Bang-bang

Глава 12

— Я не вижу смысла в том, чтобы продолжать жить, — говорит девушка под номером 8. - абсолютно никакого смысла. Пока был жив отец, мне нужно было за ним ухаживать. Сейчас он мертв, и я никому не нужна. Да и мне никто не нужен… От людей меня тошнит. А людей тошнит от меня. Я такая уродина… Лучше уж умереть, чем видеть, что на тебя смотрят, как на уродину…

Она действительно уродина. Тут уж ничего не скажешь. Даже если бы сильно хотелось с ней поспорить, с аргументами возникли бы громадные сложности. Одни передние зубы, вылезающие из ее рта чуть ли не на целый сантиметр, чего стоят. Кожа вся в пятнах, сальные волосы, вечно слезящиеся глаза. Это все девушка номер восемь в нелепой коричневой юбке, доходящей до лодыжек, и красно-синем джемпере с закрытым воротом, который моль не съела из брезгливости.

У людей, присутствующих здесь, нет имен. Все пронумерованы. Номер восемь, номер двенадцать, номер тридцать четыре.

— И вообще такая скукотища эта жизнь. Каждый день одно и то же… — продолжает Номер Восемь. — Все, что хотелось попробовать, я уже попробовала. Остальное пробовать не хочу… Лучше уж умереть.

— Хорошо, — подает голос Такэо, — спасибо, Номер Восемь. Мы все тебя понимаем. Кто-нибудь еще хочет высказаться?

Все молчат, опустив глаза.

Сеанс групповой психотерапии. Люди, сидящие на составленных в круг дешевых пластмассовых стульях, потенциальные самоубийцы. Я встречаю здесь почти то же самое, что радовало меня на протяжении года в другой группе — реактивная депрессия, эндогенная депрессия, шизоидная астения, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз в депрессивной стадии. Я убеждаюсь, что с течением времени в жизни мало что меняется. Все одно и то же. Одно и то же, одно и то же, одно и то же.

Такэо в своей армейской рубашке и ботинках с тупыми носами сидит в центре круга, закинув ногу на ногу, и поигрывает очками. Он здесь босс. Человек, который должен помочь этим ребятам выбраться из дерьма, в котором они оказались. Собственно, за этим они и пришли. Чтобы добрый умный дядя утер их сопли и сказал, что жизнь стоит того, чтобы жить.

Но у Такэо свой подход. Он говорит:

— Давайте разберемся с Номером Восьмым. Как по-вашему, что удерживает ее от этого шага?

Юноша под номером десять робко поднимает руку. Он здесь новенький, всего второй раз. Все уже знают, из-за чего он хочет покончить с собой, — импотенция. Не слишком обнадеживающий диагноз в восемнадцать лет. А вся проблема в перенесенной им в детстве свинке. У Номера Десять гнусавый голос и впалая, словно вдавленная гигантским кулаком грудь. С Номером Восьмым они были бы неплохой парой.

— Надежда? — говорит Десятый.

— На что? — теребит дужку очков Такэо.

— Ну… На то, что все изменится к лучшему, — краснеет Десятый.

— Ты думаешь, что у нее может что-нибудь измениться? Не знаю, не знаю… Номер Восемь, скажи, почему ты до сих пор не покончила с собой? Что тебя останавливает?

Девушка пожимает плечами.

— Неужели ты веришь, что когда-нибудь встретишь человека, которому будешь нужна? Тебе не кажется, что это невозможно? Разве хоть один из нас по-настоящему кому-нибудь нужен? Разве хоть один из нас может похвастаться тем, что если его не станет, кто-то заметит это? — Такэо повышает голос, обводя взглядом сидящих людей. — Кому, кроме нас самих, нужна эта мерзость, которую мы называем нашей жизнью?

