Беги, малыш, беги

Долиной смертной тени

Невозможно полностью избежать неприятных сюрпризов, поместив под одну крышу 40 бывших наркоманов, - особенно когда присматривает за ними молодой, неопытный персонал. Единственное, что не давало нашему «Тин челлиндж» распасться, - это присутствие Духа Святого. Мы сидели на пороховой бочке, любой из нас невольно мог задеть больную психику кого-нибудь из постояльцев - и нас всех разнесло бы в куски. Мы уповали лишь на близость Господа.

Среди обитателей Центра трудно было отличить честных от притворщиков, так как в большинстве своем все они, и мужчины, и женщины, были профессиональными актерами, - в том смысле, что зарабатывали себе на пропитание выдумками и россказнями. Но мы старались им верить, насколько было возможно.

Я был строгим поборником дисциплины и вскоре выяснил, что и они не слишком против нее, если только им это кажется обоснованным и справедливым. Более того, они даже приветствовали ее, поскольку она давала им твердую почву под ногами, ощущение причастности к правильной жизни. Однако я знал, что не все разделяют это чувство.

Обязанность постоянно призывать нарушителей к порядку начала сильно угнетать меня. Множество раз мне приходилось посреди ночи вставать, чтобы навести порядок, а то и выгнать кого-либо за нарушение правил.

Мне приходилось принимать много важных решений. Ко всему прочему нам потребовалось взять в штат несколько новых сотрудников, и я начал остро ощущать неуверенность в своих силах и отсутствие необходимой подготовки. Я слишком мало знал - или не знал ничего вовсе - об административной деятельности, и еще меньше - о психологических аспектах человеческих отношений, важных для поддержания контакта с моими штатными сотрудниками. Со стороны некоторых из них я ощущал зависть - и наши отношения постепенно стали давать трещину.

Во время наездов Дэвида в Центр я пытался объяснить ему, что сталкиваюсь с непосильными для меня проблемами, но он неизменно успокаивал меня:

- Ты сумеешь с этим справиться, Никки. Я верю в твои способности.

Однако проблем от этого не убавлялось. Они продолжали громоздиться на горизонте, точно тучи, предвещающие шторм.

Осенью я вместе с Дэви вылетел в Питтсбург для проповедей, организованных Кэтрин Кульман. Мисс Кульман была одной из самых вдохновенных проповедниц. Основанная ею организация действовала по всему миру. Однажды она посетила наш «Тин челлиндж» и весьма заинтересовалась моей работой. Я водил ее по городу, организовал поездку в гетто. На прощание она сказала:

- Я благодарю Бога за то, что он вывел вас из этих трущоб. Если вы когда-нибудь столкнетесь с трудностями, которые окажутся вам не по плечу, звоните мне.

Я решил, что во время этой поездки в Питтсбург смогу переговорить с нею, так как лежащий на моих плечах груз становился все тяжелее. Однако размах организованной ею программы внес коррективы в мои планы. В тот вечер я при содействии моего старого друга, переводчика Джеффа Моралеса, выступал перед аудиторией в несколько тысяч человек. После богослужения все отправились ужинать в небольшой ресторан, и мне так и не представилась возможность побеседовать с мисс Кульман наедине. В итоге из Питтсбурга я уезжал еще более удрученный своей неспособностью решать административные проблемы.

К январю 1964 года число обращенных женщин в нашем Центре так выросло, что третьего этажа в особняке на Клинтон-Авеню, 416, им уже стало недостаточно. Мы начали переговоры о приобретении под женское общежитие дома напротив. В это время за моей спиной образовался заговор, с участием нескольких бывших наркоманов, к которым ранее я вынужден был применять дисциплинарные меры. Я об этом знал. Кроме того, мы приняли к себе в Центр нескольких лесбиянок - и это тоже было моей головной болью. Я все время боялся, как бы они не совратили неопытных девушек из колледжа, которые пришли к нам работать.

