Барышня ищет работу

— Софья Людвиговна, как я рад вас видеть! Здравствуйте, Ольга Дмитриевна! — о, Мельников тут как тут. — Вы уже видели последовательность танцев?

Сегодня он был в мундире, подтянут и строг, ещё серьёзнее, чем обычно.

— Принесите Ольге Дмитриевне, Фёдор Алексеевич, — усмехнулась хозяйка.

Тот сорвался куда-то, притащил красивый листик в виньетках, разрисованный от руки, на котором от руки же был составлен список. Номером первым значился «Польский», а дальше «Вальс», потом какой-то «Новомодный Дирижабль», и что-то там ещё. И тут я поняла, что меня ждёт засада — а что я буду танцевать?

Я не большой любитель танцев. Дома, в институте как-то был проект к Новому году — подготовка к балу, приглашали специальных преподавателей, которые учили всех танцевать вальсы и польки. Студентам и сотрудникам бесплатно. Я ходила на несколько занятий, а до бала не дошла, потому что подхватила простуду. Интересно, пригодятся ли мне эти знания?

— Софья Людвиговна, могу я пригласить Ольгу Дмитриевну на первый танец? — нерешительно произнёс Мельников.

— Извольте, — кивнула та.

И вправду, объявили тот самый «польский». Я толком ничего не поняла, но увидела, что в колонну строятся все-все, кроме, может быть, гранд-дам вроде Софьи.

— Я не уверена, что хорошо танцую, — вздыхаю.

— Я тоже не самый лучший танцор, — ответно вздохнул Мельников, сжав мои пальцы.

Зазвучала торжественная мелодия — о, это, кажется, называется полонез. Раз-два-три. Идём. И вправду несложно. И не слишком быстро. Колонна ходила по залу, сначала по кругу, потом разными фигурами. Фигуры оказывались несложными — главное, смотреть, как их выполняют те, кто впереди, и не тормозить. Я старалась не тормозить.

Когда в одной из фигур кавалеры пошли в одну сторону, а дамы в другую, обходить залу поодиночке, чтобы в дальнем её конце снова встретиться, я вдруг увидела в дамской колонне Софью Людвиговну. Она важно шла, даже и без трости, и по её движениям можно было понять, насколько хороша была она в юности и зрелости. Интересно, кто же её пригласил?

Пары вновь собрались в колонну, колонна остановилась, все кланялись друг другу. Я поклонилась… как-то. Мельников взял меня за руку и повёл к нашей банкетке.

И там я с изумлением увидела, как господин маг Соколовский с невероятным изяществом усаживает на банкетку Софью Людвиговну и раскланивается с ней.

— Благодарю от души, вести вас в танце — редкое удовольствие, — улыбнулся он ей, а потом столь же изящно поклонился мне. — А сейчас могу я пригласить Ольгу Дмитриевну на вальс?

13. Магия танца

13. Магия танца

Мельников разинул рот и смотрел на мага, как на неведому зверюшку, которая из-под лавки внезапно вылезла и сейчас укусит. Это оказалось так смешно, что я едва не фыркнула… одёрнула себя и тоже поблагодарила его за танец.

— Спасибо, Фёдор Алексеевич. Попасть в первый танец бала — это чудесно, я вам весьма благодарна.

— Я могу надеяться на другие танцы с вами сегодня? — начал было он, и вправду глядя на меня с надеждой.

— Давайте вернёмся к этому вопросу после вальса? — улыбнулась я и взглянула на Соколовского. — Рада вас видеть, Михаил Севостьянович. Вы удивительно вовремя, прямо на бал.

— Торопился, — улыбнулся он в ответ и подал мне руку. — Идёмте?

— Идёмте, — кивнула я.

Музыканты уже заиграли, этот вальс был мне совершенно неизвестен. Но очень, очень красив. Пары уже танцевали, и вовсе не так, как нас учили на классах дома — пара за парой, а совершенно хаотически. Кто-то быстро или очень быстро летел по кругу, кто-то мелкими шагами топтался прямо на чужой траектории и не горел желанием двигаться, кто-то выделывал какие-то фигуры в центре залы. Ну и вальс!

Я успела испугаться — как же, как же мы, но бояться оказалось совершенно нечего. Я поняла, как это бывает — когда тебя ведёт в танце умелый партнёр. Просто берёт и ведёт. Руками. Рукой, правой. Точно и уверенно. И ты как будто тоже можешь и умеешь, и вы летите, просто летите, не замечая препятствий. Или эти препятствия сами благоразумно убираются из-под ваших ног, и нет, никаких происшествий не случается, никто ни на кого не наступает. Я не была уверена, помню ли, какая нога куда идёт, но оказалось — что-то помню. Да прекрасно я всё помню! Выдыхаю, окончательно расслабляюсь и даже осмеливаюсь взглянуть на партнёра. Идеально сидящий фрак, белоснежный шейный платок с искрящейся булавкой — наверное, наимоднейшего фасона. Соколовский смотрит с некоторой усмешкой.

— Всё в порядке, Ольга Дмитриевна?

— О да, в полном, благодарю вас. Давно не танцевала… так, наверное, никогда не танцевала.

— Но вы определённо учились.

— Немного, совсем немного, — знала бы, что вот так свезёт, училась бы больше.

— Я думаю, нам с вами хватит.

Молчим, улыбаемся. Летим.

— Вы так долго задержались, что-то случилось? — спрашиваю.

Нужно же говорить, не просто так же на него таращиться! А говорить лучше о нём.

— О да, — кивнул он. — Некое происшествие, которое нужно было разъяснить.

— Из тех, о которых не пишут в газетах? — вспомнила я слова Егора Егорыча.

Снова усмешка.

— Думаю, что-то напишут в конце концов. Знаете, эта история совершенно не для бальной залы, уверяю вас. Лучше расскажите, как вы провели это время в городе.

— Неплохо, — кивнула я. — Ездили в театр, навещали знакомцев Софьи Людвиговны, и ещё благотворительность всякая, тоже, знаете ли, случается.

— Понимаю, да. Скажите, вам не дают выходных?

— Нет, договора об этом не было. У меня есть свободное время, может быть, если я соберусь, скажем, в лавку, то никто не возьмётся составить мне компанию. Но, — тоже усмехнулась я, — это не точно.

Он кивнул понимающе.

— Нам бы поговорить о разных странностях… я обдумываю один вариант, расскажу ещё.

Музыка тем временем завершалась, он повернул меня под рукой, вышло красиво, но от резкого поворота закружилась голова. Я остановилась и невольно вцепилась в его ладонь.

— Всё хорошо, Ольга Дмитриевна? — серые глаза смотрели с беспокойством.

— О да, благодарю. Немного закружилась голова, уже всё в порядке. Это был замечательный вальс.

— Я рад, — он уже вёл меня к Софье Людвиговне. — Как насчёт других вальсов?

— С удовольствием, — просияла я.

Танцевать на балу, да с умелым кавалером — это же мечта!

Софья оглядела нас пристально, но мы молча поклонились друг другу, Соколовский поклонился Софье и сказал, что будет рад и дальше танцевать со мной.

Следующий танец я пропустила, там все выделывали какие-то фигуры, показавшиеся мне мудрёными. А потом объявили польку, и господин Мельников возник рядом — ещё и объявлять не закончили.

— Ольга Дмитриевна, дозволите пригласить вас?

Ну, я согласилась. И пожалела о своём согласии тут же. Потому что уважаемый Фёдор Алексеевич не попадал в музыку, не успевал повернуться в нужною сторону, скакал, думая, что это ему поможет, и — о ужас — дважды толкнул соседние пары, что, естественно, обществом не приветствовалось. Он краснел, бледнел, пыхтел, извинялся, а я чувствовала себя в этом действе остро лишней. Ну и скакал бы сам, да?

К счастью, полька быстро закончилась. К слову, я видела пролетавшего мимо Соколовского с хозяйкой дома — они вообще не скакали, а скользили и летели, ну да он вообще сегодня будто не ходит, а летает. Мельников же привёл меня к Софье, рядом с ней на банкетке сидел господин Вересов, он занимается каким-то строительством, как мне помнилось, мы как-то ездили в гости к ним домой, и нас принимала его супруга и дети — сын и дочь. Мельников принялся многословно и путано извиняться передо мной, а потом пошёл так же поступать с теми, кто ещё пострадал от него в танце, и я выдохнула. Пристроилась к банкетке сбоку, и постаралась слиться со стеной.

— Ольга Дмитриевна, вы ведь знакомы с моим сыном? — спросил господин Вересов.

— Да, Иван Владимирович, знакома, — подтвердила я.

— Отлично, — он оглянулся, сделал знак… и перед нами возник тот самый сын.

Звали его Владимиром, и лет ему было восемнадцать, что ли. Он обучался в местном коммерческом училище, и после выпуска должен был начать работать в отцовском деле. Юноша вытянулся передо мной, поклонился, подал руку и повёл меня в следующий танец. Это было что-то с фигурами, он тех фигур не знал, ровно как и я.

— Мне неловко, Ольга Дмитриевна, но может быть, мы прогуляемся по саду? — он вздохнул.

— О да, — кивнула я, — отличное решение. — Здесь есть сад, в котором можно гулять?

— А вы не знаете? Идёмте, я покажу.

И мы вышли из бальной залы, через комнату с бильярдным столом, сейчас накрытым тканью, прошли в следующую… и это оказалась великолепная оранжерея.

— Какая красота!

Громадные фикусы, крохотные фиалки, кофейное дерево, лианы, ползущие по резным деревянным ширмам — это великолепно! Я шла и восторгалась, и не заметила, как едва не налетела на негромко беседующую пару — и это снова был Соколовский, и какая-то неизвестная мне дама моих лет, в прелестном лиловом платье с обилием отделки, и сиреневыми камушками везде — в причёске, на шее, в ушах, на руках поверх перчаток. Дама нахмурилась, Соколовский улыбнулся.

— Ариадна Яковлевна, позвольте представить вам госпожу Филиппову, она служит у госпожи Серебряковой.

Та кивнула — немного надменно, взглянула на меня чёрными глазами, наморщила нос.

— Я, пожалуй, пойду, — сообщила. — Володенька, проводите меня? — вцепилась тут же в моего провожатого и была такова.

Мы переглянулись с Соколовским… и рассмеялись оба.

— Что это было? — поинтересовалась я.

— Не что, а кто. Госпожа Вострова, супруга известного золотопромышленника. Имела до меня дело, но увы, некоторые вещи невозможны, даже если за больше деньги. Даже если по большой любви, и то невозможны, — усмехнулся он. — Идёмте танцевать? Там снова полька.

Мы пошли, и эта полька совершенно не походила на предыдущую. Мы летели… вот прямо летели, и как же это было здорово! Хотелось смеяться, делать и говорить глупости, но — я держалась. Ни к чему мне делать глупости. Даже если мужчина смотрит внимательно и тоже улыбается.

Да какая там магия, танец — вот настоящая магия. И кто бы мог подумать, да?

14. Уговорились о встрече

14. Уговорились о встрече

Когда после польки Соколовский привёл меня к Софье Людвиговне, та глянула с интересом.

— Помнится, Ольга Дмитриевна, вы уходили с несколько другим кавалером, — усмехнулась она.

Я только плечами пожала — мало ли, как случается. Глянула на Соколовского — и мы оба, не сговариваясь, рассмеялись.

— Что-то вы, Михаил Севостьянович, вовсе не думаете о репутации Ольги Дмитриевны, — произнесла Софья каким-то скрипучим голосом.

— Что вы, Софья Людвиговна, я просто не даю госпоже Филипповой скучать, — сверкнул улыбкой он. — И даже по самым строгим правилам я могу пригласить Ольгу Дмитриевну ещё на один танец.

— Торопитесь, после ужина мы отбудем, — сказала Софья сурово.

— Ольга Дмитриевна, у вас есть программа бала? Сейчас и уговоримся.

Я вспомнила — да, есть, Мельников принёс, и достала её, свёрнутую в трубочку, из моей бальной сумки, и протянула ему.

— Вот, взгляните.

— Финальный вальс перед ужином — годится?

— Да, благодарю вас.

Возвращение мне программы, улыбки, поклоны… растворился в толпе.

— Только не вздумайте питать какие-то надежды, Ольга Дмитриевна, — усмехнулась хозяйка. — Насколько мне известно, господин Соколовский не имеет намерения жениться в провинции.

— А я не имею намерения выходить замуж в обозримом будущем, — отрезала я.

Как бы это ни звучало, это правда. Сейчас это правда.

Я уже приготовилась стоять возле Софьи Людвиговны до того самого вальса, но оказалось — ничего подобного. Меня приглашали — видимо, приметили новое лицо и заинтересовались. Со мной танцевали бывавшие в нашем доме чаеторговец Белов, господин полицмейстер, двое молодых людей — они оказались сыновьями здешних приметных персон, и сначала просили представить их мне, а потом уже приглашали. После случился вальс с Владимиром Вересовым — в компенсацию запоротого предыдущего танца с ним же. Где-то вокруг бродил Фёдор Алексеевич, но — я делала вид, что вовсе его не вижу и намерений его не понимаю.

В общем, до того самого финального танца перед ужином время долетело мгновенно. Вот я со смехом раскланиваюсь с юным Вересовым, и — передо мной уже Соколовский со своей неизменной улыбкой.

— Прошу вас, Ольга Дмитриевна.

— Благодарю, — я подала руку, он подхватил меня за талию… и мы снова полетели.

Я уже успела впасть в эйфорию, когда он заговорил.

— Ольга Дмитриевна, нам нужно поговорить. Скажите, вас не возмутит, если я загляну к вам, например, очень поздним вечером завтра? Уверяю вас, меня интересуют только некоторые сведения, достаточно важные, для вас, возможно, тоже. Мы побеседуем… и я уйду так же незаметно, как появился.

— Меня мало что может возмутить, — отмахнулась я. — Другое дело, что Софья Людвиговна не обрадуется ни вашему позднему визиту, ни нашим беседам.

— А мы ей не скажем, — усмешка вышла холодной.

— У нас есть правило — после того, как она отошла ко сну, по дому никто не ходит.

— Этого и не нужно. Я смогу появиться прямо в вашей комнате, — он смотрел на меня, будто говорил о чём-то, что все знают, но я почему-то оказалась не в курсе.

— Каким это образом, интересно, — я нахмурилась.

— Я умею, — он снова усмехнулся. — Скажем, около полуночи?

