Банда - 2

- Нельзя, - сказал он тихим, но твердым голосом.

- Почему? - горько рассмеялся Анцыферов.

- Потому, - лысый подошел к Анцыферову с какой-то машинкой, положил руки прокурора на стол, что-то включил, что-то выключил, направил на вздрагивающие пальцы Анцыферова фотоаппарат с чудным каким-то объективом и с величайшим удовлетворением сделал несколько щелчков.

- Что происходит? - задал, наконец, Анцыферов разумный вопрос.

- Ваши пальчики, простите, светятся, - ответил лысый.

- И что из этого следует?

- Из этого следует, что вы только что мяли в руках вон тот газетный лист, который лежит в вашей корзине, а в газете были деньги, которые вручил вам вот этот господин, - лысый показал на Халандовского.

- Ничего не понимаю! - искренне воскликнул Анцыферов.

- Объясняю... В областную прокуратуру поступило заявление от господина Халандовского о том, что вы пробуете с него взятку в размере пяти миллионов рублей за то, чтобы закрыть уголовное дело, возбужденное против вышеупомянутого господина Халандовского. Деньги, обнаруженные в вашем кармане, подтверждают, что это именно та взятка, о которой идет речь.

- И вы это сможете доказать? - через силу усмехнулся Анцыферов.

- Это уже доказано. Ваши пальчики, простите, светятся тем самым порошком, которым были обработаны газета и деньги. Кроме того, мы переписали номера помеченных купюр. Вот они, на вашем столе, а перед этим лежали в вашем кармане. Я правильно все изложил? - обернулся лысый к Халандовскому.

- Да, - кивнул тот, не в силах поднять глаза на Анцыферова.

- Но мне подсунули эти деньги! - Анцыферов попытался выпустить дымовую завесу из юридических формулировок, ложных ходов, путанных объяснений, которые потом можно будет истолковать в любом нужном направлении.

- Газетную упаковку, которая лежит в вашей корзине, тоже подсунули?

- Коля! - лысый подозвал очкастого парня со странными аппаратами. Повторим для понятых. Понятые, подойдите поближе, - руки Анцыферова снова, чуть ли не силон, уложили на стол, осветили, сфотографировали, дали н окуляр заглянуть и понятым. - Вы видите светящиеся пятна? Это следы порошка, которым были обработаны газета и деньги. Запомните и убедитесь, потому что вам придется подписать протокол о задержании. Протокол лежит вон на том столе, подпишите его, пожалуйста!

- Я протестую! - сказал Анцыферов звенящим голосом. - У нас подготовленный протокол!

- А разве это для вас такая уж новость? - криво усмехнулся лысый. Обычная практика. Тем более, что у нас было время подготовиться.

- Я хочу позвонить! - требовательно сказал Анцыферов.

- Пожалуйста. Нет проблем. Но чуть попозже.

- Кто вам дал разрешение на эти действия?

- Закон.

- Я - это закон!

- Тем более, - несколько бестолково ответил лысый, но именно бестолковость его слов и убедила Анцыферова в том, что сопротивление бесполезно. И Анцыферов замолчал. Он лишь возбужденно смотрел по сторонам, пытался насмешливо улыбаться, но улыбка не получалась, она выходила какой-то нервно-искривленной.

Вошел Пафнутьев, только сейчас вошел.

Молча осмотрелся, подошел к столу, бросил взгляд на блокноты, авторучки, деньги. На него никто не обращал внимания, кроме Анцыферова. Прокурор смотрел на него с каким-то злым прозрением. И то, как ведет себя Пафнутьев в его кабинете, во время этих строгих процессуальных действий, убедило его в том, что именно этот человек сейчас здесь главный. Никого из сотрудников прокуратуры в кабинет не пускали, и даже девочку-секретаршу усадили за стол и приставили охранника. Любые ее попытки позвонить, выйти, что-то кому-то сообщить охранник, молодой невозмутимый парень, пресекал спокойно и с какой-то внутренней убежденностью. Стоило девочке подняться, он клал ей сильную руку на плечо и усаживал на место. Когда она протягивала руку к телефонной трубке, рука парня на телефоне оказывалась раньше. Уже потому, что в дверь за все это время никто не заглянул, девочка могла бы догадаться, что и с внешней стороны, в коридоре тоже кто-то стоит.

Пафнутьев взял со стола связку ключей Анцыферова, выбрал один из них и подошел к сейфу.

- Я протестую! - вскричал Анцыферов, но никто даже не оглянулся на его голос.

Пафнутьев, не торопясь, открыл сейф и отгородившись от Анцыферова открытой дверцей сейфа, вынул из-под пиджака и положил на полку несколько красивых обложек с разноцветными надписями, сделанными фломастерами.

- Что ты роешься там, Павел Николаевич? - не выдержал Анцыферов, глядя в спину Пафнутьева с немым ужасом.

- Это твои конверты? - Пафнутьев снял с полки только что им же положенные обложки и показал Анцыферову.

- Мои, ну и что? Что из этого?!

- Понятые, вы слышали? - обернулся Пафнутьев к мужчине и женщине, сидевшими у дальней стены и молча наблюдавшими за неспешной возней людей в столь недоступном для них прежде кабинете. - Он только что подтвердил, что эти конверты его?

- Да, слышали... Подтверждаем.

- Итак, уточняю... Прокурор Анцыферов во время обыска подтвердил, что семь... Да, семь папок разных цветов, с надписями, сделанными разноцветными фломастерами, вместе с бумагами, вложенными внутрь, принадлежат ему. Вы это слышали?

- Слышали и готовы подписать протокол, - произнесла женщина в красной нейлоновой куртке.

- Да уж подписали, - обронил сидевший рядом с ней мужчина в плащевой куртке. Невольно выдал он, что не первый раз присутствует в качестве понятого, что знает больше, чем положено знать понятому. Проговорился, по что делать, и без этого не бывает. Но четкий прокурорский ум Анцыферова мгновенно ухватился за эту проговорку.

- Что вы подписали? Откуда вы знаете, что в моем сейфе окажутся эти конверты? Кто вы такие, в конце концов?

- Леонард, успокойся, - обернулся от сейфа Пафнутьев. - Они подписали уже несколько протоколов.. Об изъятии денег, о светящихся ладошках... У них уже голова кругом идет, а ты накинулся на невинных людей, как... Как во время судебного процесса. Не надо... Все хорошо, Леонард, все хорошо.

- Это мои конверты, но я туда их не клал, - четко произнес Анцыферов. - Прошу занести мои слова в протокол.

- Занесем, - лениво обронил Пафнутьев. - Все занесем. И вообще, зачем тебе беспокоиться? Будет экспертиза и она установит, чьи отпечатки пальцев на этих конвертах. Ты согласен на такую экспертизу?

- А кто ее будет проводить?

- Худолей.

- О, Боже! - простонал Анцыферов. - Как жаль, что я его не выгнал год назад!

- Понятые, вы слышали? Задержанный требует экспертизы отпечатков пальцев на папках и не возражает, чтобы в этом принял участие эксперт городской прокуратуры Худолей? Слышали? - Пафнутьев обернулся к понятым.

В ответ понятые дружно кивнули, все еще переживая свой промах, когда выдали хитроумному Анцыферову, что не такие уж они случайные люди во всем происходящем.

Пафнутьев, бросив на всех рассеянный взгляд, вышел. На Анцыферова не посмотрел. Ему здесь больше делать было нечего. И уже уходя, каким-то задним слухом уловил слабый, почти неслышный щелчок наручников.

***

По дороге к Сысцову Пафнутьев решил окончательно отрезать пути отступления и себе, и Анцыферову. Все, что сейчас происходило в кабинете городского прокурора, имело обратный ход, имело, и Пафнутьев это прекрасно знал Он вполне допускал, что завтра, к примеру, Анцыферов вызовет его к себе в кабинет и предложит ознакомиться с постановлением о возбуждении уголовного дела против Пафнутьева Павла Николаевича за превышение должностных полномочий. И при этом лицо у Анцышки будет непроницаемо скорбным. А Халандовский будет болтаться в петле, которую изготовит собственными руками. А Байрамов, в распахнутом плаще, пройдется с брезгливым выражением лица по гастроному Халандовского, выбрасывая в стороны остроносенькие свои туфельки, и будет за ним бежать с диктофоном, ловя каждое слово, корреспондент местной газеты, чтобы завтра же опубликовать интервью со спасителем и избавителем...

Пафнутьев вошел на переговорный пункт, забрался в дальнюю кабину и набрал московский номер Фырнина. Тот неожиданно оказался на месте, что уже само по себе было удачей.

- Здравствуй, Фырнин, - сказал Пафнутьев. - Как протекает столичная жизнь?

- Она в основном вытекает, Павел Николаевич.

И остается ее все меньше.

- Какие новости?

- Значит, так... Докладываю... Восьмой этаж выгорел полностью, сейчас какими-то странными снарядами, не то зажигательными, не то вакуумными палят по девятому этажу. Прицельность огня довольно приличная, снаряды влетают прямо в окна.

- Не понял?

- Идет штурм Белого дома, Павел Николаевич. Президент бросил в бой против парламента лучшие свои гвардейские части Танки, снайперы, отряды особого назначения с пулеметами и огнеметами. Они посоветовались и пришли к выводу, что президент победит. Такую силу преодолеть невозможно. Ты это, Павел Николаевич, должен знать твердо. И не совершать в связи с этим опрометчивых поступков и заявлении.

- Что происходив Ничего не понимаю!

- Парламентарии наши, народные избранники, представляешь, засели в Белом доме! И заседают.

- Ну и пусть заседают!

- Ты ничего не понимаешь, Павел Николаевич... Они заседают и при этом допускают такие слова и выражения, что кто угодно может впасть в неистовство. Они так себя ведут, будто кого-то представляют. Вот он и впал.

- Куда впал? Кто?

- Президент впал в неистовство. Дай Бог хватило бы снарядов, а то, понимаешь, военные заводы разогнали, чтоб значит из-за океана овации услышать... Овации услышали, а снаряды могут кончиться. Во! Девятый запылал! Дым валит, танки заняли позиции на мосту, палят прямой наводкой! Прямо в окна снаряды влетают и уже там, внутри, разрываются Человеческие мозги наружу летят, предоставляешь?! Ну, в самом деле, забрались и сидят. Заседают видишь ли, конституцию, видишь ли, соблюдают. Тут у кого угодно терпение лопнет! Вот оно и лопнуло.

- Что лопнуло? - слышимость была плохая, Пафнутьев не все понимал, о чем ему говорил из Москвы Фырнин.

- Терпение.

- Какое терпение?

- Президентское. Какое же еще... Во-во! На штурм пошли боевые машины пехоты, а под их прикрытием бравые ребята с огнеметами. Посмотрим, что там у нас за парламент такой... Заседать-то они умеют, а вот оказать достойное сопротивление? Как? Вспомните, милые мои, город Козельск! Там наши семь недель держались! А то, понимаешь, конституция у них! Суд у них, видишь ли, конституционный! Народные они, вишь ли, избранники...

- Остановись Фырнин! У меня тут тоже сообщение не слабее!

- Подожди, Павел Николаевич! Представляешь, американская телекомпания на весь мир ведет репортаж о штурме Белого дома! Теперь во всем мире нас зауважают! Знаешь, как наши танки будут расхватывать, какое наши огнеметы во всем мире распространение получат.... О! Это же реклама нашего доблестного оружия! Во, устал американский корреспондент, проси г, чтоб ему на крышу кофе принесли, не могу, говорит, без кофе, кайф, говорит, не тот... С кофе, говорит, куда приятнее вести репортаж о штурме Зимнего Дворца... Тьфу ты! Белого дома! Понимаешь, Павел Николаевич, каждый вождь должен в своей жизни иметь хоть один приличный штурм... А то ведь в будущих учебниках истории о нем и написать нечего будет. А теперь уже есть что написать, есть чем перед потомками похвастать! Два миллиарда свидетелей! Как следователь ты должен этот факт оценить по достоинству. Да, в данный момент два миллиарда человек по телевидению наблюдают за штурмом. Это ж сколько новых своих приверженцев во всем мире получит наш доблестный президент! Во! Опять залп, окна вдребезги и мозги наружу... О, Павел Николаевич! А то ишь, депутаты они, народные они избранники... А мозги летят точно так же, как и у остальных граждан. Народные избранники? А где ваш народ? Сидит по домам, телевизор смотрит, чай пьет... Вот вы и предстали перед своими избранниками!

- Остановись, хватит. Я все понял. Записывай... Сегодня утром взят с поличным городской прокурор Анцыферов. Помнишь такого?

- Неужто взят?!

- С поличным. При попытке получить взятку в размере пяти миллионов рублей. Попытка пресечена...

- Моим лучшим другом?

- Да. Твоим лучшим другом. При содействии областной прокуратуры. Меня поминать не надо, мне, лучше пока не возникать.

- Понял. За что взятка?

- Состряпано фальшивое уголовное дело. А чтобы его прикрыть берут взятку. Система отработана и до сих пор действовала безотказно.

- Произошел первый сбой?

- Авось, не последний.

- Пять миллионов?! Я тут в нулях запутался....

- А для чего, ты думаешь, ввели пятидесятитысячные купюры? Для взяток это просто незаменимые деньги. Пакет размером с сигаретную пачку, а в нем пять миллионов.

- Внутри, Павел Николаевич, страшный пожар.. Люди горят как свечки, это от них такая черная копоть... Танки на мосту занимают новую позицию... Более выгодную. Все этажи выше восьмого - черные...

- Почему?