Управлять наркоманами - все равно что пытаться тушить лесной пожар мокрым полотенцем. Стоило мне уладить одну острую ситуацию, как тут же случалось еще что-нибудь. В итоге я настолько погрузился в эти заботы, что возвращение каждого очередного наркомана к нормальной жизни стал воспринимать как личный успех.

Глория пыталась убедить меня, что не стоит самому взваливать на себя всю ответственность. А груз ответственности все рос.

Затем в Центре появилась Куэтта. Она была активной лесбиянкой, длительное время постоянно жившей с одной девушкой. Куэтта носила мужскую одежду: брюки, пиджак, ботинки и даже мужское белье. Ей было 30 с небольшим. Светлокожая, с черными, по-мужски подстриженными волосами, тонкая, гибкая, привлекательная, она подавляла своей индивидуальностью.

Ко всему прочему Куэтта была одним из основных распространителей наркотиков в городе. Много лет подряд квартира ее служила «клубом», куда приходили не только за героином, но и для участия в сексуальных оргиях. Она поставляла все необходимое: иглы, героин, таблетки, прочие принадлежности. А для извращенцев - мужчин и женщин для удовлетворения прихотей. Словом, организовывала сплошной свальный грех.

Во время облавы полиция задержала у нее в квартире 12 человек, среди которых были профессиональные проститутки, и изъяла 10 «комплектов» (игла, ложка, пипетка) для употребления наркотиков. Полицейские перевернули вверх дном всю квартиру - ободрали стены, вскрыли полы - пока не нашли тайник, в котором она прятала «товар» на тысячи долларов.

Выпущенная на поруки, Куэтта пришла в Центр. Я объяснил правила общежития и сказал, что ей придется носить женскую одежду и отрастить волосы. Кроме того, ей будет запрещено находиться наедине с кем-либо из наркоманов, если при этом не будет присутствовать кто-нибудь из штатных сотрудников Центра. Она была слишком подавлена всем происшедшим, чтобы противиться, и, казалось, довольна уже тем, что ее выпустили из тюрьмы. Не прошло и недели, как она приняла веру и внешне вела себя как обращенная.

Вскоре, однако, я понял, что даже обращение можно симулировать. Мы не раз брали с собой Куэтту, чтобы она свидетельствовала на уличных проповедях, и меня не оставляло впечатление какой-то фальши в ее словах.

Недели через две ко мне в кабинет вошла одна из наших молодых сотрудниц. Она была белее снега и вся тряслась.

- Что случилось, Диана? - спросил я. - Сядь и расскажи.

Диана была у нас совсем новенькой: деревенская девушка из Небраски, лишь недавно закончившая Библейский колледж.

- Не знаю, как тебе и сказать, Никки.... - пролепетала она. - Речь о Куэтте и Лилли..

Лилли была наркоманкой, пришедшей в центр за неделю до этого. Она присутствовала на богослужениях, но до сих пор не приняла Господа. У меня пересохло во рту:

- Что там с ними?

Диана залилась краской, опустила голову и в голосе ее прозвучали стыд и гнев:

- Они вчера были вместе на кухне, около полуночи. Я вошла туда, а они, Никки... они... Я всю ночь не могла уснуть. Что нам делать?

Я вскочил и забегал по кабинету, потом выпалил:

- Возвращайся к себе и передай, чтобы они сию минуту явились ко мне. Здесь владение Господа. Мы не можем допустить, чтобы под этой крышей продолжалось подобное...

Диана вышла, а я уткнулся лицом в ладони, сидя за столом, и молил Бога подсказать мне мудрое решение. Где я ошибся? Мы позволили Куэтте выступать от имени Центра. Ее история опубликована в газетах, что принесло ей известность. Она даже проповедовала в церквах, рассказывая о происшедшей в ней перемене...

Прождав понапрасну больше часа, я решил пойти туда сам, чтобы выяснить причину их задержки. На лестнице меня встретила Диана и сообщила:

- Они ушли. Обе. Перепугались и сказали, что покидают нас. Мы не сумели их удержать.