— Если мы будем разговаривать, нас услышит весь дом.

— Не услышит, — вздохнул он. — Поставим магическую завесу. Она непроницаема.

— Но… Софья Людвиговна тоже маг. И не самый слабый, как мне кажется. И Антония.

— Софья Людвиговна — совсем другой маг. Не некромант. И одолеть завесу некроманта для такого мага не является возможным. Понимаю, вы не знаете этого, но — вам придётся поверить.

И вправду, откуда мне такое знать?

— Вы понимаете, что если всё это вскроется, меня уволят?

— Не уволят. Во-первых, не вскроется, с чего бы, а во-вторых, не думайте лишнего. Думать лишнее очень вредно.

Тут я даже была с ним согласна, потому что видела множество примеров, когда люди думали себе разное, а потом страдали. По принципу — сама придумала, сама обиделась.

И что же, мне нужно принимать его предложение, как есть?

— Понимаете, я бы мог пригласить вас к себе, но если вдруг вас хватятся и не найдут — тоже потом станут говорить какие-нибудь глупости. А если кто-то постучится к вам, пока мы будем разговаривать, то я просто исчезну, и вашей репутации ничего не будет угрожать.

Звучало странновато, что и говорить. О нет, дома бы я не задумалась даже — поговорить с человеком дома о делах не казалось мне чем-то запредельно неправильным. Но здесь меня предупредили — мужчин не водить, иначе уволят. И что же, я рискну тёплым хорошим местом? Или нет никакого риска?

— Решайтесь, Ольга Дмитриевна. Мелодия завершается, музыканты играют коду.

Вот ведь, весь вальс испортил своими деловыми переговорами! Но вдруг это был у нас с ним не последний вальс? Почему-то мне захотелось этого. И захотелось увидеть его ещё раз, просто увидеть, не только по поводу моих несчастных домашних документов.

Приключение? Отлично. Будем приключаться.

— Вы… можете пообещать, что никто не увидит вашего прихода и ухода, и не услышит нашего с вами разговора?

— Даже поклясться могу, — усмехнулся он. — Проникну в вашу комнату незаметно для прочих обитателей дома и уйду так же. И закрою нас от подслушивания. Обещаю.

— Хорошо, я согласна, — прошептала я за миг до того, как музыканты сыграли последний аккорд.

Он снова повернул меня под рукой и придержал, чтобы я не улетела в небеса.

— Благодарю вас, Ольга Дмитриевна. Жду встречи завтра.

— И я благодарю вас, — говорю неторопливо, восстанавливаю дыхание — мы ж не только вели переговоры, мы ещё и летели по паркету на хорошей, как я понимаю, скорости.

Он отвёл меня к банкетке, с которой как раз поднималась Софья Людвиговна, раскланялся с нами обеими и снова растворился в толпе.

— Ну что, довольны балом? — спросила меня Софья, пока мы чинно шли в столовую.

— Да, благодарю вас. Это было замечательно, — искренне ответила я.

Я даже не очень хорошо запомнила, чем нас кормили за столом. Ужин был долог, говорили здравицы в честь хозяина и хозяйки, обсуждали новости местные и столичные, и цены, и грядущие морозы, и рождество, которое тоже не за горами. А я думала главным образом о завтрашней встрече — как нам удастся провернуть задуманное, удастся ли вообще, и что будет, если не удастся вовсе.

Вот завтра и узнаем.

15. Другая дверь

15. Другая дверь

Мне казалось, что я буду ждать это самое «завтра» и томиться — потому что поскорее бы. Я боялась — потому что если что-то пойдёт не так, уволят-то меня, и я очень сомневаюсь, что у Соколовского есть в запасе другая вакансия. Да ещё если меня уволят из-за мужчины в спальне, то скорее всего весь город решит, что я пропащая женщина, и держать такую дома — только позориться. Но вдруг он правда умеет прийти и уйти как-то так, что никто ничего не заподозрит? Я не верю, но это же магический мир, весь из себя, вдруг они тут так умеют? Эти самые, которые здешние маги и выпендрёжники? У нас дома свет щелчком пальцев тоже не зажигают, и воду холодную не греют, и дом утеплить на зиму не умеют тоже. То есть всё это умеют, но обычными способами, физическими, не магическими. И разное другое тоже умеют, что здешним магией покажется, а это не магия ни разу. Значит… ждём, в общем.

А пока утро началось, как всегда, со стука Марфуши, с завтрака с Софьей Людвиговной, и вот за завтраком-то она и объявила:

— Послезавтра, во вторник, будут гости. Господа Вересов, Липатьев, Белов и Медвежинский. Буду беседовать с ними о делах.

Из перечисленных я не знала только, кто таков Липатов, ну да увижу, куда денусь. А пока оказалось, что Марфуше предстоит готовить прямо парадный ужин, и Агафье — ей помогать, Степану с Афанасием ездить за чем-то там, и мы с Антонией тоже на подхвате. Правда, пару писем я всё равно до обеда написала, и нашла для Софьи в последнем номере газеты все объявления о продаже недвижимости. Она велела их прямо вырезать и сложить в отдельную папку, мол — пригодятся. Я вырезала и сложила — мне несложно. А после обеда она удалилась отдыхать, а Марфуша попросила:

— Оленька, миленькая, набери сахару в подвале, будь, ласкова, там мешок в кладовой стоит, мимо никак не пройдёшь, прямо у входа!

Я кивнула — отчего бы не сходить? Не развалюсь. В подвале я до того была один раз, и то мельком — меня тоже просили принести, в тот раз это была небольшая кадка для капусты, Марфуша с Агафьей квасили, и в бочонок всё не влезло. Степан же был где-то снаружи, а я — вот она. Ну, та кадка стояла прямо возле самой нижней ступеньки, я её подхватила да принесла, вот и всё. А сейчас я взяла миску, выслушала наставления о том, куда ставить свечку, чтобы она стояла прочно и светила ровно, и где найти черпак, которым и набрать. И отправилась с той свечкой и миской вниз.

Спустилась по лестнице осторожно — потому что мало ли. Пламя свечи трещало и колебалось, наверное, где-то сквозняк, нужно его не утратить, потому что придётся снова идти наверх и зажигать заново. Вообще подвал в доме Софьи Людвиговны был хорош — каменный, как у всех соседей, с небольшими окошками, выглядывавшими наружу чуть выше уровня земли. В моей реальности почти все такие окошки давно уже утонули в земле, видимо, не было у тех домов прочного фундамента. Как здесь, я не знала. Но осветила свечой помещение и огляделась.

О, вот полочка, на которую мне сказано поставить свечу, пока буду отпирать дверь. Я поставила, убедилась, что она стоит ровно и крепко, и не упадёт, и дошла до двери и схватилась за ручку. Дёрнула… и ничего не поняла, потому что та дверь оказалась крепко заперта. Что к чему?

Кладовая не запирается, её дверь просто закрыта, ну, для порядка, я это точно знала, при мне это не раз обсуждали. А это что?

Я ещё раз дёрнула — хорошенько, с силой, вдруг непорядок какой, ну там — разбухла та дверь по зимнему времени, и нужно постараться, чтоб отпереть. А вот ни фига, уважаемая Ольга Дмитриевна, не открывается.

Опереться ногой о стену да ещё раз дёрнуть? Я уже было собралась, но услышала… шипение или кряхтение. Не поняла, откуда. Вздрогнула, прислушалась. Тишина. Будто ступенька треснула… или показалось?

Я подскочила к свече, схватила её осторожненько, повернулась… и увидела вторую дверь, приоткрытую. Тьфу ты, Оля, вот же кладовка-то! Просто свет так падал, что сразу было не понять, куда ломиться. Вот я и ломилась… куда-то.

«Если вы зайдёте когда-нибудь в самую дальнюю комнату в подвале — я вас уволю немедленно». Слова всплыли в памяти мгновенно. И я что — ломилась туда, куда ломиться нельзя? Я дура? Что мне за дело до тайн Софьи Людвиговны?

Свечка послушно показала приоткрытую дверь кладовки, а внутри — мешок сахара, мешок муки, у дальней стены на горке льда — пару куриц и кусок мяса, Марфуша утром с рынка принесла. Я нагребла деревянным черпаком сахара в миску, по очереди вынесла миску на лестницу, потом закрыла дверь, подхватила свечу и свою длинную юбку, и в два захода поднялась — сначала со свечкой, наверху широко открыла дверь, чтоб свет снаружи падал, и только тогда уже затушила свечку и подняла наверх миску. И унесла её на кухню Марфуше, не забыв притворить дверь.

— Представляешь, я чуть было дверь не перепутала, — интересно, что скажет? — Только та, другая дверь не открылась.

— Какая дверь? — не поняла Марфуша.

— Да рядом там, ещё одна.

— Да нет там двери, заделали ж давно, уже пару лет как, ещё до последнего вояжа барыни в столицы, — не поняла та. — Там непорядок какой-то был, не то текло, когда с крыши по весне капало, не то ещё что, и вроде сказали — проще заделать, чтобы не было никакой двери, и чтоб припасы не портить сыростью.

Ещё интереснее. А почему я ту дверь увидела, и почему не смогла открыть? Странно.

Но я подумаю об этом после, а пока… есть ещё немного времени, можно почитать у себя. Потому что вечером выход в театр, а потом… то самое.

Мне даже театр сегодня был не слишком в радость, но я очень боялась, что Софья прочитает моё беспокойство на «раз». Поэтому я изо всех сил смотрела на сцену, но только смотрела… и не сразу поняла, что хозяйка меня спрашивает о чём-то.

— Что с вами, Ольга Дмитриевна? — усмехнулась она по обыкновению. — Неужели кто-то из вчерашних кавалеров в душу запал? Ну-ну.

В другой раз я бы принялась доказывать, что никто и никогда, но… это ж естественно, так? Что кавалеры в душу запали? Поэтому я вздохнула и глупо улыбнулась. И ничего не ответила. Но кажется, моего ответа и не ждали.

А после театра — ужин дома, и спокойной ночи. Я взяла с собой в комнату книгу — мне разрешалось читать при свечке. До полуночи ещё полчаса, если верить большим часам в гостиной. Ждать оставалось немного.

16. Мои магические странности

16. Мои магические странности

Когда часы в гостиной начали бить полночь, я вздрогнула. Извольте ли — зима, холод снаружи лютый, полночь, по дому ходить нельзя, дурочка Оля ждёт на беседу некроманта. Красота, не правда ли? Вот так.

Я нервно рассмеялась — тихо-тихо. Потому что, ну, и страшно, и странно, и руку тоже некому подать. Остаётся смеяться — тихонечко, чтобы, не дай все высшие силы, никто снаружи не расслышал.

И что вы думаете? С последним ударом часов воздух в моей комнатке всё равно что сгустился, и прямо посреди из ничего возник этот самый некромант. Наверное, у меня был такой взгляд, что он усмехнулся, змей подколодный. И принялся водить руками — что, заградительные мероприятия? И от того, что он вот так поводит руками, нас и вправду никто не услышит? Надо отдать ему должное, руками он водил красиво. И сами по себе его руки очень даже ничего, я ещё вчера на балу заметила.

А он красиво пошевелил красивыми пальцами, стряхнул их и уставился на меня. Я и забыла, что надо быть гостеприимной хозяйкой. Тьфу, как в студенчестве, на первом курсе, когда был момент, я со всеми своими рассорилась и некоторое время жила у бабушки Зины, маминой мамы. Та ложилась спать в девять, но я пару раз наглела и приводила знакомых парней, открыв тихонечко дверь. И вот там нужно было говорить тихо-тихо, и если целоваться, то тоже тихо-тихо, а ничего большего я тогда ни себе, ни парням не позволяла.

Но здесь, кажется, в программе вечера нет строчки «Целоваться». Ну и ладно.

— Добрый вечер, Ольга Дмитриевна, — гость оглядел мою комнатку.

Я опомнилась, закрыла некрасиво разинутый рот и подскочила с кровати, где лежала с книгой поверх покрывала.

— Располагайтесь, — кивнула ему на лавку.

— Вы можете не шептать. Нас не услышат, — он кивнул мне и сел на лавку.

— Простите, не могу поверить.

— Понимаю, — усмехается он. — Вы почему-то не знаете многого из того, что должны были бы знать, судя по… да по всему. И мне весьма любопытно — как так вышло.

— Как именно? — я опустилась на лавку рядом с ним.

— Давайте так — я расскажу, что надумал, а вы поправите, если я где-то ошибся в своих выводах.

— Давайте.

— Первое и главное — Софья Людвиговна и её ближняя дама Антония — маги-универсалы. А я — маг-некромант. Это настолько отличные разновидности магии, что практически друг для друга неодолимые. Я, скорее всего, не одолею защиту или преграду, если госпожа Серебрякова решит её передо мной создать. Но и она не одолеет меня. Понимаете, это — разное, очень разное. Поэтому не беспокойтесь о том, что будет, если нас услышат. Не услышат. Это первое. А второе состоит в том, что абсолютно все маги видят, когда им лгут. Просто видят, понимаете? Вы можете не верить, я по вашим глазам вижу, что вы не верите. Но — я вас предупредил. Мы можем быть друг другу полезными только в том случае, если будем откровенны друг с другом, если вы приметесь что-нибудь этакое выдумывать — я увижу. Дело ваше, конечно, но — сдаётся мне, что вам это всё нужнее, чем мне. С моей стороны — лишь только любопытство, а с вашей, как мне видится — что-то несколько более серьёзное.

— Для меня и вправду странно всё это слышать, поверьте, — кивнула я.

— И это возвращает нас к тому, откуда вы взялись в Егорьевском переулке. В одежде странного покроя, со странным ридикюлем в руках, и в том ридикюле был странный конверт с некими документами. Кстати, о документах. Если вы скажете — я их вам принесу, так же, как пришёл сейчас. Договорим, и я схожу за ними. Но вы уверены, что здесь их никто не найдёт и не полюбопытствует?

Я задумалась. О нет, я не была наивна или совсем уж глупа, и прекрасно понимала, что и Агафья может увидеть всё, что захочет, пока убирает комнату, и Антония может зайти, пока все мы где-то в гостиной или вообще уехали в театр или в гости. Ладно, слушаем, потом будем соображать.

— Я не уверена, вы правы. Никто не может быть в таком уверенным.

