Барышня ищет работу

Annotation

Меня сократили, и я ищу работу. И даже в новом мире меня преследует та же самая беда! Но если дома мне вообще ничего не предлагали, то здесь предложения сыплются на меня, как из рога изобилия. Или из ящика Пандоры? Потому что это местами весьма странные и неприемлемые для меня предложения! Но за семь дней я должна решить, что делать, иначе по закону меня ждёт весьма незавидная участь.

#наш любимый магический мир

#двадцатый век начинается

#попаданка умеет всё

#настоящая любовь победит

Барышня ищет работу

Часть первая

1. Не упустите возможность

2. В переулке

3. Я попала в больницу

4. И где же я нахожусь?

5. Все удивительнее и удивительнее

6. Ни розетки, ни лампы, ни компьютера

7. Какой-какой это год?

8. Я читаю газеты

9. Я беседую с полицией

10. Товарки по несчастью

11. Детали здешнего бытия

12. Я знакомлюсь с здешним начальством

13. Новое знакомство

14. Отчего же я не маг

15. Странности с крестиком

16. Целое состояние

17. Я придумала бизнес

18. Угрозы

19. Удивительное предположение

20. Нет никаких некромантов

21. Матрена Савельевна прячет глаза

22. Еще одно предложение

23. В новую жизнь

Часть вторая

1. Как из фильма

2. Договор

3. Кто в теремочке живет

4. По модным лавкам

5. Сосед

6. На глазах у всех

7. Будни

8. В театре

Без названия

9. Как трудно бывает поговорить

Без названия

10. Золотая дама

11. Кто таков «М»

12. Собираемся на бал

13. Магия танца

14. Уговорились о встрече

15. Другая дверь

16. Мои магические странности

17. Покажется странным даже мне

18. Пожар в губернском городе

19. За успех предприятия

20. Что вам надо?

21. Прорыв

22. Серебристое пламя

23. Бабушка была права

24. Она очень хотела жить

25. Что делать дальше

26. Рождение мага-некроманта

27. Перспективы

28. Для чего он пришел

29. Оля как всегда

30. Предложение, от которого невозможно отказаться

31. Вперед, к новым вершинам

Часть третья

1. В Москву!

2. Профессор Пуговкин

3. Первый урок

4. Решиться и рассказать

5. На пороге великих перемен

6. Снова договор

7. Ожидание чуда

8. Мастерство не спрячешь

9. Сила, могучая и неодолимая

10. Великая гармония

11. Привлекательная девица на выданье

12. Я весьма желаю учиться

13. Начинаем от печки

14. Новые умения

15. Марьяна

16. Новые знакомства продолжаются

17. Как поставить защиту

18. Сколько силы в растерянной девице

19. Компания за чаем

20. Полевая практика

21. Особенности магического образования

22. Вчетвером на шатуна

23. Марьяна солирует

24. В гости

25. Мы идем на собрание

26. Преступление и наказание

27. Авенир

28. Снова неожиданное предложение

29. Новые горизонты

30. Мир сам по себе не подарок

31. Привет от бабушки

32. О соре из избы и темных тварях

33. Розыски мальчика

34. Что случилось во филгеле

35. Еще один учебный предмет

36. Приятельницы

37. Я сдаю сессию

38. Еще один вид практики

39. Меня желают видеть невесткой

40. Пристроили Юру

41. Не прощаемся

Барышня ищет работу

Часть первая

Ольга в новом мире

Часть первая. Ольга в новом мире

1. Не упустите возможность

1. Не упустите возможность

— Всего хорошего, Ольга Дмитриевна, мы вам перезвоним.

Кадровичка дежурно улыбнулась мне, но в глазах её читалось — идите отсюда, да поскорее, и перезванивать вам мы не собираемся.

Да, я никогда не работала секретарём, но могу ведь научиться! Вообще у меня красный диплом, правда — педуниверситета, я учитель начальных классов. Но в тот момент, когда меня сократили, учебный год уже начался. И нигде не нужна пусть выпускница подходящего вуза, но ни дня из прошедших после выпуска трёх лет не работавшая по специальности. Потому что я хотела в магистратуру, а потом в аспирантуру, и работала лаборантом на родной кафедре. А параллельно пришлось брать репетиторство и выполнять работы для студентов за деньги, потому что… потому что, в общем. Магистратуру-то я окончила, и неплохо, но дальше вот не задалось. А потом и совсем не задалось, потому что кафедру реорганизовали, и должность мою сократили.

И теперь на дворе осень, похолодало — со вчера ветер со снегом, а я хожу по собеседованиям, и значит, должна выглядеть соответственно запросам. Условно приличный костюм, колготки, каблуки. Во всём этом холодно и неудобно, хочется надеть кроссовки да джинсы, но кроссовки старые и вот-вот развалятся, и джинсы тоже не первой молодости, все в заплатках изнутри и снаружи. Меня и в условно-приличном-то виде никуда не берут, а если я приду вот в этом всём, совсем разговаривать не станут. А деньги стремительно заканчиваются.

Вот и сегодня — нужен секретарь, все дела. Нет, я не работала с документами коммерческой фирмы, я работала только с документами кафедры, и знаете ли, справлялась! Потому что это и секретарь, и кадровик и учебный отдел в одном лице, а то и ещё кто-нибудь. И тут бы научилась. Ладно, сегодня ещё одна встреча, туда и пойду. Хотя вакансия меня совсем не радует, выбора-то нет.

Я никогда не мечтала работать сотрудницей колл-центра и отвечать пользователям на какие-то их насущные вопросы, ну да кто мечтал-то, никто. И ладно бы ещё удалённо, из дома, но нет, в офисе. И добираться сюда утром та ещё радость, я пока вообще не поняла, во сколько мне из дому выходить, чтобы не опаздывать, потому что далеко и с пересадкой.

Но если я останусь совсем без дохода, тётя Галя не выгонит на улицу, конечно, но будет пилить день-деньской. Она и так пилит, что зарплата маленькая и ремонта не сделать, а как я сяду дома с чистой шеей — будет совсем грустно.

И что вы думаете? Пока я тащилась в этот офис, вакансию заняли! Ну, или посмотрели на мой вид и сказали, что заняли, не знаю. Ещё пять минут назад я отчаянно не хотела работать в этом офисном здании в новом микрорайоне на окраине, а сейчас чуть слёзы не брызнули.

Здешняя секретарь посмотрела на меня сочувственно.

— Вы так хотели у нас работать? А мне кажется, вам здесь вовсе не место, вам нужно кое-что совсем другое.

— Например? — не очень-то вежливо спросила я.

Так-то дама в годах, и ничего плохого мне не сделала.

— Вы, что ли, совсем без средств, что с вашими талантами соглашаетесь на такую работу? С вашим красным дипломом и прочим? Не может такого быть.

— Очень даже может, — буркнула я.

Я уже не верю ни в какие свои таланты.

— Ступайте тогда, и не пропустите возможность, — сказала она мне в спину.

Я буркнула через плечо «спасибо-до свидания» и пошла к лифту. Кнопка послушно загорелась, и лифт загудел. А потом я вдруг услышала… тишину. Необыкновенную тишину, какую не встретишь посреди города. Я даже не заметила, как подъехал лифт, так увлеклась.

Низкий гул не напоминал ничего. Странный какой-то. Я вошла в лифт, нажала кнопку первого этажа, он двинулся вниз… а потом раздался мощный толчок.

Землетрясение? Вот не было печали!

Землетрясения в наших краях нередки, мы привыкли. Но никогда меня не заставало в лифте! И толчок-то такой… страшненький. Ладно, пусть кончается скорее. Это как ночью — лежишь себе, диван под тобой по полу ездит, а ты зажмурился и ждёшь — когда же конец. Так и тут — я зажмурилась и ждала — когда же конец.

Конца всё не было, а лифт вдруг понёсся вниз с небывалой скоростью. Я ещё ощутила удар, но после уже не ощущала ничего.

2. В переулке

2. В переулке

— Смотри, Ухан, что у неё есть-то! Сума прямо как у чиновника какого, глянь!

— А что в суме? Деньги-то есть?

— Да вот не вижу, ни бумажных, ни монеток.

— Да быть такого не может, смотри лучше, поди, за подкладку спрятала!

— Точно говорю, нет тут такого. Есть кошель, но он пустой!

— Как она с пустым-то из дому ушла? Чем за извозчика собиралась платить? В таких ботах по мостовой не сильно-то походишь!

— Может, у неё свой экипаж? Или у родни.

— Кошель что, вот прямо совсем пустой?

— Да ей-богу. Только какие-то штуковины, вроде карт, но на карты не похожи.

— Какие ещё карты, совсем ты рехнулся, братец, что ли?

— Ну как вальты да шестёрки, только не они! Сам смотри!

— Мать честная, ни в жизни не видел такого. Ладно, разберёмся! А в карманах смотрел?

— Да будто бабы носят в карманах что путное, сам знаешь!

— А вдруг!

— А не вдруг! О, глянь, артефакт. Ей-богу, артефакт!

— И для чего он сдался, тот артефакт?

— А я будто знаю! Я не маг, и никто у меня магом-то и не был, вот и позабыли меня просветить на сей предмет.

— Сейчас по лбу как дам, сразу просветишься! Боты снимай, продадим, они почти новые и мало ношеные. Пальто снимай тоже. Перчатки не забудь. А шляпа её где? В тот раз за шляпу старый Михалыч неплохо дал, она оказалась какая-то жутко модная, из столиц привезённая.

— Нету шляпы.

— Да не бывает так, бабы по улице простоволосыми не ходят. Значит, платок должен быть.

— Есть, на шею привязан. Будто шёлковый, смотри, гладенький какой.

— Бери скорее, Михалычу снесём.

— А что сразу Михалычу-то, может я Соньке своей его б подарил на именины, у неё скоро! Так и так презент надо делать!

— Раскатал губу, Соньке. Может, тебе вообще всё отдать?

— Всё — нет, я ж с понятием. Но моя доля ж должна быть!

— Забыл — полтину брал третьего дня?

— Ну, брал. Но я ж и барышню эту заприметил, ты бы без меня мимо переулка-то прошёл, и ничего бы у нас сейчас не было!

— Поговори у меня, не было бы. Мал да зелен ещё мне рассказывать, что было, да чего не было, сказочник нашёлся! Кто тебя в люди привёл да заработок дал?

— Ну, ты, но я ж не просто так, а крёстного сын!

— И раз крёстного сын, так что же, теперь спускать тебе всё, несмышлёному?

— Да ну тебя, смотри, она шевелится, ей-богу, шевелится! В себя приходит! Сейчас глаза как откроет да как запомнит нас с тобой!

— Стонет, смотри, стонет!

— Ты бы так по голове получил, тоже бы только стонал!

— Пошли отсюда быстрее!

…Я открыла глаза, и поняла, что этот ужасный разговор мне ничуть не примерещился сквозь лютую головную боль и тошноту. Меня обшаривали гадкие чужие руки, с меня снимали ботинки, почти новые ботинки, и что там ещё у меня есть. Я собралась с духом и завизжала, что есть силы:

— Помогите! Помогите! Спасите!

Был шанс, что меня стукнут по голове ещё раз, но был — что испугаются и убегут.

— Где кричали, Митяй, слыхал ли? — послышалось откуда-то из темноты.

— Да вон вроде шевелится кто-то.

Тут же засвистели в свисток, да так громко, что у меня голова чуть не треснула. Грабители сразу дунули куда-то со всех ног, а я так и лежала на холодной земле — только без ботинок, без шапки, без пальто, без перчаток и без сумки.

А потом голова заболела так сильно, что я подумала — конец мне пришёл. И канула в темноту.

3. Я попала в больницу

3. Я попала в больницу

Душно, очень душно. Совершенно нечем дышать.

Я с трудом разлепляю глаза и пытаюсь сесть на постели, но слабость тут же валит меня обратно. Глаза не открываются.

Я вообще где? Я попала в больницу? Что со мной было-то?

Вспоминай, Оля, вспоминай. Надо будет дать знать тёте Гале, а то она с ума сойдёт… Так, а вещи-то мои где? Сумка ж была, в ней телефон, и кошелёк, и ключи от квартиры. Нет, телефон был в кармане пальто. А где пальто? Забрали в гардероб?

Так, я ходила на собеседования. В одном месте мне не были рады, в другом сказали, что я опоздала. А потом я вышла, и поехала в лифте вниз.

Что? Лифт? Землетрясение в лифте? Я была в лифте во время землетрясения и лифт упал? И я выжила? Мне невероятно повезло?

Сесть не выходит, значит, нужно попробовать что-нибудь попроще. Рука шевелится? Да, вполне. Пальцы шевелятся. Вторая рука — тоже. И ноги. Это значит — что? Переломов нет. Невероятно, но факт, лифт спускался с двенадцатого этажа.

Ладно, на бок получится повернуться? Получается. А на другой? Вроде бы тоже. Поднять голову? Это уже сложнее. А что у нас вообще на голове? Повязка? Хм. Я разбила голову? Неудивительно.

Второй раз глаза открылись проще. Темно, но где-то в стороне слабый свет. Древняя маломощная лампа накаливания, что ли? И с моей кровати совершенно не разглядеть.

Кровать, кстати, жёсткая, матрас тоненький. Нет, у меня и дома не очень, на ортопедический не заработала пока, но от здешнего уже заныла спина. Подушка с перьями, перья колются. Одеяло тоненькое, и простыня какая-то грубая. А что на мне надето?

Тьфу ты, рубаха какая-то длинная. Ладно, наверное, так положено, я с детства в больнице не была. Но неужели где-то у нас ещё осталось такое убожество?

— Неужто очнулась? — я и не заметила, как ко мне кто-то подошёл.

Дежурная сестра?

— Здравствуйте. Скажите, я где? В какой больнице? В больнице же, да?

— В ней, родимой. В Иннокентьевской, железнодорожной. До городской-то побоялись везти, думали — ты плоха совсем, девонька, а оказалось — ничего. Слава богу, крепкая, и Василию Васильичу спасибо, что тебя подлатал, но это ты потом сама ему скажешь, утром.

— А… который час? — я глянула на свою руку, но часов не было.

— У Николы полночь били не так давно.

Информативненько.

— А воды… можно мне воды?

Понятно, что все разговоры — утром, с врачом.

— Можно, можно. Принесу тотчас.

— А форточку открыть, хоть немного? Очень душно.