- От копоти. Когда человек горит, знаешь какая от него копоть идет? Просто ужас. Был Белый дом, стал черный. А американец опять просит кофе на крышу... Кайф американец ловит. Балдеет, если по-нашему. Во, по радио сообщили, что ихний президент Клинтон полностью на стороне штурмующих. Нам, говорит, такая демократия и не снилась. А английская королева потеряла самообладание, носится по дворцу и хлопает в ладошки, представляешь? Да Павел Николаевич... Тут у нас бинокль у одного есть, навели на американское посольство - там сплошное ликование - лица в окнах веселые, хохочут, впечатлениями делятся, шампанское открывают... Даже сюда слышно, как у них там бокалы звенят... Союзники все-таки... Им тоже приятно, что у нас такие победы... Во! Министр обороны со свитой... Видимо" приехал засвидетельствовать почтение парламенту... Ждет, что ему сейчас из Белого дома ключи вынесут... Что-то не несут... Во, опять залп, опять мозги из окон наружу летят... И какие мозги!

- Ты все записал? - спросил Пафнутьев, дождавшись, пока Фырнин замолчит на секунду.

- Значит так... В нашем журнале я дать материал не смогу, журнал выходит только через месяц... А вот газету для тебя найду... Какую - сообщу дополнительно. Не потому что не знаю, а потому что сообщать об этом даже тебе - преждевременно. Снимут материал. Понял?

- Понял.

- Тут вот к нам пришел парень из Белого дома, прорвался как-то, или вырвался из оцепления, не знаю, как и сказать... Только на одном этаже насчитал полтыщи трупов... Пойду послушаю, что он там еще говорит... Пока.

И Фырнин положил трубку.

На следующее утро Фырнин позвонил и сказал, какую газету в киосках искать. Нашел эту газету Пафнутьев, не сразу, но нашел. И заметку нашел. Называлась она "Борьба с коррупцией".

"Вчера в собственном кабинете при попытке получить взятку в размере пяти миллионов рублей задержан городской прокурор А. А. Анцыферов. Оказывается, в высших правовых сферах города была давно уже разработана целая система получения взяток. Сначала создавалось дутое уголовное дело, а потом, чтобы его прикрыть, платились хорошие деньги и все расходились ко взаимному удовольствию. Арест матерого взяточника Анцыферова А. А. - первая ласточка, как сообщили нашему корреспонденту. В ближайшее время, по сведениям, которые имеются в редакции, можно ожидать новых разоблачений".

Ниже стояла подпись - В. Фырнин.

- Крутовато, по ничего, сойдет, - пробормотал Пафнутьев, складывая газету и запихивая ее в карман.

Но это произошло утром следующего дня, а накануне, и день задержания Анцыферова, ему еще предстояло встретиться с Иваном Ивановичем Сысцовым. Вот что больше всего тревожило его, вот что повергало в трепет и неуверенность.

***

Частой походкой, большими шагами, играя ягодицами и прижав цапку вспотевшей от волнения ладошкой, Пафнутьев шел к Сысцову, торопясь опередить всех и первым сообщить об аресте Анцыферова. Это было очень важно выплеснуть ошарашивающие сведения на неподготовленное еще сознание Сысцова. Особые надежды Пафнутьев возлагал именно па неожиданность и, на нанку, которую он наполнил бумажками из голдобонского чемоданчика. Того самого маленького чемоданчика, который год назад Андрей похитил в квартире Заварзина. Не зря столько лет собирал Голдобов эти бумажки, собираясь ими рано или поздно прижать Сысцова к стене.

- Ну что ж, я постараюсь выполнить твой завет, Илья Матвеевич, пробормотал Пафнутьев.

Приближаясь к высокому серому зданию с бетонным козырьком над входной парадной лестницей. - Я постараюсь, дорогой. А если не получится, не взыщи... Будем надеяться, что не зря ты платил хорошие деньги за накладные, расписки, за фотографии и резолюции, за магнитофонные записи с интимным шепотом и любовные послания с деловыми указаниями. Теперь все это должно сработать и погубить непутевую душу проходимца Анцыферова Леонарда Леонидовича.

Быстрым шагом Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел мимо милиционера даже не заметив его, не потому что стал таким уж большим да важным, он действительно его не заметил. Да и тот, бросив взгляд па Пафнутьева, понял - не притворяется мужик, он и в самом деле маленько не в себе. Секретарша с простоватым, доброжелательным и потому с совершенно неприступным лицом повернулась к нему, улыбнулась располагающе - она всем так улыбалась.

- О, Павел Николаевич... Давно вас не было видно!

- Мал потому что был... А теперь я расту, каждый день расту и становлюсь все больше и больше.

- А когда думаете остановиться?

- Вот сейчас меня и остановит один хороший человек, - он кивнул на дверь кабинета.

- Вы не предупредили, не знаю сможет ли...

- Хотите, открою секрет?

- Откройте, - улыбнулась секретарша еще доброжелательнее, хотя казалось бы, это уже невозможно.

- Сможет.

- Вы так уверены...

- Говорю же, большим человеком стал. Скажите, что случилось нечто чрезвычайное.

- А оно действительно случилось?

- Кузьма Прутков сказал... Не шути с женщинами. Эти шутки глупы и неприличны. Вот я и не шучу.

- Ну, что ж..:, - секретарша вошла в кабинет Сысцова и тут же вышла обратно. - Входите, Павел Николаевич. Только недолго, у него сегодня встреча с избирателями.

Пафнутьев молча кивнул, сделал широкий шаг к двери, рывком распахнул ее, тут же толкнул следующую дверь. Он словно нарочно совершал действия, после которых уже нельзя было отступить, передумать, переиграть. Впрочем, все последние дни, а то и весь последний год он совершал именно такие действия - каждый раз сжигая за собой мост, обрушивая тропинку, заваривая намертво дверь, в которую только что проник...

Сысцов сидел у журнального столика и пил чай. Кружочек лимона золотисто светился на солнце в чайном стакане, придавая всей сцене теплоту и почти домашний уют.

- Входи, Павел Николаевич, - Сысцов царственно махнул рукой, приглашая гостя сесть в соседнее кресло. И тут же прихлебнул из стакана, спрятав глаза. - Валя сказала, что у тебя что-то необычное... Я заметил, с тобой частенько последнее время стали происходить чрезвычайные события - золотой ободок па стакане сверкнул желтым настораживающим бликом. - Давай, бей... Похоже, я туг для того и сижу, чтобы вы все приходили сюда время от времени и били меня по темечку.

Пафнутьев сел, положил папку на колени, поднял голову и посмотрел на Сысцова печально и даже с некоторым соболезнованием.

- Арестован Анцыферов.

- Знаю, - кивнул Сысцов, прихлебывая чай. - Дальше.

- Вы уже знаете? - поперхнулся Пафнутьев от удивления.

- Невродов доложил.

- Ну, тогда слава Богу... А то я уж думал, что мне первому придется принести эту весть.

- Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По отношению к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.

- Надо же, какое великодушие, - пробормотал Пафнутьев.

- Но все равно хорошо, что ты пришел, - Сысцов остро глянул на Пафнутьева поверх стакана. - Невродов мало что мог сказать... Очень волновался, - Сысцов жестко улыбнулся. - Он сказал, что ты долежишь подробности. Слушаю тебя, Павел Николаевич, - и Пафнутьев вдруг ясно услышал в наступившей тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем стакане серебряная ложечка, передавая дрожание руки Сысцова. - А то я уж, честно говоря, подумал ненароком... Не придешь ли ты с конвоирами за мной... Нет, вроде, один пришел... И на том спасибо.

Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева, устремленный в сторону этого мелкого дробного звона, поставил стакан на стол.

- Иван Иванович, - начал Пафнутьев, наклонив голову вперед, как бы преодолевая сильный встречный ветер, который бил ему в лицо. - Я прекрасно понимаю все, что произошло, понимаю суть событий... И скрытую их сторону. Но все произошло настолько неожиданно, что предупредить вас, посоветоваться... Не было никакой возможности. События назревали несколько дней... И я не думал, что они взорвутся столь быстро.

- Не тяни.

- Внешняя сторона событий такова... Некий директор гастронома, Халандовский, написал заявление о том, что прокурор города требует с него пять миллионов рублей за прикрытие уголовного дела, возбужденное против того же Халандовского.

- А что он натворил, этот твой Халандовский?

- Почему он мой?

- Не надо, - досадливо махнул рукой Сысцов. - Не надо лапши, Павел Николаевич. Что он натворил?

- Ничего. Обвес, обсчет... Обычные торговые дела.

- И за это пять миллионов? Он что, ошалел?

- Кто? - осмелился спросить Пафнутьев.

- Анцышка... Многовато запросил... Такие дела стоят меньше. Продолжай.

- Халандовский не простак. Он понимал, что обвинение дутое. Для того и составленное, чтобы получить с него деньги. И он, ничем не рискуя, обратился в областную прокуратуру. Те ухватились. И сегодня утром провели операцию. Халандовский вручил Анцыферову пять миллионов меченных денег, те тут же вошли следом за ним И оформили факт получения взятки. Были изъяты и сами деньги, и газетная упаковка, пересыпанная светящимся порошком, тут же сфотографировали руки Анцыферова, они тоже светились.

- Засветился, значит, наш прокурор, - задумчиво проговорил Сысцов, с улыбкой глядя на Пафнутьева. - Засветился... Жаль. Хороший был человек, а, Павел Николаевич?

- Мы с ним давно работали, - осторожно ответил Пафнутьев, не разобравшись в смысле вопроса.

- Ну, хорошо... А твоя роль во всех этих событиях... В чем она заключается? Ведь я же не поверю, что ты ничего не знал и ни о чем не догадывался, а?

- Знал и догадывался, - кивнул Пафнутьев.

- Почему же не спасал Анцыферова?

- Это моя обязанность?

- Да.

- А вот этого я уже не знал.

- Врешь, - просто сказал Сысцов. И улыбнулся каким-то своим, невысказанным мыслям. И Пафнутьеву эта его улыбка не понравилась. Он вдруг ясно понял, что если сейчас, вот в этом разговоре, он не переломит этого упрямого, сильного, воспонимающего противника, то ему придется не просто менять работу, ему придется поменять и место жительства. В этом городе оставаться будет попросту опасно. И спокойствие Сысцова объяснялось только одним - он уже с ним попрощался. И сейчас лишь исполнял последний долг. Да, Павел Николаевич, ты обязан был Анцыфсрову помогать, выручать, предупреждать о малейшей опасности, а в случае надобности, закрывать его собственной грудью. Только при таком отношении к Анцышке мы с тобой могли бы работать дальше. Вот в этом кабинете, ровно год назад, даже немного больше, он сделал тебя начальником следственного отдела. Ты не забыл об этом?

- Не забыл, - Пафнутьева охватила легкость, которая посещала его в минуты крайней опасности. Не было ни сомнений, ни колебаний, не было запасного выхода и спасительного входа, все решалось в эти вот самые секунды, решалось навсегда. Пафнутьева охватило шалое состояние вседозволенности, которое он однажды уже испытал в этом кабине, когда так самозабвенно и нагло излагал им же самим придуманную версию убийства Пахомова. Тогда еще он открыл слабое место этих вот могущественных людей они могут переиграть любого в игре солидной, обстоятельной, продуманной. Но если им все время, безостановочно подбрасывать доводы и объяснения, которые не вписывался в обычную логику поступков, они теряются, происходит сбой в их непоколебимой уверенности.

Пафнутьев провел годы за следственным столом, допросив за эго время тысячи людей, и не просто допросив, а вывернув их, можно сказать, наизнанку. И эти годы, эти допросы, знакомство с тысячами людей дали опыт, который позволял вести себя так, как требовалось именно в этом положении, именно с этим человеком и выходить на результат, который требовался.

- Наш разговор окончен, Павел Николаевич, - сказал Сысцов, тяжело поднимаясь из кресла. - Нам обоим все ясно, не правда ли? Анцыферов будет на свободе сегодня же, сейчас же... Мне кажется, что вы с ним уже не сможете работать вместе. Но это уже решать Анцыферову.

- Вот так круто?

- Да, Павел Николаевич, только так. Вы просчитались. Я знаю, вы в душе игрок, азартный игрок, с фантазией, с необходимой долей наглости и блефа... Я понял это еще год назад. И должен вам сказать, что именно эти качества меня и привлекли. Таких людей везде ценят... Но только в тех случаях, когда они правильно себя ведут и ставят на ту карту, на которую им указывают. Но когда они начинают своевольничать, совершать поступки в меру своего куцего понимания событий, когда они проявляют уже собственную гордыню, самостоятельность, как им кажется...

- А на самом деле что они проявляют? - поинтересовался Пафнутьев, вдавленный в кресло словами Сысцова.

- А на самом деле они проявляют собственную ограниченность, усмехнулся Сысцов, садясь за стол. - В таких случаях с ними прощаются. Более того, принимаются меры, чтобы обезопаситься от них и в будущем. Вы понимаете, о чем я говорю, да?

- Местами, - дерзко ответил Пафнутьев.

- Я и не рассчитывал, что вы сможете понять все... Что же вы сидите, Павел Николаевич? Я же сказал - разговор окончен.

- Разговор еще не начинался, Иван Иванович, - произнес Пафнутьев и даже нашел в себе силы улыбнуться прямо в лицо Сысцову. - Присядьте, Иван Иванович, - Пафнутьев великодушно показал на кресло, с которого только что поднялся Сысцов.

Тот изумленно поднял брови, склонил голову к плечу с таким выражением, будто услышал что-то чрезвычайно забавное.

- Ну-ну, Павел Николаевич...

- Наш разговор еще не начинался, - повторил Пафнутьев и положил, только сейчас снял с колен и положил на журнальный столик, рядом с серебряным подстаканником Сысцова свою потертую папку. Папка - это документы, а документы Сысцов уважал. И, завороженно глядя на папку, приблизился к столику и опустился в кресло, с которого только что поднялся. Сел, не сказав ни слова, понимая, что любое произнесенное им слово будет как бы на руку Пафнутьеву, будет работать на ту новую роль, которую тот себе выбрал. А молчание - это достойно, это сильно.

- Слушаю, - наконец сказал он, не выдержав паузы.

- Вы сказали мне, дорогой Иван Иванович...

- Сбавьте тон, - резко сказал Сысцов.

