Айсолтан из страны белого золота

Четвертая глава

егенчу не спится в эту ночь. Он лежит, закинув руки за голову, а сердце сладко щемит у него в груди. В окнах уже начинает светлеть, когда Бегенч ненадолго забывается.

Пробудившись внезапно, словно его окликнули, он встает и, набросив на плечи халат, выходит во двор. Багровое, круглое, точно разрезанный пополам арбуз, солнце проглядывает сквозь ветви деревьев. Небо прозрачно и чисто, как светлоголубое стекло. Ночной свежий ветер стих, и листья на деревьях застыли, словно нарисованные. Аромат свежей листвы, плодов и сочных, спелых дынь пьянит Бегенча. Сжав кулаки, широко раскинув руки, он потягивается, зевает, обводит глазами двор. Крупные черные и белые куры в углу, за проволочной решеткой, клюют ячмень, жадно разгребая, разбрасывая его в разные стороны; четыре жирных, откормленных барана, покачивая круглыми курдюками, грызут дынные корки. Корки звонко хрустят у них на зубах — "хьюрт-хьюрт"; пегая корова сердито мотает головой, стараясь освободиться от веревки; ее тяжелое бледно-розовое вымя едва умещается между ляжками. Огромный лохматый пес приветливо машет куцым хвостом, выражая этим хозяину свою собачью ласку; далеко выставив вперед передние лапы, он вытягивается, пригибаясь грудью к земле, словно кланяется Бегенчу в ноги. Раздается крик чабана:

— У кого коро-о-овы! Выгоняйте коро-о-ов, выгоняйте коро-о-ов!

Село просыпается.

Улицы понемногу наполняются движением и звуками. Громыхая, прокатила арба, где-то вдалеке зафыркал мотор, заржали кони, прогудела и умолкла машина, и на смену ей зазвучал трубный крик осла. И снова, размахивая хвостами, стуча копытами, через поселок идут коровы — той же дорогой, которой они возвращаются вечером. Колхозники с мешками за спиной, с кетменями или серпами в руках преходят по улице, направляясь в поле.

Башлык[5], тучный человек лет сорока, в серой мерлушковой шапке, сером кителе, синих галифе и парусиновых сапогах, уже выехал на своем породистом скакуне. Откинувшись назад в седле, он осаживает коня и, полуоборотясь, кричит что-то хриплым басом, напрягая красную, мясистую шею, и машет кому-то рукой. Его густые, лихо закрученные усы воинственно топорщатся. Башлык осадил коня неподалеку от дома Бегенча, и тот слышит, как он говорит приближающемуся к нему пожилому колхознику, одетому нарядно, как юноша, несмотря на свои семьдесят лет, и даже подпоясанному старинным пуховым кушаком:

— …Ты ему скажи: пусть к одиннадцати часам приедет на участок третьей бригады. Да пусть едет не на "Победе", а на "газике", и возьмет побольше горючего про запас и пусть прихватит двустволку и патронташ.

Башлык трогает коня и, увидав Бегенча, еще издали кричит ему:

— Жив-здоров, а, Бегенч? Ты, друг, не ленись. Два раза проверять — это не худо. Поливальщик-то, конечно, знает цену воде, а все ж держи ее всегда перед глазами. Ты сегодня обойди еще раз те места, куда вчера пускали воду. Погляди: не захирел ли где хлопчатник, не поник ли головой, как обиженная молодуха. Особо погляди на пригорках, — слышишь? — дошла ли до них вода. — Поровнявшись с Бегенчем, башлык натягивает поводья. — Сам знаешь: в эти дни каждая капля воды — горсть хлопка. Ух, и крепко сцепился я вчера с райводхозом, даже в райком его таскал, да, видно, мало. Сегодня в полдень буду в облводхозе и облисполкоме. Не поможет — прямо в центр обращусь.

Бегенч улыбается:

— Товарищ Аннак, ты как заведешь с утра свою пластинку: "О, дайте мне воды, воды, воды…", так до ночи не кончишь. Слезай с коня, я тебя чаем напою.

Аннак, сдерживая нетерпеливого коня, говорит:

— Я, друг, чай пил, когда еще солнце не всходило. Мне водой горло полоскать некогда. Мне вода для другого дела нужна. Ты, коли хочешь пособить, давай мне воды на поля! Воды, воды, воды…

В это веселое, сияющее утро у Бегенча в душе какой-то задор; ему хочется подразнить башлыка, и он начинает:

— Ты, товарищ Аннак, чем бегать из одного учреждения в другое и кричать: "Воды! Воды!", пошел бы лучше на водораспределительный шлюз да проверил сам, как там воду меряют.