Я медленно побрел обратно. Поражение это я воспринимал как свое личное - и переживал очень тяжело. Три дня подряд Глория молилась и утешала меня, а я в отчаянии твердил о своей неспособности пробиться со словом истины к душам этих падших.

- Никки, - урезонивала она меня. - Вспомни лучше тех, кто по-настоящему обратился в истинную веру. Вспомни Санни, который сейчас учится в Библейской школе. Подумай о Марии и той чудесной перемене, которая наступила в ее жизни. Вспомни, что сделал Господь с тобою самим! Ты что, забыл собственное спасение? Как можешь ты сомневаться в Боге и падать духом из-за отдельных неудач?

Глория была права, но мне никак не удавалось избавиться от гнетущего отчаяния. Я чувствовал себя полным банкротом. Отношения между мною и большинством сотрудников нашего Центра совсем испортились. Дэвид по-прежнему верил в меня, но я слишком остро и болезненно сознавал, как одна за другой меня постигают неудачи. Вокруг меня сгущалась напряженность. Глория пыталась избавить меня от этого упадочнического настроения, но у меня все шло вкривь и вкось.

Единственным светлым пятном на мрачном фоне было появление Джимми Баеса. Джимми был наркоманом с восьмилетним стажем. Он пришел к нам за лекарством, полагая, что Центр - медицинское учреждение.

- Мы лечим не лекарствами, а Иисусом, - объяснил я ему.

Тот решил, что я спятил, и, затравленно оглядываясь в поисках путей к отступлению, пробормотал:

- Черт! Я-то думал, это клиника. А тут засела кучка тронутых..

- Сядь, Джимми! - остановил я его. - Я хочу поговорить с тобой. Христос в силах изменить твою жизнь...

- Никто меня не в силах изменить, - огрызнулся он. - Я уже пытался бросить, но ничего не получается!

Я встал из-за стола, подошел, положил ладони ему на голову и принялся молиться. Вскоре он содрогнулся, упал на колени и громко воззвал к Господу. С того вечера у него ни разу не возникало потребности вколоть себе дозу героина.

- Вот видишь! - подхватила Глория, когда я рассказал ей про обращение Джимми. - Бог тем самым показывает тебе, что ты еще полезен Ему. Как ты можешь сомневаться? Почему ты не хочешь верить в свои силы? Уже несколько месяцев как ты не выезжаешь на уличные богослужения. Принимайся снова за работу во славу Божью - и, как и прежде, почувствуешь, что тебя направляет Дух Святой.

Я последовал ее совету и согласился вести выездные службы. Это было в конце августа. В первый вечер мы установили свой помост в Бруклине, и я начал проповедь. Стоял знойный, душный вечер, но толпа собралась большая, и все внимательно слушали. Я говорил от души, и мне казалось, я сумел передать свои чувства присутствующим. В конце службы я, как всегда, призвал слушателей к алтарю.

Вдруг, окинув толпу взором, я увидел в отдалении до боли знакомое лицо... Ошибки быть не могло. Это был Израэль!

Все эти годы я молился за него, пытался разузнать о нем, слал запросы - и вот он здесь, передо мной... Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Может быть. Сам Бог послал его сегодня ко мне. Я ощутил, как прежний жар наполняет мою душу. Израэль, подавшись вперед, казалось, внимательно слушал. После моего приглашения к алтарю заиграл орган, запело трио девушек. Израэль отвернулся и двинулся прочь...

Я соскочил с помоста и начал локтями яростно прокладывать себе дорогу в толпе, пытаясь пробиться к нему, пока он не исчез из виду.

- Израэль! Израэль! - завопил я что было сил ему вдогонку. - Постой! Подожди!

Он обернулся. Прошло шесть лет с нашей последней встречи. Он возмужал, прибавил в весе, но лицо его осталось таким же, словно высеченным из мрамора, и в глубоких глазах застыла печаль.

Я подбежал к нему, обнял и попытался вновь подвести к толпе. Однако он не пошел, оставшись там, где остановился.