— Отчего же, если вы маг и знаете какие-нибудь запирающие чары, которых не знают другие, или ваши чары столь сильны, что вы точно знаете — их никто не одолеет, — усмехнулся он.

— Вам бы всё смеяться, — вздохнула я.

— На самом деле, смешного здесь немного. Так вот, что вернёмся к нашим… документам. Имея склонность к пониманию иностранных языков, я полагаю, что смог представить себе их смысл.

— Что? — нет, я не поверила.

— То самое, — усмехнулся он. — Я так понимаю, что в том конверте и впрямь был ваш паспорт, а ещё — документ об образовании, смысл остального от меня, признаюсь, ускользнул. Наверное, потому, что в моей жизни не встречалось таких документов, вот я их и не опознал. И нет, перевести я не смог. Только догадаться об общем смысле.

— Всё так, да. Паспорт, университетский диплом.

— Вы окончили университет?

— Да.

— И какой же факультет?

— Начального образования. Я учитель начальных классов, только не работала по специальности ни дня.

— Учитель. Отлично, — кивнул он. — И в каком же университете девицам предлагают окончить курс этого самого начального образования?

— В Иркутском, — вздохнула я.

— Не слышал о таком. Но вы говорите правду. И мы, таким образом возвращаемся к вопросу — кто вы и откуда, Ольга Дмитриевна. Понимаете, когда я завершал своё образование, то после Московской обще-магической академии отправился во Франкию, и там провёл ещё два года в Академии Паризии. Мой наставник, профессор Оливье де Саваж, говорил о том, что множественность миров доказана, а подтверждения этому факту нет-нет, да и встречаются. Он рассказывал о людях, которых когда-либо заносило к нам из других вселенных, у него в семье когда-то давно был такой случай. И некоторые другие могущественные семьи тоже могут похвастаться такими приобретениями. А ещё, говорят, при определённых обстоятельствах можно попасть в другие миры от нас. И когда я взял в руки ваши бумаги, Ольга Дмитриевна, я смог их для себя объяснить только одним — вашим нездешним происхождением. Вы определённо получили образование, вы не тушуетесь, как непременно случилось бы, будь вы из отдалённой деревни, как вы пытались рассказывать соседкам в больнице у Зимина. Ваша предшественница Татьяна Алексеевна была такой девушкой, с ней всё было кристально ясно, не ясно только, куда она подевалась, что даже родным не сообщила, а она исправно связывалась с ними, пока жила в этом доме.

— Постойте, — я обрадовалась поводу увести разговор от меня, — тут же как-то за картами говорили о ней, Медвежинский спрашивал, куда она уехала, и Софья Людвиговна сказала — в Тобольск. А Егор Егорыч хотел её контакты, то есть — адрес, чтобы написать ей туда и узнать что-то о ком-то, с кем он ведёт дела, или только собирается. А Софья Людвиговна сказала ему — что не знает ничего.

— Вот это и странно, — тихонько сказал Соколовский. — Но о Татьяне Алексеевне потом, сейчас о вас. Понимаете, ваше иномирное происхождение объяснило бы всё. И ваши магические странности — в том числе.

— Какие ещё магические странности? — изумилась я.

17. Покажется странным даже мне

17. Покажется странным даже мне

Соколовский снова рассмеялся.

— Понимаете, если всё так, как я предположил, то — получается весьма логичная картина. Вы весьма искренне ничего не знаете о магии, даже там, где должны были бы знать, если бы родились в глухой деревне и ни одного живого мага в глаза не видели. Вы бы вели себя и говорили иначе. Но вы именно что уверены, что магия — это сказки, такого не может быть…

— Потому что не может быть никогда, — усмехнулась я. — И что же, я не могла вырасти ни в каком таком месте, где нет ни одного живого мага на много дней пути вокруг?

— Могли бы, — кивнул он. — Но вы бы всё равно не изумлялись так каждому проявлению магической силы, как вы это делаете обычно.

— Да ладно, как я изумляюсь?

— Поверьте, Ольга Дмитриевна, изумляетесь вы очень и очень. Я думаю, вы испытали на себе тот самый перенос… не могу представить, как это происходит, и — кому и для чего это нужно, но раз время от времени происходит, то — нужно. Понимаете, для меня вопрос не в том, что вы настолько нездешняя, а в том, кому это понадобилось — тащить вас сюда. И как так вышло, что ваша почтенная бабушка оказалась там, где вы родились.

— А бабушка-то причём? — я уже не понимала, как мне себя вести.

Врать, говорите, нельзя, да? А вдруг это, ну, блеф? Он видит, что я нездешняя, и понимает, что может морочить мне голову, как угодно?

— Для меня нет сомнения в том, что ваша бабушка — маг-некромант. При этом вы — определённо не маг. Но если вы родились и выросли в таком мире, где изначально нет магической энергии, то ваши способности могли не пробудиться. У вас может быть предрасположенность, но для того, чтобы те способности проявились, нужно что-то особенное. Так вот, ваша бабушка. Она каким-то образом оказалась там, у вас, возможно — уже с ребёнком, возможно — родила вашего отца уже там. Что там с ним случилось далее, предполагать не берусь, но он успел стать вашим отцом, а потом уже куда-то делся. А она осталась приглядывать за вами, и повесила вам на шею некромантский амулет. Зимин сказал, что объяснил вам, как тот действует.

— Он сказал ерунду какую-то. Что это не нательный крест, а защита от того, что может быть во мне!

— Правильно сказал. Просто так подобные артефакты детям на шею не помещают, поверьте, причина должна быть веской. Видимо, ваша бабушка предполагала пробуждение у вас силы, и обезопасила от неё тех, кто окажется рядом.

— А почему это необходимо? Что такого может быть во мне, от чего нужно защищать?

И снова он усмехнулся.

— Вы помните, что было, когда я попробовал воздействовать на вас своей силой в самом начале нашего знакомства?

— Страшно было до обморока, — пробурчала я.

Свечка с шипением догорела и погасла. Соколовский щёлкнул пальцами — и серебристый шарик завис над блюдечком с расплавленным воском.

— А я в тот момент себя контролировал и дал лишь малую толику. А теперь представьте намного большее количество первозданной смертной силы — подумать-то страшно, не только представить. И если ваша бабушка была права, то эта сила и по сей день сохраняется где-то там, у вас внутри. Вы, конечно же, не знаете, но есть такая закономерность — чем позже пробуждается у человека сила, тем это опаснее для окружающих, и тем мучительнее и болезненнее для него самого. То, что проходит незамеченным в раннем детстве, в более позднем возрасте может приковать человека к постели на несколько дней, а если человек уже сформировался — то и вовсе. И это мы об обычной, жизненной силе мага. У некромантов же всё не так, как у других магов, и… не снимайте ваш амулет, Ольга Дмитриевна. Возможно, он как-то сгладит последствия и для вас, и для тех, кто окажется рядом.

— А… что будет с теми, кто окажется рядом?

Он пожал плечами.

— Живые умрут, неживые поднимутся. Страшно будет.

— Ужасы какие-то рассказываете.

— Отчего же ужасы? Обыденность. Редко, но случается. Если бы здесь, в Сибирске, был ещё хоть один сколько-нибудь приличный некромант, можно было бы попробовать спровоцировать вас и вытащить вашу силу наружу. Но один я не рискну, поэтому — как господь всемогущий рассудит, так тому и быть. Скажите, не происходит ли вокруг вас чего-нибудь странного? Это я к тому, что если вы кому-то здесь у нас понадобились, то этот человек, или, точнее, этот маг будет стараться сделать через вас то, для чего вытащил вас сюда.

— Что такое странное? — вот тут уже усмехнулась я.

— Вы правы, в вашем случае странности это не странности. Скажем так — такое, что покажется странным даже вам.

— Какая прелесть, даже мне, — продолжала усмехаться я.

А потом вдруг поняла и похолодела.

— Так, мне кажется, что-то есть, — он взглянул внимательно.

— Может быть, — проговорила я.

И рассказала ему о своих снах — тех самых, в которых золотая женщина приходит и зовёт меня куда-то, а мне хочется спрятаться, чтобы меня не нашли. О том, как это страшно, и о том, что не всегда удаётся проснуться, ступить босой ногой на холодный пол, прийти в себя, унять бьющееся сердце и перевести дух. И спать дальше.

Он же подобрался и прямо впился в меня взглядом своих глаз, которые в полумраке показались не серыми, но чёрными.

— И что же, эта дама показалась вам на кого-то похожей? На кого-то из вашей прежней жизни, или из нынешней?

— Я не поняла. Даже если сон повторяется, то не все его детали можно с точностью припомнить утром, — пожала я плечами. — Но если эта дама снова явится ко мне в сон ночью, я постараюсь запомнить побольше и рассказать вам.

— Было бы неплохо, не нравится мне эта ваша золотая дама, — сказал он.

— Кому нравится-то! Но скажите, почему вы не изумляетесь той истории, которую мне тут рассказываете? Это ж, ну, нечасто встречается, никак не норма!

— Вы правы, нечасто. Но — бывает всякое, нередко — странное, среди магов — тем более. Если уж начистоту, то я сам — пример такого странного. Не бывает такого, чтобы франкийский принц, даже приёмный, взял в жёны купеческую дочку, породил с ней детей, и один из тех детей, точнее, одна, глянулась ссыльному, который настолько полюбил её, что был готов бежать с ней на любой край света, если ему её не отдадут. Но ему отдали… в силу некоторых причин, и это был мой прадед. В моей крови намешано столько странного, что странности других меня не пугают нисколько.

Кажется, мне снова не хватило каких-то общих знаний, чтобы понять — что такое мне тут сообщили. Кажется, что-то важное. Но я не поняла ничего, и думала — как правильно отреагировать, и что сказать, но тут откуда-то с улицы завопили:

— Пожар, пожар! Горим, православные!

18. Пожар в губернском городе

18. Пожар в губернском городе

Соколовский как услышал про пожар, так и исчез мгновенно, так же, как и появился, и шарик свой серебристый с собой забрал. Я осталась в темноте, и рискнула высунуться наружу из комнаты. Где пожар-то? У нас? Или, всё же, не у нас? Вообще я не раз слышала и читала, что пожары в губернском городе, аналогичном вот этому, случались с завидной регулярностью и причиняли немалый ущерб.

Я рискнула высунуться в коридор, там болтали Марфуша и Агафья.

— О, вот и Оленька! Смотри, у Телицыных загорелось! — сообщили мне тут же.

Телицыны жили от нашего дома через дорогу, хозяин тамошний чинил всей улице сапоги, тем и пробавлялись. Кроме жены и четверых детей, с ним жила его мать, изрядных лет, и кажется, немного не в себе, её сторожили по очереди, чтобы не учудила чего-нибудь, мне так рассказывали. Вот, видимо, учудила, а может, и нет.

В окно комнатки Марфуши и Агафьи, выходящее как раз на улицу, было видно — горит где-то у Телицыных во дворе. На улице уже собралась толпа, несмотря на ночное время, одеты кое-как, кто-то тащил воду, кто-то предлагал закидать снегом.

Распахнулись ворота телицынского дома, стало видно — горит какая-то надворная постройка, может, баня? Тётушки мои принялись натягивать валенки да тулупы, чтобы выйти да посмотреть, что там и как, я подумала и сделала то же самое.

Мы выбрались во двор чёрным ходом, встретили там Степана, и пошли на улицу, как все приличные соседи, но постоять и потаращиться нам не дали. Холодный голос Софьи Людвиговны прозвучал как-то особенно громко.

— Степан, зови соседей, тащите нашу бочку с водой, немедленно.

Распахнули ворота, добыли через чёрный ход ту бочку, потащили к Телицыным. Те, как виделось снаружи, бегали и кричали, и вроде кто-то там внутри, командовал, что делать. Ждали пожарных — от пожарной части недалеко, наверное, скоро приедут. Откуда-то оттуда доносился звон — наверное, разглядели с каланчи, собираются.

Но раньше, чем пожарные, появился наш сосед Соколовский. Как перед тем у меня — из ничего, а за его руку держался какой-то долговязый парень.

— А ну разойдись, — сказал маг негромко, но его услышали.

— Вы чего, барин, осторожнее там, — крикнул кто-то, но он не слушал.

Повёл рукой — зевак от ворот мигом отнесло куда-то в сугроб, шагнул на подворье. Я не удержалась от любопытства и добежала до тех ворот, и осторожно заглянула внутрь.

Соколовский командовал — тем отойти, этим что-то там приготовить, и при том водил руками вокруг себя. Мне даже показалось на мгновение, что над горящей сараюшкой, или что там у них, сверкнул в лунном свете прозрачный купол. А потом он снова шагнул вперёд, в тот мелькнувший купол… и что-то, чему не было названия, что-то очень злобное и страшное обрушилось на горящую постройку. Обрушилось, надавило, отдельные языки пламени ещё чуть-чуть потрепыхались… и кончились. Пожар как будто прихлопнули чем-то, что оказалось сильнее и могущественнее огня.

На мгновение стало тихо-тихо, и в тишине этой из-за угла вывернула пожарная телега. Прибывших встретили громкими криками — мол, они молодцы, что приехали, но пожар-то уже тю-тю, потушили!

— Неужто сами справились? — спросил дядька в каске, спрыгнув с борта телеги.

— Да тут господин маг пришёл, что живёт по соседству, — бодро сообщили из толпы. — Раз — и прихлопнул!

— Как так прихлопнул? — не поверил дядька.

Ему тут же принялись рассказывать всё то, чему мы тут сейчас были свидетелями — взахлёб и с восхищением. А мне очень захотелось взглянуть на героя дня, то есть ночи — как он там вообще, после такого-то? Я осторожно двинулась в распахнутые ворота телицынского дома.

Соколовского поднимали из снега, а тот снег был покрыт всё равно что серым пеплом. Поднимал тот парень, с которым вместе они пришли, и мужик в ушанке, рядом стояла на коленях прямо в снегу и причитала женщина — хозяйка дома, что ли? — и многословно благодарила за спасение.

— Храни вас боженька, господин маг! Мы уже ж попрощались с домом-то, и с хозяйством, а господь вас к нам направил и не оставил нас в нужде нашей! Анна-то Митриевна наша совсем головой скорбная, вот и потащилась по ночи в сенной сарай со свечкой, кто ж только бы знал-то, не уследили, вот же, не уследили!

