Айсолтан из страны белого золота

Шестая глава

ветает, скоро взойдет солнце; небо уже поголубело, и на востоке над горизонтом разлилось молочно-розовое сияние.

Айсолтан на аэродроме. Вместе с другими делегатами Туркменистана на Всесоюзную конференцию сторонников мира она ожидает посадки на самолет.

Айсолтан разговаривает со своими спутниками — учеными, писателями, стахановцами предприятий. С некоторыми из них она познакомилась еще вчера, в ашхабадской гостинице. Айсолтан ничем не выдает своего волнения: ведь, что ни говорите, а она сейчас впервые в жизни полетит высоко-высоко над землей, полетит в Москву, которую так часто представляла себе в мечтах!

Айсолтан берет свой маленький чемоданчик и идет к самолету; поднявшись по приставной лестнице в кабину, опускаясь в кресло, с любопытством озирается по сторонам. Незаметно наблюдая за своим соседом, видимо привычным к этому роду транспорта, Айсол-тан делает открытие: если нажать металлическую кнопку на поручне, то можно опустить спинку кресла пониже и, вытянув ноги, устроиться полулежа. "Очень удобно, — думает Айсолтан, — можно читать книжку, а устанешь — опусти спинку, закрой глаза и спи себе…" Длинные низенькие окошечки в борту самолета задернуты шелковыми занавесками. Айсолтан раздвигает занавеску — за окном большое гладкое поле аэродрома. Небо совсем посветлело. Внезапно где-то впереди раздается гул, он нарастает, заполняя кабину самолета, сотрясает его. Айсолтан невольно оглядывается и встречает спокойную улыбку соседа — пожилого человека в шляпе и больших очках. Он что-то говорит ей — Айсолтан скорее догадывается, чем разбирает слова: "Сейчас полетим", — и снова поворачивается к окошечку. Самолет катится по земле, Айсолтан это чувствует по неровной тряске. Стараясь преодолеть не совсем приятное ощущение, она опять начинает осматривать кабину. За креслами, в хвосте самолета, девушка в белом халате неторопливо раскладывает по полкам бутерброды с сыром, колбасой, сдобные булочки, ставит бутылки с фруктовой водой, стаканы… Значит, в пути можно будет попить, поесть, ведь не везут же все это в Москву для продажи! Айсолтан улыбается собственной наивности и откидывается на спинку кресла. Самолет положительно нравится Айсолтан, — очень удобное средство передвижения! Лишь бы не качало!

Занятая своими мыслями, Айсолтан не замечает, как самолет отделяется от земли. Взглянув в окошечко, она видит, что земля как-то странно кренится то вправо, то влево и уплывает все глубже вниз. Сосед объясняет Айсолтан, что круглый, похожий на часы прибор, вделанный в переднюю стенку самолета, прямо над дверью в рубку пилота, — указатель высоты. Айсолтан следит за стрелкой: двести, триста, пятьсот, тысяча метров… Она смотрит в окошечко: теперь кажется, что самолет не движется, он словно повис в воздухе. И совсем не качает больше — как славно! Вот точно темная шерстинка протянулась по земле, — это, верно, железная дорога. А тоненькая, медленно медленно ползущая гусеница — поезд. И этот крошечный клубочек, который катится там, внизу, верно, автомобиль. А теперь все сливается в сплошную серую плоскость, покрытую какими-то черточками и пятнами.

Айсолтан смотрит на указатель: три тысячи метров над землей! Как спокойно идет самолет! Какое прозрачное синее-синее небо! И как смешно смотреть на облака сверху вниз! Кажется, что кто-то опрокинул на землю огромную корзину с хлопком. И совсем не качает! Самолет только вздрагивает, словно по нему пробегает озноб. Айсолтан довольно улыбается и, устроившись поудобнее, раскрывает книгу.

Наверное, Айсолтан задремала. Книга выпала у нее из рук на колени, и девушка очнулась. Она снова смотрит в окошечко. Что это теперь голубеет внизу, там, где раньше была земля? Словно небо упало на землю… Ах, да ведь это же Каспийское море! Девушка говорит себе: "Вот куда ты залетела, Айсолтан! Ты летишь над землей, как птица, пересекаешь степи и моря!"

— Скоро Баку, — сообщает сосед.

Айсолтан смотрит на часы.

"Два с половиной часа назад я еще сидела в самолете в Ашхабаде, — думает она. — И вот уже Баку. Хвала тебе, самолет, хвала твоему мастеру!"

Море остается позади. Земля врезается в него широким клином, оттесняет его все дальше и дальше назад. А что это чернеет повсюду? Да это же вышки, ну, конечно, нефтяные вышки! Как она сразу не догадалась!