Я незаметно делаю глоток из фляжки. Впрочем, мог бы особенно и не таиться — на меня все равно никто не смотрит. Я сижу в дальнем полутемном углу комнаты, которая утром становится учебным классом, и не принимаю никакого участия в работе группы. Я всего лишь сторонний наблюдатель. У меня нет идентификационного номера. Впрочем, имени тоже нет…

— Выбросите всю эту чушь из головы! — тем временем продолжает Такэо. — Будете вы жить вечно или умрете сейчас, безразлично всем. Ваша жизнь — это ваша проблема, так же как и ваша смерть. Хватит коситься на всех тех бедняг, которые еще не понимают этой простой истины. Вы впереди них, к чему оглядываться назад? Скажи мне, Номер Восемь, ты понимаешь, что никогда не встретишь человека, которому будешь нужна?

Со своего места я вижу только затылок девушки. Она коротко кивает.

— Тогда что же тебя удерживает здесь? Зачем ты пришла в мою группу?

— Я боюсь.

Она говорит настолько тихо, что я с трудом различаю слова, хотя акустика в классе просто отличная.

— Чего? Чего ты боишься? — Такэо подается вперед.

— Ну, как все это будет, — девчонка почти плачет.

— Понятно, — откидывается он на спинку. — Еще кто-нибудь боится того, что придется пережить, почувствовать в последние секунды?

Раздается нестройное многоголосое «да».

— Хорошо. Давайте каждый из вас поразмыслит над своим страхом, и на следующей встрече мы обсудим эту проблему. А на сегодня все. Спасибо, вы все отлично поработали.

— Спасибо, сенсей, — хором отвечают эти придурки.

Когда мы выходим в душный летний вечер, я спрашиваю у Такэо:

— Зачем ты это вытворяешь?

Он засовывает очки в верхнюю петельку, достает пачку «Mild Seven», вынимает сигарету, разминает между пальцев, прикуривает. Огонек зажигалки освещает его задумчивое лицо. Затянувшись несколько раз он, наконец, отвечает:

— Мне нужны добровольцы.

До самого дома мне не удается больше вытянуть из него ни слова.

Уже вторую неделю я живу в доме Муцуми. Точнее, мы живем там вчетвером. Муцуми, Юрико, Такэо и я. Словно одна счастливая семья… Скажи мне кто-нибудь раньше, что я буду жить под одной крышей с маньяком, я расхохотался бы этому человеку в лицо. Сейчас мне это почти не кажется ненормальным. Само собой, у меня есть веская причина на то, чтобы каждое утро сталкиваться с ним нос к носу. У меня есть даже две такие причины.

Первая — полицейские, которые с присущим им упорством пытаются найти меня, чтобы отправить за решетку. По подозрению в убийстве Тецуо и его жены Кейко. И с этим все понятно.

Вторая причина — Юрико. Не знаю, влюбилась она в этого чертова придурка Такэо, или еще что, но она не отходит от него ни на шаг. Хотя на любовь не слишком похоже. Во всяком случае, не на любовь женщины к мужчине. Тут что-то другое. Возможно, намного хуже, чем банальная влюбленность в обаятельного мерзавца. Зачем-то она нужна ему, зачем-то он нужен ей. Я не знаю, зачем. Но должен узнать… Беда в том, что она всячески избегает разговоров со мной. Стоит мне войти в комнату, Юрико тут же вспоминает о куче важных дел. Правда, по-моему, ничем, кроме своего маникюра, она не занимается. По дому хлопочет Муцуми. Юрико целыми днями либо болтается где-то с Такэо, либо сидит, забравшись с ногами на диван в гостиной и смотрит телевизор, а то и просто пялится в стену. И без конца пилит свои ногти. Вжик-вжик, вжик-вжик… Ну, в магазин иногда выйдет, если Муцуми попросит. Остальное время — «вжик-вжик».

Такие вот у меня причины занимать маленькую, в четыре татами, комнату на втором этаже дома Судзуки. В спорте это называется тайм-аут. Я просто решил устроить себе передышку, чтобы собраться с мыслями. Во всяком случае, такова моя официальная версия. А может, действительно так оно и есть… Не знаю. Когда столько всего понамешано, трудно понять, где правда, а где самоуспокоение. Как бы то ни было, мне необходимо как следует обдумать ситуацию, в которой я оказался. Серьезно.