Я огляделась — на снегу шагах в трёх лежало тело. Я как-то сразу поняла, что бедная Анна Дмитриевна уже не дышит. А на крыльце дома, оставшегося невредимым, стояли двое маленьких детей — кажется, дошкольники, держались за руки.

— Кыш, кыш, — сказала детям наша Марфуша, видимо, следом на мной пришла, — а ну ступайте в дом, нечего зады морозить! Дома печь топится? Самовар есть? Горячим всех напоить! Алёнка, иди сюда, гони малых в дом, ставь чайник! — поймала девочку-подростка и загрузила работой.

Я же подошла ближе к Соколовскому, услышала, что говорил тот долговязый парень.

— Да придёт Михал Севостьяныч в себя, придёт! Сейчас домой его дотащим, счастье, тут недалеко, а вот недавно в Нижнеудинске было, там и дом наш был не рядом, и морозец ударил, и помочь было некому! Вот там я уж думал — всё, нам конец, и барину, и мне заодно, потому что пан Севостьян суров, и ни в жисть не простит, если я барина не сберегу!

Ага, есть, значит, какой-то пан Севостьян, где-то там. И командировка была не самая лёгкая, кажется. Тем временем героя дня протащили мимо меня, вытащили на улицу и двинулись в сторону «принцева дома».

Кстати, мне вот тут недавно рассказали, что принц был на самом деле, и нашему магу не чужой. Только хозяйка отчего-то говорила, что нынешний жилец — какой-то знакомец тех, давних, и их наследников. Не знает? Не вникала?

Я вышла на улицу, протолкалась через толпу и дошла до наших ворот, кстати, их уже прикрыли. Возле раскрытой калитки стояли Софья Людвиговна и Антония, тихо говорили о чём-то, потом Антония увидела меня и замолчала.

— Что же, Ольга Дмитриевна, посмотрели на наше здешнее развлечение? — поинтересовалась Антония.

— То ещё развлечение, — я передёрнула плечами, поёжилась.

— Уж какое есть, — ответила она.

А Софья смотрела в сторону дома Телицыных, и что-то в её глазах было, такое, нечитаемое.

— Что говорят, отчего загорелось? — вдруг спросила она.

— Говорят — Анна Дмитриевна пошла зачем-то в сарай с сеном со свечкой, — сказала я. — Её не спасли, как я поняла.

— Если тушить так, как наш сосед, то немудрено. Зато огонь никуда больше не перекинулся, — вздохнула Антония. — Вся улица могла выгореть.

— Ей сколько лет-то, Анне? — вдруг спросила Софья.

Я только пожала плечами — потому что не знаю. Софья Людвиговна и Антония перекрестились обе.

— Пойдёмте домой, что ли, Марфуша наша где?

Марфуша появилась, обещала, что сейчас подаст чаю, метнулась на кухню, что-то выдала той самой девчонке-подростку из телицынского дома, и заверила хозяйку, что сейчас, и соседям поможем, и о себе тоже не забудем.

Мы вернулись в дом, Агафья засуетилась на кухне, я пошла к себе — сбросить валенки и тулуп.

— Что это, Ольга Дмитриевна, вы и спать не ложились? — Антония заглянула в мою комнатку и увидела неразобранную постель.

— Зачиталась, — показала я припасённую книгу.

19. За успех предприятия

19. За успех предприятия

Следующее утро началось ещё раньше, чем обычно. Пожары пожарами, а жизнь идёт. Вечером дома должно было случиться что-то, для нашего дома необычное, поэтому — все вперёд. Даже от соседей позвали прислугу помогать на кухне.

Агафья с Антонией убрали комнаты и принялись доставать фарфоровую и серебряную посуду, Антония ещё руками разутюжила складки на свежей льняной скатерти. Меня определили им в помощь — но после того, как я прочитала Софье Людвиговне городские новости из газеты.

О пожаре на нашей улице тоже успели написать — что огонь побеждён благодаря своевременной помощи господина Соколовского, мага, чиновника по особым поручениям при губернаторе.

— Сосед-то наш повышение получит теперь, не иначе, — заметила хозяйка.

— И что потом? — надо ж поддержать разговор.

— Насколько я знаю, в распоряжении губернатора нет другого некроманта, или же нет другого некроманта такой силы. Поэтому как бы он не рвался отсюда, ничего у него не выйдет, — пожала она плечами.

— А он… рвётся?

— Все рвутся, — сказала она, будто и вправду о чём-то обыденном. — Здесь зарабатывают состояния, а тратить их едут в более благословенные места, — усмехнулась она. — Где хотя бы нет в декабре таких морозов.

И вправду, к утру подморозило, и по словам всех, кто к нам сегодня заглядывал, следующая ночь ожидалась на диво холодной. Я только вздохнула — что ж, дом у нас тёплый, одеты мы тоже тепло, значит — всё хорошо.

А пока — меня привлекли к подготовке посуды, большой столовый сервиз Антония уже достала из шкафа в столовой и считала, сколько предметов из него понадобится. Тарелки, блюда и соусники, белые с синей широкой каймой и тоненькой золотой полосочкой, и супница, и ещё какие-то блюда с крышками, которым я и названий-то не знала. Вытирала от возможной пыли полотенцем, и ставила на стол. Антония же достала большой футляр со столовыми приборами — не иначе, серебряными. На ткани, которой футляр был оклеен изнутри, серебрилась надпись, я попробовала прочитать — и не преуспела.

— Вы не знаете иностранных языков, Ольга Дмитриевна? — спросила Антония.

— Не сложилось, — пожала я плечами.

Дома я читала по-английски и немного знала французский, здесь же — увы.

— Не сложилось — и не сложилось, — кивнула она.

И вообще, как-то странно всё это время на меня поглядывала. Я уже хотела спросить, что со мной не так, но не отважилась.

А потом как-то очень быстро настал вечер — пока мы расставили посуду, пока переоделись — мне-то было сказано надеть выходное, не бальное платье, но то, в чём в театр выезжаю, и причесаться. Я исполнила — отчего бы не одеться? И ближе к шести часам вышла в гостиную, чтобы вместе с Софьей Людвиговной поджидать там всех, кто придёт.

Первым, как обычно, явился Егор Егорыч, раскланялся, вручил хозяйке сахарную голову — да-да, здоровенный такой кусок сахара, сказал — только сегодня ему привезли, и он сразу несёт по-соседски и как компаньон. Софья посмеялась, отдала мне и велела нести на кухню и там как Марфуша скажет.

Марфуша сказала поставить на блюдо и поднять наверх, на шкаф — чтобы не мешалась, а колоть будем уже завтра. И что хорошая голова, такую на базаре ещё пойди найди. Я же вернулась, а там уже господин Белов вручал деревянную шкатулочку с цветочными шариками внутри — в заварочном чайнике они, мол, раскроются, и отдадут свой необыкновенный вкус. Софья улыбалась, как королева, и благодарила. А я снова несла подношение к Марфуше и по её слову размещала на чайной полке в шкафу.

Господин Вересов подарка не принёс, но кланялся, говорил Софье Людвиговне комплименты, а мне передал привет от сына Владимира. Я поблагодарила с улыбкой, но поймала неодобрительный взгляд хозяйки — да что там, это же просто привет, ни о чём, на что тут смотреть?

Последним прибыл неизвестный мне доселе господин Липатов, Пётр Илларионович — он, как и Вересов, занимался строительством. Лет сорока, важный и толстый, поперёк живота — цепочка от часов. Зыркнул на меня — мол, что это тут такое, я молча поклонилась, когда Софья нас друг другу представила.

В гостиной обычно громко говорил Егор Егорыч, но господин Липатов оказался ещё громче.

— Ну расскажите же, Софья Людвиговна, что тут у вас ночью стряслось, и чем губернаторский маг снова прославился, — мне показалось, или он что-то имеет против нашего соседа?

— Не жалея живота своего боролся с пламенем, — ответила ему Софья без тени усмешки. — Я бы не решилась даже и попробовать, а он рискнул и победил.

— Что вы, драгоценнейшая, — умильно улыбнулся Медвежинский, — есть молодые да рьяные чиновники, пусть и борются со стихией, не жалея живота своего! Зачем они иначе тут? Не пашут, не сеют, не строят, никакой прибыли не приносят ни себе, ни обществу — а мироздание, знаете ли, не терпит пустоты, и от таких тоже должен быть какой-то толк!

Что же, Соколовский многих раздражает? Немудрено, ой, немудрено.

Дальше Антония вошла и тихонько сказала, что кушать подано, и Софья пригласила всех в столовую. Сама она села во главе стола между Медвежинским и Липатовым, а я оказалась напротив неё между Вересовым и Беловым. И дальше за столом говорили уже не о нашем соседе и не о пожаре, но — о некоем проекте, который собирались финансировать все они, какое-то производство. Больше всех вкладывались Медвежинский, Липатов и Софья, у них предполагались самые большие пакеты акций. Вересов и вкладывался, и обещал предоставить рабочих и материалы, а Белов, кроме вложений, обещал содействие каких-то знакомых чиновников, с которыми уже уговорено, которые готовы не чинить никаких препятствий, и прямо тут же обсудили, во что обойдётся содействие этих двух чиновников, и кто в какой степени понесёт эти расходы. За успех предприятия пили некое весьма приличное вино, Софья сказала, что это ещё из каких-то запасов едва ли не её отца. Впрочем, пили она, я да Вересов, а остальные предпочли самогон на кедровых орешках, который производил какой-то местный умелец. Впрочем, вусмерть никто не напился.

Когда гости расходились, я услышала, как Липатов спросил Софью:

— А что же барышня ваша, она надёжна? Никому не проболтается?

— О нет, — улыбнулась Софья.

Так улыбнулась, что мне стало не по себе.

Впрочем, потом мы с ней вернулись в столовую, Марфуша с Агафьей ещё не начинали убирать посуду после чая. Софья взяла бутылку с остатками вина, посмотрела на свет.

— Полглотка осталось. Допьём за успех предприятия, Ольга Дмитриевна?

— Конечно, — улыбнулась я.

Хорошо, что этот день наконец-то завершается.

Она сама разлила вино, мне и себе. Мы глянули друг на друга и выпили, и я от души пожелала успеха её предприятию. Она поблагодарила с улыбкой и отбыла к себе, я же вместе с Антонией принялась носить посуду на кухню, где мы составляли её в аккуратный стопки, а Марфуша говорила, что перемоют они с Агафьей уже поутру.

И хорошо. Потому что я так устала, что даже умыться на ночь сил не нашла. Пришла к себе, села на кровать разуться… прилегла на секундочку и уснула прямо не раздеваясь.

20. Что вам надо?

20. Что вам надо?

Вам доводилось испытать такое, когда очень хочется спать, и засыпаешь прямо на ходу, а нужно что-то делать? И ты изо всех сил преодолеваешь эту дремотную муть, но никак не можешь преодолеть?

Вот и тут — фоном оставалась какая-то мысль, что мне нужно обязательно что-то сделать, но я не понимала, что, мысль никак не могла пробиться сквозь сон. Мне казалось, что со мной что-то делают другие — будто чьи-то руки вертят меня и раздевают? Или не раздевают? Укладывают спать? Я слишком много выпила? Да вроде нет.

Безумие какое-то — и отключиться не выходит, и проснуться — тоже. Что делать-то?

А потом я ещё и слова начала разбирать. Кто это говорит и о чём? Причём тут вообще я?

— Сняла?

— Да, вот, смотрите.

— Положи, не касайся. Не нужно такое в руках держать, ты, чай, не какой-то там некромант!

— А вдруг не напрасно эта вещь у неё на шее висит?

— Да как не напрасно, ты слышала, сколько ей лет? К такому возрасту всё, что могло пробудиться, уже пробудилось. Носит в память о бабушке, так, как и сказала.

— Мы ничего не знаем о том, кто была та бабушка.

— А зачем нам? Той бабушки нет в живых, и никого другого у неё тоже нет, даже родни в Нижнеудинском уезде, как была у Татьяны, и никто о ней спрашивать не будет.

— Как же, а соседушка наш? — мне чудится насмешка.

— Будто сама не знаешь, сколько таких у того соседушки. Сдалась она ему! Всё, не трожь её больше, пусть лежит. Дальше она сама, и я сама. Не забудь потом запереть дверь и поставить защиту.

Тишина, наконец-то благословенная тишина.

Но ненадолго — потому что я внезапно открываю глаза и вижу вокруг себя вовсе не мою комнатку, а какое-то огромное помещение без стен и потолка. По полу клубится какой-то дым, или пыль, или ещё что-то такое, странное, клубящееся, непрозрачное. И в этих клубах дыма проявляется фигура… знакомая фигура.

Дама в золотом стоит посреди огромной залы, и холодно смотрит на меня. Её медные волосы уложены в высокую причёску, руки — в белых перчатках.

— Я долго ждала тебя, отчего же ты не шла? — она улыбается немного насмешливо, но знакомо, так знакомо…

— Софья… Людвиговна? — как же я раньше-то не замечала!

В гостиной на полке стоит фотография, бело-коричневая фотография, на ней Софье лет тридцать, а может быть — сорок, но никак не больше. И она же там именно такая, и даже волосы отливают тем же самым, хоть я и понимаю, что это всего лишь способ фотопечати, все фотографии этого времени такие. Но лицо — это самое. И глаза те же, просто у нынешней Софьи они немного выцвели, стали серыми, а тут — яркие, едва ли не бирюзовые. И те же губы, так же поджаты, и так же хмурятся брови.

— Догадалась, — она усмехается. — Поздновато догадалась.

— А если бы раньше? — мне любопытно, мне в самом деле любопытно.

— Убежала бы быстрее ветра, — она уже не усмехается, она смеётся. — Попросила бы о помощи соседушку нашего, он бы умчал тебя мигом на любой край света по твоему желанию. И я бы тебя не нашла, пришлось бы искать новую девицу, согласную прийти в мой дом и служить мне… до самого конца.

— До какого ещё конца? — постановка вопроса мне не нравится.

— А догадайся, ты умом не блещешь, но тут ничего сложного, поверь, — она не просто смеётся, она торжествует. — Скажи, какой от тебя толк? Что хорошего ты можешь сделать в своей ничтожной жизни? Заработать денег? Вряд ли. Успешно выйти замуж и составить счастье какого-нибудь хорошего человека? Так не вышла же до сих пор, а шансы были, думаю. В мечтах ты летаешь высоко, и больно разборчива, а что у тебя на самом деле есть, кроме тех мечтаний? Уж наверное в твоей деревне к тебе кто-нибудь сватался, да ты нос задрала и отказала, и родителей не послушала?