- Постарайтесь меня выслушать... Я не задержу вас слишком долго. Надеюсь, вернее, убежден, что вы не пожалеете о тех десяти минутах, которые потратите на меня, - теперь уже Пафнутьев заговорил с изрядной долей жесткости. - Так вот, вы напомнили мне, дорогой Иван Иванович, о нашей встрече в этом кабинете год назад. Вы сказали, что Анцыферов великодушно назначил меня начальником какого-то там отдела и за это я должен был его благодарить по гроб жизни. Я все происшедшее тогда понял иначе. Меня назначили вы, Иван Иванович. А Анцыферов лишь согласился, скрипя сердцем.

- Скрепя сердце, - поправил Сысцов.

- Мне больше нравится так, как я сказал. И благодарить я должен именно вас, Иван Иванович, за то давнее назначение. Именно так обстояло дело.

- Возможно, - благосклонно кивнул Сысцов. Несмотря на свой ум, опыт, хватку, отказаться от похвалы он все-таки не мог. А Пафнутьев понял - начал он неплохо, что-то в душе Первого ослабло, на него он уже смотрел с интересом. И в глазах у него не было холодного, стального блеска.

- Когда я оказался в ловушке у этих бандитов....

- Я наслышан об этом.

- Когда я оказался в ловушке у этих бандитов, - Пафнутьев пренебрег замечанием Сысцова, больше того, своим повтором он как бы осадил его, поставил на место, и Сысцов опять взглянул на него с изумлением - он открывал для себя Пафнутьева нового, неожиданного. - Этот мясник, этот наемный убийца, прежде чем отрезать мне голову в ванной, решил позабавиться. И когда ему кто-то позвонил, он отчитался, выслушал чьи-то там указания, а потом взял да и протянул мне трубку - послушай дескать, и ты.

- Он дал вам трубку, не закончив разговора? - Сысцов напряженно наклонился вперед.

- Да, Иван Иванович, именно так. Он не очень, уважительно отнесся к собеседнику... Он поднес трубку к моему уху, когда тот еще продолжал говорить.

- Я не знал этой подробности, - чуть смешался Сысцов. - И что же вы услышали?

- Я услышал голос Анцыферова.

- Не может быть! - искренне воскликнул Сысцов, отшатнувшись в кресле. - Это надо же быть, идиотом!

- Кому? - улыбнулся Пафнутьев.

- Обоим.

- Не будем сейчас об этом... Таким образом, у меня появились основания усомниться в Анцыферове.

- Он очень неважно выглядел, когда я появился в его кабинете с головой на собственных плечах. Он предпочел бы, чтобы свою голову я держал под мышкой.

- Представляю, - хмыкнул Сысцов.

- Я тоже... Естественно, работать ему со мной стало неуютно. Но это тоже к делу не относится. И когда после всего этого до меня дошла информация о готовящейся взятке... Согласитесь, у меня были основания не бить в колокола.

- Понимаю вас, - кивнул Сысцов. - Возмездие - святое чувство. Прекрасно вас понимаю.

- Никакого возмездия, никакой мести. Доложить, вам о телефонном звонке, когда я лежал связанным по рукам и ногам, я был обязан. Но мог ли я, положив голову на плаху, утверждать, что это был голос именно Анцыферова? Не показалось ли мне это в моей тогдашней предсмертной тоске? Я - следователь. И я обязан был положить на стол доказательства. А у меня их не было.

- Но у вас их никогда и не будет, - произнес Сысцов с той странной интонацией, когда его слова можно было истолковать и как вопрос, и как утверждение, но было в нем и сочувствие, и удовлетворение.

- Не обо мне разговор, - сказал Пафнутьев, пресекая попытки Сысцова выудить подробности. - Я - Птица не столь уж высокого полета. Речь идет о вас, Иван Иванович. О вашей судьбе, о вашем будущем.

- Даже так? - на этот раз в восклицании Сысцова уже не было прежнего благодушия.

- Эти бумаги, пленки, фотографии были обнаружены сегодня утром в сейфе Анцыферова, - Пафнутьев вынул полдюжины разноцветных папок с резолюциями, сделанными фломастерами в углу каждого конверта. - Обратите внимание, Иван Иванович... На каждой папке рукой Анцыферова сделаны соответствующие пометки... Как я понимаю, сделаны они для собственного потребления, он их делал для себя... Я оставляю вам эти документы.

- Их уже кто-то видел?

- Нет. Я изъял их при обыске, а когда понял их характер, содержание...

- Они уже побывали в областной прокуратуре?

- Нет.

- Невродов с ними знакомился?

- Нет.

- А его люди?

- Нет.

- - Это хорошо, - Сысцов взял папки, бегло взглянул на них. - Да, это рука Анцыферова. Любопытно...

- Если хотите, можете посмотреть прямо сейчас. Я посижу, подожду... Можете посмотреть их без меня, я позвоню позже... Можете вообще оставить их себе. Но в любом случае моя просьба заключается в следующем - посмотрите их сегодня. Пока Анцыферов еще...

- Я понял, - кивнул Сысцов. - Пока он еще изолирован.

- Когда я взглянул на эти бумаги, которые он хранил так бережно, которые подбирал и сортировал так тщательно, которые наверняка готовился пустить в дело... Я понял, что тот голос в трубке принадлежал все-таки ему.

- Но ведь нужно быть идиотом, чтобы хранить подобные бумаги в служебном сейфе, - пробормотал Сысцов, заглянув в одну из папок.

- Знаете, Иван Иванович, мне кажется, что это не единственный его поступок, который вызывает.., сомнения.

- Деликатно вы иногда выражаетесь, Павел Николаевич, - усмехнулся Сысцов.

- Как говорит наш эксперт, с кем поведешься, с тем и наберешься.

- Позвоните мне через пару часов. - сказал Сысцов и, взяв папки, направился ;к письменному столу. - Анцыферов знает, что эти бумаги обнаружены при обыске?

- Да. И подтвердил это при понятых. Его подтверждение занесено в протокол.

- Что же это он... Растерялся?

- Очень, - заверил Пафнутьев.

- Но это же надо быть дураком... Почему он не отрекся от них, почему не сказал, что их ему подсунули?

- Мы об этом уже говорили, Иван Иванович, - Пафнутьев поднялся. Анцыферов иногда совершает странные поступки.

- Я жду вашего звонка, Павел Николаевич, - на этот раз Сысцов произнес имя Пафнутьева даже с некоторой долен уважительности.

***

Пафнутьев позвонил Сысцову ровно через два часа. Секретарша соединила его тут же, не задав ни единого вопроса - видимо; была предупреждена.

- А, Навел Николаевич, - буднично произнес Сысцов. - Рад, что вы нашли время позвонить мне... Я разобрался с вашим вопросом. Мне кажется, нам не надо особенно беспокоиться и вмешиваться н это дело... Пусть все идет, как идет. Суд разберется и скажет свое слово. Вы согласны?

- Конечно.

- Вот и отлично. Продолжайте работать. Кстати, подумайте, кто бы мог заменить.., хотя бы временно.., отсутствующего.., работника.

- Если мне это позволительно... - начал было Пафнутьев, но Сысцов перебил его.

- А почему бы и нет?

- Хорошо... Я попытаюсь...

- Всего доброго, Павел Николаевич. Благодарю вас.

И Сысцов положил трубку.

***

Овсов стоял у окна, глядя па жизнь больничного двора, Валя сидела за его спиной па кушетке и шел между ними привычный, неспешный разговор о том, о сем. Говорили о самих себе и о странных отношениях, сложившихся между ними, когда и рвать нет сил, и продолжать тягостно. И вдруг Овсов увидел, как во двор въехала машина. Он, сразу обратил на нее внимание, потому что въехала она не так, как обычно въезжают машины в больничные ворота. Сюда въезжают на малой скорости, притихшие, понимая свою неуместность здесь, среди покалеченных, больных, умирающих. А эта въехала на скорости, с визгом остановилась у самого крыльца, из нее быстро вышли два человека и бегом поднялись по ступенькам.

- Кажется, к нам гости, - проговорил Овсов. И хотя больше ни о чем не успел подумать, взгляд его сам по себе остановился па телефоне - надо бы позвонить.

- Кого-то привезли? - спросила Валя.

- Скорее, за кем-то приехали... Ты на кого-то оформляла сегодня выписку?

- Кому положено, ушли еще до обеда.

- Слышишь? - спросил Овсов, дав Вале знак замолчать. И оба услышали в коридоре частые, решительные шаги. Они приближались, становились громче и в них явно звучала угроза - по больничным коридорам так не хотят. Шаги замерли у самой двери, помедлили секунду. Дверь распахнулась и в ординаторскую вошли два молодых человека. Оба были одеты в черные кожаные куртки. Один был повыше, массивнее, с пучком волос, собранных на затылке, второй пониже, весь поменьше, но жилистее, стремительнее. - Слушаю вас, молодые люди? - проговорил Овсов, повернувшись к ним от окна.

- Где Званцев? - спросил высокий, взяв на себя разговор.

- Простите? - Овсов удивленно вскинул брови.

- Я спрашиваю, в какой палате лежит Званцев "Сергей Дмитриевич! отрезал длинный. - Вопрос ясен?

- Валя, - обернулся Овсов к девушке, - у нас есть такой больной?

- Не знаю... Надо уточнить, - Валя легко поднялась и вышла из ординаторской. В коридоре прозвучали ее быстрые, срывающиеся на бег шаги. Молодец, - успел подумать Овсов. - Все поняла. И юн понял - пришли добивать Зомби. Но как они узнали, что он жив, что он здесь?

- Куда она пошла? - подозрительно спросил длинноволосый, шагнув к Овсову.

- Вы же просили уточнить насчет больного... Наверно, в приемный покой. Там регистрируются все поступления, самые свежие, самые...

- Нам не нужны свежие поступления! Этот тип лежит у вас уже полгода!

- У нас есть больные, которые лежат и дольше, - ответил Овсов, затягивая время, давая Вале возможность что-то предпринять. - А что она может предпринять? - подумал Овсов. - Увести Зомби куда-нибудь? Куда? Хотя, может... В кладовку какую-нибудь, за швабрами спрячет, в рентгецкабинет, там бронированные двери, эти не смогут пробиться даже со взрывчаткой... Не один ли из них приходил сюда полгода назад? Очень даже может быть... Если и не из них, то очень похожий... Из того же племени.

- Нас интересует человек, который поступил сюда, к вам, полгода назад. Его привезли в бессознательном состоянии. Авария на дороге".. Где он?

- А что у него? - спросил Овсов.

- Не понял?

- С чем он лежит у нас? Перелом, потеря крови, ушибы... Я могу долго перечислять болезни... Больные распределены по палатам, в соответствии ,с повреждениями... Например, в седьмой, рядом с моим кабинетом, у всех переломаны ноги... Дальше, в пятой, у всех какие-то несчастья с руками.

Коротко остриженный парень, который остался стоять у двери, выглянул в коридор и тут же обернулся.

- Пошли! - быстро сказал он. - Баба куда-то его повела!

- Ну, падаль! - пригрозил длинноволосый Овсову и оба парня выскочили в коридор. Он был достаточно длинным, не менее ста метров, и Овсов, выйдя вслед за гостями, увидел в конце коридора Валю и Зомби, они торопясь выходили из палаты. Заметив бегущих к ним парней, оба вернулись в палату.

- Кажется, пробил час, - пробормотал Овсов и, войдя в свой кабинет, схватил стоявший за шкафом костыль - металлическую палку с ручкой. С этим ненадежным вроде бы оружием он бросился к палате Зомби. Парни были уже у двери и что есть силы ломились в нее. Фанерная клееная дверь уже болталась на одной петле и гости с хрустом выламывали ее из рамы.

Подбежав на несколько шагов. Овсов перехватил костыль, будто это было ружье, и выставив его вперед, сделал еще шаг к палате.

- Прекратить! - заорал он хрипло, - Прекратить безобразие! - видимо, не было у него более сильных слов, или же не решался он произнести их в больничном коридоре.

- Отвали, папаша! - прорычал высокий детина.

- Убирайтесь немедленно, не то буду стрелять! - заорал Овсов с таким убеждением, что оба парня на мгновение остановились.

- Боря, разберись! - бросил парень с пучком волос на затылке и, вырвав дверь, отбросил ее в сторону. И в этот момент оглушительно грохнул выстрел, прозвучавший особенно громко в замкнутом пространстве коридора. Серый линолеум под ногами парней взорвался, вспенился клочьями от вошедших в него крупных картечин.

- Больше предупреждать не буду! - воспользовавшись растерянностью парней. Овсов успел перезарядить странное свое оружие.

Парни переглянулись, посмотрели на Овсова, на направленный па них ствол, на развороченный линолеум и одновременно попятились.

- Один шаг в мою сторону и буду стрелять, - предупредил Овсов. - Я знаю куда нужно целиться.

- Ну, падаль, - сказал высокий, открывая дверь на лестничную площадку. - Мы еще встретимся!

- На операционном столе! - успел крикнуть вдогонку Овсов. И убедившись, что гости ушли, обессиленно прислонился к стене. Коридор уже был наполнен больными, ходячие на костылях торопились к месту схватки, собираясь насмерть драться за своего врача, но в этом уже не было надобности. - Вес в порядке, ребята, все в порядке... Расходитесь по палатам... Первую атаку мы отбили с Божьей помощью.

Овсов вошел в палату, приблизился к окну, И увидел отъезжавшую машину с гостями. Обернулся - Зомби сидел на кровати, растерянно улыбаясь, рядом безудержно рыдала Валя.

- Отъехали, - сказал Овсов, положив Вале руку на плечо. - Как вы тут заперлись?

- Валя успела швабру вставить в дверную ручку, - Зомби показал на переломанную палку.

- Ясно, - Овсов взял руку Зомби, нащупал пульс, удивленно посмотрел на больного.

- Что? - спросил тот. - Что-то не так?

