Банда - 2

- Четверых вам мало? - негромко произнес Пафнутьев.

- Простите, я не то говорю.

- Сергей Николаевич, скажу вам еще... Был момент, когда Андрей сам хотел отправиться вслед за Светой. И опять я остановил. Удалось схватить за руку в последний момент. Поймите, у вас нет оснований упрекать его в самом малом. Если вам это не очень тяжело, позвоните ему, снимите камень с его души. Он до сих пор в шоке. Я опасаюсь, что он до сих пор не вполне отвечает за себя. Не хотите звонить - не надо. Но просьба моя такая, Пафнутьев поднялся.

- Вы полагаете, я должен это сделать?

- Это было бы хорошо. Все, что произошло... Это очень печально... Но жизнь продолжается. И схватка продолжается.

- Вы имеете в виду.., оставшихся троих?

- И их тоже.

- Если это вам поможет... Я готов. Извинюсь.

- Я пришел сюда не за помощью, - жестковато сказал Пафнутьев. Последнее время он стал ловить себя на этом - говорил людям достаточно жесткие слова, не испытывая в этом большой надобности. Если раньше он легко пренебрегал словами обидными, снисходительными, насмешливыми, то теперь не желал делать вид, что прост и непритязателен, что готов все выслушать и все проглотить. В ответе Сергея Николаевича был укол и он не стал делать вид, что не заметил его.

- Простите, - несколько растерялся хозяин. - Мне показалось, что это вам нужно для дела...

- Нет. Все, что мне требуется для дела, я нахожу в другом месте. Я позволил себе дать вам совет. Как вы поступите... Решайте.

- Я действительно не знал, что Андрей... Что он так вел себя. Он пытался поговорить со мной еще тогда, но я не нашел в себе сил. Во всем винил его.

- Значит, и вам надо снять камень с души, - мягко сказал Пафнутьев, как бы извиняясь за слишком уж суровые слова, которые вырвались у него. Всего доброго, Сергей Николаевич. Рад был вас повидать. Надеюсь, еще увидимся.

- Да, конечно, - нескладно поднялся со стула хозяин. - Это надо помнить... Живые тоже нуждаются и в поддержке, и в признательности.

- Вот именно, - улыбнулся Пафнутьев. На улице его встретил дождь. Мелкий и плотный, он мягко шуршал в желтой листве деревьев, обещая скорые холода. Пафнутьев постоял под навесом подъезда, поднял воротник плаща и побежал к поджидавшей машине. Пока он разговаривал с Сергеем Николаевичем, ее крыша уже успела покрыться большими красноватыми листьями клена.

***

Общение с китайцем Чаном научило Андрея многому, в том числе чувствовать себя спокойно и уверенно не только на улице или в ночной электричке, но и в самых неожиданных житейских положениях. Назревающий скандал, затухающая драка, оскорбления, которые выкрикивают прямо в лицо, стараясь задеть больнее - везде он оставался невозмутимым или, точнее, у него хватало сил сохранять невозмутимость.

- Человек может тебя обидеть только в том случае, если ты сам обидешься на него, - говорил Чан. - Человек слаб и злобен, и не все его слова надо слышать.

- Что же, молчать? - спрашивал Андрей.

- Да. Молчать.

- Но он меня оскорбляет!

- Если ты идешь мимо забора, а там беснуется и лает на тебя собака, ты что же - остановишься, станешь на четвереньки и начнешь отвечать ей лаем? улыбнулся китаец. - А завтра козел тебя боднет, а послезавтра ворона уронит на тебя свой помет...

- Но это же животное, птица!

- А ты можешь сказать, где кончается животное и начинается человек? Где кончается человек и начинается птица? Я этого сказать не берусь. Но знаю твердо - пока молчу, я человек.

И Андрею ничего не оставалось, как согласиться.

Вернувшись в свой город, он заметил за собой одну особенность - стал иначе относиться ко времени. Раньше он не мог стоять в очереди, не мог заставить себя потерять даже несколько минут на ожидание, пока кассирша выбьет чеки трем-четырем покупателям. Его терзала и мучила сама необходимость вынужденного бездействия, казалось, уходит впустую лучшее его время, уходит жизнь, уплывают надежды чего-то достичь, что-то совершить. Жизнь представлялась бесконечным и безостановочным стремлением к чему-то, и он готов был прилагать все усилия, чтобы его движение не останавливалось ни на миг, потому что в самом движении уже был и смысл, и цель. Он стремился к Свете, мчался к ней на мотоцикле, потом торопился домой, в ремонтную мастерскую, на заправочную станцию, а обнаружив, что уже глубокая ночь, на бешеной скорости, по безлюдным улицам, темным пригородам добирался домой, обессиленный падал в кровать и вскакивал утром, снова готовый к скоростям, километрам, встречам...

Теперь многое изменилось. Он почувствовал смысл и даже наслаждение от собственной неторопливости, смиренности. Андрей ждал Пафнутьева в коридоре прокуратуры уже третий час и в какой-то момент поймал себя на ощущении, что ему нравится само ожидание. Он сидел неподвижно, забившись в полутемный угол на повороте коридора, не проявляя ни малейших признаков нетерпеливости, раздраженности. Неподвластное время текло словно огибая, омывая его, дыхание было ровным, сердце билось спокойно и размеренно.

Несколько раз к нему обращалась секретарша, Пробегая мимо по коридору - сама, казалось, изнуренная его ожиданием. День был неприемным, в коридоре кроме Андрея никого не было, а одинокое ожидание, видимо, казалось ей особенно гнетущим.

- Все нормально, девушка... Все хорошо. Я подожду. Мне некуда больше следить.

- И некого больше любить? - рассмеялась на ходу секретарша.

- Да, - кивнул Андрей без улитки - Некого.

- Не верю!

- Что делать, - Андрей чуть шевельнул ладонями в незаконченном жесте. И голос его был так спокоен и искренен, что смешливая секретарша не осмелилась продолжать шутливый разговор, почувствовав, что затронула что-то важное.

- Если я что-то не так брякнула, вы уж не имейте на меня зуб, пробормотала она, пробегая в очередной раз по коридору.

- На вас? - улыбнулся Андрей, и она почувствовала себя прощенной. Никогда!

Наконец, появился Пафнутьев. Он на ходу заглянул в один кабинет, во второй, что-то сказал, произнес какие-то слова, явно начальнические, хотя его тон приказным назвать было трудно. Не привык еще Пафнутьев командовать, отдавать распоряжения и указания. Когда он подошел к своему кабинету, Андрей молча стал перед ним.

- Здравствуйте, Павел Николаевич, - сказал он.

- Вы ко мне? - удивился Пафнутьев.

- Я - Андрей. Я звонил вам недавно...

- Андрей? Звонил? Что-то было... О! Старик! - Пафнутьев обнял его, ввел в кабинет, закрыл за собой дверь. - Ну, давай, садись, рассказывай!

- О чем рассказывать?

- Да это у меня поговорочка такая... Следственная. Садись, рассказывай. Но ты в самом деле садись..

- Вас с повышением можно поздравить?

- Можно поздравить, можно не поздравлять... И поздновато, и не с чем особенно... Вот видишь, как на наших с тобой событиях в прошлом году я возвысился? - Пафнутьев обвел взглядом довольно унылые стены своего кабинета. - Отдельную камеру выделили, телефон поставили, машину дали...

Андрей осмотрел кабинет, но ни на чем взгляд его не задержался, ничто не привлекло внимания. Или же, что скорее всего, ничего не отразилось на его лице.

- Понятно, - сказал он, присаживаясь к столу. - Все это отрабатывать придется, верно?

- Уже приходится, старик!

- Тогда я вам не помощник... Хотя за мной, конечно, должок остается.

- Если остается - отрабатывай, - рассмеялся Пафнутьев, падая в жесткое кресло с подлокотниками.

- Готов, - Андрей исподлобья, настороженно глянул на следователя.

- Это хорошо. Это разговор.

- Прошлый раз вы обещали кое с кем разобраться... Что-нибудь удалось? Состоялось?

- Виноват. Оплошал, - Пафнутьев беспомощно развел руки в стороны. - Не разобрался.

- Ни с кем?

- Ни с кем, - кивнул Пафнутьев.

- Случай не подвернулся? Возможности не было? Желание пропало?

- Ну ты, старик, даешь.,. С тобой не забалуешь... Случай, спрашиваешь... Не подворачивался случай, тут ты прав. Возможность? И возможности не было. Желание... Тут я перед тобой чист - желание осталось.

- Тоже ничего... Хоть что-то, - Андрей поднялся. - Повидались, Павел Николаевич, спасибо, что не забыли... В случае чего - звоните. Авось, пригожусь, - Андрей протянул руку для прощального пожатия. Но Пафнутьев своей руки не протянул. Молча смотрел на гостя из-за своего стола - что тот еще скажет, что еще выкинет. Потом поднялся, оглянулся на стол - не осталось ли чего важного, на ходу подергал ручку сейфа и уже возле двери обернулся.

- Пошли... Проведу тебя немного.

Дождь перестал и в городе сгустился легкий осенний туман. В ста метрах домов уже не было видно и только по серым контурам угадывались кирпичные громады. В мелких лужах на асфальте плавали листья, машины шли медленнее обычного, с зажженными подфарниками, в городе стало заметно тише, звуки словно вязли в густом тумане. Пафнутьев и Андрей некоторое время шли молча, постепенно удаляясь от прокуратуры и только свернув несколько раз, скрывшись от неизвестного наблюдателя, который, возможно, следил за ними, перебросились несколькими словами.

- Куда идем? - спросил Андрей.

- Есть тут одно приятное местечко... Недалеко. Выйдя на площадь, они свернули к скверу, прошли по пустынной аллее и, наконец, Пафнутьев остановился, приглашающе показал на скамейку недалеко от трамвайной остановки. На ней, видимо недавно кто-то сидел - осталась газетные листы.

- Прошу, - сказал Пафнутьев. - Я здесь когда-то целый час тебя ожидал... Как потом выяснилось, под прицелом хорошей штуковины, помнишь?

- Помню, - сказал Андрей, садясь и плотнее запахиваясь в плащевую куртку. - Кстати, а где эта штуковина? Цела?

- Уже понадобилась?

- Пока нет...

- Но заскучал по ней?

- Не знаю... Но лучше, когда она под рукой.

- Понадобится - скажешь.

- И маслины есть?

- Пришлось похлопотать.

Разговор продолжался в том же духе, немного странный разговор Пафнутьев вроде бы отвечал на вопросы Андрея, тот тоже не отмалчивался, но в то же время посторонний человек, даже догадавшись о чем идет речь, ни за что не смог бы установить их отношение к той самой штуковине. Не прозвучало в разговоре ни явного подтверждения чего бы то ни было, ни прямого отрицания. Вот спросил Андрей про штуковину, цела ли, дескать? Что ответил Пафнутьев? Да ничего. Просто уточнил - понадобилась? И от ответа ушел, и дал понять - цела штуковина, в надежном месте, и все, что к ней требуется, тоже есть в наличии. А Андрей понял - не исключает Пафнутьев, что штуковина понадобится, не исключает и применения ее по прямому назначению.

- Где нашлись маслины-то? - спросил Андрей даже не надеясь на ответ, потому что знал - на подобные вопросы не отвечают.

- При обыске... В одном кабинете. Целая коробка.

- Тогда же?

- Да.

- Это хорошо, - Андрей зябко повел плечами, поднял капюшон куртки. Как будем жить дальше, Павел Николаевич?

- Давай" решать. - Пафнутьев помолчал, пережидая пока перекресток проедет скрежещущий трамвай, пока снова установится тишина. - Если я правильно понял, ты готов начать боевые действия?

- Почему бы и нет?

- Не пойдет. Не те люди, не те цели. Простого продолжения не будет. Все сложнее... Бели ты их хлопнешь одного за другим, а ты сможешь... Они уйдут героями. Жертвами бандитских группировок. Невинными жертвами, Андрей.

- Пусть уходят, кем угодно. Лишь бы ушли.

- Нет. Они должны уши подонками.

- Вы меня, конечно, простите, Павел Николаевич... Но если я правильно понимаю... Сейчас вы с ними в одной связке?

- Они так думают.

- Они что - дураки?

- Нет, этого не скажешь.

- Значит, так не думают.

- Ты изменился, Андрей.

- В какую сторону?

- Конечно, в лучшую. Послушай меня... Немедленных действий прямо с завтрашнего утра не будет. От нас требуется спокойствие. Терпение. Выдержка. И готовность к действию.

- Вы тоже изменились, Павел Николаевич.

- И знаю, в какую сторону. Я стал опасливее. Я стал больше себя ценить. Я уже не могу сказать, что ничего не боюсь. Оглянись, Андрей. Мы живем уже не в той стране, в какой жили в прошлом году. Это совсем другая страна. Здесь действуют другие законы, нами правят другие люди...

- А я слышал, что Сысцов остался на месте?

- Значит, другие люди правят Сысцовым. Большую охоту устраивать не будем. Никаких отстрелов. Тихая, спокойная работа.

- Ложимся на дно?

- Что ты намерен делать? - спросил Пафнутьев, не отвечая. - Работать, учиться, шататься без дела?

- Надо работать... Мать чуть жива... И вообще.

- В прокуратуру пойдешь?

- Что?! - отшатнулся Андрей.

- А что... Биография у тебя прекрасная, рабочая биография. Ни в чем предосудительном не замечен, в дурных связях, сомнительных знакомствах не уличен. В армии отслужил, есть и специальность...

- Какая?

- Водитель. Механик, физическая подготовка тоже не самая худшая.

- Она у меня даже лучше, чем это может показаться.

- Отлично. Устрою тебя в группу, будешь заниматься самбо, карате-шмарате...

- Боюсь, мне там нечего делать.

- Даже так?! - восхитился Пафнутьев. - Тогда тем более надо записаться в какую-нибудь секцию. Форму надо поддерживать... Короче - мне нужен водитель. Я тебе уже говорил - машину дали. Положена машина. Будешь моим водителем. Это не самый худший вариант... Мы вместе - это важно. Мы рядом. И не надо никому объяснять, почему мы рядом. Понимаешь?

- Да.

- У тебя будет некое общественное положение, удостоверение, ты, сможешь бывать в разных местах, куда обычным нашим гражданам попасть сложно. А это важно в тех играх, которые мы с тобой затеяли. Я тоже могу бывать в разных местах, никому не объясняя, почему там оказался. Мы повязаны с тобой, Андрей. Мне нужно иметь рядом человека, на которого можно положиться. А события близятся. Если тебе показалось, что весь этот год я только и делал, что отрабатывал чьи-то блага, то это заблуждение, Пафнутьев сидел под слабым осенним дождем без фуражки, в куртке с поднятым воротником и говорил монотонным негромким голосом, глядя куда-то в туманную даль улицы. Человек, понаблюдавший за ним, за его собеседником мог решить, что они ждут трамвая, что им и поговорить-то не о чем.