Самолет слегка качает. Айсолтан кажется, что он порой словно проваливается куда-то в какие-то большие мягкие ямы, и у нее немного гудит в ушах. За окошечком земля опять начинает крениться, — теперь она вздымается вверх, то с одного, то с другого бока самолета. Айсолтан понимает, что самолет идет на посадку. Девушка думает:

"Сейчас я ступлю на бакинскую землю. Как далеко наш колхоз "Гёрельде"! Когда я расскажу об этом матери, она мне, пожалуй, не поверит, засмеется: "Доченька, ты рассказываешь сказки!" Она, бедняжка, и по железной-то дороге никогда не ездила. Ишак да верблюд — вот и весь ее транспорт. Раскачивайся на спине у верблюда под жгучим солнцем — через сутки на двадцать километров продвинешься! А вот теперь ее дочь поднялась под самое небо, выше облаков, пролетает четыреста километров за час! Нет, я знаю, что скажет моя мать. Она будет слушать меня, широко раскрыв глаза, будет ахать, качать головой, а потом скажет: "Спасибо советской власти, которая нашим дочерям дала крылья, выпустила их из кибиток на вольный простор!"

"Победа" мягко катится по московским улицам.

— Еще нет четырех часов, а мы уже в Москве! — восхищенно говорит Айсолтан своим спутникам, увидев большие круглые часы, под которыми на минуту задерживается машина на шумном, широком перекрестке.

Айсолтан смотрит на свои часики, видит, что стрелка на них приближается к шести. Это ашхабадское время. Да, самолет летел так быстро, что на два часа обогнал солнце! Какой замечательный сегодня день в жизни Айсолтан! Сегодня она впервые видит Москву, и это действительно самый большой день в ее жизни: на два часа длиннее обычного дня! Айсолтан с удовлетворением переводит назад стрелки своих часов. Там, в родном колхозе, на девяти гектарах ее хлопчатника, рабочий день уже близится к концу… При этой мысли Айсолтан так живо представляет себе свое поле, на котором она была вчера утром с Бегенчем, что даже невольно закрывает глаза. Девять гектаров! Совсем крошечный кусочек земли, затерянный где-то там, за лесами, за степями, за Каспийским морем. Но разве не этот крошечный кусочек, разве не ее хлопковый участок, которому она отдает все свои силы, всю свою любовь, разве не эта родная земля послала ее сюда, в огромную, шумящую Москву, где в одном доме, верно, больше людей, чем во всем колхозе "Гёрельде"! Нет, пусть далеко отсюда до родных полей — они все равно близки Москве, как матери всегда близки и дороги дети, какое бы расстояние ни отделяло их от нее. А разве Айсолтан, прилетевшая сюда, в Москву, как птица, не принесла в своем маленьком сердце и свою старую мать, никогда не покидавшую родных мест, и всех подруг своего звена, и вечно шумящего Аннака, и всегда серьезного Чары, и насмешника Потды, и… Бегенча. А как жаль, что Бегенча нет сейчас здесь, рядом с ней, как жаль, что он не летел вместе с ней в самолете над Каспийским морем, над Волгой, над подмосковными лесами… Но все-таки ей так хорошо, так хорошо сейчас, что лучше, кажется, никогда еще не бывало!

Ярким солнцем залиты московские улицы. Отвернувшись от спутников, Айсолтан прильнула к стеклу. Нет, это совсем не похоже на города, которые она видела до сих пор, даже на Ашхабад. Улицы широкие, гладкие, как стекло. Высокие, огромные дома, они тянутся бесконечно. А за домами — еще дома, и еще, и еще… Сколько там людей, в этих домах! Сколько людей на улицах! Сколько машин! Вот эта, двухэтажная, скорее похожа на дом на колесах, который катится по улице. И она полна людьми.

Сколько нужно заботы, чтобы накормить, напоить, одеть, обуть всех этих людей, чтобы всем жилось хорошо, чтобы у каждого было дело, которое ему по душе, и чтобы никто не знал ни в чем нужды!

"Слава нашей партии! Слава советской власти! Слава нашему любимому Сталину! — думает Айсолтан. — Это они заботятся обо всех нас, о каждом из нас: и о тех, кто живет в далеком колхозе "Гёрельде", и о тех, кто населяет этот огромный, прекрасный город, самый прекрасный на земле!"

Айсолтан устала, — устала не столько от долгого и непривычного пути, сколько ст волнения, от быстрой смены новых, неожиданных впечатлений, — и все же она с сожалением выходит из машины у подъезда гостиницы "Москва". Ей хочется ехать еще и еще по московским улицам, чтобы сразу увидеть всю Москву, чтобы без конца смотреть на нее! Спутники торопят Айсолтан: они хотят поскорее подняться в свои номера, помыться, переодеться с дороги, пообедать — и тогда снова итти на веселые, кипучие улицы, спуститься в подземные дворцы метро.

В гостинице "Москва" Айсолтан кажется, что она попала еще в один город, только маленький, весь уместившийся в стенах одного дома.