Постепенно я узнаю правду о Такэо. В общем-то, от меня никто ничего и не скрывает. Для них все, что делает этот парень, в порядке вещей. Совершенно безобидное хобби. Вроде коллекционирования почтовых марок. Станет кто-нибудь делать тайну из коллекционирования марок? Вряд ли.

В наших разговорах с Муцуми то и дело всплывает эта тема. Сам Такэо тоже общается охотно. Только Юрико молчит. Это меня пугает. Впечатление такое, будто она знает нечто такое, что я знать не должен. Не потому, что это великий секрет. А как молчит ребенок, разбивший чашку. Он просто хочет избежать наказания за проступок. Так же молчит и Юрико, словно натворила что-то такое, за что я могу ее наказать. Впрочем, все это лишь мои догадки.

Каждый вечер Такэо проводит сеансы групповой терапии в учебном центре неподалеку от нашего дома. По образованию он психолог. В университете специализировался на танатофобии и проблемах суицида. Не знаю, какой он специалист, но недостатка в клиентах у него нет. Каждый вечер человек десять приходят в класс, чтобы поведать миру о желании умереть. Или о своем страхе смерти. Или о желании кого-нибудь убить. Последние долго не задерживаются. Монополия на убийства принадлежит Такэо. Конкуренты ему не нужны. И от этих ребят он избавляется в первую очередь. Те, кто боятся смерти, тоже его особенно не интересуют. Разве что у человека амбивалентное отношение к этой проблеме. Вот с ними он работает:

— Стоит ли страшиться того, о чем вы не имеете ни малейшего понятия? — мягко говорит он. — Стоит ли пугаться самого волнующего, самого яркого и значительного события в вашей никчемной жизни? Для таких, как вы, закомплексованных, забитых, потерявших всякие ориентиры, смерть — это награда, избавление, успокоение…

И они его слушают. Я бы даже сказал — внимают ему.

Для них он — учитель. Для них он — друг. Для них он — спаситель.

У него часто звонит телефон. Тоже клиенты. Те, которые находятся в данный момент в кризисном состоянии. Может быть, они звонят ему, стоя на крыше небоскреба. Может — лежа в теплой ванне с лезвием в одной руке и телефоном в другой. Может — говорят с ним, а сами проверяют надежность крепления веревки к потолочной балке. На самом деле, они хотят услышать одно: «брось это дело, приятель, ты должен жить, ведь все не так уж и плохо». Но он говорит, прижав телефон плечом к уху и копаясь в каких-то бумагах, или разбирая пистолет, или помешивая кофе:

— Не тяни. Каждая минута, проведенная здесь, украдена у вечности блаженства. Ты сам себя делаешь беднее. Подумай, есть ли у тебя что-то такое, расстаться с чем жаль? Твоя убогая квартирка? Твоя работа, которую ты ненавидишь? Телевизор? Холодильник? Собака? Вот с этим дерьмом ты не можешь расстаться? — уже кричит он в трубку. — Вот потому-то ты и неудачник, что не можешь послать все это к черту!

Потом он складывает телефон и продолжает заниматься своим делом.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я каждый раз.

И он всегда отвечает одно и то же:

— Мне нужны добровольцы. Я не убийца.

— Это, по-твоему, не убийство? Между прочим, если ты не знаешь, доведение до самоубийства — это преступление.

— Может быть, — пожимает он плечами. — Только доказать его куда сложнее, чем обычное убийство. Есть только один свидетель, который готов дать показания. Но его самого ищет полиция. Так что и он будет молчать.

Он смеется, снимая затвор.