- Подумать надо, - сказал Андрей.

- Не надо, - быстро ответил Пафнутьев. - Я уже подумал. Поступишь в какое-нибудь училище, я помогу. Получишь офицерское звание. Должность. Кабинет... Надо смотреть вперед.

- А что там, впереди? - усмехнулся Андрей.

- Впереди крутые времена. Впереди схватки. Впереди кровь.

- Вы говорите о наших с вами клиентах?

- Я говорю о России.

Андрей взглянул на Пафнутьева и отвернулся к трамваю, который с душераздирающим скрежетом разворачивался на перекрестке. Этот скрежет избавлял Андрея от необходимости что-то отвечать. Поворот в разговоре получился настолько неожиданным, что Андрей не знал, что ответить. Когда трамвай скрылся в тумане, он проговорил негромко:

- Я должен привыкнуть к этой мысли.

- Привыкай. А я пока начну потихоньку шевелиться.

- Это в каком смысле?

- Начну работать по внедрению тебя в органы прокуратуры, - усмехнулся Пафнутьев. Это не так просто, как может показаться новому человеку. Мы сами не заметили, как оказались в какой-то бандитской стране, где все делается дикими способами. Ты думаешь что если великодушно согласишься прийти в прокуратуру водителем, то достаточно написать заявление и утром выйти на работу? Ни фига. Я должен выйти на нужного человека, заверить его в своих самых добрых к нему чувствах, распить с ним бутылку водки, да не одну, подарить ему какую-нибудь заморскую штуковину, какое-нибудь электронное дерьмо, выручить его племянника, которому грозит два-три-четыре года за хулиганство, изнасилование, за неуплату налогов, помочь другому племяннику обзавестись киоском на площади... И только тогда, Андрей, только тогда он с доброжелательным вниманием прочтет твое заявление. При этом он не должен почувствовать никакой для себя опасности, он должен увидеть во мне родственную душу, которая корысти ради, только корысти ради взялась устроить на теплое местечко нужного человека. Если он заподозрит во мне порядочность, преданность делу, если решит, что я, упаси Боже, устраиваю тебя по доброте душевной - все пропало.

- Павел Николаевич! Неужели...

- Только продажный! - перебил Пафнутьев Андрея. - Только испорченный взятками и подачками, я интересен ему, вызываю его уважение, желание водиться со мной. Честный я никому не нужен. С меня ничего не возьмешь. Честному надо все объяснять, его надо учить жить, а это слишком хлопотно. Да и нет никакой гарантии, что честный однажды не взбунтуется и не предаст своего благодетеля.

- Дожили, значит, - кивнул Андрей, отстранение глядя перед собой в сгущающийся туман.

- К рынку идем, семимильными шагами, - безмятежно ответил Пафнутьев. Новые наши властители дум убеждают нас, что так и должно быть.

- Нам их не одолеть, Павел Николаевич, - проговорил Андрей с непривычной горечью, с каким-то отчаянным прозрением.

- А я и не собираюсь их одолевать, - ответил Пафнутьев так быстро, что Андрей понял - эти разговоры следователь ведет с собой постоянно, эти мысли каждый день терзают его душу, а сейчас он просто высказался вслух. - С меня достаточно того, что я буду делать свое дело. Настолько хорошо, насколько смогу. Я не мечтаю о победе. Она невозможна в ближайшие несколько поколений. С меня достаточно того, что я хоть немного отдалю их победу. С меня достаточно того, что они пока меня не сломали. И тебя, надеюсь, тоже.

- Значит, нас уже двое? - улыбнулся Андрей.

- Немного больше. С нами еще Худолей. Очень надежный человек.

- Кто он?

- Эксперт. И алкоголик.

- Тогда у нас действительно есть шансы на победу.

- Пробьемся, Андрей. Не боись. И потом есть четкая, ограниченная цель.

- Три цели, - поправил Андрей.

- Не торопись считать. Ошибешься.

- Вы решили кого-то исключить из нашего списка?

- Нет, - Пафнутьев покачал головой. - Их наверняка окажется больше. Как сказал международный проходимец Наполеон, главное ввязаться в бой, а там будет видно.

- Когда ввязываемся?

- Мы уже ввязались. Еще в прошлом году.

- А почему... - начал было Андрей и замолчал, увидев, что прямо перед их скамейкой стоит девушка довольно раскованного вида. Естественно, в кожаной куртке, но в джинсах, сумка на длинном ремне, заброшенном на плечо, над головой зонтик. Пафнутьев тоже взглянул на нее с недоумением и тут же отвернулся.

- Папаша! - произнесла она с вызовом. - Ты что же это, своих не узнаешь?

Не ожидая приглашения, девушка присела на скамейку рядом с Пафнутьевым.

- Своих-то я узнаю, а вот вас" милая девушка, - начал было следователь, но гостья решительно перебила его.

- Не надо, папаша! - сказала она, выставив вперед тонкую ладошку. - Не надо нам пудрить мозги! - и только после этих ее слов, которые прозвучали своеобразным паролем, что-то дрогнуло в лице Пафнутьева. Да, он видел эту девушку, он разговаривал с ней, правда, вид у нее был не столь благопристойный, не столь...

- Инякина! - обрадовался Пафнутьев, вспомнив, наконец, кто сидит рядом с ним.

- Я, Павел Николаевич! Собственной персоной?

- Ну ты даешь! - он восхищенно окинул ее взглядом. - Тебя и в самом деле узнать непросто.

- Не надо, - она опять выставила вперед ладошку. - Кому надо - узнают. Нехорошо себя ведете, Павел Николаевич, нехорошо! Обещали захаживать, внимание уделять, о моей безопасности заботиться... И что же? Дуля с маслом!

- Виноват! - искренне воскликнул Пафнутьев. - Каюсь. И не нахожу себе прощения. А зовут тебя, насколько я помню...

- Виктория! - подсказала девушка, не дождавшись, пока Пафнутьев вспомнит ее имя. - Победа, значит. Усекли?

- Надо бы нам почаще встречаться, Вика.

- Золотые слова! И вовремя сказанные! Что же мешает, Павел Николаевич?

- Теперь уже ничто не помешает!

- Врете!

- Вика! Ну, как ты можешь...

- Трепло вы, Павел Николаевич! Самое настоящее трепло.

- Зато я спас тебя... Хотя нет, вру. Спас тебя в прошлом году вот этот прекрасный молодой человек... Знакомьтесь... Его зовут Андрей, - Пафнутьев хлопнул Андрея по коленке. - А эту прекрасную девушку, как ты слышал Виктория, что означает победа. Ее, между прочим, тоже в машину затаскивали... И те же самые хмыри, с которыми ты поговорил так сурово... Правда, отделалась она легко. Так что вы оба - участники одного несостоявшегося уголовного процесса. Вика, послушай меня... Я вас сейчас оставлю... Убегу. Найди меня в прокуратуре, ладно? Меня там легко найти, каждая собака знает. И я всегда к твоим услугам.

- Какие услуги вы имеете в виду, Павел Николаевич?

- Вика! Любые. Без исключений!

- Заметано.

- Андрей, мы с тобой обо всем договорились. Звони. Все решаем на этой неделе. Вика, не обижай его... Он хороший парень, хотя по воспитанию явно от тебя отстает... На пару столетий примерно. Но это поправимо. Вопросы есть? Вопросов нету. Бегу. А то Анцыферов там уже рвет и мечет. Пока!

И Пафнутьев решительно зашагал в сторону прокуратуры. А если говорить точнее, он попросту сбежал. Растерялся Пафнутьев, увидев Вику, а это бывало с ним нечасто. Неожиданно для себя, он вдруг осознал, что не может, не может говорить с ней спокойно. Проскочили, все таки проскочили между ними невидимые искры и что бы они ни говорили, какие бы слова ни произносили, оба знали - это не главные слова. Пафнутьев понял, что и Вика растерялась, и весь ее напор, бравада - маскировка. Она тоже не была спокойной и уверенной в себе. А ему не хотелось выглядеть перед нею сухим, жестким, деловым. Общение с Викой требовало легкости, шалости, поведения на грани греха. Все это у него было, он мог себя так вести, но не при Андрее. И шалость была в характере у Пафнутьева, и поиграть на краю нравственной пропасти он мог, да что там мог, он частенько стремился к этому, но не при Андрее. Получилось так, что Андрей оказался в роли судьи при их встрече, а этого Пафнутьеву не хотелось.

И он сбежал. Свернув за угол, напоследок обернувшись воровато, он ясно осознал - сбежал. И пожалел. Но возвращаться было нельзя.

Надо же, Павел Николаевич, какие еще слабости водятся за тобой, сказал он самому себе, вышагивая в сторону прокуратуры с поднятым воротником и засунутыми в карманы руками. - Оказывается, и на красивых девушек ты еще не прочь обернуться, и шутки с ними рискованные не прочь шутить, и мысли у тебя при этом отнюдь не высоконравственные, Павел Николаевич, отнюдь. Что это - моральная испорченность или неувядаемая молодость? А может, мечта о надежном пристанище? А, Павел Николаевич? Скажи, дорогой, хотя бы самому себе... Отвечай не задумываясь! Смотри в глаза! Все будет занесено в протокол и под всеми показаниями тебе придется поставить подпись. Так что же ты сейчас ощутил - испорченность, неувядаемость, усталость? Боюсь, всего понемножку... Подпорченная нравственность на почве неувядаемой молодости при явной унылости существования... Вот так, пожалуй, будет наиболее правильно, хотя и не очень понятно.

- Кому нужно, - поймет, - проговорил Пафнутьев вслух и, взбежав по ступенькам, рванул на себя дверь прокуратуры. И тут же поймал себя на этом - взбежал легко. И еще - после встречи с Викой осталась в душе встревоженность.

И это ему понравилось.

***

Худолея Пафнутьев застал в лаборатории - сумрачной захламленной комнате с задернутым черной шторой окном. Освещена комната была лишь каким-то зловещим красным светом фотофонаря. Прошло некоторое время, пока Пафнутьев смог разглядеть эксперта - тот сидел посреди лаборатории, ноги его были вытянуты, руки бессильно свешивались вдоль туловища, голова откинута на спинку стула, глаза закрыты. Когда Пафнутьев вошел и закрыл за собой дверь, Худолей даже не пошевелился. Только рука его слабо дернулась, то ли от смутного желания закрыть дверь, то ли в неосознанном протесте кого еще черти принесли, зачем...

- Живой? - спросил Пафнутьев.

- Местами, - прошептал Худолей в ответ.

- Как настроение? Боевое?

И опять лишь слабое движение руки - той, что была ближе к гостю.

- Устал? - напористо спросил Пафнутьев. - Ночная смена? Наверно вспотел весь?

- Ох, Паша...

- Все один, все один... - продолжал истязать Пафнутьев. - Ни сна, ни отдыха измученной душе, а?

- Ох, Паша...

- Включаю свет!

- - Включай... Выключай... Я сегодня не работник.

- А когда ты работник? Хоть бы расписание повесил на дверях... Так, мол, и так, прошу обращаться после дождичка в четверг, а?

- А почему в четверг? - слабо поинтересовался Худолей чуть приоткрыв глаза.

- Ну не в понедельник же! - Пафнутьев включил свет и увидев в углу стул, присел. Вынув из кармана целлофановый пакет с фотографией, он положил снимок на стол и легонько постучал пальцем, пытаясь привлечь внимание полумертвого эксперта.

- Слушаю тебя, Паша, - чуть слышно проговорил тот и с усилием оттолкнулся от спинки стула, приняв хоть и неустойчивое, но все же вертикальное положение. Но тут же, пронзенный страшной болью, снова, откинулся назад. - Говори, Паша... Я все слышу...

- И все понимаешь?

- Почти... Говори, самое важное, я пойму... Хотя, может быть, ты со мной и не согласишься...

- Что пили? - спросил Пафнутьев.

- О! - встрепенулся Худолей, снова принимая вертикальное положение. Как приятно, Паша, пообщаться с умным человеком... Я тебя имею в виду... Ты ведь не зря повышение получил... Есть в тебе, Паша, умение задать человеку самый главный вопрос... Обладаешь, ничего не скажешь... И что еще в тебе есть... Да, есть, не отнимешь... Тут ты, конечно, того... В общем, понимаешь. На твои вопросы, Паша, хочется отвечать и отвечать... И все так душевно, тактично... Не то что некоторые...

- Кому-то на глаза попался?

- Попался, - безутешно кивнул Худолей и скорбно посмотрел на Пафнутьева красными с перепоя глазами.

- Кому?

- Начальству, - Худолей неопределенно провел в воздухе тощей, узкой ладошкой какого-то синеватого цвета - будто мерзлой тушкой цыпленка провел по воздуху.

- Что пили? - повторил Пафнутьев.

- Ты знаешь, Паша, что самое страшное в нашей жизни? В нашей жизни самое страшное - французское зелье под названием "Наполеон". Уточняю - не коньяк, а какой-то злобный напиток, который имеет ту же крепость, продается в тех же роскошных бутылках с золотыми буквами, но обладает человеконенавистническим характером...

- Втроем уговорили? - прервал Пафнутьев чистосердечные признания эксперта.

- Нет, четвертого угостили, но немного...

- Остальные живы?

- Еще не знаю... Да и сам... То ли выживу, то ли нет...

- Выживешь, - успокоил Пафнутьев. - Закалка - большая вещь.

- Нехорошо говоришь... Вроде, как осуждаешь... Совесть тебя, Паша, будет мучить. Но я тебя прощу... Перед смертью положено всех прощать, ни на кого обиды нельзя держать, уходя в лучший мир, - последние слова Худолей проговорил с трудом и глаза его увлажнились. Он достал из кармана комок носового платка, приложил его к одному глазу, к другому и снова спрятал в карман. - Что у тебя?

- Девушка. Вернее, молодая женщина. Вот, посмотри... Сразу предупреждаю - на снимке одна женщина. Если тебе покажется, что там их две, то зайду позже.

- Красивая, - эксперт отдалил снимок на вытянутую руку и насколько смог всмотрелся в портрет. - Красивая, - снова повторил он.

- Неужели заметил? - усмехнулся Пафнутьев.

- Познакомишь?

- Она не пьет дурные напитки из заморских бутылок и не водят сомнительных знакомств.

- Это я, что ли, сомнительный? - Худолей обиженно поморгал воспаленными ресницами.

- Скажи мне вот что... У тебя есть знакомства в городской газете?

- Ну? - насторожился эксперт.

- Тогда слушай внимательно. Ты делаешь с этой фотографии репродукцию. Увеличь ее раза в три, не меньше... Глянец, кадрировка, обрезка... Чтоб все было на самом высоком уровне. Когда сделаешь, отнесешь в разетуг - Хочешь девочке приятное сделать? - усмехнулся Худолей.

