Астраханское ханство

Глава II Возникновение Астраханского ханства[33]

Социально-экономические, этнокультурные и политические причины распада некогда единой державы — улуса Джучи и образования новых государств довольно подробно освещены в ряде работ отечественных и зарубежных авторов[34] и не составляют предмет нашего рассмотрения. По словам Ю. Е. Варваровского, «политический распад Улуса Джучи не зависел даже от составляющих его субъектов, поскольку причины рассматриваемой децентрализации не представляли самостоятельного начала, они являлись следствием гипертрофизации отдельных факторов, органически присутствующих уже в самом становлении данного политического образования. Именно поэтому, „запрограммированные46 еще в ходе событий 60-70-х годов XIV века, контуры Казанского, Крымского, Астраханского ханств, Большой и Ногайской Орды, в первой половине XV столетия становятся устойчивыми границами“ [Варваровский 1994: 22].

По словам отечественного исследователя истории Золотой Орды М. Г. Сафаргалиева, вопрос об образовании Астраханского ханства „долгое время в нашей исторической литературе оставался неясным ввиду недостатка источников“ [Сафаргалиев 1996: 512]. Эти слова были написаны ученым почти 40 лет назад. Однако и поныне ситуация практически не изменилась: ранняя история Астраханского ханства продолжает оставаться изученной очень плохо. Не выяснена дата основания ханства, до конца неизвестна конкретная хронология правления ханов, не изучен внутриполитический строй Астраханского государства и особенности его внешней политики. Работы, посвященные ранней истории Астраханского ханства, по существу, отсутствуют. Можно назвать лишь работу М. Г. Сафаргалиева, опубликованную в 1952 г. [Сафаргалиев 1952], однако она уже не отвечает современному уровню наших знаний об истории этого государственного образования[35].

Такая ситуация делает изучение истории Астраханского государства весьма актуальным. Обратимся к одному из аспектов этой истории: вопросу о времени возникновения ханства.

К 831 г. х. (1427-28 г.) относил астраханские монеты Кучук-Мухаммеда А. К. Марков [Марков 1896: 530], однако М. Г. Сафаргалиев предположил, что А. К. Марков имел на руках дефектные экземпляры, так как Кучук-Мухаммед упоминается в источниках только с 834 г. х. (1430-31 г.) [Сафаргалиев 1996: 488]. Во всяком случае, в 1437 г., во время войны с Улуг-Мухаммедом, Кучук-Мухаммед двинулся на запад из района Астрахани, где он, судя по монетам, возможно, пребывал с 1433 г. [Сафаргалиев 1996: 488; Марков 1896: 502–503, 530; Флоря 2001: 182].

Кучук-Мухаммед, хан Большой Орды, был внуком Тимур-Кутлука (сыном его сына Тимура). Астрахань как часть Большой Орды принадлежала ему до его смерти в 1459 г. [Сафаргалиев 1952: 34; Лэн-Пуль 1899: 193][36].

Пожалуй, первым обратился к специальному изучению истории государства в Астрахани Г. Ховорс. „Среди осколков Золотой Орды Астраханское ханство имело все права, чтобы считаться законным наследником ее древнего могущества. В действительности это и была Золотая Орда со значительно уменьшенной территорией[37], ограниченная современными (Ховорсу. — И.З.) Астраханской и Кавказской губерниями, но она была под властью князей того же рода и, очевидно, поддерживала управление каспийской торговлей и в значительной степени сохраняла вассальную зависимость ногаев. Вполне возможно, что после смерти Кучук Мухаммеда два его сына… Махмуд хан и Ахмед хан в какой-то мере разделили Орду между собой, и частью Махмуд хана оказалась нижняя Волга“ [Howorth 1880: 349]. Почти вся последующая научная (и ненаучная) литература, касающаяся Астраханского ханства, являлась, по сути, развитием (или повторением) этих положений британского востоковеда.

М. Г. Сафаргалиев в одной из своих статей называл именно 1459 год датой основания ханства [Сафаргалиев 1952: 34] (см. также [Фахрутдинов 1992: № 25(36)]), однако в более поздней работе, используя новые источники, назвал 1459 г. началом политического кризиса, который привел к отпадению Астрахани от Большой Орды, а дату основания ханства отнес к 1466 г. [Сафаргалиев 1996: 510, 512]. Заметим, что у М. Г. Сафаргалиева были предшественники: 1466 г. (871 г. х.) как дату основания ханства привел в статье „Астрахань“ в турецкой „Энциклопедии ислама“ Р. Р. Арат. Он считал основателем государства сына Махмуда, Касима, который правил до 1490 г., после чего престол (до 1504 г.) занимал его брат Абд ал-Керим [Arat 1940: 680]. Имя Касима как основателя ханства и дата 1466 г. прочно вошли и в другие (в том числе обобщающие и справочные) издания [Hofman 1969а: 290; Yapp 1970: 500; Huttenbach 1974: 34; Rorlich 1986: 20, 23; Rorlich 1992: 276] (cp. [Мухамедьяров 2002: 157]).

И. Б. Греков считал, что к 1466 г. относится попытка Мехмеда II наладить отношения с Астраханью, из чего можно заключить, что, по мнению исследователя, Астрахань в это время представляла собой вполне самостоятельную силу на международной арене [Греков 1963: 152]. Так же считает и А. А. Горский: конфликт племянника Ахмеда Касима с дядей в 1476 г. он расценивает как попытку поставить самостоятельного астраханского хана в зависимость от хана возрождаемой Золотой Орды, тогда как время образования независимой Астрахани относит, видимо, к более раннему времени [Горский 1997: 25, и примеч. 34; 2000: 161].

Более определенно высказывался Л. Е. Вереин: он относил к 1459–1460 гг. начало существования независимого Астраханского ханства, первым ханом которого был Махмуд, а после его смерти в 1461 г. — его сын [Вереин 1958: 11]. В первом томе Советской исторической энциклопедии начало независимости Астрахани связывалось с Хаджи-Черкесом (вторая половина XIV в.), а окончательное обособление и образование ханства относились к 1459–1460 гг. Первым ханом в новом государстве назывался Махмуд [СИЭ 1961: стб. 908]. Те же годы называли А. В. Воробьев [Воробьев 1972: 10], Л. С. Семенов [Семенов 1980: 43], Д. М. Макаров [Макаров 1981: 5], С. Х. Алишев [Алишев 1995а: 239; Алишев 1995: 154] и Ю. А. Макаренко [Макаренко 1997: 15]. В литературе можно встретить и менее конкретные даты. Например, В. О. Ключевский писал, что в XV в. Золотая Орда уже распадалась и окончательно разрушилась в начале XVI в. Именно из ее развалин „образовались новые татарские гнезда“, в том числе и „царства Казанское и Астраханское“ [Ключевский 1957: 208]. А. Штылько считал, что Астрахань сделалась „резиденцией ханов вновь образовавшейся Астраханской Орды“ в XIV в. [Штылько 1898: 2] (см. также [Нейдгардт 1862: 115]), а П. П. Иванов писал, что Астраханское ханство образовалось к середине XV в.; родоначальником астраханской династии он считал Уруса [Иванов 1958: 16, 35]. „В 30-х годах XV в., — считает В. А. Кучкин, — от нее (Золотой Орды.—И.З.) отделяются Среднее Поволжье, Крым, Астрахань. <…> Преемницей Золотой Орды с 30-х годов XV в. стала Большая Орда, ханам которой вынуждены были по-прежнему подчиняться и платить дань русские князья“ [Кучкин 1991: 26–27]. Авторы „Очерков истории Ставропольского края“ считали, что в первой половине XV в., когда „от Золотой Орды отпали Крым и Булгары, там образовались Крымское и Казанское ханства. В Нижнем Поволжье возникло Астраханское ханство“ [Очерки 1986: 113]. Е. В. Шнайдштейн относит возникновение самостоятельного государства в Астрахани ко времени после походов Тимура [Шнайдштейн 1996: 142]. Турецкий историк М. Кафалы связывал происхождение Астраханского ханства с потомками Тимур-Кутлука, в особенности с сыном Кучук-Мухаммеда Ахмедом [Kafali 1976: 31–32]. В комментариях к „Фрагментам“ Михалона Литвина М. А. Усманов писал, что Астраханское ханство выделилось из состава Золотой Орды в XIV в.; окончательно обособилось около 1459–1460 гг.; первым правителем был Махмуд [Литвин 1994: 108]. Некоторые историки не называют точных дат возникновения ханства, однако даже из такого изложения можно сделать вывод о том, что, по их мнению, возникло оно в XV в. [Федоров-Давыдов 1974: 211], во второй его половине (например, [Halperin 1985: 29]), 30-70-х годах [Кляшторный, Султанов 2000: 218] или даже в конце столетия [Арзютов 1930: 10].

В статье, посвященной Астрахани, в первом издании Энциклопедии ислама В. В. Бартольд писал о появлении в Астрахани новой правящей династии после падения Золотой Орды, не называя точной даты появления нового политического организма на карте Восточной Европы [Бартольд 1965: 336; Barthold 1987: 494]. Польский историк Л. Подгородецкий считал, что Астраханское ханство возникло в 1450–1464 гг. [Podhorodecki 1987: 104].

Б.-А. Б. Кочекаев предлагал считать в качестве даты основания ханства 50-е годы XV в., „когда после смерти хана Большой Орды Кучук-Мухаммеда его дети разделили улусы, и Махмуду досталась Астрахань“ [Кочекаев 1988: 61]. И. В. Иванов и И. Б. Васильев полагают, Что ханство возникло в 1450–1460 гг. [Иванов, Васильев 1995: 175], а Л. Ш. Арсланов и В. М. Викторин писали о том, что столицей Астраханского ханства город стал в середине XV в. [Арсланов, Викторин 1995: 338]. Р. Джуманов считал датой образования ханства 1465 год [Джуманов 1993], этот же год называет и С. Ф. Фаизов: согласно точке зрения этого автора, первым астраханским ханом был Махмуд [Фаизов 1999: 19].

Ш. Марджани относил начало правления хана Касима (сына Махмуда) в Астрахани к 870 г. х. (1465-66 г.) [Марджани 1885: 134]. У М. М. Рамзи, следовавшего Ш. Марджани, видимо ошибочно, указан 880 г. х. [Рамзи 1908: 5][38].

Г. Газиз (Г. С. Губайдуллин), не называя года основания ханства, писал: „Когда Золотая Орда стала слабеть, ее вассал — эмир города образовал Астраханское ханство. После взятия турками Босфора город полностью перешел во владение вассала Турции — Крымского ханства“ [Газиз 1994: 89]. Из этого утверждения можно сделать вывод о том, что Г. Газиз (вообще мало внятный в своих исторических выкладках) относил основание ханства ко времени до 1453 г.

