Азбука жизни

Кататься

Есть что-то неотразимо притягательное в том, чтобы передвигаться не на своих двоих, а при помощи какого-нибудь технического приспособления. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал! Кататься я с милым согласна… — здесь «кататься» означает прогулку на лодке, потому что они живут на море, или на Байкале, что ли. Для тургеневских и викторианских девушек «кататься» означало прогулку в конном экипаже: карете, тележке, колымаге, таратайке, шарабане, повозке, коляске… В коляске! Не иначе как подкорочное воспоминание о первом в жизни удовольствии (тюх-тюх-тюх-тюх) заставляет меня всю жизнь искать подобных ощущений.

Вслед за классической младенческой коляской следовала так называемая коляска прогулочная — то есть не лежачая, а сидячая. Я любила ее неизбывной любовью улитки к своему домику.

Велосипед. Остался робкой мечтой — причем более «робкой», нежели «мечтой». Кататься на велосипеде кажется мне абсолютно недосягаемым, невозможным. Он, по-моему, такой неустойчивый.

Моя кузина Маша, проживающая в Панаме, так же, как я велосипеда, боялась скатиться с горки на санках. С невысокой совсем горки.

Кататься на лошади можно было на ипподроме на Беговой. Билет для начинающих стоил рубль. Тренер-конюх с презрительным лицом показывал, как надо седлать. Трензеля и шенкеля. На некоторых денниках были таблички: "Лошадь строгая, седлает конюх" или "Осторожно, бьет задом!" Лошадей звали: Экспозиция, Бумага, Панель, Беседка, Гордая (в быту Мышка), Нежный… Больше не помню. Была Красавица, которая любила улечься в лужу посреди открытого манежа, бедная всадница увещевала ее, чуть не плача: "Красавица, милая, вставай! Ну, что же ты разлеглась, как свинья, Красавица!"

В первый же раз мне достался громадный, как шкаф, мерин по имени Учет. Почувствовав, должно быть, мою неуверенность, он понес. Кричали в мегафон: "Девушка на Учете! Отпустите поводья! Девушка на Учете, сохраняйте спокойствие!" Я испытала жуткий, сладчайший страх, сравнимый только со страхом на "американских горках", но как-то чище, чувственней. Душа ласково перекатывается из желудка к пяткам и обратно. Только один раз еще было почти так же — в троллейбусе, «зайцем» в ожидании контролеров. Не пришли.

Абсолютный восторг — катание на собаках. Снежная пыль в лицо, и чувствуешь себя эскимосом. Я пробовала, правда, только на одной. Это была мощная боксериха со слюнявой мордой и кротким нравом, как у какой-нибудь болонки, по имени Дуня. Запряженная в санки, она честно, истово, изо всех сил старалась их тащить, напрягая мускулы, раскорячивая и без того кривые ноги. Но только кто-нибудь должен бежать впереди, иначе она останавливается. Это все происходило на даче в Ватутинках, которые все почему-то называют Красной Пахрой. Там же катаются и на снежных мотоциклах, но на Дуне лучше.

Что еще? Колесо обозрения в лакомой Вене, в местном парке развлечений, именуемом Пратер. Колесо обозрения — старейшее то ли в Европе, то ли вообще в мире, во время войны оно было разрушено, но тут же восстановлено. Старинное колесо крутилось медленно-медленно. Кабины — большие, человек на двадцать. В одной из застекленных кабинок, я заметила, стояли стулья, стол с белой скатертью. Хотела бы я устроить такой день рожденья. В тот день, впрочем, желающих снять эту кабинку не нашлось. Нужно сойти с ума, чтобы тратить на это деньги, сказала мне Роза. Роза рассказывала о своей любви к одной латиноамериканке, в Латинской же Америке и проживающей. С учетом того, что заработки обеих были невысоки, любовь их приобретала головокружительный, голубиный платонизм. Я же мучалась сокрушительным кашлем, подавлявшим буквально все чувства.

Еще открытый лифт в Турции в соседнем отеле под названием «Престиж», а мой ребенок, тогда четырехлетний, слаще сладкого, называл его «Кристиж». Его тяжело забыть, этот «Кристиж», — ежедневно я вынуждена была сопровождать своего мальчика в катании на лифте, поразившем его воображение. Обслуга отеля поглядывала на нас с интересом. Я пыталась делать вид, что все нормально: обычная мол история, приходим покататься на лифте, что ж такого. У входа в отель стояло зеркало, и в него, не отрываясь, любовался собой павлин.

Скрипучие качели-лодки в городе авиаторов Домодедово, на которых я каталась со своим нынешним мужем в бытность его женихом. Дополнительный восторг от того, что на мне широкая короткая юбка и идиотические красные трусы. Причем восторг мой собственный; он вовсе не разделял его, размышляя о странном упорстве, побуждающей любимых женщин и детей тащить его на подвижные аттракционы именно тогда, когда он мучается похмельем.

Любовь моя к нему проснулась благодаря катанию на пони (см.), а свадебным подарком (мне) стала прогулка на речном трамвайчике, к которым у меня совершенно особая страсть. Медведи на велосипеде, комарики на воздушном шарике. Кролики на роликах, электрические скаты на балдёжных снегокатах. Зайчики в трамвайчиках. Свиристели на каруселях. На цепочных каруселях…

На цепочных каруселях, именуемых «цепочки», за сказочно низкую цену в пять копеек (тогда, впрочем она казалась не сказочно, а просто низкой) я совершила без счета упоительных кругов, болтая ногами, сладенько замирая от страха, что цепи не выдержат, сладенько утешая себя, что четыре сразу (каждая скамейка крепилась на четырех цепях) не выдержать не могут. Это было на даче в Лианозово, где сейчас нет ничего, что отличало бы эту местность от Бескудникова, или, скажем, Марьина, а тогда были деревенские дома, и коровы, и темные аллеи, и «цепочки» описывали свой круг над всегда оживленной пивной палаткой, затем, против часовой стрелки, но по ходу движения, над каруселями для самых маленьких детей, которые я рано научилась презирать, чтобы потом вновь почувствовать к ним нежность, но уже совсем другую, над вечно сухим фонтаном, округло выгнутыми скамейками, будкой кассы, щитами с наглядной противопожарной пропагандой — там были крупные буквы слов ОГОНЬ, ОПАСНОСТЬ, ОСТОРОЖНО, причем буквы «О» были выписаны не бубликами, а почти прямоугольными, с удлиненным овальчиком внутри, — и опять над палаткой… Кататься, кататься, кататься, согласна, согласна, согласна…