Белорусские мифы. От Мары и домашнего ужа до волколака и Злыдни

Глава 5. Мифологизированные явления и персонификации человеческих состояний

В белорусской, как и в любой другой мифологии персонажи могут быть «устроены» по-разному — некоторые из них слабо персонифицированы (персонификация — это наделение сил природы и неживых объектов качествами живого существа) и могут вообще не иметь облика. В белорусском фольклоре известен ряд существ, которых нельзя назвать персонажами в прямом смысле слова. Они очень архаичны и связывают белорусскую мифологию с другими славянскими традициями.

Эти элементы при всей их разнородности имеют нечто общее — это не персонажи в прямом смысле этого слова, а реальные (как, например, вихрь или змеи) и ирреальные (как цветок папоротника) явления природы и состояния человека, осмысленные с точки зрения архаического мышления и обладающие той или иной степенью олицетворения, то есть ведущие себя как существа, имеющие собственную волю, характер и стиль поведения. Это относится и к вихрю, белорусские поверья о котором имеют общеславянские соответствия, и к известному сюжету о цветке папоротника, и к верованиям о кладах (которые представляют собой скорее социальное, а не природное явление), и к персонификациям времени — определенным дням недели и праздникам, которые проявляют себя как живые существа, наказывая человека за неправильное поведение. И если короткие формулы-рассказы о вихре как о «нечистом» ветре, в котором крутится, танцует, справляет свадьбу нечистая сила, хорошо известны и в других местах славянского мира, то некоторые белорусские мотивы, связанные с цветением папоротника, уникальны. Они позволяют увидеть неочевидные связи между разными элементами славянской мифологии: с одной стороны, цветение папоротника связывается с душами детей, умерших некрещеными, которые якобы пребывают в это время в соцветиях, а с другой стороны, с появлением на земле предводителя змей — главной змеи с золотыми рожками на голове. Таким образом, момент цветения папоротника является важной точкой календарного времени, когда на землю выходят из потустороннего пространства хтонические животные и души «нечистых» покойников. Белорусская мифология, в отличие от других славянских традиций, сохранила этот редкий архаический мотив.

В этой главе содержатся сведения о персонификации человеческих состояний. Прежде всего к ним относится Страх (обозначим его с большой буквы, чтобы отличить от страха как эмоционального состояния) — слабо персонифицированное демоническое явление, которое связывает белорусскую мифологию с карпатской и западнославянскими традициями, где представления о нем широко распространены и описываются как персонифицированные субъекты действия (иногда соотносимые с чертом). Основная функция этих существ — морочить голову, пугать путника на дороге, бросаться ему под ноги, затуманивать рассудок, а потом внезапно исчезать. В русской мифологической системе такие явления, как правило, не выделяются в отдельный тип персонажей, хотя рассказы с похожими мотивами встречаются достаточно часто. Это объясняется тем, что в русских быличках они представлены как некое безличное действие или состояние «нечистого» места, лишенное субъекта действия, и обычно описываются безличными или неопределенно-личными глаголами: кажется, чудится, мерещится, видится, грезится.

Белорусские представления о персонажах, наделяющих новорожденного ребенка судьбой, интересны тем, что сам сюжет о том, как это происходит, имеет прямые аналогии с южнославянскими (и вообще балканскими) рассказами об особых демонах судьбы — трех сестрах, подобных греческим Мойрам, которых называют на Балканах судженицами или орисницами. В ночь после рождения ребенка эти сестры приходят к нему в дом и над колыбелью нарекают ему судьбу, изменить которую будет невозможно, — например, решают, что он в день своей свадьбы или совершеннолетия утонет в колодце, стоящем во дворе его дома. Сторонний человек, подслушав это предсказание, сообщает его родителям ребенка, и те прикладывают все усилия, чтобы избежать его (забивают колодец крышкой, заваливают его камнями или землей), но все равно в назначенный день их дитя гибнет на том самом месте. В белорусской мифологии этот сюжет известен довольно широко, однако роль персонификаций судьбы в нем обычно играют сакральные христианские персонажи: Бог, святой Николай или ангелы.