Один из первых историков Золотой Орды, Й. фон Хаммер-Пургшталль, считал первым астраханским ханом Ягмурчи, зятя Кучук-Му-хаммеда [Hammer 1840: 409][39]. Б. Шпулер писал об образовании в Астрахани „татарской династии ногайских князей, ответвившихся от татарского хана Кучук Мехмеда“ в 871 г. х. (1466 г.) [Spuler 1960: 721], хотя в своей ранней работе не был столь категоричен [Spuler 1940: 365]. О времени около 1466 г. как дате основания „ничтожного астраханского ханства“, последнего владения дома Орды, писал С. Лэн-Пуль [Лэн-Пуль 1899: 190]. Эту же точку зрения поддерживает и Лео де Хэртог [Hartog 1996: 152]. К 1466 г. относили основание нового ханства и турецкие историки А. Н. Курат, С. К. Сефероглу и А. Мюдеррисоглу, Й. Озтуна, а также М. Сарай [Kurat 1972: 274; Seferoglu, Mtiderrisoglu 1986: 118; Oztuna 1989: 553; Saray 1994: 269]. В литературе об Астрахани встречается утверждение, что ханство возникло в 1495 г. (например, в исторической справке, приложенной к карте Астраханской области, изданной в Москве в 1997 г. Военно-топографическим управлением Генерального штаба). Авторы „Очерков по истории Волгоградского края“ относили образование Астраханского ханства ко времени после гибели хана Ахмеда (1481 г.): „Золотая Орда теперь превратилась в обыкновенное Астраханское ханство, которое вплоть до ликвидации его Иваном IV находилось в зависимости от Крымского и Казанского ханства“ [Очерки 1974: 35][40]. В Большой советской энциклопедии выделение Астраханского „царства“ из Золотой Орды относилось к концу XV в. [Астраханское 1926: стб. 658].

Особой оригинальностью отличается точка зрения К. Даниярова. Приводим ее для полноты картины. Астраханское ханство со столицей „Хажы-Тархан“ (в казахском произношении) возникло в 1459–1460 гг. „на территории современной Калмыкии“. В конце XV в. оно попало в зависимость от Крымского ханства. „В 1634 г., — пишет автор, — в Астраханское ханство стали стекаться ногаи с восточного берега Едиля (Волги) из-за внезапного вторжения туда калмыков, в связи с чем население Астраханского ханства значительно увеличилось“. Перестало же существовать ханство „в течение нескольких лет“. „Последним ханом был Жанбыршы-хан“ [Данияров 1999: 201]. Что это был за хан, автор не поясняет. Мне Джучид с таким именем неизвестен (если только это не неправильное прочтение имени Ямгурчи). Как видно, К. Данияров считал, что Астраханское ханство существовало и в XVII в.

Наконец, необходимо привести мнение В. Л. Егорова, который писал, что ханство образовалось в начале XVI в., после разгрома Большой Орды Крымским ханством (1502 г.) [Егоров 1994: 130]. Эта совершенно справедливая точка зрения, к сожалению, никак не была аргументирована. Несмотря на это, утверждение В. Л. Егорова без изменений было повторено в энциклопедическом словаре „История Отечества“ [История Отечества 1999: 116] и скорее всего послужило источником для комментариев И. В. Кучумова и Ф. А. Шакуровой к переизданию „Топографии Оренбургской губернии“ П. И. Рычкова [Рычков 1999: 295], в которых начало XVI в. также фигурирует как время образования ханства. Одновременно подобные выводы (тоже без аргументации) стали появляться и в западных работах по истории России [Martin 1995: 204, 303, 322].

Мнение об образовании Астраханского государства именно после разгрома Большой Орды высказывалось впервые еще в начале XX в., однако, к сожалению, эта точка зрения осталась почти незамеченной. Видный татарский историк Г. Ахмеров в работе „История Казани“ (Казань, 1910) относил возникновение ханства именно к этому периоду, когда после победы Менгли-Гирея „часть ордынских татар присоединилась к Казани, а другая часть образовала отдельное небольшое ханство со столицей в Астрахани, которое по значимости и силе намного уступало Казани“. Правда, Г. Ахмеров относил этот разгром Большой Орды к концу XV в., а ханство считал созданным ногаями, посадившими в городе своего хана [Ахмеров 1998: 72–73, 75, 76]. Г. В. Вернадский писал, что к середине XV в. Золотая Орда была разделена на три отдельных государства — Казанское и Крымское ханства и Большую Орду. Астрахань как самостоятельный политический организм он не упоминал [Вернадский 1997: 8].

Разброс во мнениях довольно значителен. Пожалуй, только точка зрения М. Г. Сафаргалиева подкреплена ссылками на источники, прочие же утверждения голословны.

Попробуем заново проанализировать источники по ранней истории Астраханского ханства.

На всем протяжении второй половины XV в. Астрахань как самостоятельное государство (царство, ханство) ни в одном из известных мне источников не упоминается.

В сочинении Масуда бен Османа Кухистани „Тарих-и Абу-л-Хайр-хани“ описывается сражение основателя государства кочевых узбеков Шибанида Абу-л-Хайра с некими ханами Ахмедом и Махмудом, „которые были из падишахов потомства Джучи“ и, „подняв знамя мятежа и бунта, встали на путь непокорности и непослушания…“ Абу-л-Хайру[41] [Ибрагимов 1958: 93]. Абу-л-Хайр „направил поводья решимости в сторону“ братьев [Ибрагимов 1958: 94], выступив против внушительной коалиции (союза Махмуда и Ахмеда, их отца Кучук-Мухаммеда и братьев Джавак-султана и Башйак-султана), и в сражении в местности Аикри-Туб[42] одержал победу (по Масуду Кухистани, благодаря силе волшебного камня яда, поднялись ужасные ураган и буря, обратившие боевые порядки братьев в бегство).

По сообщению Масуда Кухистани, Абу-л-Хайр Убайдаллах захватил ставку братьев Орда-Базар, располагавшуюся в местности, где ранее была ставка Бату. Отождествление этого места с реальным географическим пунктом затруднительно, однако некоторые предположения сделать все же можно. По мнению А. А. Семенова [Семенов 1954: 25], Икри-Туб находился где-то в присырдарьинских степях. Без особого сомнения можно сопоставить вторую часть топонима с тюркским туб/туп — „дно, основа, подошва, основание, начало“[43]. Битва происходила около какой-то реки, поскольку при описании подвигов бахадуров Абу-л-Хайра несколько раз упоминается, что они переправлялись по воде [Ибрагимов 1958: 94]. Большой рекой во владениях Ахмеда и Махмуда в то время мог быть Яик. Именно на Яике и находился скорее всего Ордубазар. У Масуда Кухистани Абу-л-Хайр после битвы „направился в сторону орды августейшей в Ордубазар, который был столицей Дешт-и-Кыпчака и славой султанов света, вошел в обладание наместников двора хана, убежища мира“ [Ибрагимов 1958: 94]. О Хаджи-Тархане как ставке Кучук-Мухаммеда и его сыновей не упоминается, тем не менее Б. А. Ахмедов предполагает, что братья после поражения бежали именно туда, укрывшись за стенами города [Ахмедов 1965: 51]. По мнению П. П. Иванова, Ахмед и Махмуд, „оставшиеся непобежденными“, были наиболее упорными из противников Абу-л-Хайра [Иванов 1958: 36].

Согласно информации Курбангали Халидова[44] о происхождении кара-ногаев, в репертуаре казахских, ногайских и казанско-татарских певцов была песня о раздоре между ханами Улуг-Мухаммедом и Кучук-Мухаммедом. Как свидетельствует песня, третий сын основателя Казанского ханства Улуг-Мухаммеда, Якуб, после смерти отца ушел из Казани вниз по Волге и жил в Астрахани и ее окрестностях. Ушедшие с Якубом стали именоваться „кара-ногай“ [Халидов 1910: 183]. Как осторожно предположил А. Б. Булатов, возможно, известный ныне в составе кара-ногаев род „казан увылы уругы“ (т. е. „род сына Казана“) восходит к ногаям Якуба [Булатов 1974: 189; Мухамедьяров 2002: 158][45]. Ни подтвердить, ни опровергнуть данные об уходе Якуба в Астрахань после смерти отца мы не можем. Согласно русским источникам, один из сыновей Улуг-Мухаммеда, Махмутек, убил отца и брата Юсуфа, а двое других братьев — Касим и Якуб — бежали от него в „Черкасскую землю“ и, видимо, оттуда осенью 1446 г. прибыли в Московское государство. Поскольку, по сообщениям русских летописей, убийство казанского правителя „Либея“ (и, возможно, Улуг-Мухаммеда) Махмутеком произошло осенью 1445 г., то пребывание братьев в „Черкасской земле“ можно ограничить временем около года (между осенью 1445 и осенью 1446 г.). Связь Улуг-Мухаммеда и его сыновей с Северным Кавказом была довольно тесной: хан и Махмутек весной 1445 г. одновременно с походом на Русь „послали в Черкасы по люди“, к ним пришли 2000 казаков (см. [Зимин 1991: 103; Исхаков 2001: 117]).

В конце 40-х или начале 50-х годов Касим получает во владение Городок Мещерский, который по его имени стал вскоре называться Касимовом, о судьбе же Якуба ничего не известно: после зимы 1452 г., когда он вместе с сыном великого князя Василия Иваном ходил на кокшаров (жителей устюжской волости вдоль р. Кокшенга), о нем в русских источниках вообще не упоминается [Вельяминов-Зернов 1863: 3-26; Зимин 1991: 149][46]. Если отъезд Якуба и Касима действительно имел место после смерти их отца, т. е. после лета 1445 г., то Якуб мог быть в Астрахани именно в промежуток времени между отъездом из Казани, где стал править Махмутек, и прибытием в Московское великое княжество осенью 1446 г. Не исключено, что братья побывали в городе на пути в „Черкасскую землю“. Однако вероятно также и то, что Якуб мог попасть в Астрахань уже после отъезда в Москву: поскольку Городок достался его брату, Якуб мог уехать искать счастья в Астрахань.

После смерти отца сыновья Кучук-Мухаммеда, Ахмед и Махмуд, начали борьбу за власть. До 1465 г. русские летописи не упоминают об Ахмеде как о хане Большой Орды, в то же время Махмуд в качестве хана Большой Орды упомянут в 1465 г., когда, идя походом на Русь, был разбит Хаджи-Гиреем. Неудача Махмуда, видимо, позволила Ахмеду перехватить инициативу и захватить власть в Большой Орде. Махмуд же, по мнению М. Г. Сафаргалиева, удалился в Астрахань и положил начало самостоятельности нового политического объединения — Астраханского ханства [Сафаргалиев 1996: 511–513] (см. также [Фахрутдинов 1992: № 25(36)]). По Длугошу, Хаджи-Гирей в 1465 г. разбил Кучук-Мухаммеда, владения которого находились за Волгой [Флоря 2001: 184].