- Израэль! - вновь воскликнул я вне себя от радости и отстранился, чтобы лучше видеть. - Неужто ты?! Где ты был? Где ты сейчас живешь? Что делаешь? Рассказывай все! Почему ты мне не позвонил? Я разыскивал тебя по всему Нью-Йорку! Сегодня самый счастливый день в моей жизни!..

Но глаза его оставались далекими, холодными, и голос прозвучал странно, отсутствующе:

- Мне надо идти, Никки. Рад был увидеть тебя снова.

- Идти?.. Я не видел тебя шесть лет. Но каждый день молился о тебе. Сегодня ты пойдешь со мной, - я потянул было его за руку, но он помотал головой и отнял руку. Я почувствовал, как напряглись его литые мышцы.

- Как-нибудь в другой раз, Никки. Не теперь, - он стряхнул мою руку и пошел прочь.

- Эй, погоди! Что с тобой? Ты мой самый лучший друг! Ты не можешь просто так уйти!

Он обернулся - и я застыл под холодным, стальным взглядом его серых глаз.

- Потом, как-нибудь, Никки, - проронил он, словно плюнул, вновь резко развернулся и зашагал вниз по улице, в темноту.

Я стоял и в отчаянии звал его. Но он так и не обернулся, уходя во тьму, откуда пришел.

В Центр я вернулся совершенно разбитым и уничтоженным. Спотыкаясь, почти без чувств взобрался на третий этаж, захлопнул за собой дверь одной из чердачных комнат и взмолился:

- Господи! Что я сделал?! Израэль потерян, и по моей вине. Прости меня.

Я рухнул на пол и разрыдался, не в силах взять себя в руки. В бессилии колотил я руками по стене. Но ответа не было. Два часа я пробыл в этой душной комнате, полностью истощив себя физически, эмоционально, психически.

Я знал, что мне придется покинуть Центр. Что служению моему пришел конец. За что бы я ни брался - все рассыпалось у меня в руках. Куэтта, Лилли. И вот теперь Израэль. Бесполезно было оставаться дальше и бороться с громоздящимися одна на другую проблемами, которых мне не одолеть. Бессмысленно было даже проповедовать дальше. Я был конченый человек. Безнадежный. Побежденный. Поднявшись кое-как, я вперил взор в чернеющее за маленьким чердачным окошком ночное небо и произнес:

- Боже, я побежден. Я был неправ. Я слишком верил в свои силы и слишком мало - в Тебя. Если в этом причина того, чему Ты дал произойти, то я признаю этот тяжкий грех. Унизь меня. Убей, если так надо. Но, Господи милостивый, не выбрасывай меня на свалку...

Рыдания снова сотрясали мое тело. Я открыл дверь и оглянулся. Невозможно было понять, услышал Он меня или нет. Но в тот момент мне это было все равно. Я сделал все, что мог.

Я спустился к себе. Глория уже уложила ребенка и убирала со стола остатки позднего ужина. Притворив дверь, я направился к стулу, когда она обхватила меня сзади и крепко прижала к себе. Ей ничего не было известно о том, что произошло во время богослужения и на чердаке. Однако, так как мы с нею были одна плоть, почувствовала, что я надломлен. И поспешила в час беды поддержать меня и вдохнуть силы.

Я обернулся, сжал ее в объятиях и уткнулся в ее плечо. Долгое время мы стояли так, слившись. Наконец, я успокоился. Обхватив ее лицо ладонями, заглянул ей в глаза. Они были тоже полны слез. Но она не давала им воли, и улыбалась, хоть и слабо. Но затем любовь, переполнявшая ее сердце, хлынула-таки наружу, проложив соленые ручейки на ее бронзовых щеках.

Я сжимал ее лицо в ладонях. Она была прекрасна. Красивее, чем когда-либо раньше. Она снова улыбалась. Затем губы ее раздвинулись, потянулись к моим и слились с ними в долгом поцелуе. Я почувствовал соленый вкус моих собственных слез и влажную теплоту ее рта.

