Айсолтан из страны белого золота

Первая глава

тоят жаркие дни второй половины августа. Солнце клонится к западу, но еще ослепительно сверкают косые лучи, заливая неоглядный простор хлопкового поля. В густой зелени листьев кое-где мелькают пушистые белые хлопья, отливая серебром в ласковом сиянии солнца.

Синее небо безоблачно; в тихом прозрачном воздухе чуть приметно дуновение ветерка; едва слышно шелестят тяжелые коробочки, покачиваясь на тонких, гибких ветвях хлопчатника. Так крепко сплелись меж собой эти ветви, что трудно проникнуть под их зеленый свод.

В поле по двое, по трое работают колхозники, звучат голоса, рассыпается смех. Над арыком рядами стоят тутовые и — ближе к селу — урюковые деревья. Неумолчно заливаются жаворонки; «джюип-джюип», — поют они, радуясь тому, что все так прекрасно вокруг. И кажется, будто это коробочки хлопка звенят, покачиваясь на упругих ветвях.

Поливальщик с лопатой на плече идет вдоль арыка, и над полем разносится песня:

Вдруг песня обрывается. Девушка, разрыхлявшая землю под кустами хлопчатника, неожиданно выпрямилась, и ее лицо оказалось вровень с лицом поливальщика, который шел мимо и пел песню.

Поливальщик останавливается, снимает с плеча лопату, втыкает ее в землю. Опустив глаза, сжимая в руках скользкий черенок лопаты, он говорит негромко:

— Айсолтан…

Айсолтан смотрит на поливальщика. Голова его обмотана платком, ворот синей рубахи распахнут, рукава засучены выше локтей. Крепкая грудь, мускулистая шея, руки и лицо покрыты загаром, кожа золотится, как бронза под лучами солнца. Серые штаны закатаны до колен. Босые ноги тонут в мягкой насыпи арыка, и влажный песок просачивается между пальцами.

Поливальщик не смотрит на Айсолтан, и она угадывает его смущение, видя, как он отвел глаза и как вздрагивают его щеки от невольной радостной улыбки. Это придает ей смелость. Как-то весело, весело и легко становится вдруг Айсолтан, и она не знает сама, чего ей хочется — не то еще больше смутить поливальщика, не то прочь отогнать робость, которая сковала его. Айсолтан говорит:

— Ну, Бегенч, что же ты сразу умолк?

Бегенч поднимает глаза и смотрит прямо в лицо Айсолтан.

Черные брови Айсолтан разлетаются птичьими крыльями, в темных, широко раскрытых глазах шаловливо играет солнце; нежные губы улыбаются, и, как белые бусинки, блестят ровные влажные зубы. Кто скажет, что Айсолтан красавица? Но когда она так улыбается и на щеках у нее смеются ямочки, она кажется Бегенчу самой нежной, самой милой, самой красивой девушкой на земле. Бегенч шутник, весельчак, он никогда не робеет перед другими девушками. Только при виде Айсолтан смущение охватывает его, привычные шутки не идут с языка и он кажется себе неловким и глупым. Не раз в присутствии Айсолтан на Бегенча вдруг нападал страх: а не сказал ли он что-нибудь неуместное, не подобающее? Сейчас он силится вспомнить песню, которую только что напевал, и не может. Бегенчу еще больше становится не по себе: а вдруг это была какая-нибудь глупая, бесшабашная песня? И, совсем потерявшись от смущения, он молчит, сжимая в руках лопату.

Снова спрашивает его Айсолтан:

— Что же ты не поешь, Бегенч?

Не зная, что ответить ей, Бегенч бормочет:

— Да просто так…

Но Айсолтан не отстает от него:

— Что это значит — просто так?

У Бегенча все уже перепуталось в голове, он удивленно смотрит на Айсолтан.

— Разве я пел?

— А разве ты не пел?

— Ах, ну да, просто так шел и напевал про себя.

— Ну вот, я тебя и спрашиваю.

— Что спрашиваешь?

Улыбается Айсолтан:

— Да вот о ком эта песня: «Звонко, звонко звенят бубенчики твои…»?

— Да, да, они звенят… звонко, звонко звенят…

— А чьи же это бубенчики?

— Чьи?.. — Бегенч растерянно отворачивается. Взор его падает на коробочки хлопчатника. — Вот чьи, — указывает он. — Бубенчики хлопчатника!