В нашем распоряжении есть один важный источник, который частично помогает при анализе сложившейся в то время ситуации. Это письмо Махмуда османскому султану Мехмеду II от 10 апреля 1466 г. [Kurat 1940: 37–45] с упоминанием „важных дел“, помешавших Махмуду прислать своих людей султану ранее [Kurat 1940: 38–39; Султанов 1978: 240–241]. По М. Г. Сафаргалиеву (а также Р. Фахрутдинову), письмо Махмуда — свидетельство существования в это время независимого Астраханского ханства, но эта точка зрения не подкреплена доказательствами. Аргументация М. Г. Сафаргалиева представляется „неубедительной“ и А. П. Григорьеву [Григорьев 1987: 54]. В выходных данных письма Махмуда Астрахань не упоминается: „Orduy-u muazzam Ezoglu (Azigli, Izoglu) ozen y(a)kasinda irdi“ — „когда Великая Орда (т. е. Большая Орда русских источников) была на берегу Эзоглу Узеня“ [Kurat 1940: 170, 38–39; Султанов 1978: 240–241].

Название „Ozen/Uzen“ отождествлялось А. Н. Куратом с реками Малым или Большим Узенем, расположенными в междуречье Волги и Урала, а эпитет (?) Ezoglu/Azigh, даже при условии правильного прочтения, остается непонятым [Kurat 1940: 42]. К такому же выводу склонялся и С. Е. Малов: „Место написания этого документа трудно определить — Узуглы (Азуглы), хотя оно и находится на берегу известной реки Узен“ [Малов 1953: 189]. Возможно, что именем собственным в данном сочетании является не узен (слово, которое и переводится как река), а определение azikli (щедрый). Таким образом, всю фразу можно было бы перевести как „на берегу реки Азуглы/Узуглы“. Что это за река, правда, тоже неясно[47]. Сочетания подобного типа (определение и второе составляющее — узень) часто встречаются в тюркской гидронимии, в том числе и фольклорной (например, Алтын-Узень, Золотая река [Семенов 1895: 477]).

Иную реконструкцию событий предлагает А. П. Григорьев. В конце августа — конце сентября 1465 г. Хаджи-Гирей разбил не Махмуда, а Ахмеда. По сообщению русских летописей, летом 1465 г. Ахмед где-то на Дону готовил вторжение в русские земли. Именно здесь он и подвергся нападению Хаджи-Гирея. „Возможно, крымский хан действовал в союзе с турецким султаном. Во всяком случае, письмо… Махмуда… Мехмеду II от 10 апреля 1466 г. воспринимается как ответ на предложение дружбы с турецкой стороны. Наверное, после поражения Ахмата от крымцев Махмуду удалось в очередной раз свергнуть брата с престола и на какое-то время овладеть главной ставкой, о чем неопровержимо свидетельствуют и выходные данные его письма…“ [Григорьев 1987: 53].

От двух братьев сохранились монеты без указания даты их чеканки, выбитые в Хаджи-Тархане [Савельев 1865: 325, табл. X, рис. 146; Марков 1896: 531–532, № 24, 25, 27 (с другой тамгой), 43]. Сохранились монеты Махмуда, выбитые без обозначения дат в Орду Базаре, Крым ал-Мансуре, Бек Базаре, Укеке и Булгаре, а также монеты Ахмеда, лишенные дат, с местом чеканки — Тимур Бек Базар [Марков 1896: 531, № 21–23, 28–35; 532, № 41, 42]. Таким образом, в Астрахани, как и в других городах Дешта, после смерти Кучук-Мухаммеда в разное время правили оба брата: и Махмуд, и Ахмед. Обозначение места чеканки не является доказательством образования нового политического организма, а свидетельствует лишь о подчинении данного города хану или о пребывании ставки хана именно в этом месте в данный момент. Говорить же о том, что сразу после 1459 г. было положено начало независимой астраханской династии, основателем которой был Махмуд, нельзя: в противном случае пришлось бы считать все упомянутые города чеканки монет столь же независимыми владениями.

Более того, в некоторых источниках астраханским ханом назван не Махмуд, а Ахмед: в „Бабур-наме“ в повествовании о тимуридском султане Хусайн-мирзе, правившем в Герате с 1469 по 1506 г., говорится, что он „в дни казачества“ отдал свою сестру Бади ал-Джамал Бадке-биким замуж за Ахмеда, „хана Хаджи-тарханского“ [Бабур-наме 1958: 189–190][48]. Бадке-биким была старше Хусайн-мирзы, который родился в 1438 г., следовательно, женой Ахмеда она могла стать в 50-х годах XV в. У Ахмеда было двое сыновей от сестры Хусайн-мирзы, которые, „придя в Герат… долгое время служили Мирзе“, т. е. своему дяде [Бабур-наме 1958: 190]. Для одного из них, Бахадур-султана, Алишер Навои сочинил так называемое „Саки-наме“ [Togan 1946: 371], т. е. „Книгу виночерпия“. Видимо, это свидетельство Бабура относится к тому времени, когда Астрахань была резиденцией Ахмеда.

Афанасий Никитин, проезжавший Астрахань летом 1468 г. (а не в 1466 г., как пишет М. Г. Сафаргалиев, — см. [Семенов 1980: 42])[49], упоминает царя (может быть, Махмуда), а также „Кайсым салтана“, т. е. царевича (но никак не хана) Касима, сына Махмуда [Хожедние 1986: 5–6]. Однако Никитин нигде не называет этого царя (хана) астраханским. Выражение „своя орда“ („царь послал за нами всю свою орду“), приводимое М. Г. Сафаргалиевым в качестве доказательства независимости Астрахани в то время, следует истолковать как обозначение воинского отряда, кинувшегося догонять тверского купца и ширванского посла Хасан-бека. Из сообщения Афанасия Никитина вытекает лишь то, что летом 1468 г. ставкой хана Большой Орды Махмуда была Астрахань (как за два года до этого ею были берега Азуглы Узеня) и жил он там вместе с сыном — царевичем Касимом[50].

Сколько лет и когда именно Махмуд был ханом, неизвестно, мы не знаем и года его смерти. Можно предположить, учитывая выходные данные письма Махмуда Мехмеду II и сообщение Никитина, что он наверняка правил в 1466–1468 гг. (возможно, с перерывами). Утверждение Л. Е. Вереина, что Касим (Хасим, как называет его Л. Е. Вереин) стал „астраханским ханом“ в 1461 г. после Махмуда, не подтверждено ссылками на источники и является, как вытекает из изложенного, бездоказательным [Вереин 1958: 11]. Бесспорно, однако, то, что Астрахань впоследствии считалась уделом его детей; крымские ханы, например, называли астраханских „Махмудовыми детьми“ [РИО 1895: 196, 206–207].

Амброджо Контарини, прибывший в Астрахань 30 апреля 1476 г., уже не упоминает о Махмуде. „Город Астрахань, — пишет Контарини, — принадлежит трем братьям; они сыновья родного брата главного хана, правящего в настоящее время татарами, которые живут в степях Черкесии и около Таны (т. е. сыновья Махмуда. — И.З.). Летом из-за жары они уходят к пределам России в поисках прохлады и травы. Зимой эти три брата проводят несколько месяцев в Астрахани, но летом они поступают так же, как и остальные татары.

Город невелик и расположен на реке Волге; домов там мало, и они глинобитные, но город защищен низкой каменной стеной; видно, что совсем недавно в нем еще были хорошие здания“ [Барбаро и Контарини 1971: 220].

В Астрахани Амброджо Контарини был задержан татарами, которые объявили его рабом их правителя, „потому что франки (т. е. венецианцы. — И.З.) его враги“. Контарини даже хотели продать на базаре, однако он избежал этой участи, был вскоре отпущен и покинул город 10 августа [Барбаро и Контарини 1971: 219]. Реакция астраханского правителя становится понятной, если предположить, что татары выступали в союзе с турками, менее чем за год до этого захватившими генуэзскую Кафу и находившимися в состоянии войны с Венецией (1463–1479) [Zaitsev 1999: 256].

Контарини называет правителем Астрахани хана Касима; он был старшим из трех братьев — сыновей Махмуда [Барбаро и Контарини 1971: 220]. Учитывая, что Махмуд как „царь ординский“[51] последний раз упоминается русскими источниками в документе, датируемом мартом 1475 г. [РИО 1884: 10], можно предположить, что умер он между мартом 1475 г. и апрелем 1476 г.[52] Касим в это время находился в состоянии войны с Ахмедом. „Касим считал, что он сам должен быть главным ханом, так как таковым был его отец, раньше правивший Ордой, и потому между ними шла большая война“ [Барбаро и Контарини 1971: 221]. Скорее всего Ахмед в это время действительно не контролировал Астрахань. Во всяком случае, в выходных данных его письма Мехмеду II от 881 г. х. (26 апреля 1476 — 14 апреля 1477 г.) указание на место написания вообще отсутствует [Halasi Кип 1942: 151–154; Halasi Кип 1949: 633–637; Зайцев 1999: 8–9, 15; Zaitsev 1999: 253].

Видимо, Касим какое-то время действительно правил городом самостоятельно, но и этот факт не может служить доказательством образования Астраханского ханства, а является лишь свидетельством неурядиц в Орде и борьбы за главный престол. Контарини не говорит о самостоятельности Астрахани от основного юрта: смысл его свидетельств сводится к тому, что сыновья Махмуда владели, видимо, лишь самим городом, получая с него большую часть доходов, несколько зимних месяцев проводили в городе, все остальное время кочуя вне его пределов. Сам термин „главный хан“, употребляемый А. Контарини по отношению к Ахмеду, говорит о том, что Касим находился по отношению к своему дяде в зависимом положении. Интересно, что один из первых историков Астраханского ханства, П. И. Рычков, в отличие от позднейших исследователей, приводя свидетельство А. Контарини, считал Астрахань не самостоятельным владением, а уделом. Во времена А. Контарини, писал историк, „в городе Астрахане особые были правители из родственников хана“ [Рычков 1774: 45].

Контарини упоминает и посла Касима в Москву к великому князю. Имя посла Контарини передает как Анхиоли (Anchioli) [Барбаро и Контарини 1971: 198, 221]. Л. С. Семенов предположил, что Контарини принял за имя посла само его звание — элъчи-ялу, а вызвано это посольство было конфликтом племянника с дядей и поисками союзника в этой борьбе. „У нас есть основания усомниться в том, — пишет Л. С. Семенов, — что посольства из Астрахани носили в эти годы регулярный характер. Русские летописи вообще не сообщают о послах астраханского хана…“ [Семенов 1980: 13]. Предположение Л. С. Семенова не лишено смысла, ибо, по свидетельству А.Контарини, московского посла Марка Россо, с которым он прибыл в Астрахань, приняли там „как друга“, т. е. как будто бы представителя союзника [Барбаро и Контарини 1971: 217]. Ф. Конечны, основываясь на свидетельстве А. Контарини, относил это посольство к 1487 г. (sic!) и считал, что его целью было получение хараджа [Koneczny 1927: 161], о чем А. Контарини не пишет[53].