— Тоже за новомодные эти веяния, да? Проветривать и руки мыть каждый раз почём зря? — усмехнулась невидимая мне медсестра.

— Почему же… почем зря? Гигиена…

Кто-то ещё не проникся мытьём рук, да в больнице, да после всех пандемий? Ну-ну.

— Во, то-то и оно. Василию Васильичу завтра про гигиену эту вашу расскажешь, он страсть, как это дело любит, послушает тебя с большим, знаешь, удовольствием. Ладно, всё одно нет больше никого, приоткрою чутка. Только там ветер, на улице-то, открою — враз завоет.

— Да и пусть…

Добрая женщина принесла чашку, помогла мне приподняться и поддержала, пока я выпила всё, что там было. Я краем глаза даже что-то разглядела — серое вроде платье, почему-то в пол, и что-то вроде передника, на голове косынка белая, никакой маски, а сейчас же все медицинские работники ходят в масках? Или нет?

Правда, потом она помогла мне вернуться на подушку, отставила куда-то чашку и пошла открыть форточку, что-то бормоча себе под нос про сильно умных и каких-то там ещё. А мне почему-то стало спокойно — я в больнице, врач будет утром, посплю, станет легче, может, и домой отпустят, сейчас в больнице лишнего дня не держат.

В открытую форточку тут же ворвался порыв ветра, хлопнул ею, завыл где-то там, снаружи. Осень, просто осень. Ничего особенного.

Я завернулась в одеяло и под завывание ветра быстро уснула.

4. И где же я нахожусь?

4. И где же я нахожусь?

Следующее пробуждение случилось белым днём. Форточку закрыли, но за окном было очень светло — как бывает от только выпавшего снега. Уже снег, да?

Вообще снегом в октябре в наших краях никого не удивишь. Поэтому — у природы нет плохой погоды, да? Можно будет надеть зимние ботинки. В них хотя бы не скользко, а то гололёд же. Я открыла глаза, и…

Закрыла обратно. Вдохнула, выдохнула, открыла снова.

Это что за сельское заведение? Куда меня вчера угораздило попасть?

Стены бревенчатые, даже и не беленые. На окнах ни одной шторки, даже самой простой. Пол — дощатый. Три деревянных кровати, две пустые, постель застелена, на третьей я. И тумбочка в углу.

Ни одной розетки, ни одной. Стоп, и ни одной лампы тоже нет! Ни на потолке, ни на стенах! Потолок — тоже дощатый, как на даче. Это вообще что такое-то?

Постельное бельё вроде как стираное, но — серенькое, когда используют неделю, или даже больше, а потом стирают на получасовой программе, из экономии чего-то там. И не простирывают до конца. Или…

Мысль меня огорошила. Или стирают руками. Давно, в детстве, был период, когда старая машинка сломалась, а на новую не было денег. И мама с бабушкой замачивали бельё в ванне, шоркали руками и об стиральную доску, а полотенца с кухни потом кипятили на печке в большом баке. Потому что если не кипятить, то не всегда выходило нормально отстирать, руками-то. Позже, когда у мамы дела пошли в гору, и она смогла купить машинку, то сразу же заменила всё постельное бельё. И после машинки, конечно же, оно выглядело совсем по-другому.

И здесь бельё стирали как-то… как-то, в общем. Так же стирали и ту рубаху, что была на мне. Стоп, Оля, отставить панику, ты в этой рубахе уже спала сколько-то, и до сих пор жива. Успокойся. Сейчас ты встанешь, спросишь, где туалет, где врач, где твоя одежда, и попросишься домой. И всё будет хорошо.

Никаких тапочек у кровати не было — ну да, если это совсем какая-то бедная больница, то откуда бы. Как сказала ночью медсестра? Иннокентьевская, железнодорожная? Что-то крутилось в голове, но ускользало. Ладно, разберёмся. Если я ударилась головой при падении лифта, то немудрено, что не могу чего-то там вспомнить. У меня ж, наверное, сотрясение мозга, черепно-мозговая травма.

Я спустилась ногами на пол — холодный, между прочим! — и встала, опираясь на спинку кровати. Удалось. Держась сначала за кровать, а потом за стену я добрела до двери. Если буду так босиком ходить — непременно простыну и заболею.

Дверь открылась легко, я выглянула в коридор. Пусто. Ещё двери справа и слева от меня. А в стене напротив — окошки. И за теми окошками…

А за окошками я увидела какую-то деревню! Не поверите, деревню! С деревянными домами, и только в одном было два этажа, а в остальных — один. Заборы, дворы, дым из труб. Нормально так-то, но что я здесь делаю и как я здесь вообще оказалась, и как далеко я от дома и что делать?

Снаружи донёсся звук… его ни с чем не перепутать, звук паровоза. Слышала, доводилось. У нас не слишком далеко есть историческая железная дорога, в студенчестве мы там пешком ходили, а вообще это популярный экскурсионный маршрут. Вот там и доводилось видеть и слышать. А сейчас…

За домиками важно двигался паровоз. Видимо, там и есть та железная дорога, при которой больница, раз она железнодорожная. Паровоз тащил пять товарных вагонов соответствующего вида — я посчитала. И уехал, а стук колёс затих.

— Батюшки, очнулась! Не успела в себя прийти, а уже на ногах! Вам, барышня, кто подниматься разрешал?

Женщина лет тридцати, в длинном сером платье, белом переднике и белой же косынке, вышла из соседней двери и увидела меня. Всплеснула руками и унеслась по коридору с криком: «Василь Васильич! Барышня очнулась! Идите скорее!»

Коридор заворачивал направо, и оттуда появился, видимо, тот самый Василий Васильевич, здешний врач. Такой… как из кино. Или со старой фотографии.

Белый халат поверх серого костюма, видно снизу брюки и сверху, там, где пуговица расстёгнута, жилетку и ворот рубашки, и галстук. И круглые очки. И прическа какая-то такая… сейчас таких не носят, не подберу названия. Он осмотрел меня и вежливо сказал:

— Сударыня, извольте пройти в палату. Сейчас я возьму ваши бумаги, и мы побеседуем.

5. Все удивительнее и удивительнее

5. Всё удивительнее и удивительнее

Я вернулась в палату и села на кровать, стула не было. Врач пришёл сразу же за мной, и стул он принёс с собой. Черный, деревянный. Один он у них, что ли? В другой руке у врача были какие-то бумаги.

— Ложитесь, сударыня, ложитесь. Нечего босыми ногами на полу искать. Обуви у вас нет, вас доставили без неё, к сожалению.

Я посмотрела на него на всякий случай, но он только знай, кивал — ложитесь, мол, уже. Такой спокойный и уверенный, лет тридцати пяти, наверное. Я легла прямо поверх простыни и одеяла, расправила рубаху.

— Руки вдоль тела, ладони кверху, глаза закрыть.

Я повиновалась с некоторым страхом — что он делать-то будет? Никакого фонендоскопа при нём не было, и ничего другого, похожего, не было тоже.

Судя по легкому шороху, бумаги он куда-то положил, а потом я… не ощущала ничего. Нет, ощущала — лёгкое тепло, совсем чуть-чуть, будто лампой какой на меня светят. Любопытство заставило приоткрыть глаза — чуть-чуть — и тут же зажмуриться обратно, потому что там и вправду был очень яркий белый свет. И кажется, он перемещался по мне куда-то дальше, я снова приоткрыла глаза — и обомлела, потому что свет исходил не из лампы и не из прибора, а из руки этого самого Василия Васильевича. Из двух раскрытых ладоней, пальцы чуть присобраны, пошевеливаются.

И этими раскрытыми ладонями он вёл надо мной… надо всей мной, не касаясь, от шеи и до кончиков пяток, кажется, от меня не было видно, только ощущалось тепло, а у пяток — лёгкая щекотка, даже нога рефлекторно дёрнулась. Но… нет, он не коснулся меня при том даже кончиком пальца. Я растерянно смотрела то на его руки, то на лицо, то снова на руки, потому что… ну что за ерунда-то, что он вообще делает?

Врач завершил осмотр, или что там это было, стряхнул ладони над полом и поднялся со стула.

— Я сейчас вымою руки и вернусь, и мы продолжим.

Чего ещё продолжим? Я совершенно ничего не понимала. Экстрасенс какой-то хренов? Мы на кафедре, бывало, пока шла пара, смотрели телевизор с теми, кто свободен, и там по некоторым каналам показывали всякую ерунду про колдуний, современных ведьм и ещё что там бывает. Если честно, мне больше нравился другой канал, про расследование преступлений. Потому что там про жизнь, а это вот — про какую-то чушь несусветную.

Тем временем врач вернулся и сел на стул. Взял мою правую ладонь, прижал палец к запястью — ну хоть это понятно, пульс слушает. Много он так наслушает, интересно бы мне знать? Но смотрит внимательно своими тёмными глазами через круглые очки, и волосы у него тоже тёмные, и усы с бородкой.

— Итак, сударыня, вас привезли к нам вчера поздним вечером, у вас была разбита голова. Сказали — подобрали вас в Егорьевском переулке, вы лежали там без чувств, а перед тем вроде бы звали на помощь. Всё равно придут полицейские и будут расспрашивать вас, так что — соберитесь с силами и вспомните, что можете. Как вас зовут? Вы помните?

— Да, — кивнула я. — Ольга… Филиппова Ольга Дмитриевна.

— Отлично, — он взял с соседней кровати лист тонкой бумаги и начал писать на нём каким-то небольшим обгрызенным с одной стороны карандашом. — Ольга Дмитриевна, очень приятно. Я — доктор Зимин, Василий Васильевич, здешний целитель. Вы помните, как оказались в Егорьевском переулке?

— Нет, — растерянно сказала я. — Я даже не знаю, где это. Я была… совсем не там.

Я была на собеседовании на окраине Ново-Ленино, там отродясь не было никаких Егорьевских переулков.

— Возможно, на вас напали совсем не там, потому что на вас определённо напали. Когда вас нашли, то — без обуви, без пальто, без шляпы, и никакого ридикюля с вами тоже не было.

Это походило на правду — мне помнилось что-то подобное.

— Да, я припоминаю, что два человека разговаривали о вещах, видимо — о моих. Я думала, что это сон.

— К сожалению, нет. Где вы живёте? Кому дать знать о том, что вы у нас?

— Я живу в Юбилейном, — честно сказала я.

Но доктор Зимин нахмурился.

— Это где?

— Ну как, на левом берегу, от плотины прямо. До Мухиной, потом дальше. Любым транспортом.

— Боюсь, я вас не понимаю. Плотина? Да и остальные названия мне тоже ни о чём не говорят. Но я вижу, что вы правдивы, видимо, ваши слова — это последствия травмы головы. С кем вы живёте? С родителями? С мужем?

— Нет, я не замужем. Я живу с тётей, маминой сестрой. Мама… уехала. В другую страну. А отца своего я никогда не знала, только бабушку, его мать.

И ношу на шее её крестик, она мне его надела давным-давно, и велела не снимать никогда, даже если купаться. Сказала, что шнурок заговорённый, никогда не порвётся и не натрёт кожу, что бы ни случилось. Я и ношу. И сейчас он со мной — я проверила.

— Ваша одежда в сундуке под кроватью, — сказал врач. — Но я не могу отпустить вас, даже когда вы уже будете в силах, если вы не знаете, куда вам идти.

— Скажите, а… землетрясение вчера было? — спросила я, чтобы, ну, хоть что-то спросить.

Потому что всё звучало как-то очень нехорошо.

— Было, — тут же ответил он. — И довольно чувствительное, давно таких не случалось, года три, что ли.

Три — много, позапрошлой зимой у нас чуть ли не каждый месяц трясло. Но хоть вчерашнее мне не привиделось!

— Значит, я помню правильно, — вздохнула я.

— После травмы головы случается, что пациенты не помнят какой-то части прошлой жизни, даже если в остальном они здоровы, — врач смотрел сочувственно.

6. Ни розетки, ни лампы, ни компьютера

6. Ни розетки, ни лампы, ни компьютера

Как это я не помню? Всё я помню!

— Как зовут вашу тётю?

— Филиппова Галина Дмитриевна, — сказала я.

— Она домовладелица?

— Да, мы владеем нашим жильём напополам.

Когда мама уезжала, она уговорила меня обменять долю в нашей с ней квартире на долю в квартире тёти Гали. Я поспорила немного — да и перестала, с мамой спорить — дело гиблое. Другое дело, что у нас с ней квартира была — трёшка в новостройке, светлая и просторная, а квартира её родителей, принадлежавшая им с тётей Галей — это двушка-хрущёвка в Юбилейном. И ездить на работу мне тоже было ой как неудобно. Но можно сказать, что меня поставили перед фактом. И добавили ещё — что ты, мол, счастья не хочешь родной матери, которая тебя вырастила и выучила? Не нравится — зарабатывай на свою квартиру и живи, как хочешь, а я тебя не на улице оставляю.

— Хорошо, придёт следователь — и поищем вашу тётушку по реестру домовладельцев. Не потеряетесь, не переживайте. Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Ваша тётушка — вдова?

— Нет, она никогда не была замужем.

Отношения какие-то были, но давно, я уже особо и не помню. Ловила обрывки разговоров, что тётя Галя собиралась за кого-то замуж, но бабушка, их с мамой мать, не разрешила, чем-то ей жених тёти Гали не понравился. И не сложилось, но потом тётя Галя просто родила дочку. Таня сейчас в Москве.

Да что я о глупостях-то каких-то? Мне нужно понять, как найти тётю Галю!

— Скажите, а телефон вы не дадите? Я бы ей позвонила.

Доктор весьма изумился.

— Телефон? В смысле — дадите? Вы можете прийти ко мне в кабинет, там есть телефон.

— Стационарный?

— Конечно, а как иначе? По-другому можно, только если вы маг, а вы не маг, это бесспорно.

Что? Какой, к лешему, маг? Он что, телевизор пересмотрел?

— Знаете, я бы попыталась позвонить, если можно. Но я думаю, мне не стоит ходить босиком.

— Что-нибудь придумаем, — он легко поднялся и вышел, и я слышала — говорил кому-то в коридоре найти обувь для барышни.

Совсем скоро пришла та медсестра, которую я уже видела, и она принесла мне какие-то ужасные войлочные башмаки.

— Вот, барышня, вы уж простите, но других нет.

Нет — так нет.

