Bang-bang

Глава 4

— Что теперь скажешь? — спрашивает Юрико, сидя на моем кухонном столе и болтая ногами. — По-прежнему считаешь, что эти звонки никак не связаны с резким желанием наложить на себя руки?

— Ничего я не считаю.

После неудавшегося собрания мы отправились ко мне. Всю дорогу в метро Юрико вела себя так, будто узнала, как можно остановить расширение Вселенной всего за пару минут. Вертелась, пихала меня локтем в бок, что-то шептала, но из-за шума я не мог разобрать, что именно… И не успели мы подняться из метро, она начала нести чушь насчет загадочного телефонного номера.

— Да ты что? — она пихает меня в бедро пяткой. — За две недели два человека отправились на тот свет, предварительно позвонив по одному и тому же номеру. Типа совпадение, да?

— Откуда ты знаешь, что психолог звонил?

— Тупой. Мне было ясно, что он позвонит туда, еще когда мы сидели и пили с ним чай.

Я подношу ко рту полупустую бутылку Suntory^*. Нельзя определить, пессимист человек или оптимист по тому, как он судит о наполненности стакана. Наполовину пустой стакан или наполовину полный — зависит не от твоего взгляда на жизнь. Это всего лишь тенденция. Если в стакан что-то наливают — он будет наполовину полным. Если из него пьют — полупустым. Все просто.

^* Японское виски.

— Смешай мне тоже что-нибудь, — говорит Юрико.

— Что?

— «Маргариту».

К коктейлям приучил ее я. Может быть, когда-нибудь понесу за это ответственность.

— Если только «фроузен». Шейкера у меня нет.

— Ну, давай «фроузен»…

Она достает уже седьмую сигарету из пачки. Рак легких ее не волнует. Она права. Мы мертвы уже давно. Небытие позади, небытие впереди. Стоит ли относиться всерьез к случайно свалившемуся на тебя мигу бытия?

Я высыпаю в миксер лед, наливаю текилу, куантро, выжимаю лимон и давлю на кнопку. Миксер рычит, перемалывая кубики льда.

Эта неделя выдалась удачной. Я заработал кучу денег, днем изображая покемона при входе в игрушечный магазин на Гинзе, а вечерами разгружая ящики со спиртным в соседнем с ним ресторане. Текила и ликер как раз оттуда. Просторная куртка и мешковатые штаны — то, что нужно, если не гнушаешься взять кое-какие продукты взаймы у людей, которым жратва достается легче, чем тебе. То, что я беру это в долг, знаю только я. Вряд ли они пошли бы мне навстречу, попроси я у них в открытую пару бутылок.

У одного русского я научился выкладывать рюкзак изнутри фольгой, чтобы спокойно выносить кое-какие мелочи из магазинов, оборудованных электромагнитной системой предотвращения краж. Некоторые обманывают детекторы, бросая что-нибудь небольшое и ценное в металлическую банку с краской, которую берут тут же в магазине. Но рюкзак с фольгой гораздо вместительнее и не надо платить за ненужную краску.

Если установлены радиочастотные системы, фокус с фольгой не пройдет. Здесь расчет на слабую помехоустойчивость таких систем. Часто такие ворота в торговых центрах ставят друг напротив друга, при этом сбои в работе обеспечены. Тут все зависит от везения и актерского таланта. Если сможешь сделать вид, что сигнал тревоги тебя не касается никак, есть шанс, что охранник махнет рукой. Кроме того, и радиочастотные, и электромагнитные ворота имеют «мертвые зоны». Остается только вычислить их.

В крупных универмагах неплохо срабатывает старый трюк с чеком. Нужно просто найти оброненный кем-нибудь чек. Затем зайти в магазин, где он был выдан, и найти вещь, указанную в чеке. Походить с ней немного, чтобы охрана перестала на тебя глазеть, а потом вернуть «покупку» и получить за нее деньги. Номер проходит, только в больших магазинах. Номер проходит, только если цена в чеке не слишком большая. Номер проходит, только если ты ведешь себя правильно на кассе. Шансы примерно пятьдесят на пятьдесят.

Кто-то скажет, что это обычное воровство. Я называю это борьбой за выживание. Это — моя теперешняя жизнь.