Смеется Айсолтан:

— Ой! Что ты болтаешь, Бегенч! Какие же у хлопчатника бубенчики?

Но Бегенч уже овладел собой. Его страх прошел, и он говорит:

— А ты погляди, Айсолтан, — разве это не бубенчики? Смотри, каждый куст, как разряженная невеста!

Сравнение Бегенча нравится Айсолтан. Она внимательно оглядывает пышный куст хлопчатника и, помолчав немного, говорит:

— Ты это хорошо сказал, Бегенч. Только если песня твоя про хлопчатник, то к чему же эти слова: «Зимний день в весну обратит улыбка твоя»?

Нет, Бегенч больше не боится Айсолтан, словно перед ним не она, а какая-то другая девушка; смело глядя ей в лицо, он восклицает:

— Как к чему? Ведь каждая коробочка хлопчатника — это бутон; когда он распускается — это улыбка, каждое волоконце хлопка — солнечный луч, оно веселит душу, светом озаряет мрак, зиму превращает в весну!

Айсолтан в задумчивости срывает лист хлопчатника, который касается ее груди, подносит его к губам, безотчетно вдыхая сырой, тяжелый запах. Потом она говорит, и ее голос звучит теперь совсем по-другому, проникает Бегенчу в самое сердце:

— Бегенч, я не раз слышала, как ты выступаешь на собрании, делаешь доклад. И я всегда знала, что ты умеешь хорошо, складно говорить. У тебя богатый язык, красивый. Почему же ты не пишешь стихов, Бегенч?

— Ну, что ты, Айсолтан! О, если бы я был поэтом, я бы воспел хлопок! Я бы так воспел его! Все свои стихи я подарил бы ему. Ах, какое это растение, Айсолтан! Его нужно холить и беречь, как ребенка. И оно такое нежное, как девушка. А как трудно ему угодить! Оно капризнее самой строптивой невесты, за которой как ни ухаживай — ей все мало. Да ты не хуже меня это знаешь — разве ты сама не ухаживаешь за ним? Все мы круглый год, и в стужу и в зной, холим и оберегаем его. Мы думаем о нем дни и ночи, — ведь все наше добро, все наше богатство в нем.

Айсолтан роняет лист хлопчатника и смотрит в упор на Бегенча.

— Ты хорошо сказал о том, как много труда и забот должны мы отдавать хлопку, о том, какое это капризное растение. Но твои последние слова… Не хватил ли ты через край, Бегенч?

— Я понимаю, Айсолтан. Конечно, и зерно, и сады, и огороды — все это нужно. Все, что родит земля. Да ведь хлопок-то растет не везде. По хлопку мы занимаем второе место в Союзе. Есть у тебя хлопок — и в твоих чувалах будет зерно, а в твоем доме — все, что ты захочешь себе купить. Хлопок — это залог привольной, зажиточной жизни. Наш край богат солнцем, оно у нас горячее и щедрое. Вот погляди на эти поля, залитые солнцем! Эта земля, если мы будем хорошо заботиться о ней, даст нам с каждого куста столько хлопка, сколько баран дает шерсти…

Айсолтан улыбается, но ее улыбка, которая всегда была радостью для Бегенча, кажется ему недоверчивой, это обижает его.

— Что, Айсолтан? Ты не веришь тому, что я говорю?

Снова улыбается Айсолтан, и Бегенч видит, что он ошибся, — ее улыбка самая прекрасная на свете; она, как всегда, радостью наполняет его душу.

— Я верю, Бегенч. Я улыбаюсь потому, что мне нравится, как ты говоришь о хлопке.

Бегенч вытаскивает лопату, которая глубоко ушла в мокрый песок, и говорит:

— Послушай, Айсолтан. Ведь не я один — вся страна знает о твоих делах. Большую славу заслужила ты со своим звеном. Только напрасно смеешься над моими словами. Я сам знаю, что ты лучше меня понимаешь в хлопке. Да ведь не об этом я.

— А о чем же?

— Я вот что хотел тебе сказать: много тревоги, забот, трудов несли мы полгода на своих плечах. Теперь мы будем собирать плоды этих трудов. Видишь урожай — вот он, погляди на него! Ничто не вырвет его из наших рук, лишь бы хлопок раскрылся вс-время, пока не ударили морозы. А тогда только собирай — и мы соберем все до последней пушинки. Вот я и пел-распевал, потому что у меня играет сердце!