— Подскажите, куда идти? Доктор сказал, что телефон у него в кабинете.

— Идёмте, покажу, — закивала она.

Я прошла за ней по коридору, и в башмаках, конечно, было теплее, чем без них, но они оказались велики мне и безбожно спадали. Но дошлёпать до кабинета удалось, я вошла, оглядела деревянный письменный стол — с ящиками, а сверху на нём — бумаги и письменный прибор, да, черт побери, перья, писчие перья на палочках, никаких ручек, ни одной! Нет компьютера, даже старого, никакого! И розетки в стене нет, ни одной. И лампы на потолке тоже нет! А потом я посмотрела на книжный шкаф.

Это было фиаско. Или я сошла с ума, или я не понимаю, что за буквы написаны на корешках книг! Господи, это вообще что? Нет, я вообще где?

Я присмотрелась внимательнее, мало ли, вдруг это резкость в глазах не наводится, или как ещё-то назвать такое состояние, ерунда какая-то, короче. Видимо, напряглась, потому что голова заболела снова, но — буквы вдруг сложились в надпись! Понятную надпись! «Лечение внутренних болезней», «Анатомия», «Основы целительства», «Приготовление снадобий с использованием целительской силы», «Лекарственные травы»… Вашу мать, что такое-то!

А потом я увидела телефон. Да, это телефон, бесспорно, такой у нас есть в городском музее. Коробочка, сверху рычаг, на нём лежит трубка. И всё. У него даже диска нет! Это значит, нужно поднимать трубку и говорить, с кем соединить, да? И что я скажу? Номер тёти я выучила на память, потому что мало ли, какая возникнет надобность, но чем он мне здесь поможет?

У меня снова сильно заболела голова, затошнило. Я прислонилась к стене и тяжело дышала, и в таком виде меня застал доктор Зимин.

— Ольга Дмитриевна, кажется, вам пока ещё рано вставать, — покачал он головой.

Взялся руками за мои виски, и я смогла разглядеть то самое белое свечение. Держал, просто держал… но боль уходила, в самом деле уходила. И силы, которые едва перед тем вернулись, тоже уходили.

— Идёмте-ка обратно.

Он крепко взял меня за плечи и повёл в палату, а там уложил на кровать, сняв с неё одеяло. Снял с меня башмаки, поставил на пол, потом укрыл одеялом.

— Вы пережили тяжёлое нападение, Ольга Дмитриевна. Вам нужно спать и восстанавливаться, а как сможете — ещё и есть. Но не сегодня, сегодня не получится. Наверное, завтра. Пока же спите. Если придут из полиции — я скажу, что пока вы не можете с ними говорить.

Какая ещё полиция? Но если меня ограбили в каком-то там переулке, не помню название, то полиция нужна, да. Наверное. Вряд ли они найдут украденное.

Врач ушёл, я лежала в полудрёме, и думала. Мысли бродили, как и положено после травмы и вообще, и были нерадостными. Я не понимала, как сообщить тёте Гале, что я жива и в порядке, хоть и в относительном.

А потом подумала — Оля, а кто тебе вообще сказал, что ты жива? Ты упала вместе с лифтом в шахту, разбила голову насмерть, и всё, понимаешь, всё. Реальность вокруг тебя никак не соответствует тому, где ты живёшь. Это или сон, или тот свет, или… посмертие.

Я заплакала, потому что не могла уже больше. Ладно, разберёмся. Пусть только этот доктор, который пишет обгрызенными карандашами и перьевыми ручками, вылечит мою голову, а там разберёмся. Как-нибудь.

7. Какой-какой это год?

7. Какой-какой это год?

На следующий день я снова проснулась в том же самом месте. Эх, а была слабая надежда, что нет, что бред кончится, сон завершится, но нет. Те же стены без розеток, те же потолки без ламп, те же окна без занавесок.

Вчерашние боты нашлись возле кровати. Я рискнула наклониться и глянуть под кровать — точно, сундук, тёмно-зелёный. Интересно, тяжёлый?

Чтобы выдвинуть его, пришлось сесть на пол, но у меня получилось. Я подняла крышку и увидела свою блузку, свои жакет с юбкой, свои колготки, и своё бельё. Больше ничего не было. Ну да, если с меня сняли пальто, шапку и ботинки, и забрали сумку, то больше ничего и нет.

Нет расчёски, нет зубной щётки. Что делать-то?

Видимо, снаружи услышали, как я тут возилась, и дверь приоткрылась, кто-то заглянул, а потом с воплем «Акулина, иди к барышне!» убежал. Очень скоро вошла, видимо, Акулина, и я узнала её — она сидела со мной вчерашней ночью. Лет ей было, наверное, как тёте Гале, то есть — мне в матери годится.

— Встали, да? А Василь Васильич разрешал вставать? Он говорил, вам вчера очень уж нехорошо было!

— Доброе утро. Да, было. Вы Акулина, так?

— Акулина, верно, Акулина, здесь вот служу. Сейчас принесу вам поесть.

— Скажите, а умыться бы?

— Сейчас сообразим, ясное дело, умыться нужно.

Акулина принесла ведро, и ковшик с водой. Добыла где-то деревянный гребень, с виду — чистый. Полила воду на руки. И всё время болтала.

— Ночью-то вы, однако, спали, не слышали ничего, а у нас тут большая буча была!

Оказалось, на станции кто-то с кем-то повздорил, и участников драки в ночи принесли в больницу, и врачу Зимину, который живёт где-то поблизости, пришлось прийти из дома и спасать. Они и сейчас ещё толком не пришли в себя, но лежат в мужском крыле, с другой стороны. Мужское крыло, оказывается, всегда полное — там то после драки, то на станции что случится, как вот недавно рассыпались брёвна при погрузке, и двоим досталось. Или ещё болеют, как осень — так и начинают, у кого одежда плохая, кто на улице на смене замерзнет, с кем ещё какая беда. Ещё оказалось, что речь в целом о рабочих железной дороги, которые живут тут же, поблизости, в двух бараках, и кто не семейный. Кто семейный, с теми получше, о них дома как-нибудь да заботятся.

А доктор, оказывается, как раз семейный, у него супруга, двое детей и тёща, старая карга Матрёна Савельевна — так её характеризовала Акулина. Мол, все у неё плохие, а хуже всех — муж дочери. Но Василь Васильич — святой человек, всё терпит, что господь ни пошлёт. Да и народец здешний тоже всё терпит, а тут кого только нет.

Мне очень хотелось расспросить — да где ж я, мать вашу. Но я никак не могла придумать, как лучше спросить. Вроде бы Акулина казалась доброй душой, у которой можно выспросить подробности. А вдруг нет? Или лучше спросить врача?

Я умылась, расчесала волосы — те концы, которые торчали из-под повязки на голове, потом Акулина принесла горячей каши в металлической миске и чаю в стакане с подстаканником. Существовала опасность, что меня станет тошнить, и ела я поначалу осторожно, но — вроде бы, есть получалось. Да вообще я поняла, что очень голодна, и правда — когда я ела-то в последний раз? Давно. В общем, я как раз успела доесть и поблагодарить, когда зашёл доктор Зимин.

— Доброе утро, Ольга Дмитриевна. Как вы себя чувствуете?

— Доброе утро, Василий Васильевич. Спасибо, лучше.

— Вот и славно. Акулина, ступай, тебя ждут в пятой палате. Ольга Дмитриевна, будьте добры лечь и закрыть глаза.

Повторилась вчерашняя процедура — его ладони скользили надо мной, и от них шло тепло, и было немного щекотно.

— Слабость есть? Голова кружится? — спрашивал он.

Я честно говорила — да, всё это есть, но уже не так сильно, как вчера. И он ещё снял повязку с головы и позвал ещё одну медсестру, которую я видела вчера. Её звали Марфой, и она принесла всякий перевязочный материал. Рана, судя по ощущениям, была с правой стороны, её обработали — спиртом, судя по запаху, и потом — то же самое слегка щекотное тепло. Чем-то намазали и перевязали снова.

— Спасибо, Марфа, ступай. Ольга Дмитриевна, вспомнили ли вы, где найти вашу тётушку?

Я вздохнула. Что говорить-то?

— Понимаете, Василий Васильевич, я вообще не могу понять, что со мной случилось. Я помню, как была совсем в другом месте, куда отправилась по делам, а потом вышла оттуда, и случилось землетрясение. Я упала… и очнулась сначала в этом вашем Егорьевском переулке, а потом — здесь. Я совсем не понимаю, что это за место. Не узнаю ничего. И не понимаю, что мне дальше делать.

— После травмы головы такое случается. Что ж, значит, мы продолжаем вас лечить. Возможно, вы вспомните.

— Скажите хоть, где я нахожусь? Может быть, это мне поможет? Какой сейчас год?

Да-да, «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе».

— Вы находитесь в больнице при станции Иннокентьевской Сибирской железной дороги, в губернском городе Сибирске. Год у нас от Рождества Спасителя тысяча девятьсот одиннадцатый, правит ныне милостью господней государь император Николай Александрович, а на дворе у нас сегодня двадцатое октября.

— Благодарю вас, — пробормотала я.

Видимо, мой вид полностью отражал моё безграничное изумление относительно имён и названий.

— Не печальтесь, Ольга Дмитриевна. Мы непременно что-нибудь придумаем, — врач пожал мне руку и вышел.

Правда, вскоре вернулся и принёс несколько газет.

— Посмотрите, вдруг что-то поможет вам вспомнить.

8. Я читаю газеты

8. Я читаю газеты

Я схватилась за газеты, как за палочку-выручалочку. Может быть, там я найду что-нибудь, что поможет мне понять, что делать дальше?

Я читала несколько книг о попаданках в другое время или в другой мир. И этим попаданкам, скажу я вам, везло. Им не нужно было думать, где найти ботинки и куда податься, когда выпишут из больницы. Им на головы вечно валились то принцы, то маги, то ещё какие дикие звери, и чуть ли не с первой страницы хватали и тащили замуж. А они пищали и сопротивлялись. Эх.

Мне же не дали никакого принца, да и есть ли у них тут принцы? Есть государь император, но он ведь не здесь, а где-то далеко, так? Если город не столичный, а губернский?

Я развернула верхнюю газету… и обомлела. На колени мне выпала открытка, настоящая открытка, я такие раньше видела — в музее и в сети. Даже цветная. С подписью — «Сибирск. Городской театр». И это здание я бы узнала из тысячи, очень уж оно характерное.

Драмтеатр в моём родном городе был построен в самом конце девятнадцатого века, и отлично сохранился до наших дней. А сейчас я видела на открытке именно это здание. Ну хорошо, очень похожее. Найдите десять отличий, называется. Может, они и есть, я с ходу не нашла.

И что же, выходит, я провалилась в прошлое? Всё сходится. Железная дорога — станция Иннокентьевская, ныне Иркутск-Сортировочный. Больница у них рядом вроде тоже была, на экскурсии рассказывали. Только… не сходится Сибирск, не сходятся странные методы лечения доктора Зимина и его уверенное упоминание о магах, к коим я не отношусь. Ясное дело, не отношусь, с чего бы я к ним относилась!

Альтернативное прошлое?

Я схватилась за верхнюю газету.

«Восточно-Сибирские губернские ведомости. Газета выходит по особой программе ежедневно, кроме дней праздничных, с расширенною неофициальною частью. Подписная цена на год… на шесть месяцев… на месяц… Главный редактор — А. И. Виноградов»

«Городской театр начал сезон. Труппой драматических артистов под управлением Н. И. Вольского представлено будет: Богатый человек. Пьеса Н. Мешкова, режиссёр С. Иванцов».

«Общественное собрание. Бенефис Марии Феодоровны Кнауф-Каминской. В четверг».

«Лечебница с восточными кроватями. Н. А. Шпейнгауз. Лечение болезней невралгических, глазных и внутренних. При больнице имеется родильное отделение».

«Вновь открыт магазин обуви мужской, женской и детской».

«Приглашается фельдшер, жалование 300 ₽».

«Требуется дама в компаньонки, навыки магической уборки приветствуются».

«Пассаж фруктов и гастрономический магазин, улица Большая, дом Кравца, всегда имеет большой выбор всевозможных фруктов и гастрономических товаров».

«Большой выбор часов, золотых, серебряных и оптических товаров для подарков и подношений. При магазине мастерские, исполняются работы по исправлению часов, бриллиантовые работы, ювелирные и граверные заказы».

«Даю уроки на скрипке. Концертмейстер, солист Сибирской оперы Л. Ципкин. Спросить в оркестре городского театра с 11 до 2 ч. и во время спектакля».

«16 октября вечером 3-й гильдии купеческий сын Иннокентий Максимович Апрелков, молодой человек 26 лет, имевший семейство — мать и моложе себя братьев и сестер, занимавшийся торговлею в лавке в купеческом гостином дворе, сидел дома один в своей комнате в халате; потом, надевши на халат шубу и не надев даже на ноги калош и оставив свечу в комнате непогашенною, ушел из дома, куда — неизвестно, и потерялся без вести. Причины, побудившие его к такому поступку, никому из семейства неизвестны».

«Оказываю услуги по магическому поиску пропавших вещей. Улица Родионовская, дом мещанки Игнатьевой».

«Отдаётся квартира, пять больших комнат, прихожая, кухня, службы, есть электричество».

В другом номере на первой странице было написано: «Часть официальная». И можно было прочитать приказы официальных лиц — по городу и по губернии, сведения о торгах где-то в Удинском уезде, объявления об утрате документов и розыске пропавших людей и беглых преступников.

Я читала и читала вот это всё, и его там было, не поверите, в избытке. Город жил бурной жизнью — продавал, покупал, развлекался, кто-то пропадал, кто-то находился, кто-то приезжал, кто-то умирал. Где здесь я, скажите? Им и без меня неплохо жилось, и на кой же ещё и я тут очутилась?

Картина немного прояснилась — если отбросить её невероятность, конечно же. Я не думаю, что в старых газетах моего родного города печатали объявления об услугах по магическому поиску вещей. Нет, ещё и сейчас в интернете можно найти множество объявлений о том, как снимут порчу, привлекут удачу и ещё что-то в таком же духе сделают, и это даже востребовано. Я лично знаю людей, которые ходят лечиться не в больницу, а к бабке, правда, с разным результатом — кого та бабка вылечила, а кого и нет. Но это и в больнице так бывает.