— Друг! Ты мое больное место не трогай! У меня и так голова от забот распухла. Я знаю, как меряют. Правильно меряют. Да мне в эти дни, хоть ты лопни, нужно больше воды!

— Так ты думаешь, что, взяв долю других…

Аннак не дает Бегенчу договорить:

— Друг! Да ты пойми: разве я хочу украсть воду у "Красного Октября", или у "Победы", или у другого колхоза? Я о них тоже забочусь. Я хлопочу, чтобы побольше пустили воды из Колхозбента.

Прищурившись, Бегенч с усмешкой смотрит на председателя колхоза.

— Так, товарищ башлык. Значит, по-твоему, все наши учреждения — районные, областные, центральные, которые день и ночь заботятся о том, чтобы мы перевыполнили план по хлопку, — значит, они меньше твоего понимают, как нам сейчас нужна вода? Верно, они сохраняют лишнюю воду в Колхозбенте, чтобы пустить ее на свои огороды?

Аннак растерянно смотрит на Бегенча, хмурит клочкастые брови. Бегенчу кажется даже, что крутые завитки его усов слегка обвисли. Потом, крякнув с досады, башлык ударяет нагайкой по луке седла, и усы его снова встают торчком.

— Ишь, какую лекцию прочел! А ты вот как рассуди: если у меня сейчас колхозники сыты — значит, я на том и успокоиться должен? Значит, мне уж и зерна про запас в амбарах не держать? Так после этого что я за башлык? Гнать такого башлыка в шею! Ну, а в области меньше меня понимают, что ли? Скажешь, они не держат в Колхозбенте излишек воды про запас! Так я и поверил!

Бегенч не может сдержать улыбки, — уж очень по душе ему этот горячий, напористый и прямодушный человек.

— Ты чему ж это, друг, смеешься? — обижается башлык. — Что я смешного, неправильного сказал?

— Нет, Аннак, ты все правильно говорил. Я ведь шутил с тобой, очень занятно ты споришь. Все правильно. В такую горячую пору не обойдешься без того, чтобы не пошуметь. Если в области тебе не помогут — шли телеграмму в центр.

Аннак трогает поводья:

— Ну, прощай, друг. Смотри, обойди хлопчатник.

— Да я думал, как только солнце взойдет, уже там быть, а вот запоздал. Поздно заснул и проспал.

— Да уж знаю, знаю.

"Откуда же он знает? — удивляется Бегенч. Ему кажется, что Аннаку известно, как он всю ночь не мог сомкнуть глаз, думая об Айсолтан. — Вот постоишь с девушкой минутку — и готово, все говорить начнут!" — мысленно досадует Бегенч и спрашивает с напускным равнодушием:

— Что такое ты знаешь?

— Знаю, что вы вчера без меня вино пили, вот что.

— А-а! Так я и тебя звал.

— А я, может быть, шучу. Что ж, мне уж и пошутить нельзя? Не мог я вчера прийти, ведь говорил тебе.

— Ну, в таком случае слезай с коня. Пойдем, выпьем сейчас по пиале за успешнее завершение твоих хлопот.

— Нет. На вчерашний плов гостей не зовут!

— Вот как!

— А я, может, опять шучу. Сейчас, друг, не время. Ты лучше вот что… Я хочу сегодня съездить посмотреть отары. Хочешь, поедем со мной?

— Я тебя что-то не пойму: то ли ты в Мары едешь, то ли на овец глядеть?..

— А я и в Мары и на овец. Сначала в Мары, потом на овец. Ровно в два часа заеду за тобой.

— Эх, Аннак, до чего ж ты кипучий парень!

Похвала Бегенча явно по душе башлыку. Он смотрит на молодое, энергичное лицо юноши, и вдруг глаза его загораются огнем. Привстав на стременах и вытянув, как оратор, правую руку вперед, он говорит с воодушевлением:

— Друг, молод ты, многого не видал на своем веку. Не видал той жизни, какой жили наши деды-прадеды. Ты родился в новую эпоху. Ну вот и подумай, какая она, наша эпоха! Это эпоха машин, эпоха великого движения вперед, эпоха Сталина! Если я в такую эпоху буду на каждый путь по целому дню терять да под каждым кустом спать заваливаться, тогда придется колхозу еще десять башлыков мне в помощь выбрать. Да разве так пятилетку в четыре года выполняют?