- Я делаю девочке приятное другим способом.

- Каким.? - живо поинтересовался Худолей.

- Не скажу. Отнесешь снимок в газету...

- Я позвоню и тебя там примут, обласкают...

- Третий раз повторяю... Отнесешь снимок в газету. Мне там нельзя возникать.

- Опасно? - проницательно спросил Худолей.

- Да.

- Ага, понятно... Где опасно, иди ты, Худолей... - эксперт отвернулся к черной шторе на окне.

- Отдашь фотокорреспонденту, секретарю, редактору... Кому хочешь. Но снимок должен быть опубликован. И под ним текст. Три-четыре строчки, не больше.

- Какой текст?

- Сейчас я тебе продиктую... Примерно так... Всеобщей любовью пользуется на кондитерской фабрике имени Миклухо-Маклая...

- Такой фабрики нет! - перебил Худолей.

- Ну и не надо, - с легким раздражением ответил Пафнутьев. - Нет такой фабрики, напиши, что на заводе имени Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Иосифа Сталина... Не важно. Работает и пользуется всеобщей любовью мастер, золотые руки, что там еще...

- Душа коллектива...

- Правильно, - одобрил Пафнутьев. - Душа коллектива Надежда Петровна Притулина.

- Это она и есть?

- Нет, это совсем другой человек.

- Ничего не понимаю! - Худолей передернул плечами, поерзал на стуле, пытаясь найти, более удобное место, сидя на котором, он бы все понял.

- Пьешь потому что не то, что нужно, - жестко ответил Пафнутьев.

- А что нужно пить, Паша? Подскажи!

- Нужно пить настоящую, чистую, русскую водку.

- Как ты прав, Паша! Как прав! Я готов немедленно последовать твоему совету! Прямо вот сейчас, не сходя с места! Нет, с места мне, конечно, придется сойти, но я имел в виду... В общем, ты меня понял.

- Когда покажешь фотографию этой красотки на газетной полосе, можешь требовать, что угодно. Твое пожелание выполню. Я даже не спрашиваю какое будет пожелание, потому что знаю.

- Как ты догадлив, Паша! Как мудер!

- Я не знаю, кто на снимке. Но мне нужно это знать. Если она появится в газете, да еще на первой полосе под именем той же Наденьки Притулиной, наверняка найдется человек, который ее знает, именно ее, - Пафнутьев ткнул указательным пальцем в снимок, лежащий на столе. - И не откажет себе в удовольствии прислать в редакцию издевательское письмо. Или сделать назидательный звонок... Эх вы, дескать, грамотеи! Какая же это Притулина, если зовут ее Лиля Захарова, если живет она по соседству со мной уже десяток лет... Ну, и так далее. Понял?

Худолей некоторое время молча смотрел на Пафнутьева и было в его глазах потрясение. Потом взгляд его скользнул по затянутому черной тряпкой окну, задержался на все еще горящем красном фонаре и, снова нащупав лицо Пафнутьева, остановился на нем с выражением искреннего восхищения.

- Какой ты все-таки умный, Паша! Если я скажу своим приятелям, что знаком с таким человеком... Они не поверят.

- И правильно сделают. Ты не тот человек, которому можно верить на слово, - Пафнутьев поднялся. - Я пошел. А ты делаешь репродукцию. В завтрашний номер ставить ее, конечно, поздно, - Пафнутьев посмотрел на часы, - но послезавтра утром, она уже будет во всех киосках и во всех почтовых ящиках. Если не подведешь, то к вечеру того же дня, я буду знать, как зовут эту женщину.

- Скажи. Паша... А когда ты узнаешь ее имя, адрес, семейное положение и род занятий... Наша с тобой любовь, не прервется? - Худолей поднял на Пафнутьева несчастные глаза.

- Ни в коем случае! Наша с тобой любовь только окрепнет, потому что она выдержит испытаний преступным сговором, в который мы вступаем. Ничто так не роднит, не скрепляет отношения людей, как преступный сговор, торжественно произнес Пафнутьев. - Это я точно тебе, как профессионал.

- И нас Уже ничто не сможет разлучить?

- Только этот дерьмовый Наполеон, которому ты отдал свою душу, свой разум, свои чувства! С которым ты изменяешь мне на каждом шагу! - мрачив закончил Пафнутьев.

- - Паша! - Худолей прижал, голубоватые, полупрозрачные ладошки к груди и посмотрел на Пафнутьева с такой преданностью, что тот не выдержал и произнес, все-таки произнес слова, которых так ждал от него несчастный эксперт.

- Я же сказал - за мной не заржавеет.

- Как ты мудер... Просто потрясающе, - облегченно проговорил Худолей. - Только одна просьба, Паша...

- Ну?

- Никаких Наполеонов!

- Заметано! - и Пафнутьев не задерживаясь, вышел из душной лаборатории.

***

Чем больше знакомился Пафнутьев с обстоятельствами угона "девятки", тем более крепло в нем понимание - в убийстве не было никакой надобности. Свидетели, которые видели происшедшее из окон окружающих домов, в один голос говорили - угонщиков было четверо. Следовательно, один человек, отнюдь не богатырского сложения, да еще с ребенком на руках, не мог им помешать. Они могли оглушить его, отшвырнуть, попросту избить так, что тот не оказал бы им никакой помехи, но всадить нож в спину, нанести удар заведомо смертельный, с какой-то сумасшедшей уверенностью, что так и надо поступать...

Все это озадачивало. Обычно угонщики не шли на мокрые дела, не усложняли себе жизнь, понимая, что угонов за сутки случается несколько десятков и по каждому случаю возбуждать уголовные дела, затевать сложные расследования никто не будет.

Самое печальное было еще и в том, что убитый оказался посторонним человеком, соседом. Машина принадлежала не ему, не из-за своей машины он погиб так неожиданно. Гуляя с ребенком, уже собираясь уходить домой, он увидел, что несколько человек орудуют у соседской машины. И, не раздумывая, вмешался, видимо, хотел предотвратить угон, никого не задерживая, никого ре стремясь наказать.

У машины возились трое, к ним он и подошел. Успел одного из них ,вытащить из-за руля, успел оттолкнуть второго...

Но тут откуда-то появился четвертый...

Медэксперт стоял рядом с Пафнутьевым и скорбно ждал, пока тот закончит осмотр тела и начнет задавать вопросы. Его прозрачные глаза, до невероятных размеров увеличенные толстыми стеклами очков, казались какими-то водяными существами за аквариумными стенками.

А Пафнутьев не столько рассматривал лежащее перед ним тело, сколько пытался представить себе происшедшее, снова и снова повторяя про себя строчки протокола осмотра, который подготовил Дубовик. Трое в деле, один в засаде. Грамотно... Если нет неожиданностей эти трое спокойно уезжают. Четвертый остается на месте происшествия и наблюдает за событиями. Если начинается суета, вызов милиции и прочее, он может вмешаться и дать показания, которые наверняка собьют с толку любого...

- Был только один удар? - Пафнутьев кивнул в сторону трупа.

- Увы, да.

- И никаких других повреждений? Ударов, ушибов, ссадин?

- Нет... Этого оказалось вполне достаточно.

- А что вы можете сказать о самом ударе?

- Сильный удар... Глубокий. Необычно глубокое проникновение ножа.

- Так бывает нечасто?

- Почти не бывает. Знаете, я бы употребил такое слово... Продуманный удар, если не возражаете.

- Как я понимаю, случайный человек такого удара нанести не сможет?

- Вряд ли... Сзади, чуть пониже ребер... Это надежно.

- Надежно для чего?

- Чтобы лишить человека жизни, - назидательно пояснил эксперт, сочтя, видимо, вопрос Пафнутьева не очень умным.

- Следовательно, можно сказать, что такая цель была - лишить жизни?

- Сие есть тайна... Мне трудно говорить о том, какая цель была у автора удара... Если вы позволите мне так выразиться.

- Выражайтесь, как вам будет угодно. А нож? Что можно сказать о ноже?

- Если вы позволите мне сделать предположение...

- Позволяю! , - Длина лезвия около двадцати сантиметров... Это много. Ширина... Около трех сантиметров... Это - тоже необычная ширина... Не исключаю, что ширина могла составлять и четыре сантиметра.

- А точнее сказать нельзя?

- Нельзя, - эксперт чуть обиженно поджал губы. - Дело в том, что убийца не только нанес удар, но и провернул нож внутри... Повреждения внутренних органов очень большие. У этого человека, - эксперт положил руку на труп, - не было шансов выжить. Убийца знал куда бить и знал, какие будут последствия.

- Значит, все-таки была цель - убить?

- Сие есть тайна великая... Но сказать так.., можно. Вот посмотрите, эксперт хотел было отдернуть простыню, чтобы показать Пафнутьеву поврежденные органы, но тот решительно пресек эту попытку.

- Нет-нет, - Пафнутьев задернул покрывало. - Верю на слово. Скажите, вы встречались в последнее время с такими вот ударами, с такими последствиями?

Увеличенные стеклами глаза эксперта сделались еще больше, на какое-то время замерли в неподвижности, потом, оторвавшись от лица Пафнутьева, медленно шевельнулись, нащупали тело, лежащее на толстом каменном основании с углублением, потом снова шевельнулись, и Пафнутьев скорее догадался, чем увидел - эксперт смотрит ему прямо в глаза.

- Должен вас огорчить... Не припоминаю.

- Почему же огорчить, - невольно усмехнулся Пафнутьев. - Я счастлив, что такого больше не было. Надеюсь, и не будет.

- К нам сюда попадают люди только в исключительных случаях... Вроде вот этого... А что касается удара... Позволю себе предположить, что не все удары того человека приводят к таким вот результатам.

- Вы так думаете? - спросил Пафнутьев механически, чтобы что-то ответить и вдруг почувствовал беспокойство, чем-то его встревожили последние слова эксперта, который выражался хоть и церемонно, но достаточно точно. Где-то рядом была догадка, но в чем она заключалась, к чему вела, Пафнутьев понять не мог. - Вы так думаете? - снова повторил он свой вопрос, пытаясь понять, осознать - что зазвенело в нем после невинных слов эксперта, какая связка наметилась.., - Простите, как вы сказали? Повторите, пожалуйста, ваши последние слова.

- Хм, - эксперт дернул острым плечом, которое казалось еще острее от угластого, накрахмаленного халата. - Я позволил себе предположить, что не все удары, ножевые удары этого человека приводят к последствиям столь необратимым.

- И что же из этого следует?

- Из этого можно сделать только один вывод, - эксперт посмотрел на Пафнутьева с некоторой растерянностью - он не понимал последних вопросов, они казались ему слишком простыми, словно их задавал человек, который его не слушал.

- Какой же вывод следует? - Пафнутьев и в самом деле прислушивался не столько к словам эксперта, сколько к самому себе - где-то в нем зрела догадка, где-то в его сознании гуляла счастливая мысль, но поймать ее, вытащить на ясный свет он не мог.

- Вывод такой... Возможно, есть на белом свете люди, которые повстречались с этим убийцей, но после этого выжили. Остались жить, пояснил эксперт, не уверенный, что следователь его понял. - Ведь насколько я понимаю, вас интересует не столько этот несчастный, - он кивнул в сторону тела, возвышающегося под покрывалом, - сколько мм.., убийца. Верно?

- Значит, после такого удара выжить все-таки можно?

- После любого удара можно выжить и сие есть тайна непознаваемая. Известны случаи, когда человек выжил после того, как ему в автомобильной аварии оторвало, простите, голову.

- Где ему оторвало голову? - Пафнутьев задал явно не тот вопрос, который ожидал услышать эксперт.

- В автоаварии, - ответил он озадаченно.

- Так бы и сказали сразу, - Пафнутьев улыбнулся широко и счастливо и, похоже, эта его улыбка поразила эксперта больше всего - столь она была неожиданной и неуместной при разговоре об оторванной голове. - Да, а голову-то пришили? - спросил Пафнутьев, все еще радуясь пойманной мысли.

- Да... Пришили... И человек жил... Должен вам сказать, что сие есть...

- Спасибо! Я уже понял, что сие есть тайна великая и непознаваемая. Это еще что! Я вот недавно встречался с человеком, у которого после автокатастрофы голова, вроде бы и уцелела, а вот мозги отшибло начисто!

- О! - эксперт пренебрежительно махнул красной, шелушащейся от частого мытья ладошкой. - Это на каждом шагу!

- Вы так думаете? - шало спросил Пафнутьев, - ему стало совсем легко. Теперь он знал, что делать дальше, кому звонить, с кем встречаться, какие вопросы задавать.

- Мне так кажется, - осторожно поправил эксперт. - Быть совершенно в чем-либо уверенным, - начал он, но Пафнутьев непочтительно его перебил.

- Это прекрасно! - воскликнул он. - Это просто замечательно! Послушайте меня, пожалуйста... Через час я приведу сюда одного человека, вашего коллегу...

- Он тоже вскрывает трупы?

- Нет, он вскрывает живых людей. И вы ему покажете этого гражданина, Пафнутьев кивнул в сторону тела. - И ответите на два-три вопроса, если они у него возникнут. Договорились?

- С большим удовольствием.

- Да? - удивился Пафнутьев. - Ну что ж, если с удовольствием, то тем более. До скорой встречи!

***

Овсов внимательно осмотрел новое ранение, молча выслушал пояснения эксперта, который при разговоре с коллегой позволил себе быть немного разговорчивее, смелее в предположениях. Время от времени Овсов настороженно взглядывал на стоявшего в сторонке Пафнутьева.

- Мне все ясно, - произнес, наконец, Овсов. - Спасибо. Полностью с вами согласен, - он чуть заметно поклонился в сторону эксперта. - Хорошая профессиональная работа, - добавил Овсов.

- Всегда рад, - лицо эксперта сморщилось в какой-то странной улыбке, показавшейся Овсову не столько радостной, сколько страдальческой. Будто он похвалил его совсем не за то, за что тот ожидал услышать.

Выйдя из стылого помещения морга, Овсов догнал Пафнутьева на дорожке и они вместе вышли на слепящее солнечное пространство, где разогретый ветерок чуть шевелил пыльные листья, а по дорожкам ходили живые люди. Некоторое время они шли молча, выдыхая из себя сырой воздух мертвецкой, пока Овсов не нарушил, наконец, молчание.

- Я знаю твой вопрос, - сказал он.

- И каков ответ?

- Утверждать не могу... Но очень может быть. Во всяком случае не исключено.

- Чуть подробнее, пожалуйста.

- Можно... - Овсов опять помолчал. - Удар ножом в спину, нанесенный моему Зомби и удар, который я только что видел... Вполне возможно, что нанесены они одним человеком.

- А если к этому прибавить, что оба эти печальные события как-то связаны с машинами... - продолжил Пафнутьев. - Там автоавария, здесь автоугон...