Подумать только, а ведь еще год назад я был удачливым страховым агентом…

Миксер, купленный на распродаже, замолкает. В наступившей тишине слышно наше дыхание. Я выливаю льдистую зеленовато-желтую кашицу из украденных напитков в стакан, украденный в кафе. Не вынимая сигареты изо рта, Юрико отпивает из него. Как у нее это получается, я не знаю.

— Тебе не кажется, что надо бы позвонить по тому номеру? — спрашивает она.

Я снимаю грязный стакан с миксера и ставлю его в раковину. Там уже целая гора тарелок.

— Давай позвоним?

Я думаю, что надо будет в следующий раз позаимствовать в магазине средство для мытья посуды. Тратить на это живые деньги — безумное расточительство. Пока же просто пускаю воду и смотрю, как тугая мутная струя борется с засохшим на тарелке майонезом.

— Эй! Я с тобой разговариваю. Давай позвоним. Вдруг там какой-нибудь псих, который доводит людей до самоубийства? Давай выясним…

— Зачем? — Мне и правда непонятно, зачем куда-то звонить. Не думаю, что это как-то поможет Акихико. — Допустим, правда — они позвонили по этому номеру и после разговора покончили с собой… Ты что, тоже хочешь наложить на себя руки? Предположим, что все это действительно так… Звонок — петля. Звонок — вскрытые вены… Тебе это надо?

Она тушит сигарету в пепельнице из консервной банки и тут же достает следующую. Я делаю большой глоток из бутылки. Потом заглядываю в раковину, чтобы понаблюдать за борьбой холодной воды с засохшим майонезом. Последний отчаянно сопротивляется… Настоящий самурайский майонез.

— Не знаю, — говорит Юрико. — В самоубийстве я не вижу смысла… Как и в том, чтобы его не совершать. Если кто-то поможет мне найти смысл либо в том, либо в другом, я смогу сделать выбор. А пока мне все равно…

— Тогда зачем звонить? Если тебе все равно…

— Интересно ведь.

— Мне — нет.

Мы молчим. Дышать на кухне уже невозможно. Я открываю окно, и сизые клубы дыма, лениво переваливаясь через подоконник, выползают из кухни на улицу. Только сейчас я замечаю, как тихо стало по вечерам. Никакого «бумс-бумса». Оказывается, я неплохо умею убеждать людей.

— Ты мог бы просто помочь мне, — говорит Юрико у меня за спиной.

Я отвечаю:

— Кеплер каждое свое вычисление проверял ровно семьдесят раз, чтобы избежать случайной ошибки. А ты из двух случаев выводы делаешь. Ну, псих и псих. Подумаешь, эка невидаль… В этом городе каждый второй должен в психушке лечиться.

— Кто такой Кеплер?

— Немецкий ученый. Занимался математикой, астрономией, оптикой, физикой. Телескоп он придумал. И еще додумался до того, что на приливы и отливы влияет Луна.

— А-а-а… Значит, не хочешь звонить?

— Нет, не хочу. И тебе не советую.

— Ага, — говорит она, и я понимаю, что все мои советы могу засунуть себе в задницу.

Мне становится тревожно. Но как помешать ей сделать то, что она задумала, я не знаю. Единственный выход — быть рядом с ней все время. Вместе позвонить по этому номеру и послушать, что там скажут. И потом вместе наглотаться таблеток или еще что-нибудь в этом духе. Да. Отличный план…

— Послушай, — я подхожу вплотную к ней. — Очень тебя прошу, не делай этого…

— Значит, ты все-таки веришь, что звонки как-то связаны с…

— Нет, не верю. Но проверять ничего не хочу. И не хочу, чтобы ты этим занималась. Еще не хватало тебя из петли вынимать. Понимаю, звучит по-идиотски, но я боюсь тебя потерять. Кроме тебя, у меня никого не осталось… Если ты… Если с тобой что-нибудь случится, я окажусь по уши в дерьме…

— А сейчас ты не в дерьме? — тактично спрашивает она.

— То дерьмо будет куда дерьмовее, чем это, понимаешь?

— Ну и? Теперь я должна заботиться о тебе до конца своих дней? Вытирать тебе сопли только потому, что твоя женушка, как ее там, расхреначилась в лепешку?

Пощечина получается неожиданно сильной. Голова Юрико, мотнувшись, ударяется о висящий на стене шкафчик, внутри которого что-то падает. Что-то украденное или купленное на заработанные сомнительным способом деньги…

Несколько секунд мы удивленно смотрим друг на друга. Никто не ожидал такого поворота событий. Юрико приходит в себя быстрее:

— Долбаный псих!