— И потом, ты очень однобоко судишь обо всем. Попробуй посмотреть на проблему шире. Все мы когда-нибудь умрем. Я просто помогаю людям следовать естественному ходу вещей. Что-то вроде катализатора… С той разницей, что без катализатора химическая реакция невозможна, а без меня все равно итог будет тем же. Ну, немного оттянется по времени. Я не палач и не судья. Палач и судья — природа. А я лишь топор. Да и то, если не вдаваться в детали…

— А если вдаваться?

— Для этого тебе нужно снять розовые очки. Помнишь, я говорил тебе о твоих иллюзиях? Они здорово мешают тебе. И другим, кстати, тоже. Я хочу помочь вам всем избавиться от них. Увидеть мир таким, какой он есть. Для этого мне и нужны добровольцы. Это часть плана…

— У тебя есть целый план?

— Конечно, — он с щелчком вставляет вычищенный и смазанный затвор на место.

Шутя прицеливается мне в лоб и говорит:

— Бэнг-бэнг…

А вечером он снова занимается тем, что помогает всяким там Итоси, Дзётаро, Кацухико, Норико, Рейко, Юкико, Синтаро и Риэ, которые приходя в группу лишаются своих имен и становятся Номером Один, Номером Два, Номером Сорок Шесть, решиться на попытку суицида. Надо сказать, в его группах большая текучесть. Старожилов мало, очень мало. В среднем, по моим подсчетам, человеку хватает пяти-шести сеансов. Тем, у кого тяжелая реактивная депрессия, достаточно прийти к Такэо один раз. И все проблемы решаются сами собой.

— Я врач, — говорит он мне. — Я избавляю людей от боли. Почему ты не хочешь признать их право на избавление?

— Убийство остается убийством, как его ни назови.

— Мы можем спорить до бесконечности. Ты слишком туп, чтобы понять меня.

— Ну, да, конечно…

— Скажи лучше, что ты видел тогда в окне? У тебя галлюцинации?

— Не твое дело.

— Я могу тебе помочь…

— Так же, как помогаешь тем ребятам в группе?

— Нет, серьезно. Разве ты не хочешь избавиться от своих страхов?

— Не твое дело, — повторяю я.

— То, что ты видел… Твой страх… Это часть тебя. Какая-то жестоко подавленная сознанием часть. Подумай об этом. Если хочешь от страха избавиться, ты должен приблизиться к нему. Чем дольше бегаешь от него, тем он больше. Если бы ты сказал мне, что именно пугает тебя, я смог бы точнее указать направление поиска…

Я молча встаю и выхожу из гостиной. Поднимаюсь на второй этаж в свою комнатушку и ложусь на узкую кровать. Кто-то скажет, что я в тупике. И я с ним соглашусь.

Так проходит неделя. За ней еще одна. Каждый новый день — точная копия предыдущего. Время в этом доме остановилось. Где-то там, в другом мире, жизнь идет своим чередом. Люди ходят на работу, радуются успехам детей в школе, напиваются, получают повышение по службе, ходят в кинотеатры, экономят деньги, к чему-то стремятся, чего-то ждут, от чего-то убегают. Здесь, словно на огромной глубине, вязкая тишина, мрак и полное отсутствие движения.

Я все реже выхожу из комнаты. Исключение — вечера, когда мы с Такэо отправляемся на очередное собрание группы. Зачем я хожу туда — не знаю. Мне все кажется, что вот-вот смогу что-то сделать. Смогу как-то его остановить. У меня нет никакого плана, нет никакой идеи. Но просто сидеть в своей комнате, когда он отправляет очередного парня вскрывать себе вены, я не могу. Я хожу с ним на эти чертовы собрания и жду, не подвернется ли шанс все исправить. В общем, то же бездействие но с другим, более приемлемым для совести названием — ожидание. Но кто знает, вдруг действительно у меня будет шанс?…

Иногда с нами ходит Юрико. Она сидит вместе со мной за пределами освещенного круга, в полутемном углу и просто слушает откровения потенциальных самоубийц. Лицо у нее при этом отсутствующее. Лишь когда в разговор вступает Такэо, она немного оживает. Ровно настолько, чтобы достать из кармана пилку для ногтей и начать полировать ногти.