- У тебя все не так, как у людей... Пульс, как у спящего ребенка. Ты что, совсем не испугался?

- Я бы рад, - улыбнулся Зомби. - Но не могу.

- Надо же, - Овсов присел на стоявшую рядом табуретку. - Ты успел заметить, кто это был?

- Такое ощущение, что раньше я их видел... Но кто это... Не знаю, не могу вспомнить.

- Ну и приятели у тебя...

- Думаете, приятели? Судя по тому, как они ломились, пришли эти приятели вовсе не для того, чтобы спросить о здоровье.

- Мне тоже так показалось, - кивнул Овсов. - Валя, перестань! Умойся, причешись и станешь краше прежнего. Мы уж тут пока сами будем отбиваться.

Не поднимая головы, девушка поднялась и быстро вышла из палаты. Зомби и Овсов молча проводили ее взглядами, потом одновременно посмотрели друг на друга.

- Видишь, как получается, - проговорил Овсов. - Ты еще не знаешь, кто есть на самом деле, а они знают. Они называли тебя Званцевым. Сергеем Дмитриевичем.

- Неплохо звучит, - проговорил Зомби.

- Как они могли узнать о тебе? - спросил Овсов.

- Пафнутьев, - ответил Зомби.

- Не может быть...

- Других вариантов нет. Где-то он вел себя не слишком аккуратно. Это называется утечка информации.

- Ну, что ж... Пошли звонить Пафнутьеву, - и, подхватив странный свой костыль. Овсов первым вышел из палаты. Следом за ним, откинув назад голову, так что приобрел даже какую-то горделивость, вышел Зомби. По коридору он шел, не глядя на больных, провожавших его взглядами, полными какого-то испуганного сочувствия.

Овсов начал набирать номер, не успел даже присесть, и лишь когда пошли длинные настойчивые гудки, нащупал сзади рукой стул и опустился на него.

- Паша? - спросил Овсов, едва Пафнутьев подал голос.

- Да, это я... Как поживаешь, Овес? - Плохо. У нас чрезвычайное происшествие. Бандитский налет. Искали моего любимого клиента. Совместными усилиями удалось отбиться.

- Он жив?

- Стоит передо мной. Если он и уцелел, то только благодаря мужеству и самоотверженности твоего лучшего друга.

- Это ты о себе?

- Да, такие слова я могу говорить только о себе. Искали Званцева. Мы с Зомби еще не знаем, что он Званцев, еще не успели в этом убедиться. А они знают. Как это понимать, Паша?

- Дай сообразить.

- Соображай, Паша. А я пока могу сообщить тебе несколько подробностей сегодняшнего утра... Дверь в палату выломана, в коридоре пахнет порохом, у меня срывается голос, а моя любимая женщина зализывает раны. А ты соображай, Паша...

- Так... Была стрельба? Кто стрелял?

- Я стрелял.

- В кого?

- В пол.

- Это хорошо... Откуда же потянуло порохом, а Овес?

- Я слышал, что ты был в редакции, потом собирался навестить какую-то женщину, которая может оказаться...

- Постой-постой! Я ее навестил. Так... Сиди на телефоне и никуда не отлучайся. Позвоню через десять минут. Или подъеду. Пет, я все-таки подъеду. Буду У тебя через пятнадцать - двадцать минут.

Пафнутьев нашел в блокноте телефон Званцевой и тут же набрал номер.

- Женя? Здравствуйте. Пафнутьев. Из прокуратуры. Помните?

- Ой, здравствуйте... Знаете, у меня так редко звонит телефон, что каждый звонок заставляет вздрагивать.

- У меня один вопрос, - Суховато сказал Пафнутьев. - С кем вы поделились своей радостью?

- Ни с кем, как мы и договаривались, Павел Николаевич... Неужели вы думаете, что я могу...

- Я ничего не думаю. Ни о чем. Никогда. Думать, вредно. Все, что мне требуется для работы, я уже передумал. И надобности думать вообще не испытываю. Поэтому, не задумываясь, повторяю свой вопрос: с кем вы говорили о наших с вами маленьких тайнах? Вспомните, Женя... Это очень важно. Снова повторяю - это чрезвычайно важно.

Женя некоторое время молчала и Пафнутьев ее не торопил. Он умел понимать и молчание. Женя молчала не из упрямства, не из какой-то зловредности или преступной наклонности. Она молчала в растерянности и он это чувствовал.

- Видите ли, Павел Николаевич... Эти полгода дались мне очень нелегко... И был только один человек, который меня не забывал... И если мне удавалось изредка переброситься словечком по телефону, то только с этим человеком. И когда пришли вы, когда сообщили о Сергее... Я не могла, понимаете, просто не могла не поделиться радостью...

- И поделились, - мрачно сказал Пафнутьев.

- Да, - простодушно подтвердила Женя.

- С кем?

- Видите ли, Павел Николаевич...

- С кем? - повторил Пафнутьев как можно мягче, чтобы не вспугнуть издерганную женщину слишком уж настойчивыми вопросами.

- Когда Сережа купил или получил машину. - Естественно, возник вопрос о страховке...

В этом месте сердце бедного Пафнутьева вздрогнуло и несколько раз с силой ткнулось в грудную клетку, как может ткнуться теленок своей мордой в чью-то ладонь.

- Говорите, Женя... Я внимательно вас слушаю.

- Короче, мы застраховали машину. И эта женщина мне очень помогла, когда пришлось получать страховку. Собственно, только благодаря этой страховке мы с малышами и выжили...

- Вы позвонили страховому агенту? - не выдержав, спросил Пафнутьев.

- Да.

- Как ее зовут?

- Изольда Цыбизова.

- Ясно, - тяжело перевел дух Пафнутьев. - Суду все ясно.

- Скажите... Это очень плохо? - спросила Женя, озадаченная его словами.

- Да.

- Очень? - повторила она почти в ужасе.

- Да, - безжалостно подтвердил Пафнутьев.

- И ничего нельзя исправить? - по ее голосу Пафнутьев понял, что Женя может попросту бухнуться в обморок.

- Да нет... Сказали и сказали... Подумаешь... Почему не поделиться радостью с близким человеком, - сжалился Пафнутьев.

- Я тоже так подумала, - улыбнулась Женя с облегчением.

Пафнутьев прекрасно понимал ее - все эти несколько месяцев она постоянно боялась сказать что-то не то, не так поступить, везде ей чудилась опасность, подстерегали невидимые враги. Женя наверняка сделалась суеверной, отмечала счастливые номера машин, домов, мелькнувшая случайная мысль обрастала страхами и опасениями, которые преследовали ее весь день. И сейчас, стоило Пафнутьеву спросить, не сообщила ли кому-нибудь о его визите, как ей уже начали чудиться всевозможные беды, свалившиеся на Сергея. А когда он сказал, что ничего страшного не произошло, она с таким облегчением перевела дух, что он, кажется, увидел, как Женя, смахнув испарину со лба, обессиленно опустилась на стул.

- Скажите, вы позвонили ей сразу, как только я ушел? - спросил Пафнутьев.

- Нет, что вы! - воскликнула Женя. - Как я могла... С полчаса, наверно, прошло после вашего ухода.

- Да! - крякнул Пафнутьев, и Женя уловила его досаду.

- Если что, я позвоню Золе, предупрежу ее...

- Ни в коем случае! - почти вскрикнул Пафнутьев. - Остановитесь. И внимательно выслушайте то, что я вам скажу. И выполняйте то, что вы сами обещаете. Иначе я вам уже ничем не смогу помочь.

- Боже... Что случилось?

- Ничего, - сбавил тон Пафнутьев. - Но вы должны вести себя так, как вам указано! - жестко сказал он. - Опасности не кончились, Женя, поймите! Может быть, они только начинаются. Не надо их умножать.

- О, Боже! - повторила женщина слабым голосом.

- Вы хорошо помните то, о чем мы с нами договаривались? Вы помните, что я вам написал в записке?

- Дословно, Павел Николаевич!

- Повторяю... Живите, как жили. Никаких перемен. Никаких звонков никаким подругам, никаким спасительницам!

- Но Золя...

- Вы понимаете простые слова? Вы хорошо меня слышите? Я внятно произношу звуки?

- Хорошо... Я обрежу телефонный провод.

- О, Боже! - теперь уже простонал Пафнутьев.

- Простите меня, - сказала Женя. - До меня что-то начинает доходить... За Сергеем охотятся?

- Да! - заорал Пафнутьев и бросил трубку.

Через пятнадцать минут Пафнутьев входил в кабинет Овсова. Молча пожал руку хирургу, потрепал по плечу поднимавшегося с кушетки Зомби, как смог, улыбнулся Вале, сидевшей в сторонке с красными заплаканными глазами.

- Что, досталось? - спросил Пафнутьев, присаживаясь на кушетку. - Ну, рассказывайте.

- Особенно-то и рассказывать нечего, - сказал Овсов. - Ворвались двое, прямо вот сюда...

- Как выглядели?

- Обычно... Кожаные куртки, зеленые штаны... У одного пучок волос на затылке, второй поменьше... Потребовали больного по фамилии Званцев. Я сразу понял, кто им нужен и для какой надобности. Начал вертеть вокруг да около... Кто такой, зачем нужен, надо что-то уточнить... Ну, и так далее. Валя, молодец, тоже сообразила, вышла из ординаторской, но увести Зомби не успела. Один из этих бандюг выглянул в коридор как раз в тот момент, когда она с ним выходили из палаты. Но жизнь ему спасла - тут же вернулась и заперлась на палку от швабры. Пока они выламывали дверь, я подбежал... Есть у меня на крайний случай одна интересная "штуковина... Я из нее и бабахнул прямо перед ними в пол... Квадратный метр линолеума вспорол... Потом посмотришь... И сказал, что следующим выстрелом уложу их обоих. И уложил бы, - улыбнулся Овсов, снова переживая недавнюю схватку. - Но они дрогнули...

- Удрали?

- Отступили к площадке и вниз но лестнице драпанули. Пообещали, правда, со мной еще встретиться.

- Круто работают ребята, - пробормотал Пафнутьев озадаченно. - Не дают ни дня передышки.

- Ты знаешь их? - спросил Овсов.

- Это те же самые, которые меня прихватили несколько дней назад.

- Неужели они? - засомневался Овсов.

- Я совершенно в этом уверен.

- Что делать? Ему опасно здесь оставаться, - Овсов кивнул в сторону Зомби. - Перевести бы его куда-нибудь в более безопасное место.

- Я могу забрать его в поликлинику управления внутренних дел, - сказал Пафнутьев. - Ты как? - спросил он у Зомби.

- Даже не знаю... Когда?

- Сегодня. Если хочешь, прямо сейчас. Я на машине, могу сразу тебя забросить. А? Решайте, ребята. Там, может быть, не так удобно, не будет отдельной палаты и березы в окне, но зато безопаснее, это уж точно.

- Собраться надо, - неопределенно ответил Зомби, повернувшись к Овсову, словно предлагая тому принять решение. - Я уж привык здесь. Можно сказать, дом родной.

- Дом родной там, где тебе ничто не угрожает.

А этот дом уже горит синим пламенем. Я бы не тянул, - сказал Пафнутьев. - Эти хмыри... Которые были у вас сегодня... Очень уж крутые. Я таких и не помню.

- Давай, Паша, к вечеру, - сказал Овсов. - Нужно документы оформить, выписку, составить схему лекарств... Ведь он нуждается в ежедневном осмотре... Это все не так просто. В крайнем случае пришли своего человека, поселим его в ту же палату, а?

- Неплохое решение, - улыбнулся Зомби.

- Смотрите, ребята, - Пафнутьев поднялся. - Я предложил неплохое решение.

- Вы узнали, откуда сквозняком потянуло? - спросил Зомби у Пафнутьева, - Как они узнали кто я, где я, что я это я...

- Да, я все узнал. Тебе известна такая фамилия - Цыбизова? Изольда Цыбизова?

- Я ведь был у нее... Это страховой агент. Мне кажется, она плохой человек... Это враг.

- Правильно. Враг. Отъявленный и давний.

- У меня такое чувство, что я с ней встречался и раньше, неопределенно протянул Зомби. - Может быть, ошибаюсь, но вот что-то подсказывает мне...

- Ты с ней встречался и довольно часто.

- Она не узнала меня, когда я приходил к ней?

- Думаю, нет. Иначе ваши сегодняшние гости нагрянули бы сюда гораздо раньше.

- Значит, это она устроила охоту за мной в больничных коридорах?

- Во всяком случае, по ее наводке, - подтвердил Пафнутьев.

- Может быть, это пригодится, - Зомби вынул из кармана больничной пижамы и протянул Пафнутьеву черный блокнотик. - Когда я был в гостях у этой дамы... Не удержался и прихватил. Вдруг, думаю, пригодится.

Пафнутьев взял блокнотик, ощутив пальцами настоящую кожу, перелистнул несколько страничек - его интересовала буква "Б". На этой странице было несколько телефонов, но ни под одним не стояла фамилия, все номера была безымянными. Но эта неопределенность его только порадовала - если человек не указывает, кому принадлежит номер, значит, у него есть для этого основания.

- Почему же раньше не отдал? - спросил Пафнутьев у Зомби.

- Не знал, как вы отнесетесь к моей самодеятельности. Но после сегодняшних событий хранить его у себя уже нет смысла. Вот и в том, что я был у нее, признался, - Зомби улыбнулся.

- Да знали мы о твоем визите к этой даме, знали. Сфотографировали тебя наши ребята и при входе, и при выходе...

- Надо же, - удивился Зомби.

- Но больше ходить к ней не следует, - сказал Пафнутьев, подняв указательный пален. - Не просто нежелательно, не просто опасно, но и вредно для всей нашей работы. Я внятно выразился?

- А как она узнала, что я здесь? Как узнала, кто я?