Сиповатый голос Аннака рокочет все громче и громче:

— Мы должны бесперебойно давать сырье нашим фабрикам, заводам. Мы должны быть готовы в любую минуту дать отпор черным вражьим силам, которые хотят надеть нам на шею ярмо. Мы должны за один шаг делать два, три, пять шагов… Мы должны показать врагам силу человеческого труда.

Проходящие мимо колхозники останавливаются и слушают горячую речь башлыка.

— Пусть злоумышленники-империалисты знают, что вчерашний чабан и сын чабана не даст в обиду свою родину! Наш труд и наша вера в свои силы всегда одерживали победу и снова одержат победу!

Вокруг Аниака понемногу собирается целая толпа. Подошедшие позже колхозники стараются протиснуться поближе к оратору.

— Пусть наш свободный труд превратит родную страну в прекрасный, цветущий сад!

Вытянувшись на стременах, расправив могучие плечи, Аннак поднимает нагайку и указывает на солнце:

— Пусть солнце, которое обходит весь земной шар, расскажет миру о том, что советский народ — это одно тело и одна душа, что советский народ хочет мирной жизни, но если проклятые торгаши сунутся еще раз к нам, на нашу землю, то мы растопчем их, как вонючих гадов!

Взмахнув нагайкой, Аннак опускает на седло свое грузное тело и тут только замечает, что у него заметно прибавилось слушателей. Смущенно улыбаясь, он отыскивает глазами Бегенча и говорит, стараясь не глядеть по сторонам:

— Да, вот какое дело… У меня, знаешь, что-то распалилась душа. Вот язык и сорвался с привязи. А ты что, друг, меня не одернул?

— А зачем? Ты очень хорошо говорил. Видишь, твой доклад не один я слушал. Вроде как колхозное собрание получилось. И я думаю, Аннак, что мы вчера ошибку допустили.

— Какую ошибку?

— На Всесоюзную конференцию нужно было не Айсолтан послать, а тебя.

Аннак, стараясь скрыть смущение, громко хохочет густым, сиплым басом. Но тут же глаза его снова загораются, и он гудит, наклоняясь с седла к Бегенчу:

— Эх, друг, ну как молчать, как держать такую досаду на сердце! Ведь подумать только, что я тут хлопочу, из сил выбиваюсь, а они ищут базы для своих бомбардировщиков!

— Ничего, Аниак, собака лает, а караван идет вперед.

— Верно, друг. Ну, прощай!

— Так ждать тебя к двум часам?

— Жди.

Аннак отпускает поводья, и серый, в яблоках, горячий конь, который давно уже нетерпеливо перебирал ногами и грыз удила, легко, с места, берет в галоп.

Умывшись, Бегенч садится на веранде пить чай. Маленькая Майса чем-то очень озабочена. Она уж три раза вынимала все книги и тетради из портфеля и снова укладывала их обратно. Она уже три раза убегала в комнаты и каждый раз, возвратясь назад, принималась тяжело вздыхать, растерянно шарить на столе и под столом. Убежав в пятый раз и через секунду вернувшись, она горестно воскликнула:

— Мама, ох, мама! Ну, где же моя чернильница? У меня пропала чернильница!

Оглянувшись по сторонам и увидя, что матери на веранде нет, Майса, чуть не плача, сказала:

— И мамы нет! Да куда же теперь еще мама девалась? Бегенч! Где мама?

Бегенч знает, что мать ушла кормить баранов, но только пожимает плечами.

— А я откуда знаю?

— Да ведь она сейчас, вот только сейчас была здесь! — И маленькая Майса в полном отчаянии снова кричит: — Мама! Ты где, мама?

— А зачем тебе магь? — спрашивает Бегенч.

— У меня пропала чернильница.

— А зачем маме твоя чернильница? Ты ищи там, где положила.

— Да ее там нет.

— Да ну! Так, может быть, чернильница научилась бегать?

— Зачем ты надо мной смеешься? — Майса жалобными, молящими глазами смотрит на брата. — Бегенч… Если ты взял, так, пожалуйста, отдай!

Девочка бросается к Бегенчу и ощупывает его карманы. Она даже заглядывает к нему за пазуху. Бегенч смеется.

Не обнаружив чернильницы и там, Майса говорит еще жалобнее:

— Ну, Бегенч, миленький, хорошенький, отдай чернильницу!

Ее черные, блестящие, как у козленка, глаза смотрят на брата с такой мольбой, пухлый детский рот так трогательно кривится в плаксивой гримасе, что Бегенч не выдерживает:

— А что ты мне дашь, если я найду твою чернильницу?

