которых могла только мечтать конница Котовского, громившая антоновские банды. Стоят гаражи, много гаражей — ведь в городе каждый шестой имеет машину или мотоцикл.

А в подвалах новеньких домов собираются компании ребят — с вином, сигаретами и прочими принадлежностями «вольной» жизни. Сколько раз эти подвалы заколачивали, казалось, накрепко и навсегда? Но их открывают снова. Из гаражей уводят почти каждую ночь мотоциклы, как в бывшей деревне уводили коней. Из квартир — новых, благоустроенных, из домов — старых, частных несутся в эфир позывные «диких» радиостанций, всякие «монахи» и «резиденты» врываются в официальные волны. По улицам и современным микрорайонам ходят компании ребят, лихо топая по асфальту, распевая песни, не разберешь — трезвы или пьяны, и прохожие на всякий случай отходят в сторону.

Уважаемая редакция, прежде чем изложить суть дела, хочу предупредить о том, что мне всего 22 года, чтобы вы не подумали: пишет, мол, пожилой человек, не понимающий сегодняшних молодых.

Как жалеют подростков! Бедные дети! Некуда им себя приткнуть, они, видите ли, не понимают мир, их, видите ли, не всегда понимают окружающие. Давайте все-таки разберемся.

Еду из института. Половина двенадцатого вечера. Жду троллейбуса, курю, думаю о своем. Вдруг неожиданно моего плеча касается чья-то рука. Поднимаю голову: стоит пожилой мужчина. «Извините, — говорит, — можно сигарету». Смотрю на его лицо: бровь рассечена, глаза опухли. Хорошо, что рядом оказалась вода, сумел примочить ему бровь. Расспросил, что с ним случилось. Оказалось: ехал со свадьбы, ждал автобуса, подошли четверо подростков, попросили закурить, у него сигарет не оказалось. И тут один из «бедных подростков», ни слова не говоря, начинает бить его, потом все они на него накинулись… Вот такой случай.

С этим человеком все обошлось благополучно — я его видел через несколько дней. Но ведь нередко после подобных случаев люди остаются калеками.

Последнее время все чаще слышишь: во всем виноваты школа, родители, еще кто-нибудь, только не сами подростки. Будто они существа, ничего не видящие вокруг, не несущие ответственности за свои поступки, или, как их еще иногда называют, непонимаемые.

Но сколько раз в неделю видишь, как эти «непонимаемые» спокойно заливают свою скуку вином, одурманиваются наркотиками, а потом изливают свою энергию на «не сумевшую их воспитать» общественность. А не хватит ли их жалеть?

Так что же мешает нормально жить этим подросткам? Что им еще нужно?

Я, конечно, согласен: надо давать подростку все необходимое для развития. Но разжевывать им прописные истины ни к чему. Получается: мы много даем подросткам и мало от них требуем. К сожалению, мы часто не видим, что подростки наблюдают за нами со стороны и посмеиваются над нашими усилиями спасти «заблудших овечек».

Хватит их жалеть, я не верю, что жалость «спасет» тех хулиганов, которые накинулись на автобусной остановке на ни в чем не повинного человека.

Евгений Пронин, студент, Севастополь

Ходячее мнение, что жестокость поможет нам искоренить правонарушения, становится особенно единодушным, когда речь идет, увы, о самых юных.

Мне предоставили небольшую комнату: стол, несколько стульев, плакаты на стенах, которые придают любому помещению, даже с геранью на подоконнике, казенный вид. Но в конце концов здесь не чай распивают и не диски слушают.

Первым вошел Миша: улыбка до ушей, вежливое у порога «Разрешите?», открытый взгляд, готовность тут же выложить свое «дело». Миша с приятелями-одноклассниками однажды пришел на кладбище и разбил, покорежил несколько памятников.

— Скажи, Миша, с чего вам вздумалось идти на кладбище?

— Отмечали мой день рождения, выпили, а потом кто-то сказал, что нужно ребят спасти, наших знакомых: их арестовали за то, что они разбили памятники. А если мы сейчас пойдем и то же самое сделаем, то в милиции подумают, что это не они, а другие.

— То есть вы хотели создать своим приятелям ложное алиби? Так это, по-моему, называется?

— Ага, — согласился Миша.

Миша, по его словам, не знал, что совершает преступление, и очень удивился, когда за ним явились работники милиции…

Вторым вошел Саша. У него неторопливая речь, взгляд равнодушный, мимо, в окно. Он, в отличие от Миши, понимал, что совершает преступление. Говорит:

— Я ударил ее по лицу.

Он зашел в магазин, покрутился возле прилавка, зачем-то ткнул пальцем в рыбину, и тут продавщица сказала, что он, наверное, хочет украсть эту рыбину, и очередь на него зашумела, а он, не говоря ни слова, дал продавщице пощечину.

— Я не собирался красть, — говорит Саша. — Не верите?

Я ответил, что верю и дело совсем не в рыбе, а в ударе: как рука-то поднялась?

— Да я «бормотухи» выпил, — отвечает Саша.