Так, что-то ещё мелькало. О, вот. «Навыки магической уборки приветствуются». И ещё: «Артель наймёт мага, умеющего строить защиту». От кого защиту? Какую защиту?

Ладно, всё это любопытно, но что делать мне? Я совершенно не разбираюсь в здешних реалиях, и удастся ли списать моё незнание на потерю памяти после травмы? И вообще, что лучше — потеря памяти или признаться, что я вообще-то очень нездешняя? Или меня сразу же с ходу сочтут сумасшедшей? Например, здешний доктор Зимин. И про тётю Галю я уже сказала, весьма уверенно. И он запомнил, и собрался искать её по какому-то здешнему реестру домовладельцев.

Меня охватила паника, я разом хотела сбросить всё на пол и бежать, пусть бы и босиком, и — замереть, спрятаться, а вдруг не найдут? Не заметят? И оно само как-нибудь рассосётся?

Вообще я в жизни чаще всего так и поступала — замирала и ждала, вдруг рассосётся. И только если не было вариантов, что рассосётся, убегала и пряталась. Мне всегда было очень непросто посмотреть обстоятельствам в лицо. Неужели придется?

Мои раздумья прервали — открыли дверь, и доктор Зимин пригласил войти кого-то.

— Ольга Дмитриевна, с вами желает побеседовать Иван Фёдорович Никитин, наш здешний полицейский пристав.

9. Я беседую с полицией

9. Я беседую с полицией

Что же, пристав так пристав, побеседуем. Я кивнула — пусть, мол, заходит. Вдруг нашёл мои украденные ботинки? Только я завернулась в простыню посильнее — а то очень неловко себя чувствовала. Ладно врач, ладно медсёстры, а это — совсем другая разновидность посетителя.

Вошёл мужчина в явной форменной одежде, с фуражкой в руках — невысокий, сухонький и с браво торчащими усами. Лет, может быть, сорока. Уставился на меня.

— Здравствуйте, — сказала я.

И мы смотрели друг на друга, и что-то было не так.

Первой нашлась я.

— Вы ведь собирались что-то спросить? Спрашивайте.

Вообще я устала, и мне хотелось лечь и спать. И может быть, ещё немного поесть. А этот пришёл, стоит и молчит. И смотрит. Во мне что-то не так?

— Значит, это вы, барышня, в Егорьевском переулке были?

— Видимо, да. Понимаете, я не помню, как там оказалась.

Я подозревала, что мне придётся сказать об этом ещё не раз, вздохнула про себя и понадеялась, что такое объяснение примут.

— А какие вещи-то при вас были, помните?

— Да, конечно. Ботинки коричневые, на шнуровке. Тёмно-синее пальто. Шапка вязаная, тоже синяя. И чёрная сумка.

Про телефон, наверное, говорить нет никакого смысла. И про содержимое сумки.

— А в сумке-то что?

— Кошелёк, серый, кожаный. Расчёска, платочки, немного косметики.

— А документы были ль какие?

Конечно, были. Папка целая, я ж на работу ходила устраиваться. И паспорт, и ИНН, и диплом, и даже трудовая книжка. Наверное, всё это можно восстановить, но… дома.

— Да, паспорт был, — объявления об утере паспорта я читала в газете вот только что.

— Ага, значит, паспорт. Отметим. Денег много ли пропало?

— Нет, денег почти не было, — и это даже справедливо, потому что расчёт я получила, но держала на отдельном счёте, чтобы не потратить быстро и весь. Поэтому всё, что было — это рублей пятьсот на карточке и немного мелочи на транспорт. — Знаете, мне бы документы вернуть и одежду, хотя бы пальто и ботинки, потому что других у меня нет.

— Документы? Ещё что-то, не только паспорт?

Тьфу ты.

— Да, диплом.

— Женские курсы что ль?

— Верно, они самые.

Увидят — не перепутают. Но… в документах текст написан не на здешнем языке, это точно. Поэтому удивятся, если вдруг найдут. Но что-то мне подсказывало — не найдут.

— Наведаемся к Михалычу, старьёвщику здешнему, он может знать, куда что делось. Вы и о тех, кто вас грабил, не помните?

— Вроде двое их было. Но я не уверена, я вообще думала, это сон. А потом глаза открыла — а они тут. Пальто с меня снимают. И закричала, кажется.

— Правильно закричали, а то они бы и исподнее сняли, ироды эти, — закивал Никитин. — Тут-то наши и поспели. Хорошо, обход делали неподалёку, услыхали. Это господин Носов тут за порядком следит, ему спасибо скажите, ну, или помяните в молитве, тоже не лишнее. Если б не он, то по станции б дежурили, ясное дело, а улицы здешние обходить — то навряд ли.

— А кто он такой? — на всякий случай спросила я.

— Кондрат Никанорович-то? Да поселковый староста он, уважаемый человек. За порядком смотрит. И нам велит. И убеждает его превосходительство, что нужны люди, на станции и около, и в самом посёлке тоже, мало ли. Поэтому у нас здесь теперь свой полицейский участок, с надзирателем, ну и жандармское отделение на станции, но они отдельно, и у них полномочиев-то поболее наших будет. Потому как не дай господь попортит кто железнодорожные пути — и что тогда делать?

И вправду, если тут железная дорога — единственный вменяемый способ добраться куда-то, ну, кроме как на санях или в телеге, то её нужно охранять.

— Нельзя их портить, — сказала я.

— Верно говорите, барышня. Ну, я пойду, и если что-то узнается, то вам скажем. И если вещи какие-то найдутся.

— Хорошо бы, — кивнула я. — Спасибо вам, Иван Фёдорович.

— Бывайте, — кивнул он, и вышел.

А я забралась под одеяло и вытянула ноги. Значит, мне повезло, что заорала, и что неподалёку шёл какой-то патруль. Да, наверное, повезло. Если бы пришлось провести ночь на улице, я бы не умерла, наверное, но простыть бы простыла. Поэтому — спасибо тем добрым людям, кто нашёл и притащил сюда.

Мне и вправду очень хотелось спать, я завернулась в одеяло и закрыла глаза. Посплю, пока можно, а там будет видно, что дальше.

Я и спала — пока спалось, а проснулась от громкого разговора, почти скандала. Ничего с ходу не поняла, только что снаружи уже сумерки. И вот в полутьме где-то недалеко от меня и говорили — женщины, и было их три, что ли.

— Сказано — сюда, значит, сюда! — грозно говорила здешняя медсестра Акулина.

— А ты не указывай, поняла! Домой сейчас пойду! — отвечал ей кто-то молодой и дерзкий.

— Молчи, шалава, — а это снова Акулина. — Бошку свою безмозглую разбила, так и не буянь теперь!

— Нам нельзя тут быть, нас потеряют! — а это ещё один голос.

— А мне дела нет до того, Василь Васильич сказал — надо исполнять. И не хотите попасться Кондрату, так молчите, дурищи!

— Да за нами придут сюда, поняла, убогая? — это снова первая.

— Как придут, так и уйдут!

Их громкие голоса отдавались в моей голове, будто по ней били. Я поднялась, нашарила на полу свои чуни, и шагнула к распахнутой двери, возле которой качали права.

— Не могли бы вы говорить потише, все трое? — поинтересовалась я.

Одна из спорящих взвизгнула, вторая пробормотала что-то под нос, я не расслышала.

— Кто тут?

— Барышня тут приличная, от дружков ваших пострадавшая, а вы голосите, как петухи на заре!

— Если она приличная, то что тут делает? — усмехнулась одна. — Приличные лечатся дома!

— А про то не вам судить. Живо в палату и сидеть молча, пока Василь Васильич не придёт!

В коридор кто-то вошёл, даже много кто, как мне показалось, обе незнакомки пискнули, шмыгнули ко мне в тёмную палату и тут же плотно закрыли дверь. Изнутри.

10. Товарки по несчастью

10. Товарки по несчастью

— Вы кто такие? — спросила я.

С кем мне придётся делить своё здешнее временное жилище? Впрочем, никакого другого у меня пока и нет.

— Я Стелла, — сообщила одна.

— А я Афродита, — отозвалась вторая.

В палате было темно, и лиц я разглядеть не могла, и всего прочего тоже. Но почему-то мне показалось, что на Стеллу и Афродиту мои новые соседки будут похожи меньше всего.

— Вот так прямо мама с папой и назвали? — позволила себе усомниться я.

Что-то мне не верилось, что среди Василь Васильичей и Акулин часто встречаются ещё и такие вот изыски.

— Ну а что, под крещёным именем работать, что ли, — повела носом одна из них, вроде это Стелла.

— Никто и не позарится, — вторила другая.

— Это ж первое дело — придумать себе байку, как тебя зовут да откуда ты взялась. Потому что Машка, Ташка и Палашка у всякого мужика и дома есть, а если дома нету — так по соседству всенепременно. И далеко ходить нужды никакой.

— А за Афродитой, надо думать, есть, — поддержала я разговор.

— Ты как вчера родилась. Из приличных, что ли? Богатенькая? — дёрнулась Афродита.

— Нет. Я после травмы, на меня напали и ограбили, и я вообще с трудом вспомнила, как меня зовут. И где тётку мою искать — понятия не имею.

— Может, она сама тебя найдёт? — предположила Стелла. — Если ты из богатых, то они ж так не оставляют.

— Я не помню, из каких.

— А в паспорте что написано?

— А паспорт украли.

И очень удивились, наверное, когда открыли и попытались прочитать.

— Так ты не здешняя? Или с правого берега?

— Так вот я тебе и не скажу, мне бы кто сказал.

— И никто тебя не ищет?

— Если и ищет, то пока никак о себе знать не дал.

— Так тогда хана тебе, — заключила Стелла.

— Почему это? — не поверила я.

— Ну, так, — подключилась Афродита. — Говоришь — ничего не помнишь, куда идти — не знаешь. Здесь тебя Василь Васильич на всю жизнь не оставит, он тут не хозяин, хозяин — господин Носов, Кондратий свет Никанорович, и ещё железная дорога. А Носов за порядок и за то, чтобы все были на месте и при деле.

— Так может, и я место найду и при деле окажусь. Подумаю — и окажусь.

— Ты смотри, тех, кто без документов, долго не держат. Как только поймут — и всё, речка бежит, часики тикают, — сказала Афродита.

— В смысле часики тикают? Ты вообще о чём?

— О том, что все должны быть с паспортами и при деле. Или при муже, при родителях или ещё каких родственниках. Если ты не хочешь быть нелегалкой, конечно. Наверное, у Михалыча всех берут, тебя тоже к делу приставят. Но у нас дело то же самое, а всё законно. Жёлтый билет — и никаких вопросов. Мамаша Вехотка новеньким рада, за новеньких можно с клиентов больше денег получить. А если ты из богатеньких была, так, может, ещё умеешь стихи там какие читать или на фортепьянах играть — так и вовсе кому попало не подсунут.

Чего? Какой, к чёрту, жёлтый билет?

— Вы что, в публичном доме работаете? — прямо спросила я.

— Ну что ты так сразу? — усмехнулась уже совсем невидимая в темноте Афродита. — Дом приличный, чистый. К нам даже доктор ходит, и болезней неприличных у нас нет. А если что серьёзное, вот как сейчас — то в больничку берут, то есть сюда. Не так и плохо.

— И что, у тебя других вариантов совсем не было? — не верила я.

— Чего? Каких таких вариантов? У меня отец помер на стройке железной дороги, мать нас тянула одна, а кроме меня там семеро ещё, я старшая. Больно сытно-то у нас дома было, можно подумать! А вон у неё отца и вовсе в помине не было, а мать мужиков водила, и её тоже под них подкладывала, чтоб больше денег оставляли! А мужики-то были всё непростые, кто фартовый, кто из нелегальных золотодобытчиков, кто с каторги бежал, зачем такое счастье? У мамаши Вехотки всё чисто, строго и законно, и вот сейчас нам от мужиков досталось, но тех мужиков за членовредительство тоже привлекут, и либо денег с них слупят на штраф, и нам на возмещение, либо ещё как накажут. Остальным будет урок, что нечего нарываться. А так даже денежку понемногу удаётся откладывать, и своим тоже подбрасывать случается, чтоб совсем-то не загнулись.

Господи, за что мне это всё, думала я. Нет, они просто не видят других возможностей, а возможности должны быть. Не могут не быть.

— И что, не бывает другой работы с проживанием? Я умею готовить, дом убирать, с детьми сидеть.

— И кто тебя возьмёт без рекомендаций? — скептически усмехнулась Афродита. — Я, может, тоже иногда хочу в тепло, сытость, и чтоб когда в церковь идёшь в воскресенье, на тебя пальцем не показывали. Но кто такой добренький, что пустит меня в дом?

— Да она не поняла просто, — усмехнулась Стелла. — Она ж какая-то нездешняя, вот те крест. Здешние-то все знают.

— Да что знают-то, скажите уже, — я чуть было не добавила «русским языком».

Здесь, наверное, язык называется как-то иначе.

— Да семь дней у тебя, поняла? А кто за семь дней не пристроился — на Афанасьевский завод. Там ты будешь делать всё то же самое, что у мамаши Вехотки, только бесплатно и ночью. А днём работать на заводе, а платить тебе будут гроши, потому что вычтут из жалованья еду и проживание. А жить там в бараке на много человек, и кормят так, что быстро ноги протянешь, это тебе не здешняя больничка и не добренький Василь Васильич.

— Каких семь дней? Какой завод?

— Железоделательный, — Стелла, или как там её зовут, сказала как сплюнула. — Лучше уж тут сдохнуть, чем туда. Здесь, чай, побольше проживу.

— В городе, что ли? На том берегу?

— Куда там, в городе. В тайгу поедешь, на север.

— Я ж не умею ничего, чтоб на заводе работать.

В моей прежней жизни на завод было ещё не вдруг устроиться. Авиационный, к примеру — нужно специальное образование или протекция, а лучше — и то, и другое.

— Ничего, там хватает работы, где не нужно ничего уметь. Научат, — ухмыльнулась невидимая Афродита.

— И зачем им те, кто ничего не умеет?

— Потому что рабочие всегда нужны. И рабочих нужно кормить-поить, и постели инженерам греть тоже кому-то нужно, да и работы такой, что рекомендации не нужны, там тоже, говорят, хватает.

И почему я не инженер? — подумалось мне. Я чёртов гуманитарий. Ладно, не может быть всё так плохо, как они говорят, не может — твердила я себе.