- К медицине это, естественно, никакого отношения не имеет, но вероятность совпадения увеличивается.

- А если учесть... - начал было Пафнутьев, но хирург нетерпеливо перебил его.

- То вероятность увеличится еще больше.

Пафнутьев не стал повторять свой вопрос, почувствовав, что Овсов отвечает неохотно, занятый своими мыслями, Солнце перевалило за полдень и его лучи сквозь полупрозрачную желтую листву били прямо в глаза. Можно было сойти на боковую дорожку в тень, но после посещения морга, после тех жутковатых впечатлений, - которые получили там, и Пафнутьев, и Овсов невольно сворачивали на залитые Солнцем дорожки" стремясь побыстрее освободиться от тягостных картин. Навстречу попадались прохожие,: они толкали их, протискивались между Овсовым и Пафнутьевым, но тех это ничуть не раздражало, - все-таки это были живые люди.

- Еще вопрос, - проговорил Пафнутьев; сосредоточенно глядя себе под ноги. - К тебе ведь каждый день попадают покалеченные, растерзанные, порезанные... Скажи, Овсов, подобных ран среди всего этого множества не встречается?

- Так, чтобы вот до, полного Подобия... Нет. Не помню.

- Но эти два случая похожи?

- Сам видишь, - Овсов укоризненно посмотрел на следователя, как на бестолкового ребенка, который изводит взрослых вопросами, не имеющими ответов.

- Прости, Овес, я понимаю, что своими глупыми вопросами испытываю твое бесконечное терпение, отрываю от важных дел и от приятного общения с приятными особами... Но ты сам вовлек меня в это дело, поэтому терпи. Знаешь, так хочется получить хоть слабое подтверждение собственных подозрений... Даже от человека, который о твоих подозрениях ничего не знает.

- Почему же не знаю? - Овсов обиженно пожал тяжелыми плечами, обтянутыми белым халатом. - Знаю я все твои подозрения. Могу даже вслух произнесть... Тебе пришла в голову шальная мысль, - он опустился на деревянную скамейку, стоящую на самом солнце и пригласил Пафнутьева присесть рядом. - Тебе пришла в голову мысль о том, что в городе действует крепко сколоченная банда, которая занимается угоном машин. Всех, кто оказывает малейшее сопротивление, кто может что-то сказать, кто что-то увидел или услышал, банда безжалостно убирает. Причем, не просто убирает с дороги, нет, они ведут себя куда круче - убирают из жизни. Я правильно понимаю? - Овсов откинул голову на разогретую спинку и закрыл глаза.

- Говори, Овес, говори, - быстро произнес Пафнутьев. - Только не останавливайся. Продолжай.

- Так вот, есть, очевидно, в этой банде некий... Ну, скажем, мясник, если ты мне позволишь так его назвать... Есть у мясника коронный номер удар ножом сзади, в спину" чуть повыше пояса и чуть пониже ребер. Печень, почки, селезенки... Все приводится в полную негодность и человек умирает в течение пяти минут, не успев ничего сказать о том, что видел, что слышал, что произошло у него на глазах.

- Овес, ты снял с меня тяжкий груз. Теперь я могу считать, что мои бредовые подозрения не столь уж и бредовые. Они разумны, обоснованны и могли прийти в голову человеку действительно талантливому.

- Это ты о себе? - усмехнулся Овсов.

- И о тебе тоже.

- Спасибо, Паша... А знаешь, я вот подумал, - медленно проговорил Овсов, словно преодолевая внутреннее сопротивление. И Пафнутьев тут же смолк, по опыту своей работы зная, что ни в коем случае нельзя перебивать человека, который заговорит вот так - отрывисто, негромко, словно советуясь с самим собой. - А знаешь... - повторил Овсов и опять замолчал.

- Говори, Овес, говори, - осторожно произнес Пафнутьев. - Я внимательно тебя слушаю.

- Мне кажется, этот тип...

- Ты говоришь о мяснике?

- О нем... Мне кажется, что он очень сильный физически... Кроме того, он невысок ростом и, следовательно, широкоплечий... Возможно, занимался каким-то физическим видом спорта... Спорт, который развивает силу, реакцию, умение обращаться с человеческим телом...

- Есть такие виды спорта? - тихо спросил Пафнутьев.

- Бокс, борьба, карате... Мало ли... - беззаботно усмехнулся хирург. Пафнутьев знал, что слова, произнесенные вот так, бездумно, словно в какой-то проговорке, чаще всего и таят в себе истину. И предсказать будущие события можно только в такой вот проговорке. А тужась, пуча глаза и надсадно пытаясь что-то в себе или в другом увидеть... Это бесполезно. Поэтому Пафнутьев всегда ценил такие вот легкие, беззаботные трепы - в них больше правды и больше искренности, нежели в разговорах серьезных, значительных, утяжеленных важностью темы. Если разговор не допускает шуток, значит, это несерьезный разговор, - говорил в таких случаях Пафнутьев. И когда Овсов заговорил вдруг о внешности преступника, он не отмел его слова, не посмеялся над ними; а занес в свою память почтительно и добросовестно.

- Если ты таким его увидел, значит так оно и есть, - Пафнутьев похвалил Овсова за проницательность. И вот, сам такого не заметив, решил продолжить.

- Если удар сильный, если нож проникает сквозь одежду, кожу, хрящи. На двадцать сантиметров. То этот человек явно сильнее нежели большинство людей... А направление удара чуть снизу вверх.,. Так бывает, когда человек знает точку, куда надо бить, а точку эту в движении поймать непросто... Он ее ловит... И бьет снизу вверх... Он невысокого роста, Паша. Он ниже тебя и ниже меня.

- Это уже кое-что, - сказал Пафнутьев.

- И проворот, - добавил Овсов. - Он проворачивает нож в ране. Он подлый человек, Паша. Я сомневаюсь... - начал Овсов и замолчал, все еще сидя с запрокинутой к солнцу головой.

- В чем ты сомневаешься?

- Я сомневаюсь в том, что он... Он не русский.

- Почему ты так решил? - спросил Пафнутьев больше всего опасаясь, как бы его вопрос не прозвучал недоверчиво.

- Не могу сказать точно... Рост, спорт, нож, удар в спину... Проворот,..

- Среди нашего брата тоже хватает...

- Я не заблуждаюсь относительного нашего брата... А что, это выгодно машины угонять? - Овсов круто переменил тему и, оттолкнувшись от спинки, посмотрел на Пафнутьева.

- Да, - кивнул следователь. - Сейчас нет ничего более выгодного. Машина, простой "жигуленок", тянет на десяток миллионов. А если его разобрать и продать по частям, можно получить еще больше. Недавно в нашей газете было объявление... У какого-то мужика угнали иномарку... Он предлагал пять миллионов только за сведения о возможных угонщиках... То есть, сами угонщики могут вернуть ему машину и спокойно получить свои пять миллионов, ничем не рискуя.

- До каких мы времен дожили, Паша! - Овсов с недоумением посмотрел по сторонам. - До каких времен... Миллионы на кону... Раньше ко мне поступали люди с подбитым глазом, с выбитыми зубами, с отрезанным пальцем...

- А сейчас?

- Я чувствую себя фронтовым хирургом. Я вынимаю пули из тел, зашиваю ножевые ранения, залечиваю следы пыток...

- И это значит, бывает...

- Все ты прекрасно знаешь. Причем, что интересно - люди даже не признаются в том, что их пытали. Огнем, холодом, удушением, утоплением. В темном подвале с голодными крысами оставляют-.. Это очень сильное воздействие. А для женщин просто предельное. Я бы не вынес. Все бы отдал, все бы подписал, от всего бы отрекся.

- Так чаще всего и бывает.

- Но некоторые выдерживают?

- Случается... Зато потом мы находим то голову, то ногу... И выясняется - три ноги, рука только одна, но зато две головы...

- И сколько машин угоняют в сутки? - спросил Овсов.

- В нашем городе... Десятка два в сутки. Бывает больше, бывает меньше...

- А находят?

- Одну... Две... Три... Не больше.

- Куда же они исчезают?

- Кавказ, Прибалтика, Украина... Да и Россия-матушка не так уж мала даже в безбожно урезанном виде, который ей устроили беловежские зубры... На запчасти машины разбирают. Их найти, сам понимаешь, уже невозможно.

- Слушай, облаву какую-нибудь устроили бы, а? Ведь краденые машины, поддельные документы распознать несложно, а?

- Дело в том. Овес, что украденные машины мы иногда обнаруживаем. Бывает. Случается. Но еще не было случая, чтобы нам удалось обнаружить поддельные документы.

- Это как? - не понял Овсов.

- Все документы подлинные, - повторил Пафнутьев. - Подлинные бланки, печати, штампы... Даже подписи.

- И о чем это говорит?

- Это говорит о том, что десять-пятнадцать миллионов, за которые можно продать машину, не оседают в одних руках. Они оседают в разных руках. Угонщики в лучшем случае получают десятую часть. Поэтому машин им требуется все больше. И, как видишь, им требуются для работы не только классные водители, механики, сборщики-разборщики, но и мясники.

- У меня нет машины, - сказал Овсов.

- Я тоже как-то обхожусь.., прокурорской, - усмехнулся Пафнутьев. Он тоже расслабленно сидел на скамейке, подставив лицо нежарким лучам осеннего солнца. Сложив руки на животе, поигрывал большими пальцами и их вращение то замедлялось, то ускорялось, полностью отражая разговор и настроение самого следователя. - Как поживает наш Зомби? - спросил он, подождав, пока мимо пройдет какой-то слишком уж любопытный больной.

- Ничего поживает. Приветы передает.

- Спасибо. Помнит, значит, меня?

- И тебя помнит, и твое обещание назвать ту красавицу, которую нашли у него в кармане полгода назад.

- Пусть потерпит денек-второй...

- И назовешь? - недоверчиво скосил глаза в сторону следователя Овсов.

- Назову. Рвется в бой?

- Сегодня вышел па первую прогулку... Гулял по двору, присматривался, принюхивался... Обошел весь двор, заглянул во все щели... Я за ним из окна смотрел.

- Что же его больше всего заинтересовало?

- Через какую калитку люди выходят, через какую входят... Где забор проломан, где через него перебраться можно...

- Какой-то у него криминальный интерес...

- Я тоже на это обратил внимание.

- Ну что... - Пафнутьев посмотрел на часы. - Будем прощаться. Овес.

- Подожди... Я не сказал тебе одной важной вещи... Этот мясник... Он левша.

- Что? - вскочил Пафнутьев. - Левша?! И ты молчал?!

- Думал, - невозмутимо ответил хирург. - И у моего Зомби, и у этого парня, - он кивнул в сторону морга, - удары нанесены слева.

- Но в левую часть спины можно ткнуть и правой рукой?

- Можно, - согласился Овсов. - Все можно... Но эти двое получили удары слева, в спину, чуть повыше пояса... И оба нападения связаны с машинами ты сам это подметил.

- Ладно, - сказал Пафнутьев. - Разберемся. Пока... Скоро приду проведать Зомби. Пусть готовится.

- К встрече с тобой он всегда готов. Еще неизвестно кому надо готовиться, - произнес Овсов загадочные слова.

- Не понял? - живо обернулся Пафнутьев.

- Я вот думаю... То ли ты собираешься использовать его в своих планах... То ли он тебя...

- Даже так? - спросил Пафнутьев почти с восхищением. - Ну-ну!

***

Частный гастроном господина Халандовского за год преобразился в полном соответствии со всеми переменами, происходящими по велению президента и его круглоликих соратников. На окнах появились занавески, продавцы стояли в белых халатах и накрахмаленных кокошниках. Даже уборщицы, появлявшиеся изредка в торговом зале, были в неизменно белых халатах и кокошниках, что было явным перебором, поскольку покупатели простодушно считали, что это продавцы, оторвавшись от колбас, орудуют тряпками. Сквозь вымытые окна солнечный свет проникал обильно и беспрепятственно. Да и товаров стало больше, зато покупателей поубавилось - за килограмм приличной колбасы нужно было отдать половину зарплаты, а на бутылку хорошей водки люди могли раскошелиться разве что по случаю золотой свадьбы или найденного в трамвае кошелька.

В ближнем отсеке гастронома расположился коммерческий киоск, или как стали называть - комок. Здесь продавалась всякая всячина - выпивка, парфюмерия, газовые пистолеты, автозапчасти, банки с селедкой, заморские трусики, под потолком были развешаны люстры, пиджаки и юбки.

Но покупали, в основном, жвачку - школьники и" соседней школы. От смуглолицых продавцов веяло восточной ленью, невозмутимостью и непредсказуемостью. Глаза их были наполнены негой и тоской. На покупателя смотрели долго, с какой-то нездешней истомой, словно никак не могли понять - как он здесь оказался и зачем пришел?

В другом конце гастронома работала установка по поджариванию сосисок. Восточные люди покупали сосиски здесь же, поджаривали, увеличивали цену в пять раз и продавали. Поджаривали на вращающихся железных стержнях, сосиски на них тоже переворачивались, от неравномерного и безжалостного разогрева покрывались какими-то ненормальными вздутиями, пузырями, напоминающими жженые раны на человеческих конечностях. Но - покупали. Стараясь убедить себя в этом, что первое впечатление ложное, что жженые пузыри на сосисках признак их качества и свежести...

Пафнутьев давно здесь не был и оглядывался с веселой озадаченностью. На все перемены смотрел с любопытством, словно все время пытался понять нечто от него ускользающее. И, наконец, до него дошло - в магазине не было покупателей. Хотя на витринах он увидел и несколько сортов колбас, и ветчину, и копченые вырезки, и всевозможные рулеты, от одного вида которых рот наполнился слюной. Пафнутьев поспешил отвернуться и прошмыгнуть в подсобные помещения. Здесь его еще помнили и добраться до кабинета директора ему удалось без помех, хотя несколько молодых ребят в черных куртках и зеленых штанах проводили его взглядами. Увидев, что гость уверенно пробирается к директорскому кабинету, ребята сонно отвернулись.

Пафнутьев постучал.

- Да! - раздался знакомый голос.

- Позвольте? - Пафнутьев робко заглянул в дверь. Халандовский возвышался над столом в белоснежной сорочке и была во всем его облике какая-то монументальность, он напоминал еще не открытый памятник, затянутый белым полотном в ожидании стечения народа, оркестра и фейерверка. Только голова памятника, не уместившаяся под покрывалом, торчала наружу, поглядывая на окружающий мир лениво и величественно.

- О! - вдруг воскликнула голова с неподдельной радостью. - Вот кого я всегда рад видеть и приветствовать! Паша! Неужели жив?!

- Не уверен, - Пафнутьев перешагнул порог.

- Но жизненно-важные места уцелели?