- Все кончено, Глория. Я исчерпал себя. Теперь мне пора уходить... Может быть, я впал в гордыню. Может, в чем-нибудь согрешил. Не знаю... Знаю лишь, что Дух Божий отвернулся от меня. Я подобен Самсону, вышедшему сражаться против филистимлян без Господней помощи. Я конченый человек. Гублю все, к чему прикоснусь...

- Что с тобой, Никки? - нежно, взволнованно спросила она. - Что случилось?

- Я сегодня видел Израэля. После шести лет разлуки встретился с самым дорогим своим другом. А он отвернулся от меня. Я виноват в том, что он стал таким. Если бы я не бросил его тут шесть лет назад, он был работал сейчас со мной бок о бок. Вместо этого он пять лет отсидел в тюрьме и теперь потерян для меня навсегда. И Богу уже все равно...

- Никки! Это уже почти святотатство! - мягко прервала меня Глория. - Не твоя вина, что ваши с Израэлем пути разошлись. И как можно говорить, что Богу все безразлично! Ему до всего есть дело. Он ведь дал Себе труд спасти тебя?!

- Ты не понимаешь, - произнес я, горестно качая головой. - С той минуты, как Дэви рассказал мне, что Израэль вернулся в банду, я не переставал казнить себя. Все это время на сердце у меня лежала вина. И вот сегодня я встретил его, а он повернулся ко мне спиной и ушел. Не захотел даже поговорить. Если бы ты только видела его холодное, жесткое лицо!..

- Но Никки, ты не имеешь права сдаваться - именно сейчас, когда Господь вновь начал вершить через тебя Свое правое дело!..

- Завтра я откажусь от этого места, - оборвал я ее. - Мне тут нечего больше делать. Мое служение окончено. Я не достоин его. Если я останусь, «Тин челлиндж» погибнет. Я как Иона. Быть может, я по-прежнему бегу прочь от Бога, сам того не зная. Меня нужно выбросить за борт, на съедение киту. Потому что, если от меня не избавиться, весь корабль пойдет ко дну.

- Никки, это бред сумасшедшего! Эти мысли внушены тебе сатаной, - произнесла, едва не плача, Глория.

Я вздрогнул и сказал:

- Да, сатана сидит во мне, это точно. Но я все-таки уйду из Центра.

- Никки, ты, по крайней мере, должен прежде поставить в известность Дэвида, - возразила она.

- Я пытался говорить с ним тысячу раз. Но ему все было недосуг. Он считает, что я сам со всем справлюсь. Ну, а у меня нет больше сил. Я неудачник, пора это, наконец, признать. Неудачник.

Когда мы легли спать, Глория просунула мне ладонь под голову, и погладив пальцами затылок, попросила:

- Никки, прежде, чем уйти из Центра, обещай мне сделать одну вещь: позвони Кэтрин Кульман и поговори с ней, хорошо?

Я согласился, и услышал шепот Глории:

- Бог позаботится о нас, Никки...

Уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, я стал молить Господа, чтобы он не дал мне дожить до рассвета.

В те дни душевного мрака и растерянности единственной путеводной звездой для меня стала эта полная достоинства дама, от которой, казалось, исходил Сам Дух Святой. Одного телефонного разговора с мисс Кульман было достаточно, чтобы мне стало легче. Она настояла, чтобы я до принятия окончательного решения приехал к ней в Питтсбург за ее счет.

На следующий же день я вылетел в Питтсбург. Меня удивило, что она не стала уговаривать меня остаться в «Тин челлиндж». Вместо этого мисс Кульман сказала:

- Быть может, Богом уготовано тебе иное служение, Никки. Возможно, Он с умыслом привел тебя в долину мрака, чтобы потом вывести на солнечный свет. Только не отрекайся от Иисуса. Не ожесточайся и не теряй мужества. На тебе - рука Божья. Он не отступится от тебя. Помни Никки: ты не один идешь этой мрачной долиной. Он рядом с тобою.