- Узнала, - уклонился Пафнутьев от ответа. С некоторых пор он убедился, что чем меньше он будет говорить о своих знаниях, тем лучше. Люди выбалтывают самое заветное, даже когда знают, что этим вредят себе. Даже когда ставят себя в смертельную опасность, продолжают трепаться, и нет никаких сил их остановить. Что движет ими, какой черт дергает за язык никому неведомо. Какая-то невытравляемая страсть похвастаться, покрасоваться своими знаниями. Дурь собачья и больше ничего, - решил про себя Пафнутьев, покидая ординаторскую.

***

Оставшиеся некоторое время молчали, осмысливая случившееся. Заглянул какой-то больной на костылях, позвал сестру. Валя вышла. Овсов закрыл за ней дверь на ключ. Вернувшись, сел напротив Зомби.

- А теперь послушай меня, - сказал Овсов и, протянув руку, вынул из-за шкафа выкрашенный коричневой краской костыль с черной пластмассовой ручкой. - Эту вещь мне подарил один умелец. Что-то он там испытывал и повредил руку. Небольшой взрыв получился у него на столе... Просил отметить в истории болезни, что это была механическая травма. Если просит, значит, это ему нужно. Я отметил как он просил. А он в знак благодарности подарил мне этот костыль.

- Подарок с намеком? - улыбнулся Зомби.

- Понимай, как хочешь, но это не костыль в полном смысле слова. Это страшное оружие. Смотри... Это не просто труба, это ствол ружья. Возле рукоятки вмонтирован затвор... Видишь? Заряжается ружейными патронами. Ствол снизу закрывается резиновым наконечником. Видишь?,. Вот эта кнопка предохранитель. Поворот рукоятки - и затвор взведен. Ружье однозарядное... В ствол входит один патрон. Второй патрон помещается в рукоятке. При должной сноровке перезарядить можно секунд за пятнадцать, двадцать...

- Забавная штучка, - сказал Зомби, беря костыль в руки. - Тяжеловат немного.

- Он тяжеловат, как костыль. Но как оружие... В самый раз.

- Забавная штучка, - повторил Зомби, но уже с другим выражением. Если раньше в его словах звучало снисходительное удивление, то теперь Овсов уловил мысль. - Вы хотите мне эту штуковину подарить?

- Возьми на всякий случай. Сегодня утром я убедился, что она тебе не помешает.

- Ну что ж... Подарите. Не откажусь.

- Этот костыль требует осторожного обращения, - Овсов испытующе посмотрел Зомби в глаза.

- Я думаю, что он требует целеустремленного отношения.

- То есть?

- С таким костылем перестаешь чувствовать себя калекой...

- Я надеюсь... - Овсов запнулся, подыскивая нужное слово.

- Что это останется между нами? - спросил Зомби, сразу поняв заминку хирурга. - Разумеется, само собой. Все опасения можете выбросить из головы. Сейчас он в боевом состоянии?

- Да... Один патрон в стволе, второй в рукоятке. Запомнил? Это предохранитель... Чтобы не выстрелить случайно. Кнопка под самой ручкой. Ты сдвигаешь предохранитель и никто этого неприметного движения пальцем не заметит. И ручку повернуть, можно незаметно. Видишь? Тебе нельзя расставаться с этим костылем. Ведь он и как костыль неплох, а?

Зомби некоторое время рассматривал подарок. Костыль все больше нравился ему - в нем не было ни единого явного признака оружия. Краска на стволе во многих местах была содрана, ствол выглядел облезшим, исцарапанным. Свинчивающийся кончик ручки, в которой было высверлено отверстие для запасного патрона, тоже не обращал на себя внимания.

- Зачем вы мне его даете? - спросил Зомби.

- Мне будет жаль, если мои многомесячные усилия окажутся уничтоженными какими-то ублюдками. Как это чуть было не случилось сегодня утром.

- Да, - кивнул Зомби, поднимаясь, - грохоту было много. - Опираясь на костыль, он сделал несколько шагов по ординаторской, подошел к двери, обернулся - Спасибо, Петр Степанович... Остался последний вопрос... Что в патронах?

- Картечь, кабанья картечь.

- Это хорошо, - пробормотал Зомби уже в коридоре. И чуть прихрамывая, направился к своей палате, у которой возился больничный столяр - прилаживал новую дверь. Не доходя нескольких метров до палаты. Зомби остановился и некоторое время рассматривал развороченный линолеум пола. Удовлетворенно кивнув каким-то своим мыслям, вошел в па-лагу. Зомби устал за это утро и ему смертельно хотелось прилечь.

***

Невродов относился к людям, с которыми надо было уметь молчать, не тяготясь, не раздражаясь, а просто воспринимать молчание, как продолжение разговора. И молчание самого Невродова было наполнено смыслом, настроением, ощущением того, что в эти самые секунды что-то происходит, принимаются решения, меняется чья-то судьба. И Пафнутьев, сидя у приставного столика, не торопил прокурора. Он тоже умел молчать и ценил эти неторопливые минуты. Молчание более многозначно, а каждое произнесенное слово как бы сужает мир, ограничивает его и сводит в конце концов к жестким "да" или "нет". Наверно, нот так же нетерпеливые любовники, доведя себя до последней грани какого-то чувственного искупления, продолжают оттягивать главный момент, короткий и бурный, чтобы когда уже не будет никаких сил совладать с собой, впиться друг в друга, проникнуть друг в друга и замереть, содрогаясь не то от боли, не то еще от чего-то более сильного и мучительного. Впрочем, это тоже разновидность боли.

- Ну? - наконец просипел Невродов, - уставившись на Пафнутьева маленькими настороженными глазками. - Ну? Ты этого хотел?

- Похоже, удалось, Валерий Александрович.

- Только похоже... А что получилось на самом деле... Я затрудняюсь сказать.

- А нам и не надо стремиться к тому, чтобы все назвать по именам, разложить по полочкам и наслаждаться наведенным порядком. Поток бурлит и играет на солнце... Пусть бурлит, пусть играет, - произнес Пафнутьев слова, которых Невродов никак не ожидал. Он склонил голову, внимательно вслушиваясь, поражаясь, потом молчал, удивляясь все больше.

- Больно мудрено выражаться ты стал, Павел Николаевич. - Все проще... Мы заперли в клетку тигра, а сами знаем, что клетка-то жидковата, она только для зайцев годится, клетка-то... А?

- Надо заменить клетку.

- Ха! - крякнул Невродов, откидываясь на спинку стула. - Замени. Попробуй замени, - повторил он.

- Сысцов сказал...

- Да знаю я, что сказал Сысцов! - он досадливо" махнул тяжелой розовой ладонью.

- Сысцов сказал, - настойчиво повторил Пафнутьев, - что пусть, дескать, все решает наш народный, самый справедливый суд. Следовательно, он дал добро на суд.

- Он и мне сказал примерно то же самое. Решайте, говорит.

- Он отрекся от Анцыферова.

- Как тебе это удалось? - усмехнулся Невродов.

- Сам не ожидал.

- Врешь. Ожидал. Все у тебя было просчитано...

- Ладно... Дело Халандовского я закрыл. Нет оснований для возбуждения.

- Я скажу ему, - кивнул Пафнутьев. - Он будет рад.

- Он - не знаю, а ты уже весь сияешь, - Невродов подозрительно посмотрел на Пафнутьева. - Как я понимаю, Халандовский - твой человек? Он не случайно оказался в этом деле? - Не дождавшись, ответа, Невродов задал еще один вопрос. - Он тверд? Он не откажется от своих показаний?

- Не должен.

- Показания у него хорошие. Продуманные. Вместе писали?

- Советовались, - неопределенно ответил Пафнутьев.

- Рука чувствуется. Тяжелая рука. За что ты его так, Анцышку-то?

- Заработал. Да вы и сами знаете.

- Что за бумаги у него были в сейфе? Или, скажем вроде как были?

- Они сейчас у Сысцова.

- Сработали, значит?

- Как видите.

- Опасный ты человек, Павел Николаевич. Я знаю... Мне девушки об этом говорят.

- До или после?

- Когда как... Смотря какая девушка.

- Девушки - ладно, сам разберешься. Но теперь тебе это говорит областной прокурор.

- Суд бы побыстрее, Валерий Александрович!

- Проведем. В этом месяце.

- И сколько светит Анцышке?

- Пусть решит суд, - уклонился Невродов от ответа. - Он ведь, как говорит Сысцов, народный, самый справедливый... Скоро присяжных заведут... То-то будет потехи!

- Почему?

- У нас ведь как народ воспитали... Чем суровее наказание, тем оно, вроде бы, справедливее. В Англии за убийство посадят на пять лет - страна в шоке, больно сурово. А у нас дадут десять лет строгого режима, и тоже страна впадает в шок - вроде оправдали.

- Так что, не будет присяжных?

- Не сразу, - Невродов повертел розовой ладонью в воздухе. - Мы с тобой не застанем.

- А где-то уже действует...

- Для газетчиков... Ладно, Бог с ними, с присяжными... Тут кот еще что... Сысцов звонил, советовался, - Невродов осторожно посмотрел на Пафнутьева, как бы решая с какой стороны ему лучше. зачти.

- И что же вы ему посоветовали?

- А ты знаешь, о чем он спрашивал?

- Конечно, - Пафнутьев легкомысленно передернул плечами. - Чего тут догадываться... Сейчас на повестке дня один вопрос - кого в кабинет Анцышки посадить.

- Правильно, - кивнул Невродов. - Я буду с тобой откровенен, Павел Николаевич... Он сам назвал тою фамилию. Как, дескать, смотришь... Мне не трудно было сказать, что ты грамотный юрист, что ты молод и энергичен... Н так далее. Это была бы с моей стороны поддержка, согласие с тем, что назначение получишь именно ты. Но я этого не сделал.

- Хороший ход, - одобрил Пафнутьев.

- Ты думаешь? - удивился Невродов, ожидавший другого ответа.

- Все правильно, Валерий Александрович. Поддержите вы меня, и сразу проступают очертания нашего сговора. А поскольку вы от меня отреклись, то проделанная работа стала выглядеть чище, естественнее.

- Ты действительно так думаешь? - недоверчиво спросил Невродов. И Пафнутьев только сейчас понял, почему прокурор так долго молчал в начале разговора. Нет, он не наслаждался молчанием, он просто не знал с чего начать.

- Сысцов вас испытывал. Он проверял - не для меня ли вы освободили место... И убедился, что мы не столь испорчены, как он подумал. Я не гожусь в прокуроры, Валерий Александрович. Я еще не все испытания прошел, он не настолько мне доверяет, чтобы...

- Он и мне не очень доверяет.

- Ладно... Кого вы предложили?

- Своего зама, - Невродов не спускал с Пафнутьева маленьких настороженных глазок, пытаясь поймать малейшее недовольство, обиду. Но нет, ничего подозрительного не увидел. Пафнутьев оставался благодушен и улыбчив, слова произносил легко, никакого второго смысла за ними не просматривалось. И Невродов опять насторожился - с чего бы это?

- Пусть зам, - согласился Пафнутьев. - Вы ему доверяете?

- Пока был замом... Доверял. Получив отдельные кабинеты люди часто меняются на нечто противоположное. Но тут уж ничего не поделаешь. Приходится рисковать. И это, Павел Николаевич... Только честно... Обиды нет?

- Все в порядке, Валерий Александрович, все в порядке... Если мы и дальше будем в одной упряжке, если наш сговор не нарушится от некоторых штатных перемещений... Мне ничего больше и не надо! - заверил Пафнутьев со всей искренностью, на которую только был способен. Но искренность - это было не то качество, которому доверял областной прокурор.

- Да? - переспросил Невродов. - Ну, хорошо... Пусть так.

- И тему закрываем, - добавил Пафнутьев.

- Закрыли. Тогда у меня напрашивается еще один вопрос, Павел Николаевич... Кто следующий?

- Байрамов, - негромко произнес Пафнутьев.

- Что? - удивился Невродов. - Я правильно услышал?

- Байрамов, - повторил Пафнутьев еще тише и оттого его ответ прозвучал еще тверже.

- Я - пас, - также тихо произнес Невродов.

- Не понял?

- Выхожу из игры. Анцыферов ладно, тут можно проиграть, можно и выиграть... Но Байрамов - это нечто другое. Тут выиграть невозможно. Исключено в принципе. Новая формация.

- Мутант? - спросил Пафнутьев.

- Называй его как хочешь... Мутант, кстати, не самое худшее определение.

- Областной прокурор бессилен против торгаша? - уточнил Пафнутьев, пытаясь подзадорить Невродова. Но тот был спокоен и непробиваем.

- Если ты пожелал выразиться так - пожалуйста. И на твой вопрос отвечаю утвердительно. Да, областной прокурор бессилен против торгаша. Павел Николаевич, я тебя должен предупредить... Байрамов играет без правил. Когда тебе покажется, что ты его победил, прижал, уличил и оформил документы... Вот тогда и подстережет тебя главная опасность.

- В чем же она?

- Тебя просто прошьют автоматной очередью. В подъезде собственного дома. На глазах десятков свидетелей. Но в деле свидетелей не будет. Ни одного. А если кто-то решится сказать нечто существенное, прошьют и его. Впрочем, ему могут отрезать голову, как это собирались сделать тебе. Знаешь, что тебя спасло, Павел Николаевич? Сверхчеловеческая ненависть к тебе же... Им ничего не стоило зарезать тебя, пристрелить, сбить машиной. Но им хотелось расправиться с тобой не только раз и навсегда, но и покрасивше, пострашнее... На следующий раз они не будут заниматься этими опереточными постановками с ванной, отрезанной головой, не будут играть ножичком на твоих глазах.:. Они поступят так, как обычно и поступают в таких случаях. Для тебя это, конечно, будет гуманнее, но итог будет все тем же.

- Неужели все так сурово?

- А ты еще этого не понял?

- Значит, полная обреченность? - продолжал настаивать Пафнутьев.

- Не думаю, что это именно полная обреченность... Но что это обреченность на данном этапе исторического развития, - Невродов усмехнулся, смягчая выспреннюю фразу, - в этом нет сомнения.