Откуда она знает-то? Мне и правда однажды предлагали замужество, но — я именно что отказала. Потому что любила другого, и считала нечестным идти замуж вот так — с мечтами о совсем другом человеке в сердце. А Софья продолжала:

— Здесь была бы осмотрительна и разумна, пригляделась бы к Фёдору Алексеевичу. Да, звёзд с неба не хватает, но твёрдо стоит на ногах, и уж точно был бы верен тебе всю вашу жизнь. Так нет, тебе что-то иное было нужно, да? Журавль в небе? Ну-ну. Вот он, твой журавль, прилетел, смотри на него, любуйся.

— Да что вам надо-то от меня? Чем я вас обидела, что вы стоите тут и насмехаетесь? Вообще это вы предложили мне у вас работать, не я за вами бегала и просила!

— Верно, дорогуша, верно. Потому что мне нужна была девица без роду, без племени, без родни, без документов и без головы!

— Чего это я без головы?

— Зачем прискакала в губернский город? Сидела бы дома, не оказалась бы босая и раздетая в больнице у Зимина!

Кто б ещё меня спрашивал, ага.

— Вы не знаете, что там произошло и почему. И я уже не расскажу. Послушайте, Софья Людвиговна, может быть, мы просто разойдёмся, да и всё? Представим, что этих полутора месяцев как бы не было? Я даже не буду брать все те вещи, которые приобрела на ваше жалованье — пусть остаются, ещё заработаю. Я поищу другую работу, а вы — другую компаньонку.

— Мне и так придётся искать другую безголовую девицу, — усмехнулась она. — К счастью, сейчас их достаточно — тех, кто хочет сам, кто бежит из родительского дома, и не в мужнин дом, а куда-то там ещё. Вот и попадаются. Не мне, так другим. А ты ещё послужишь, как можешь — так и послужишь. Я и так подзадержалась, кто б знал, что дело в дурацком магическом амулете!

Меня пробрал холодный пот.

— Постойте, вы что, сняли мой амулет? Этого нельзя делать! Это может быть опасно!

Я судорожно трогала себя за шею и не находила привычной цепочки. И что теперь? Или… всё это сказки, и на самом деле крестик — просто память о бабушке Рогнеде? И она ошибалась, нет во мне ничего такого, от чего нужно защищаться?

— Глупости какие, опасно. Да что там в тебе опасного? Ничего, обычная глупая девица, возомнившая себя невесть кем! Сказок в детстве переслушавшая! Что, та бабушка — она была магом?

— Кажется, нет, — соврать не получилось, а я хотела.

— Вот, — довольно кивнула Софья. — И поэтому ты сейчас просто отдашь мне всё.

— Да я же сказала уже — забирайте вещи, я проживу.

Подумаешь — зима на улице, если тут такая засада — то пусть подавится своими благодеяниями!

— Да зачем мне вещи? Отдам потом на благотворительность. Когда окажется, что ты сбежала и адреса не оставила, неблагодарная!

— Неблагодарные забирают вещи с собой, не только свои. Хозяйские тоже.

— О, отличная мысль. Разыграю её, раньше со мной такого не случалось. Да, пропадут вещи, серебряные ложки, которые вы с Антонией готовили для стола, и что-нибудь ещё… Вот, можешь же подумать, когда хочешь.

— Да что вы такое заладили-то? Что вам надо? — у меня уже не было сил быть вежливой.

— Глупенькая, ты ещё не поняла? Тебя. Твою жизнь, твою жизненную силу. Я стара, и сама по себе уже не живу, давно не живу. А жизненная сила таких, как ты, даёт мне протянуть подольше, мне и Антонии. Всё польза.

Она сбросила белые перчатки на пол, протянула ко мне руки и какой-то невероятный зелёный свет заструился с кончиков пальцев и едва не свалил меня с ног. Моё тело выгнулось дугой… и словно рассыпалось на миллион маленьких частей.

21. Прорыв

21. Прорыв

Я внезапно проснулась от страха, от боли и от странного ощущения — меня всё равно что корёжило и рвало на части. И вроде ж я пошла в комнату и легла спать, да? Что я делаю в кабинете Софьи Людвиговны?

Чёрт, страшный сон, просто кошмар. Или нет?

Я сидела в кресле у стола — в том самом, где ещё сегодня днём читала Софье объявления о продаже недвижимости. И она тоже была тут, восседала, сложив руки на стол, как всегда делает, и сверлила меня взглядом. Над нами светились магические шары.

Так, она вправду угрожала, или мне привиделось от усталости?

— Госпожа, отчего она очнулась? — со страхом в голосе спросила Антония откуда-то из-за спины.

— Очнулась? — не поверила Софья Людвиговна. — Привяжи её. Мало ли.

Раз — и мои запястья охватывают невидимые путы, привязывают руки к деревянным подлокотникам, и два — так же ноги к ножкам кресла. А кресло тяжёлое, я с ним разом то ли встану, то ли нет.

— Что происходит, Софья Людвиговна? — я постаралась спросить как можно более строго.

— То, что должно, — ответила она даже без своей всегдашней усмешки. — Антония, ты не рассчитала дозу зелья?

— Да как раньше делала, так и сейчас, — забормотала Антония.

— Видишь, почему-то не сработало. Значит, придётся разом. Запри дверь, мало ли. Вдруг ты и защиту поставила так же?

— Да хорошо я поставила, — никогда, ни разу я не слышала у Антонии такого плаксивого голоса, она всегда надменна и говорит с чувством изрядного превосходства.

— Что вы собираетесь делать? — я ещё пытаюсь делать вид, что с ними можно договориться, хотя мне страшно, очень страшно.

Я встряла, да? Мне не нужно было соглашаться на предложение этой вот милейшей дамы и перебираться к ней жить и работать? Я снова ошиблась? И что делать-то?

Софья Людвиговна не обратила внимания на мои слова — никакого, прямо скажем. Тогда я подумала, что Антония может быть более слабым звеном, и повернулась, то есть — попыталась, хотя бы голову повернуть и увидеть её.

Антония была растрёпана и как будто напугана — что-то тут не так, за ней такого не водится обычно.

— Антония, что происходит? — обратилась я предметно к ней. — Что вы тут устроили?

— Замолчите, вам уже не спастись, — отмахнулась та, не глядя на меня.

— Закрой ей рот, — холодно сказала Софья. — Видишь, где-то ты просчиталась. Почему она не спит? Почему она взялась разговаривать? Ни к чему это.

Антония шевельнула пальцами в мою сторону — и я поняла, что более не могу произнести ни слова. Принялась дёргаться — вместе с креслом.

— Но если её совсем обездвижить, то как надо, уже не выйдет! — Антония чуть не плакала.

— Вот потому я и говорю, что ты где-то ошиблась, — Софья говорила холодно и строго. — И если не получится, как надо — не обессудь, я не смогу с тобой поделиться в той мере, как делаю всегда.

— Это несправедливо! Госпожа Софья, я же всегда за вас!

— А что тебе оставалось? — пожала та плечами. — Не нужно было людей убивать. И кому ты такая потом была бы нужна, если бы вдруг выжила после каторги? А так и на каторгу не попала, и жила все эти годы припеваючи.

— Только вам можно, да? — всхлипнула Антония.

— Мне можно. Я сама отвечу за всё, что совершила. Но — когда придёт мой час, не раньше. Ты маг, тоже могла бы понимать, что ответишь, рано или поздно. Почему не сегодня?

— Но я не хочу! Как и вы не хотите, так и я не хочу! И кто будет при вас и поможет вам в ваших делах, если не я?

— Ты думаешь, в мире недостаточно подходящих? Посмотри на эту девицу, достаточно беспечную, чтобы покинуть родительский дом, но недостаточно умную для того, чтобы позаботиться о себе в последующей жизни. Или найти кого-нибудь, кто позаботится о ней. Или согласиться на заботу того, кто сам был готов расстараться для неё.

Слушать всё это было невыносимо. Страшно. Больно от несправедливости происходящего — что я ей сделала-то?

И тут до меня дошло, что и все странности с якобы уехавшей в Тобольск Татьяной Алексеевной тоже были неспроста. И кажется, она не первая, ой, не первая. Что Софья с ней сделала, и что хочет сделать со мной?

И невероятно обидно — что я сижу тут, связанная магически, и никак не могу им помешать. Наверное, будь я свободна, я бы настучала обеим по голове, просто руками без всякой магии. Мне это было бы непросто — я не умею драться, и до сегодняшнего дня считала неправильным бить почтенных старушек, но эта старушка что-то там говорила, что хочет себе мою жизнь! А я не хочу отдавать, ясно вам, Софья Людвиговна?

Софья вдруг зыркнула на меня — зло и страшно.

— Мне нет дела до того, чего ты хочешь, ясно? Если бы не условие о том, что отдающий не должен быть без сознания — с тобой бы не церемонились. И если бы ты не проснулась — брали бы понемногу, как раз к Рождеству управились бы. А раз ты всё видишь и слышишь — значит, отдашь за раз. Сколько сможешь, столько и отдашь, только и всего, — и глянула на Антонию. — Держи её хорошенько, поняла? Тогда и тебе что-то перепадёт.

И снова с её пальцев заструился какой-то мёртвый зелёный свет, словно гнилушка какая, только если раньше я видела это во сне, то теперь — в самой настоящей реальности. Это был не луч, но дымка, такая неприятного вида зелёная дымка, и мне хотелось спрятаться и не видеть, но возможности не было. Я сжалась вся, будто это могло чем-то помочь, и проморгала тот момент, когда эта зелёная дрянь коснулась моего колена. И поползла дальше.

Во все стороны — вниз по ногам, обтянутым тканью платья, вверх по телу, к прижатым к подлокотникам кистям рук, и дальше, дальше, дальше.

Оно как будто могло впитаться сквозь ткань, словно вода. Ладно, слоёв много, но когда дойдёт до тела? Не сразу же, правда?

А когда дошло до тела, пришла боль, сильнейшая боль. Намокало постепенно, по чуть-чуть, но ширилось и росло.

А потом я ощутила что-то внутри меня. Не вполне моё, кажется, но он там было. Глухо ворочалось, будто хочет на волю. Пробует какие-то границы, тыкается в разные места.

Я закрыла глаза, чтобы отрешиться от этого всего, я потерялась… и проморгала прорыв. Кажется, зелёная гадость что-то намочила или даже прожгла, и внезапно встретилась там, внутри, с чем-то. И это самое, непонятное и неизвестное, запертое так глубоко, что его никто не видел, не знал и не ощущал, даже я сама, теперь с ликованием устремилось наружу.

Я услышала разве что слитный крик Софьи и Антонии, и больше не слышала ничего.

22. Серебристое пламя

22. Серебристое пламя

Его высокоблагородие Михал Себастьян Соколовский, чиновник для особых поручений при губернаторе Восточной Сибири, лежал в доверенном ему дальней роднёй на время службы доме в состоянии презреннейшей немощи.

О нет, он ни мгновения не пожалел, что взялся тушить пожар, не дожидаясь прибытия пожарной команды. Потому что стоит тем немного замешкаться — и всё, нет и дома, и двора, и как бы ни соседних домов тоже. Вероятность, что огонь перекинулся бы через улицу на дом его родственников, невелика, но — если пожар не тушить, то ещё и не такое случается.

Причина пожара была прозаична — сумасшедшая соседка, за которой не уследили родные, зачем-то потащилась ночью со свечой на сеновал, тот и загорелся. Она, правда, и оказалась единственной пострадавшей на том пожаре — потому что задохнулась ещё до того момента, как Соколовский пришёл и собрался прихлопнуть огонь магической силой. И ведь его после даже спросили об этом, наутро, когда полицмейстер Корнеев лично прибыл к нему, чтобы узнать — что там вышло ночью. Соколовского совершенно не держали ноги — а вы попробуйте потушить пожар силой некроманта, да не просто пожар, а когда уже половина двора полыхает, и после того остаться на ногах, а я погляжу, думал он, спускаясь к гостю. Впрочем, Павел Иванович — человек в целом понимающий, хоть и не маг, он совершенно удовлетворился рассказом о том, что Соколовский услышал крики, оделся, переместился теневой стороной мира к горящему зданию, не обнаружил в нём живых и прихлопнул огонь силой — как смог. Нет, старушка уже была мертва. Да, сколько-то амбарных крыс и мышей передохло, но что ж теперь, уже как есть, туда им и дорога.

И после ухода Павла Ивановича можно было снова вернуться в постель, не слушать бесконечную болтовню камердинера Алёшки, приставленного отцом, закрыть глаза и вспомнить, с чего началась та дурная ночь. А началась она с беседы крайне занимательной, и Соколовский отчаянно жалел о своей нынешней немощи главным образом потому, что нет никакой возможности продолжить тот разговор — с прелестной Ольгой Дмитриевной, с недавних пор служащей в доме соседки, госпожи Серебряковой.

Красавица Ольга Дмитриевна всем, на его взгляд, была хороша — и тонким станом, и тёмными очами, и грациозными движениями, а более всего тем, что прибыла из-за грани мира. Соколовский уже какое-то время нисколько не сомневался в этом моменте, хоть красавица пока и не призналась. И это не говоря ни полслова о том, что, судя по её же словам, она обладала некоей весьма любопытной наследственностью… правда, пока та наследственность никак себя не проявила.

Потому что если госпожа Филиппова ещё и маг-некромант, то нечего ей делать в компаньонках пусть даже у одной из богатейших особ, проживающих в губернском городе Сибирске, ей учиться надо. Но сила, могучая и страшная, не давала о себе знать, и лет барышне было уже не пятнадцать даже, а двадцать пять, как удалось выяснить. Всё это выглядело весьма странно, и будило любопытство, и хотелось расковырять этот вопрос, чтобы понять, понять до конца… но скорбной головой Анне Дмитриевне Телицыной приспичило среди ночи пойти в сарай с сеном, и любопытнейший разговор пришлось прервать.

И вот теперь он уже начинал злиться на своё бессилие — потому что мог подняться, и даже вытерпеть процедуру одевания, но совершенно не мог долго стоять, разве что — сесть, привалиться к спинке кресла и опять же дремать.

Решено, сегодня он ещё потакает своим немощам и дремлет, а завтра — навестит барышню в доме её хозяйки.