Еще один вошел в комнату, зовут Игорь. Если и те двое были безусыми, то этот и подавно — ему еще в «чижика» играть и мультики смотреть. Запинаясь, как у доски, он рассказал, как шли вчетвером по темной улице, увидели девчонку в дорогой меховой шапке…

— Сняли шапку, а дальше что было? — спрашиваю.

— Ну, побежали… — еле слышно отвечает он.

— Это-то ясно. Что с тобой на следующий день было, через неделю, через месяц? Тебе хотелось найти ту девчонку, извиниться, вернуть шапку? Все-таки зима, холодно.

Он отрицательно машет головой, потом, запинаясь, говорит:

— Б-боялся.

Но когда я спросил Игоря, явился ли этот страх — страх возмездия — самым сильным из пережитых в жизни, то оказалось, что нет: страшнее стало тогда, когда до суда его поместили в следственный изолятор (в тюрьму, как считает он) и такие его там встретили парни, что вспомнить их — и то страшно.

— Не хочу в колонию, — по-детски вздохнул он в конце нашей беседы.

Потом в комнате сидел Юра, потом Олег, потом еще один Саша и еще один.

Преступления, за которые они были осуждены, не отличались ни дерзостью замысла, ни необычностью исполнения, ни хитростью сокрытия следов. Но именно такие, обычные и бесхитростные, и составляют сегодняшнюю картину подростковой преступности. Но давайте не будем перечислять причины, которые привели их к преступлению. Об этих причинах сказано и написано так много, что даже сам «трудный» подросток (тому я не раз бывал свидетелем) распишет вам подробно, почему повлияла на него улица, как отразились на его воспитании дрязги в семье и равнодушие учителя, кто не вовремя подтолкнул его к преступлению, а кто вовремя не остановил.

Давайте о другом — о закономерном финале преступлений, то есть о наказании. А для этого предлагаю небольшой психологический эксперимент.

Представьте, что вам, читатель, предстоит сейчас определить меру наказания Мише, Саше и Игорю. У вас в руках Уголовный кодекс. За преступления, которые они совершили, можно и отправить в колонию на год, три, пять, а можно обойтись и без этого, то есть наказать, оставляя на свободе. И те, и те меры законом предусмотрены. Не будем спорить о сроке. Только одно: наказание должно быть мягким или жестким?

Миша в школе занимался в физическом кружке, мечтал поступить в мореходку, по характеристике — «добр и общителен». Саша работал на заводе, сдал на разряд, ходил в секцию дзюдо, школу бросил, но мечтает доучиться в вечерней. Любит девчонку, на которой хочет жениться. Игорь учился на тройки, но, по мнению родителей, не без способностей. Увлекается техникой, помогает по дому. Да, у каждого есть мама, которая сейчас плачет, есть мечты, которые в вашей воле мгновенно оборвать: ни тебе мореходки, ни свадьбы с куклой на радиаторе машины.

Какое же вы наказание вынесете?

Усложним задачу: Миша разбил памятник на могиле близкого вам человека, Саша дал пощечину вашей жене, Игорь сорвал шапку с вашей дочери.

Какое чувство в вас пересилит? Куда их? В колонию? Или снова — в школу, на завод, в свой двор, в свою семью?

Как вы уже догадались, ребята, с которыми я разговаривал — а происходило это в одном из общественных пунктов охраны порядка города Курска, — оставлены на свободе: они получили отсрочку исполнения приговора.

Хорошо помню, какие споры разгорелись несколько лет назад вокруг этого принципиально нового закона. Не даст ли он обратный воспитательный эффект? Справятся ли государственные и общественные организации, которым согласно новому закону поручался надзор за подростками, остановленными на пороге колонии? Помню, разговоры с судьями и работниками инспекций по делам несовершеннолетних: одни готовы были немедленно предоставить отсрочку всем, другие, наоборот, сомневались в каждом подростке. Да и ясно было, как непросто провести в жизнь этот новый закон. Определяя подростку меру наказания (допустим, три года лишения свободы), суд не только объявлял ему, что приговор отсрочен на полтора, скажем, года, но и налагал на него определенные обязанности, невыполнение которых грозило лишь одним: прекращением отсрочки. А как уследишь за подростком? Да и поймет ли он, что общество предоставило ему еще одну возможность исправиться, а не просто погладило по головке и отпустило из зала суда? А как воспримут это его сверстники, товарищи по школе или двору?

Хотя прошедшие годы целиком подтвердили эффективность новой юридической меры, единичные ошибки — дали отсрочку, а мальчишка взял да киоск ограбил — настораживали. Поэтому число подростков, получивших отсрочку исполнения приговора, варьируется в разных областях — от 15 до 25 процентов, то есть их не так много, как можно было предполагать несколько лет назад.

В Курской же области половина (!) несовершеннолетних преступников, представших перед судом, остается на свободе. Это уже эксперимент. Что за ним? Излишнее великодушие или тонкий расчет?

Услышав только эту цифру, нужно было бросать все дела и выписывать командировку в Курск. А для того чтобы не ошибиться и не ввести в заблуждение читателей, редакция обратилась в Министерство внутренних дел СССР с просьбой направить с корреспондентом «Литературной газеты» своего сотрудника. Вот так на десять дней мы оказались в Курске с человеком, которого я давно знаю и мнение которого, признаюсь, очень ценю.