- Но с Анцыферовым мы справились?

- Теперь я вижу, что тебе и в самом деле рановато занимать пост прокурора города, - Невродов посмотрел На Пафнутьева почти с жалостью. Прежде всего, я не могу сказать, что мы уже справились с Анцыферовым. Все впереди. Да, мы нанесли удар, неожиданный и потому производящий впечатление успешного. А во-вторых, мы расправились, если расправились... Со своим же. Ты на чем-то сыграл, я слукавил, Анцыферов по глупости сам подставил бок...

- Неужели все так сурово, - повторил Пафнутьев, но уже без вопроса.

- Скажу тебе, Павел Николаевич, еще одно... - Невродов наклонился к столу, чтобы быть ближе к Пафнутьеву, и проговорил чуть слышно, - Сысцов так просто Байрамова не отдаст. Анцыферова отдал, а его - нет.

- Это догадки, или есть основания?

- Областному прокурору не положено опираться на догадки, - Невродов встал, подошел к двери, выглянул в приемную и, закрыв дверь плотнее, вернулся к своему столу. - Так что? Ты не хочешь поменять цель?

- Авось! - Пафнутьев махнул рукой, как бы отбрасывая все страхи, которыми пытался остановить его Невродов, - Павел Николаевич... Мы с тобой с некоторых пор стали вроде соратников по борьбе... Или по интригам, называй наше сотрудничество, как знаешь. Но я стараюсь быть верным соратником. В данном "случае моя верность по отношению к тебе заключается в том, что я честно и откровенно предупреждаю тебя о грозящей опасности.

- Это не так уж мало, - неуверенно проговорил Пафнутьев, чтобы как-то откликнуться на торжественные слова Невродова.

- Я знаю, что это и не много... Не надо мне подыгрывать. Ладно, скажу... Однажды я по неосторожности и самонадеянности ткнулся в его владения...

- Во владения Байрамова?

- Да. Именно.

- И что же?

- Моя дочка не вернулась из школы домой.

- Похитили?

- Называй, как знаешь. Ее не было всю ночь. Ученица десятого класса. Невинное домашнее создание.

- Так, - крякнул Пафнутьев. - Ваши действия?

- Никаких действий. Я молчал. Не поднимал ни милицию, ни омоновцев. Я даже не позвонил никому, хотя знал, что есть люди, которым я могу позвонить. Ты тоже знаешь эти телефоны. Не позвонил. Утром позвонили мне... Я уже ждал этого звонка. "Ну и что? - спрашивает меня молодой голос с южным акцентом. - Как будем жить дальше?" "Мирно будем жить", - ответил я, потому что за всю ночь не смог придумать другого ответа. "Поверим на слово, ответили мне. - Через час девочка будет дома. И совет... Не надо, папаша, подвергать ее таким испытаниям. Она у вас ребенок впечатлительный..." Через час действительно подъехала машина... Такси. Маша вышла из машины и направилась к дому. И уже в подъезде потеряла сознание. Неделю молчала. Сейчас это другой человек... Больше я не подвергаю ее таким испытаниям, Невродов быстро взглянул на Пафнутьева из-под бровей, словно желая убедиться, что тот все услышал и все понял.

- Круто, - обронил Пафнутьев.

- Больше я не хочу подвергать ее таким испытаниям, - повторил Невродов. - По правилам я могу играть с кем угодно, что бы ни было на кону и как бы ни были малы мои шансы. Но без правил - я пас, - он посмотрел на Пафнутьева с явной беспомощностью.

- Я не знал об этом.

- Об этом никто не знает, кроме тебя. Надеюсь, и не узнает, да, Павел Николаевич?

- Договорились.

- Что скажешь?

- У меня нет дочки, - ответил Пафнутьев.

- Если потеряешь осторожность, если поднимешься из окопов... То у тебя ее и не будет.

- Авось. Я знаю одну очень приличную женщину, которая не откажется помочь мне обзавестись дочкой.

- Шутка, да? Рисковый ты мужик, Павел Николаевич... Хорошо, что я не поддержал Сысцова и не вселил тебя в прокурорский кабинет. А то не знаю, чем бы все и обернулось...

- Да, это было правильное решение. Теперь у меня развязаны руки.

- Развязаны, говоришь? Но ты уже побывал в их власти? И руки у тебя там, как мне помнится, были не очень свободны, они не были развязанными.

- За мной ответный ход.

- Ты его уже сделал.

- , Анцыферов? - спросил Пафнутьев.

- Да, это достаточно сильный ход.

- Валерий Александрович... Ну и что с того? Ну, сильный ход, ну очень сильный... Их ферзь безнаказанно гуляет по всей доске. Давайте так договоримся... Вы уходите в сторону? Ваше право. У вас есть для этого основания и не мне сомневаться в правильности такого решения. Принимается. Один вопрос - мешать не будете?

- Готов даже помогать. Помогать, но не участвовать.

- Это прекрасно!

- Ты в опасной зоне, Павел Николаевич. Скажу тебе и следующее. Не исключено, что этот наш разговор вскоре станет известным и Байрамову. Ты понимаешь, что это значит?

- Не от меня.

- Это неважно.

- Как же они вас запугали, Валерий Александрович... Вы не доверяете собственным телефонам?

- Ты в опасной зоне. - повторил Невродов.

- Я уже где-то слышал эти слова... И начинаю привыкать.

- А вот это уже самое страшное в твоем положении - начать привыкать.

- Авось, - третий раз за время разговора повторил Пафнутьев и поднялся.

- Ни пуха, - пожелал Невродов.

- К черту! - весело ответил Пафнутьев, но заныло, заныло у него в душе, как было с ним однажды в далекой юности, когда пришлось ему прыгать с парашютом. Он почувствовал провал, бесконечный провал под ногами и где-то далеко внизу - желанную, недоступную землю, на которую можно стать обеими ногами и ощутить твердую, надежную почву. Но до нее еще надо было лететь и лететь. И дай Бог, если раскроется парашют.

***

Халандовский вначале опасливо выглянул в дверной глазок и лишь убедившись, что звонит Пафнутьев, узнав его, открыл дверь. И тут же, едва пропустив гостя в квартиру, закрыл дверь снова, не забыв бросить настороженный взгляд на площадку.

- Проходи, - негромко сказал он и запер дверь на замок.

Что-то изменилось в Халандовском, что-то в нем сильно изменилось. Человек, знавший его в прошлом, наверняка поразился бы переменам - вместо самоуверенного и благодушного он увидел бы перед собой нервного, подозрительного, издерганного. Впрочем, скорее всего, изменился мир, который окружал Халандовского, который всегда радовал его красками, прелестями и возможностями.

Побывав на самом краю жизненного провала, заглянув в пропасть, куда он по всем законам бытия должен был свалиться, но почему-то не свалился, Халандовский медленно приходил в себя, стараясь отсиживаться дома, куда доставляли верные девочки из родного магазина все необходимое для того, чтобы испытания, выпавшие на его долю, не отразились бы на нем пагубно и необратимо. Но в то же время надо отдать Халандовскому должное - он вел себя пристойно - не мельтешил, не надоедал никому своими страхами, не висел на телефонной трубке, испрашивая советов, не канючил и не жаловался на жизнь. Он закрывался в своей квартире, отключал телефон, включал телевизор, но так, чтобы не было слышно ни звука, в полной тишине открывал бутылочку "смирновской" и маленькими глотками время от времени взбадривал себя, возвращая здравость мыслей и рассуждений.

Все происшедшее с ним находилось в таком противоречии с предыдущей жизнью, со всеми его убеждениями, вкусами и привязанностями, что ему нужно было время, чтобы прийти в себя или, скажем, вернуться к себе. В самом деле, он, торгаш и вор, человек, на которого заведено уголовное дело, и, судя по всему, дело успешно завершится судом и приговором, он пишет донос на городского прокурора" участвует в облаве, облава оказывается успешной и всемогущего Анцыферова в наручниках у него на глазах уводят из кабинета. А уголовное дело, то самое, которое пробирало его до дрожи, вручается ему в качестве сувенира - на долгую и добрую память...

Нет, ко всему этому надо привыкнуть, со всем этим надо смириться и нащупать какие-то новые способы выживания, новую систему ценностей, потому что прежний опыт, прежние привычки оказались в новых условиях не просто бесполезными, а даже опасными.

Ведь не только уголовное дело висело на нем, получил Халандовский и несколько серьезных предупреждений от неизвестных благожелателей. Впрочем, эти предупреждения вполне можно было назвать н дружескими советами, и откровенной издевкой. Да" мысль человеческая в этом направлении за последние годы сделала такой громадный скачок, что действительно добрый дружеский совет стало невозможно отличить от злобной угрозы. И только ты сам, пораскинув умишком да выпив не одну поллитровку водки, сможешь в конце концов понять - совет ли это был друга или угроза убийцы. Халандовский был человеком опытным и поднаторевшим во всевозможных криминальных проявлениях человеческой деятельности, поэтому ему понадобилось гораздо меньше поллитровки, чтобы понять - офлажковали его намертво. Но он сознательно пренебрегал мелкими предосторожностями, проявляя тем самым мудрость, потому что вызывая на себя несильный, несмертельный огонь, получал своевременное предупреждение об опасности серьезной, смертельной. Он словно бы поддразнивал обстоятельства, чтобы вызвать их слабое недовольство и быть готовым к пакостим, которые прочив него только готовились, созревали.

Но и эта хитрость была в прошлом. Он уже никого не поддразнивал, всего опасался и даже мал смотреть в дверной глазок прежде чем открыть дверь раньше этого никогда не делил. Выпустив Пафнутьева, выглянув на площадку и убедившись, что там псе в порядке, что кроме уснувшего бродяги возле батарей, из-под которого вытекала трогательная струйка мочи, никого нет, чем не менее тщательно запер дверь.

- Разденься, Паша, - сказал Халандовский с привычной печалью. Располагайся, будем предаваться бескорыстному дружескому общению.

- А почему бескорыстному? - с некоторой обидой спросил Пафнутьев. - Я и от корыстливого общения не откажусь, я, честно говоря, именно на такое общение и рассчитывал, - проговорил Пафнутьев, снимая размокшие туфли и надевая стоптанные домашние тапочки.

- Обсудим, - уклончиво ответил Халандовский.

Что невесел? Что буйну голову повесил? - спросил Пафнутьев, опускаясь в низкое кресло.

- Жизнь, - неопределенно ответил Халандовский, делая раздумчивый жест рукой перед лицом. Он поводил растопыренной ладонью в воздухе, словно показывая Пафнутьеву безрадостные картины, которые простирались перед его очами. И начал безутешно накрывать маленький журнальный столик, перед которым успел усесться Пафнутьев. Постепенно появлялись сгонки, тарелочки, словно сама но себе возникла плоская бутылка "смирновской" водки..

- А все-таки жизнь прекрасна! - не мог не воскликнуть Пафнутьев, глядя на преображенный столик.

Один очень умный человек, который затеял строительство дома, собственного дома, - неспешно заговорил Халандовский, - как-то сказал мне... Аркаша, говорит он, - ты знаешь, что такое строительство дома? Нет, отвечает, ты этого не знаешь. Это не стройка, которая закончится через год, пять лет или десять лет... Строительство дома - это образ жизни, характер, это судьба, Аркаша, - сказал он. И пояснил свою мысль... Строительство дома - это еще и убеждения, жизненная позиция, отношение к самому себе, к женщинам, детям, государству... Да-да, Паша, это еще и отношение к государству, - повторил Халандовский, заметив, что Пафнутьев хочет что-то возразить. - Этот человек навсегда, до и конца своих дней будет провожать жаждущим взглядом любой задрипанный грузовик, из кузова которого торчат доски, он всегда будет останавливаться перед кучей щебня, где бы он на псе не наткнулся. Он не сможет пройти мимо хозяйственного магазина, чтобы не спросить сколько стоят гвозди, петли, уголки, шпингалеты... Он будет щупать рубероид, мять в руках линолеум, приценяться к обоям и клеенке через годы после того, как все чти вещи ему станут не нужны. Этот строитель будет постоянно, всю жизнь менять выключатели, присматриваться к светильникам, отводить и подводить воду, завозить чернозем, сажать молодые деревья и выкапывать неудачные с его точки зрения деревья..

Халандовский уходил на кухню, не прекращая своею рассказа, возвращался не спрашивая у Пафнутьева все ли тот услышал. За это время на столике появились несколько кружочков домашней колбасы, маринованные огурчики, каждый из которых был размером с мизинец Халандовского, баночка с хреном и холодное мясо.

- Так что же сказал этот умный человек напоследок? - Пафнутьев сделал неуклюжую попытку сократить рассказ Халандовского и свести его к заключительным словам.

- Отвечаю, - произнес Халандовский и неспешно удалился на кухню. Что он там говорил, неизвестно, но когда появился в комнате с двумя бутылками боржоми, Пафнутьев услышал заключительные слова. - Да, это уже копченый человек... Возможно, он счастлив и своих бесконечных заботах, может быть. Но для людей, для друзей и подруг, для прежней жизни он потерян. Навсегда. Он перешел в другой мир и выманить его оттуда уже невозможно. Он строит дом. И сколько бы он не прожил, а люди строящие дома, обычно живут долго, так вот, сколько бы он не прожил, он всегда будет строить дом, - с этими словами Халандовский, уже сидя в кресле, с хрустом свинтил крышку с бутылки.

- И что же из этого следует? - спросил Пафнутьев, укладывая на своей тарелке щедрый ломоть семги, настолько пылающе красной, что казалось обжигала взгляд и пробуждала в организме благотворные процессы, вызывающие страшный аппетит и меняющие характер в сторону доброты и всепрощения.

- Из этого следует, - Халандовский поднял стопку, посмотрел на нее с такой грустью, будто прощался с ней навсегда, - из этого следует, Паша, что нам надо выпить, - и он выпил, большими, спокойными глотками. Отставив стопку, прислушался к себе, а убедившись, что водка дошла по назначению, бросил в рот огурчик и с хрустом разжевал его.