Хозяйку, к слову, тоже надлежало поспрашивать, и даже — сурово поспрашивать. До Ольги Дмитриевны на этом месте за последнее пять лет перебывало шесть девиц. Одна — крестьянского сословия, две — мещанского и три — купеческого, последняя — та самая Татьяна Алексеевна, о которой его спрашивали в Нижнеудинске родные. И он пообещал разузнать, а сам подумал, что и об остальных что-то выведать тоже будет совершенно не лишним. Как это — уехали, и никто не знает куда, и весточек никому не подают, так не бывает.

Впрочем, каких-то дружеских связей помянутые барышни ни с кем в городе не завязывали. Говорят — Софья Людвиговна сторожила их всех, как орлица, от себя ни на шаг не отпускала, держала в строгости. Но вот ради их доброго имени или же ради чего другого — это предстояло понять. Потому что если у тебя нет друзей, то в час, когда ты пропадёшь бесследно, никто о тебе и не вспомнит.

И если подозрения его не беспочвенны, то прелестная Ольга Дмитриевна тоже находится в опасности, понимать бы — насколько велика та опасность. Или же нет, и он себе всё это попросту придумал?

Соколовский дремал, но вспышку магической силы, хуже того — родной, некромантской магической силы он проморгать никак не мог. Подскочил на постели, словно здоровый, озирался — что, откуда? Постепенно сонное сознание прояснилось, и стало очевидно, откуда — из соседнего двора, из дома милейшей госпожи Серебряковой.

Так, главное сейчас — одеться. И добраться туда, а дальше уже — будет проще.

Алёшка услыхал, что он ходит по комнате и берёт вещи, всполошился.

— Вы, барин, куда среди ночи, мало вам было прошлого раза, да и позапрошлого тоже?

— Одеться помоги.

— А что я потом пану Севостьяну скажу?

— Сам скажу. Сюртук давай.

— Что, и шляпу тоже? И сапоги?

— Обойдусь. Ботинки неси.

На улицу он не пойдёт, там приморозило сегодня. Так доберётся.

И не поверите, добрался. В тенях стихийная вспышка сияла не хуже того позавчерашнего пожара — чистым серебристым пламенем, на неё и шёл. А дойдя, первым делом вдохнул в себя, втянул то лишнее, что серебрилось вокруг, и в живом мире, и в неживом, и это дало ему силы, чтобы сделать ещё один шаг вперёд и увидеть уже, что тут творится.

Тут — в кабинете Серебряковой, а что — о, на это стоило поглядеть, только, конечно, из безопасного места. Соколовский первым делом проверил дом и остальных его жителей — и увидел недурственную защиту, прямо вот хорошую и прочную. За ней спали, и на этом этаже, и в подвале — и не ведали ничего о том, что здесь происходит.

А здесь в одном кресле полулежала с закрытыми глазами почему-то магически привязанная Ольга, во втором под дополнительным защитным коконом хрипела почтенная Софья Людвиговна, а в углу за письменным столом, в темноте, кто-то с рычанием кого-то рвал. Запущенный туда осветительный шарик показал и вовсе дивное — Антонию, камеристку и ближнюю женщину Софьи, терзала рысь. Соколовский не мог понять, что к чему, примерно пару ударов сердца, потом вспомнил — точно, чучело рыси, которое всегда, сколько он помнил, висело на стене этого кабинета. Ну да, ну да, нечего злить некроманта.

Рысь оторвать, вернуть в надлежащее состояние и на стену, Антонию не спасти, с Софьей сейчас придётся поговорить. Но сначала — Ольга.

Соколовский скользнул сквозь защиту в её комнату, оглянулся — точно, сняли амулет, дуры бестолковые. Подхватил его, укрепил защиту — чтоб все прочие спали, ибо нечего, вернулся в кабинет — и надел крест Ольге на шею, и убрал магические путы, не дававшие ей окончательно провалиться в тени. Но с амулетом уже и не провалится.

Она открыла глаза — чёрные-чёрные, ничего не видно, ни зрачков, ни радужки. Моргнула… глаза стали обыкновенными, человеческими. Выдохнула. И хрипло спросила:

— Что… чёрт возьми… со мной происходит?

23. Бабушка была права

23. Бабушка была права

Я оказалась в странном месте, где раньше не оказывалась никогда — ни во сне, ни наяву. Мир показался изнанкой самого себя — потому что я видела Софью, я видела Антонию — они метались и вопили, и чего-то очень боялись. Потом вдруг со стены за спиной Софьи спрыгнула рысь — тьфу ты, это же чучело, как оно могло спрыгнуть? Софья мгновенно прикрылась чем-то вроде прозрачного и прочного купола, здоровенные когти только лишь скользнули по поверхности, а вот Антония спрятаться ни под какой купол не смогла, ей было страшно, но она только закрывалась руками. Рысь опрокинула её куда-то на пол, за тем креслом, в котором я лежала. Очень странно, да — я вроде бы была в том же кабинете, но краски резко сменились оттенками серого. Как на чёрно-белом фото. И звуки доносились приглушённо, как будто издалека, а не рядом со мной.

И ещё вокруг пели — тихо, стройно, сначала в унисон, потом разделились на голоса, запели аккордами. Музыкальная школа была давно, да и не окончила я её, и уже не помнила, что там за аккорды, но последовательность выстраивалась гармоничная. Они переходили один в другой, затем в следующий… как торжественная песнь, звучащая по какому-то невероятному поводу. Кто-то… или что-то радуется, поняла я. Приветствует. Зазывает пойти, сделать несколько шагов вперёд, а там… что там?

Я уже некоторое время не испытывала боли, совсем, и тела своего не ощущала. И было мне легко-легко. Но когда попыталась встать и пойти, куда звали, ощутила — не могу. Меня по-прежнему что-то держит, я уже не помнила и не понимала, что это.

А потом меня выдернули из этого невероятного места — в обычный мир. Я не хотела возвращаться, мне там понравилось. И там были какие-то неизведанные дали, которые хотелось посмотреть. Но на плечи мои легло что-то… чему я не знала названия, оно намертво пригвоздило меня куда? О, кресло, это называется — кресло. И рядом ощущался кто-то… я силилась открыть глаза и увидеть, и не видела, но ощущался этот кто-то невероятно. Серебристо-серым, искрящимся, невероятно притягательным. Это были разом и свет, и тепло, но — какие-то не такие, наверное, это иначе называется, но слова ускользали от меня, я никак не могла их поймать и проговорить. Но надо, очень надо. Кто я?

Я Ольга. Ольга Филиппова. Неудачливая попаданка, которая встряла в какую-то невероятную гадость. Почтенная дама, у которой я служу, решила меня съесть, как Баба-Яга какая-то. А потом что-то случилось…

Глаза удалось открыть. И кто это тут? Я его знаю, да? Или нет? Или знаю?

Он как будто чёрен и мрачен, и тени залегли под глазами, и одежда вся в каких-то знаках, они будто горят изнутри, но — что-то делает руками. Рысь уже вернулась на стену, за креслом никто не хрипит, а его руки легко касаются прозрачного купола, которым накрылась Софья, она шевелится, дышит тяжело, глаза её закрыты. Я смотрю, смотрю…

— Да что… чёрт возьми… со мной происходит? — наконец-то удалось мне прохрипеть.

Шевелюсь — уже могу. Меня ничто не держит, но сил, чтобы встать, не хватает. Приподнимаюсь, тут же падаю обратно.

— Не шевелитесь, Ольга Дмитриевна, — человеческий голос, знакомый голос.

Соколовский, это маг Соколовский. Михаил… Севостьянович. Наш сосед. Который вчера тушил пожар… всем собой. И теперь пришёл… делать что?

— Что… вы тут делаете?

— Спасаю вас от них и от себя самой, а всех прочих — от вас, — о, он ещё усмехается.

— Зачем… от меня?

— Затем, дорогая Ольга Дмитриевна, что бабушка ваша была совершенно права, — он даже слегка поклонился. — Но прошу вас, не двигайтесь. Мне отрадно видеть, что вы не потерялись в тенях, не рассыпались на куски и вообще сохранили в итоге человеческий облик, но я думаю, что сил у вас сейчас немного.

Это верно, немного. Ещё и мутит, головой лучше не шевелить. Значит, и не будем.

Он же стянул с Софьи её защиту — будто она платком каким накрылась, он пальцами его подцепил и смял.

— Вы понимаете, что вам придётся говорить, госпожа Серебрякова?

— Уйдите, дайте мне умереть, — проговорила она с такой ненавистью, какой я в ней и не подозревала.

— Умереть — это неизбежно, — согласился Соколовский. — Но сначала вам придётся объяснить, что вы здесь устроили.

— Уж не полагаете ли вы, что я стану вам что-либо объяснять? — спросила она. — И не подумаю.

Она распрямилась, села, как всегда сидела в этом кресле — с прямой спиной и высоко поднятой головой. А потом сняла с шеи какую-то штуку, в ней тлел злой зелёный огонёк — очень похожий на тот свет, который струился от её рук, который пришёл ко мне… и потом всё случилось. Сейчас же тот огонёк вспыхнул… и погас. А она улыбнулась… и с этой торжествующей улыбкой обмякла в кресле.

И я увидела — ясно увидела — как утекла из неё жизнь.

— Нет, не убежите, почтенная госпожа Серебрякова, даже и не пытайтесь.

Соколовский тоже улыбнулся, с ладоней его полилось всё равно что чистое серебро — оно обволакивало фигуру Софьи, и та тоже серебрилась — но только сначала, а потом серебро померкло и перестало сверкать, но наоборот — будто поглощало свет. Вторым действием он проделал то же самое с лежащей где-то за мной на полу Антонией. И я откуда-то поняла, что это — разновидность консервации, что с телами ничего не случится, пока он не разрешит. А где душа? Почему-то этот вопрос очень занимал меня.

Он же увлёкся, и не заметил, как задрожал воздух, и как у него за спиной появилась призрачная тень, а потом ещё, и ещё. Я пригляделась, а потом догадалась закрыть глаза.

И увидела вовсе не тени, а людей. Девчонок, шесть незнакомых девчонок, одетых — да примерно так же, как я сейчас. Русых, черноволосых, одна даже рыжая с веснушками. Они окружили кресло, в котором лежала Софья.

— Иди к нам, иди к нам, иди к нам… — их голоса звучали монотонно и неумолимо.

— Милые барышни, она уже совсем скоро к вам придёт, — Соколовский даже поклонился. — Откуда вы взялись?

— Из подвала… из подвала, из-за запертой двери, которую никто не видит, нас никто не слышит, но мы есть, мы не уходим, мы не можем уйти, пока она здесь… мы заберём её с собой…

— Непременно, но чуть позже. Пусть сначала она расскажет нам всё.

— Мы расскажем… мы можем… мы знаем… Мы ждали, пока и на неё найдётся управа… Спасибо вам, господин маг…

— Это не я, это Ольга Дмитриевна. Она должна была стать одной из вас, но наследство бабушки не позволило.

— Спасибо тебе, Оля, спасибо! — шептали вокруг меня. — Ты должна была стать одной из нас, а стала повелительницей таких, как мы!

Да какое там наследство, что такое-то, кем я стала?

Тем временем Соколовский, кажется, понял, что призрачные девушки просто так не уйдут.

— Госпожа Серебрякова, вам придётся рассказать нам всё прямо сейчас.

Но как она расскажет-то, я ничего не понимала. И если девушки, когда я закрыла глаза, виделись мне просто обычными людьми, то Софья — чем-то очень чёрным, неодолимым и страшным. Нет, не очень страшным, потому что я вдруг поняла — теперь она ничего мне не сделает. И никому другому тоже.

Соколовский что-то делал — вытащил из кармана какой-то кристалл и поставил его на стол, а потом принялся плести руками какую-то штуку из серебряных нитей, я только лишь не поняла, откуда он их брал. Эта штука прикоснулась к Софье, вновь подняла её голову — только глаза остались закрыты.

— Кто ты? — спросил некромант.

24. Она очень хотела жить

24. Она очень хотела жить

— Софья Зигель, — ответила она.

Вот прямо взяла и ответила. Я не поняла, как это, потому что видела — она мертва, совершенно мертва. Душа? Он умеет расспросить душу?

— Как долго ты тянула жизненную силу из живых?

— Долго, — мне послышался смешок. — Мне было двадцать три, я была впервые замужем, я подхватила лихорадку на балу у Савельевых, и я умирала. Брат моей матери подсказал, что можно сделать, чтобы не умереть. Он видел, как такое делали, кто-то, однажды, давным-давно, в позапрошлом ещё веке, при Екатерине-матушке. Он стоял и смеялся, и говорил — хочешь жить, так попробуешь. Магических сил у меня было достаточно, это физических осталось мало. И я попробовала.

— У кого ты отняла жизнь?

— У мужа. Он взял меня в жёны потому, что хотел на старости лет детей-магов, дети от других жён не выжили. Мне объяснили, что это очень выгодный для нашей семьи брак, потому что мой отец был не из тех чиновников, кто богатеет при должности, а как раз наоборот. И предложение Раковского было для нас хорошим, другое дело, что юной деве хотелось восхищения и любви, — она снова усмехнулась. — Однако, какая ж там любовь, когда мужу шестьдесят, и у него даже во сне строчки баланса перед глазами? Мне показалось хорошим взять его жизнь и жить, он ведь взял меня, и не поморщился. Я попробовала, и это оказалось не слишком сложно, хоть и не особенно приятно.

— Что было потом?

— Решили, что он скончался от удара.

— Некроманта не приглашали?

— Нет. Он был известен как человек, который подвержен гневу по малейшему поводу, никто не усомнился. Ещё оказалось, он накануне повздорил с одним из компаньонов, это сочли достаточной причиной.

— А ты?

— А я утратила возможность родить детей. Но погоревала и пережила.

— Что было дальше?

Дальше оказалось обыденно и страшно. Софья осталась богатой вдовой, семье это понравилось, её ещё раз выдали замуж за состоятельного купца в годах, жаждущего магически одарённых детей от уже не юной, но здоровой и сильной магички из приличной дворянской семьи. Он прожил три года и кончил так же, как и его предшественник. Но чтобы не мозолить глаза двумя схожими случаями, Софья произвела процедуру не в Москве, но — в провинции, где-то в губернии, названия которой я не опознала, но понял Соколовский. Выдержала срок траура, вернулась в Москву, немного пожила там и уехала в Сибирск, где от скончавшегося к тому моменту естественным путём отца остался дом и некоторые дела, их нужно было привести в порядок. Тут её настигло третье замужество — за ровесником, золотодобытчиком и авантюристом. И это замужество оказалось по обоюдной любви, но — всего лишь на полгода, а потом авантюриста прирезали где-то в тайге, ей рассказали свидетели. Его даже и не повезли в город, потому что очень уж долго и далеко нужно было везти, там где-то и похоронили, ей же доставили кошель с золотым песком и парой самородков — и всё.

