Северная часть дворца примыкала к саду, террасами спускавшемуся к озеру, всегда спокойному и как бы наполненному ртутью, подобно грандиозным зеленым ступеням лестницы гигантов. По обеим сторонам площадок сплошной стеной тянулись к небу стройные кипарисы. Громадные, старые, похожие на грибы кедры высились на фоне зеленой, сочной и яркой травы. Вода оросительных каналов стекала сверху небольшими водопадами, играя на солнце серебристой водяной пылью.
Спокойствием вечности веяло отовсюду, и каждый куст, ежегодно умирающий и расцветающий вновь, говорил:
— «Пусть мысль твоя не обгоняет этой минуты, — в этом тайна успокоения»[73].
Я лежал на траве, читая вслух суру из Корана «Солнце»:
«Клянусь я солнечным сияньем,
Луной, которая к нему близка,
И днем во всей красе его блистанья,
И ночью, скрывшей облака,
И богом переданной властью.
И тем, кто сам ее мне дал
Кто будет чист, — дарую счастье.
Кто загрязнится, — тот пропал».
Я повторил про себя последнюю строчку: «Кто загрязнится, — тот пропал».
С детства и до самого последнего времени моя жизнь текла ровно и спокойно, без потрясений и неожиданностей, между брекфестом[74], ленчем[75] и обедом, книгой и письменным столом. О великой войне я знал лишь по газетам и рассказам других. У меня была невеста из одной близкой нам семьи, и я ее любил ровно столько, сколько это полагалось для того, чтобы считаться женихом.
Никто никогда не отмечал во мне никаких страстей, способных отвлечь меня от науки. Даже спортом я увлекался в меру. И вот странное перемещение в другую обстановку неожиданно вскрыло во мне какого-то другого человека.
Этот новый человек во имя женщины, возбудившей его страсть, сказался способным предать интересы Великобритании и совершенно хладнокровно решил уничтожить человека, помогать которому входило в его задачу. Новый лорд Пальмур овладел женщиной при помощи шантажа, зная, что она его не любит. И все это не возбуждало в нем ни малейшего сожаления или угрызения совести.
Так, удивляясь самому себе, я в то же время спокойно обдумывал детали разговора с Бактрианой о своем отъезде в Бухару.
— Наше расставание не будет долгим, — говорила Бактриана, держа мое лицо в своих ладонях. — Вы и Энвер — два таких человека должны победить.
— Вы ошибаетесь, моя дорогая. Тут борются не люди между собой. Две системы противопоставляются друг другу. Кнутом, умом, мечом и деньгами Англия главенствовала над миром. Система большевиков разоблачает эти способы и внушает народам, что они могут жить самостоятельно. Нам не страшны самостоятельные монархии. С королями и эмирами, шейхами и султанами можно было бы договориться. Но этого нельзя сделать с так называемыми рабочими и крестьянскими правительствами, мечтающими об освобождении от опеки иностранцев.
Вот с вами, сударыня, мы договорились, — добавил я шутя, — но что было бы, если бы вас свергли и вместо вас управляло народное правительство?
— Меня бы, наверное, свергли, если бы я поставила под угрозу независимость Кафиристана.
— А ваше пристрастие к Энверу, разве оно не опасно для него?
— В тот момент, когда оно будет опасно для интересов нашей страны, Бактриана перестанет быть царицей Кафиристана.
С этими словами она подала мне руку, чтобы проводить ее в столовую, давая понять, что разговор на эту тему закончен.