Айсолтан чувствует, как искренно, от души сказаны эти слова. Она снова смотрит на расстилающееся перед ней поле, и ей кажется, что она видит его впервые. Нежное, шелковистое волокно кое-где выбивается наружу пышной пеной, кое-где чуть белеет между створками, плотное, круглое, как куриное яйцо. Некоторые из коробочек еще не совсем оформились — они будут зреть и набухать. А на верхушках кустов еще колышутся желтоватые цветы и тянутся к небу, к благодатному, живительному солнцу.

Айсолтан смотрит, смотрит и не может наглядеться; душу ее переполняет восторг. «Бегенч правду говорит», — думает Айсолтан. Она видит перед собой это поле, каким было оно полгода назад, — глинистое, пустое, гладкое, как ладонь руки. Гляди не гляди — не увидишь ни одного зеленого кустика. Осенью и весной здесь ревели тракторы, острыми плугами выворачивая пласты земли. Сеялки прошли по взрыхленному полю, рядами разбрасывая семена. Миновала неделя, и под лучами весеннего солнца из земли выглянули крошечные зеленые ушки. Они расшили черное поле причудливым шелковистым узором, и, начиная с этого дня, звено Айсолтан почти не покидало своего участка. Девушки вскапывали, разрыхляли кетменями землю вокруг молодых побегов, разравнивали ее. Их яркие платья цвели на поле, как большие, колеблемые ветром маки. Еще через несколько дней стебли хлопчатника, уже выпустившего по три-четыре ушка, вытянулись, порозовели, как журавлиные ноги. Айсолтан работала вместе со своим звеном не покладая рук, и хлопчатник на глазах рос, поднимался, наливался соками день ото дня. Вместе с ним росла и радость в душе Айсолтан. Немало и тревог пережила она за эти полгода. Какой страх нагоняли на нее весенние ливни, когда разлившаяся бурным потоком вода грозила погубить, сгноить в земле еще не давшие всходов семена! А после дождя припекало солнце, и затвердевшая корка земли могла задушить всходы. И нужно было снова разрыхлять землю кетменем, увлажнять ее, делать бороздки. Страшен был и сухой, знойный ветер, который вдруг начинал дуть день за днем, грозя засушить еще не окрепшие растения.

А если во-время не приготовишь удобрений, не накормишь хлопчатник, он начнет хиреть от голода. Могла случиться и другая беда: бывало ведь, что на поля нападали совки и высасывали все соки из молодых ростков. Правду сказал Бегенч — хлопчатник, как дитя, требует неусыпного ухода. Ночи не спала Айсолтан, страх терзал ее: что, если все их труды пропадут? И вот теперь… Теперь хлопок скоро раскроется — и тогда только успевай собирать: все новые и новые коробочки будут, как живые, раскрываться одна за другой. Айсолтан наденет свой фартук и пойдет по рядам, вытягивая волокно из коробочек, и оно, как молоко из сосцов верблюдицы, заструится под пальцами…

Айсолтан стоит, прислушиваясь к тихому, ритмичному шелесту листьев, и ей кажется, что этот шелест складывается в певучие строки стихов. Погрузившись в свои думы, она снова срывает веточку хлопчатника, разглаживает пальцами листья. Бегенч смотрит на Айсолтан, и глаза его сияют от восторга. Айсолтан невысока ростом, стройная. Свободными складками падает ее широкое платье, обрисовывая крепкую грудь. Тонкие смуглые щиколотки кажутся тугими, как натянутые струны. Айсолтан веселая девушка; у неё прямой, смелый взгляд, и она похожа на птицу, которая сейчас взмахнет крыльями, полетит и запоет. Черные волосы венком уложены вокруг головы, чтобы не мешали при работе. Бегенч смотрит на ее золотистую от загара шею, на нежный подбородок и тонкие пальцы, которые играют листом хлопчатника, и сердце часто-часто колотится у него в груди.