О том, что конфликт между Ахмедом и Касимом действительно имел место, мы узнаем и из восточных источников. В „Таварих-и гузида — Нусрат-наме“, сочинении, написанном на тюркском языке и законченном в 1504 г., а также в „Фатх-наме“ Шади и „Шайбани-наме“ Бинаи, сочинениях, зависящих от „Таварих…“, изложена история преследований сына Абу-л-Хайра — Шайх-Хайдара со стороны коалиции хана Сайид-Ибрахима[54] (Ибака) — сына (или внука) Хаджи-Мухаммеда[55], потомков Тукай-Тимура — Джанибека и Кирая (сыновей Барака) и ногайских мурз — Аббаса (сына или брата Ваккаса бен Нур ад-Дина), Мусы и Ямгурчи (сыновей Ваккаса)[56]. По „Таварих…“ и „Шайбани-наме“, Ахмед с самого начала входил в эту коалицию. Шади в „Фатх-наме“ излагает события иначе: поначалу Ахмеда не было в числе врагов Шайх-Хайдара, Ахмед даже „пособил их делу / на дорогу поднес им много даров…“, и только потом Шайх-Хайдар сразился и с ним [МИКХ 1969: 57, 65].

В 1469 г., согласно „Таварих…“, „Ахмад-хан привел свое войско, и Ибак-хан убил Шайх-Хайдар-хана“ [МИКХ 1969: 20]. По „Шайбани-наме“, Ибак напал на Шайх-Хайдара, приведя с собой войско Ахмеда [МИКХ 1969: 99].

Внуки Абу-л-Хайра во главе с их воспитателем Карачин-бахадуром (Дервиш-Хусейном, сыном кукельташа[57], т. е. молочного брата, Абу-л-Хайра) бежали к Касиму и были поручены „находившемуся там“ мангытскому беку Тимуру (Темиру; внуку Едиге), „эмиру эмиров“ Касима[58]. „В то время, когда Ахмад-хан, Ибак-хан и мангыт Аббас-бек, объединившись, пришли и осадили Касим-хана под Хаджи-Тарханом, Касим-хан, договорившись с Тимур-беком, сказал Карачин-бахадуру: „Возьмите ваших царевичей и отправляйтесь, уповая на Бога“, — и проводил [их] оттуда с почетом и уважением“ [МИКХ 1969: 20; Таварих 1967: л. 96а]. Касим, таким образом, не решился воевать с дядей и его союзниками и не стал упорствовать в защите беглецов, проявив лояльность по отношению к Ахмеду — „главному“ хану Орды. Это особенно хорошо видно из текста поэмы Моллы Шади „Фатх-наме“ [МИКХ 1969: 60–61].

Владение Касима названо в текстах вилайетом, но речь, видимо, опять идет не о ханстве, отдельном от Большой Орды, а о стране в общем[59]. Убеждает в этом и тот факт, что упомянутый в текстах мангытский глава Тимур, брат Дин-Суфи („Тенсобуя“), сын Мансура бен Эдиге и отец царицы Нур-Султан, был беклербеком (или амир ал-умара, т. е. эмиром эмиров) Большой Орды [Хондемир 1955: 273; Howorth 1880: 350; Сыроечковский 1940: 32–33][60]. Это следует из письма главы рода Ширин, кафинского тудуна и крымского беклербека Эминека, османскому султану Мехмеду II от 8-17 октября 1478 г. [Kurat 1940: 107–115, 191–194; Le Khanat 1978: 70–74], а также из письма самого Тимура великому князю Казимиру, в котором беклербек оценивал свое положение в государстве очень высоко: „А мене самого как цара вид“ [Сборник Муханова 1866: 36; Литовская метрика 1910: 357].

Когда 28 апреля 1476 г. секретарь венецианского Сената Джан Баттиста Тревизан вернулся в Венецию после окончания своей дипломатической миссии к хану Ахмеду, его сопровождали два татарских посла — Темир, отправленный самим Ахмедом, и „Брунахо Батыр“, посланный военачальником Ахмеда Темиром [Jorga 1909: 168; Garbacik 1948: 49–50; Пирлинг 1892: 106–107]. Очевидно, что этот военачальник — тот же самый Тимур, который в 1469 г. был беклербеком Касима. В 1480 г. Тимур был с Ахмедом и Касимом на Угре [Временник 1851: 130; РГАДА, ф. 181, oп. 1, ед. хр. 84, л. 52об.; Ischboldin 1963: 83], а после убийства Ахмеда Ибаком и ногайскими мирзами „с Ахмата царевыми детьми и слугами“ бежал в Крым к Менгли-Гирею [Литовская метрика 1910: 340]. Много позже, в 1550 г., ногайский князь Юсуф писал Ивану IV: „Ахмата царя брат наш, Темирь князь, убил братства для з белым князем“, т. е. с московским великим князем [Посольские книги 1995: 308][61].

Хондемир определенно называет Касима (Гасыма) „султаном“, т. е. „царевичем“, не самостоятельным ханом, „который обладал отличием… из всех знаменитых повелителей и султанов Дешта“ [Хондемир 1955: 273]. То обстоятельство, что Касим назван ханом в „Шайба-ни-наме“, „Фатх-наме“ и „Таварих-и гузида — Нусрат-наме“, еще не свидетельствует в пользу того, что Касим действительно правил независимо, как хан. Известны случаи, когда ханом назывался не являвшийся независимым правитель, например Абу-Саид Джанибек [Султанов 1993: 28].

Шахзаде отомстили Ибаку за убитого Шайх-Хайдара, убив младшего брата и сына Ибака: как отмечает автор „Таварих…“, с момента смерти Шайх-Хайдара к этому времени прошло 80 дней; таким образом, внуки Абу-л-Хайра пользовались гостеприимством Касима очень недолго. После этого, безуспешно сразившись с Ахмедом, султаны-Шибаниды ушли в Туркестан — в окрестности Сыгнака и Саурана [МИКХ 1969: 20; Ахмедов 1965: 69; Сафаргалиев 1952: 39].

Враждебность Касима к дяде коренилась во взаимоотношениях Махмуда с Ахмедом, боровшихся за власть над Большой Ордой. О результатах этого конфликта ничего не известно, но уже в 1480 г. Касим, Ахмед и тот самый ногайский мурза Темир, который вместе с Касимом приютил шахзаде Шайх-Хайдара и его брата в 1469 г., принимают участие в военных действиях на Угре [Сафаргалиев 1952: 39; Ischboldin 1963: 83]. В Лихачевском летописце — самом раннем памятнике великокняжеского летописания о событиях 1470–1480 гг., современном им, содержится следующая фраза: „…со царем братаничь его царь Касим, да 6 сынов царевых[62], и бесчисленное множество татар с ними, и колмаки, тогда бо бе той окаянный царь и тех за себе привел“ [Клосс, Назаров 1984: 288–289]. Таким образом, война дяди с племянником была не борьбой двух правителей независимых государств, а обычной династической распрей внутри Большой Орды.

По свидетельству Иосафата Барбаро, на следующий год после убийства Эминека и захвата Солхата и Кафы поход на Астрахань совершил Менгли-Гирей [Барбаро и Контарини 1971: 156; Ischboldin 1963: 83][63]. Городом владел тогда старший сын Ахмеда, Муртаза („Мордасса“, по И. Барбаро). В Шумиловском списке Патриаршей (Никоновской) летописи, а также в Софийской II об этом событии говорится под 6993 г. (1485 г.) с рядом различий, как несущественных, так и серьезных. Муртаза назван „царем Ординским“, а не ханом Астрахани: „Тоя же зимы царь Ординский Муртоза, Ахматов сын, прииде к Мен-Гирею Царю Крымскому, хоте зимовати у него, понеже глад бе велик во Орде. Мен-Гирей же Кримский, поймав его, послал в Кафу, к Турьскому царю, и посла брата своего меншаго на Князев Темирев улус и останок Орды розгонял[64]… Того же лета Ординьский царь Махмут, Ахматов сын, со князем с Темирем иде изгоном на Мин-Гирея царя и брата своего отнем у него Муртозу, Ахматова сына; сам же Мин-Гирей з бою тайно утече ис своей рати, той же Махмут приведе Муртозу и посади на царстве. Мен-Гирей же посла к Турскому; Турской же силы ему посла и к Нагаем посла, велел им Орду воевати“[65] [ПСРЛ 1901: 217; ПСРЛ 1853: 236–237]. Беклербеком Большой Орды по-прежнему был все тот же Тимур, а Астрахань, по-видимому, все еще составляла часть Большой Орды[66].

Вероятно, именно об этом походе крымского хана писал впоследствии Эвлия Челеби. Согласно османскому путешественнику и писателю, Менгли-Гирей взял с собой в поход 3000 воинов из племени бузудук (адыгское племя бжедуг), которые после захвата ханом Астрахани были поселены „под горой Обур в стране черкесов“ [Эвлия 1983: 52].

В „Ассеб о-ссейяр“ Сейид-Мухаммеда Ризы и в анонимной краткой истории крымских ханов, изданной во французском переводе М. Казимирского, рассказывается о войне Менгли-Гирея с Сейид-Ахмедом (сыном Ахмеда), ханом „Тахт-эли“, однако это событие не датировано. Согласно названным сочинениям, Муртаза будто бы бежал к Менгли-Гирею под предлогом ссоры с братом, хотя на самом деле желал обмануть крымского хана. Муртаза был принят в Крыму весьма хорошо, однако Менгли-Гирей, узнав о его истинных намерениях, приказал задержать его и заключить под стражу. На помощь брату в Крым двинулся Сейид-Ахмед, разбил Менгли-Гирея, который раненым вынужден был бежать и искать убежища в Кыркоре. Сейид-Ахмед тем временем разграбил Солхат и осадил Кафу. Однако сильную кафинскую крепость ему взять не удалось. Сейид-Ахмед отступил. Между тем крым-цы оправились от неудачи, сын Менгли и его калга Мухаммед-Гирей внезапно напал ночью на Престольное владение[67], когда Сейид-Ахмед находился в ссоре с братьями. Поддержанный войсками подоспевшего отца, Мухаммед-Гирей обратил ногаев в бегство и убил Сейид-Ахмеда (о последнем событии упоминает только Мухаммед Риза [Ассебссейяр 1832: 75–80; Precis 1833: 353–356; Вельяминов-Зернов 1863: Ц2-113, 116]). Видимо, эту же „тахтилийскую“ войну Менгли-Гирея с Сейид-Ахмедом упоминает и автор истории крымских ханов, выдержки из которой были опубликованы А. Негри [Негри 1844: 383][68]. В. В. Вельяминов-Зернов справедливо отождествил сообщения труда Сейид-Мухаммеда Ризы, сочинения анонимного автора, И. Барбаро и летописные сведения [Вельяминов-Зернов 1863: 118–119]. Однако это отождествление оставляет все же много вопросов. Во-первых, не совпадает имя брата Муртазы (Сейид-Ахмед — в крымских источниках и Махмуд — в русских). Это противоречие можно было бы устранить, посчитав, что летописный источник спутал Сейид-Ахмеда с его братом Сейид-Махмудом, что в общем обычно. Во-вторых, удивляет путаница в именах руководителей крымского похода. Предпочтение в этом случае, видимо, следует отдать русской летописи. Калгой Менгли-Гирея тогда был его младший брат, Ямгурчи, который действительно мог возглавлять войска. Мухаммед-Гирей (хотя и появился уже на свет) едва ли достиг тогда возраста полководца[69]. В-третьих, имеется существенное различие между причинами появления Муртазы в Крыму.