Мы вместе вознесли молитву. Она молилась о том, чтобы Бог, если Ему не угодно мое служение в «Тин челлиндж», еще больше окутал меня мраком сомнения. Если же угодно - пусть Он рассеет этот мрак, чтобы я почувствовал себя вправе остаться.

На следующее утро я улетел в Нью-Йорк, благодарный этой милосердной, деятельной христианке за помощь и участие.

В ночь после возвращения, когда ребенок наш уже спал, мы с Глорией снова разговаривали, сидя за кухонным столом. Я сказал, что по-прежнему хочу уйти. Мы можем начать все заново где-нибудь в другом месте, скажем, в Калифорнии. Глория заверила, что последует за мною, куда бы я ни отправился. И это проявление любви и доверия наполнило меня новыми силами. Перед тем как заснуть, я взял листок бумаги и написал заявление об уходе.

Выходные прошли ужасно.

В понедельник утром, когда Дэвид приехал в Центр, я вручил ему свое заявление. Прочитав его, тот понурился и тихо спросил:

- Никки, ты потерпел неудачу из-за меня? Должно быть, из-за моей постоянной спешки, я не оказал тебе помощь, когда ты в ней нуждался... Пойдем в кабинет, поговорим.

Я молча последовал за ним по коридору. Закрыв за нами дверь, Дэвид огорченно заглянул мне в глаза и заговорил:

- Никки, мне неизвестно, что за воем этим стоит. Но я знаю, что во многом должен винить себя самого. Не было дня, чтобы я не корил себя за то, что мало уделяю тебе времени. Но я все время находился в разъездах, собирая средства для работы Центра. Мне некогда было даже побыть с семьей. Груз забот был очень тяжел... Так что прежде, чем мы начнем разговор, я прошу у тебя прощения за то, что подвел тебя. Ты простишь меня, Никки?

Я, все так же молча, кивнул, понурясь.

Дэвид глубоко вздохнул, рухнул на стул и произнес:

- Расскажи мне все, Никки.

- Слишком поздно, Дэви... - ответил я. - Я пытался раньше поговорить с тобой. А теперь чувствую, что так нужно...

- Но почему, Никки?! Почему? Чем вызвано столь внезапное решение?

- Оно не внезапное, Дэви. Оно долго зрело во мне... - и я высказал ему все наболевшее.

Когда я закончил, Дэвид, пронзительно глядя на меня, произнес:

- Никки, у всех нас бывают периоды депрессии. Меня подводили люди, и я сам подводил их. И много раз мне хотелось все бросить. Часто я чувствовал себя, как Илия, который, плача под можжевеловым кустом, молил: «Довольно, Господи, возьми мою жизнь!» Но слушай, Никки: тебе ведь приходилось бывать там, куда ангелы боятся ступить. Не могу поверить, чтобы ты бежал, столкнувшись с этими незначительными осложнениями...

- Для меня они значительные, Дэвид, - прервал я его. - Я все решил. Извини.

На другой день я посадил Глорию с Алисией на самолет, улетавший в Окленд. А через два дня вылетел в Хьюстон, на свое последнее публичное выступление. Это было в августе 1964 года. К этому моменту я отработал в «Тин челлиндж» два года и девять месяцев.

В Хьюстоне я испытал стыд, сообщая людям, что ушел из «Тин челлиндж». Проповеди мои вышли холодными, лишенными настоящего чувства. Мне не терпелось отправиться в Калифорнию, к Глории.

Во время этого перелета я вдруг осознал, что путешествую теперь за свой счет. Нам немного удалось скопить за эти годы - и билеты на самолет, вкупе с прочими расходами на переезд, почти исчерпали наши сбережения. Мною овладели страх, неуверенность.

Мне вспоминалось, как временами люди пытались совать мне деньги во время выступлений на митингах и конференциях. Я неизменно благодарил их и просил лучше выписать чек на «Тин челлиндж». Вся моя жизнь была связана с деятельностью Центра. По иронии судьбы, даже оказавшись в Хьюстоне, я продолжал советовать жертвователям, чтобы они пересылали деньги в «Тин челлиндж», - хотя прекрасно знал, что у самого еле хватит денег прожить следующие несколько дней.