- Надеюсь, - отвечал Пафнутьев со сдержанной скромностью, чтобы дать почувствовать хозяину, как он значителен и почитаем.

- Это прекрасно! - Халандовский сделал почти неприметное движение мохнатой ладонью, вроде как смахнул крошки со стола и сотрудница в белом халате, все поняв, неслышным облаком выплыла из кабинета. - Садись, Паша! Отдыхай! А то смотрю, какой-то ты весь изможденный... А?

- Только что из морга.

- Кто-то помер?

- Убили, - Это ужасно, - сокрушенно сказал Халандовский. - Но что делать, убийства стали приметой нашего времени, наряду с духовной раскрепощенностью, свободомыслием и рыночным беспределом. Это ужасно, Паша, но нам надо к этому привыкать. И чем быстрее, тем лучше... - Пока свободою горим, пока сердца для мести живы, - Халандовский скорбно подкатил глаза к потолку, - Тебе что-то грозит?

- А как же, Паша!

- Что-то серьезное?

- Увы, - Халандовский развел руки в стороны. - Но забудь об этом! Я рад тебя видеть, я пока жив и здоров, ты тоже местами сохранился... Предадимся дружескому общению.

- Ну что ж, предадимся, - Пафнутьев сел у окна, огляделся. В кабинете директора тоже произошли перемены. Здесь стоял новый письменный стол, кресла тоже новые, хотя и не такие удобные, как прежде, жестковатые появились кресла, для деловых переговоров скорее предназначенные, а не для благодушного примечания гостей. На окне висела сверкающая золотом штора, по блеску своему и по радужному сиянию выдававшая свое восточное происхождение - не то турецкое, не то арабское. На стене висел пейзаж, написанный самыми настоящими масляными красками. Раньше на этом месте висел портрет лысого вождя с растекающимся кровавым пятном на лбу, потом висел портрет другого вождя - с заплывшими от невоздержанной жизни глазками и отечным лицом, но в конце концов Халандовский, видимо, плюнул на их чехарду и повесил картину, которую не нужно менять после каждого митинга, демонстрации, референдума, после защиты Белого дома, после обстрелов Белого дома, после ремонта Белого дома...

- Что скажешь? - спросил Халандовский, проследив, как Пафнутьев осматривает его кабинет.

- Хорошо живешь. Аркаша.

- Все хуже с каждым днем.

- Плохо раскупается товар?

- Не в товаре дело, - Халандовский наклонился и, пошарив в тумбочке стола, вынул плоскую бутылку смирновской водки. А Пафнутьев лишний раз убедился, что хотя стол у Халандовского новый, шторы из Сирии и уборщицы в кокошниках, однако, порядки остались прежними. Далее Халандовский опять сделал неприметное движение мохнатой рукой и на столе, как бы сами собой, возникли две граненые стопки, тарелочка с нарезанным балыком, две булочки, и еще одна тарелочка с маленькими пупырчатыми огурчиками, один вид которых вызывал нестерпимое желание выпить стопку водки и немедленно, не теряя ни секунды, бросить такой огурчик в рот целиком, с хрустом разжевать его, и проглотить, и только тогда перевести дух - облегченно и счастливо? И почувствовать, как зреет где-то в тебе, ширится и наполняет тебя радость бытия, радость общения с хорошим человеком, твердая уверенность, что будет еще стопка водки, будет еще огурчик, хрустящий и брызжущий острым соком и ничто в мире не сможет омрачить и погасить этот счастливый внутренний пожар в тебе...

Халандовский с безутешным выражением разлил в стопки водку, хорошо разлил, щедро, не лукавя и не пытаясь остаться трезвым за счет захмелевшего гостя. Потом придвинул поближе к Пафнутьеву тарелочку с балыком, придвинул вилку, хорошую вилку, не какую-то там алюминиевую, перекрученную и жеванную, какими сейчас пользуются в столовых и ресторанах России, сам взял такую же вилку себе и тяжело с надрывом вздохнул.

- Рановато, - пробормотал Пафнутьев смущенно, но ничего от себя не отодвинул, потому что пришли времена, когда не можем мы, ну, просто не можем отказаться от приличного угощения, даже зная, что не ко времени, и неуместно, да и для здоровья вредно. Не отказываемся. И правильно делаем. Когда оно будет, следующее угощение, да и будет ли?

- Что рановато? - спросил Халандовский, подняв бесконечно печальные, черные глаза.

- Пьем рановато... Рабочий день впереди, начальство... То-се... Как-то оно...

- Будем живы, Паша! - перебил Халандовский, не желая слушать это беспомощное бормотание. Да и знал он, что причитает Пафнутьев вовсе не потому, что гложет его совесть или не желает он со старым другом стопку водки хлопнуть. Нет, бормочет он, утешая себя, уговаривая себя, укоряя себя. Перед самим собой оправдывался Пафнутьев, не более того.

- Прекрасный тост! - произнес, наконец, Пафнутьев внятные слова и, выпив стопку до дна, тут же сунул в рот огурец. - Какой огурчик, какой огурчик... Неужели такие еще где-то растут?

- Растут, - ответил Халандовский и не прикоснувшись к закуске, уставился на Пафнутьева безмерно грустным взглядом. - Закусывай, Паша" закусывай... А то если я начну говорить, то аппетит у тебя пропадет. Пока он есть, пользуйся, радуйся жизни, общайся с девушками... Ты с девушками общаешься?

- Иногда.

- Это хорошо. А я - нет. И жизнь меня не радует.

- Что так? Магазин твой, в личной собственности... Товар идет, друзей угощаешь...

- Друзей я и раньше угощал, если помнишь...

- Помню, - кивнул Пафнутьев. - Смирновская всегда в радость... Разве нет?

- С горя пью, - мрачно сказал Халандовский. - Разве можно такую водку пить в радости? Нет, Паша. В радости любая водка сойдет, а вот в несчастье хочется хоть чем-нибудь себя утешить. Как балычок? - заботливо спросил Халандовский.

- Прекрасный балык, - еле смог проговорить Пафнутьев с набитым ртом. Такого еще не ел. И наверно уже не придется...

- Спасибо. - Халандовский удовлетворенно кивнул, будто Пафнутьев похвалил его самого. - Спасибо... Езде нарезать?

- Конечно.

- Хорошо... Я попрошу девочек, приготовят.

- Слушаю Тебя, Аркаша, - сказал Пафнутьев. - Я ведь вижу, что-то у тебя изнутри наружу просится. Поделись. Не таи в себе, это нехорошо.

- Поделюсь, - Халандовский повернул голову к окну, и лицо его, освещенное слабым осенним солнцем, показалось Пафнутьеву как никогда горестным. - Что сказать тебе-.. Есть такая фамилия... Байрамов. Слышал?

- Нет, не приходилось!

- Счастливый ты человек. "Паша. - Пора тебе эту фамилию знать... Мне кажется, пройдет совсем немного времени и все твое заведение...

- Ты имеешь в виду прокуратуру?

- Да... Все ваше заведение может посвятить себя этому человеку. Если, конечно, он позволит вам заняться его персоной.

- А может и не позволить? - усмехнулся Пафнутьев.

- Может, - кивнул Халандовский без тени улыбки. - И не сомневайся.

- Чем же он занимается?

- У него много интересов... Чрезвычайно разносторонняя личность. С подобным мы еще не сталкивались.

- Мы - это кто? - уточнил Пафнутьев.

- Я не сталкивался, и ты тоже... Это совершенно новое явление в нашей жизни. Подобного не было. В том питательном бульоне, в который наши демократы превратили Россию, вырастают такие чудовища, такие невиданные монстры, что... Дрожь пробирает в собственной постели.

- Это потому, что с девушками не общаешься, - рассмеялся Пафнутьев.

- Паша! - строго сказал Халандовский. - Прекрати. Не надо смеяться. Все гораздо серьезней, чем может показаться... Выпьем по стопке и я продолжу, - Халандовский ткнулся толстой стопкой в стопку Пафнутьева несколько поспешно и капелька драгоценной влаги потекла по его пальцам, но он этого не заметил. Выпил, хрустнул огурцом, потом сунул в рот еще один Убедившись, что Пафнутьев тоже расправился со своей стопкой и уже приступил к балыку, Халандовский решил продолжить. - Паша... Все то, с чем ты сталкивался в своей жизни до сих пор... Это детский сад. Ну наделал мальчик, в штанишки, ну дернул девочку за косичку, ну опрокинул манную кашу на белую скатерть... Вот так примерно.

- Вот такой крутой бандюга? - озадаченно спросил Пафнутьев. - Почему же я о нем ничего не знаю?

- Паша, ты не понял. Не бандюга. Все проще и страшнее - но человек. Он мутант. Знаешь, писали газеты, что в московском метро крысы развелись в человеческий рост?

- И ты веришь?

- Верю! - твердо сказал Халандовский. - Раньше не верил, а когда в городе появился Байрамов, я и в московских крыс поверил. Это - мутант. Все издержки, злоупотребления, преступления, младенцы в мусорных ящиках, человеческие головы в городских скверах, вокзальные дети, которых можно выменять за бутылку водки - вот все это вместе взятое привело к появлению новых существ. На земле до сих пор ничего подобного не было. Представь себе, что вирус спида вымахал в человеческий рост! Представил? Вот это и есть Байрамов.

- Познакомимся, - кивнул Пафнутьев и бросил в рот последний огурчик. Хорошие были огурчики.

- Лучше не надо с ним знакомиться.

- Почему?

- Опасно.

- Если не возражаешь, я еще глоточек пригублю, а? Для храбрости... А?

- Наливай... И мне тоже. Он редко бывает в городе. Чаще его можно поймать в Германии. Есть какой-то маленький городок, там его берлога. Оттуда звонит, пишет, шлет факсы... Но бывает и здесь. Но только в высших сферах.

- Или в самых низших, - добавил Пафнутьев.

- Почему ты так решил?

- Потому что это одно и тоже. Высшие сферы - они же и низшие.

- Может быть, - согласился Халандовский. И, помолчав, добавил. - Да, наверно, так и есть. Ты прав.

- Чем он тебя достал, Аркаша?

- Положил глаз на мой магазин.

- Ну и пусть! Не дотянется из Германии-то!

- Уже дотянулся. У меня каждый день ревизии, проверки, какие-то типы устраивают драки прямо в магазине, бьют бутылки, сдирают шторы с окон, санитарные инспекторы не вылезают из моих подвалов, во дворе у моих окон какие-то самосвалы без опознавательных знаков вываливают горы зловонного мусора... На меня все время составляют протоколы, акты, собирают показания подставных свидетелей, подкарауливают моих покупателей, взвешивают их покупки и опять акты, протоколы... При том что я знаю - мой магазин едва ли не самый лучший, самый чистый...

- И кто стоит за всей этой деятельностью?

- Байрамов.

- Он может быть заказчиком... Но кто-то Должен и осуществлять эту компанию. Я не поверю, если ты скажешь, что не знаешь.

- Колов.

- Но у него же милиция! Зачем ему магазин?

- Магазин нужен Байрамову. Прикинь - центр города, прекрасное помещение, рядом остановки автобуса и троллейбуса, вокруг жилой массив, покупателей полно... Верные люди мне уже донесли - вопрос решен. На самом высоком уровне.

- Сысцов? - спросил Пафнутьев.

- Да. Он свое уже получил и теперь отрабатывает. И отработает. Мне уже дали понять - выметайся подобру-поздорову, пока с тобой ничего не случилось.

- Аркаша, и ты вместе со всей своей торговой братией не можешь дать отпор?

- Послушай меня, Паша... Я же сказал - мутант. Все, что происходит в нашем городе в эти дни - происходит впервые. И заметь - как и во всей России. Не было у нас такого. Деньги, валюта, связи, наемные убийцы - все идет в дело. Паша... Только между нами... Подозреваю, что Байрамов положил глаз не только на мой магазин.

- Еще что-то присмотрел?

- Мне кажется... Он наш город присмотрел.

- Да ну... Ты паникуешь.

- Ты знаешь сколько магазинов только в центре принадлежит Байрамову?

- Сколько?

- Семь. Это только магазинов... Я не говорю о другом... Баня, школа, институт...

- Авось! - сказал Пафнутьев все еще не в силах проникнуться чувством опасности.

Халандовский наклонился к тумбочке, достал еще одну бутылку водки, с хрустом свинтил пробку и, не говоря ни слова, наполнил стопки. После этого, убрав бутылку, он постучал кулаком в стенку за спиной. Там возникло какое-то движение, что-то звякнуло, скрипнуло и через несколько секунд дверь в кабинет открылась и женщина, пышная и белоснежная, как облако, вплыла, держа в руках поднос. Пафнутьев стыдливо бросил взгляд на закуску свежие помидоры, тонко нарезанная копченая рыба, несколько кружочков свежеподжаренной домашней колбасы, от которой сумасшедше пахло мясом и чесноком.

- " - Аркаша! Так нельзя! - в ужасе воскликнул следователь, но Халандовский только досадливо махнул рукой - нашел, дескать, на что обращать внимание. Женщина-облако неслышно выплыла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, и снова собутыльники остались вдвоем. Халандовский придирчиво осмотрел принесенную закуску, бросил вопросительный взгляд на Пафнутьева.

- Ничего? - спросил он. - Есть можно?

- Что там есть! За такое угощение и сесть можно! Если, конечно, узнает Анцыферов, что меня вот так потчуют!

- Твоего Анцыферова потчуют не так, - проворчал Халандовский. - Я знаю, как его потчуют, - он поднял свою стопку, подождал пока Пафнутьев, преодолев смущение, поднимет свою, чокнулся и молча выпил. Посидел некоторое время, с горестной задумчивостью глядя на поднос, потом, словно преодолевая себя, подцепил вилкой половинку помидора, посмотрел на него, как бы все еще колеблясь, и сунул в рот. И отвернулся к окну, давая возможность Пафнутьеву бесконтрольно наслаждаться рыбьим балыком.

- Если кому-нибудь расскажу, чем меня угощает Халандовский... Мне никто не поверит.

- Тогда и рассказывать нечего... Он хочет завалить мой магазин зарубежным тряпьем, электроникой, зажигалками и прочим дерьмом. У него ведь не только магазины! У него баня, школа... У него автостоянка, заправочная станция, автомастерская... Говорю же - он положил глаз на наш город.

- Автостоянка? Заправочная станция? - переспросил Пафнутьев, последнее время его настораживало все, что касалось машин.

Халандовский не ответил. Он подцепил вилкой несколько срезов рыбы и сразу сунул их в рот.