Видимо, еще осенью 1485 г. между крымским ханом и Темиром было достигнуто мирное соглашение [Григорьев 1987а: 138]. В 1486 г. Менгли-Гирей пишет турецкому султану Баязиду II: „Что же касается Престольного [владения], то известно, что положение их весьма тяжелое“ [Kurat 1940: 96; Григорьев 1987а: 129].

Дружба Темира с Менгли-Гиреем, видимо, все-таки не сложилась. В том же, 1486 г. Иван III в грамоте русскому послу в Крыму Семену Борисову писал, что, по сведениям русских гонцов, сопровождавших посольство в Крым и перехваченных ордынцами, „Муртоза и Седех-мат цари и Темир князь хотят идти на Менли-Гирея на царя, толко не будет у него турского помочи; а будут деи турки у него, и им деи на него не идти, турков деи блюдутся добре…“ [РИО 1884: 53]. Согласно польским источникам, в конце 1488 г. „перекопские“ (т. е. крымские) и „заволжские“ татары вместе зимовали в Подолии, поджидая „турецкого императора“ и готовясь к нападению [Codex 1894: 347]. Здесь под заволжскими татарами скорее всего понимается какая-то часть ногаев, перешедших на крымскую сторону.

По мнению Б. Ишболдина, после пленения Муртазы Менгли-Ги-реем астраханским ханом стал племянник Муртазы (сын его брата Сейид-Ахмеда) Касай [Ischboldin 1963: 83]. У Сейид-Ахмеда действительно был сын Касим [Лэн-Пуль 1899: табл, к с. 199; Zambaur 1955: taf. S]. Таким образом, Б. Ишболдин, в отличие от М. Г. Сафаргалиева, считал Касима, правившего Астраханью после 1485 г., другим человеком. Г. Ахмеров предполагал, что астраханским ханом мог быть и еще один потомок Ахмеда — Аллаяр (Аувлеяр), отец касимовского и казанского хана Шах-Али (Шейх-Гали, как называл его исследователь). Г. Ахмеров делал этот вывод на основе того, что Шах-Али якобы называется в русских летописях астраханским князем [Ахмеров 1998: 97]. Подтверждения этому в известных мне источниках не содержится: Шах-Али ни разу не упоминался в русских летописях как астраханский князь или царевич, да и сам Шейх-Аувлеяр („Шигавлиар“), действительно попавший в Москву из Астрахани в 1502 г. [Атласи 1993: 271], не называется „астраханским царевичем“. Он, а также его двоюродный брат Юсуф охарактеризованы как „Ахматовы царевы брата-ничи Болшиа орды“ [ПСРЛ 1901: 256]. Возможно, Г. Ахмеров сделал такой вывод на основании мнения, которое приведено Н. М. Карамзиным в „Истории государства Российского“, а затем повторено В. В. Вельяминовым-Зерновым. Н. М. Карамзин действительно называл Шах-Али астраханским царевичем [Карамзин 1817: 77, примеч. 150; Вельяминов-Зернов 1863: 247–248], однако в тексте, на который ссылался историк (грамота Мухаммед-Гирея, доставленная в Москву ханским послом Абд ул-вали шейх-заде, где говорится, что крымские Карачи отказываются присягать в дружбе великому князю, пока на мещерском (касимовском) престоле находится Шах-Али), нет упоминания о том, что Шах-Али имеет какое-либо отношение к Астрахани [РИО 1895: 388].

Согласно М. Г. Сафаргалиеву, после убийства Ахмеда Касим (сын Махмуда), вернувшись в Астрахань, совершает ряд набегов на ногайские улусы. В ответ на это в 1492 г. коалиция ногайских мирз во главе с ханом Ибаком (Сайид-Ибрахим бен Хаджи-Мухаммед) и его братом Мамуком предпринимает поход на город. В письме Ивану III, доставленном в Москву в октябре 1492 г., крымский хан Менгли-Гирей писал: „…из Орды человек наш приехал Шиг Ахмет да Сеит Магмут цари. А натай Муса да Ямгурчей мурза Ивака да Мамука цари учинити идут, в Астарахани были пошли, и как слышевши назад к Тюмени покочевали“ [РИО 1884: 168]. Астрахань не противопоставлена в письме Большой Орде, а выступает как ее часть. Целью похода вряд ли была месть: Муса и Ямгурчи просто хотели заменить сыновей Ахмеда — ханов-соправителей Шейх-Ахмеда и Сейид-Махмуда сибирскими Шибанидами, которых последовательно поддерживали мангыты [Трепав-лов 1997в: 99].

Из письма Менгли-Гирея казанскому хану Мухаммед-Эмину, написанного 10 марта 1491 г., следует, что в Астрахани незадолго до этого был Абд ал-Керим: „А из Старханской, Абдыл Керим в головах, в Намаганском юрте все собрався, против нас стоят“ [РИО 1884: 109] (см. также [Карамзин 1998: 269, примем. 270]). Из этого упоминания становится очевидным, что Астрахань была в то время частью „Намаганского юрта“.

Чтобы понять это место письма Менгли-Гирея, нужно выяснить, что такое „Намаганский юрт“. Это название неоднократно упоминается в документах крымско-московской и ногайско-московской дипломатической переписки. В 1494 г. Шибанид (потомок одного из сыновей Джучи — Шибана) Ибак (Сайид-Ибрахим) писал в Москву великому князю Ивану: „…стоит промеж Ченгысовых царевых детей наш отец Шыбал царь, стоит с твоим юртом в опришнину, и друг и брат был, от тех мест межы нас ту Атамыров[70] да Номаганов юрт ся учинил, а мы ся учинили далече…“ [Посольская книга 1984: 48]. Из этого текста можно сделать вывод, что некий „юрт“, располагавшийся между Московским великим княжеством и государством сибирских Шибанидов, носил имена Туга-Темира и Номагана.

Слово „юрт“ (يورت) как московскими приказными деятелями, так и в тюрко-татарской исторической традиции употреблялось в качестве синонима независимого государства (ханства) [Materiaux 1864: passim; Ivanics 1975-76: 262, 264, 274 (jeg. 36); 1981: 423, 424]. Иногда (см. [Исхаков 1998: 194]) термин прилагался и к княжествам (бейликам), входившим в состав ханства (например, Ширинскому и Мангытскому и Крыму). Поскольку в данном случае речь идет о наследственных Чингизидах, а не о князьях (беях) — Карачи[71], понимать это слово следует в его первом (основном) значении.

Имя „Номаган“ действительно встречается среди Чингизидов. Так, Рашид ад-Дин упоминает сына Кубилай-хана от Чабун-хатун, „Нуму-гана“. Номаган (в „Юань-ши“ его имя употреблено в форме На-му-хань) был послан отцом против мятежного Хайду, схвачен двоюродными братьями и отправлен к правителю улуса Джучи Менгу-Тимуру. Он вернулся домой только после смерти Менгу-Тимура (1280 или 1282 г.), а через год после возвращения скончался (видимо, был убит по приказу Хубилай-каана) [Рашид-ад-Дин 1960: 104, 127, 153–155, 168, 169, 171, 182, 193–194, 206]. Марко Поло упоминает его под именем „Номоган“ [Марко Поло 1956: 212]. Однако понятно, что этот человек едва ли имеет отношение к названию джучидского юрта и Хаджи-Тархану.

В сочинении Абу-л-Гази в разделе, посвященном генеалогии среднеазиатских Аштарханидов, мы на первый взгляд не встречаем ничего похожего. Династия, по Абу-л-Гази, выглядит следующим образом: 1) Чингиз → 2) Джучи → 3) Токай-Тимур → 4) Уз-Тимур → 5) Ибай → 6) Тумган — مفان (выделено мной. — И.З.) → 7) Кутлук-Тимур-оглан → 8) Тимур-Бек-оглан → 9) Тимур-Кутлук → 10) Тимур-Султан → 11) Мухаммед → 12) Джавак → 13) Мангышлак → 14) Яр-Му-хаммед → 15) Джани [Aboul-Ghazi 1871: 179]. В несколько искаженном виде такая родословная представлена также в трудах позднейших историографов, например в „Истории Абулфейз-хана“ Абдуррахман-и Тали [Тали 1959: 13], у Ш. Марджани, М. М. Рамзи и др. [Марджани 1885: 134; Рамзи 1908: 3; Шеджере 1906 — очень искажена]. Эта генеалогия принята в справочной и специальной литературе [Hofman 1969а: 290; Burton 1988: 482]. Среди этих Чингизидов есть уже знакомые нам. Мухаммед — это Кучук-Мухаммед, отец Ахмеда и Махмуда. Джавак (Чувак) — тот самый Джавак-султан, который воевал против Абу-л-Хайра. Как известно, в начальном написании нун и та очень легко спутать: отличие состоит всего лишь в одной точке. Если читать в начале слова нун, то получаем искомого Нумагана (Барон Демезон, переводивший Абу-л-Гази, естественно, не мог предположить подобной конъектуры [Aboul-Ghazi 1874: 188]), т. е. зафиксированного тюркским источником Джучида, имя которого и послужило названием „юрта“. Номаган в данном случае — второе имя или прозвище хана Тимура бен Тимур-Кутлуга, а также его деда Тимур-Мел ика [Тизенгаузен 1941: 106]. Видимо, таким же образом понимал появление Номагана и А. П. Григорьев, ничем, правда, не аргументируя свои построения [Григорьев 1985: 177].

Попробуем разобраться, что же подразумевалось под „Намаганским“ юртом. Очевидно, что вопреки утверждениям Д. Исхакова [Исхаков 1998: 194] это не Астрахань.