Год из году и день изо дня видел Бегенч Айсолтан, и с каждым днем его все больше тянуло к ней. Ему казалось, что если они соединят свою судьбу, он будет счастлив всегда, до самой смерти. Но Бегенч не смел сказать ей об этом. А последнее время он стал еще больше робеть перед Айсолтан. «Теперь, — думал Бегенч, — она, верно, загордилась. Смотреть на меня не захочет. А что скажут люди? Бегенч, мол, прежде не думал об Айсолтан, а как дали ей звание Героя Социалистического Труда, так стала она ему всех краше; видать, этот парень гонится за чужой славой».

Случалось, мать говорила ему:

— Пора бы тебе жениться, Бегенч. Пора устроить свою жизнь, сын мой. Разве мало хороших девушек в нашем селе? И мы не бедняки. Справим свадьбу, устроим той наславу. Выбери себе невесту, сынок. Вот хотя бы Айсолтан — чем плохая девушка? Нежная, как цветок. Давай посватаем ее.

Но Бегенч только сердился в ответ на такие речи матери.

— Что ты говоришь, мать! Уж ты прости, но я свою судьбу никому в руки не отдам, даже тебе. У меня есть глаза — сам выберу, есть язык — сам посватаюсь. И прошу тебя — ты этих пустяков никому не вздумай повторять.

Так говорил Бегенч, а на сердце у него была иная дума:

«Ну чего она ко мне пристает? Поговорила бы сама с Айсолтан, узнала, что та на это скажет». А потом досадовал на себя: «Эх ты, маменькин сынок! Эх ты, слюнтяй!» И, собравшись с духом, принимал решение: «Я свободный человек, сын свободного народа. Чего я страшусь? Пойду к Айсолтан и прямо скажу ей о своем желании. Не станет же она меня бить или ругать. Вот улучу минутку и скажу ей все напрямик!»

Но решать-то Бегенч решал, а сказать нехватало смелости. Хоть немало было удобных случаев, но стоило ему увидеть Айсолтан — и язык прилипал к небу.

И вот сейчас стоит Бегенч перед Айсолтан и смотрит на нее, не отрывая глаз. А она молча играет веточкой хлопчатника, роняет ее на землю, искоса взглядывает на Бегенча, улыбается… И вдруг словно ветер подхватывает Бегенча, и он, уже ничего не видя вокруг, с размаху втыкает в землю острую лопату, втыкает под самый корень куста и делает шаг к девушке.

— Айсолтан… — говорит он, но, увидев, что подсеченный под корень куст никнет к земле, поспешно выдергивает лопату и умолкает, повесив голову.

Айсолтан, пробудившись от своих мечтаний, смотрит во все глаза на Бегенча и ждет. Но тут ее взгляд тоже падает на поникший хлопчатник, и с тихим, горестным возгласом она приподнимает зеленые ветви с полураскрывшимися коробочками и, притянув к себе, ласкает их, словно мать ребенка. Гладкие, отливающие на солнце серебром листья кажутся на ее красном шелковом платье серебряными апбасы и чапразы, которые туркменские женщины носят как украшение на груди.

Бегенч, точно провинившийся ребенок, опустив голову, стоит перед Айсолтан. Потом украдкой взглядывает на нее. Он видит, как она ласкает хлопчатник, словно больное дитя, — белые пушинки хлопка у нее на груди кажутся Бегенчу слезинками Айсолтан, и он снова огорченно потупляет взор.

— Прости меня, Айсолтан, — говорит он. — Сам не знаю, как я это сделал.

Айсолтан видит, как опечалился Бегенч, но ей хочется помучить его.

— Ишь ты, сам побил — и сам плачешь!

Бегенч жалобно возражает:

— Да нет же, Айсолтан, честное комсомольское, я ведь нечаянно!

Айсолтан шутливо пригибает ветви хлопчатник к лицу Бегенча, и они накрывают их обоих, словно шатер. Мягко и задушевно говорит Айсолтан:

— Ну, нечаянно так нечаянно. Что губы надул? Слезами горю не поможешь.

Бегенч даже не заметил, как тяжелые коробочки хлопчатника ударились о его плечо. Но вот нежная рука Айсолтан на мгновение касается руки Бегенча, и по телу его пробегает дрожь. Бегенч чувствует, как горит у него сердце. Он роняет лопату и протягивает руки к Айсолтан.

В эту минуту неподалеку раздается возглас:

— Э-эй! Айсолтан! Иди-ка сюда!