- Ничего рыбка, - обронил и Пафнутьев.

- Подарю, - кивнул Халандовский. - Килограммчик.

- Слушай, Аркаша, так же нельзя! Сейчас я водку похвалю и ты тоже подаришь?!

- Уже приготовил, - невозмутимо ответил Халандовский. - Так вот, ты спрашиваешь, что из этого следует... А из этого следует, что я, Паша, уже никогда не буду прежним.

- Кем же ты будешь?

- Теперь я до конца своих дней останусь человеком, который посадил городского прокурора.

- Ты себя переоцениваешь, - заметил Пафнутьев. - У тебя, Аркаша, хорошая закуска, и водка у тебя прекрасная, несмотря на эту вычурную этикетку... Но что касается Анцыферова, то если его и посадят, благодарить за это надо Невродова. С моей подачи. И с великодушного согласия Сысцова. И где-то в конце списка отважных гвардейцев мелькнет и твоя, длинноватая, честно говоря, фамилия.

- Это ты так думаешь, профессиональный сажатель. А я... - Халандовский горестно налил по второй стопке, - а я теперь человек, который строит дом. И всю оставшуюся жизнь буду присматриваться к уголовному кодексу, читать его на ночь, буду интересоваться наручниками, условиями содержания под стражей и правами заключенных.,. Вот мой мир, мои интересы. Это печально.

- Вопрос стоял так... Или мы его, или он нас.

- Знаю, - кивнул Халандовский. - Знаю, Паша... К тому шло... Но могу я отдаться своим мыслям, своим горестным, безрадостным раздумьям?

- Это не раздумья. Это причитания. Это пройдет. Ты в шоке и будешь в шоке еще пару недель. Потом это пройдет и ты со своими девочками в гастрономе как-нибудь останетесь после закрытия магазина и отпразднуете победу.

- Думаешь, пройдет? - с надеждой спросил Халандовский.

- И очень скоро, - твердо ответил Пафнутьев.

- Тогда выпьем, Паша.

- Не возражаю. Тебе, Аркаша, надо хорошо встряхнуть свои застоявшиеся мозги.

- Я их встряхиваю, как осевшую на дно микстуру. Каждый раз перед употреблением.

- Выпей, встряхни мозги, а потом я назову тебе одну фамилию.

- Неужели я должен еще кого-то посадить? - в ужасе спросил Халандовский и, видимо, это предположение произвело на него такое гнетущее впечатление, что он тут же опрокинул в себя стопку. И на этот раз рука его, опять потянулась к огурчику. А потом он положил в тарелку кружок домашней колбасы, от которой сумасшедше пахло настоящим мясом и чесноком.

- Да, Аркаша. Да. У тебя это здорово получается.

- Называй его... Я готов, - и Халандовский печально посмотрел на своего гостя.

- Байрамов.

- Я ничего не слышал, - тут же ответил Халандовский. - Прекрасная стоит осень, не правда ли? В прошлом году, помню, в это время шли такие дожди... Просто ужас. Попробуй колбаски, Паша. Тебе понравится. У нее, правда, есть один недостаток - она обесценивает водку. Сколько ни пьешь никакого результата. И тогда приходится открывать еще одну, - Халандовский убрал со стола пустую бутылку и на се место поставил точно такую же, достав ее откуда-то из-за спины.

- Аркаша, как его взять?

- Никак. Это невозможно. Как колбаска?

- Прекрасная. Как его взять, Аркаша? Халандовский помолчал, пережевывая колбасу и лишь когда рот его освободился для слов, поднял глаза на Пафнутьева.

- Мы уже говорили о нем, Паша... Тлетворная атмосфера нашего государства способствовала тому, что среди нас выросли чудовищные мутанты. С виду это люди. Нормальные люди, руки-ноги, голова, в верхней части головы волосяная растительность, между ног тоже растительность... Но это не люди. Это нечто другое, невиданное. Ни одна космическая тварь не сравнится с ними в алчности, изобретательности, жестокости... Впрочем, нет, они не жестоки. Они просто не знают, что такое жестокость. Они поступают целесообразно. И все. Мутант. Он лишен какой бы то ни было нравственности, морали... Этого нет. И взять его невозможно. Нет таких способов в нашей стране, на нашей планете, в солнечной системе. Над твоими законами он смеется. Твоих соратников, если не купит, то перестреляет. Если не перестреляет, то они исчезнут сами по себе. У тебя никто не исчез за последнее время?

- Было, - сказал Пафнутьев.

- И еще будет... А через несколько месяцев, когда сойдут снега, ты будешь находить в весенних ручьях, среди ландышей и подснежников, то женскую Ладошку, то мужской член...

- Аркаша, ты думаешь, что пугаешь меня? Ты дразнишь и подзадориваешь. Как-никак, но я все-таки представляю закон, а закон позволяет мне...

- Ни фига он тебе не позволяет, - махнул рукой Халандовский. - Законы меняются и превращаются в нечто противоположное там, где прошел Байрамов. За его спиной идет завихрение времени и пространства, завихрения из статей уголовного кодекса и статей конституции. Ко мне приходят его люди и предлагают деньги за магазин. Хорошие деньги. Если откажешься, говорят, мы возьмем магазин даром. Это как? - спрашиваю. А вот так, - отвечают. - Как бесхозное имущество. Хозяина нет, вроде сбежал куда-то от ответственности, может быть, даже за границу и там сгинул... Ты понимаешь, что стоит за таким предположением?

- Как его взять? - в который раз повторил Пафнутьев.

Халандовский замедленно разлил водку по стопкам, но не для того, чтобы тут же ее; выпить, нет, он не мог переносить, чтобы на столе стояли пустые стопки. Пусть лучше стоят полные, это создает некое ощущение наполненности жизни. Потом взгляд его остановился на экране маленького цветного телевизора, на котором бесновались потные, полуголые мужики, потрясая патлами и гитарами, черные упитанные девки трясли сиськами и призывно вертели ягодицами. Все это происходило в полной тишине - Халандовский, как обычно, выключил звук. Лишь отблески цветовых пятен с экрана, разноцветные сполохи проносились по его лицу, будто он присутствовал на каком-то празднике, будто небо полыхало вспышками фейерверка. Но глаза его оставались грустно-осуждающими...

- Вот видишь, Паша, какие бабы на свете бывают, - наконец, проговорил он, не отрывая взгляда от экрана.

- Таких баб не бывает, - серьезно ответил Пафнутьев.

- Как? А это? Искусственные, что ли?

- Конечно, - кивнул Пафнутьев. - Это не бабы, Аркаша. Это зрелище. Идет обработка нашего с тобой сознания. Чтобы знали мы, как выглядит настоящее искусство, чтобы знали, куда следует стремиться, что ценить, на что деньги копить... Заметь, эта программа идет почти круглосуточно. Все мои клиенты в эти минуты сидят, оцепенело глядя в экран, замерев от восторга и, чуть не кончая, смотрят. Смотрят. Смотрят. Набираются мужества перед ночными делами. Посмотрев на этих баб полчаса, нетрудно, в общем-то, решиться и на изнасилование, и на убийство... Нетрудно. Ты ведь не зря звук выключаешь - чувство самосохранения срабатывает в тебе. Байрамовская работа.

- Не понял? - Халандовский вскинул густые кустистые брови. - При чем здесь Байрамов?

- Очень просто. Он закупил кабельное телевидение центра города и услаждает зрителей зрелищами, ранее совершенно недоступными. Мы же привыкли к тому, что запретный плод сладок... Вот и упиваемся. Все доступно. Наслаждайся, Аркаша. Смотри, как ловко задами вертят... Балдеть тебе, Аркаша, не перебалдеть.

Халандовский помолчал, быстро взглянул на Пафнутьева и, нажав кнопку на телевизоре, выключил его.

- Паша . Его нельзя взят!, методами, которые позволительны тебе. Ведь тебе т позволено...

- С некоторых пор мне все позволено.

- Ты уверен, что я правильно тебя понял? - вкрадчиво спросил Халандовский.

- Да, - отрывисто ответил Пафнутьев и сунул в рот кусок домашней колбасы, небольшой, чуть поджаренной, с выступами настоящего мяса, чистого, белого, пропитанного всевозможными пряностями. - С тех пор, Аркаша, как я связался с тобой, мне многое стало позволено. Говорить, делать, поступать.

- Ну, что ж... Поговорим... Так и быть. Авось, выживу.

- Выживешь, - заверил его Пафнутьев.

- Есть сведения, что Байрамов зарабатывает деньги не только видимым способом.

- Знаю.

- Да? - удивился Халандовский, - И до тебя дошли слухи?

- С твоими знаниями мне не сравниться, - польстил хозяину Пафнутьев. Твоя информация всегда была полнее. Поэтому я здесь. Знаю, что есть у него источник, а вот какой... - лукавый Пафнутьев замолк, вроде бы в полнейшей растерянности.

- Угон машин, - сказал Халандовский.

- И что он делает с ними дальше?

- По-разному... Разборка, перекраска... Угон в соседнюю державу. У нас в последнее время появилось столько соседних держав... Бестолковых, алчных, иждивенческих держав с какими-то затаившимися многовековыми обидами, проговорил Халандовский с неожиданной страстью. - Они счастливы, что хоть что-то пересекает границу в их направлении. Ворованный металл, угнанный скот, краденные машины... Такие вот оказались у нас непритязательные соседи. Причем, самые бандитские из них это те, кто больше всего говорит о какой-то своей независимости, о какой-то своей культуре... Шелупонь! - зло закончил Халандовский и решительно наполнил стопки.

- Да, - границы приблизились, - осторожно заметил Пафнутьев.

Халандовский включил телевизор и снова заметались по экрану масластые мужики и потные бабы. И опять по небритому лицу Халандовского замелькали отсветы чужой жизни. Пафнутьев тоже некоторое время смотрел на экран, потом, словно стряхнув с себя оцепенение, повернулся к Халандовскому.

- Я хочу его взять, Аркаша. Я больше ничего так не хочу.

- Его можно взять только методом, каким действует он сам. Его же оружием.

- Продолжай, - кивнул Пафнутьев. - Слушаю" тебя, Аркаша.

- Бандитизм, - Халандовский посмотрел на Пафнутьева ясным простодушным взглядом.

- Так, - произнес Пафнутьев, словно усвоил для себя что-то важное, к чему долго шел, и теперь оно открылось перед ним во всей своей убедительной и бесспорной правоте. - Так.

- У него есть берлога.

- Знаю.

- Наглый, неожиданный налет.

- Цель?

- Изъятие всех документов, которые только можно там обнаружить. Вплоть до новогодних открыток и телефонных счетов. Говорю это не для красного-словца - на телефонных квитанциях указывают коды городов, с которыми абонент беседовал. Поэтому даже квитанции будут полезны.

- Может быть, - Пафнутьев не стал спорить.

- Я, Паша, не очень силен в твоем деле, не знаю, какие преступления совершаются с отпечатками пальцев, какие - без, где собака может унюхать, а где ее возможности ограничены... Но я твердо знаю другое - нет преступлений, которые не оставили бы финансовых следов. За любым, даже за самым пошлым и вульгарным бытовым убийством неизбежно тянется какой-то денежный след. Кто-то накануне послал перевод или его получил, кто-то взял в долг, а кто-то вдруг все долги роздал, кто-то купил, кто-то продал... Денежные следы любой деятельности обязательно остаются, а уж следы преступления... Если совершить, налет, следы обнаружатся. Я берусь эти документы изучить и доложить тебе об истинном состоянии дел господина Байрамова.

- Ты становишься рисковым человеком, Аркаша.

- Я всегда им был. Только притворялся... Слабым, поганым, убогим... Так было принято. Такова была общественная мораль. Да, Паша, да. Безнравственно было заявить о себе что-то достойное, безнравственно было вообще заявить о себе. И люди притворялись худшими, чтоб только, не дай Бог, их не заподозрили в преступном самоуважении, в низменном желании купить себе новые штаны или приобрести квартирку попросторнее, чтоб не питаться в прачечной, чтоб не читать газету в туалете и не общаться с женой в детской комнате... Ладно, Паша, - Халандовский поднял стопку, посмотрел на нее с хмельной пристальностью, словно хотел на поверхности водки увидеть последствия бандитского налета на берлогу Байрамова. - Выпьем с Богом... Есть закуска, есть прекрасный и надежный собутыльник Халандовский...

- Думаешь, будет добыча?

- Не сомневайся, Паша. Добыча будет. Не столь уж он и хитер. Опасен да. Но хитер... Не столь, Паша, как некоторые твои приятели, не столь! - и Халандовский, ткнувшись своей стопкой в стопку Пафнутьева, подмигнув ему черным лукавым глазом, выпил.

И поставил пустую бутылку куда-то за спину, где было у него местечко, в котором пустые бутылки сами по себе заменялись на полные.

***

Невродов сдержал слово - следствие по делу бывшего городского прокурора Анцыферова было проведено в самые сжатые сроки и тут же назначил суд. Это уголовное дело не было слишком сложным, поскольку факт получения взятки был установлен и доказан, никто из участников разоблачения Анцыферова от своих показаний не отрекся, а немногие свидетели были тверды и неумолимы.

Наверно, и сам Леонард Леонидович не успел в полной мере привыкнуть к своему новому положению. Жизнь его менялась настолько быстро и необратимо, что единственное чувство, которое им владело все эти дни - ужас происходящего и какая-то ошарашенность, он даже не вполне понимал происходящее.

