Байки нефтяного Севера

Визит инспектора

В предыдущей байке упоминался генеральный сибирского объединения газопереработчиков, с которым у нас одно время были несколько "нервенные" отношения.

Но, однако, через какое-то время был повод этому самому Алексею Ильичу убедиться, что при злобном языке я, однако ж, подлянкам за спиной не обучен. Стал он ко мне поблагосклонней. Да и мне жить в постоянной герилье против главного заказчика — не особенно большое удовольствие. Дак и то, что увидев моего оппонента в деле, на аварии, когда перемерз трубопровод сжиженного газа от Нижневартовска на Большую Землю, я увидал, что, в отличие от всех съехавшихся начальников, он в истерику не впадает, министра до мокрых кальсон не боится, во всяком случае, не дает повод это заметить, подчиненных зазря не дергает, принимает решения в меру своего не особенно высокого инженерного уровня — но не суматошные, да и специалистам умеет иногда доверять.

Зауважал.

Но до полной любви еще далековато. С его стороны, помимо прочего, естественное недоверие выбившегося наверх выходца из мордовской деревни к москвичу, научнику, интелю не в первом поколении и мало того, что русскому, да еще вдобавок и еврею.

И вот он вдруг звонит мне, сам причем, не секретарша и не референт.

— Всегда к услугам, А.И.

— Тут приехал инспектор из Комитета Народного Контроля. Вызвал меня и гендиректора нефтяников. Небось из-за Ваших факелов. Хотел было возразить, что факела не мои, а как раз ихние, мои — измерения, по которым газа горит в полтора раза больше, чем они отчитываются. Но промолчал.

А он продолжает.

— В общем, я с Вашим начальством договорился, чтобы Вы моим помощником поработали на этой встрече. Не обидитесь? — Да ну, что Вы, А.И? Чем могу. Вы наши кормильцы.

Приезжаю за десять минут до назначенного времени в объединение "Нижневартовскнефтегаз", в старое еще здание, где на фасаде этаж белый — следующий темносерый, опять белый, опять темносерый. Так что в городе его называют — "Белый Дом с черными мыслями". Заходим вместе с патроном в кабинет ихнего генерального. Тот сидит, а при нем, вместо помощника, мой приятель, замначальника техотдела Валера Я… То есть, у того гендира та же версия — зачем встречаемся. Полагают они оба, что дошли наши цифры до КНК и теперь их будут сношать за липовую отчетность по газу. Потому, что на заводы приходит с Самотлора газа в полтора раза больше, чем там числится. А еще и факела за 100 км видать.

Зашел инспектор. Новый, я его ни разу не видал, да и начальство стало знакомиться. Но такой же, как они все — в профиль более всего похоже на Пана Бухгалтера Вотрубу из телепередачи "Кабачок "Тринадцать стульев". Или на Ильинского в роли тов. Огурцова.

— Ну что ж, — говорит, — товарищи, рад знакомству. Что вы можете мне рассказать?

И смотрит с ленинским прищуром.

Тут наши бугры и раскололись.

Наперебой стали каяться в неверной отчетности по газу, в том, что не устанолены измерительные устройства и т. д., и т. п. Мы с Валеркой на всякий случай смотрим исключительно друг на друга и делаем вид, что этого всего не слышим. Приезжий выслушал, время от времени поощрительно что-то мыча, а потом говорит:

— Как интересно! я об этом вообще никогда не слышал. Вы, пожалуйста, сделайте для меня на эту тему записочку страничек на шесть-семь. Я в Москве передам нашим товарищам, кто этим занимается. А я приехал узнать, как у вас тут обстоят дела с развертыванием социалистического соревнования за миллион и миллиард[2]. Все ли коллективы в ваших объединениях встали на трудовую вахту? Я, наверное, тогда в первый раз подумал, что совсем недолго этой машинке осталось работать — вон уж видать, как шестеренки на ходу вылетают.

Но лицо сохранил каменное. Как, впрочем, и Валера. А на боссов своих мы старались не смотреть после этого неожиданного поворота беседы.

Вышли молча.

Надо сказать, что Алексей Ильич оценил мою тогдашнюю сдержанность — при том, что он знал, что у меня слово долго в загашнике не остается. После этого мы с ним, действительно подружились. На заводы вместе ездили. Он даже стал меня на "ты" звать, как своего. Без взаимности, конечно, он меня все же на четверть века постарше.