Ответственный работник МВД СССР полковник милиции Геннадий Иосифович Фильченков отличается поразительной чуткостью ко всему новому (будь то неожиданный опыт районного инспектора или острая статья в газете), знанием стратегических направлений борьбы с подростковой преступностью и — очень ценным — доверием к личности подростка. И результат: в Курской области уровень преступности среди подростков стал в те годы в два раза меньше, чем в среднем по стране.

То есть пощада, доверие к подростку приводят к снижению преступности, а не наоборот. Добро все-таки сеет добро, а не разгильдяйство, разнузданность, неуважение к обществу, презрение к закону, как, к сожалению, кое-кто думает.

Чего только не предлагают некоторые читатели! И «стричь» их поголовно, и «сечь», как в добрые старые времена, и «подвинтить гайки», и «поджечь землю под ногами хулиганов». Помню письмо, в котором предлагалось выселить куда-то всех малолетних правонарушителей. Куда только? На Марс, что ли?

Помню, однажды мы долго проговорили с умным воспитателем одной хорошей воспитательно-трудовой колонии. «Мне надо было, — рассказывал он, — отвезти воспитанника, которого досрочно освободили, в областной центр и посадить его на поезд. Времени до поезда оставалось много, у меня в городе были дела, и я оставил его на вокзальной скамейке: сиди и жди. Дела заняли больше времени, чем я предполагал, и на вокзал я вернулся только через три с половиной часа. Мой воспитанник сидел там же, где я его оставил, на том же краешке скамейки. Что за урок мы ему дали, подумал я тогда. А как ему жить завтра, когда над душой не будет стоять воспитатель, когда не надо будет ходить строем?»

Этот рассказ запал в память. Не раз находил я подтверждение его тревоги и уже не удивлялся, когда встречался с людьми, по второму, третьему, а то и пятому разу переступившими порог колонии.

Много прекрасных педагогов работает в воспитательнотрудовых колониях, нормально там кормят и показывают фильмы, сажают за парты и учат специальности, заставляют быть послушными правилам общежития. Но перевоспитание в условиях изоляции неминуемо приводит к тому, что подросток, научившись подчиняться и смирять свои инстинкты под строгим присмотром старших, теряется, когда этот ежеминутный присмотр кончается, когда иные силы — уже не внешние, а внутренние — должны руководить его поступками. Слишком резок оказывается переход от ограниченных к неограниченным поступкам. Настолько резок, что немало воспитанников колоний выдерживают вот так, «на краешке скамейки», месяц, полгода, год, а потом срываются — кончается завод «пружины» — и, самое главное, срывают других, своих ровесников.

Ведь мы, взрослые, и они, юные, слишком по-разному воспринимаем человека, вернувшегося домой из колонии. Сколько бы ни грозили родители пальцем: «Попробуй свяжись», подросток, прошедший такую школу, притягателен для ребят во дворе не меньше, чем какой-нибудь знаменитый хоккеист. В нем интересно все: от татуировки и жаргонных словечек до историй, наполовину выдуманных, которыми он напичкан. Вот почему многие подростки, наказанные за преступление колонией, становятся, возвратившись домой (часто и сами того не желая), центрами криминогенными, как называют их юристы, вокруг которых бьется невидимая взрослому глазу жизнь. Поэтому первоначальный расчет инициаторов курского эксперимента как раз и заключался в том, чтобы подобных центров было как можно меньше.

Нет, не благодушные альтруисты в Курской области — расчетливые люди. Когда мы, как заклинание, твердим (цитируя, быть может, не самую удачную поэтическую строчку), что «добро должно быть с кулаками», то просто-напросто боимся: по-иному не поймут, не оценят. А боимся-то тогда, когда не оказывается в нашем распоряжении главного: способности убеждать и желания верить.

— Меня зовут Игорь, 20 лет.

— Какую молодежную проблему вы считаете наиболее важной для публичного разговора?

— Только не те, о которых чаще всего пишут. Читал письмо одного парня, и меня резануло в нем, что он требует от кого-то что-то сделать: клубы фанатов, мотоциклистов и так далее. Он не только подтверждает обвинение в потребительстве, но еще и говорит, что да, мы именно такие. И еще утверждает, что у него новые запросы. Нужно было бы и дальше продолжить: мы — новые потребители жизни. А дело не в этом.

— Ав чем?

— Мне кажется, дело в другом. Какой человек является сегодня созидателем жизни?

— А какая, по-твоему, может быть почва для созидания?

— Это важный вопрос. Ну да, чтобы твои слова не оказались просто словесной шелухой. Где поле для дела.

— Это сложно, но мне кажется, что для созидания нужно быть готовым нравственно. Должна все время идти внутренняя нравственная работа. Вот о чем больше всего сегодня говорит и спорит молодежь?

— Я вышел из того возраста, когда спорят, какая группа лучше «Машина времени» или «Круиз». Если взять нашу группу. Я приношу «Литературную газету» — читаем вторую половину. В основном разговариваем на экономические темы, потому что мы будущие инженеры… А так о чем разговариваем? Я могу говорить обо всем.