На суд он пришел бледный, похудевший, какой-то нервно-пугливый. Оглядывался на каждое слово, произнесенное в зале, на шорох и скрип стула, вздрагивал от хлопка двери. Народу было немного, суд состоялся без посторонних, без любопытных и единственно, кого допустили от всей журналистской братии, это главного редактора Цыкина. Он сидел в сторонке, за спинами и, кажется, был занят только тем, что убеждал себя в том, что все это ему не снится. Когда суд уже начался, пришел опоздавший Фырнин. Он вежливо поздоровался с судьей, поклонился прокурору, дружески кивнул и Анцыферову. Тот узнал Фырцина, слабо улыбнулся, чуть заменю шевелил руками, словно хотел развести их в стороны, да не решился. И жест его означал примерно следующее: "Вот так-то, брат, вот так-то...".

Собственно, можно сказать, что и суда-то настоящего не было, поскольку судья, не счел нужным заслушивать всех немногочисленных свидетелей, а искать истину, ковыряться в показаниях тоже не было никакой необходимости. Все происходило быстро, немногословно и скорбно, будто хоронили важного человека, которого все недолюбливали и петому испытывали чувство облегчения.

Папка уголовного дела была явно тощеватой. Заявление Халандовского, акт об изъятии пяти миллионов рублей, протокол допроса обвиняемого, несколько включений экспертиз - о меченных деньгах, о светящихся пятнах на ладошках Анцыферова, об уголовном деле против Халандовского, которое было признано искусственно раздутым.

Председательствовала на суде пожилая взвинченная женщина, полная, в тесном платье в цветочек, с тонкими, ярко накрашенными губами, едва ли не в каждом слове произнесенном кем-либо, она чувствовала не то угрозу себе, не то скрытое оскорбление и тут же вскидывалась, пронзительным голосом делала замечание, грозила лишить слова. Ее пригласили из соседней области, где она слыла жесткой и непугливой, пригласили для пущей объективности, поскольку все судьи города были хорошо знакомы с Анцыферовым и судить его объективно, естественно, не могли. Более того, они отказались судить, полагая, что все происшедшее - не конец карьеры Анцыферова, а всего лишь досадная заминка, небольшая остановка в пути.

- Подсудимый, вы признаете свою вину в получении взятки? - тонким голосом спросила завитая, крашенная судья, не глядя на Анцыферова - она продолжала копаться в уголовном деле, выискивая там что-то чрезвычайно важное для следующего вопроса.

- Что? - вздрогнул Анцыферов.

- Вам задан вопрос... Признаете ли вы себя виновным в получении взятки от присутствующего здесь...

- Нет! - вскрикнул Анцыферов. - И вам не удасться,...

- Делаю вам замечание, подсудимый. Вы ведете себя недопустимо пренебрежительно к суду. Вы что, первый раз на скамье подсудимых? Пора привыкать, - улыбнулась судья, показав красноватые, выкрашенные помадой зубы. - Здесь не принято перебивать судью, когда задается вопрос, посерьезнела она. - Вам понятно то, что я сказала?

- Да, понятно, - Анцыферов опустил голову.

- В таком случае, повторяю вопрос... Признаете ли вы свою вину в злоупотреблении служебным положением, бывшем служебном положении, - снова улыбнулась судья, - выразившемся в получении взятки за обещание закрыть уголовное дело, возбужденное против господина Халандовского?

- Нет, не признаю! Это называется провокация!

- Я у вас не спрашиваю, как это называется. Когда мне придет в голову такая блажь - спрошу. А пока сама знаю и помню. Это называется взяточничество. Или, как выразилась центральная газета в заметке о ваших деяниях.., коррупция.

- Коррупция - это нечто иное, - проворчал Анцыферов почти про себя, но судья его услышала.

- Подсудимый, я вижу, что вы никак не освоитесь со своим новым положением, судья победно осмотрела немногочисленную публику. - Пора. У вас было не очень много времени, но надеюсь, будет побольше. Здесь не место заниматься теорией, выискивать значения понятий, объяснения слов. Объяснять надо спои поступки, - судье, видимо, доставляло удовольствие потоптаться по самолюбию столь значительного в прошлом человека, причем, делать это на полном законном основании.

- Виноват, - пробормотал Анцыферов и лицо его пошло красными пятнами.

- Вот так-то лучше... Продолжим, - судья снова зашелестела страницами дела, если не было взятки, то чем вы объясняете появление светящихся пятен на ваших ладонях? Вы передо мной снимки, сделанные экспертами... На этих снимках ваши ладони? Хотя бы Это вы не отрицаете? Отвечайте, ладони ваши?

- Мои.

- Очень хорошо... Немного продвинулись. А пятна? Светящиеся пятна это что?

- Провокация.

- В чем именно вы видите провокацию? Мои ладони не светятся, а ваши засветились... Куда это вы влезли своими ручонками шаловливыми? - хихикнула судья, снова показав перемазанные помадой зубы.

- Все организовано. И взятка, и заявление, и эти миллионы... Я даже знаю, кто все это организовал.

- Кто же? Поделитесь.

- Могу сказать... Это Пафнутьев - начальник следственного отдела прокуратуры.

- Забавно... - она полистала дело, вчиталась в список свидетелей. Здесь такого нет. Вы считаете нужным его допросить? Вы настаиваете на этом?

- Да ни на чем я не настаиваю... И допрашивать его не надо. Перебьется.

Навалившись обильной грудью на стол, судья исподлобья долго смотрела на Анцыферова маленькими остренькими глазками, будто пытаясь что-то почти невидимое в нем рассмотреть.

- Подсудимый! - резко обратилась она к нему. - Делаю вам замечание. Ваше поведение оскорбительно для суда. Пытаясь затянут дело, ввести суд в заблуждение, вы называете, которые не имеют к предмету нашего разбирательства никакого отношения, а когда суд, идя вам навстречу, соглашается заслушать этих людей, вы вдруг отказываетесь от своего же ходатайства. Должна заметить - вы ничего не добьетесь такими недостойными методами. Приговор будет вынесен сегодня же, могу вас в этом заверить.

- Да не надо меня ни в чем заверять, - ответил Анцыферов, махнув рукой.

- Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!

Анцыферов поднялся, по на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.

- Hу? Встал... И что?

- Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, .обиды - это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?

- Согласен, - кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной с тонким назидательным голосом.

- Можете сесть.

Анцыферов покорно сел.

- Впрочем, нет... Прошу прощения, - судья улыбнулась. - Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?

- Нет.

- Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны".. Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.

- Это все провокации.

- Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.

Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел се невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись, наконец, сказать нечто внятное и убедительное, но, стоявший рядом солдат, с силой нажав езду на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.

- Садись! - сказал он с непонятным раздражением.

- Я протестую! - вскрикнул, как от боли, Анцыферов.

- Сколько угодно, - судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели - две женщины, такие же как судья толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.

- Суд удаляется на совещание, - сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. - Просьба не расходиться.

Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор - десять лет в колонии общего режима.

- Сколько? - вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.

- Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, - и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронив ни единого слова.

Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.

- Пошли, - солдат тронул Анцыферова за плечо. - Теперь и тебе пора.

- Куда?

- Ну ты даешь! - усмехнулся солдат. - Руки за спину, вот так... И вперед.

Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.

Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор не вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего - этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни - амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется и напрасно, ох, напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жестокой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...

***

Пафнутьев заметил - Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то Новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот - еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот несмотря ни па что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал и помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.

Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.

- Рад видеть, Валерий Александрович! - воскликнул Пафнутьев.

- Да ладно тебе, - ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. - Садись.

- Премного благодарен! - отчеканил Пафнутьев.

- Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, - улыбнулся Невродов. - Не забываешь ты меня, не забываешь, произнес он не то с укором, не то с благодарностью.

- На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.

- Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.

- Виноват, - охотно повинился Пафнутьев. - Исправлюсь.

- Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...

- Неужели отсидит?

- Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...

- Не понял? - вскинулся Пафнутьев.

- Да у тебя, - Невродов досадливо отвернулся. - Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?

- Пусть так, - согласился Пафнутьев.

- Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?

- Ордер на обыск.

- Кого обыскивать собираешься?

- Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.

- Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, - проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. - Надеюсь...

- Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.

- Так... И хочешь сделать это официально?

- Как получится, - беззаботно ответил Пафнутьев. - Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.

- Рискуешь, Павел Николаевич.

- А! Семь бед одна ответ, как говорит один мой знакомый.

- Почему одна? - усмехнулся Невродов.

- Голова потому что одна. - Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?

- Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь, за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.

- Ты же знаешь мое положение... Этот человек...

Невродов замолчал.

- - Он еще не зачастил к вам?

- Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть, такие сведения. Тебя это не смущает?

- Подстегивает.

- В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.

- Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.

- Вспомню... Если сам уцелею.

- Есть сомнения?

- Никаких сомнений, Павел Николаевич! - с неожиданной силой проговорил Невродов. - Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что" уцелеть никому не удасться. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич - на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой - последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась но коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после воины на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали воину? Ты слышал об этом?

Невродов вынул платок и; не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и, наконец, вернулся к столу. - Прост... Бывает. Нечасто, но бывает.

- Бывает, - согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выражать понимание более многословно.

Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?

- Hет.

- Почему? - Невродов даже удивился.

- Все есть... И страна, и право. И пока я живой, она продолжается. В джунглях или в городских подворотнях, но продолжается.

- Ты видел расстрел Белого дома?

- Американцы показали.

- Вопросы есть?

- Нет, все ясно. Есть просьба.

- Давай.

- Нужен ордер на обыск.

- Что будешь искать?

- Не знаю... Найду - поделюсь.

- Поделись, - Невродов выдвинул ящик стола, вынул бланк, сходил к сейфу, покопавшись там, нашел печать, жарко и шумно дохнул на резиновый кружочек и с силой прижал к бланку. Пафнутьев даже испугался, не треснет ли стекло под таким весом. - Фамилию и прочее впишешь. Сам и распишешься... Не очень разборчиво. Бумага хорошая, сработает в случае чего... Ты уж на меня зуб не имей... Я объяснил. Зато и от тебя не требую обоснований.

- Понял.

- Уговор прежний.

- Напомните, - не сразу понял, о чем идет речь Пафнутьев.

- Если победа - это моя победа, если поражение...

- Заметано, - Пафнутьев спрятал в карман ордер.

- Один совет, если не возражаешь?

- Давайте.

- Осторожнее. У него ребята отчаянные. Пойдут на вес.

- Быстрота и натиск, - ответил Пафнутьев, поднимаясь.

- Ну-ну. - поднялся и Невродов. - Постой... Тебе ведь нужны люди?

- За тем и приходил.

- Что ж молчишь?

- Робею, - Пафнутьев беспомощно развел руками.

- Когда понадобятся?

- Не скажу.

- Не понял? - насторожился Невродов.

- Победа ваша, поражение мое. А не решения принимать и сроки назначать.

Много раз Пафнутьева выручала полнейшая, вызывающая откровенность. В самый неожиданный момент, когда все пытались друг друга перехитрить, скрывая замыслы и помыслы, он вдруг признавался в нотах, в которых люди сами себе не признаются. И этот его ход ломал сложившееся положение, поговорив, что не верили люди в откровенность и принимали его слова за еще более хитрый ход. Пафнутьев знал - откровенность сильное оружие, которое действует безотказно в схватке с суровым начальством, бестолковым подчиненным, любимой женщиной. Как-то Таня спросила его, почему он к ней все-таки ходит, хотя и не слишком часто.

- Другие прогоняют, - ответил Пафнутьев. Таня рассмеялась, он тоже усмехнулся, напряжение было снято, но оба знали, что шуткой тут и не пахло, он ответил чистую правду.

О, как часто мы принимаем за шутки самые сокровенные, заветные слова ближнего. И ведь знаем, прекрасно знаем, что не шутка это, что о наболевшем разговор, что это крик о помощи, если уж на то пошло... А мы весело смеемся, похлопываем по плечу, дескать, молодец! И сбегаем, пряча глаза, и машем прощально рукой, дескать, рад был повидать. Потому что если отнестись к его словам как они того заслуживают, как мы их поняли, ведь поняли все-таки, то придется выслушать еще много чего, придется принять участие в бедах этого человека, в его болях, в его спасении. А на это у нас нет ни сил, ни времени. Да и желания, если откровенно, тоже нет. Своих бед хватает, свои бы печали разгрести, самого бы себя понять и утешить. Какое участие, какое спасение... Господи, на новогоднюю открытку не хватает сил и духа.

Невродов некоторое время сидел молча, набычившись, исподлобья глядя на Пафнутьева и, наконец, опустил глаза и этим как бы смирился.

- Ладно... Понял. Может, ты и прав. Когда надумаешь, позвони. Моему заму. Ты с ним уже работал. Я его предупрежу. Люди будут наизготовке. Много не дам, но парочку, тройку...

- Вполне достаточно! Спасибо, Валерий Александрович.

- Полчаса дашь им на сборы?

- Полчаса? Дам.

- И то ладно, - просипел Невродов; - И это...

Будь осторожен... Впереди война в городских подворотнях. Иди! Невродов в прощальном жесте поднял руку.

- До скорой встречи! - с подъемом произнес Пафнутьев, но дались ему эти слова. Из последних сил попрощался.

***

Вся Россия, все ее разношерстное народонаселение носится с сумками, чемоданами, авоськами и рюкзаками - вдруг чего-то удасться купить подешевле, вдруг повезет выменять, украсть, обдурить. То ли мешок картошки подвернется, который пьяница выволок из собственного подвала и отдает за бутылку водки, то ли моторчик с завода, то ли пачку пельменей через забор мясокомбината, то ли кусок сала у хохлушки.

А еще многотысячные челноки с безразмерными полосатыми сумками шастали по всему белому свету - в Польшу и Китай, в Арабские Эмираты и в непонятную страну Таиланд, известную маленькими, издалека кажущимися прекрасными и очень недорогими женщинами, которые даже наших мешковатых соотечественников, говорят, готовы приголубить, не замечая их сексуальной пугливости. Маленькие, как детишки, таиландки соглашались не замечать их шахтерских, металлургических, шоферских ухваток, не очень-то ценимых в международных борделях на берегах теплых морей и океанов. Они щебетали птичьими своими голосами, улыбались, струились темными своими тельцами и работали, работали, работали...