Вот почта, телеграф и сберкасса. Рядом со сберкассой, в отгороженном углу, за столом сидит девушка, которая почти одновременно разговаривает по двум телефонам. Эта девушка сказала Айсолтан, что та будет жить на десятом этаже, в тысяча первой комнате… Айсолтан уже порядком проголодалась и хочет спросить, где можно пообедать, но не решается больше беспокоить девушку, которая, как видно, очень занята: принимает и отправляет приезжающих и отъезжающих.

Айсолтан направляется по указанному ей адресу — в тысяча первую комнату; сейчас нет времени останавливаться, но она замечает, что здесь, не выходя на улицу, можно купить книгу, газету, шоколад… Можно отдать починить часы, почистить туфли… А вот еще киоск, — здесь продают разные золотые и серебряные украшения. А рядом можно приобрести шелковую косынку или платок…

Но оказывается, что не все еще чудеса видела в этом доме-городе Айсолтан. Конечно, девушку, которая уже поднималась на самолете на три тысячи метров над землей, ничем не испугаешь и не удивишь, но все-таки комната-коробочка, которая гудит, шуршит и ползет вверх внутри стены, поднимая сразу десять человек, производит на Айсолтан сильное впечатление.

Айсолтан выходит из лифта на площадку, и вдруг ее взору представляется совсем неожиданнее зрелище.

Ковровая мастерская. Ковровщицы склонились над работой. Красивая девочка лет двенадцати, лежа на ковре, читает газету. За окном мастерской, в неясной дымке, выступают очертания гор, у подножья их раскинулось в зелени садов селение…

Нет, слишком много впечатлений было сегодня у Айсолтан! На мгновение все как-то смещается в ее сознании, и она думает: "Неужели и здесь ткут ковры?.. Какое это селение? Как похоже на Багир!.." Айсолтан делает еще несколько шагов, потом резко останавливается и замирает на месте. Яркая краска заливает ее щеки. С минуту она в замешательстве стоит перед большим стенным панно, растерянная, смущенная своей ошибкой. Потом закидывает голову и так звонко хохочет, что привлекает внимание своих спутников. Что ж, придется объяснить. И Айсолтан снова смеется, еще веселее, вместе со всеми.

В тысяча первой комнате Айсолтан сразу забывает об этом маленьком недоразумении. Здесь даже не одна, а целых три комнаты! Окинув взглядом первую комнату, Айсолтан быстро проходит во вторую, в третью. Потом возвращается обратно, осматривает все сначала: мягкие кресла и диваны, зеркала, радиоприемник, люстры, картины на стенах, ковры на полу. Девушка совсем забыла об усталости, о том, что надо поскорее умыться, переодеться и итти обедать, забыла, что ее ждут. Она опускается в глубокое мягкое кресло и задумывается.

"Сколько комнат для одного человека! Ну что ж, так и надо. Ведь это не только для Айсолтан Рахмановой — это для каждого советского человека делается. Мы с Бегенчем тоже устроим себе такую квартиру. Даже больше. Три комнаты — это для семьи маловато… Бегенч! Что-то он делает сейчас? Может быть, опять обходит хлопчатник? Может быть, он сейчас там, на месте нашей встречи… А тот куст хлопчатника, что он подсек под самый корень, наверное, совсем завял. О чем ты думаешь сейчас, Бегенч? Вспоминаешь ли меня?"

Айсолтан закрывает глаза и видит Бегенча. Он стоит на дороге и смотрит ей вслед…

Девушка подходит к окну. Перед ней высокие башни Кремля. На одной из башен огромные часы с золотыми стрелками. Ровно пять часов…

"Кремль, кремлевские часы! — думает Айсолтан. — Бой этих часов в полночь достигает нашего села, он слышен всему миру. Сияние звезд, которые горят на верхушках башен, льется над всей землей. Это свет правды, справедливости. Кружитесь, кружитесь, мои золотые стрелки! Сверкайте, сверкайте, рубиновые звезды! Сверкайте на весь мир для тех, кто хочет, чтобы правда царила на земле, светите миру, никогда не угасая!"

Двадцать пятое августа 1949 года. Пять часов вечера. В Колонном зале Дома союзов, в Москве, открылась Всесоюзная конференция сторонников мира. Больше тысячи двухсот делегатов съехалось сюда со всех концов Советского Союза. Из четырнадцати различных стран приехали зарубежные гости.

Никогда еще не видела Айсолтан такого огромного светлого зала, не участвовала в таком торжественном собрании. Она сидит неподалеку от трибуны и, вся обратившись в слух, ловит каждое слово докладчика. Он говорит просто, сильно, глубоко взволнованным голосом, изредка подкрепляя речь коротким взмахом руки.

— Мы, советские люди, — говорит он, откидывая со лба поседевшие волосы, — гордимся тем, что наша великая социалистическая родина всегда являлась и является могучим оплотом международной безопасности, стражем мира. Народы всего мира знают, что на чаше весов в годы второй мировой войны лежало не только их настоящее, но и их будущее, и что своим спасением от уничтожения и рабства они обязаны неизмеримому героизму советского народа.