— А что вы видите хорошего в своем поколении?

— Трудно сказать… Если приспичит, если не дай бог беда, то практически все будут защищать. Сплотятся… Вот тогда и можно говорить о нравственном выборе.

Где найти героя в мирное время?

Ну, ясно — в поле, у станка, на шахте, в научной лаборатории — там, где «покоряем пространство и время», как поется в песне. Чаще всего понятие «герой» мы связываем только с понятием «труд», поскольку они неразрывны в нашем сознании. Ну разве еще с подвигом на берегу реки или у горящего дома.

Мне бы хотелось расширить привычную схему. И назвать героем парня не за особо упорный труд, не за спасение кого-то в воде или на пожаре, а — уж простите высокие слова — за нравственную стойкость и несгибаемость.

В вестибюле Одесского мореходного училища загранплавания висит стенд, на котором значатся фамилии курсантов, закончивших учебу с отличием. Но фамилии одного отличника — Николая Розовайкина — в этом списке нет. Хотя он упрямо получал пятерку за пятеркой на выпускных экзаменах.

Как раз в то время в училище пропали деньги. Не в том смысле, что вор забрался, кошелек стащил, а в том, что просто испарились десятки тысяч рублей, заработанных курсантами в совхозе. Нет их нигде, этих тысяч, и до сих пор.

Как море в шторм, бурлило тогда училище. Группа преподавателей потребовала начать служебное расследование. Была создана специальная комиссия, которая работала, проверяла бумаги, шаг за шагом приближаясь к разгадке, кто же так бесстыдно поживился за счет курсантов. Но финансовые документы надо уметь читать и между строк. Комиссия не умела и запуталась. Тогда обратились в районную прокуратуру, которая возбудила уголовное дело — не против кого-либо конкретно, а, как говорят юристы, по факту правонарушения.

Училище ждало скорых результатов. Но они где-то застряли или кто-то их задержал. И тут в нескорое дело «взрослых» решили вмешаться «дети», то есть курсанты. К районному прокурору они пришли во главе с отличником Николаем Розо-вайкиным. Пришли просто высказать нетерпение, возмущение, поставить прямые «детские» вопросы: где деньги? кто их взял? почему медленно идет следствие?

Об этом визите мгновенно узнало руководство училища. И Николаю был задан интересный вопрос, который он часто будет потом вспоминать и с которого, собственно, начнется наша история. «Ну а тебе-то лично что надо? — спросили Розо-вайкина. — Ты же идешь на красный диплом!» И еще он запомнил взгляд, которым его смерили, — такой «взрослый» удивленный взгляд, как на диковинку — экзотическое растение. Взгляд откровенно насмешливый: «Ишь ты!» В те же дни ему вручили красный диплом, пожали руку на прощание и выпустили в жизнь, то есть в море.

Плыви, юноша, попробуй шквального ветра, испытай штормовую качку, авось обточат тебя волны жизни, и ты выйдешь на берег круглым, как камушек-голыш, без зазубрин юности.

Судовой механик Розовайкин был распределен на работу за границу, в далекую южную страну. Как говорится, ветер в его паруса дул только попутный. Вернулся домой уже опытным специалистом, получил хорошую должность, увидел блестящие перспективы. Тогда же решил учиться дальше и поступил на вечернее отделение Института инженеров морского флота. И все бы шло гладко, если бы не предложили ему вернуться в родную мореходку освобожденным комсоргом. Впрочем, кому же и предлагать такую работу, как не бывшим отличникам, уже хлебнувшим морской волны и доказавшим в деле свою надежность.

Итак, он вернулся в родной дом. И увидел, что в доме неблагополучно. Куда-то девались преподаватели, которые особенно волновались тогда из-за курсантских денег: один почему-то сменил специальность, второй совсем уехал из города, третий против воли ушел на пенсию… «Почему?» — громко спрашивал Николай, а ему отвечали шепотом: «Не надо об этом». Встретил своего бывшего однокурсника — оказалось, ищет работу. Рассказал, что написал тогда письмо в газету об этих деньгах, а письмо переслали в училище. И вот теперь все: ни плавания, ни дальних стран. А уголовное дело, как говорят, тихо прикрыли.

К этому времени Николай уже успел хорошо проявить себя в роли комсорга. Новое поколение курсантов его признало и полюбило. Райком наградил почетной грамотой. Областная газета написала о нем статью.

Но Николай решил повторить тот «детский» свой вопрос: куда все-таки девались курсантские деньги? И добавил новый: почему вообще происходит неразбериха с финансами? Почему комсомольцам выписывают премии и тут же заставляют возвращать деньги на «общественные» нужды?

Некоторое время ему пытались отвечать «по-хорошему», мирно объясняли, с улыбкой, что курсантам нужна вакса для сапог, много ваксы, а в смету она не заложена. И на билеты в театр денег не дают. И одну-другую делегацию надо принять прилично. Да мало ли что? Однако по его расчетам выходило, что ваксой, билетами и минеральной водой можно просто завалить училище на такие огромные деньги. Куда-то они еще уплывают, думал он. И все искал течь в трюмах своей мореходки…

Вот тут руководство училища и догадалось окончательно, что этот парень будет «выступать». И что время смешков и намеков прошло. Не обкатали его морские волны, не сгладили углы и зазубрины, не научился он помалкивать, когда «надо», не усвоил правила их игры. За это его полагалось щелкнуть по носу.