Во-первых, Астрахань географически не могла препятствовать контактам Тюмени и ногаев с Москвой (о чем свидетельствует цитированная грамота Ибака).

Во-вторых, в этом убеждает тот факт, что в крымских документах, так или иначе упоминающих Шах-Али (сына Шейх-Аулияра, племянника Ахмеда), он назывался то царевичем Намаганского юрта, то просто ордынским царевичем. Так, например, Бахтияр-мирза в своем послании в Москву (январь 1516 г.) писал: „Мещерский юрт государя моего царев, и яз холоп послышав, что Мещерской юрт Намоганского юрта царевичу дал еси…“ [РИО 1895: 251].

В-третьих, нетрудно заметить, что среди ханов, упомянутых Абу-л-Гази, нет ни одного реально правившего в Астрахани. Мухаммед Юсуф, который в принципе близок к Абу-л-Гази в перечислении Аштарханидов, также не называет в этом списке ни одного хана, правившего Астраханью [Мухаммад Юсуф 1956: 72; Вельяминов-Зернов 1863: 241–244]. Не называет их также и Тали [Тали 1959: 13]. Все это означает, что название Намаганский юрт — не что иное, как еще одно название Большой Орды [Зайцев 2001: 80–82]. Это мнение было высказано еще Н. М. Карамзиным, правда, он никак не аргументировал эту догадку, а лишь указал на тождество названий Намаганского Юрта и Золотой Орды [Карамзин 1998: 269, примеч. 270].

Вернемся, однако, к письму Менгли-Гирея Мухаммед-Эмину.

Итак, воцарение Абд ал-Керима (а значит, и смерть Касима) необходимо отнести к 1490 г. или по крайней мере к самому началу 1491 г. Ш. Марджани считал началом правления Абд ал-Керима 895 г. х. (1489-90 г.) [Марджани 1885: 34]. Ему следовали М. М. Рамзи и Р. Р. Арат [Рамзи 1908: 5; Arat 1940: 680]. Согласно хронологическим выкладкам Й. Озтуна, Касим правил до 1490 г. [Oztuna 1989: 553]. Подобным образом считал и М. Сарай [Saray 1994: 269]. Ногайские мурзы Муса и Ямгурчи, не будучи Чингизидами, формально не имели права на престол, однако были тесно связаны с потомками Махмуда. Например, Ямгурчи был женат на дочери Махмуда, Карагуш, и приходился Касиму, Абд ал-Кериму и Джанибеку шурином [Посольская книга 1984: 53][72].

Таким образом, поход ногаев на Астрахань в 1492 г. не мог быть направлен против Касима. Скорее всего в Астрахани в то время правил Абд ал-Керим. Эта операция ногайских мурз подтверждает их враждебность по отношению к сыновьям и племянникам Ахмеда. Попытки Ибака захватить Астрахань следует рассматривать в русле его стремления собрать в своих руках улус Джучи. Не случайно в 1494 г. он писал Ивану III: „Ино мне съчястье дал бог, Тимер Кутлуева сына убивши, Саинской есми стул взял“ [Посольская книга 1984: 48–49].

В 1490 г. турецкий султан Баязид попытался вмешаться в отношения между Крымом и Большой Ордой, однако его посредничество не увенчалось успехом. В упомянутом письме Мухаммед-Эмину Менгли-Гирей писал: „…с Намаганским юртом султан Баязыт султан меж их вступився, с сусудстве жили бы есте молвил. И мы пак старую не-Дружбу с сердца сложивши, на добре есмя стояли. И в то время от султана, Бакшеем князя зовут, посолством приехал Седихмат, Ших-Ахмат Цари, Мангыт Азика князь в головах, от всех карачев и от добрых людей человек приехал, и шерть и правду учинили; и мы, роте их побрив, улусы свои на пашни и на жито роспустили. А послы их у нас были перед Крымом месяца сентября во вторый день, Сидяхмет, Шиг-Ахмат и Азика в головах, и сколко есь Намаганова юрта пришод, домы наши потоптали, слава Богу самих нас Бог помиловал“ [РИО 1884: 108].

В письме Менгли-Гирея Ивану III от 26 апреля 1491 г. он писал, что Абд ал-Керим вместе с Шейх-Ахмедом снова выступили против него [РИО 1884: 110]. Нигде в источниках Абд ал-Керим не противопоставляется своим двоюродным братьям как независимый правитель, а скорее выступает в качестве одного из потомков Кучук-Мухаммеда.

Стремясь урегулировать отношения с Баязидом, обеспокоенным враждебными отношениями Менгли-Гирея с сыновьями Ахмеда, один из Ахмедовичей — Муртаза, явно напуганный известием о том, что султан высылает против Орды войска в помощь Менгли-Гирею, решает успокоить султана и предупредить участие турок во внутриджучидских неурядицах. Посол Муртазы к Баязиду называл Менгли-Гирея старшим братом Муртазы, а вину за враждебные действия сыновей Ахмеда против Менгли целиком сваливал на своего брата Сейид-Ахмеда: „…тот с ним был не в миру, тот на него и приходил, да того нынечя не стало на царстве, и яз с ним (с Менгли-Гиреем. — И.З.), с своим братом в братстве да и в миру“ [РИО 1884: 111–112]. По словам русского посла в Крыму В. Ромодановского, Муртаза лгал, однако добился желаемого результата: успокоенный мирными заверениями Муртазы, Баязид вернул войска [РИО 1884: 112]. Муртаза, получив желаемую передышку, видимо, решил захватить власть в Орде. По информации В. Ромодановского, который получил сведения от бежавшего из Орды пленника — человека Нурдевлета, „Муртоза царь, пошол к Хазторокани на том: хочет привести Нагаев на Орду“ [РИО 1884: 113]. Скорее всего это означает, что Астрахань тогда контролировали ногаи, а Абд ал-Керим был смещен. По крайней мере летом 1491 г. Абд ал-Керима в городе не было. В октябре 1491 г. в Москву было доставлено письмо В.Ромодановского, в котором он сообщал Ивану III: „Обдыл-Керим царь пошол было к Азторокани, да наехал деи был, государь, на твоего царевича и на твою рать. И они деи его, государь, розгоняли, а что с ним было, а то поймали, а его самого застрелили, и прибежал деи, государь, в Орду ранен, да поймавши царици, да опять пошел к Хазторокань“ [РИО 1884: 118]. Речь в письме идет о войске под командованием служилого царевича Сатылгана (сына брата крымского хана Менгли-Гирея Нурдевлета), посланном великим князем на Орду в 1491 г. в помощь Менгли-Гирею.

Косвенно контроль ногайских мурз над Астраханью подтверждается сведениями из письма Менгли-Гирея Ивану III, полученного в Москве в июне 1492 г. Менгли-Гирей сообщал великому князю о своих связях с ногаями, враждебными сыновьям Ахмеда: „Муса мырза да Ямгурчей мырза к нам, Мааметем зовут, слугу своего послали. На дорозе ординские люди поймав ограбили его, и он прибежал ко мне, от тех мест на дорозе недрузи есть Мусе мырзе да Ямгурчею мырзе нелзе ми было послати, и нынеча ещо на дорозе недрузи стоят, и на Астархань было нелзе отпустити“ [РИО 1884: 153]. В 1493 г. К. Заболодкий писал в Москву из Крыма великому князю Ивану Васильевичу: „Орда под Астороханью на Мочаге; а Шидохмет царь женился у Мусы у мурзы, и князи его, государь, с Орды сбили, что женился у Мусы у мурзы; а послали, государь, по Муртозу по царя“ [РИО 1884: 180]. Следовательно, район города контролировался тогда (зимой 1492/93 г.)[73] Большой Ордой, причем ордынские „князья“, недовольные связями Шейх-Ахмеда с мирзой Мусой, лишили его трона и пригласили нового хана — Муртазу (сына Ахмеда).

Вскоре ситуация изменилась, причем снова в пользу Шейх-Ахмеда. В письме Менгли-Гирея великому князю Ивану от июня 1494 г. (899 г. х.) ордынские вести передавались так: „…веснось Шиг-Ахметя согнали, Муртозу да Сеит-Махмута на царстве посадили, и нынече Муртозу да Азику согнали, Шиг-Ахмет да Сеит-Махмут на царстве Темирева сына Тевекеля на княженье учинили, на Азикино место, и покочевали под Черкасы“ [РИО 1884: 211–212]. Таким образом, триумвират— Муртаза, Сейид-Ахмед и Хаджике (их беклербек, брат Темира бен Мансура) — не состоялся; Сейид-Ахмед, вероятно, пошел на сговор с Шейх-Ахмедом, и трон „Престольного владения“ был поделен между двумя соправителями — Шейх-Ахмедом и Сейид-Ахмедом, а место беклербека досталось сыну Темира бен Мансура — Тевеккелю.

Менгли-Гирей, нуждаясь в помощи Стамбула, активно пытался привлечь Баязида к войне против Ахмедовичей, рисуя султану перспективу захвата Крыма Большой Ордой. В Стамбул был послан брат хана Ямгурчи; главной темой переговоров должно было стать оказание турецкой помощи Крыму в борьбе с сыновьями Ахмеда. В. Ромодановский доносил в Москву: „А речь… царева (Менгли-Гирея. — И.З.) к турьскому такова: переступят цари меня, ино от них будет и тебе недобро“ [РИО 1884: 112]. Узнав о приезде Ямгурчи, Баязид отправил посла к кафинскому паше, которому приказал говорить Ямгурчи: „…а рать ему у меня готова на помочь, того деля есми и на мисюрьского[74] не послал“ [РИО 1884: 112].

Просьбы Менгли-Гирея о помощи возымели действие: Баязид отправляет в Орду нового посла, с тем „чтобы цари с того поля пошли прочь“ [РИО 1884: 118].

По мнению М. Г. Сафаргалиева, брат Касима, Абд ал-Керим, вступил на престол в Астрахани в 1495 г. В начале его правления в городе были ограблены московские купцы, а вскоре он предпринял поход на Крым.

По А.-А. Рорлих, некий улан Афаш предводительствовал казанской армией в походе на Астрахань в 1491 г. [Rorlich 1986: 29]. Вероятно, исследовательница имела в виду эпизод, когда в мае 1491 г. служилый царевич Сатылган (сын Нурдевлета) был послан московским великим князем на помощь крымскому хану Менгли-Гирею (дяде Сатылгана) против Сейид-Ахмеда и Шейх-Ахмеда. Казанский хан Мухаммед-Эмин (союзник Крыма и Москвы) также послал своих военачальников в поле, где они соединились с московскими войсками. Казанских воевод звали Абаш-улан (выделено мною. — И.З.) и Бураш-сеит [ПСРЛ 1859: 223; ПСРЛ 1910: 355–366; Атласи 1993: 253]. Однако нигде в источниках не сказано, что союзные войска ходили походом именно на Астрахань.