Майса от радости несколько раз подпрыгивает на месте. Лицо ее сияет.

— Когда я вырасту большая-большая, я вышью тебе тюбетейку.

— А, так ты хочешь, чтобы я искал твою чернильницу в долг? Нет, это не пойдет.

Майса бросается к Бегенчу на шею.

— Ну, Бегенч, миленький, отдай, если ты взял, а то я опоздаю. Мы с девочками хотим до начала занятии повторить то, что в прошлом году проходили. Уговорились к восьми собраться.

Бегенч, отогнув рукав, показывает ей на свои часы:

— Смотри, еще нет половины восьмого. — И, обняв девочку за плечи, смеется: — Ну, дай сюда руку и закрой глаза.

Он достает чернильницу из-под вороха бумаг на столе и вкладывает ее в маленькую горячую ладонь.

Майса сжимает в руке чернильницу и открывает глаза.

— Где она была?

— На столе.

— Ну да, ну да! Я сама ее туда поставила.

— А зачем же ты на меня наговаривала?

— Потому что ты всегда шутишь. Вот я и думала, что ты ее нарочно спрятал.

Бегенч целует сестру в ее нежную, румяную щеку. Маленькая Майса, схватив свой портфель, который кажется чересчур большим в ее тоненькой руке, вприпрыжку сбегает с веранды.

Бегенч берет ружье и, перекинув его через плечо, выходит на улицу.

Из-за поворота выезжает легковая машина, при виде которой Бегенч сразу останавливается и не может больше сделать ни шагу. Сердце его больно сжимается. Он смотрит на приближающуюся машину, и ему чудится, что там, внутри, скрыта частица его души и это серое ползущее чудовище сейчас увезет ее куда-то далеко-далеко. Чудовище в облаках пыли приближается к Бегенчу, и ему хочется броситься вперед и преградить ему путь. Но он не двигается с места, и только глаза его неотступно следуют за машиной.

Машина проезжает мимо Бегенча и останавливается. Тонкая белая пыль медленно оседает в воздухе. Айсолтан опускает стекло в окошечке, ласково улыбается, кивает ему.

Ух, как чешется у Потды язык, как хочется ему подразнить эту влюбленную парочку! Как хочется отпустить добрую шутку, от которой оба они зардеются и начнут смотреть в разные стороны! А потом Айсолтан сдвинет свои черные брови и примется распекать его на все корки. Ух, как хочется Потды блеснуть остроумием — ведь такой случай! Ради такого случая стоит рискнуть и еще раз навлечь на себя гнев Айсолтан.

Но, к немалому своему удивлению, Потды замечает, что другое чувство берет в нем верх.

"Пусть их, — думает он, — уж попрощаются как следует! Пусть в это солнечное утро выскажут друг другу то, что у них на сердце! Пусть обменяются нежным, ласковым словом. А потом вспомнят добром и это светлое утро и Потды".

— Ну, что ты скажешь! Вот беда, так беда! — восклицает Потды, сдвинув тюбетейку с затылка на глаза. — Ключи от машины позабыл!

Он выскакивает из машины и бросается куда-то в сторону, позвякивая ключами, колечко от которых надел на большой палец.

А у Бегенча опять, как всегда при виде Айсолтан, слова не идут с языка, и он говорит первое, что ему приходит на ум:

— Что это Потды, ума лишился? Ключи, говорит, позабыл, а сам ими размахивает. Вот чудак!

Приглаживая ладонями свои черные волосы у висков, Айсолтан усмехается:

— Если Потды не будет всякими странными способами обнаруживать свои сокровенные мысли, то он в неделю зачахнет и умрет с тоски.

Такой оборот беседы кажется Бегенчу вполне удачным. Он даже находит в себе силы спросить:

— Ты не знаешь, Айсолтан, почему это вчера вечером Потды все отпускал какие-то дурацкие шуточки то насчет тебя, то насчет меня? Прямо руки чесались проучить его хорошенько, да боялся, как бы хуже не получилось. Может, он видел нас с тобой вчера? Или просто так выдумывает?

Айсолтан улыбается, и от этой улыбки у Бегенча теплеет на сердце.

— Да разве от Потды что-нибудь утаишь? — просто говорит она. — Зачем ему видеть? Он и так все знает, ему известно не только то, что ты делаешь, а даже о чем задумался. Ему все нужно разнюхать. Если Потды не будет знать наперед, из какого яйца должен вылупиться петушок, а из какого курочка, так он удавится с горя. Такой уж это человек. Он, например, знает даже, какой был разговор между твоей матерью и моей.