Айсолтан хорошо знает это, как знает каждый колхозник и колхозница, каждый пионер и школьник в ее родном "Гёрельде". Но здесь, в этом зале, с трибуны которого звучит на весь мир могучий голос советского народа, горячее чувство гордости за свою страну с новой силой овладевает Айсолтан, поднимает ее, словно высокая волна…

"Да, это так, и не может быть иначе, потому что нас учит, нас ведет, нами руководит великий учитель, имя которого…"

Докладчик как будто разгадал мысли Айсолтан — мысли всего зала. Он отвечает на эти заветные мысли:

— Во всех концах мира, во всех странах одно имя произносится с большой любовью, имя, звучащее с одинаковой силой на всех языках, как призыв к подлинной дружбе между народами, как призыв к длительному миру и международной безопасности. Это имя известно всем — имя нашего великого учителя и вождя, нашего любимого отца и друга, родного товарища Сталина!

— Товарищ Сталин! — повторяет Айсолтан и поднимается, вся устремившись вперед.

Поднимаются и все делегаты и стоя рукоплещут; словно шумящий прибой, рукоплескания перекатываются по залу из края в край. Обеими руками опираясь на трибуну, докладчик продолжает говорить, и Айсолтан повторяет — нет, вместе с ним произносит — слова, полные несокрушимой веры и силы:

— Жизнь за нас!.. Правда за нас! История за нас! Против прогнившего капитализма, катящегося в бездну! будущее за нас!

Доклад окончен. Снова бушуют рукоплескания, снова звучит любимое имя… Эти голоса и рукоплескания продолжают еще звучать в взволнованном до самой глубины сердце Айсолтан, когда огромный зал уже пустеет. Девушка не хочет покидать зал ни на минуту, но пожилой человек в больших очках, который был ее соседом в самолете, а вечером ходил с ней и с другими туркменскими делегатами по Москве, уговаривает ее пойти в буфет, выпить чаю. После перерыва они первыми возвращаются на свои места около трибуны, и Айсолтан снова вся обращается в слух, внимая речам делегатов конференции — крупнейших советских ученых, писателей, рабочих, колхозников и иностранных гостей.

Радостная улыбка озаряет ее лицо, когда на трибуну поднимается председатель украинского колхоза — рослый, плечистый человек с открытым, простым лицом. Не только его грузная фигура, но и громкий, басовитый голос и пылкость речи сразу переносят Айсолтан в ее родной колхоз. И она, забывшись, теребит соседа за рукав, горячо шепчет ему на ухо:

— А ведь он же совсем, как Аннак, наш председатель! И говорит так же, как он! Вы знаете, ведь Аннак воевал на Украине, через Днепр переходил…

С соседних кресел недовольно оглядываются на Айсолтан, — она мешает слушать, — но, увидав, ее сияющий, взволнованный взгляд, устремленный на трибуну, все понимают — выступает знакомый ей, близкий человек, как же тут не волноваться? И никого не удивляет, что эта смуглая девушка в национальном туркменском платье так горячо принимает к сердцу выступление украинца. В Советском Союзе все народы живут как братья и сестры в родном отцовском доме, — это великий и счастливый закон нашей жизни, дарованный нам гением Ленина — Сталина.

И снова радостно волнуется Айсолтан, когда выступает русоволосая девушка в изящном темном костюме. Девушка говорит от имени текстильщиц Ивановской области. Она обращается ко всем женщинам мира с горячим призывом:

— Везде и всюду поддерживайте миролюбивую политику советского государства, решительно разоблачайте ложь и клевету империалистов… Мы не хотим войны и всеми силами будем бороться за мир… Своим самоотверженным трудом мы отведем кровавые руки поджигателей новой войны!

Девушка энергично встряхивает коротко остриженными светлыми волосами. Айсолтан слушает ее и невольно сжимает свои маленькие крепкие кулачки, хмурит тонкие брови. Уж за ней-то дело не станет, когда надо будет показать, как советские девушки умеют бороться за мирную жизнь!

Делегатов братских республик Советского Союза сменяют на трибуне иностранные гости. Айсолтан горячо аплодирует представителю победоносного китайского народа — народа, разгромившего силы реакции, возглавляемые американскими империалистами. Она запомнит слова этого человека: четырехсотсемидесятимиллионный китайский народ — верный друг Советского Союза и всеми силами будет поддерживать его в борьбе за мир, против войны. Она передаст эти слова всем колхозникам родного села, пусть и они узнают о том, как множатся ряды сторонников мира.