Что-то с ней не так, понятно. Но вот что именно? На этот вопрос я ответить не могу. Зомбирование — вот первое, что приходит на ум. Улучив момент, когда мы остаемся в гостиной дома одни, я спрашиваю у нее:

— Отец хоть знает, что ты жива и здорова?

— Да, — неохотно отвечает она. — Я ему звонила. Все в порядке.

— Почему ты не сообщила мне, что встретилась с Такэо? Я поднял на ноги полицию, сам чуть с ума не сошел… Неужели было так трудно позвонить или написать?

— Нет, не трудно.

— Тогда почему?

— Такэо просил этого не делать.

В ее голосе не больше жизни, чем в рыбе, вытащенной из кипятка.

— Какого черта, Юрико? Я думал, что мы с тобой друзья. Ты сама говорила. Друзья так не поступают.

— Я знала, что мы скоро встретимся, — она смотрит в сторону.

— Зачем ты вообще с ним связалась?

— С Такэо?

— Да, да!

— Тебе не понять… Во всяком случае, пока. Может, придет время, и ты присоединишься к нам.

— К кому это, к вам?

— Такэо сам тебе все расскажет, когда сочтет нужным…

— Пошел он в задницу! Я хочу услышать от тебя. Почему ты с ним? Что происходит? Кто — вы? Ты и он? Или есть еще кто-то?

Она отворачивается.

— Он что, и тебе промыл мозги?

Она смотрит под ноги.

— Не молчи, Юрико, прошу тебя! Ответь мне. Объясни, почему ты не обратилась в полицию? Почему ничего не сказала мне? Что тебя связывает с этим психом?

Она резко вскидывает голову:

— Он не псих, не смей так о нем говорить!

— Да очнись же! Он самый психованный псих из всех психов! Он убийца, неужели ты не понимаешь?!

— Не смей! — кричит она.

Я хватаю ее за плечи и как следует встряхиваю. Я ору ей в лицо:

— Он убийца! Как ты не понимаешь?! Самый настоящий убийца!

Она вырывается. Я не успеваю ничего сообразить, как ее кулак врезается мне в лицо. Верхняя губа лопается, как переспелая вишня. Во рту солоноватый привкус крови.

— Заткнись, идиот! — визжит Юрико. — Заткнись!

На пороге гостиной появляется Муцуми. В одной руке она держит стакан, на ладони другой лежат две ярко-красные капсулы. Она глотает их одну за другой и запивает, после чего протягивает стакан Юрико и строго говорит:

— Юри-тян, отнеси, пожалуйста стакан на кухню. Я сама с ним поговорю…

Мы остаемся с ней вдвоем. Ее красота уже не трогает меня. Удивительно, как меняется мнение о человеке, когда получше узнаешь его родственников. Удивительно, как много нового находишь в лице человека, подставившего тебя…

Я устало сажусь в свое любимое кресло и вытираю кровь с подбородка. Щупаю языком губу. Она здорово распухла, будто укусила оса.

— Больно? — участливо спрашивает сестрица маньяка и протягивает белоснежный носовой платочек.

— А как ты думаешь?

— Бывает и похуже…

— Наверное, — я прикладываю платок к губе. На нем расплывается красное пятнышко.

— Что ты хотел узнать у нее? Ты ведь что-то выспрашивал, верно? Спроси у меня. Может быть, я смогу ответить, — ее голос напоминает кусочек льда в стакане виски.

— Я хочу узнать, какого черта вытворяет твой чокнутый братец.

Она качает головой и безмятежно улыбается, прикрыв глаза. Я думаю, что интересно бы узнать, какие таблетки она глотает.

— Он не чокнутый.

— Ну да, эту версию я уже слышал.