Она же тем временем размещала капиталы — частью в России, частью в Сибири. Железные дороги, железоделательные заводы, торговля с Китаем. Это оказалось ей интересно — вложиться так, чтобы приумножить вложенное, чтобы увеличить исходную сумму вдвое, втрое, или даже больше. Она умеренно рисковала, где иначе было никак, но чаще полагалась на уже достигнутые результаты и хорошую репутацию, правда, пару раз всё равно прогорела. Но из-за того, что никогда не вкладывала всё в одно предприятие, ни разу не разорилась совершенно.

Её четвёртое замужество походило на третье — это снова оказался ровесник, и снова большая любовь, но — уже в Петербурге. Гвардейский офицер, привыкший жить на широкую ногу, много играл, много пил и вообще ни в чём себе не отказывал. Софья поначалу оплачивала его «милые капризы», а потом, когда любовь ушла, а капризы остались, несложным магическим воздействием устроила ему вызов на дуэль, где он и погиб. Неутешная вдова снова отправилась в Сибирск, оценить убытки от определённо неудачного замужества, и прожить несколько лет скромно, восстанавливая активы. Ей всё удалось, и здесь она нашла своего последнего мужа, господина Серебрякова, и в первую голову это было объединение капиталов. Ей было уже сорок, ему — пятьдесят семь, прожили они восемь лет, и Софья снова овдовела. Афанасий Петрович отправился зимой на рудник, по делам, по дороге домой попал в метель и замёрз насмерть. Капиталы Софьи снова приросли.

А вот здоровье пошатнулось, и тут она впервые подумала, что — нужны люди, которые будут поддерживать в ней жизнь, и которых после не хватятся. Компаньонка? Чего ж проще. Помогать будет Антония, её Софья встретила в Варшаве, где ей тоже доводилось бывать по делам. С Антонией обошлись нехорошо, она осталась без мужа, но свекровь выгнала её из дома вместе с младенцем-сыном, и она осталась без крова и без средств. Будучи магом, смогла отомстить и убить свекровь и двух её служанок, но и сына сберечь не смогла. Софья помогла Антонии скрыться от правосудия, увезла в Сибирск, и та поклялась верно служить до смерти.

Первую жертву нашли едва ли не на торгу — пришла из деревни, искала место. Ещё и старалась, работала — хотя читала по складам, и вообще на кухне с той Липочки было больше толку, чем в кабинете и на паркете. Хотелось сделать всё тихо, и её подъедали понемногу во сне, а когда уже дальше подъедать не вышло — сложили останки в подвал, замаскировали магически дверь и сразу же уехали на зиму в Москву — вроде бы и с Липочкой, а вернулись весной уже без неё. Куда делась? Так замуж вышла, счастлива.

Липочки хватило более чем на десять лет. Следом за ней случилась Катя, потом Саша, потом оказалось, что эффект от обряда заканчивается всё быстрее и быстрее. Обычно о предыдущей компаньонке успевали позабыть к тому моменту, когда пришло время использовать следующую. Когда между ними десять лет — всё хорошо, а когда три года, два, уже труднее. Моя предшественница Татьяна Алексеевна, мещанская дочь из-под Нижнеудинска, проработала у Софьи и вовсе полгода.

— Можно было применить жизненную силу всю и сразу, в самый первый раз я так и сделала. Но тогда я умирала, иначе было нельзя, дядя объяснил мне, — говорила она. — И во второй тоже. А потом я и брала постепенно, и расходовала тоже, хранила заёмную силу в артефакте, его нельзя было снимать. Но наполнить с каждым разом становилось всё сложнее, и утекало оттуда всё быстрее. Татьяну выпили в сентябре, а уже в октябре снова стали дрожать ноги, и нужна была новая глупая девица. Потому что кто позаботится обо всех моих делах? Кто приумножит деньги? Кто подумает о сирых и убогих? О тех, кому судьбой не дано ничего, но кто старается? И когда Зимин рассказал мне, что у него девица, потерявшая память и вообще в затруднительном положении, я поняла — это судьба, нужно перевозить её к себе и начинать обряд. И девица-то оказалась толковая, будто и вправду чему-то училась! Но разумные не оказываются без памяти на задворках губернского города! И родных у неё не было, что нам на руку. Но в её сон было невозможно пробраться!

— Почему в сон? — спросил Соколовский.

— А вы не знаете? Жертва должна быть либо в полном сознании, либо хотя бы во сне. В полном сознании сложно, все эти слёзы и мольбы, к чему они? Во сне проще, хоть и дольше, но — мне ж и нужно было понемногу. А в сон к Ольге меня не пускали! И мы с Антонией не понимали, почему. Пока Антония не увидела на ней амулет, и не сняла его! И тогда получилось, но всё равно нужно было забрать у неё всё разом, хоть и во сне. Мы доставили её сюда, и тут она проснулась! Она не должна была просыпаться! И откуда в ней сила некроманта? Она ж не была магом, это невозможно перепутать!

— А вот и была, — спокойно заметил Соколовский. — И если бы вы были внимательнее, то не спутали бы некромантский амулет ни с чем. Да, она сама не знала о том, что в ней скрыта сила, но — вариантов-то не было. Самоуверенность вас и погубила, Софья Людвиговна, — он тоже позволил себе усмешку. — Последний вопрос. Что сталось с вашим дядей, который научил вас этой мерзости?

Я услышала лающий смех.

— Вон он висит.

Я не поняла. Понял Соколовский.

— Вы и его убили?

— Он сам виноват. Все думают, что оборотни неуязвимы, но это не так. Ему хватило сил оборачиваться, но он не был бессмертным. Никто этого не знал, кроме меня. И когда он потребовал, чтобы я поделилась с ним жизнью очередной жертвы, я устроила так, что он оборотился, и его застрелили.

Что? Чучело рыси на стене? Ну ничего себе!

Пока я осознавала всё это, Соколовский что-то ещё делал руками, а потом сказал:

— Ступай туда, куда положено, — и Софью снова скрыла серебристая пелена.

— Иди к нам, иди к нам, иди к нам, — пели монотонно Софьины жертвы.

Пелена вдруг вздулась… и опала, будто под ней уже не было никакого тела.

— Прощай, Оля, прощай, спасибо тебе, — прошелестело вокруг меня, и девушки тоже исчезли.

— Чёрт, — Соколовский прислонился к стене и прикрыл глаза.

— Что… такое? — проговорила я.

— Забрали, в самом деле забрали. Но уже не вернуть, что ж теперь. Значит, дальше нужно делать всё, как положено. И слава всем высшим силам, что у меня был с собой записывающий кристалл, её признание записано. Но все равно нам сейчас будет нужно вызвать полицейских.

25. Что делать дальше

25. Что делать дальше

Я понимала примерно треть из всего, что говорил Соколовский, но я ж, наверное, спрошу его потом? Или он сам объяснит мне?

Пока чёртова эта магия совершенно не походила на то, что я думала о ней раньше. Да я и не думала особо, если честно. Где была я, а где была та магия, да? А вот как оно вышло.

И вот теперь я сидела в кресле в кабинете Софьи совершенно без сил, а Соколовский развил бурную деятельность. Он поднял Афанасия и Степана, одного отправил за полицмейстером — не разменивается на мелочь, да? А второго за каким-то неизвестным мне Матвеем Миронычем, и добавил ещё — если его высокородие не захочет пойти, сказать ему — что, мол, Соколовский без него не справляется, и ещё усмехнулся. Что это, невидаль какая-то, что ли, раз Соколовский не справляется?

Шум в доме разбудил Марфушу и Агафью, те прибежали, запричитали, заохали — мол, как же мы все теперь. Соколовский вздохнул и принялся их уговаривать — мол, утро вечера мудренее, того, что случилось, уже не поправишь, и Софье, значит, срок пришёл, и Антонии тоже, дело такое. Когда понял, что просто так не уйдут и будут стоять и пялиться, то прямо приказал — идти, греть чай, смотреть, есть ли еда какая-то и что там ещё.

— Ну как же, барин, надо ж того, барыню-то собрать в последний-то путь, — вздохнула Агафья. — Это ж не просто барыня, золото — а не барыня! Да и Антошку тоже, вредная была баба, но как же не пожалеть-то сердешную?

— Ступай, всё потом.

Вот так, золото, а не барыня. И вредная баба. Ну а что, для всех, кто не столкнулся с тёмной стороной Софьи Людвиговны, она была именно что — золото. А столкнулись, выходит, восемь человек, два первых мужа сначала да шесть девчонок потом. А для всех прочих — воистину золото. Ещё сейчас пойди докажи, что сама померла, а не мы с Соколовским её порешили.

Первым появился полицмейстер Павел Иваныч.

— Ну и холод на улице-то сегодня, — сказал он, войдя, мне было слышно из раскрытой двери кабинета. — Что стряслось? Где наша милейшая Софья Людвиговна?

— Сейчас увидите, — кивнул Соколовский. — Ждём Болотникова, и я вам разом расскажу и покажу, а там уж сами смотрите.

— Хоть одним глазом-то глянуть, — вздохнул тот и заглянул в кабинет. — Здравствуйте, Ольга Дмитриевна, что с вами такое, отчего бледны?

— Это та же самая история, нужно разом рассказывать, — отмахнулся Соколовский. — У нас тут тело — это во-первых, и вредоносные магические останки — во-вторых.

— Какие ещё магические останки? — не понял Корнеев.

Наверное, ещё бы что-то сказал, да тут прямо в кабинете вдруг засветилась непонятная штука — здоровенная, с человека размером, молочно-белая и с неровными краями. И из этой штуки вылез к нам мужчина — толстый, усатый, в сером сюртуке. Мне померещилось, что на голове у него звериные уши шевелятся. Следом за ним выскочил Степан и закрестился, поглядывая то на непонятную штуку, то на пол за моей спиной — где-то там должна быть Антония. Штука исчезла по знаку усатого.

— Степан, ступай, — сказал ему Соколовский, и его как ветром сдуло.

— И чего ты мне спать-то не дал, смертушка? — глянул усатый на Соколовского. — Фу, навонял-то духом своим, сил нет!

Тот, правда, только обычным образом усмехнулся.

— Тут, знаешь ли, Мироныч, непростые обстоятельства. Ольга Дмитриевна, вы ведь не знакомы со статским советником Болотниковым?

— Нет, — покачала я головой, — не знакома.

Вышло едва слышно.

— Так вот, Это Матвей Миронович, и при особе губернатора он у нас состоит в должности специального чиновника по магическим делам. И всякое туманное дело с участием магов непременно должно разбираться с его участием. Для того ему и артефакт портала — чтобы, значит, спешить со всех ног на место преступления.

— Откуда взялась дама-маг? — хмурился Болотников. — Не было же. Тем более — дамы-некроманта, откуда ты её взял? — чиновник смотрел то на Соколовского, то на меня.

— Откуда взял — о том расскажем сейчас. Или не сейчас, но когда потребуется. Ольга Дмитриевна служила у госпожи Серебряковой, и оказалась невольной её жертвой, но господь рассудил так, что жертвой в итоге стала наша дражайшая Софья Людвиговна.

— В самом деле? — чиновник по магическим делам глянул на меня остро и пристально. — Ладно, будем разбираться. И что у нас тут ещё? Тело, со следами когтей и смертной силы. И… — он взглянул на серебристый купол, всё ещё накрывавший кресло Софьи.

— И, — кивнул Соколовский. — Давайте поступим так, господа — прикроем нас немного и я расскажу, чему был сегодня свидетелем и что сделал.

Возражений не поступило, и он сотворил руками что-то — я видела, что он делал, но не поняла, как и зачем, и все внешние звуки отдалились. И принялся рассказывать — от того момента, как он ощутил сквозь немощь и сон небывалый всплеск магической силы — понятно, какой, собрался и пришёл сюда — потому что, если честно, подозревал такой исход, но не предполагал, что станет тому причиной. И дальше — о смерти Антонии от рысьих когтей, о желавшей жить дальше Софье Людвиговне и о том, как она сама сняла артефакт и ускользнула в смерть, и что сказали шесть пришедших призраков, освободившихся от чар с её смертью, и о самом посмертном допросе. Я вроде всё это уже знала, и время от времени проваливалась в сон — прямо тут, не глядя на них на всех.

Мужчины молчали довольно долго.

— Тёмная тварь, значит, кто б мог подумать, — покачал головой Болотников, глядя на серебристый кокон, накрывавший то, что Соколовский назвал «вредоносными магическими останками».

— Постойте, а вдруг, ну, что-то не так? — полицмейстер Корнеев не верил, вот явно было видно — не верит.

— Ты, Павел Иваныч, не маг, не в обиду тебе будет сказано, и не видишь — не врёт наш смертушка, правду говорит. Я только вот не вполне уяснил, какова в том роль находящейся здесь дамы. И откуда у этой дамы несомненная смертная сила, и почему мы не знали о том ничего. Скрывались, милейшая?

— Ну как можно некроманту скрываться? — вздохнул Соколовский. — От простецов ещё куда ни шло, а от других магов? Спросите Зимина, который в железнодорожной больнице практикует, он первым из магов увидел Ольгу Дмитриевну. Он подтвердит, что в тот момент она фактически магом не была.

— А теоретически?

— А теоретически некромантские амулеты детям просто так не надевают, — покачал головой Соколовский. — Так вышло, что госпожа Филиппова до последнего момента не подозревала о своей сущности, и та сущность смогла выйти наружу только после агрессивного магического действия по отношению к ней.

— Сам-то веришь, что так бывает? — нахмурился Болотников.

— Теперь да, — улыбнулся тот и подмигнул мне. — Я думаю, что Ольга Дмитриевна никуда от нас не денется, мы сможем расспросить её завтра.

— Пусть даст обещание не покидать этого дома, — припечатал Болотников.

— Ольга Дмитриевна? — Соколовский взглянул на меня.

— Да, обещаю, — кивнула я.