- Моих девочек несколько раз ловили на недовесах, представляешь? При том, что я могу голову положить на прилавок - не было недовесов. Они, вонючки вонючие, никак не могут отказаться от прежних обвинений. Времена переменились. Мне выгоднее не делать недовесов. Мне выгоднее работать честно. Чтобы все знали, Халандовский - это фирма, это надежно, это качественно. Мне незачем делать недовесы - я сам устанавливаю цену на товар. На кой черт мне эти старые большевистские хохмы? И девочкам своим я наказал строго-настрого - пусть лучше будет больше, но ни в коем случае этих вульгарных приемов прошлого. И вот уже несколько актов - недовесы. Девочки ревут, клянутся и падают передо мной на колени - утверждают, что работали чисто. Я верю девочкам. Меня они обманывать не будут. Мои девочки - честные работники и прекрасные люди. И девочки хорошие, - добавил Халандовский несколько смутившись.

Пафнутьев не мог не улыбнуться, вспомнив полных румяных женщин в белых халатах и кружевных кокошниках, женщин, о которых говорят, что лифчики они надевают каждый раз на новое место, потому что не имеет значения, куда именно она наденет этот лифчик.

- Ты вот улыбаешься, а внешний вид продавца, здоровый, доброжелательный, добродушный вид действует на наших дистрофичных покупателей, как витамин! Как калория! Они идут в мой магазин может быть, не столько за покупками, сколько затем, чтобы полюбоваться на моих девочек, набраться от них силы, уверенности, здоровья.

- И подышать вот этими запахами, - Пафнутьев кивнул на поднос.

- Да, и понюхать, - кивнул Халандовский не возражая.

- Откуда у Байрамова деньги? - неожиданно спросил Пафнутьев.

- Ты где работаешь? В прокуратуре? Кем работаешь? Начальником? Тебе каждый день кладут на стол сводку происшествий? Читай. Думай. Делай выводы.

- Значит, его деньги криминальные?

- Паша... Это мутант. Чудовище. Осьминог. Динозавр.

- И ты утверждаешь, что Колов...

- Я ничего не утверждаю! - резко перебил Халандовский. - И стараюсь не произносить святых имен в этом прибежище торговли и обмана. И тебе не советую. Что вы за люди, не понимаю! Как вы можете работать с такими длинными и бестолковыми языками?!

- Виноват, - Пафнутьев сложил руки на груди точь-в-точь, как это делал эксперт Худолей, когда тому очень хотелось выпить. И осознав это, он вспомнил, зачем заглянул к Халандовскому. - Да, чуть не забыл, Аркаша...

- Говори, Паша, - Халандовский склонил голову, выражая готовность выслушать все, до конца и не перебивая.

- Бутылка нужна... Только наша. В киосках боюсь покупать.

- И правильно. Водку бери только у меня. Продают такую отраву, такую гадость.. Сами печатают наклейки, сами разводят какие-то технические спирты, сами разливают, устанавливают пену... В своих же киосках и продают. А люди мрут. Паша, люди мрут в самом прямом и полном смысле слова.

- Знаю, - кивнул Пафнутьев.

- А почему не сажаешь?

- Сложно это, Аркаша. Рыночные отношения...

- А меня на недовесах ловят! - глаза Халандовского в первый раз сверкнули гневно и оскорбленно.

- Разберемся.

- Один мой приятель специально в машине, в бардачке отраву держал. С виду водка, как водка... А в ней отрава. И об этом знал только он. А водку эту, это угощение он держал специально для угонщиков, И надо же - угнали.

- Машину угнали? - уточнил Пафнутьев, опять насторожившись.

- Ну! И все у них получилось, все удалось. Угнали, скрылись, спрятались. Обшаривая машину, нашли бутылку. И на радостях выпили.

- И им стало плохо? - предсказал Пафнутьев.

- Нет! - отверг Халандовский подсказку. - Они умерли в течение десяти минут.

- Какой кошмар! - ужаснулся Пафнутьев, поднимаясь. - Мне пора, Аркаша. До скорой встречи.

- Нет, ты мне скажи - судить этого мужика будут?

- Не стали мы его судить, - устало проговорил Пафнутьев. - Он сказал, что сам купил эту водку за полчаса до того, как угнали машину.

- Так ты знаешь эту историю... - разочарованно протянул Халандовский.

- Я все знаю.

- А про Байрамова не знай!

- Теперь знаю и про Байрамова, - Пафнутьев протянул руку. - Не дрейфь, Аркаша. Разберемся.

- Только не очень долго, Паша... Силы мои на исходе. И деньги тоже. Ведь деньгами приходится все погашать.

- Будут новости - звони. А это за бутылку для эксперта, - Пафнутьев положил на стол три тысячи рублей.

- Ты меня смешишь, Паша, - горько усмехнулся Халандовский, смахивая деньги в ящик стола.

- Посмеемся вместе, Аркаша.

- Неужели придет такой час? - проговорил Халандовский, когда Пафнутьев уже "покинул его кабинет. - Неужели придет такой час, - повторил он, пряча пустую бутылку в тумбочку стола.

Знаменитый нос Дубовика, налитый неведомой жизненной силой, завис над протоколом в каком-то горестном ожидании - перед ним сидел заплаканный пожилой человек, который, похоже, не в силах был произнести ни единого слова. И Дубовик, пригорюнившись, терпеливо ждал, пока свидетель придет в себя, справится с волнением, слезами и переживаниями. То ли сочувствовал ему Дубовик, то ли скучал в ожидании.

Заглянувший в дверь Пафнутьев увидел эту невеселую картину и уже хотел было уйти, но очнувшийся Дубовик сделал ему неприметный жест рукой заходи, дескать, не помешаешь. Пафнутьев вошел в кабинет, в котором до прошлого года обитал сам, и втиснулся в угол между шкафом, до сих пор набитым знакомыми вещдоками, и батареей парового отопления. Он положил на нее руку - ребра батареи были холодны, хотя уже неплохо бы и затопить, прохладно в кабинете.

- Повторим, а то я не все понял, не все запомнил, - сказал Дубовик для Пафнутьева, чтоб тот вошел в суть разговора. - Вы утверждаете, Николай Петрович, что все произошло на ваших глазах?

- Господи! Да на балконе я стоял, на балконе! И все видел. Я часто стою на балконе - машину стерегу. Нынче ведь угоняют полсотни машин в сутки! Находят две-три... Так что при любой свободной минуте выхожу на балкон. И покурить, и чайку попить, и с соседом поговорить... Он на своем балконе - внучку пасет, чтоб маньяк какой не съел, я на своем - на "девятку" поглядываю...

- И тут вы увидели этих людей, - Дубовик прервал слишком уж подробный рассказ потерпевшего и направил его слова в нужное русло.

- Да. Увидел, - Николай Петрович замолчал, ожидая следующих вопросов.

- И что?

- Ну что... Потолкались они, походили... Я подумал вначале - ждут кого-то... Люди, как люди... У меня и мысли не возникло, что они собираются машину угнать... А оно вона что вышло.

- Дальше... Что было дальше?

- Вижу, что один из них, маленький такой, вроде как парнишка с виду, еще в школу ходит... Старшеклассник, вроде... Так вот, подходит он к моей красавице...

- К кому подходит? - уточнил Дубовик.

- Ну, к "девятке"... Красавицей я ее называл, когда жива была... То есть" когда ее еще не угнали... Подходит, сует что-то в дверной замок, дверца и распахивается. Я и слова не успел произнести, прямо дыхание во мне остановилось... Как ему удалось, что он такое сделал - ума не приложу. Всего полчаса назад я был внизу, у машины, запер все замки, проверил все двери и тут такое...

- Это потрясающе! - вмешался в разговор Пафнутьев. - Скажите, малыш, который дверь открыл... Он что, один был?

- Нет, - воскликнул старик. - В том-то и дело. Только дверь открылась, возникают еще двое... Малыш влез в машину, второй сел за руль, третий уже дергает заднюю дверцу... Изнутри ему уж кнопку поддернули...

- А вы?

- Я, конечно, в крик! А что мне было делать? Сбежать вниз с пятого этажа без лифта в моем возрасте... Да еще пересечь двор, это метров пятьдесят... Добраться до машины... Они к этому времени будут уже в другом конце города.

- Значит, вы остались на балконе и продолжали кричать?

- Да. Продолжал кричать, - подтвердил Николай Петрович с некоторой обидой в голосе. Что-то, видимо, не понравилось ему в том, как поставил вопрос Пафнутьев. - И тут вижу - идет Степан с дочкой. Степан! - кричу я ему. - Смотри!

- Степан - это кто? - спросил Дубовик.

- Сосед. Прекрасный человек! Живет в первом подъезде! Простите.., жил. Похоронили вчера... - старик замолчал снова, видимо, перенесясь в печальные события, и Пафнутьев вдруг увидел, что тот попросту не может продолжать слезы навернулись на его глаза и безутешно падали вниз. Старик начал суматошно искать носовой платок, нашел его в каком-то кармане уже в виде мокрого комка и принялся промокать глаза. - Простите, не могу... Как вспомню... Не могу.. Степан с дочкой шел... Дочке пять лет... Выросла на наших глазах... Когда они с женой вместе шли куда-то, Оленьку у нас оставляли... Его жена позвала их ужинать.. Сам слышал - вышла на балкон, какое-то время смотрела на отца с дочкой, как прощалась, ей-Богу... Потом позвала... И Степан направился домой. Позвал Оленьку, она тут же подбежала... Послушный ребенок... И они пошли к дому. Оленька что-то рассказывала ему, он смеялся, подбросил ее, снова на землю поставил, сейчас, говорит, маме расскажем... Рассказали, - старик помолчал, глядя мокрыми глазами в окно. Потом спохватившись, посмотрел на Дубовика, на Пафнутьева - он, похоже, не мог вспомнить - давно ли сидит, давно ли вот так молчит.

- Что было дальше, - осторожно напомнил Пафнутьев.

- Черт меня дернул крикнуть Степану... Дескать, смотри, в машину в мою кто-то лезет... Гори она синим огнем, пропади она пропадом... Говорят покупай, покупай, а то деньги все равно в труху превратятся... Купил. Не столь для езды, сколько деньги спасал... Спас, называется. Ни денег, ни машины, ни Степана...

Пафнутьев сидел опустив голову и внимательно рассматривал собственные ладони. Он не мог перебить старика и попросту ждал, когда тот снова выйдет на тропу связных показаний. Впрочем, и эти вот его причитания тоже имели смысл - они давали представление о том, что произошло, правда, несколько с другой стороны. Хотел было задать вопрос Дубовик, но Пафнутьев остановил его - пусть, мол, выплачется. Кто-то заглянул в дверь. Дубовик ответил кому-то по телефону, сам позвонил...

Наконец, старик взял себя в руки, резко, насухо вытер глаза рукавом, поднял голову.

- Простите, - сказал он. - Который день плачу и не могу остановиться. Как вспомню Степана, как вспомню Оленьку... Так реву. Баба бабой...

- Итак, вы крикнули с балкона Степану, что, дескать, в вашу машину лезут чужие люди, - проговорил Дубовик. - Что произошло дальше?

- Ну что... Оставил он Оленьку на дорожке, а сам бросился к машине... Выволок из-за руля этого длинного, рыжего... Просто захватил его за шиворот и выволок, как кутенка... Он же здоровый мужик был, наш Степан... Во дворе ребята соревновались... Знаете, локти ставят на стол, ладонь в ладонь и кто кого положит. Так вот, Степан всех укладывал, и левой рукой, и правой. Знал, что сильнее других, потому и вмешался... Он бы и с этими без труда расправился, если бы не черный - Какой черный? - негромко, как бы между прочим спросил Пафнутьев, опасаясь вспугнуть воспоминания старика.

- Ну, выскочил черный...

- Откуда выскочил? Из машины?

- Нет, в машине были только трое... Длинноволосый, потом малыш и еще один...

- А черный откуда взялся?

- Черт его знает! Я видел этих троих - Малыш, рыжий и еще один... В зеленых штанах. Знаете, модно сейчас короткую стрижку делать... Вроде, как спортсмен. Раньше мы такую стрижку называли "под польку". Впереди небольшой чубчик, а сзади все выстрижено... Прическа для людей не очень образованных - шахтеры так стриглись, шофера, - шелупонь приблатненная...

- А черный? - напомнил Пафнутьев.

- Да, черный, - повторил старик и снова замолчал, унесясь в тот вечер, в те трагические события. - Выскочил черный... Вроде как из кустов? - он не столько утверждал, сколько спрашивал, словно ожидая, что Пафнутьев подтвердит его догадку. - Может, он и раньше там прятался... А?

- Значит, их было четверо? - спросил Дубовик.

- Четверо? -" - удивился старик и замолчал. - Погодите, надо подумать... - увидев в руках несуразный комок носового платка, он с недоумением посмотрел на него и сунул в карман. - Знаете, получается, что четверо. Эти трое возникли вначале, потом появился четвертый... Черный.

- А почему вы называете его черным? - спросил Пафнутьев.

- Даже не знаю...

- Ну, а все-таки! - продолжал настаивать Пафнутьев, дав знак Дубовику воздержаться от вопросов.

- Знаете, мне показалось, что он весь в черном... И штаны, - и куртка... Сейчас модно такие куртки носить... Вроде, как шик, вроде, как моложе кажешься...

- Кожаная куртка?

- На расстоянии трудно наверняка определить... Но не исключено... Скорее всего кожаная, - уже тверже сказал старик, почесав и взлохматив густые седые волосы. - Такие ребята не будут носить куртки из клеенки, из заменителей. Это для них вроде, как позорно.

- Тоже верно, - согласился Пафнутьев. - А этот черный... Высокий? Низкий?

- Высокий? - переспросил старик. - Нет, он был ниже Степана. Чуть ли не на голову ниже.

- А прическа?

- Не помню... Но был он без головного убора... Это точно. И волосы у него черные.

- Вы видели, как он ударил Степана ножом?

- Знаете, самого удара не видел. Помню только, что этот черный вроде как на секунду приник к Степану сзади... И тут же отпрянул в сторону. Просто отпрыгнул... А когда Степан упал... Черный подошел к нему и вытер об него свой нож, - на глаза старика опять навернулись слезы. - Представляете, каким зверем надо быть, каким...

- Подождите! - жестковато перебил старика Пафнутьев, не давая тому расслабиться и снова впасть в слезливость. - Вы утверждаете, что когда Степан упал, черный снова подошел и вытер нож об одежду Степана? Я правильно понял?

- Да, он так и поступил... Когда мы сбежались к Степану, он был уже мертв... Не дышал и лицо такое... Серое. Сразу видно, что мертвый. Я наклонился к нему и увидел на подкладке куртки кровавое пятно... У него на куртке была светлая подкладка, в полосочку, шелковистая такая... И по пятну я понял - нож вытер. И я подумал - какой зверь, какой...

- Вы сказали, что этот черный приник сзади к Степану на какое-то время? Правильно?

- Да, так оно и было.

- Что значит приник? Объясните.

- Ну, как... Подскочил сзади, не помню, откуда именно он возник. И как бы прижался к Степану... К спине.