На трибуну поднимается высокий сухощавый старик с гладко выбритым лицом и розовой лысиной, обрамленной белыми волосами. Он приветствует конференцию от имени всех жаждущих мира англичан и говорит, что в сердцах английского рабочего класса глубоко вписано одно магическое слово — Сталинград. Слушая его, Айсолтан невольно вспоминает, как мать" утирая слезы рукавом, рассказывала ей об отце, о том, как он едва не погиб от рук английских интервентов, как они сделали его на всю жизнь калекой, и сердце у нее горит. Ей хочется сказать этому седому человеку, которого внимательно слушает зал, что английские рабочие должны поскорее обуздать хищных английских империалистов, готовящих новую войну…

На другой день то, что хотела сказать Айсолтан, сказал пожилой человек в больших очках, кресло которого с утра пустовало. Тот, кто занимал его вчера, стоит сейчас на трибуне и, прикрывая глаза рукой от яркого света наведенных на него юпитеров, молча ждет, пока затихнут приветствия. Он понимает, что зал рукоплещет не ему, — ведь фамилия его хорошо известна только в ученых кругах: передовые люди советской земли, собравшиеся в этом зале, чтобы сказать о своей воле к миру и готовности бороться за него, приветствуют в его лице свободный туркменский народ и мудрую партию Ленина — Сталина, создавшую государство, в котором сын безграмотного пастуха, сам в юности пасший байские стада, мог стать ученым, профессором, доктором наук. А таких, как он, тысячи. Двести тысяч юношей и девушек в Советском Туркменистане учатся в средних школах. Десятки тысяч учатся в техникумах и высших учебных заведениях.

Он говорит о том, что туркменский народ не хочет войны, он занят мирными делами, он готовится к организации своей национальной Академии наук, он строит каналы для орошения пустующих земель, он создает и выращивает новые сорта советского хлопчатника, в каждой коробочке которого для нас — залог мирной и счастливой жизни, он хочет быстрее восстановить и сделать прекраснее, чем прежде, свою столицу Ашхабад, пострадавшую от землетрясения. Туркменский народ, как и весь советский народ, занят мирным, творческим трудом.

— Господам Трумэнам и Черчиллям не удастся обмануть простых людей мира. Советские народы не хотят войны, им не нужны ни американские, ни чьи-либо другие территории. Мы хотим только одного: чтобы не мешали нашему мирному труду, нашему мирному строительству, не посягали на нашу мирную, радостную жизнь… Мы, советские люди, всегда были и остаемся в первых рядах прогрессивного человечества, борющегося за прочный мир и демократию… Все больше подтверждаются сталинские слова о том, что миллионы простых людей стоят на страже мира. Дело сторонников мира правое, а правое дело всегда побеждает.

И снова рукоплещет зал, и Айсолтан с разгоревшимся лицом хлопает в ладоши, кажется, громче всех: ведь все это было сказано от ее имени, она не могла бы лучше сказать о хлопке и о заветной своей мечте — новом канале для орошения хлопковых полей, о героизме, о трудолюбии туркменского народа, о его беззаветной любви и преданности родному Сталину. Новыми глазами смотрит Айсолтан на своего соседа, стоящего сейчас на трибуне: она видит в нем весь туркменский народ, за тридцать лет с помощью великого русского народа и партии Ленина — Сталина поднявшийся на вершину социализма, избегнувший мрачной пропасти, в которую катится сейчас весь капиталистический мир. И Айсолтан говорит себе:

"Какое это счастье — жить, учиться, работать в Советской стране! Какое это счастье — быть гражданином Советского Союза!"

Нет, никогда не представляла себе Айсолтан, что жизнь может быть так разнообразна, так полна самых ярких, волнующих впечатлений! Посещение музеев и картинных галерей, театров и кино, прогулки по Москве, по каналу Москва — Волга, по золотым осенним подмосковным паркам… Счастливая и усталая возвращается Айсолтан после этих прогулок домой.

Вот она входит в метро и со вздохом облегчения становится на ступеньку эскалатора.

"Ах, как хорошо! Можно немного отдохнуть, постоять на одном месте!"

Казалось бы, Айсолтан уже пора привыкнуть к московскому метрополитену, — но нет, все здесь еще продолжает волновать ее воображение: и вечно движущийся глубоко под землей, под московскими улицами и площадями, широкий, бурливый поток людей, подобный подземной реке в мраморном русле, и огромные, сверкающие огнями подземные дворцы-станции.

"Сколько удивительных способов передвижения изобрели люди! — думает Айсолтан, стоя на эскалаторе. — Из далекой Туркмении прилетела я по воздуху сюда, в Москву. В клеточках-лифтах поднимаюсь под самые крыши высоких зданий. Теперь лестница сама спускает меня под землю…"

Эскалатор доставляет Айсолтан в мраморный подземный дворец. Снова окидывает его Айсолтан восхищенным взором. Стройные колонны поддерживают высокий легкий свод. Они кажутся Айсолтан гигантскими мраморными цветами, в чашечках которых скрыт невидимый источник света. За колоннами, справа и слева, сверкая зеркальными стеклами, с мягким шумом проносятся поезда. Двери на остановках открываются и закрываются сами собой. В вагонах светло, как днем, потому что они залиты ярким электрическим светом, но поезд мчится сквозь землю по длинным полутемным тоннелям и безошибочно находит свой путь. И, опускаясь на кожаное сиденье, Айсолтан снова, как недавно в самолете, мысленно восклицает: "Хвала твоему мастеру!"