Тут я позволю себе замедлить темп рассказа. И прояснить расстановку сил. На фотографии тех лет я видел Николая стоящим на трибуне комсомольского собрания. Он что-то говорил, подняв вверх руку. И тысяча курсантов внимала ему. Хорошая фотография. Впечатляющая для постороннего: вот лидер молодых моряков, их вожак, комсорг. Но для своего руководства (или его части) он был как бы пылинкой на рукаве, которую можно смахнуть. Винтиком, который можно заменить новым. Мелочью, которая вдруг начинает путаться под ногами.

Механика щелчков по носу отработана давно. Немного уговоров, ухмылка, потом сразу насупленные брови — и крутые меры. Кто-то устно, но твердо (имя это так и осталось в тайне) приказал активу училища обсудить моральный облик Розо-вайкина за то, что тот развелся с женой, и примерно наказать его. Николая обсудили, но, выслушав его объяснения, наказывать не сочли возможным. Это был пробный шар, который прошел мимо цели. Тогда, без ведома комсомольцев, Розовайкин был освобожден от обязанностей секретаря комсомольской организации училища — и исключен из комсомола. За что? Ну, конечно, за развод. Только за развод.

Вот тут уже серьезно столкнулись два взгляда на жизнь, две морали. Чистый порыв нашего героя и многоопытная уверенность в том, что напуганный парень тихо уберется с дороги и проклянет день и час, когда осмелился «искать правду».

Я не называю по именам всех участников развернувшейся вскоре травли Розовайкина, потому что не могу определить степень участия каждого. Один ведь просто промолчал — и все! Разве он знал, что из этого выйдет? Другой просто позвонил кому-то по просьбе кого-то — и все! Третий, подписывая явно сомнительный документ, пожал плечами в удивлении: надо же, кому-то досадил парень, гореть ему теперь синим пламенем. Всего одна подпись — такой пустяк! Может быть, они и не отдавали себе отчета в том, что фактически сцепились под руки с другими участниками «мертвой стенки», о которую предстояло расшибиться юноше, начинающему житье… Всего один звонок — пустяк… А стенка-то уже образовалась из молчков, звонков, вздохов и мелких бумажек. Такова была одна сторона.

А с другой — упрямый парень, который уже понимал, что не в игрушки играет. Знал, что такое руководители знаменитой мореходки для морского города, что самая маленькая просьба их по инстанциям звучит не как просьба, а как совет, рекомендация, почти приказ. Знал все это, но отказывался верить, что неправда так сильна и может победить.

Не два человека столкнулись, две морали.

Еще совсем недавно Николаю вручали грамоты и писали об этом в газете, еще только-только ему жали руку руководители комитетов комсомола района и области, еще недавно его ладную фигуру видели на пленумах и активах. И вдруг — все. Его исключили из партии и из комсомола. Он остался без работы — той работы с курсантами, которую успел полюбить и которой его лишили вопреки желанию комсомольцев. Попросился снова в док: ведь он судовой механик, он специалист высокого класса! Ему предложили лишь одну должность — мастером… в деревообрабатывающий цех. Да еще обиделись, когда отказался.

Комсорг — с энергично поднятой рукой, в аккуратно выглаженной форменке, готовый всегда, по первому зову, поднять своих ребят, будь то митинг, будь то субботник — вдруг трансформировался в какого-то склочника, рвущего на груди тельняшку.

А такой уже был никому не нужен.

Тут же после освобождения от занимаемой должности Николай стал не просить, а жаловаться. И жаловаться не устно — письменно. И не куда-нибудь — в Москву.

Пытаюсь представить себе изумление и досаду на лице того многоопытного человека, которому была доверена судьба его писем. «Этот мальчишка мутит воду», — думал он. Снимал трубку, чтобы выяснить, в чем там дело. А ему отвечали на том же языке, полуправдой, что, мол, «завелся» бывший курсант из-за каких-то неоприходованных денег. Представляю, как снисходительно они отмахивались от «упорного дурачка» и тут же переходили на более приятные темы. А что с парнем делать? Да припугнуть его похлеще — это было ясно. Думали, он «умнее», с полуслова поймет свое место винтика, пылинки. Оказалось, слабоват щелчок.

Тогда в газете «Водный транспорт» появляются подряд два фельетона против «кляузника и клеветника» Розовайкина. Один из авторов даже в глаза не видел героя. Получил материал в Одессе и состряпал произведение, как говорится, не отходя от кассы.

Человек, которого я называю героем, даже бровью не повел. Ему было абсолютно ясно, что ошибка будет исправлена, только время понадобится.

Наконец первая поддержка была получена: Бюро ЦК ВЛКСМ отменило как необоснованное исключение его из рядов комсомола. Теперь-то восстановят на работе? Но в Одессе не торопились исправлять ошибку. И Николай поехал в Москву, чтобы еще раз, лично, устно, внятно объяснить, что происходит.