Ш. Марджани (а за ним и М. М. Рамзи), неверно называя Абд ал-Керима сыном Ахмеда и не упоминая своего источника[75], относит начало его правления к 895 г. х. (1489-90 г.) [Марджани 1885: 134; Рамзи 1908: 5].

В нашем распоряжении имеется чрезвычайно важный для данной темы источник — письмо великого князя Казимира IV хану Абд ал-Кериму с поздравлениями по поводу восшествия на престол, из которого становится ясно, что Абд ал-Керим присылал к Казимиру своего посла Таира с известием о занятии трона. Казимир отправил своих послов, но из-за суровой зимы они не смогли добраться до хана; „..послы наши к тобе не доехали и к нам ся вернули пеши и голодны“, — писал Абд ал-Кериму Казимир. Вторично отправить послов Казимир смог только через год [Литовская метрика 1910: стб. 457]. Письмо не датировано, однако ясно, что оно не могло быть написано после 1492 г., когда Казимир умер. Казимир писал Абд ал-Кериму: „…дал тобе Бог сести на царстве, на стольцы отьца твоего, ино мы, то слышавшо, радовалися есмо“. Точно такое же письмо („в тое ж слово, как до Абълумъкгирима“) было послано и Сейид-Ахмеду — двоюродному брату Абд ал-Керима [Литовская метрика 1910: стб. 457]. Астрахань в тексте послания не упоминается. Речь, безусловно, шла о восшествии не на астраханский престол, а на престол Большой Орды двух двоюродных братьев — сыновей Махмуда и Ахмеда. Ф. Конечны датировал письмо 1488 г. на основании того, что посол Абд ал-Керима Таир упоминается в документе 1495 г. как находящийся уже восемь лет в Польше [Koneczny 1927: 171]. Таким образом, даты Ш. Марджани и Ф. Конечны почти совпадают, а значит, вероятнее всего, Абд ал-Керим и Сейид-Ахмед действительно начали править в Большой Орде около 1488 г. О том, что Сейид-Ахмед (а следовательно, и его двоюродный брат Абд ал-Керим) правили Большой Ордой, а не Астраханским ханством, косвенным образом свидетельствуют данные турецкой рукописи, принадлежавшей Одесскому обществу истории и древностей: война Менгли-Гирея с Сейид-Ахмедом названа там „Тахт-Илийской“, т. е. войной с „Тронным владением“ (Большой Ордой) [Негри 1844: 383].

В 1491 г. Престольным владением правили уже Абд ал-Керим и Шейх-Ахмед [РИО 1884: 110]: Абд ал-Керим сменил соправителя.

В письме Ивану III в 1498 г. Менгли-Гирей писал об „Ахматовых детях“: „…в его улусе велми голод учинился, пошли под Шемахейскую сторону. Сеит Махмут, брат его Багатырь из Гирей выбежали, пришод в Васторохани за городом стоят… на Бога надеяся, недругов наших, на Ахматовых детей, сторону на весне на конь хочю всести“ [РИО 1884: 277–278]. Из другого сообщения крымского хана становится понятно, что в сторону Шемахи пошел Шейх-Ахмед, а Багатырь и Сейид-Ахмед направились к Астрахани, куда их не пустил Абд ал-Керим [РИО 1884: 279][76].

Астрахань, видимо, оставалась резиденцией Абд ал-Керима и позже. В октябре 1500 г. князь Кубенский сообщал из Крыма, что за год до этого Аблез-бакшей направил в Астрахань гонцов с письмом, в котором предлагал повлиять на Абд ал-Керима, „чтобы царь Абле-Керим послал царевичев на Дон стеречи посла великово князя, да гостей…“ [РИО 1884: 333]. Мы еще вернемся к этому известию.

Матвей Меховский также не упоминает об Астрахани как о владении, независимом от Большой Орды. В своем труде „Трактат о двух Сарматиях“, составленном до 1514 г., Меховский пишет лишь о „Заволжской орде“, владения которой простираются „от реки Волги до Каспийского моря… приблизительно на 30 дней самой быстрой верховой езды“. „Земля хана и заволжских татар ограничена с востока Каспийским или Гирканским морем, с севера — степями, тянущимися на большое расстояние вширь и вдаль; а с запада — реками Танаисом и Волгой; с юга — частью морем Эвксинским или Понтом, частью высочайшими горами Иберии и Албании“ [Меховский 1936: 61]. В „Чингиз-наме“ Утемиш-хаджи сказано, что после освобождения плененного Шейх-Ахмеда из Литвы он „пришел в свой вилайет Хаджи-Тархан“ [Утемиш-Хаджи 1992: л. 41а]. Ясно, что под названием Хаджи-Тархан автор имел в виду не независимое Астраханское ханство, а Большую Орду, частью владений которой был город Хаджи-Тархан.

Блез де Виженер, повествуя об освобождении Шейх-Ахмеда и его отправлении в „заволжскую Татарию“, упоминает о том, что брат хана „Солтан-Козик“ (т. е. Кодасак. — И.З.) был послан вперед, „чтобы известить о его прибытии их дядю Албугера“ [Виженер 1890: 84]. Безусловно, имеется в виду Абд ал-Керим, однако не упоминается о том, что он был ханом Астрахани; речь идет о „Заволжской Орде“ в целом.

Осенью 1501 г. Астрахань в течение семи дней осаждают ногаи: „пять мурз приходили к Асторокани и улусы черные поймали“ [РИО 1884: 380–381]. М. Г. Сафаргалиев неверно относил эту осаду к 1502 г. [Сафаргалиев 1952: 39]. По мнению М. Г. Сафаргалиева, одержавшие верх ногаи навязали хану соглашение, которое значительно укрепило их позиции в городе. „Хан обязался брать одного из ногайских мурз в качестве своего старшего эмира и платить ногайским мурзам ежегодно по 40 000 алтын деньгами, которые астраханцы платили до самого падения Астраханского ханства“ [Сафаргалиев 1952: 40]. Видимо, опираясь на утверждение М. Г. Сафаргалиева, о ежегодных выплатах указанной суммы ногаям писал и Л. Е. Вереин [Вереин 1958: 12]. М. Г. Сафаргалиев не называет источника этого утверждения, но думается, что таким источником была Никоновская летопись. При описании соглашения, заключенного в июле 1554 г. между Иваном IV и Дервиш-Али (посаженным на астраханский трон русско-ногайским ставленником), летопись сообщает, что Астрахань обязывалась платить Москве ежегодно 40 000 алтын и 3000 рыб ПСРЛ 1904: 244]. Однако эти события слишком далеки друг от друга, чтобы можно было делать выводы о неизменности суммы выплаты с начала века до 1554 г.

Ничем не подтверждается мнение П. П. Иванова о существовании „торговой пошлины с провозимых по Волге товаров“, которую собирали в свою пользу ногайские „князья“, и о столкновениях с Астраханским ханством „на почве распределения собираемых сумм“ [Иванов 1935: 27]. „Вообще это был значительный город, — писал в начале XVII в. об Астрахани Исаак Масса, — который был обязан платить дань Московиту, как и покойному великому князю Василию Ивановичу, в остальном они были свободны от всех повинностей и могли делать, что хотели“ [Масса 1937: 23]. Кроме утверждения И. Массы, сведений об астраханских платежах Москве до 1554 г. не имеется. Его свидетельство уникально: астраханцы будто бы страдали от притеснений московских бояр, налагавших непосильные тяготы на город, и „изыскивали всякого рода средства, чтобы освободиться и свергнуть иго, что они и исполнили; когда посланные прибыли за данью, они с глумлением ответили посланцам и отказались что-либо дать, сказав, что не намерены более давать, и повторили это несколько раз. Они даже говорили: ежели московиты будут нас очень притеснять, мы призовем на помощь турка и будем ему во всем повиноваться. Так продолжалось долгое время: то оказывали повиновение, то вновь восставали“. Так было до взятия Казани [Масса 1937: 24].

Видимо, события начала XVI в. (установление ногайского „сюзеренитета“) нашли отражение в „Михман-намейи Бухара“ Фазлаллаха бен Рузбихана Исфахани, сочинении, законченном в 1509 г. О дештских племенах там сказано так: „Три племени относят к узбекам, кои суть славнейшие во владениях Чингиз-хана. Ныне одно [из них] — шибаниты и его ханское величество (т. е. Мухаммед Шайбани — И.З.) после ряда предков был и есть их повелитель. Второе племя — казахи, которые славны во всем мире силою и неустрашимостью, и третье племя — мангыты, а [из] них — цари астраханские“ [Фазлаллах 1976: 62, л. 22а-22б][77].

Как свидетельствует Никоновская летопись, „та Большая Орда им (Иваном III. — И.З.) порушилася и почали те цари Ординьские жити в Азсторохани, а Болшая Орда опустела, а место ея во области близ города Азсторохани, два днища по Волге вверх именуется Сараи Болшие“ [ПСРЛ 1904: 237; Карамзин 1992: 198, примеч. 74]. Свидетельство летописи не оставляет сомнения в том, что Астрахань стала резиденцией ханов Большой Орды после их разгрома, причем речь идет не об образовании нового государства, а лишь о смене резиденции.

Еще в позапрошлом веке В. В. Григорьев сопоставил это свидетельство летописца с событиями 1480 г. В своих построениях исследователь опирался на сообщение Казанской истории о походе звенигородского воеводы Василия Ноздроватого и царевича Нурдевлета на Орду во время „стояния на Угре“ [ПЛДР 1985: 310]. По мнению В. В. Григорьева, кроме похода воеводы звенигородского, мы не знаем никакого другого, в силу которого Никоновская летопись могла бы приписать Иоанну III „порушение Большой Орды“ [Григорьев 1876: 278]. К точке зрения В. В. Григорьева склонялись и некоторые современные исследователи (Л. С. Черепнин, В. В. Каргалов; см. [Каргалов 1980: 86–87]). Однако это утверждение не бесспорно: сведения о походе содержатся только в „Казанской истории“, источнике весьма ненадежном и изобилующем неточностями и вымыслами. В. В. Вельяминов-Зернов, например, затруднялся в решении вопроса о достоверности этого сообщения „Казанской истории“ [Вельяминов-Зернов 1863: 132–138].

События 1480 г., когда Иван III отправил в тыл Ахмеду свое войско (если они имели место), не уникальны. Например, в 1491 г., как сообщает Никоновская летопись, великий князь в помощь Менгли-Гирею также посылал на Орду армию под командованием Сатылгана (сына Нурдевлета) и князей П. Н. и И. М. Оболенских. В походе могли участвовать и казанские отряды Мухаммед-Эмина. Воеводы великого князя „возвратися в свояси без брани“: узнав о приходе союзного войска, сыновья Ахмеда предпочли отойти от Перекопа. Много позже, в середине 20-х годов XVI в., московские дипломаты при переговорах с крымскими заявляли: „Менли-Гирей царь государя нашего хрептом Орду взял, а государь наш Менли-Гиреевым хрептом Литву воевал“ [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 97об.]. Мне представляется возможным отнести сообщение Никоновской летописи о разрушении Иваном III Орды и переносе столицы ханов в Астрахань к 1491 г.