В своем номере, который стал для нее как бы вторым домом, Айсолтан тоже не всегда находит желанный отдых. Часто звонит телефон, — Айсолтан приглашают выступить по радио, или дать статью в журнал, или приехать в рабочий клуб. Сегодня Айсолтан прежде всего садится писать письмо матери, ей хочется поделиться с ней всем, что переполняет ее душу. А потом она напишет еще одно письмо — Бегенчу.

Снова высокие стены комнаты-сказки расступаются перед взором Айсолтан и теплый ласковый ветерок овевает ее лицо, снова приветливо колышется зеленый хлопчатник и она видит перед собой Бегенча. Он стоит потупившись, как провинившийся ребенок, потом поднимает глаза, и они без слов выдают его тайну; он роняет лопату и простирает к ней руки…

Стук в дверь заставляет Айсолтан вскочить с кресла. Ей кажется, что она опять, как тогда, в поле, слышит за спиной резкий оклик: "Э-эй! Айсолтан! Иди-ка сюда!" Девушка подает ей на маленьком подносе два письма. Айсолтан дрожащей рукой берет одно из них, — быть может, это от Бегенча? — разрывает конверт. Нет, это даже не письмо, а пригласительный билет: Всесоюзное общество культурной связи с заграницей приглашает Айсолтан на вечер встречи делегатов конференции с иностранными гостями. Айсолтан откладывает билет в сторону и уже спокойно вскрывает второй конверт. Конечно, и это не от Бегенча, — это тоже приглашение: фабричный комитет и дирекция одной из подмосковных текстильных фабрик просят Героя Социалистического Труда, мастера высоких урожаев хлопка Айсолтан Рахманову посетить сегодня их фабрику и побеседовать с текстильщицами.

Да ведь это та фабрика, что была когда-то кузницей туркменских кадров текстильщиков! Когда в Ашхабаде начали строить текстильную фабрику, десятки юношей и девушек из туркменских городов и сел отправились на подмосковную фабрику учиться новому для них мастерству и вернулись в родной край инструкторами и мастерами текстильщиками. Как же можно забыть об этом и как можно отказаться от приглашения побеседовать с русскими текстильщицами?!

"А что же делать с иностранными гостями? Ну да, я видела их уже на конференции, слышала их выступления!.." — размышляет Айсолтан, не выпуская из рук письма текстильщиц и искоса поглядывая на пригласительный билет ВОКСа.

Решение Айсолтан уже принято, когда раздается легкий стук в дверь и в комнату входит стройная светловолосая женщина в сером костюме.

— Здравствуйте, Айсолтан! Получили приглашение? Вот и отлично. Вы уже готовы? Сейчас придет машина и поедем!

Лицо, голос и даже костюм этой женщины знакомы Айсолтан. Ну, конечно, она встречалась с ней на конференции. И гостья тоже, видимо, считает Айсолтан своей хорошей знакомой. Полагая, что вопрос о поездке Айсолтан на фабрику решен, как оно и есть на самом деле, она с любопытством осматривает комнату, мимоходом поправляет перед большим, в позолоченной раме трюмо выбившиеся из-под берета волосы, включает радиоприемник и, быстро поймав нужную волну, садится на диван. При этом она забрасывает Айсолтан вопросами, и та чувствует себя с ней неожиданно легко и просто. Айсолтан рассказывает все, что знает о подмосковной фабрике, но видит, что гостье это уже известно, — она помнит даже фамилии многих учившихся на этой фабрике туркмен.

— А где сейчас товарищ Перманов? — спрашивает она. — А как поживает Огульнияз Бабаева? Вы ее не знаете?

Айсолтан смущена: не так-то легко ответить на все вопросы гостьи. Но та не замечает ее смущения и не ждет ответа на каждый вопрос. Ее интересует сразу столько самых различных вещей, что разговор то и дело меняет русло, как капризная Аму-Дарья… Уступая настояниям новой подруги, Айсолтан надевает свое красное шелковое "кетени" — праздничное платье, заплетает с ее помощью волосы в две косы. "Почти до колен!" — восторгается текстильщица. Айсолтан едва успевает взять свою девичью тюбетейку с остроконечным серебряным гупба, как из вестибюля говорят по телефону:

— Машина для товарища Рахмановой пришла…

Айсолтан жадно вдыхает свежий лесной воздух, напоенный ароматами ранней осени. Открытая машина быстро идет по широкой просеке, которой — кажется Айсолтан — не будет конца. По обеим сторонам дороги высокой стеной стоит подернутый осенним багрянцем лес.