Глория встретила меня в аэропорту и сообщила, что сняла небольшую квартирку. Мы чувствовали себе разбитыми и подавленными. Я отдал Богу почти шесть лет жизни, а Он в итоге отвернулся от меня. Я решил оставить свое служение и попытаться начать с нуля в какой-нибудь другой области. Вечернее солнце погрузилось в Тихий океан, и мир облекся во тьму.

Я не имел ни малейшего представления, за что взяться. Мне ничего не хотелось. Я даже отказывался ходить с Глорией в церковь, предпочитая проводить дни дома, пялясь в стену. Глория пыталась молиться со мной, но настроение у меня было безнадежное, и я отделывался от нее, говоря, что она может молиться, если хочет, а у меня внутри пусто.

За несколько недель разнесся слух о моем возвращении в Калифорнию. Приглашения выступить в церквах хлынули сплошным потоком. Вскоре я устал отвечать на них отказом и придумывать извинения. В конце концов я велел Глории не отвечать на междугородные звонки и письма, прибывавшие с ежедневной почтой.

Однако наше финансовое положение становилось отчаянным. Сбережения иссякли, а работу Глории найти никак не удавалось.

Совсем отчаявшись, я, чтобы немного заработать, использовал последнее средство: принял приглашение выступить с проповедью перед молодежью. Душа моя при этом оставалась холодной. Впервые в жизни я взошел на кафедру, не помолившись. Я сам дивился своей холодности и бездушию и был потрясен собственным отношением ко всему происходящему. Но отступать мне было некуда. В конце концов, если Бог, как мне думалось, предал меня в Нью-Йорке, то я не обязан ждать Его благословения проповеди. Мне платят - я отрабатываю. Проще быть не может.

Но с Богом все не так просто. Очевидно, Он приготовил для меня нечто большее, чем роль платного проповедника. Служение Ему - дело священное. Недаром Он обещал: «Слово Мое... не возвращается ко Мне тщетным».

И когда я призвал слушателей к алтарю, случилось что-то невероятное. Первым вышел вперед из толпы и преклонил колени подросток. За ним, пробившись из самой гущи народа, - другой. Потом молодежь хлынула целым потоком, заполняя проходы и скапливаясь возле ограждения, - чтобы вверить свои жизни Иисусу. Их собралось так много, что они вынуждены были стоять на коленях в два ряда. А сзади, в толпе, люди тоже начал падать на колени, взывая к Господу. Их число росло, как снежный ком. Никогда еще мне не приходилось присутствовать на службе, где с такой силой властвовал бы Дух Божий.

Бог пытался внушить мне что-то - не шепотом, а громовым голосом. Дать мне понять, что Он по-прежнему на престоле Своем. Напомнить, что, хотя я и предал Его, Он от меня не отступился. Он недвусмысленно показал, что жизнь моя нужна Ему, что Он собирается еще использовать меня в Своих целях, даже если я того уже не хочу.

Колени у меня задрожали и я попытался опереться о кафедру, чтобы не упасть. Внезапно из глаз моих брызнули слезы, и я, проповедник, ведущий службу, нетвердым шагом вышел из-за кафедры и преклонил колени с противоположной стороны алтарного ограждения. И там излил Господу свою переполненную раскаянием душу, вновь клянясь Ему в верности.

После богослужения мы с Глорией сели в ожидавшую нас на стоянке машину. Мы думали поехать куда-нибудь поужинать, но вместо этого отправились прямиком домой.

Едва перешагнув через порог, я пал на колени. Глория опустилась рядом, и мы оба, плача, славили Господа. И теперь я знал, что для тех, кто возлюбил Бога, всегда все сходится удачно. Я поднял полные слез глаза и вдруг почувствовал, что Господь здесь, со мною. Я ощущал Его присутствие и почти явственно слышал голос Его: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня».

Мы вышли из долины мрака. Но вышли благодаря милости Божьей. И теперь дальние горные вершины освещались началом нового дня.