Об этом разговоре знает и Бегенч. Правда, когда Джерен стала ему передавать его, он буркнул сначала: "Что это, мать, ты, кажется, опять за старое?", но тем не менее слушал ее с такой жадностью, словно хотел впитать в себя каждое слово. "А что скажет Айсолтан?" — подумал тогда Бегенч и теперь, собравшись с духом и приняв самый небрежный вид, вдруг выпалил:

— Да, между прочим, Айсолтан, а как ты смотришь на их затею?

Айсолтан отворачивается от Бегенча и отвечает так тихо, что он едва может разобрать ее слова:

— По-моему, они хотят нам добра. Или, может быть… Может быть, тебе кажется, что это, как в старину… по чужой указке… Может быть, ты думаешь…

— Я думаю, — решительно прерывает ее Бегенч, и лицо его вспыхивает от счастья, — я думаю, что этот союз мы заключим сами, своей свободной волей, а указчики у нас — наши сердца.

Айсолтан поднимает на него взор, и он ослепляет Бегенча — так сияют ее глаза, такая в них светится радость.

— И этот союз на всю жизнь, — шепчет Айсолтан.

— Да, клянусь! — восклицает Бегенч.

Айсолтан берет руки Бегенча в свои и сжимает их маленькими горячими ладонями.

— Бегенч… Помни: мое сердце — вот так в твоих руках.

От волнения Бегенч снова теряет дар речи, а когда, собравшись с силами, хочет открыть рот, то видит, что Потды уже возвращается. Он глухо, упавшим голосом сообщает:

— Потды идет! — и тихонько высвобождает свои руки из ласковых ладоней девушки.

Айсолтан говорит нежно:

— Милый Бегенч, прощай! Я улечу далеко, но мыслями всегда буду с тобой.

— Айсолтан!.. — голос Бегенча обрывается, и он не может больше вымолвить ни слова.

Потды подходит, расплываясь улыбкой до ушей, прищуривая глубоко запавшие глазки, насмешливо восклицает:

— Ай-ай! И машина цела! Не увели? Ну, молодцы, хорошо сторожили!

Бегенч говорит сердито:

— Мы-то сторожили, а вот ты нашел ли свои ключи, Потды?

Потды бренчит ключами, ухмыляется:

— Вот ключи, друг, вот!

— А разве они не болтались у тебя на том же самом пальце, когда ты убежал отсюда, как угорелый?

— А разве ты не мог вернуть меня обратно, чтобы я зря не бегал, если видел, что ключи при мне?

На это Бегенчу возразить решительно нечего, и он говорит только:

— Ну, будь здоров, Потды, желаю тебе успеха в делах!

— Желаю счастья вам обоим и вашему будущему поколению, — выпаливает вдруг Потды и низко кланяется.

Горячая краска заливает нежные щеки Айсолтан. Ах, как смутил ее этот бессовестный! Дрожащими руками она оправляет платье и, не глядя на Потды, бросает:

— Ну, не болтай пустяков, заводи машину!

— Айсолтан! Зачем говоришь неискренно? Ай-ай! Я-то заведу машину, а вот ты разве не думаешь про себя: "Хоть бы еще не уезжать, еще минутку-другую побыть с милым! И зачем этот конопатый чорт так скоро вернулся!" Вот что ты думаешь, Айсолтан! Сама узел на есю жизнь, до могилы, вяжешь, а своего суженого стыдишься? Тут стыдиться нечего, дело самое хорошее. Верно, друг?

Ну что ты скажешь! И вправду — глазастый! Своими щелочками-глазками все насквозь видит!

Бегенч улыбается:

— Ничего не поделаешь, Айсолтан, это ведь Потды. У него уши-глаза не такие, как у прочих людей. От него ничего не утаишь. Он все видит, все слышит. А душа у него веселая, — он даже хмурой зимой видит, как идет веселая весна.

— Вот спасибо, друг! Первый раз в жизни правильные слова о себе слышу. Будет вам на свадьбу от меня подарок. — И, с шумом захлопнув дверцу, Потды включает мотор.

Айсолтан, приблизив к окошечку улыбающееся лицо, спрашивает:

— Какое поручение дашь ты мне в Москву, Бегенч?

Бегенч смотрит на нее не отрываясь.

— Одно поручение у меня… чтобы ты благополучно возвратилась домой.