"Вот они, настоящие русские леса, — думает Айсолтан. — Какая тут тень и прохлада!"

Айсолтан не может скрыть от спутницы своего восторга. Та понимающе улыбается.

— Да, — говорит она, — хороший лес. А уж грибов! Таких лесов у вас в Туркмении нет. Все песок да барханы. И как только там хлопок растет!

Теперь улыбается Айсолтан. Конечно, в Туркменистане нет таких лесов, но посмотрела бы эта московская девушка на увитую виноградом террасу маленького домика Айсолтан, на широкую вершину старого урюка, под которым прохладно в самый знойный летний день! А сады, бахчи, зеленое море колхозного хлопчатника, заливающее всю равнину вокруг колхоза "Гёрельде"! Конечно, песков много, велика пустыня Кара-Кумы, но как не правы те, которые думают, что Кара-Кумы — безжизненная пустыня! Весной и осенью, после дождей, она покрывается зелеными коврами пастбищ, и десятки, сотни тысяч колхозных и совхозных овец пасутся там на приволье. "Верно, мало у нас воды, но земля хорошая, золотая земля. Воткни прутик, плюнь — дерево вырастет, — так говорят у нас…" Увлекшись, Айсолтан забывается и начинает говорить по-туркменски. Спутница со смехом прерывает ее, просит перевести, сама повторяет вслед за Айсолтан:

— Агач — дерево…

А машина мчится и мчится по зеленой просеке, спускаясь порой в ложбины и вновь поднимаясь на пологие холмы. Снизу кажется, что там, на вершине холма, лес кончается и просека словно упирается в небо. Но машина легко идет вверх по склону, и Айсол-тан видит, что лес не кончается, а только разбегается в обе стороны от дороги, большим полукругом огибает широкую холмистую возвышенность и снова сходится далеко на горизонте, сливаясь в темную волнистую ленту. Лучи заходящего солнца золотятся на свежем жнивье; кое-где еще стоят невывезенные копны, зеленеют луга. Далеко справа показывается небольшое селение, бревенчатые дома под железными крышами окружены садами. По дороге, в облаках пыли, движется большое стадо коров. Пастух громко щелкает длинным кнутом, освобождает путь машине, сгоняя коров с дороги на жнивье. Машина замедляет ход. Айсолтан приподнимается и, обернувшись, машет пастуху рукой. Тот с изумлением смотрит на ее сверкающую серебряным острием тюбетейку, на смуглое лицо, обрамленное черными косами, и, покрутив головой, снова громко щелкает своим длинным кнутом.

Да, хороши, хороши русские леса и поля! Айсолтан кажется, что эта картина мирной жизни никогда не померкнет в ее памяти. Она провожает взглядом скрывающееся за поворотом селение. Машина огибает невысокий холм, на вершине которого небольшая рощица. У подножья холма деревянная ограда. Айсолтан различает большую каменную плиту, полускрытую под венками из живых цветов.

— Что это? — спрашивает она свою спутницу.

— Это памятник двум девушкам-партизанкам из здешнего села, замученным фашистами в сорок первом году неподалеку отсюда — на подступах к Москве.

Конечно, Айсолтан и раньше знала, что в сорок первом году фашисты подходили к Москве, она читала об этом, слышала от Чары и от Аннака, которые сражались с фашистами." Но сейчас сна с особой силой чувствует, в какой грозной опасности была Мо-сква. И этот памятник, на котором не вянут цветы, без слов говорит ей, с каким бесстрашием, с каким геройством защищали свою столицу, свою землю советские люди. Ничто не сломит их, никто не покорит!

"Советские люди, — думает Айсолтан, — навсегда изгнали врагов из пределов нашей родины и донесли знамя правды до Берлина, до Праги, до Будапешта. Тысячи, миллионы смелых и честных рук за рубежом подхватили знамя правды, знамя мира и справедливости, понесли его по всему миру, и нет такой силы, которая могла бы их остановить, повернуть вспять. Пусть беснуются поджигатели войны — мы их не боимся. Они катятся в бездну, а жизнь — за нас, история — за нас, будущее — за нас!"

Так думает Айсолтан — и так говорит в большом, ярко освещенном зале фабричного клуба. Она вспоминает все, что слышала на конференции и что передумала за эти дни. Потом она рассказывает текстильщицам о Туркменистане, о родном колхозе "Гёрельде", о хлопчатнике и о том, как она со своим звеном добилась высоких урожаев хлопка.

— Хлопчатник — это такое нежное, такое красивое и капризное растение, что сколько за ним ни ухаживай — все ему мало, как избалованному ребенку или своенравной невесте…

Айсолтан растерянно умолкает, поймав себя на том, что говорит о хлопке словами Бегенча. Ну, да кто же может об этом знать? И что тут худого, если она повторяет слова любимого? Но все-таки Айсолтан смущена, — хорошо, что этого никто не замечает. Текстильщицы дружно хлопают в ладоши и что-то кричат ей из глубины шумного зала. Айсолтан смущается еще больше, когда понимает, что они просят ее рассказать, за что она получила маленькую золотую звездочку, которая горит на ее красном шелковом платье, как живой огонек. Она говорит, сколько центнеров "белого золота" собрало ее звено в прошлом году с каждого гектара, но понимает, что этого объяснения еще недостаточно.