Понимаю, как беззащитно воображение перед лицом фактов, как хочется увидеть фамилии, имена, должности этих таинственных «собеседников». Но что делать?! На телефонные звонки не поставишь исходящие номера, намек не скрепляется датой и подписью, «пожелания» не подшиваются в архивы. Да и самих этих деятелей очищающие ветры наших дней уже смели с общественной арены. Но это — сегодня. А тогда были звонки, намеки и пожелания.

И вот они снова выясняют, кто такой Розовайкин, чего он, собственно, добивается. Объясняют, что курсант «зарвался». И вносят предложение: «пощупать» его с помощью милиции, неужели за парнем ничего нельзя найти этакое, наказуемое? Если постараются, то найдут!

Николай Розовайкин был арестован в Москве, на квартире у родственников по телефонограмме из Одессы с просьбой срочно задержать опасного преступника и препроводить по месту жительства. На четвертый день его передали с рук на руки работникам одесской милиции, старшему лейтенанту и старшине.

Втроем вышли они из отделения, доехали до аэропорта, поднялись по трапу в самолет. Лететь до Одессы полтора часа: достаточно, чтобы познакомиться, разговориться, излить душу. Но все трое молчали. Только старшина сказал куда-то в пространство: «Ну что, будешь еще ездить жаловаться?» Николай пожал плечами. Он понимал, что эти двое прилетели за ним не по своей воле, а по служебному предписанию.

Его привезли, расписались где надо, и Николай предстал перед следователем райотдела милиции, молодым, но, как считало начальство, перспективным. Из тех, кто понимал все с лёта.

Следователь предъявил постановление о привлечении Розовайкина в качестве обвиняемого. От него Николай неожиданно узнал и о том, что уголовное дело было, оказывается, возбуждено тогда, когда он находился не в Одессе, а в Москве, и о том, из-за чего же разгорелся такой сыр-бор, из-за чего была организована операция в стиле кинобоевиков: арест, ошарашенные глаза родственников, не подозревавших, какого рецидивиста приютили они под своим кровом.

Ставили ему в вину, говоря языком Уголовного кодекса, во-первых, тунеядство, а во-вторых, дерзкое хулиганство. Хулиганство это было совершено (как свидетельствовал документ, который ему предстояло подписать) 1 июля в 10 часов утра во дворе дома, где Николай родился, вырос и жил. Оказывается, когда в то утро во двор пришла комиссия во главе с заместителем председателя райисполкома, чтобы выяснить, правомерно или нет один из соседей расширил свой балкон, якобы он, Николай Розовайкин, начал оскорблять членов комиссии, «выражаться нецензурной бранью». Мало этого, он будто бы заставил своего старшего брата Виктора накинуться с кулаками на представителей власти! — и порвать одному из них подкладку на пиджаке.

Те, кто приказал начать следствие, точно знали, что Виктор — брат Николая — с детства парализован, он инвалид первой группы, человек абсолютно беспомощный и физически не способен — заставляй его или не заставляй — кинуться на кого-нибудь с кулаками!

Точно так же знали и то, что не «паразитический образ жизни» ведет Николай — учится на вечернем отделении института и в Университете марксизма-ленинизма, что не на «нетрудовые доходы» он существует, а на деньги, заработанные честным трудом, не «тунеядствует», а добивается восстановления на работе, от которой необоснованно освобожден.

Но слишком много беспокойства он доставлял поисками справедливости, слишком много писал, слишком много говорил. И поэтому следователь слушал обвиняемого холодно и спокойно твердил: «Давай подписывай!»

— Вы нарушаете закон! Вершите беззаконие! Я требую свидания с районным прокурором! — горячился Николай.

— Прокурор не хочет тебя видеть, — отвечал следователь.

Молодой и перспективный следователь работал прилежно: вновь и вновь требовал признания вины, во что бы то ни стало пытаясь доказать, что Николай оскорблял, выражался и подстрекал своего парализованного брата.

По многочисленным протестам следователя сменили. Но и новый продолжил дело коллеги, точно так же безуспешно пытаясь заставить Николая признать себя виновным.

Так продолжалось двадцать (!) месяцев, в течение которых ни в чем не повинный человек был изолирован от общества. Пока наконец суд после шестидневного (!) рассмотрения уголовного дела по обвинению Николая в паразитическом образе жизни и злостном хулиганстве не пришел к выводу (цитируем приговор), что «утверждение органов следствия о том, что Розовайкин Н.Л. подстрекал к совершению хулиганских действий своего брата Виктора… лишено убедительности». Точно так же он был оправдан и по необоснованному обвинению в «паразитическом образе жизни». Оправдан по всем статьям и освобожден из-под стражи в зале суда.

После освобождения Николай пришел в Черноморское морское пароходство, и ему, специалисту высокого класса, проработавшему после окончания училища за рубежом, нашли работу…

Вскоре Николая Розовайкина можно было встретить на территории Одесского порта. Какой-нибудь любознательный турист, вдруг сошедший с гранитных набережных в пыльные, скрипящие разными голосами, пропитанные терпкими запахами недра порта, мог бы, увидев ладного парня с матросской выправкой и метлой в руках, поразмышлять о превратностях судьбы: что ж, кому-то стоять на мостике, кому-то орудовать метлой, одним словом, жизнь — и так далее.