- Прижался к нему правым боком или левым? Может быть, прижался всем телом? Или только грудью?

Старик некоторое время с недоумением смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять вопрос, потом повернулся к Дубовику, словно за помощью - дескать, как понимать?

- Отвечайте! - сказал Пафнутьев.

- Видите ли... Я смотрел сверху, с пятого этажа... И Степан, и черный были ко мне спиной... И мне показалось, что на короткое время этот тип прижался к Степану... Подбежал к нему, или подпрыгнул даже...

- Вот так? - Пафнутьев поднял из-за стола Дубовика, поставил его лицом к окну, а сам подошел сзади и на секунду прижался грудью к тощеватым лопаткам Дубовика.

- Примерно, - старик не понимал, чего от него добиваются следователи.

- Или вот так? - Пафнутьев на этот раз прижался к левой лопатке Дубовика своим правым боком.

- Мне думается, что было так, как вы показали первый раз, - несмотря на растерянность, старик твердо держался за свои показания. - Простите, не понимаю вопросов... Если объясните в чем дело, я смогу говорить более толково...

- Хорошо, - Пафнутьев колебался, но потом все-таки решил поделиться своей догадкой. - Дело вот в чем... Если все происходило как вы рассказываете, значит, этот черный - левша. Удар ножом нанесен в левую часть спины. Если же убийца прикоснулся к Степану правым боком и нанес удар правой рукой... То он правша. Понимаете?

- Более или менее...

- А для поисков убийцы имеет большое значение - левша он или правша.

- Ага, - кивнул старик, давая понять, что он понял, чего от него добиваются. Его взгляд остановился, упершись в доски пола и некоторое время все молчали, стараясь не помешать его сосредоточенности. Старик несколько раз качнулся вправо, влево, видимо, представляя события того вечера.

- Знаете... Все-таки он навалился на Степана всем телом. Как я и говорил.

- Левша, - кивнул Пафнутьев. - Что и требовалось доказать. Значит, это он... Мясник.

- Тебе и профессия его известна? - удивился Дубовик.

- Нет. Суть. Он мясник. Так его и назовем. Подготовишь ориентировки во все отделения милиции... Невысокий, широкоплечий, одевается в черное, сам тоже смугловатый... Левша. Жесток, вооружен ножом, не прочь покрасоваться. Одна эта подробность чего стоит - наклонился и вытер нож об одежду убитого... Связан с автоугонщиками. Его берегут. Держат на крайний случай. Возникает только при опасности срыва всей операции. Не появись тогда Степан, не появился бы и Мясник.

- Где искать? - спросил Дубовик.

- Сам знаешь... Рестораны, вокзалы, коммерческие киоски, рынки... Драки, случаи применения ножей, все самое незначительное, что связано с угонами, с машинами, с запчастями и авторынками, все что связано с гаишными грешками... Под самый жесткий контроль. И - мне на стол.

- Все понял, - кивнул Дубовик.

- К вам просьба, - Пафнутьев повернулся к старику. - Будет время погуляйте по тем местам, которые я только что назвал. Вас этот человек не видел, вы ничем не рискуете. Чего не бывает, вдруг мелькнет знакомая фигура в черном, а? Не возражаете?

- С удовольствием, - несколько невпопад ответил старик, поднимаясь.

- Насчет удовольствия, не знаю, - усмехнулся Пафнутьев. - Наверно, все-таки ниже среднего... Но случается всякое. Сами ничего не предпринимайте.

Увидите - сразу к нам. Или позвоните... Запишите телефоны...

Из окна своего кабинета Пафнутьев видел, как старик спустился по ступенькам, осторожно переставляя несильные ноги. Сделав несколько шагов, опустился на скамейку. Шел мелкий осенний дождь, изредка с деревьев срывались желтые листья, но старик, похоже, ничего не замечал. Потом спохватился, надел кепку, тяжело поднялся, опершись на спинку скамьи, и медленно зашагал к автобусной остановке.

***

Был у Пафнутьева друг, о котором не знала ни единая живая душа. И о том, что у того есть приятель по фамилии Пафнутьев в должности начальника следственного отдела прокуратуры, тоже никто не догадывался. Друг о друге знали только они сами Никто не видел их вместе. Если приходилось перезваниваться по телефону, они никогда не называли друг друга по имени и старались побыстрее закончить разговор. В их записных книжках не было телефонов друг друга - помнили наизусть.

Пафнутьев со своим другом виделись чрезвычайно редко, при самой крайней необходимости, и каждый знал - если второй просит встречи, значит его прижало по-настоящему. Да, в самых трудных обстоятельствах, при смертельной опасности помочь, выручить, спасти может только он, никому не известный друг. А то, что он никому не известен, каждому давало уверенность в надежности другого. И позволяло самому быть надежным.

Звали этого человека Ковеленов Евгений Вадимович.

Он был вор.

Хорошим вором был Ковеленов, без болезненной жестокости, алчности или какой-то там подловатости. Работал в одиночку, предпочитал брать квартиры. Не нуждался ни в наводчиках, ни в сообщниках. Увязавшись на улице за женщиной в роскошном манто, без труда узнавал квартиру, где можно было поживиться. Мальчишка, купивший в киоске две-три видеокассеты, тут же разоблачал состоятельность своих родителей. А замызганный мужичонка, взявший в киоске большую бутылку смирновской, наводил его на свою богатенькую берлогу. Иногда Ковеленов попадался.

Это бывает с каждым. Ошибка, недоработка, случайность...

И тогда перед ним стояла одна-единственная задача - побыстрее сообщить Пафнутьеву. А тот делал все возможное, чтобы Ковеленова из беды выручить. Задача осложнялась тем, что Пафнутьев не мог делать это в открытую, ему нельзя было светиться. Спасти Ковеленова нужно было столь изящно, чтобы никому и в голову не пришло, какие силы задействованы, какие люди приняли участие в судьбе квартирного вора. До сих пор удавалось и Ковеленов каждый раз убеждался в могуществе своего покровителя. И в меру сил тоже старался быть полезным.

Да, Ковеленов работал на Пафнутьева. И больше ни на кого. Можно сказать иначе - Ковеленов отрабатывал те благости, которые оказывал ему Пафнутьев в самые тяжелые минуты жизни. Как Пафнутьев бросал все силы, чтобы спасти Ковеленова, так и тот мог продать кого угодно, лишь бы выполнить просьбу следователя.

Дружба их началась давно, когда Пафнутьеву однажды пришлось допрашивать Ковеленова. Попался тот случайно, совершенно бездарно - его задержали прямо в квартире, с чемоданом, в котором уже были уложены хозяйские ценности, а тут появляется хозяин, да еще с друзьями, да все навеселе... В общем, получилось очень смешно и печально. Ковеленову тут же, куражась и посмеиваясь, набили морду, хорошо набили, потешаясь поволокли в милицию и сдали его тепленького, хотя тот умолял простить его и отпустить к единственной дочери. Насчет дочери он не врал - жена в свое время бросила его с этой самой дочерью и навсегда исчезла из их судьбы. Дочь выросла, стала красивой и горделивой, деньги у отца брала охотно, но как бы снисходя, как бы оказывая ему одолжение, поскольку понимала, откуда у него деньги. А вот общаться с ним не желала. Бедный Ковеленов страдал, поскольку дочь любил, ни изменить ничего не мог. После нескольких безуспешных попыток найти общий язык с красавицей, бросил это и замкнулся в себе. Жил скромно, одевался без вызова, ел мало и не пил вовсе.

И вот тогда, выслушав вопросы Пафнутьева, ознакомившись с документами, показаниями хозяина и его приятелей, которые дружно и весело изловили злодея, убедившись, что спасения нету, Ковеленов отодвинул от себя все эти уличающие его бумажки и проникновенно посмотрел на Пафнутьева.

- Начальник, - сказал он тихим голосом. - отпусти меня с Богом... Ты можешь, я знаю. И ребята эти не будут возражать, - он кивнул на показания.

- Мысль, конечно, интересная, - усмехнулся Пафнутьев.

- Отпусти, начальник. Я отработаю. Ты не пожалеешь.

И Пафнутьев ему поверил. И отпустил. Поговорил с потерпевшим, тот снял обвинение, правда, запросил компенсацию за моральный ущерб, великовато запросил, Но тут уж жлобиться было нельзя. Пафнутьев сам одолжил денег у Халандовского, вручил их Ковеленову, тот погасил ущерб, через некоторое время совершил кражу более удачную, вернул долг Пафнутьеву, а тот отнес деньги Халандовскому, так что директор гастронома даже не подозревал, кого выручил и спас.

Ковеленов вышел на свободу чисто и для своего окружения" и для окружения Пафнутьева, получив, таким образом, возможность оказывать следователю прямо-таки неоценимые услуги. Для общего торжества справедливости он делал, наверно, не меньше, чем его высокопоставленный друг.

Выглядел Ковеленов вполне прилично, напоминая по внешнему виду не то школьного учителя, не то больного и потому непьющего слесари, не то частника, подрабатывающего на ремонте старых телевизоров. Носил галстук, правда, неважный, не получил он должного воспитания для того, чтобы носить точный галстук. Впрочем, вполне возможно, что плохие галстуки он носил сознательно, чтобы не светиться, потому что в наше время надеть приличный галстук, значит "выдать себя в чем-то важном. Был он худощав, с лицом несколько помятым превратностями жизни, говорил мало и негромко, что Пафнутьеву нравилось. Не пытался Ковеленов стать ближе, не пытался распотешить его анекдотом, хотя забавных случаев в его воровской жизни было, надо полагать, достаточно. Вообще, к Пафнутьеву Ковеленов относился предупредительно, сознавая разницу в общественном положении. Но и не угодничал, не лебезил, не стремился показать свое усердие и исполнительность. Их беседы чаще всего напоминали разговор двух соратников в равной степени озабоченных возникшей проблемой и в равной степени ответственных за ее скорейшее разрешение. Оба прекрасно понимали, что если уж прозвучала просьба о встрече, то положение крайнее. Это не просто предложение встретиться, это крик о помощи. По пустякам, по житейским надобностям никто из них другого не беспокоил, хотя оба немало могли бы сделать друг для друга.

И, глядя в окно на старика, который удалялся от прокуратуры по мокрой осенней улице, Пафнутьев неожиданно для себя вдруг понял - пора подключать Ковеленова. Он еще раз мысленно прокрутил все происшедшие за последние дни события и опять пришел к тому же - пора.

Пафнутьев набросил плащ, еще не успевший просохнуть, и, подняв воротник, вышел из прокуратуры. На крыльце посмотрел в небо, наслаждаясь мелкой водяной пылью, которая сыпалась откуда-то сверху. И, не задерживаясь, направился в сквер, где, как он знал, есть работающий телефонный автомат.

- Здравствуйте, - сказал он.

- Здравствуйте, - ответил Ковеленов, сразу поняв, с кем он говорит.

- Как поживаете?

- Спасибо, ничего, - словами оба обменивались совершенно нейтральными, такими, которые ни у кого не могли бы вызвать никакого интереса.

- Как сегодня со временем?

- Нормально.

- Через час устроит?

- Вполне.

И оба, взглянув на часы, одновременно повесили трубки. Встреча должна была состояться не просто через час, а точно через час, Ни одной минуты лишней никто ждать не должен. Место было назначено давно и пока не вызывало подозрений. Ковеленов на небольшой скорости подъезжал на машине к скверу, который зарослями кустов выходил на дорогу. А едва останавливался у неприметной тропинки, из кустов в машину протискивался Пафнутьев. И "жигуленок" тут же трогался с места. Даже если бы за Ковеленовым следили, если бы следили и за Пафнутьевым, вряд ли кому-то удалось бы заметить, кто именно сел в машину, в какую машину, да и сам факт того, что кто-то подсел в те считанные секунды, пока машина стояла у кустов, установить было непросто. Важное значение оба придавали согласованности действий. За минуту до назначенного времени Пафнутьев выходил на тропинку, которая вела через кусты и, не торопясь шагал к месту встречи - фонарный столб с дорожным знаком, разрешающим поворот направо. И одновременно трогалась машина Ковеленова, стоявшая до этого в трехстах метрах у небольшого магазина. У столба с дорожным знаком машина останавливалась и еще не было случая, чтобы она простояла больше минуты. Этого времени вполне хватало, чтобы Пафнутьев по тропинке приблизился к столбу, протиснулся сквозь кусты и упал на заднее сидение.

- Одна минута, - это уже плохой результат, - сказал как-то Ковеленов.

- Согласен, - кивнул Пафнутьев.

И с тех пор им стало хватать и полминуты - оба неожиданно для себя осознали, что тридцать секунд - это очень большое время.

- Здравствуйте, Евгений Владиславович, - Пафнутьев плюхнулся на сидение и захлопнул за собой дверцу. Сегодня им хватило десятисекундной остановки.

- Рад вас видеть, Павел Николаевич, в добром здравии, - ответил Ковеленов, сворачивая вправо и вливаясь в общий поток транспорта - Что нового в жизни?

- Сама жизнь каждый день поворачивается все новой стороной, - ответил Пафнутьев. - И все более неожиданной. А у тебя. Женя? Все в порядке?

- Да, можно и так сказать.

- Появились крутые ребята. Женя... Очень крутые. Даже как-то непривычно.

- Чем занимаются?

- Угоняют машины. "Девятки" любят.

- Все "девятки" любят, - кивнул Ковеленов.

- Не останавливаются ни перед чем.

- Есть трупы?

- Есть.

- Это не наши. Приезжие.

- Возможно... Последний раз их было четверо. Один - высокий, в спортивном костюме... Длинные волосы, собирает их на затылке в пучок. Еще один - совсем вроде как малыш, за школьника можно принять... Специалист по дверям.

- Понял.

- Третий - короткий ежик, спортивного склада. Черная куртка, зеленые штаны... О четвертом слушай внимательно... Невысокий, широкоплечий, смуглый... И сам одевается в черное. Не исключено - левша. Главная убойная сила.

- Кавказ?

- Не знаю.

- Кавказцы любят черный цвет. - А в Средней Азии?

- Не так... Там поярче предпочитают. Что еще?

- Жестокий. Может уложить человека без видимой надобности. Из интереса.

- А левша... Это точно?

- Есть основания так думать.

- Сложно. Такие группы закрыты наглухо. Они не входят в контакт с нашим братом.

- Будь все попроще, мы бы не встретились.

- Понял.

Ковеленов, не торопясь, ехал по какой-то малоприметной улице, позволяя обгонять себя всем, кому хочется. Поглядывая время от времени в зеркало, убеждался - все спокойно, хвоста нет. Высадить Пафнутьева он собирался точно так же, как и взял его, но в другом месте, в другом конце города. Машина останавливалась, Пафнутьев нырял в кустарник, пересекал двор и выходил к трамвайной остановке.