— Мы работали не покладая рук, — продолжает Айсолтан. — Мы всегда советовались с лучшими старыми хлопкоробами и агрономом, держали связь с опытной хлопководческой станцией.

Айсолтан рассказывает о работе колхозной опытной лаборатории, организованной по ее почину, о занятиях кружка, о новых книгах по агрономии, почвоведению и орошению, купленных ею в Москве для этого кружка, для себя и Бегенча, который также все время учится и руководит комсомольской организацией и наблюдает за поливами хлопчатника, — а это очень сложное дело, хлопотливое и ответственное, но он хорошо справляется с ним и поэтому его тоже наградили орденом Ленина…

— Бегенч… — Айсолтан опять умолкает, сгорая от смущения. Почему она все время повторяет это имя? — Бегенч! — почти шепчет она и вдруг поднимает голову и смело смотрит в зал. — Бегенч — это значит радость! — восклицает она. — Это любовь, это счастье работать на свободной советской земле, счастье учиться и жить в великой Советской стране, быть советским гражданином!

Какая буря рукоплесканий, восторженных криков и приветствий поднимается в зале! Девушки вскакивают с мест, подбегают к трибуне, тянутся к Айсолтан. Чинно сидевшие за столом президиума пожилые работницы, члены фабкома и парткома, сам директор — все встают, окружают Айсолтан, жмут ей руки.

Потом Айсолтан ведут на фабрику — в огромные, залитые светом залы, где повсюду цветы, на полу ковры, на окнах яркие цветные шторы, где бесконечными рядами стоят машины, которые — так кажется Айсолтан — работают сами, а в длинных проходах между ними спокойно прохаживаются девушки, почти не останавливаясь и только незаметными движениями что-то поправляя то у одного, то у другого станка.

В прядильном цехе с неуловимой быстротой кружатся высокие веретена, наматывая бесконечные сверкающие нити.

В ткацком цехе спутница Айсолтан, делегатка конференции, показывает ей свои станки — тридцать шесть ткацких станков, которые она обслуживает одна, делая за смену сотни метров ткани.

В цехе готовой продукции Айсолтан встречает высокая пожилая женщина. Она преподносит почетной гостье кусок яркой материи, отливающей всеми цветами радуги.

— Это теой хлопок, милая Айсолтан! — говорит она. — Давай нам больше "белого золота", и мы оденем всю нашу великую родину в его золотое сияние!

Айсолтан кажется, что она попала в какое-то сказочное царство. У нее кружится голова, на глаза навертываются слезы. Без слов бросается она к этой русской женщине-работнице и припадает к ее груди…

Огромное пространство Красной площади залито солнцем. Айсолтан пришла сюда вместе с другими делегатами конференции. С замирающим сердцем приближается она к мавзолею Ленина. Вдоль всей площади медленно движется бесконечная вереница людей. Все эти люди стремятся попасть туда, куда идет Айсолтан. У всех сосредоточенные лица. Никто не разговаривает, не шутит, не смеется, как бывает обычно на веселых, шумных московских улицах. Здесь все охвачены одним чувством, одним глубоким сердечным трепетом, и не нужно говорить, чтобы делиться друг с другом своими чувствами и мыслями, — каждый понимает друг друга без слов, ибо сердца всех бьются в лад, как одно большое, взволнованное сердце.

Айсолтан медленно проходит под массивным гранитным сводом и, затаив дыхание, смотрит на Ленина. Она мысленно беседует с ним. Она знает, что Ленин жив и будет жить вечно. Он жив в ее сердце и в сердцах миллионов и миллионов людей, населяющих землю. И Айсолтан хочется рассказать ему, как отцу, как серому дорогому, близкому человеку, о том, что она, простая туркменская девушка, сбросив яшмак, поднялась на высокую трибуну, откуда голос ее звучит на весь мир. Ей хочется рассказать ему, что она, простая туркменская девушка, вырвавшись на вольную волю из тесной кибитки, прилетела сюда из-за степей, из-за морей, прилетела в сказочно-прекрасный город, имя которому Москва. Ей хочется рассказать ему о том, как она счастлива, как счастлив весь туркменский народ, как любит и бережет он свою прекрасную советскую родину. Ей хочется сказать, что советский народ никогда не забудет того, чей великий гений создал самое счастливое и самое могущественное государство на земле. Слезы выступают на глазах Айсолтан. Губы ее чуть слышно шепчут:

— Спасибо, спасибо тебе, дорогой Владимир Ильич!