Я молчу.

— Урод тупой!

Я молчу.

Она швыряет стакан с остатками «маргариты» на пол, отпихивает меня ладонями и спрыгивает с разделочного столика. По подбородку стекает струйка крови из разбитой нижней губы, а на лбу, ближе к правому виску, вспухает шишка. Все это — моя работа.

Входная дверь захлопывается с такой силой, что в настенном шкафчике снова падает что-то украденное. Может быть, коробка печенья, может быть, пластиковая бутылочка с соусом, может быть, упаковка пищевой пленки… Я стою посреди кухни и разглядываю осколки стакана и растекшуюся по линолеуму зеленовато-желтую лужицу «маргариты». Битое стекло и льдистая кашица весело поблескивают в свете флуоресцентной лампы. Им-то все по хрену…

Я наступаю босой ногой на бритвенно-острые осколки, которые с тихим хрустом ломаются и впиваются в кожу. Это — агрессия, направленная на самого себя. Я хочу почувствовать физическую боль, наказать себя за то, что, возможно, две минуты назад подписал смертный приговор Юрико. Я хочу наказать себя за то, что отпустил тогда беременную жену к ее родителям, даже не потрудившись проверить машину. За то, что не оказался под тем грузовиком вместо нее. За то, что продолжаю цепляться за жизнь, хотя мне не для чего жить. За то, что в глубине души я до сих пор верю в идиотское правило — не делай ничего плохого и будешь счастлив.

Я топчу осколки, словно хочу превратить их голой пяткой в стеклянную пыль. Я топчу свой страх за Юрико, свой стыд перед ней, свою злость на нее. Я топчу весь этот чертов год, наполненный пьянством, мелким воровством, унизительной работой, одиночеством, тупой болью в сердце, ненавистью и завистью к тем, кто еще не получил свое… Год, под завязку наполненный отборным дерьмом.

К тому моменту, когда я выдыхаюсь, на полу месиво из крошечных осколков стекла, растаявшего льда, коктейля и крови. Ступни жжет.

Я беру бутылку виски и ковыляю в комнату, оставляя за собой две кровавые дорожки.

Если кто-то подумал, что после этого припадка мне стало легче — он не угадал. Пусть попробует еще раз…

Три дня я валяюсь на кровати, безрезультатно пытаюсь дозвониться до Юрико, пью виски с аспирином, читаю книги и отстраненно наблюдаю за тем, как гниют мои ноги. Попытки вытащить осколки стекла, сидя в некоем подобии позы лотоса, не спасают — их слишком много, и они сидят слишком глубоко. Маленькие злобные зубастые невидимки. Я обрабатываю ноги дезинфицирующими средствами, кое-как накладываю повязки, но несмотря на все усилия, куда бы я ни хромал, за мной повсюду остаются красные отпечатки. На утро третьего дня к крови примешивается гной. Чтобы не расстраиваться, я стараюсь поменьше вставать с кровати.

И все равно, на третью ночь я не могу заснуть. Кажется, что мои ступни глодает целый выводок хищных зверьков. Не помогают ни виски, ни болеутоляющие «колеса». Я лежу в темноте и смотрю туда, где днем находится потолок.

Я думаю о том, что могу запросто подохнуть в своей вонючей квартирке от заражения крови. И о том, что найдут меня только тогда, когда запах гниющего тела начнет доставать соседей. Вздувшегося, позеленевшего меня отвезут в морг, установят личность и свяжутся с моим братом. Тот подтвердит, что лежащая на металлическом столе полуразложившаяся масса является его братом, Ито Котаро, и отправится домой, ожидать наследства, делить которое уже ни с кем не придется. Может, пропустит вечером на радостях стаканчик виски. А Юрико тем временем влипнет в историю, и не будет никого, кто смог бы ей помочь.

Отличный план на ближайшую неделю. Просто отличный…

Не знаю, что меня больше расстраивает — возможность собственной смерти или возможность смерти Юрико. Мне бы очень хотелось сказать, что беспокоюсь я только за нее. Но когда лежишь один в темной квартире со ступнями, походящими на несвежий фарш, и чувствуешь, как поднимается температура, можешь позволить себе такую роскошь, как честность с самим собой. И после недолгих размышлений я прихожу к выводу, что умирать вот так не хочу. Да, Юрико… Да, конечно, Юрико… Но все же больше огорчает перспектива собственной смерти. Остальное потом…

Боль и страх хорошо прочищают мозги. И на какое-то время я становлюсь нормальным человеком. Нормальным, трясущимся за собственную шкуру сукиным сыном.