— На самом деле. Он абсолютно нормальный человек. Добрый и заботливый… Знаешь, он на два года старше меня. Когда умерли родители, именно он заботился обо мне. Устроился на работу, постоянно покупал мне подарки… Ему было тяжело, приходилось учиться и работать. Не подрабатывать, как остальные студенты, а трудиться всерьез. Продавцом, грузчиком в порту… всего не перечислишь. Он очень хотел, чтобы я стала знаменитой художницей…

— Ага, и подарил тебе фотографию той девочки в петле.

— Нет… Я обманула тебя тогда. Никакой фотографии не было. Вернее, была но я сделала ее сама…

Она замолкает, совсем по-детски прикрыв рот ладонью, будто сказала лишнее.

Ну что ж, это действительно лишнее. Я бы предпочел остаться в неведении насчет фотографии. К чему мне дополнительные вопросы? К чему мне еще одно доказательство того, что я имею дело с ненормальной?

— А какой он устроил мне праздник, когда я продала первую свою картину… — она мечтательно закрывает глаза. — Он купил мне роскошное платье и повел в шикарный французский ресторан… Сейчас я уже не помню названия. Но там было потрясающе… Знаешь, ни один мужчина не сделал для меня столько, сколько Такэо.

— Эй! Он убийца. Самый настоящий…

— Он мой брат, — перебивает она. — Брат… И он никого не убивал.

— А то, что он вытворяет со своими клиентами? Им нужна психологическая помощь, а не советы психа.

— Они все равно рано или поздно покончили бы с собой.

— Вовсе нет. И ты сама прекрасно это знаешь. Почти всем им можно было бы помочь. Но даже если не брать их, остается еще Тецуо и его жена. Они не были похожи на самоубийц. Они хотели заработать денег и уехать в Америку. А твой братец их убил. Хотя они ему ничем не мешали… Зачем он это сделал? Что, тоже часть какого-то замечательного плана?

— Тецуо — это кто? Что-то знакомое… — она хмурит брови.

— Ты разве не знаешь Тецуо? Этот тот парень, за убийство которого разыскивают меня. Хотя, как я думаю, должны разыскивать твоего братца.

Она все хмурится. Кусает губу, щурится, постукивает себя задумчиво по кончику носа. Короче, делает вид, что пытается вспомнить что-то очень важное.

Дешевка, думаю я. Для нее все это не больше чем занимательная игра, в которую играет ее братик.

Тут ее лицо светлеет:

— Ну, конечно! Вспомнила…

Да неужели?

— Он как-то заходил к нам пару раз. Мне он сразу не понравился… Мерзкий тип. К тому же, наркоман. Это я приказала Такэо убить их. Он меня во всем слушается. Пошел и убил. Так что здесь нет его вины. Это моя идея…

Ну да, маленькое семейное дело. Кто-то открывает табачные лавки, кто-то убивает людей. Дело вкуса, безусловно.

Но если быть совсем честным — я растерян. Еще один неожиданный поворот. Если, конечно, она не лжет, чтобы выгородить братца. Хотя зачем ей это нужно, я ведь не судья… Мне можно спокойно говорить правду. Скорее всего, мое пребывание в этом доме и на этом свете вообще очень долго не продлится. Во всяком случае, Такэо ведет себя со мной так, словно в этом уверен. То есть слишком дружелюбно и слишком откровенно.

Теперь выходит, что не он один решает, кого отправлять к праотцам.

Мда… два психа — это круто. Тут шансы выжить практически сводятся к нулю.

— Ты серьезно? — спрашиваю я, чтобы хоть что-то спросить.

— Конечно, — кивает она. — Разве Такэо не говорил тебе? Впрочем, на него это похоже… Он всегда защищал меня. Даже когда мы были совсем маленькими, стоило мне напроказничать, он брал вину на себя. И всегда его наказывали…

— Как трогательно, — бормочу я.

Какие трогательные родственные чувства у двух убийц…

— А твои шуточки с якобы случайно перепутанными адресами? К чему был этот дурацкий спектакль с предложениями поймать маньяка и прочим? Тоже твоя идея?