Но для своих этот парень был обыкновенным уборщиком причалов, и даже те, кто подозревал о чем-то необычном, вопросами не донимали: метет — и метет. Иногда, правда, его встречали бывшие однокурсники по мореходке, и, наблюдая, как проходит его жизнь, и, боясь обидеть рассказами о том, как проходит их жизнь, перекидывались ничего не значащими словами. Тем из них, кто пытался шутить: «Что, отличник? Таблицу умножения доучиваешь, чтобы правду найти?» — он отвечал жестко и коротко: «Правда — есть! Увидишь!»

И продолжал мести причалы.

Он захотел восстановиться на четвертом курсе института, где прервал обучение не по своей вине. Ему было отказано. «У нас нет, — сказали ему, — факультета для уборщиков причала».

Вряд ли нашелся человек в Одессе, который осмелился бы предсказать подобную судьбу члену Одесского областного комитета комсомола, секретарю комсомольской организации знаменитого мореходного училища загранплавания, выпускнику этого же училища, окончившему его с красным дипломом, студенту вечернего отделения Института инженеров морского флота, молодому коммунисту и просто молодому человеку.

Жизнь — то же море (вспомним этот образ, раз уж мы в Одессе). Так же налетают волны, гремят шторма, наступает спокойное время штилей. И точно так же, как в жизни, кому-то первым принимать на себя удары шторма, подставлять себя под разные напасти и трудности.

Но не слишком ли большую волну, в самом-то деле, поднял этот парень? Из-за чего? Банк, что ли, ограбил? Человека убил? Взятку дал миллионную?

И чего он добился? Едет жаловаться — возвращают в Одессу под конвоем. Пишет пронзительные письма в прокуратуру — двадцать месяцев содержат под стражей. Радостный выходит из зала суда, а следователь в течение шести недель не отдает ему паспорт: «Зачем тебе устраиваться на работу, все равно посадим!» Добивается судебной реабилитации, а ему суют метлу в руки.

Вот так, в один абзац уместились испытания, которым подвергла Николая Розовайкина судьба, а они заняли пять — вдумайтесь! — пять лет его жизни. Пять самых прекрасных лет в жизни человека, с 23 до 28, когда уже наступает время зрелого выбора, но еще не закончилась пора романтических парений юности.

Стоит ли любая наша житейская справедливость таких человеческих испытаний? Стоит ли после этого радостно вздыхать: «Да, есть правда!»

Эти риторические вопросы перед Николаем не стояли, потому что себя лично он не жалел и жалеть не хотел. Он думал о будущем, то есть о торжестве правды.

Да, он вызвал большую волну, и шторм едва не захлестнул его. Но он-то знал, что справедливость не делится на большую и маленькую: мол, за одну необходимо бороться, спасать ее, как спасают человека, гибнущего в море, а с другой можно обращаться по-свойски. И оказался прав, потому что так думал не он один.

Десятки людей встали на защиту Николая Розовайкина, сотни писем пришли в партийные, советские руководящие органы, в редакцию «Литературной газеты», в Прокуратуру СССР.

В дело вмешался и Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Виновные были строго наказаны, Розовайкина восстановили в партии и в комсомоле.

Сейчас он вновь работает судовым механиком, закончил институт, новая формулировка появилась в решении о прекращении против него уголовного дела: не «за недоказанностью», а «за отсутствием состава преступления».

Справедливость восторжествовала, несмотря на то, что в течение полугода телефоны звонили не только в служебных кабинетах, но и дома у автора и у руководителей «Литгазеты». Нам старались доказать, что это мелкий, частный, не заслуживающий общественного мнения факт из жизни одного молодого, чересчур горячего человека, который совершенно случайно оказался в центре событий.

Но, видимо, это и есть главное свойство честного, порядочного человека — оказываться в центре событий.

Время многое расставило по местам. И согнало с насиженных мест тех, для кого справедливость была пустым словом, лишь угрожающим их благополучию. Николай Розовай-кин был для них странным, непонятным человеком, даже ненормальным. Кто же для них «нормален»? Да и какими хотели бы они видеть сегодняшних молодых? Циниками, не верящими ни во что, считающими, что для карьеры все средства хороши? Приспособленцами? Теми, что ли, кто тогда был уверен, что, живи Розовайкин иначе, все было бы у него в «полном порядке»?

Николай Розовайкин победил, потому что оказался непоколебимо честен.

Он победил именно потому, что без колебаний подставил свою судьбу под штормовой натиск. Он победил потому, что знал твердо: справедливость торжествует не только в кино, но и в жизни, истина только тогда становится истиной, когда ее доказываешь, даже рискуя собственной судьбой. За правду, наконец, нужно бороться в открытую, иначе мы потеряем ее во множестве допустимых отклонений, которые в сумме создают отклонения недопустимые.