Медсестра отдирает присохшие бинты, а я лишь хрюкаю под суровым взглядом молодого врача.

— Вы что, на битых бутылках танцевали? — спрашивает он, ковыряясь пинцетом в сочащихся гноем нарывах.

Я смотрю на белые кафельные стены процедурного кабинета, на тележку с угрожающего вида приспособлениями, предназначенными, как принято думать, для облегчения страданий больного, на ноги медсестры, обутые в белые мягкие туфли без каблуков, на ее халат, испачканный моей кровью и гноем. Я смотрю на все это, пытаясь фокусировать взгляд на деталях. Но с каждым прикосновением пинцета к моим вздувшимся ступням делать это все сложнее. Я заставляю себя думать о чем-нибудь отвлеченном.

Бетховен всегда варил кофе из шестидесяти четырех зерен. Практически все вороны умеют считать до пяти. Гепард — единственная кошка, которая не может прятать когти. Из-за особенностей строения глаз, воробьи видят мир в розовом свете.

— Почему сразу не обратились к врачу? — спрашивает он, поливая мои ноги горящим напалмом.

Розовое масло состоит из 275 ароматических соединений. Средняя женщина за свою жизнь использует около двух с половиной килограммов губной помады. Таракан без головы живет шесть часов. Сердце жирафа весит одиннадцать килограммов.

Я хриплю, шиплю, отдуваюсь, комкаю простыню, но не произношу ни слова. Потому что знаю — первое же слово превратится в крик. А врач невозмутимо продолжает сдирать с моих ног кожу…

Спустя три часа я подписываю какие-то бумаги, получаю от врача баночку с мазью цвета болотной тины и совет быть впредь поосторожнее со стеклом. Дельное замечание.

Мне предлагают взять напрокат инвалидную коляску или хотя бы костыли, но я отказываюсь. Просто нечем за это заплатить.

Понимание того, что теперь моя жизнь вне опасности, придает достаточно сил, чтобы доковылять до метро.

Дома я наконец делаю то, что хотел сделать весь день, — теряю сознание.

Четыре дня я не могу дозвониться до Юрико. Все, что мне удается, — поговорить в ее отцом, который сообщает, что девушка не появляется дома уже неделю. Судя по голосу, он не очень-то переживает. Он говорит, что иногда она исчезает и на месяц. Так что причин для волнений нет.

— Придет, куда она денется? — астматически дышит он в трубку. — Деньги закончатся, и придет. Она всегда так делает. Передать, что вы ей звонили?

— Да, пожалуйста, — вежливо отвечаю я.

Может быть, он и прав. Может быть, она действительно захотела немного развлечься на папины денежки. Может быть, ее привлекла жизнь огяру^*. Может быть, она нашла парня и теперь живет у него… Если задаться целью, таких «может быть» можно придумать не один десяток.

^* Когяру (kogyaru — от kogirl) — «тусовщицы». Девушки-старшеклассницы, проводящие все свое свободное время, тусуясь с друзьями в модных и дорогих кварталах больших городов — прежде всего в токийском квартале Сибуя. Огяру (ogyaru — от ogirl) — наиболее радикальная разновидность когяру. Бродяги, месяцами не бывающие дома и живущие на тусовочных квартирах или просто на улице.

Но есть и другие «может быть». Например: может быть, Юрико уже сидит в горячей в ванне, и вода медленно окрашивается в красный цвет от крови, вытекающей из разрезанных вен. Может быть, Юрико бродит по городу, выбирая здание повыше, чтобы использовать его крышу как трамплин. Может быть, заходит в аптеку, чтобы купить несколько упаковок мепробамата или фенобарбитала… Ну, и все такое.

Какое-то время я колеблюсь. Брожу между этими «может быть» с завязанными глазами в надежде нащупать правильный ответ. Но все бесполезно. Интуиция хорошо работает только тогда, когда ты располагаешь достаточной информацией. А так от нее нет никого проку.