— Разве тебе не было весело? — спрашивает она, подняв бровь.

Честно говоря, я не могу понять, издевается она или говорит серьезно. Понятно, что у всех разное чувство юмора. Но это, кажется, перебор. Даже для чокнутой художницы, сестры чокнутого психолога.

— Мне не было весело, — говорю я. — Не поверишь, я даже сейчас не вижу ничего смешного в этом. Зачем ты играла со мной в жертву маньяка?

— Не знаю… Мне казалось это неплохой шуткой, — она смущенно опускает глаза. — Жалко, что я дала тебе всего четыре адреса. Ты так быстро все понял… Но больше я не смогла придумать.

— То есть все это из-за желания посмеяться?

— Я думала, ты поймешь и тебе тоже будет весело. И потом, Такэо меня попросил немного поиграть с тобой, прежде чем сам с тобой встретится. У него так много дел… Иногда приходится ему помогать. Но это ведь правильно, да? Родные люди должны помогать друг другу, верно?

Я молчу. То, с чем я столкнулся в этом доме, лежит вне пределов моего понимания. А я-то думал, что уж чего-чего, а психов я повидал…

— Не держи на Такэо зла, — мягко говорит Муцуми. — Он очень хороший.

— Твой хороший братишка стал причиной смерти не одного десятка людей. Про них наверняка кто-то тоже говорил, что они хорошие…

— Хватит! Ты ничего не понимаешь.

— Ага. Может быть, я ничего не понимаю в ваших сумасшедших планах. Но знаю одно — при первой возможности я засажу Такэо за решетку. Даже если самому придется сесть в соседнюю камеру.

— Ну, это будет не так-то просто, — она выпячивает нижнюю губу. — Пока что для полицейских убийца — ты.

— Плевать.

Это я храбрюсь. На самом деле мне вовсе не хочется угодить лет на тридцать в тюрьму. В тот момент, когда мне наденут наручники, можно будет смело сказать, что моя жизнь закончилась. Не то чтобы я ею уж очень дорожу. Но провести остаток дней в камере и там подохнуть — не самый лучший вариант. Очень даже дерьмовый вариант, если уж говорить прямо.

Стоят ли все эти Номер Восемь, Номер Десять и Номер Восемьдесят Четыре того, чтобы я вторую половину жизни проторчал в тюрьме? В конце концов, мы даже не знакомы толком… В конце концов, не я тащил их в группы психологической поддержки Судзуки Такэо. В конце концов, в том, что у них вообще возникли мысли о самоубийстве, виноват не я.

Не я, не я, не я…

Меня могут убить, меня могут сдать полиции, если я хоть раз сделаю что-нибудь неправильное. Например, выведу из себя Муцуми своими дурацкими детскими угрозами. Я это прекрасно понимаю, и отчаянно боюсь. Я не готов принести себя в жертву. Но отморозок, сидящий внутри, дергает меня за язык, и я послушно говорю:

— Да мне плевать!

Вот она — свобода выбора. Вот она — альтернатива.

— Посмотрим, — пожимает плечами Муцуми, отчего ее родинка на шее делает резкий скачок. — Только ты учти, если мы поймем, что ты представляешь угрозу нашему делу, придется тебя убить. Вынужденная мера.

Она произносит это, как школьница — старательно вызубренный урок.

— Да что же это за дело? Вы все с загадочным видом болтаете о каком-то деле и никто не может толком ничего объяснить. Что, борьба за свободу всех психов мира?

— Революция сознания, — коротко отвечает Муцуми.

— Какая еще революция?

Но она ничего не отвечает. Просто смотрит на меня с минуту, а потом встает и выходит из комнаты. Когда я вижу ее затылок, воздушные завитки волос на тонкой белоснежной шее, во мне просыпается чудовищное желание схватить эту шею руками и сжимать, пока не хрустнут позвонки.

Похоже, им и из меня удастся сделать чокнутого.

Революция сознания! Подумать только…