Дверь открылась, от яркого света я зажмурилась.

— Что, болезные, лечиться будем? — спросил доктор Зимин.

11. Детали здешнего бытия

11. Детали здешнего бытия

Откуда свет? У них же здесь только керосинки?

Я решилась открыть глаза… и обомлела. Потому что под потолком висели… пять светящихся шаров. Ярких, как диодные лампы. Или даже ярче диодных ламп. В их свете можно было хорошо разглядеть всё-всё — и кровати, и вошедшего доктора, и двух девиц.

Я наконец-то их увидела. Обе явно моложе меня, лохматенькие, одна в светлой блузке и длинной тёмной юбке, и платок пуховый серенький на плечах. Вторая в юбке и кофте какой-то из одной ткани, я не знаю, как назвать этот предмет, когда и не блузка, и не пиджак, а такой комплект, в клеточку, только вылинявший и закатанный. У обеих какие-то башмаки — кожаные, со шнурками.

Только вот у той, что в белой блузке, на лице здоровенный синяк, глаз заплыл, и на виске ссадина. А вторая, та, что в клеточку, с перевязанной левой ладонью. Тьфу ты, и тоже с синяком под глазом, просто так сидит, что от меня не очень видно. Хороша же у них жизнь, куда деваться! Прямо обе — ходячая реклама той самой хорошей жизни.

Тем временем доктор Зимин велел обеим сесть и не мельтешить.

— Крюкова, показывай, что там у тебя.

Крюковой оказалась девица в белой блузке.

— Да вот, Василь Васильич, смотрите. Стёпка совсем берега потерял. Ему, конечно, рога-то пообломали, но и он успел покуражиться.

Дальше я слушала и мотала на ус. Оказывается, в трактире неподалёку от того места, где живут мои соседки по палате, и куда они сегодня наведались поесть, случилась драка — между почтенными местными жителями, приезжими, работающими в депо на станции, и парой залётных солдат удачи, из тех, кто как перекати-поле, сегодня здесь, а завтра уже далеко. И девчонки тоже каким-то образом туда замешались и пострадали, одна и вторая, а у второй ещё и ожог на ладони, за утюг третьего дня неудачно схватилась. Более того, в драке кого-то убили, даже двоих, и их тоже принесли сюда, потому что при больнице есть морг. И непременно будет следствие, ведь оба убитых — как раз работники депо, там начальство это дело так не оставит.

Также я сопоставила внешний вид с голосами во тьме, и определила, что Крюкову зовут Анной, она же Афродита. Вторую девицу доктор называл Стешей, по фамилии — Митиной, а по рабочему псевдониму она, значит, Стелла. И лет ей, как оказалось, восемнадцать, а я думала — побольше. Афродита выглядела ещё старше, но сказала для записи в бумагу, что ей двадцать. Да, жизнь их обеих, очевидно, не балует.

Так, если у меня будет хоть малейшая возможность не ходить работать к мамаше Вехотке — я туда не пойду. Пожалуйста-пожалуйста. Я готова работать, даже выполнять какие-то действия, которых не хочет выполнять более никто. Спрошу у доктора завтра на обходе — вдруг им тут нужен человек убираться, ухаживать за больными или варить еду? Я могу. У нас вечно санитарок в больницах не хватает, здесь, наверное, тоже.

И ещё я наблюдала за тем, как работает доктор Зимин. И это совсем не походило на все известные мне представления о медицине.

Уже знакомый мне белый свет — да, он в самом деле исходил из его ладоней. Доктор делал какой-то жест, шевелил пальцами — и свет касался повреждённого участка кожи. И верите ли, сначала исчезли синяк и ссадина у Афродиты, а потом и у Стеллы, и Стелла ещё размотала свою не слишком чистую тряпицу с ладони, показав очень неприятный волдырь.

— Почему не пришла сразу, Стешка? — спрашивал доктор Зимин, пока водил своей ладонью над её ожогом. — Теперь одним разом не обойдёмся, а можно было бы сразу убрать, вот, как ваши сегодняшние боевые отметины.

— Да некогда было, — вздохнула та. — Мамаша Вехотка сказала, что так заживёт.

— Скорее всего, заживёт. Только долго ж будет заживать. С лечением-то не одного дня дело, — ворчал доктор.

— А вы скажете, что нам можно тут остаться? — спросила Афродита.

— До завтра — несомненно. Дальше поглядим.

И тут дверь снова открылась, и к нам хозяйской походкой вошёл ещё один мужчина. Выглядел он… так себе выглядел. Небольшой, но жилистый, наверное, сильный, так мне показалось. Пиджак коричневый мятый, на шее тряпка какая-то вместо галстука или шарфа, или что это тут у них. Из-под шарфа виднеется несвежий воротник рубашки. И даже шляпу не снял. Осмотрел нас, задержался на мне. Лицо в морщинах, но ни одного седого волоса. И глаза — чёрные, смотрят цепко, мне прямо спрятаться захотелось от взгляда. Но я не знала за собой ничего, за что на меня можно было бы так смотреть, поэтому выдохнула и спокойно взглянула в ответ — ну, попробовала.

— Скажите, Зимин, вот эта барышня у вас беспамятная? — спросил он доктора.

— Да, это Ольга Дмитриевна, — кивнул доктор, не прерывая своего взаимодействия с ожогом на ладони Стеллы. — Ольга Дмитриевна, это господин Носов, Кондрат Никанорович, здешний староста.

Я молча кивнула, надеюсь, этого достаточно.

— Замечательно, — кивнул вошедший. — Нам бы с барышней побеседовать.

А меня спросить? Может, я не хочу ни с кем беседовать?

— Ольга Дмитриевна ещё не слишком уверенно стоит на ногах после нападения. Поэтому я сейчас завершу, и мы с пациентками пойдём в кухню.

Он и вправду завершил и стряхнул ладони над полом — я уже видела такой жест.

— Анна, Стеша — за мной, ужинать. Стеша, я попрошу Марфу обработать и перевязать ожог, до завтра походишь с повязкой, там посмотрим, что дальше, — кивнул мятому пиджаку и пошёл к выходу.

Девицы утекли за ним, да боком и по стеночке, будто не хотели встречаться взглядами с пришлецом.

Свет, кстати, остался. Те самые пять шаров. И хорошо.

— Что же, Ольга Дмитриевна, побеседуем, — сказал мятый пиджак, и от его голоса мне стало ощутимо некомфортно.

12. Я знакомлюсь с здешним начальством

12. Я знакомлюсь с здешним начальством

— Что вам угодно? — спросила я с места в карьер. — Если вы заботитесь о порядке в этом районе, то как случилось, что меня ограбили и едва не убили? И до сих пор неизвестно, кто это сделал, так ведь?

Если вдруг не так, то и хорошо. А если так, то…

— Отчего же неизвестно, милая барышня, известно. Другое дело — сможете ли вы опознать тех людей? Вы хотя бы знаете, сколько их было?

Эх. Ничего я не знаю. Двое вроде бы? А вдруг больше?

— Увы, нет. Я была не вполне в себе после того, как меня ударили по голове.

— Я весьма сочувствую вашему бедственному положению, Ольга Дмитриевна, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Но я реалист, и понимаю, что сделать можно, а что — нет. И обвинить людей в преступлении сейчас мы имеем возможность лишь в том случае, если есть какие-то доказательства. Просто так, знаете ли, пальцем не ткнёшь и отвечать не заставишь. Умные все стали. А вещи ваши уже новых хозяев нашли, у местных скупщиков краденого это дело нехитрое. Я смотрю на вас, вижу, что вы барышня приличная, не бедствовали, значит, надо полагать, и вещи ваши были добротные и хорошие, на такие спрос, их сбывают быстро.

— Вы думаете, надежды нет? — спросила я так, на всякий случай.

— Я сомневаюсь. Кто ж я таков, чтобы судить, есть ли та надежда? — он остро глянул на меня. — А вот будьте любезны, скажите мне следующее. Зимин ещё вчера передал мне сведения о вашей тётушке, и знаете ли, мы не нашли в реестре землевладельцев никакой Галины Дмитриевны Филипповой. Ни в Иннокентьевском, ни в Сибирске. Вы знаете, отчего так?

Уж конечно, я знаю, отчего так. Но — я не собираюсь ему рассказывать. Уж лучше доктору.

— Нет, — я просто покачала головой. — Не знаю. Я не могу понять, что со мной случилось, и как я оказалась в этом самом переулке, где повстречалась с вашими грабителями. Я уже второй день не могу собрать вместе детали моей прежней жизни. Доктор Зимин говорит, что так бывает после травмы головы.

— И в самом деле, бывает, только вот кажется мне, что вы, Ольга Дмитриевна, чего-то не договариваете, — он сощурился и смотрел внимательно.

Имею право, да? Хочу и не договариваю.

— Знаете, я рассказала всё, что могла. И мне в самом деле тревожно, потому что я не понимаю, как известить мою тётю о том, что я жива. И она забрала бы меня домой.

— Может быть, ваша тётя вовсе не собирается забирать вас домой? Или, может быть, вы сбежали из дома и не желаете, чтобы вас нашли?

— Зачем мне это? — не поняла я. — Я наоборот, хотела бы вернуться. У меня там дела и друзья.

— Вы ведь не замужем?

— Нет, а какое это имеет значение?

— Такое, что во всём должен быть порядок. Зимин уверен, что вы его не обманывали, а я вот не уверен, вовсе не уверен. Потеря памяти — это очень удобное объяснение. Вы на самом деле можете скрываться от мужа, от кредиторов, от правосудия — да мало ли, от чего! Я завтра же отправлю посыльного с вашими приметами в полицейское управление, чтоб разузнал. Вдруг вы находитесь в розыске? И как вы можете доказать, что вы на самом деле Ольга Дмитриевна Филиппова? У вас есть паспорт? Или вы знаете свидетелей?

Я вздохнула.

— Я не могу вспомнить имена.

— Вспоминайте, Ольга Дмитриевна, это весьма важно. Вам нужно будет выяснить свой статус в течение семи дней, и я готов проявить расположение к вам, и считать эти семь дней не от того момента, как вас нашли третьего дня, а от нашего с вами разговора, — и смотрит внимательно, глаз не сводит.

— Почему семь дней? — я делаю вид, что ничего не знаю.

— Потому что так распорядился его превосходительство губернатор, — улыбнулся Носов.

— А какая разница, семь или десять? — продолжаю недоумевать я.

— Если человек беглый, бездомный, безработный — это плохо, понимаете? Такой человек вынужден где попало жить, что попало есть и как попало добывать себе пропитание и деньги. Это непорядок. А должен быть порядок, понятно вам? Девица без родителей, женщина без мужа — лёгкая добыча и яблоко раздора. Мужчина без жилья, без работы и без семьи — потенциально опасен, он с лёгкостью отправится воровать, сбывать краденое, а то и на людей примется нападать. Поэтому все, кто не имеет жилья и работы, отправляются туда, где есть и одно, и другое.

— Это куда же? — пусть скажет всё и сам.

— На Афанасьевский завод, — сказал он так, будто я должна была знать про этот завод всё.

— Не понимаю, — покачала я головой. — Для того, чтобы работать на заводе, нужно что-то уметь, иметь квалификацию рабочего или инженера. Человек без жилья и работы может быть и без образования.

— Вы это понимаете? Любопытно. Но знаете ли, там хватает работы и для тех, кто пока не умеет ничего.

— Неужели и для женщин тоже?

— И для женщин тоже, хоть их и меньше, чем мужчин. Есть работа, также есть возможность там выйти замуж — если кто-то согласится взять, правда, в согласных обычно недостатка нет. Семейные работники более старательны и ответственны, нежели одинокие, потому что им нужно заботиться не только о себе. А одинокая женщина обречена, замужняя же имеет защиту мужа, общества и обычаев.

— Но если я не имею намерения отправляться на этот ваш завод и выходить там замуж? Я совершенно не представляю, что я могу там делать.

А замуж я и дома не собиралась, это отдельная история, и незачем её сейчас вспоминать.

— Что делают все женщины? Впрочем, может быть, у вас есть какие-то намерения здесь и сейчас? Куда вы пойдёте, когда Зимин отпустит вас из больницы?

— Я ещё подумаю об этом. Я только вчера узнала, что нахожусь неизвестно где без денег и документов, а вы уже сегодня требуете от меня ответа на вопрос, что я буду делать! У меня, между прочим, травма головы, я с трудом на ногах стою. Через семь дней я могу ещё не выздороветь и ничего не вспомнить. Вот отпустит меня доктор из больницы — так и ставьте на счётчик, — поджала я губы.

— Что-то я должен сделать? Повторю — куда вы пойдёте, когда Зимин отпустит вас? На улицу? Посмотрите на ваших соседок — вот что вас ждёт, если на улицу.

— Знаете, я умею учить детей. И не только это, — сообщила я. — Мои документы унесли ваши грабители, которых вы отчего-то не отправили ни на какой завод. Может быть, если бы они стали почтенными семейными людьми, то и не грабили бы никого на улицах, и краденое бы не сбывали? Или завод существует только для того, чтобы пугать беспомощных женщин, оказавшихся в трудной ситуации? А для того, чтобы преступников поймать и к делу приставить, кишка тонка?

Может быть, я и зря ему это сказала. Но он меня взбесил, реально взбесил.

— Ну, знаете! Это слишком, Ольга Дмитриевна, не находите? Я к вам, значит, со всей добротой, а вы? — он поднялся со стула и посмотрел на меня гневно. — Я ещё вернусь, а вы пока подумайте о жизни. Пригодится!

Подхватил лежавшую на соседней кровати шляпу и вышел. А я осталась — думать о жизни.

13. Новое знакомство

13. Новое знакомство

Я уже думала, что наконец-то усну, потому что очень устала от всех этих не слишком-то приятных разговоров. Но с потолка светили яркие шары, я не знала, как их выключить. И наверное, сейчас придут мои соседки по палате. И поесть бы…

Соседки как раз пришли, и даже принесли мне простой ужин — варёная картошка с постным маслом да с солёными огурцами. И свежий хлеб. Это оказалось как-то прямо очень вкусно, такой привет из детства, когда у бабушки на даче ели как раз картошку с огурцами, и луком зелёным посыпали, и было вкусно.

— Не съел он тебя? — спросила Анна, она же Афродита.

— Нет, — ответила я. — Хоть и пугал.

— Да не пугал он, зачем ему пугать? Ему тут лишние бездомные не нужны, — подхватила Стеша.