— Да она языком не ворочает, — заметил Корнеев.

— Ещё бы, после стихийного-то выброса, если это был он, — закивал Болотников. — Значит, милейшая наша Софья Людвиговна, благотворительница, почётная гражданка и прочая и прочая, жила за счёт того, что тянула силы из других, и если бы не эта специфическая барышня, то так и продолжала бы?

— Выходит, так, — пожал плечами Соколовский. — Для меня это тоже оказалось сюрпризом. Неприятным.

Он ещё добавил — что недавно в служебной поездке узнал о том, что родные предыдущей компаньонки потеряли девицу и просили его сообщать, если он что-либо о ней узнает.

— Узнал, — произнёс со вздохом. — Придётся же сообщить.

— Говоришь, записал всё? — тоже вздохнул Болотников. — Хорошо. Докладывать голове и губернатору будем уже завтра, что ли. А сейчас что мы имеем? Тело?

— Тело, — кивнул Соколовский. — И вот это, — кивнул он на кресло.

Дальше он снимал свою серебристую накрывашку… и оказалось, что на кресле лежит вовсе не тело, и даже не что-то похожее, а кучка чёрного пепла.

— Это, конечно, прямо по классике, — вздохнул Болотников. — И что с этим делать?

— Под лёд на реку? — глянул на него Соколовский. — Там унесёт.

— Видимо, так. Сосуд есть?

— Найдём, — Соколовский похлопал себя по карманам, покачал головой. — Отлучусь на минутку до себя?

Болотников кивнул, и он исчез.

— И что же, милая барышня, вы и впрямь не подозревали, что являетесь магом? — спросил он меня.

— Нет, — я чуть-чуть пошевелила головой.

— Наверное, и так тоже бывает. С Зиминым я поговорю, непременно.

Тут вернулся Соколовский и показал металлическую шкатулку — небольшого размера.

— Я думаю, получится, — сказал он.

А потом, не касаясь, собрал пепел в кучку, приподнял и ссыпал в шкатулку — не прикасаясь к нему даже кончиком пальца. Поставил на стол, и накрыл таким же куполом, какой накрывал кресло.

— Хорошо, пусть пока остаётся. И что же, тело заберём, кабинет опечатаем, а барышню-то уложить бы, еле дышит, — глянул на меня Болотников.

— Сейчас сделаем, — кивнул Соколовский.

Подошёл, поднял меня с кресла, подхватил на руки и за один шаг унёс в мою комнату. Через то самое странное место, в котором я сегодня уже побывала. Положил на кровать.

— Вам нужно спать, Ольга Дмитриевна. Ещё, конечно, мыться и есть, но спать сейчас — самое простое. Спите пока, а завтра я вас навещу.

Кажется, позвал Агафью, и она уже помогла мне снять платье, и всё время причитала — как же мы теперь, без барыни-то. Но я совершенно не имела сил, чтобы что-то ответить, поэтому слушала молча. А как только она вышла вместе с лампой — так сразу и уснула.

26. Рождение мага-некроманта

26. Рождение мага-некроманта

Я проснулась — просто проснулась, просто от сна безо всяких там дурацких сновидений и золотых женщин, и прочих неприятностей. В доме стояла тишина — непривычная тишина, такая бывает только ночью, а тут день белый, судя по окошку. Обычно ходили, что-то делали, перекликались Марфуша и Агафья, встревал Афанасий или Степан, важно говорил что-нибудь Антип Валерьяныч. Сейчас же я прислушалась и далеко не сразу расслышала тихий разговор где-то снаружи. Что ж, умыться, одеться да выходить.

Я всё ещё ощущала себя слабой, но уже не настолько, как ночью. Глова слегка кружилась, очень хотелось есть. Вот сейчас пойду поищу, что бы съесть.

Все они сидели на кухне, вокруг стола, на котором Марфуша стряпает. И сама Марфуша, и Агафья, и Степан, и Афанасий, и даже Антип Валерьяныч, который на кухню обычно не захаживал. Пили чай, ели пирог, говорили тихо. Увидели меня, обрадовались.

— Оля встала, хорошо-то как!

— Жива-здорова, слава богу!

— Оленька, а мы вот тут. Даже говорили тихо, чтоб тебя не разбудить.

— Как же мы теперь-то, кто скажет?

Меня тут же усадили на лавку, и дали чашку чаю, и пирог, и каши с маслом положили. И рассказали, что проспала я остаток ночи, весь следующий день, всю ночь и ещё немного. А тем временем разные чиновники совершали всё, что должно — забрали тело Антонии, а про барыню-то, оказывается, сказали, что от той и тела не осталось, как бывает, оказывается. И что её не хоронить будут, а просто сбросят под лёд, что там Михаил Севостьяныч в шкатулочку собрал, он показал. И самый-то ужас — в подвале образовалась дверь, которую до того никто не видел, и за той дверью, на льду и под, как сказали полицейские, заклятьем нашли тела прежних камеристок барыни, и лежали они там, будто живые, только в лицах-то ни кровинки, а некоторые там находились-то уже ой, как давно! Последнюю-то, Танюшу, все они знали — только в сентябре, по словам барыни, уехала замуж, а оказалось, что вовсе и не замуж, а туда, откуда не возвращаются, и барыня ей в самом деле в том помогла!

По словам Антипа Валерьяныча, городские власти пребывали в таком же недоумении, как прислуга в нашем доме. Потому что никак не ожидали узнать такое вот о госпоже Серебряковой, бывшей одним из столпов городского обустройства и благотворительности. Поверенного Софьи не было в городе, должен был вернуться на днях, и ждали его, чтобы выяснить — что там вообще с деньгами, сколько их всего, куда вложены. И понять, что с ними дальше делать.

Я же слушала всё это и понимала — мне самой нужно знать, что дальше делать. Потому что я снова оказалась в положении беззащитной и безработной. И может ли мне как-то помочь моя мифическая сила — я пока не понимала.

Кто-то вошёл в дом с парадного крыльца, затопал в сенях, сбивая снег с обуви. Степан пошёл глянуть, вскоре вернулся.

— Барышня Ольга Дмитриевна, там господин маг до вас пришёл.

— Ой, Оленька, Михаил-то Севостьяныч уже три раза о тебе справлялся — вчера дважды, и сегодня с утреца, — зашептала Агафья.

— Ты, Оленька, ступай, встреть его, а чаю я вам в гостиную подам сейчас, — вторила ей Марфуша.

Что ж, раз человек пришёл, нужно пойти и встретить, да? Он уже успел разместиться в кресле, но поднялся, увидев меня. Ничего демонического, что виделось в нём в ту страшную ночь, сейчас не осталось, это был обычный холёный и улыбающийся Соколовский.

— Рад видеть вас, Ольга Дмитриевна, — улыбнулся он. — Как вы себя чувствуете?

— Здравствуйте, — кивнула я. — Спасибо, уже лучше. Но всё равно — как после тяжёлой болезни. Спала вот почти два дня, — вздохнула я.

— Это правильно, что спали, — кивнул он. — Надеюсь, поели, как встали?

— Да, немного, спасибо.

— Нужно не немного, нужно хорошо.

— Так не выходит пока.

— Значит, постепенно, — улыбнулся он.

Тут Марфуша принесла поднос с чайником, чаем и всяческой снедью.

— Марфа Серафимовна как всегда, — улыбнулся Соколовский. — Благодарю, очень приятно.

— Вы, барин, посмотрите, чтобы Оленька-то наша тоже ела, а то бледная, как снег, всё не опомнится никак!

— Непременно, — рассмеялся Соколовский. — За тем и пришёл, можно сказать.

Мы сели друг напротив друга, и он шевельнул пальцами в сторону двери.

— Можно говорить, не скрываясь, нас не услышат. Скажите, Ольга Дмитриевна, вы видите, что я делаю?

— Я вижу, что вы что-то куда-то вкладываете, так мне это кажется.

— Верно, вкладываю. У вас тоже есть, что вложить, просто вам нужно учиться.

— Так всё это… вправду было?

— Если вы о своей пробудившейся силе, то — было, несомненно было.

— Тогда… куда эта сила делась сейчас? Я совсем не ощущаю никакой силы, только лишь бессилие.

— После стихийного выброса это немудрено. Я вообще удивлён, что вы поднялись на ноги и что-то сами делаете.

— А как? Но у меня кружится голова. И… я плохо помню, что это был за стихийный выброс.

— Ваша сила была глубоко запечатана внутри вас. Живи вы здесь с детства — она показалась бы раньше, скорее всего — сразу после рождения. Но вы по каким-то причинам жили не здесь, окружающий вас мир никак не способствовал пробуждению этой силы. А когда вы попали к нам, то вызволить её оказалось непросто, потому что — возраст. Детям проще, чем взрослым. А так — сила пробудилась от очень мощного агрессивного воздействия на вас, и счастье всех здешних обитателей и соседей, что я учуял ваш всплеск, смог прийти и забрать значительную часть того, что вы тут навыпускали, — улыбнулся он.

— Забрать? Почему забрать? — не поняла я.

— А вы бы предпочли, чтобы оно просто так на улицу вывалилось и там болталось? Облако чистейшей смертной силы?

— Смертной? — я всё ещё не понимала.

— Конечно. Рождение мага-некроманта — это всегда непросто, а если во взрослом возрасте — то и вовсе. У вас там много всего накопилось, за годы жизни-то, — он продолжал улыбаться. — А чтобы всё восстановилось после выброса, должно пройти некоторое время. Есть способы восстановить силы, обычно в ваши годы все маги их знают.

— Наверное, мне тоже нужно их выучить, — вздохнула я.

— Там всё просто, на самом-то деле. Первейшее — сон, еда, баня.

Кстати да, в баню-то я бы сходила.

— Я даже почти всё сделала… кроме бани.

— Сделаете ещё. Но помните главное — не снимайте ваш амулет. Ни при каких обстоятельствах.

— Даже в бане? — усмехнулась я.

— Даже в бане, особенно — если окажетесь там не в одиночку. Сейчас я вам объясню.

Он снова что-то плёл своими длинными красивыми пальцами — я залюбовалась, словно из серебристых нитей каких. Но мне показалось, что мы с ним оба — словно в каком коконе.

— А теперь снимите ваш амулет, — сказал он.

Я глянула на него — о чём вообще речь-то? — но послушалась и сняла.

И едва не задохнулась от окружившего меня серебристого марева. Я очутилась словно в облаке каком, из мельчайших точечек, и ещё каких-то серебристых ниточек. Оно всё шевелилось и обтекало меня, и легко касалось Соколовского, а он смотрел — с доброй улыбкой и восхищением.

— Что… это? — хрипло прошептала я.

— Ваша сила, знакомьтесь, — его глаза сияли… вот прямо сияли.

— Это красиво, но… почему не снимать крест?

— Потому что красиво, но смертоносно. Мне — не вредит никак, но я сам такой же.

Из его раскрытой ладони плеснулось серебристое… что-то, больше всего похожее на щупальце. Коснулось моей руки, моей щеки… Ощущение было странным — волнующим, немного щекотным. Кажется, я забыла, как дышать.

А потом вдруг всё снова померкло перед глазами.

— Ольга Дмитриевна, пробуждайтесь. Пожалуйста. Лёля, да приходите уже в себя, что ж такое, Лёлечка, — слышала я, как сквозь вату, а потом меня поцеловали.

Просто поцеловали, но никогда раньше поцелуй не оказывал на меня такого живительного действия. Все звуки стали громче, я смогла открыть глаза… и увидеть Соколовского, вернувшего на мою шею крест, снимавшего все свои защиты с комнаты, звавшего Агафью.

Он что-то говорил про уложить меня, про баню, и ещё — что придёт непременно навестить и узнать о моём самочувствии. Пока же — меня снова уложили в постель, и я просто закрыла глаза, потому что больше ни на что оказалась не способна.

27. Перспективы

27. Перспективы

Два следующих дня я провела в своей комнате, и хуже того — в постели. Вообще я здоровый человек, болею мало, даже дома зимой, в холода и в эпидемии гриппа болела мало. И беспомощное моё состояние оказалось неприятным сюрпризом.

Я спала — много, ела — как птичка, по словам Марфуши. Они с Агафьей сводили меня в баню. Я восстанавливалась, но как-то очень медленно.

Соколовский приходил. Как люди, через парадную дверь — справлялся о моём здоровье. И как маги, просто появлялся в моей комнате без предупреждения. Держал за руки, от того становилось легче. Я думаю, это просто потому, что он был мне симпатичен, вот потому и легче, известное же явление. И если бы он сделал хотя бы крошечный шажок мне навстречу, то я ответила бы. Но… он не делал такого шага. И никакой вам больше «Лёлечки», только Ольга Дмитриевна. А если человек сидит возле твоей постели и держит тебя за руки, но дальше не идёт — значит, с тем человеком что-то не так. Или ты ему на самом деле параллельна, или ещё что похуже. Мне вовсе не хотелось думать о том, что там похуже, поэтому я просто ловила момент. Ну, насколько сил хватало, конечно.

А вообще мне хотелось слиться с кроватью, спрятаться, или что там ещё можно сделать. И до последнего оттягивать момент определения моей дальнейшей судьбы. Потому что… ну, всё же было так хорошо, да? И поломалось?

О нет, я понимала, что и было совсем не хорошо, и Софья взяла меня в дом для конкретной цели. И если бы ей удалось, то сейчас бы осталась она, а не я. До меня долетали отголоски разговоров о похоронах найденных в подвале девушек и Антонии, о том, как оставшийся от Софьи пепел спустили куда-то в прорубь под лёд, о том, что приехал Софьин поверенный, и они с Антипом Валерьянычем и кем-то от городского головы решали, что и как с её деньгами.

Потом мне было велено встать, одеться и выйти в гостиную. Агафья помогла, я вышла, и там увидела как раз всё сборище — и нашего управляющего, и того самого поверенного, и Соколовского, и незнакомого мне чиновника из городской управы. И все прочие обитатели дома — Агафья, Марфуша, Афанасий и Степан — тоже были. Тут-то нам и сообщили, что в завещании госпожи Серебряковой оказались упомянуты мы все — и всем нам причиталась оттуда какая-то доля. И после магического расследования было установлено, что мы не причастны к её преступлениям, значит, можем получить то, что нам было отписано. И знаете, это оказалось щедро. Я поняла, что могу снять себе жильё, и неспешно заниматься поиском работы, нужно вот только встать на ноги.