Он стойко доказывал, что белое — это белое, а черное — черное, пугая окружающих пренебрежением к оттенкам, и только поэтому его правоту в конце концов признали. Он сделал свой нравственный выбор и потому оказался сильнее обстоятельств, не отступил перед обстоятельствами. Вот поэтому сегодня нам особенно ценна проявленная Николаем Розовайкиным настойчивость.

Мужественный и сильный Николай! Старый, седой полковник с большим уважением жмет твою руку. Хотелось бы в бою иметь рядом такого товарища.

С. Бессонов, Москва

У нас, северян, существует термин с особым, глубоким смыслом: НАДЕЖНЫЙ. Это и в работе, и в дружбе, и на случай защиты Родины. Так вот Николай — надежный! И в разведку бы мы с ним пошли! А люди, поступившиеся своей совестью и нашей моралью, в сложный момент оказались бы далеко не на передовых позициях. Ведь кроме навыков социальной демагогии, которыми такие люди овладевают поразительно быстро, есть еще обыкновенная совесть. То есть то, что не купишь за деньги и не достанешь по блату, с черного хода.

В. Лопанцев, рабочий, Тюменская область

Только что прочитал о Николае. Эта история взволновала всех — и моих товарищей, и мою семью. Передайте привет Николаю Розовайкину. Хорошо, что есть такие люди, хорошо, что правда и справедливость восторжествовала. Мне кажется, именно на таких примерах надо учиться нашим ребятам. Сегодня перед каждым стоит выбор: способен ты или нет сам, лично, без подсказки вмешаться в общественную жизнь. Ведь за тебя никто ничего не сделает. И сегодня надо учиться самостоятельности и в позиции и в поступках. Как бы тяжело ни давалась эта наука. А иначе — нельзя!

Андрей Миреев, комсомольский работник, Якутская АССР

Николай продолжил революционные традиции комсомольцев двадцатых годов. Да, другое сейчас время, и, казалось бы, сейчас не место подобным «штурмовым экспериментам». Но история Николая Розовайкина еще раз показывает, как необходимо уметь и учиться бороться с разного рода подонками, которые могут извратить идеалы, за которые боролись и умирали те же комсомольцы из двадцатых.

В. Марюта, инженер, Донецк

Думая сегодня о судьбе Николая Розовайкина, я все больше и больше убеждаюсь: да сколько сегодня зависит от нас самих! Говорят, что с возрастом привыкают ко всему. Но, наверное, и причина многих наших неурядиц заключалась именно в том, что ко многому привыкли, на многое закрывали глаза, со многим мирились. Еще не начав борьбу, уже уставали от борьбы, еще не состарившись — уже становились маленькими старичками. Уходили в пьянство и наркотики, вдобывание шмоток и в мечту об автомобиле. Только бы ни во что не вмешиваться, только ни о чем не спорить.

Сегодня я уверен: именно такие ребята, как Николай, должны быть примером для каждого думающего, подчеркиваю, думающего молодого человека. Мы многое видим, на многое обращаем внимание, но как часто нам кажется: всякие жизненные нелепости — не нашего ума дело. Без нас разберутся, исправят, отремонтируют. Мы же — только потребители. И вещей, и ценностей, и идей.

Хватит! Если не мы, то кто же?

Олег, 19 лет, Свердловск

— Я вам звоню из Новосибирска. Меня зовут Саша, студент, 19 лет.

— Слушаю тебя.

— Я хочу вам сказать, что в нашей жизни очень многое значит умение выделиться.

— Не понял…

— «Встречают по одежке, а провожают по уму» — очень правильно замечено!.. Вот смотрите, мы за день сталкиваемся с огромным количеством людей: на улице, в институте, на работе. Все эти люди как раз и «встречают» нас. Оценивают, да? Так что если человек отлично одет, к тому же не глуп, то он завоюет симпатии и «встречающих» и «провожающих».

— Но ведь «отлично одет» — это еще не значит, что он одет в фирму.

— Это для вас «не значит». Для людей, которым за тридцать. Молодежь же в большинстве случаев «встречает» по фирменной одежде, а уж провожает по знаниям в нескольких областях.

— Саша, это, может, нескромный вопрос, но где ты берешь деньги на «фирму»?

— Вы знаете, деньги родители дают. Один раз продал кассету. У меня старший брат, я у него еще иногда беру, он работает. Но я летом прошлым работал, я постарался отдать, что брал.

— А другие работали?

— Я как-то не интересовался.

Мне 18 лет. Помогать фарцовщикам я начала полтора года назад. Мотивы — желание иметь деньги и выделяться внешне из серой толпы. У меня очень сильно рос интерес ко взрослой жизни. У меня нет дружеского контакта со сверстниками, зато прекрасные отношения со взрослыми. Я живу не одной жизнью. Дома, в семье, я ребенок без хлопот, у меня все хорошо, моих знакомых родители не знают. В институте, где я учусь, я исполнительная девушка, общественница. Но все это я с удовольствием сбрасываю, когда ухожу с друзьями, где ценится мое умение добывать деньги, выгодно сбываю товар. Мне недавно сказали, что я опередила время.

Через парулет я выйду замуж. Надо заранее подумать о жилье. Для этого опять же нужны деньги. У родителей брать не хочу. Они тоже должны жить полной жизнью.

Л., Иркутск