Потеряв еще два дня, в течение которых я смазываю подошвы наг мазью, глотаю антибиотики, доедаю последнюю банку украденных неделю назад консервов и через каждые два часа набираю номер Юрико, я, наконец, принимаю решение.

Я звоню в полицию. Девушка на том конце провода говорит, чтобы я не волновался, все будет в порядке. Она говорит, что причин для беспокойства нет, прошло не так много времени; что это не маленький ребенок, следовательно, вполне может не приходить вечером домой; что принять официальное заявление может только от родственников. Она говорит много всякой чуши. Суть сводится к одному — никто не собирается ни черта делать. По крайней мере до тех пор, пока через месяц не придет отец Юрико и не подпишет кучу бумажек. На всякий случай она делает вид, что записывает приметы Юрико, а потом отключается.

Ну да. Стоило два дня ломать голову, чтобы услышать такой ответ.

Потом я начинаю обзванивать всех знакомых по группе. Тех психов, которые раз в неделю делали сочувствующие лица, когда я рассказывал им о своих проблемах. С большой натяжкой можно предположить, что кому-нибудь из них Юрико сообщила, где ее можно найти. Остаток дня я трачу на болтовню с психами. Всех волнует только одно — как бы найти хорошего психолога взамен выбывшего из игры. Они озабочены только тем, как бы снова оказаться в команде таких же психов. Привычка делиться всяким дерьмом, забившим под завязку голову, заставляет их обзванивать одну клинику за другой, один психологический центр за другим, просматривать десятки рекламных газет и сотни тематических сайтов, чтобы как можно быстрее получить новую дозу наркотика под названием «чужое внимание». Самая настоящая зависимость, которую тоже нужно лечить. А для этого необходима групповая терапия, где все будут внимательно слушать о твоей зависимости от желания, чтобы тебя внимательно слушали. Замкнутый круг.

Последний звонок я делаю в десять вечера и окончательно убеждаюсь, что чудес на свете не бывает.

Никто ничего не знает о Юрико. Никто вообще ни хрена не знает, кроме того, что найти хорошего психолога — целая проблема. О, был бы у меня номер, по которому звонил Акихико, я смог бы вам здорово помочь в ваших поисках, ребята.

День заканчивается, а я по-прежнему не имею понятия, где Юрико. Если бы у меня хватило тогда ума записать номер телефона! Теперь я позвонил бы по нему, не сомневаясь ни секунды. Но я был слишком туп, чтобы поверить в такую ерунду, как доведение до самоубийства по телефону. Я и сейчас-то по-настоящему в это не верю. Просто нужна ведь какая-то гипотеза… Иначе как решишь, в каком направлении искать.

Намазывая подошвы ног мерзко пахнущей мазью, которая, по уверениям врача, обладает фантастической способностью почти мгновенно заживлять резаные, колотые и рваные раны, нанесенные осколками разбитого стакана, я заставляю себя забыть о сомнениях. Пытаюсь убедить себя, что убить по телефону можно так же легко, как и при личной встрече. Ну, или почти также…

Ступни покрываются толстым слоем жирной мази, а у меня остается все меньше доводов против теории Юрико. Любое поползновение здравого смысла привести контраргумент я встречаю в штыки. Мне ни к чему здравый смысл. Мне ни к чему логика и критический взгляд на вещи. Мне ни к чему реализм.

К тому моменту, когда ноги перебинтованы, я уже верю в теорию Юрико. Я грызу на кухне найденные галеты, которые стащил из магазина месяца три назад и забыл про них. Я запиваю галеты водой из-под крана и собираю воедино все, что знаю относительно смерти Акихико и психолога. Собирать приходится недолго.

Оба позвонили по одному и тому же номеру, а потом покончили с собой. Во всяком случае, Акихико проделал именно этот трюк. Юрико считает, что психолог тоже звонил. Да, конечно. Именно так все было, и мне плевать, если кто-то думает иначе. Номер принадлежал свихнувшейся художнице, которая каким-то образом заполучала свежих покойников в качестве натурщиков. Самого номера у меня нет, имени художницы я не знаю, где искать Юрико — не представляю. Вот, собственно, и все…

Я смахиваю со стола абразивно твердые крошки.

Мне нужно найти ту художницу. Если, конечно, она еще жива. Если она еще не в психушке. Она должна иметь какое-то отношение к этому делу. С нее-то я и начну операцию «Поиск и спасение».