Если мы, следуя В. В. Григорьеву, принимаем сведения „Казанской истории“ и верность их отождествления с сообщением Никоновской летописи, то дата образования Астраханского ханства отодвигается до периода не ранее 1480 г. До этого Астрахань была лишь одним из городов Большой Орды, а после разгрома Сарая в 1480 г. стала на некоторое время новой резиденцией все тех же ордынских ханов. Видимо, именно в этом смысле говорится об „астраханских царях“ (т. е. ордынских ханах, живущих в Астрахани) в письме Менгли-Гирея Ивану III от 1498 г. [РИО 1884: 271].

В Москве прекрасно представляли преемственность власти между Большой Ордой и Астраханским ханством. Об этом свидетельствует так называемая родословная татарских царей, опубликованная по двум спискам (Синодальному и архива МИД) в 1851 г. Временником Московского общества истории и древностей российских, а затем с прибавлением Копенгагенского списка В. В. Вельяминовым-Зерновым. Все три списка (восходящие к одному общему источнику) при перечислении царей Большой Орды и астраханских ханов практически повторяют те же имена потомков Темир-Кутлуга. „Темир Кутлуй царь, первой царь на Астрахани“, он же — основатель рода „царей Болшие Орды“ [Временник 1851: 127–130, 221–222; Вельяминов-Зернов 1863: 43–49].

После разгрома в 1502 г. Большой Орды Менгли-Гиреем часть родственников Ахмеда спешит покинуть город. Видимо, еще какое-то время в Астрахани оставались племянники Ахмеда и Махмуда — Юсуф (сын Якуба[78]) и Шейх-Авлияр (сын Бахтияра), которые в тот же год бежали в Москву „служите“ великому князю [ПСРЛ 1901: 256; ПСРЛ 1959: 296; ПСРЛ 1963: 336; Карамзин 1998: 344, примеч. 520; Howorth 1880: 351]. Зная о враждебном отношении Абд ал-Керима к Бахтияру (он не пустил его в город незадолго до этого), трудно предположить, что Абд ал-Керим сам в это время находился там. Вероятно, после катастрофы власть в теперь уже независимом городе восстановилась далеко не сразу: часть потомков Кучук-Мухаммеда избрала путь бегства в сопредельные страны, а часть — создание нового государства, являвшегося прямым наследником разгромленной Большой Орды.

Именно к 1502 г. и относится, видимо, образование Астраханского ханства — наследника разгромленной объединенными усилиями Менгли-Гирея и Ивана III Большой Орды.

Не случайно специальная дипломатическая документация, фиксирующая отношения Москвы с вновь возникшим государством, появляется только в начале XVI в. В архиве Посольского приказа хранились „Книги астороханские с лета 7016-го по лето 7025-го (т. е. с 1508 по 1517 г. — И.З.) при великом князе Василье Ивановиче всеа Русии, как был в Асторохани Обдыл-Керим царь. Книги астороханские с лета 7029-го по лето 7042-го (1521–1534 гг. — И.З.), при великом князе Василье Ивановиче всеа Русии и после его при сыне его при великом князе Иване Васильевиче всеа Русии до царского имянованья (т. е. до венчания Ивана IV на царство в 1547 г. — И.З.), как был в Асторохани Яныбек царь“ [Описи 1960: 106 (л. 228–229)] (см. также л. 235об., 290, ЗЗЗоб.]). Эти книги, к сожалению, не сохранились[79].

В посольской книге по связям России с Ногайской Ордой 1548–1549 гг. имеется запись о приезде от астраханского царя посла Халкомана „лета 7058“. При этом отмечено, что его приезд „писан в астароханских книгах“. Следовательно, исчезли эти книги позднее [Рогожин 1994: 53]. Еще два упоминания „астраханских книг“ в описи Царского архива [Описи 1960: 20, 30], видимо, относятся к более поздним документам. Очевидно, до правления Василия Ивановича никаких „астраханских книг“ не было: существовали „ордынские“ тетради, или книги, в которых отражалось развитие отношений с Большой Ордой. Так, 11 июня 1508 г. из Москвы был отпущен посол ногайского мирзы Ян Магмета (Джан-Мухаммеда) Исень Бахты, „а отпустил князь велики того Ян Магметева человека Исень Бахтыа вместе с азтороканскими послы, а толмача с ними послал одного до Новагорода до Нижнего“. Если послы были отпущены из Москвы в начале июня, следовательно, прибыли они в нее скорее всего в конце весны. Это — первое зафиксированное источниками астраханское посольство в Москву. Интересно, что пропускная грамота послам через русские города и Казань была записана в канцелярии великого князя в „ординских татратех“ [Посольская книга 1984: 76]. Возможно, это — косвенное свидетельство того, что отдельных астраханских тетрадей тогда еще не было. С другой стороны, в архиве Посольского приказа хранились „Книги астороханские с лета 7016-го по лето 7025-го“ (см. выше), т. е. начальным их годом был все тот же, 1508 г. Таким образом, вполне вероятно, что специальные книги, отражавшие развитие отношений Москвы и Астрахани, появились именно в 1508 г. (возможно, после июня).

Именно после 1502 г. — в материалах несостоявшегося посольства Ивана III к Менгли-Гирею от февраля 1503 г. в наказе послу И. Н. Беклемишеву — появляется сам термин „астраханский царь“ [РИО 1884: 462].

Именно в начале XVI в. в Москве начинают расценивать Астрахань как самостоятельное государство. В двух сборниках Софийского собрания Российской национальной библиотеки сохранилась статья, начинающаяся словами: „Татарским землям имена…“ и являющаяся перечнем различных мусульманских стран. Источником статьи была „Повесть о Темир-Аксаке“ (начало XV в.), где приводится список земель, завоеванных Тимуром. Список „Повести…“ был переработан с учетом политических реалий начала XVI в., когда создавалась статья „Татарским землям имена…“. Список был дополнен рядом названий „татарских“ земель, которые отсутствовали в источнике статьи. В число этих названий наряду с Большой Ордой, Крымом, Азовом, Казанью, калмыками, ногаями, Сараем и „Шибанами“ (Сибирью) была включена и „Васьторокан“ [Казакова 1979: 253–254], т. е. Астрахань[80].

Наконец, еще одно свидетельство в пользу образования ханства именно в начале XVI в., а не ранее — духовная грамота Ивана III. Иван умер 27 октября 1505 г., оставив завещание, в котором среди ордынского выхода, оцененного в 1000 рублей, наряду с Крымом, Касимовом и Казанью числилась и Астрахань [Духовные 1950: 362; Соловьев 1960: 144–146]. Духовная Ивана III датируется временем не позднее 16 июня 1504 г. по докончанию великого князя Василия Ивановича с князем Юрием Ивановичем, в котором также упоминается о выходе и проторах в Астрахань [Духовные 1950: 365, 367, 369; Карамзин 1998: 313, примеч. 564]. Как показал С. М. Каштанов, проект завещания был составлен в начале ноября 1503 г. (до смерти князя Ивана Борисовича Рузского), а окончательный вариант появился после смерти последнего, наступившей 28 ноября [Каштанов 1967: 200]. Безусловно, в это время Хаджи-Тархан был самостоятельным юртом и как наследник Орды имел право на свою долю выхода. Какова была эта доля, сказать трудно. Рядовые поминки начала века могли составлять и меньшую сумму (например, 500 рублей). Можно попытаться сопоставить размеры этой суммы, учитывая колебания курса, с надбавками к наибольшему размеру поминок, на которые согласилась крымская сторона после завоевания Москвой Казани и Астрахани (как бы в уплату за согласие на переход ханств под московскую юрисдикцию) [Фаизов 1994: 53].

Ни в одном из документов предшествующего времени, регулирующих взаимоотношения великих и удельных князей с Ордой, Астрахань как самостоятельный агент отношений не выступает (хотя, например, Казань и Касимов упоминаются именно в этом качестве). Неясной в связи с этим выглядит позиция Ч. Гальперина, который, видимо, считал Астрахань получателем великокняжеской дани после убийства Ахмеда ногаями [Halperin 1985: 59–60]. Астрахань появляется в духовной Ивана (вероятно, именно в 1504 г.), потому что до 1502 г. Астраханского ханства просто не было.

Таким образом, из изложенного можно сделать несколько выводов:

1. Говорить о создании Астраханского ханства в 50-60-е годы XV в. (1459, 1466 гг. и др.) неправомерно.

2. В 50-70-х годах XV в. город представлял собой один из центров Большой Орды.

3. Не ранее начала 80-х годов в Астрахань перемещается столица Большой Орды. Город продолжал оставаться ею до разгрома Большой Орды в 1502 г. крымским ханом Менгли-Гиреем.

4. Не ранее 1502 г. Астрахань становится политической наследницей разгромленной Большой Орды [Zaitcev 20006: 37]. При этом не происходит ни смены династии, ни изменения внутреннего строя государства: старая столица Большой Орды становится столицей Астраханского ханства.

Эта преемственность власти между Большой Ордой и Астраханским ханством была отмечена еще В. Н. Татищевым. Повествуя о событиях 1520 г., историк писал: „Хан крымский прислал иного посла, прося у князя великого помочи на Большую орду хана астраханского“ (курсив мой. — И.З.) [Татищев 1966: 121]. В летописной заметке об этом событии упоминания о Большой Орде нет: Мухаммед-Гирей „просил у великого князя Василья Ивановича силы в помочь, ходил на Астрахань“ [ПСРЛ 1965: 145]. Таким образом, В. Н. Татищев либо обладал источником, в котором содержалась именно такая формулировка, либо предполагал наличие преемственности власти между Большой Ордой и Астраханским ханством[81]. Вероятно, так воспринимал эту преемственность между Золотой (Большой) Ордой и Астраханским ханством турецкий историк И. Беркок, когда писал, что остатки золотоордынского государства сохранились исключительно в Астрахани [Berkok 1958: 214].

Возможно, что единственным отличием в этом континуитете власти стало изменение границ: можно предположить, что Астраханское ханство было несколько меньше по территории [Zaitsev 2000а: 172–174].

Как следует из источников, о самостоятельном существовании Астрахани как отдельного государственного образования можно говорить лишь со времени не ранее 1502 г., т. е. времени разгрома Большой Орды Менгли-Гиреем. До этого Астрахань представляла собой часть юрта Большой Орды и не выступала как самостоятельное государство, обладающее собственным правящим домом, границами, самостоятельной внутренней и внешней политикой.