Не знаю, до чего бы мы договорились, но тарелка показала дно, я сказала им спасибо, что принесли еды, и решила сама пойти и унести грязную посуду. Пройдусь, и спать.

— Ты сама-то дойдёшь, куда ты там собралась? — усомнилась Стеша.

— Дойду. Если тут с меня уже спрашивают, как со здоровой, то нужно же вспоминать, как ногами ходят, — усмехнулась я.

— И то верно, — закивали обе.

Здешняя столовая располагалась по коридору налево, за входными дверями с улицы. Там на кухне переговаривались какие-то женщины, что-то говорили про хлеб на завтра и крупу на похлёбку. Не поверю, что им не нужны тут люди в кухню или ещё куда.

Меня встретили — женщины средних лет, в платках, в тёмной одежде, в фартуках. Забрали миску, напоили чаем, сказали не стесняться приходить, если что-то понадобится. Это порадовало.

А на обратном пути до палаты меня поджидал доктор Зимин.

— Очень хорошо, Ольга Дмитриевна, что вы понемногу встаёте.

— Да, раз тут уже спят и видят, как бы меня подальше услать, воспользовавшись моей беспомощностью, — вздохнула я.

— Это вы о Носове? — вздохнул он.

— О нём самом. Это правда — то, что он говорит? О заводе?

— К сожалению, да. В рабочий посёлок при заводе нужны люди. Их пытаются туда заманить всеми правдами и неправдами. А не заманить, так вынудить отправиться. Но не печальтесь, мы непременно что-нибудь придумаем. Мне кажется, вам нечего делать на заводе.

— Скажите, Василий Васильевич, а может быть, есть какая-то работа здесь, в больнице? На кухне, или убирать что-то, или мыть? Я умею, правда, — вздохнула я.

Потому что здесь я уже что-то знаю и понимаю.

— Здесь нам всем платит жалование железная дорога, и количество мест строго учтено, — сказал он. — Но я подумаю, что можно сделать.

— Например, можно считать мне срок с того момента, как вы признаете меня здоровой, — вздохнула я. — А не когда я ещё толком ходить не начала.

— Можно, — согласился он. — Мы ещё поборемся, Ольга Дмитриевна, не огорчайтесь прежде времени.

Я уже хотела поблагодарить его и идти дальше в палату, но хлопнула дверь снаружи, и кто-то зашёл, и стремительно двинулся к нам.

— Здравствуйте, господин Зимин. Мне сказали, есть что-то по моей части.

Я оглянулась — он появился из-за спины. И если доктор Зимин был такой, ну, нормальный мужчина со старой фотографии, то за моей спиной стоял франт, я так их себе представляла.

Ухоженные усы, подстриженная бородка. На ленте шляпы — какая-то блестящая штука. Серый костюм в тонкую полоску. Виден жилет в муаровых разводах, и тоненькие складочки на сорочке. Галстук завязан хитрым узлом, и трость с металлическим набалдашником в виде черепа. Ботинки лаковые сверкают в свете волшебных шаров. Цепочка — наверное, от часов — хитрая какая-то. И он выглядел помоложе Зимина… если не смотреть в его глаза — странно ледяные. Вроде серые, но… какие-то не такие, короче.

— Здравствуйте, господин Соколовский, — кивнул доктор. — Да, есть, но там драка в трактире, я думаю, нет ничего особенного. Можно и не допрашивать.

— Кто ж знает-то, есть или нет, — усмехнулся франт. — Но мне совсем не трудно расспросить пару убиенных в трактирной драке бездельников, поверьте.

Что? Расспросить убиенных? Это, простите, как?

— Значит, пойдёмте, и расспросите, — не стал спорить Зимин. — И, Михаил Севостьянович, к вам ещё есть вопрос из области научного знания, раз уж вы тут у нас появились.

— С удовольствием послушаю, — тот глянул заинтересованно.

— После того, как выполним формальности. Это связано с Ольгой Дмитриевной, — он кивнул на меня.

Какой такой научный вопрос может быть связан со мной? Видимо, у меня на лице было написано всё сомнение мира, франт оглядел меня с головы до ног и приподнял бровь. Вроде как — а это тут ещё кто?

Да, стоит такая посреди коридора в рубахе и войлочных башмаках. Та ещё картинка, наверное. Мне стало неуютно.

— Я пойду, Василий Васильевич, — кивнула ему и пошла по стеночке в палату, не оглядываясь на франта.

Будут тут ещё всякие на меня так смотреть, будто я — непонятное недоразумение!

А потом я подумала, что, наверное, и есть непонятное недоразумение. И если этот франт что-то может знать о работе для барышни, не желающей ехать на завод — то пусть расскажет.

Мои соседки по палате о чём-то болтали, увидели меня и замолчали.

— Скажите, может, вы знаете, кто таков тут пришёл — сам из себя франт франтом, трость с черепом, фамилия Соколовский. Сказал, будет кого-то про вашу трактирную драку расспрашивать.

— Сам, что ли, пришёл? — изумилась Анна.

— Сам, а что? Он кто такой вообще?

— Он чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе, — ответила Анна. — Маг он, некромант. Со смертью знается. И будет сейчас наших упокойничков расспрашивать о том, что в трактире было.

14. Отчего же я не маг

14. Отчего же я не маг

Какой, ну какой, скажите, маг-некромант? Это же, ну, в книгах-фэнтези. Так не бывает, не бы-ва-ет!

Но если я начну об этом говорить, меня заподозрят в чём-то, в чём, наверное, не нужно. Поэтому…

— Вот прямо настоящий некромант? — спросила я как могла недоверчиво.

— Ты где жила-то, что некромантов не видела, — начала было Стеша, но её перебила Афродита.

— Так-то некромантов и у нас тут не много, прямо скажем, нет ни одного. А этот приходит с того берега, из города. Своими тайными путями, говорят, они так могут — раз, и уже на месте. Другое дело, у нас тут что неделя, то разбой или просто кто-то странно помер, или вовсе паршиво, вот господин Соколовский к нам и наведывается. Ему по должности положено покойников расспрашивать и выяснять, как те померли да что скрывали при жизни.

— И всё-всё расскажут? — я продолжала смотреть недоверчиво.

— Ничего не скроют, ей-богу. Да перед обычным-то магом ничего скрыть невозможно, и обмануть тоже невозможно! Хорошо ещё, что магов-то раз-два, и обчёлся! А то ой как трудно было бы жить!

— Совсем что ли не обмануть? — а это ещё что за дела?

— Из маленькой деревни, да, даже ведьмы своей не было? — Анна-Афродита глянула сочувственно.

— Да не было в Юбилейном никаких ведьм, — честно замотала я головой.

— Это где — Юбилейное? — заинтересовалась Стеша.

— Так вот похоже, что далеко отсюда, — вздохнула я. — Вы лучше скажите, кто тут ещё маги? Носов — маг?

Потому что если они не заблуждаются насчёт того, что магам нельзя врать, то я спалилась с головой.

— Слава богу, нет! — замахала руками Анна. — Если он был бы магом, вообще бы всех прижал! И так ни вздохнуть, ни охнуть, а было бы ещё хуже, спаси господи!

Ну и то ладно, хоть одна хорошая новость!

— Василь Васильич маг, но он маг хороший, правильный. Он говорит, что раз ему дано больше, чем простому человеку, то он и должен делать больше всего для простых людей. Вот он и служит тут в больнице, всех ему благ и здоровьица, — видно было, что Анна нашего доктора крепко уважает.

— Ещё из жандармов, что станцию охраняют да поезда сопровождают, маги есть. Но они такие маги, что врага побить.

Значит, маги ещё и разные. Красота. И все это, наверное, с детства знают.

— А господин Соколовский?

— А он страшный, — Стеша перекрестилась. — Он как-то раз зашёл к мамаше Вехотке, мы все подумали, что ему девушка нужна, а он всего-то хотел её расспросить о чём-то там, о деле каком-то. Или о ком-то из гостей. Хотели подслушать, да не вышло, маги умеют сделать так, чтобы не подслушать.

О, ещё важное. Маги умеют много полезного, оказывается.

— А свет — тоже маги, да? — кивнула я на потускневшие уже лампочки под потолком.

— Конечно, — закивала Стеша. — Это Василий Васильевич. У него в операционной всегда свет яркий, как он туда зайдёт, так и зажигает. Говорит, что нечего во тьме блуждать.

Тут я была с ним согласна. Нечего во тьме, всё верно.

— И наверное, если ты маг, то на завод не сошлют? — уточнила я.

— А это смотря, какой маг, — сказала Анна. — Если ты умеешь магически железо плавить да ковать, то тебе туда прямая дорога.

— Это, я слышала, умеют земляные маги, как-то один офицер жандармский к нам заходил, рассказывал, — сообщила Стеша.

— Ну там ещё и лес валить, и строить, и дорогу туда к ним делать приличную — маги везде нужны. Но магов мало, поэтому на чёрную работу и мы сгодимся, — вздохнула Анна.

— Да вообще магам проще пробиться в жизни, — вторила Стеша. — Все маги на особом учёте, нельзя быть магом и скрывать это, да и не выйдет ни у кого такое.

— Я правда жила далеко, и магов у нас там не было, — вздохнула я. — Сказки рассказывают, это да, а вот настоящего я только Василия Васильевича и увидела.

— Это благодать господня, что он здесь, у нас, — закивала Анна. — Его зазвали, потому что важное место. И вся эта больница считается хорошей, даже получше, чем в городе. И бывает, к нему сюда из города приезжают, чтобы посмотрел, и сказал, что с человеком не так, и можно спасти, или уже нет.

— В городе таких нет?

— Есть, в городской больнице вроде бы кто-то тоже целитель. Но наш Василь Васильич лучше!

Я вспомнила ещё один важный момент.

— А маги-то только мужики, или женщины тоже?

— Тоже. Я слышала, если в столице, так и в академию могут взять. В университет не берут, а в академию могут. Потому что, говорят, магии нельзя не учиться, лопнешь.

— Как лопнешь? — рассмеялась я.

Ни в жизни не слышала такого, что лопнешь, если не учился.

— Просто лопнешь, — пожала Анна плечами. — Магия тебя изнутри разопрёт и наружу выйдет. А ты ничего не сможешь сделать, вот и лопнешь. Тьфу, только на ночь такое и говорить, прости господи. И не ты, ясное дело, а неучёный маг.

— Это тоже жандармский офицер рассказывал?

— Нет, это Василь Васильич говорил Шурке с Третьего Солдатского переулка, когда у неё от кого-то залётного магический младенец родился. И сначала был, как все, а потом его как начало крючить, он как принялся лавки в горнице ворочать, и печь едва не развалил, и корова у них по небу летала. Вот Шурка его схватила и сюда принесла, Василь Васильичу показывать, а тот только глянул, так сразу и сказал — мол, повезло тебе, бог тебя благословил, маг твой сыночка. Но тебе надо пояс потуже затянуть и искать ему учителя, чтобы его на месте не разорвало, а потом непременно в гимназию отдавать, и после гимназии в академию, а та академия в столице, туда только на поезде десять дней ехать!

— И как, поехала?

— Она попросилась к кому-то в городе в кухарки, к какому-то магу из купеческого сословия. Да и перебралась туда. И хозяин-то, поди, о том мальчонке позаботится, маги всегда стоят за магов, — сообщила Анна со знанием дела.

Жаль, что я не маг. Зажигала бы лампочки, и мне бы не грозили заводом.

Я бы ещё с радостью послушала о магии и магах, но здешний представитель этого племени заглянул к нам в палату.

— Не спите ещё? — доктор Зимин глянул на меня. — Ольга Дмитриевна, голубушка, пройдёмте ко мне в кабинет. Поговорим.

15. Странности с крестиком

15. Странности с крестиком

Я подумала и набросила поверх рубашки одеяло. Потому что, ну, не могу я больше ходить всё равно что раздетая. А напяливать на себя одежду — долго, да и помыться бы сначала. Кстати, как они тут моются? В баню ходят?

В таком виде и пришла в кабинет Зимина. И порадовалась, что взяла одеяло, потому что там сидел тот самый маг-некромант. Он, конечно, даже приподнялся из кресла, как меня увидел, но взглядом одарил — закачаешься. Мол, что это тут такое ходит. Изумительное.

— Располагайтесь, Ольга Дмитриевна, — сказал Зимин. — И подумаем вместе, как вам помочь.

— Что случилось с госпожой… — начал маг и вопросительно глянул на Зимина.

— Филипповой, — подсказал тот. — Попала к нам двое суток назад, нашли в Егорьевском переулке, с травмой головы.

— Там глухие заборы, да, и калиток всего две, и никто не выйдет, хоть до утра кричи, — согласился Соколовский.

— К счастью, мимо проходил патруль. Пролежала она там недолго, переохладиться не успела. Но осталась без денег, документов и верхней одежды. И не понимает, где находится, что совершенно естественно после подобной травмы, но — весьма осложняет её будущее. Говорит — есть родственница, но мы пока таковой не нашли. Правду говорит, значит — в самом деле есть, — добавил доктор в ответ на вопрошающий взгляд Соколовского.

— И что вы хотите от меня? — поинтересовался Соколовский.

Кажется, ему не очень-то понравилось, что его привлекли к обсуждению ситуации какой-то непонятной особы, с перевязанной головой, в войлочных чунях и в одеяле.

— Ольгу Дмитриевну здесь не знают, это точно. Ни местные обыватели, ни девушки из дома госпожи Сивцевой, ни Носов, ни местное дно. Если мы поймём, как она попала сюда, будет проще найти её родных. У меня есть два соображения — вытолкнули в портал или привели тенями.

Что? Какими ещё тенями? Я совершенно не понимала, как мне держаться правильнее — делать вид, что слова знакомые, или показать своё изумление.

— Что-то госпожа Филиппова в растерянности, — усмехнулся Соколовский. — Очевидно, не ходила никогда ни тенями, ни порталом.

— А вдруг я всё позабыла, — пробормотала я.

Потому что и вправду растерялась.

— Что вы видите, Михаил Севостьянович? — спросил Зимин.

— Вижу я, Василий Васильевич, странное. Госпожа Филиппова носит магический амулет, при том не являясь магом.

— Амулет? — не поверил тот. — Откуда бы? Да его бы сняли в первую голову и продали ещё быстрее её ботинок.