Как большая серая черепаха, машина медленно сползает с места.

— Айсолтан! Будет случай — поговори насчет воды! — кричит Бегенч вдогонку.

Тоненькая смуглая ручка, высунувшись из машины, трепещет в воздухе, как птичье крыло, и сердце Бегенча рвется за ней следом. Долго стоит он, не двигаясь, словно ноги его приросли к месту, и смотрит вслед серой машине, которая, превратившись в едва различимое пятнышко, скрылась за поворотом. Толкни, окликни сейчас кто-нибудь из прохожих Бегенча, он все равно ничего не услышит.

Чары уже давно стоит рядом с ним, добродушно прищурившись, разглядывает его взволнованное лицо. Потом, рассмеявшись, хлопает товарища по плечу.

— Эй, Бегенч, проснись! Днем да посреди улицы стоя спать — это, брат, не годится. Что с тобой такое?

Бегенч, словно он и в самом деле только сейчас проснулся, смотрит во все глаза на Чары.

— Со мной? Ничего… — отвечает он, отводя глаза от смеющегося Чары.

— А чего ж ты тут торчишь, как столб?

— Да вот башлык звал с собой… Ну, я стою, думаю… ехать не ехать…

— Меня Аннак тоже звал, да я не могу: в райком вызывают… Только это еще не причина, чтобы стоять посреди дороги, разиня рот. Ты уж лучше прямо говори: что у тебя стряслось?

Бегенч, чтобы скрыть свою растерянность, переходит в наступление:

— Да что ты меня допрашиваешь? Разве стоять здесь законом воспрещается?

Чары видит свежие следы автомобильных шин на дороге и поднимает глаза на Бегенча. Спрашивает:

— Не знаешь, чья это машина проехала?

— Это? Это Айсолтан. Потды ее на аэродром повез. Она завтра в Москву летит.

— А-а… — многозначительно произносит Чары и добавляет: — Ты куда шел?

— Хочу еще разок проверить полив хлопчатника.

— Пошли вместе, нам по пути.

Они выходят из поселка, сворачивают в сторону хлопкового поля.

Бегенчу хочется поделиться с Чары своей радостью, рассказать другу о событии, которое перевернуло всю его жизнь. Эта радость так велика — ему кажется, что она не вмещается у него в груди, рвется наружу, хочет излиться в горячих, звучных словах, похожих на песню. Но Бегенч сдерживает себя. Он боится, что Чары не поймет его волнения, скажет равнодушно или даже с упреком: "Э, друг, я вижу, у тебя все личные дела на первом плане! Подумаешь, невидаль! Жениться задумал! Ну и женись себе на здоровье — разве до тебя никто не женился, замуж не выходил?" "Да к тому же, — думает Бегенч, — о чем и говорить? Ведь нет еще ни музыки, ни плова. А вдруг Айсолтан передумает?"

А Чары ведет с Бегенчем беседу о колхозных делах. Если иной раз Бегенч и отвечает ему невпопад, Чары только усмехается про себя. С кем этого не бывает! Разве он сам не пережил когда-то такую же весну сердца? Он ведь тоже не какой-нибудь истукан бесчувственный.

Чары говорит:

— В общем, Бегенч, я тебе не собираюсь давать советы, наставления. Ты наши нужды и задачи знаешь не хуже меня. Твои ребята-комсомольцы и в посевную и на обработке себя показали. Думаю, и при сборе хлопка не подкачают.

Договоры на соцсоревнование между молодежными бригадами по сбору хлопка мы с тобой утвердили, так? Договоры хорошие. А выполните? По всем пунктам?

Бегенч хватает Чары за плечи и смотрит на него в упор:

— Ты что, не знаешь нашу молодежь? Не знаешь, какая она горячая на работу, какая упорная? Не знаешь, что она свое слово ценит дороже золота? Был такой случай, скажи, чтобы мы ходили с опущенной головой?

— А ты не знаешь, что, если даже полив идет правильно, никогда не мешает прихлопнуть еще раз лопатой по запруде?

— Не мешает, если твоя запруда из песка. А если она каменная?

— Верно! — говорит Чары и снова треплет Бегенча по плечу. — Вот к этому-то я и стремлюсь. Хочу, чтобы слово, данное молодежью, было крепкое, как камень. И верю, что оно такое и есть. Ты прав, Бегенч: наша молодежь выдержит, выстоит. Ну, будь здоров!

И Чары сворачивает с дороги на тропку. А Бегенч продолжает свой путь.