- Приехали, - сказал Ковеленов, останавливая машину. - Рад был повидаться.

- Ты там... В старом доме, возле универмага... Ничего не затеваешь?

- А что?

Пафнутьев усмехнулся, заметив как напряглись руки Ковеленова, лежащие на руле.

- Отставить. Засветился.

- Спасибо, - кивнул вор.

Пафнутьев открыл дверцу и вышел на дорожку сквера. Проводив взглядом неприметный "жигуленок", зашагал к трамвайной остановке. Надежды на Ковеленова было немного. Пафнутьев и сам знал, что угонщики не общаются с воровским миром, что это особая секта и люди в ней чаще всего новые, несидевшие. Поэтому и выйти на них сложно, разве что удасться задержать. Но это чрезвычайно опасно, поскольку без оружия на дело они не идут, могут и: очередью из автомата полоснуть, и из гранатомета пальнуть. Если это, конечно, не школьники угнали машину покататься, чтобы было что утром девицам рассказать. Забавы с уголовщинкой стали уже признаком мужества и достоинства. Прыжками с парашютом или боксерскими призами уже никого не удивишь. Вот украсть, угнать, избить.. Это ценится куда больше. Но знал Пафнутьев и другое - Ковеленов обладал потрясающей интуицией. Если хоть раз увидит Мясника, он его не отпустит, мимо не пройдет. И еще... Ковеленов у него в долгу. Пафнутьев сознательно предупредил об опасности, которая подстерегала его в квартире старого дома возле универмага. А для Ковеленова оказаться в долгу - вещь совершенно невозможная.

***

Подходя к прокуратуре, Пафнутьев издали заметил странное существо, которое подпрыгивая и размахивая руками, неслось ему навстречу, расталкивая прохожих и разбрызгивая лужи. Прошло еще какое-то время, прежде чем он узнал эксперта Худолея. Глаза его радостно сияли, руки совершали какие-то непонятные движения - не то Худолей пытался взлететь, не то удержаться за бренную землю. Уже по тому, что он заметил следователя метров за триста, Пафнутьев догадался, что Худолей давно уже выглядывал его, поджидал и томился.

- Паша! - кричал он издали. - Паша... Удалось! Получилось! Все состоялось, - прошептал он уже совершенно без сил, доковыляв, наконец, до следователя и чуть не упав ему на грудь.

- Скажи мне, ради Бога, что у тебя состоялось? С женщиной, наверно, что-то сумел сотворить, признавайся!

- После такого, Паша... Можно и с женщиной.

- Думаешь, получится?

- У меня теперь все получится! Вот! - и Худо-лей протянул Пафнутьеву размокший под дождем клочок газеты и даже отступил на шаг, чтобы лучше видеть потрясение Пафнутьева.

- Что это? - следователь брезгливо взял газетную четвертушку, повертел ее перед глазами. - Где подобрал? Зачем?

- Вот! - Худолей с картинной капризностью выгнув руку, ткнул указательным пальцем все в тот же клочок газеты. Лицо эксперта сияло от еле сдерживаемого восторга, но была, была в нем и легкая тень затаенного ожидания. Впрочем, вполне возможно, что Пафнутьеву это только показалось ведь он хорошо знал все тайные надежды эксперта.

- Паша, - шептал тот, потеряв самообладание. - получилось... Удалось и свершилось.

- если ты не заткнешься, я пройду мимо и больше никогда тебя даже не узнаю, - тихо, но внятно произнес Пафнутьев.

- Паша, прости, - прошептал Худолей свистяще. - Уж больно велика радость! За тебя радость, Паша! Твой гениальный замысел свершился самым блестящим, самым потрясающим образом... Смотри! - Худолей развернул клочок газеты и Пафнутьев увидел неожиданно большой портрет женщины, который нашел Овсов в кармане Зомби. - Читай... Надя Притулина, лучшая конфетка кондитерской фабрики имени Джордано Бруно!

- Это который сгорел? - Пафнутьев рассмеялся, вчитавшись в несуразные строки текста под снимком.

- Кто сгорел? Я сгорел?! - ужаснулся Худолей.

- Джордано Бруно сгорел... Лет пятьсот назад... Или около этого. Ну, да ладно. Чем нелепее, тем лучше.

- Ты хоть представляешь, чего мне стоило уговорить ихнего фотографа Боловина пойти на эту провокацию?

- А зачем было говорить, что это провокация?

- А я и не сказал! Ты что же думаешь, я круглый дурак? Да? Думаешь, что я кретин и идиот? Да? Тогда так и скажи! Скажи!

- Ладно... Как я понимаю, тебе это далось нелегко, - примиряюще проговорил Пафнутьев.

- Ох, Паша... Опять ты о своем! Просто не можешь ни о чем говорить, не намекнув на бутылку водки!

- Это я? - возмутился Пафнутьев. - Хорошо... Только я не понимаю, почему твоему другу и собутыльнику Боловину не пойти тебе навстречу и не опубликовать снимок? Тем более, что на гонорар ты тут же покупаешь бутылку, которую с тем же Боловиным и выпиваешь? Ты в самом, деле не сказал, что эта публикация - провокация?

- Что ты, Паша! Если бы я сказал, то мне пришлось бы ставить ему не бутылку, а ящик!

Пафнутьев с Худолеем подошли к самому крыльцу прокуратуры и остановились, пропуская посетителей - не то жалобщиков, не то ответчиков.

- Послушай, - негромко сказал Пафнутьев. - Эта фотография - только полдела. Главное - вызвать поток возмущенных писем и звонков, чтобы читатели сообщили, кто это на самом деле... Твой Боловин должен проследить, чтобы гневные письма и звонки не затерялись в общем потоке... Ты понял?

- О! - Худолей махнул бледно-розовой, как мороженный морской окунь, ладошкой. - Не боись. Если прозвучит хоть один звонок... Боловина вызовет главный редактор и немедленно его уволит.

- Ну, уволит, - засомневался Пафнутьев. - Может быть, не стоит до этого доводить, а?

- Паша, он его каждую неделю увольняет по два раза.

- За что?!

- За ошибки. За нарушение морального облика... И потом... Знаешь, резкость у него часто хромает... Снимки нерезкие получаются.

- Почему? - не понял Пафнутьев.

- Ну как.. Мы с ним повстречаемся, покалякаем о том, о сем... И это... Резкость у него после этого сразу падает. Но через день восстанавливается. И редактор его опять принимает в штат. Только это, Паша... Полдела, но сделано... И неплохо, а? Как ты думаешь?

- Все понял, - кивнул Пафнутьев. - Через полчаса зайдешь ко мне в кабинет и за шторой у окна на полу найдешь все, чего твоя душа желает.

- А ты знаешь, чего желает моя душа?

- Об этом знает вся прокуратура, редакция городской газеты...

- Нехорошо говоришь, Паша, очень нехорошо, - погрустнел Худолей. - Но я зайду.

- Нисколько в этом не сомневаюсь.

- И я в тебе, Паша, не сомневаюсь.

Худолей вошел в кабинет Пафнутьева не через полчаса, как обещал, а через час. Следователь удивился, но спрашивать ничего не стал, да и весь вид Худолея не располагал к расспросам - он вошел в мокром плаще, с которого стекали ручьи осеннего дождя, с мокрыми волосами и была в нем какая-то значительность, что-то он такое знал, но вот так просто сказать не мог, ему, видимо, хотелось, чтобы его расспрашивали, интересовались, и наконец, когда все изнемогут, он скажет что-то такое-этакое...

Войдя в кабинет, Худолей, не торопясь, снял плащ, бросил его на стоячую вешалку у двери, подошел к столу, сел, отвалился на спинку стула, закурил. Задумчиво так, невозмутимо.

- Тебя повысили? - спросил Пафнутьев.

- Я только что из редакции, - помолчав, ответил Худолей.

- Как поживает Боловин?

- Его уволили.

- Давно?

Худолей посмотрел на часы, опять помолчал, стряхнул пепел, перегнувшись через весь стол, так что Пафнутьеву даже пришлось отшатнуться. - - Полчаса назад.

- За что? - спросил Пафнутьев, начиная понимать с какими вестями заявился к нему эксперт.

- За плохое отношение к служебным обязанностям, - сказал Худолей со скорбью в голосе.

- Что же он натворил? - усмехнулся Пафнутьев.

- Опубликовал непроверенные данные. Перепутал фамилии, имена, фотографии... Читатели возмущены, звонки идут потоком, все телефоны в редакции раскалены... Выход завтрашнего номера газеты под угрозой... Кошмар какой-то, - Худолей нервно затянулся подмокшей сигаретой - у него и сигареты оказались подмокшими.

- Ты, наверно, имеешь в виду тот снимок, который подсунул, воспользовавшись его доверчивостью, дружеским расположением... А?

- Да, но меня к этому подтолкнули... Люди, которых я искренне уважаю, преклоняюсь перед их человеческими и служебными качествами... Вот как они с нами поступили.

- С кем это, с вами?

- Со мной и с моим другом Боловиным.

- Как же мне теперь искупить вину?

- Ха . Сам знаешь Не впервой.

- Это что же получается, - закручинился Пафнутьев. - По бутылке на брата?

- Мы и от твоей не откажемся, - Худолей скромно потупил глаза - и надеясь на третью бутылку, и боясь в нее поверить.

- Не справитесь, - сказал Пафнутьев.

- Не сразу... И потом, у нас с Боловиным друзья... Они все за нас рады... Когда я рассказал им о твоей проницательности, справедливости, человеческом участии... Они все пожелали выпить за твое здоровье, Паша. Вот так, - Худолей состроил странную гримасу - потупив глаза и вскинув брови. Получилось очень достойно и прилично.

- Ладно, - согласился Пафнутьев. - Свою отдам. Но на третью не потяну.

- Ну что ж... Нет, так нет... Жила бы страна родная и нету других забот.

- Ну, говори уже... Хватит душу мотать.

- Ее зовут Цыбизова. Запиши, а то забудешь... Цыбизова Изольда Федоровна.

- Причудливо!

- К красоте люди тянутся, - Худолей поднялся, подошел к окну, откинул штору. - Была, здесь только одна, - Худолей посмотрел на следователя со смешанным чувством удивления и обиды.

- Я же не знал, что ты так быстро все сделаешь... Приготовил одну. Приходи завтра в это же время... Там будет стоять вторая. Но ты не сказал, где она живет, чем занимается" телефон" семейное положение...

- Паша! - вскричал Худолей, - Ты.., ты неблагодарная... Прости, спохватился он. - Но об этом не было разговора.

- Среди профессионалов это само собой разумеется. Ладно, спасибо и за фамилию, С меня причитается. Родика тебя не забудет - Родина - ладно... Бог с ней. Главное, чтоб ты" Паша, об этим помнил. А я, - Худолей обернулся уже от двери, - я, честно говоря, об этом помню постоянно. А если уж совсем откровенно, - Худолей улыбнулся и его тощая мордочка приняла страдальческое выражение, - я только об этом и помню. И о твоем обещании, Паша. О благородстве и бескорыстии... О великодушии твоем и щедрости...

- Был случай, чтобы я забыл? - резковато спросил Пафнутьев.

- Ни единого! - твердо сказал Худолей, прижав розоватые ладошки к груди.

- И не будет!

- Какие прекрасные слова, - со вздохом промолвил Худолей и вышел из кабинета осторожно прикрыв за собой дверь - чтобы не хлопнуть слишком громко, чтобы не выронить бутылку, торчащую из кармана штанов, чтобы не нарушить ход начальственных мыслей.

Пафнутьев проводил взглядом Худолея и еще некоторое время сидел, уставившись в дверь, за которой скрылся эксперт.

- Цыбизова, - бормотал он про себя. - Изольда Федоровна... Очень красивое имя... Тут уж не собьешься с цели, - он положил перед собой фотографию и еще раз всмотрелся в женское лицо. - Значит все-таки опознали тебя, красавица, наши бдительные граждане, значит, не стерпели неточности в газете, не смогли допустить, чтобы слава досталась кому-то другому... И для Зомби будет сюрприз...

Что-то екнуло в душе Пафнутьева, когда вечером оперативник положил ему на стол сведения о Цыбизовой. В справке был и ее адрес, и телефон, и род занятий - страховым агентом, оказывается, работала очаровательная молодая женщина. "Ну что ж, - пробормотал Пафнутьев, - пусть так, пусть страховой агент... Значит, у нее достаточно свободного времени, она может выкроить себе не только денек-второй, но и, пару недель... Что еще? Она посещает состоятельных граждан, знает сколько стоит их дом, мебель, видеотехника, машина... Ей доверяют не только материальные, но матримониальные тайны... Прекрасная работа".

Прочитав справку, Пафнутьев не ощутил ни успокоения, ни разочарования. Пришла уверенность в том, что этот портрет не случайно оказался в кармане убитого, но выжившего человека. Чего-то похожего он ожидал. Впрочем, нет, не ожидал, скорее, надеялся на что-то похожее. Вот если бы действительно она Оказалась работницей кондитерской, швейной или мебельной фабрики... Тогда - другое дело, тогда все гораздо менее интересно...

- А как у нее насчет друзей, подруг? - спросил Пафнутьев у оперативника.

- Никто внятно сказать не мог. Если и есть друзья, а они наверняка есть, то они хорошо законспирированы, - оперативник сидел у двери, мял в руках вязанную шапочку, которая за день промокла насквозь, переставлял промокшие ноги в расползшихся туфлях и, похоже, единственно, о чем мечтал это добраться до ванной.

- Что она страхует? - спросил Пафнутьев.

- Все. Квартиры, детей, молодоженов...

- Машины? - нетерпеливо перебил Пафнутьев.

- Да... Как и все агенты. Тут она ничем от прочих не отличается. Кстати, это одна из наиболее выгодных страховок. И вещь дорогая, и взносы большие, и отчисления ей идут неплохие... Да и угонов все больше.

- Замужем?

- Нет.

- И не была?

- Говорят, не была. Во всяком случае, никто не помнит ее замужней... Что, в общем-то, странно.

- Почему?

- Соблазнительная бабенка.

- И никаких ухажеров?

- Ходят смутные разговоры о каком-то настойчивом хахале. То ли он был ее мужем, то ли все ограничилось пламенной любовью, то ли они собираются внести поправку в свое семейное положение - Но разговор такой есть. А она на подобные темы ни с кем не говорит.

- О чем же она говорит?

- Ни о чем.

- Молчит? - уточнил Пафнутьев.

- Нет, она не молчит,. - поправил оперативник и пересел на другое место, поскольку под стулом, на котором сидел, образовалась лужа. Цыбизова очень разговорчивая женщина, красивая, себя держит в полном порядке... А вот говорит она ни о чем.

- Это как?

- Вчерашние телепередачи, помолвка Аллы Пугачевой, черный муж Понаровской, способы похудения, цены, поездки, наряды... Ну, я так далее.