— Этот бы не сняли, — покачал головой некромант. — Госпожа Филиппова, вы помните, откуда у вас амулет?

Какой ещё амулет?

— Господин Соколовский, вам придётся пояснить. Какой амулет? Нет у меня никаких амулетов, честное слово.

— Как же, нет, — кажется, он забавлялся. — А на шее у вас что висит?

Я даже, знаете, поверила, что у меня там что-то висит. Посмотрела — ничего там нет.

— Серьги у меня были, да и те сняли. И всё. А на шее — нет ничего.

— А что на шнурочке? — спросил он с таким выражением лица, что захотелось треснуть его по башке, по прилизанным этим волосам.

— Это не амулет, это крестик обычный, — я даже вытащила его наружу и показала, придерживая одеяло второй рукой.

Соколовский прямо впился в него взглядом, потянулся рукой, но трогать не стал, повёл пальцами вокруг него.

— И откуда же берут такие вот обычные крестики, скажите, — он смотрел на меня, будто я скрываю какую-то важную информацию.

— От бабушки, — сказала я непререкаемо. — Думаете, я говорю неправду?

— Нет, не думаю, — он качал головой и не сводил с меня глаз. — Как звали вашу бабушку? Откуда она родом? И почему она дала вам этот амулет?

— Если я скажу, что она не объясняла свои действия, вы поверите?

Я устала, я очень устала. Я поняла, что не могу больше находиться под этим взглядом, который, казалось, хотел докопаться до чего-то, что скрыто у меня внутри, но я ничего об этом не знаю.

— Как это — не объясняла?

— Можно подумать, детям всегда всё объясняют. Просто надела мне на шею, давно, я даже не скажу, сколько лет мне тогда было. И строго-настрого запретила снимать.

— И вы не спрашивали, отчего так?

— Не спрашивала. А потом уже и спрашивать не у кого стало.

— Как звали вашу бабушку? Бабушка по отцу или по матери?

— По отцу, и того отца я не видела никогда, они и расписаны-то с мамой не были.

— Вы хотите сказать — не венчались?

— Я имею в виду государственную регистрацию брака, — и тут до меня дошло, что здесь-то может быть только венчание, и ничего больше!

— Диво дивное. Имя вашей бабушки, Ольга Дмитриевна, немедленно!

Он надавил — я прямо поняла, как надавил. Стало очень страшно, на ровном месте — страшно, без какой-либо причины. Просто сердце заколотилось, и если бы волосы не были придавлены повязкой, то встали бы дыбом непременно.

— Рогнеда Витольдовна Спасская её звали, — прошептала я.

Давление тут же исчезло, лицо Соколовского выражало полнейшее недоумение.

— И почему я с ней не был знаком?

— А должны были?

— Некромантов мало, хоть в империи, хоть за пределами.

— И вы полагаете, что знаете всех? — спросила я.

Он пожал плечами, смотрел на меня, думал что-то.

— Знаете, Зимин, я предполагаю вот что. Ваша пациентка жила где-то за границей, в какой-нибудь русской общине, где дозволены и гражданские браки в том числе, и может быть, что-то ещё. Видимо, её помянутые родичи остались где-то там. И что-то случилось, и если госпожу Филиппову и впрямь перекинуло к нам порталом или тенями, то это может объяснить и её внезапное появление, и некоторые странности в речи и поведении. Она называла вам какие-нибудь приметы тех мест, откуда взялась на наши головы?

— Названия, имя своей старшей родственницы, — подтвердил Зимин.

— Можно попробовать поискать зацепку. Потому что откуда-то она ведь взялась, это несомненно. И весьма любопытно, почему некая госпожа Спасская надела на неё в раннем детстве некромантский амулет.

— Какой некромантский амулет? — не поверила я.

— Достаточно сильный, — сообщил он. — Сейчас проверим одну мою догадку, Зимин, прикройтесь.

Я не успела ничего возразить, когда из его раскрытой ладони вдруг выползло серебристое щупальце и потянулось ко мне. И это было так страшно, что вдруг резко кончился воздух, я поняла, что не могу вздохнуть, а щупальце всё приближалось. И когда оказалось возле моего лица, я канула в темноту.

16. Целое состояние

16. Целое состояние

Я пришла в себя только на следующий день. Мои соседки как увидели, что я зашевелилась, сразу же переполошились, и Анна побежала звать доктора. Мне было велено лежать, пока он не придёт и не разрешит вставать.

Правда, Зимин пришёл сразу же.

— Рад видеть вас в добром здравии, Ольга Дмитриевна, — сказал он. — Лежите, глаза не открывайте, я посмотрю, что у вас и как.

Я только вздохнула. Лежать — так лежать. Уже знакомый прогрев руками, наверное, что-то показал, Зимин стряхнул ладони и разрешил сесть.

— Что со мной было, Василий Васильевич?

— Типичная реакция обычного человека на силу некроманта, — пожал он плечами. — Я знать не знаю, что хотел увидеть Соколовский, но я сказал ему, что так нельзя.

— А… что мой крестик? — я ощупала шнурок на шее, крестик был на месте. — Что с ним не так, почему господин Соколовский обозвал его каким-то там некромантским амулетом? С чего это вдруг?

— Тут он видит больше моего, и значит — у вашего крестика есть такая особенность.

— Какая особенность? И почему он не защитил меня?

— Вы знаете, как работает амулет некроманта?

— Откуда бы? Я до господина Соколовского не встречала ни одного.

— Он препятствует распространению силы некроманта изнутри, а не защищает от той, что пришла снаружи. Защищаться нужно совершенно иначе.

— Можно, я стукну вашего некроманта по голове? — спросила я. — Чтобы не проводил таких экспериментов с живыми людьми.

Я не слишком-то поняла про амулет и защиту. Ну да разберусь, непременно разберусь.

— Я провёл беседу, — Зимин вздохнул. — Он обещал поискать ваши украденные документы. И ещё кого-то из полицейских магов привлечь к этому делу.

Я подумала, что не знаю, как лучше — чтоб нашёл или чтоб нет. Но… где-то же эти документы есть? Вряд ли бросили в печку? Ладно, если вдруг найдут — там и подумаем.

Зимин посчитал мой пульс, посмотрел ещё что-то, видимое только ему одному, и разрешил вставать, умываться и есть. По времени это уже был обед, мне его принесли Анна со Стешей. Неплохая уха, свежий хлеб, чай с какими-то травками — отличный просто обед.

И ещё они рассказали, что вечером было шумно — доктор прямо орал на Соколовского, чего себе обычно не позволяет. И орал, что так нельзя с живыми людьми вообще, а с восстанавливающимися после нападения — так и вовсе. Соколовский выслушал это всё, повинился и был таков.

А после обеда я снова завернулась в одеяло и пошла к доктору в кабинет.

Пришлось подождать — он, сказала Акулина, в операционной, там кто-то топор на ногу уронил. Что ж, дело житейское, бывает и так. Но я подремала немного и дождалась.

— Ольга Дмитриевна, что случилось? — я даже не заметила, как он подошёл.

— Мне нужно поговорить с вами.

— Извольте, — он распахнул дверь в кабинет и пригласил меня войти.

— Благодарю вас, — кивнула я. — Скажите, Василий Васильевич, можно ли мне работать здесь, в больнице? Я умею выполнять все нужные работы по кухне, умею убираться, умею делать перевязки, компрессы и что там ещё бывает, — ещё умею уколы ставить, но ставят ли они тут уколы? — Ещё умею читать, писать, заниматься с детьми, но у вас тут нет детей, только взрослые. Умею шить и вязать. Если бы было, из чего, сшила бы занавески на окно в палату, а то неудобно, когда вечером у нас там свет горит, и люди в окна заглядывают.

Об этом последнем пункте я узнала от Стеши — мол, какой-то её не то клиент, не то поклонник прослышал, что она тут, и приходил вчера стучать в окошко, пока я с Соколовским общалась.

— В самом деле, занавески нужны, вы правы, — вздохнул Зимин. — Всё не успеваем. Возможно, для восстановления вашей памяти такое занятие окажется на пользу. Я подумаю, что можно сделать. И подумаю, кому бы можно было вас рекомендовать.

— Буду вам весьма признательна, — искренне сказала я. — Понимаете, раз я здесь оказалась, то нужно как-то устраиваться.

— Совершенно согласен с вами, — кивнул он. — Не печальтесь, Ольга Дмитриевна, что-нибудь непременно придумаем. Кстати, вы умеете шить на машинке?

— Да, — ответила я прежде, чем подумала — а вдруг здесь какие-то совсем другие машинки?

— Вот и славно. Ступайте, вам нужно больше отдыхать.

Я поблагодарила и ушла к себе, соседки мои где-то ходили, и я снова задремала. А проснулась от грохота — что-то тяжёлое очень громко катили по коридору.

— Спаси господи, что там такое-то? — Анна выглянула в коридор. — Ой! Это к нам?

«К нам» оказалась, на удивление, швейная машинка. Ножная, очень похожая на старинный «Зингер», на котором я когда-то училась шить под присмотром бабушки Рогнеды. Мама твердила, что мне рано давать в руки иголки, ножницы и утюг, но бабушка была непреклонна — девочку нужно учить. И учила. И как только ноги девочки, то есть мои, доросли до педали машинки, то началось знакомство с премудростью прямых строчек, стачивания деталей одежды, обработки краёв — руками, а после и на другой машинке, современной, у которой была строчка-зигзаг. В общем, шить я умела, и кроить умела, и выкройку могла построить по меркам. Правда, давно всё это было, ещё до моего студенчества, и чуть-чуть на первом курсе, а потом занятий стало слишком много, и погулять хотелось, и мамин бизнес пошёл в гору, и какую-то красивую одежду можно было просто купить.

Так вот, машинку установили возле окна, и Акулина принесла свёрток ткани — светло-серый ситец в чёрный и красный горошек.

— Василь Васильич сказал, что вы, барышня, умеете с этой дурой обращаться, — кивнула она на машинку.

Я уже открыла крышку и подняла машинку, установила, надела ремень на колесо. На первый взгляд машинка была точно такая же, как и у нас. На бабушкиной был нарисован сфинкс, а тут — феникс. Красиво. Называется — «Гофманн».

Под лапкой лежал кусочек белого льна, белая нитка оказалась заправлена — и в иглу, и в шпульку. Что ж, попробуем?

Я принесла стул, села, положила руку на колесо машинки, крутанула его на себя… игла пошла, ноги принялись качать педаль… работает, божечки, работает! Я наворотила на клочок ткани строчки прямые, строчки по кругу и даже восьмёрку выписала.

— Вот что значит — образованная, — вздохнула рядом Анна. — Я-то только дырку заштопать умею, да край подрубить иглой.

— Да это ж просто, ну, дома учили, — не поняла я.

Мама и тётя Галя рассказывали, что у них в школах на уроках труда учили кроить и шить. В моё время уже ничего такого не было, я училась именно что дома.

— Это у кого какой дом, — сказала она. — Это ж нужно цельное состояние, чтоб такую машинищу-то купить!

Видимо, здесь так, да. Целое состояние. Но сейчас мне дали в руки это целое состояние, и я должна воспользоваться им на благо себе. И помогающему мне доктору Зимину.

17. Я придумала бизнес

17. Я придумала бизнес

Прошло четыре дня.

На окне в нашей палате висели занавески в горошек, даже с оборочкой. Также занавески висели в столовой, ещё в одной палате и в кабинете доктора Зимина.

Я подрубила простыни для Акулины, а потом ещё для Матрёны Савельевны, тёщи Зимина, оказавшейся собственницей машинки. При том шить она умела только руками, а за машинку иногда садилась дочь, но нечасто. Прослышав о том, что зять утащил сокровище на работу и посадил за него неизвестную девицу, она примчалась наводить порядок. И мы с ней вполне нашли общий язык. Я узнала, что несложной швейной работы, которая руками долгая и нудная, а при помощи машинки решается на «раз», вообще много, и клиенты есть. И после того, как я довольно быстро подрубила ей пяток простыней, предварительно заутюжив припуски чугунным утюгом на доставленной из её же дома гладильной доске — она преисполнилась сочувствия и принесла остатки ситца в цветочек, и отдала их мне.

Что ж, хорошо же! Я примерилась, и четвёртый день был посвящён изготовлению длинной туники и штанов типа простых панталон, надеть под неё. И получилась у меня больничная пижама.

Пока я шила, было время думать. В частности о том, что вдруг получился договориться с почтенной Матрёной Савельевной и поиспользовать машинку на благо местного населения, а доходы поделить?

Я отправилась к Зимину и спросила — знает ли он, что нужно сделать, чтобы зарегистрировать бизнес.

— Что вы задумали, Ольга Дмитриевна?

— Я задумала заработать денег и принести немного пользы себе и людям. Скажите, если я буду оказывать населению услуги по починке и шитью каких-то вещей, это будет считаться работой? А на съём какой-нибудь комнаты я бы заработала, пока Матрёна Савельевна не велит возврашать машинку.

— Да, это возможно. Но вашу деятельность нужно будет согласовать с господином Носовым. Он уже подаст сведения дальше.

— А вдруг не подаст? Он кажется мне мстительным и вредным.

— Тогда это будет нарушение с его стороны, он себе такого не позволяет.

— И никак нельзя миновать его?

— К сожалению, нельзя.

— Тогда напустите на него вашу тёщу. Она победит, — нервно усмехнулась я.

— Кстати, вполне вероятно, — доктор посмеялся вместе со мной.

Матрёна Савельевна, женщина крупная, важная, одетая в сатиновую «парочку» — я уже узнала, что так называется комплект из юбки и застёгивающегося на пуговицы лифа — важно прошествовала в нашу палату в тот же день после обеда.

— Кыш, — взглянула на Анну со Стешей, которых Зимин пока так и не выписал.

Наверное, всё понимает, и просто даёт время передохнуть и прийти в себя. Как и мне, впрочем, как и мне.

Соседки выскочили, а Матрёна Савельевна уселась на Стешиной кровати и расправила юбку.

— Василий говорит, ты хочешь заработать, — начала она в лоб.

— Верно, Матрёна Савельевна, — кивнула я. — Я умею шить, не бог весть, как хорошо, но что-то могу. Я не имею здесь ни родных, которые бы обеспечивали меня, ни собственного дохода, и готова зарабатывать. Если вы согласны — то придумаем, где я могу снять комнату, в которой бы и жить, и мастерскую бы сделать.

Для мастерской понадобится ещё утюг, но можно же найти, я думаю? Утюжить швы можно на столе, машинку поставить у окна, чтоб светло было. И работать. Вон сколько я за четыре дня сделала!

— Я спрошу Лушку и Баирму, вроде, у одной была комната, чтоб отдать внаём, а у второй и вовсе флигель с отдельным входом. Можно договориться, чтобы оплата первый раз не сразу, а через две недели, скажем. Если я поручусь, то тебя пустит и одна, и другая. Кондрашке скажем, что ты заплатила, и въехала.

— Кондрашке? — рассмеялась я.

— Ему, Кондрашке Носову. Я, знаешь, его помню, как мелким в одной рубашонке без портков бегал, и как по мне, ума с тех пор немного нажил.

— Сколько вы ходите за помощь, Матрёна Савельевна?

— Половину дохода, — сощурилась та.

На ходу подмётки рвёт, честное слово.

— Шить-то я буду. Да так, что света белого не увижу самое малое, до следующего лета. Двадцать пять.

— Тоже за словом-то в карман не лезешь, — восхитилась Матрёна Савельевна. — Тридцать.

Тридцать уже лучше, чем пятьдесят, но сошлись мы в итоге на странной цифре двадцать семь с половиной. Она уходила довольная — кажется, не в обиде, и ей вся эта история пришлась по душе. Договорились, что она завтра с утра сходит к обеим своим приятельницам и спросит, что там с жильём. И тогда есть немалый шанс, что мне будет, где жить.

Василий Васильевич разрешил снять повязку и даже сходить в баню. Вот это было прямо самое лучшее — наконец-то помыться, и голову помыть. И наутро я прямо даже оделась в своё домашнее, в блузку и юбку, и причесалась нормально, и пожалела, что нет косметики, хоть бы глаза немного подвести, и нет нормальной обуви. Но на обувь заработаю, непременно заработаю.

И вот сидела я, такая прекрасная, и ждала сигнала от моей компаньонки. Та обещала прийти лично и сопроводить меня туда, где мне согласятся сдать комнату. Анна и Стеша прямо посмотрели с уважением и сказали — да, сразу видно, что из образованных. И одежда хорошая, и сидит по фигуре, и носить ту одежду я умею. А я сказала себе спасибо, что догадалась в своё последнее утро дома надеть синюю юбку прямого покроя со складками сзади, длиной до щиколотки. Она как-то очень хорошо вписалась в местную моду.

Дверь открылась, и я уже было обрадовалась, но появилась вовсе не Матрёна Савельевна. Вошёл господин Носов, которого она вчера невежливо именовала Кондрашкой.

— И куда это вы собрались, госпожа Филиппова? — сварливо поинтересовался он.

18. Угрозы

18. Угрозы

— Заключать договор о найме жилья, — в тон ему ответила я. — У меня на родине такого договора достаточно, чтобы легализоваться.

Делают же у нас временную регистрацию, если нужно. Пусть здесь тоже сделают.

Он же оглядел нашу троицу, хмуро взглянул на моих соседок, и тех словно ветром сдуло. А сам опустился на стул возле меня.

— И вы нашли источник существования? Или кто-то готов обеспечивать вас? — его глаза так и буравили меня.

— Нашла, — кивнула я. — Полагаю, справлюсь. Наверное, я должна где-то заявить об утере паспорта, так? И получить новый?

— В полицейском участке, и дать объявление в газету.

— Хорошо, я это сделаю в самое ближайшее время.

— И что же, вам удалось вспомнить, откуда вы тут появились?

— Господин доктор предложил версию, господину Соколовскому она показалась правдоподобной.

— И что же это за версия?

— Она предполагает, что меня переместили сюда порталом. В силу неизвестных мне обстоятельств, возможно — дома у моих родных какие-то неприятности. И либо меня хотели избавить от тех неприятностей, либо там что-то ещё. Возможно, я ещё вспомню, и выясню, в чём было дело.

— Странное место для избавления от неприятностей, — покачал он головой недоверчиво.

— Как говорится — середина земли, да? До всего далеко? — я не знала, бытует ли здесь у них это присловье про мою историческую родину, но подумала, что им тоже должно подойти. — Ещё говорят — край географии. Не вдруг выберешься, если даже поездом до столицы десять дней ехать.

Он слушал, кивал… а потом вдруг стремительно достал из кармана своего сюртука нечто и сказал:

— Да-да, конечно… а не подскажете ли, что вот это такое? — и развернул передо мной мой собственный украденный разбойниками российский паспорт. — Здесь определённо ваша фотокарточка.

Я и впрямь мало изменилась с двадцати лет, когда получала этот паспорт. На фото была весьма похожа.

— И откуда вы это взяли? — нужно срочно что-то придумать, только вот что?

— У Михалыча, откуда ещё. Остальному-то быстро покупатели нашлись.

— Дайте сюда, — я попыталась забрать документ.

Он ловко закрыл книжицу и снова спрятал.

— Дам только в том случае, если услышу от вас, что это такое и для чего нужно.

— Вы ведь даже прочитать не можете!

— Я не могу — кто-нибудь другой сможет, — пожал он плечами. — Вы, я смотрю, упорствуете, и не желаете признаваться. А я не уверен, что желаю иметь в моём поселении неизвестную величину. Кто вас знает, а вдруг вы какая-нибудь бомбистка-террористка? А у меня тут дорога железная, место важное и опасное.

— Но я решительно ничем не смогу доказать, что я — не террористка, — покачала я головой. — Вы это придумали, вам и доказывать.

Что, о презумпции невиновности они тут не слышали?

— И докажу, госпожа Филиппова, непремнно докажу. Поэтому как по мне, нельзя вас пускать ни в какую квартиру, а разве что под надзор полиции. Вы можете представлять опасность для здешних мирных обывателей.

— Что значит — под надзор полиции?

— Будете приходить и отмечаться. И на квартиру вам можно не абы куда, а только к надёжным хозяевам.

— Дайте список надёжных домовладельцев. Я найду там кого-нибудь, с кем смогу уговориться, — а вдруг подруги Матрёны Савельевны попадут в тот список?

— Кто ж вам разрешит ходить да уговариваться? — он посмотрел на меня, будто я совсем умственно отсталая.

— Что значит — кто разрешит? Разве мне предъявлено какое-то обвинение? Разве я нарушила закон? На мой взгляд, всё ровно наоборот — я жертва, сначала — ваших прикормленных разбойников, а теперь уже и ваша. Знают ли в городе о том, что вы тут творите?

— Какие прикормленные разбойники, вы о чём, госпожа Филиппова? — деланно изумился он.

— Вы ведь знали, где искать мои пропавшие вещи.

— Так все знают, — сообщил он.

— Что-то не верится. Думаю, есть и честные люди, которые ни в жизни не задумывались о том, кто и где сбывает краденое, — дома было так, а люди, что-то мне кажется, везде одинаковы. — И кстати, вы не желаете отдать мне не принадлежащую вам вещь?

— Это какую же? — спросил он, как ни в чём не бывало.

— Ту самую, что вы так стремительно спрятали. Смысла в ней никакого, но мне было бы приятно сохранить её, как память.

— Вы так и не объяснили, что это.

— Боюсь, и не смогу.

— Вот объясните — тогда и получите назад.

— Произвол.

— Нет, здравая осторожность. Вот что я вам скажу, госпожа Филиппова, — он взглянул на меня, как на двоечницу. — Я согласен закрыть глаза на ваши странности, но — если смогу лично убедиться, что вы не представляете опасности и не ведёте никакой незаконной деятельности.

— И что же убедит вас? — почему я не верю ему?

— Если вы будете находиться поблизости. Мой дом достаточно велик, чтобы разместить там ещё и вас. Тут-то я и стану за вами приглядывать.

Что?

— И… в каком же качестве я буду там у вас находиться? — интересуюсь я исключительно формально.

— Я буду присматривать за вами. А если вы будете готовы постараться и смягчить то дурное представление о себе, какое уже успели у меня создать — то буду готов отплатить добром за добро.

— Не понимаю, господин Носов, — покачала я головой.

Начал — так говори до конца.

— Вы симпатичная девица, госпожа Филиппова. В заводе вам придётся туго, что скрывать, и в том доме, где зарабатывают свои гроши ваши товарки — он кивнул на пустующие кровати Анны и Стеши — тоже несладко. А я один, и не позволю дотронуться до вас никому другому.

— Дотронуться? — ну давай же, говори, не хочу понимать твоих намёков.

— Вряд ли вы столь наивны, — усмехнулся он.

Я же только пожала плечами.

— Боюсь, я не готова соглашаться на то, что обрисовали мне столь туманно. Нет уж, господин Носов, вам придётся сказать, как есть.

— Как есть — будете служить в моём доме, ясно?

— Каковы обязанности? Какая оплата?

— Вам будет, где жить, будет, что есть, и вам не будут задавать лишних вопросов, — отрезал он.

— Маловато. Где жить, я уже почти нашла, что есть — заработаю. А на вопросы ответить невелик труд.

Он взял меня за руку, вот прямо взял, и впился в меня чёрными своими глазищами.

— Зря вы так, госпожа Филиппова, ой, зря. Вы ещё не поняли, что здесь со мной не спорят? Ну-ну, поглядим. Значит, в завод захотели? Будет вам завод. А то и ещё что поинтереснее. Жду вашего ответа до завтра. А завтра приду и вас выслушаю. И если к этому моменту вы не будете готовы внятно сказать, где устроились, или не пожелаете принять моё предложение — отправитесь далеко и надолго.

— Но доктор Зимин ещё не выписал меня из больницы.

— Ну так выпишет, — пожал он плечами. — Дело-то нехитрое.

Встал и вышел.

А я осталась сидеть и думать — что это было.

19. Удивительное предположение

19. Удивительное предположение

Что было — объявление войны это было, вот что. И я его приняла, так, кажется.

Понимание пришло мгновенно — да он же просто увидел девчонку, симпатичную, приличную, образованную, одинокую, за которую некому вступиться, и у которой нет даже ботинок, и решил придержать её для себя. Без пальто и без обуви далеко не убежит. Знакомых здесь нет, податься не к кому. А у Зимина под крылышком таких девчонок и не только девчонок — пруд пруди, как я тоже сейчас поняла. Он старается помочь всем, вот вообще всем. И одиноким девчонкам, и надорвавшимся на работе мужикам, и вредным местным старухам, и кому-то ещё. Всем, кто попросит помощи. Просто потому, что может. И он для меня тоже сделает, что сможет. А что не сможет — не сделает. Значит, придётся самой.

Вот-вот, самой. Где там наша Матрёна Савельевна? Пускай уже поскорее приходит, да пойдём договариваться про квартиру.

Как по заказу, дверь приоткрылась, но пришла вовсе не Матрёна Савельевна. Приоткрылась чуть-чуть, чтоб одним глазом заглянуть. Дверь открывалась в противоположную от меня сторону, и глаз не увидел ничего.

Тогда раздался негромкий стук.

— Заходите, кто там, — вздохнула я.

День визитов, мать его.

А вошёл и не Зимин, и не вернувшийся для чего-то Носов, и не столь ожидаемая мною Матрёна Савельевна, а некромант Соколовский. Вот уж кого я вовсе не ждала и видеть не желала!

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна, — поклонился он. — Вас сегодня не узнать!

— Ну так не узнавайте, — пожала я плечами. — Здравствуйте, Михаил Севостьянович.

— Пребывание у Зимина под крылышком идёт вам на пользу, это приятно, — сегодня он был весь такой благостный и вальяжный, и даже улыбался — очень заразительно, между прочим.

— Я весьма благодарна Василию Васильевичу за помощь и участие, — сказала я совершенно искренне.

— И как, вы вспомнили что-нибудь? Нет? Значит, подумаем ещё. Что Носов?

— Ходит и угрожает, — пожала я плечами.

— Найдём управу, — отмахнулся он. — А пока вот, держите, — он протянул мне какой-то свёрток.

Я взяла, развернула кусок холстины… и увидела свои ботинки. Свои чудесные коричневые ботиночки, со шнурочками, и с одним повреждённым крючком на левом, и с небольшой царапиной на носу у правого, которую я тщательно замазывала дома кремом.

— Я не могу передать, как благодарна вам, Михаил Севостьянович, — я прижала свёрток к груди. — Что я вам должна?

— Пустое, Ольга Дмитриевна. В прошлый раз вы пострадали из-за моего неуместного любопытства, я остался в долгу перед вами. Поэтому забирайте ваши вещи. К сожалению, найти остальное мне пока не удалось.

Что, это ещё и разновидность извинений? Невероятно. Минус на плюс? После наглости Носова — что-то хорошее?

— Но где… где они были?

— У здешнего скупщика краденого, которого для какой-то неведомой цели прикармливает здешний же староста, — брезгливо поморщился он.

О как. Носова прямо связывают со здешним криминалом? Запомним.

— Вы объясните, что именно вы в прошлый раз делали и для чего? — я взглянула на него и натолкнулась на испытующий взгляд серых глаз.

О да, сегодня в этих глазах не было ни льда, ни какой-то вечной потусторонней пустоши, как в прошлый раз, это были просто человеческие глаза. И они улыбались.

— Да, попробую. С вашего позволения, ещё не сегодня. Мне будут нужны ещё некоторые сведения… и я их вскоре получу. Кстати, расскажите, и что же, вы вправду не снимали ваш крестик никогда и ни при каких обстоятельствах?

— В самом деле не снимала, — честно сказала я.

Мне хотелось посмотреть, что будет, если сниму, потому как — ну что может быть? Ничего же в нём особенного. Но каждый раз, когда я бралась за шнурок, я всё равно что слышала бабушкин голос — «Оля, не снимай крест никогда. Как бы тебе ни хотелось это сделать, не снимай. Поверь, это неспроста».

— И вы не спрашивали вашу бабушку, отчего так?

— Пыталась, но или в этот же момент случалось что-то, что отвлекало от этого вопроса, или она как-то очень ловко переводила разговор на другую тему, — вдруг поняла я.

Я никогда не задумывалась, почему так. Крест этот был частью моей жизни, да и всё. Почему у кого-то карие глаза, а у кого-то серые? Почему кто-то умеет рисовать, а кто-то нет? Почему кто-то носит крест, а кто-то не носит?

— А что-нибудь ещё ваша бабушка вам говорила? Может быть, запрещала?