Белорусские поверья о духах болезней (особенно эпидемических, таких как чума, оспа или холера) содержат набор мотивов, известных у всех восточных славян, однако в Белоруссии дольше всего (вплоть до середины XX века) сохранялись архаические обряды, призванные не допустить или изгнать болезнь за пределы села. К ним относилось изготовление обыденного (однодневного) полотна, сотканного за одни сутки, а также ритуальное ночное опахивание деревни, которое производили вдовы и незамужние девушки, — считалось, что за борозду, проведенную таким образом, дух болезни проникнуть не в состоянии.

Смерть, как особое мифологическое существо, в соответствии с общеславянскими представлениями имеет в белорусской традиции устойчивый женский облик: это высокая худая женщина с серпом, косой или ножом. Реже она предстает как животное, появляющееся около дома умирающего. С персонификацией этого явления связан известный сюжет «Смерть-кума»: Смерть становится крестной для ребенка бедняка и помогает тому разбогатеть, рассказав, что если, придя в дом к больному, она стоит у него в ногах, то он выздоравливает, а если в головах — умирает. Тогда бедняк, который, в отличие от других людей, мог видеть Смерть, ставшую ему кумой, начинает посещать больных, предсказывая, погибнет больной или поправится. Когда приходит пора умирать ему самому, он в попытках обмануть Смерть создает крутящуюся кровать, чтобы всякий раз поворачиваться к ней ногами, но она все равно забирает его с собой.

В народной белорусской педагогике существует обширный класс персонажей, которыми издавна пугали детей, чтобы добиться от них желаемого поведения, в частности ограничить доступ ребенка к опасным для него местам (к реке, колодцу, в лес и пр.). Принципы, по которым они конструируются, универсальны и характерны для всех славянских мифических существ подобного рода — сюда входят как персонажи традиционной мифологии (черт, русалка, ведьма), так и ряд определенных животных (волк, жаба, змея), а также специфические детские персонажи, не имеющие аналогов во «взрослой» мифологии (дед с мешком, железная баба, бабай, цыган и прочие).

Белорусские рассказы о чудесном цветении папоротника и способах его добычи — это часть общеевропейского представления об этом мифологическом явлении, куда входят также восточнославянские и западнославянские поверья. Наиболее популярные белорусские мотивы связаны с особым мифологическим временем цветения; с необычными качествами цветка; со способами, которыми его можно добыть; с попытками нечистой силы, стерегущей цветок, воспрепятствовать человеку в его получении.

Считается, что папоротник цветет раз в году — в ночь на Ивана Купалу, реже — на Петров день (день равноапостольных Петра и Павла, 29.06/12.07) или в рябиновую (воробьиную) ночь — одну из страшных грозовых летних ночей, когда черт меряет меркой воробьев. Расцветает не любое растение папоротника, а только то, что растет на кладбище, перекрестке лесных дорог или в глубине леса, где не слышно петушиного крика. Папоротник цветет в полночь ровно один миг — «как глазом моргнуть». Цветок его переливается огнем, блестит и испускает такой жар, что взять его в руки невозможно. Указать место, где цветет папоротник, может летящая звезда, опустившись прямо над ним.

Волшебный цветок папоротника дает обладающему им человеку множество возможностей: во-первых, понимание языка животных и растений («сорви этот цвет, и будешь слышать, что собаки говорят, что те насекомые…» (Гомельская обл.)); во-вторых, всеобщее знание и мудрость («будешь знать, что на свете делается, кто что думает»), а также способность понимать все тайны природы, видеть спрятанные клады и, что самое ценное, знать, как достичь бессмертия; в-третьих, возможность быстро разбогатеть, стать удачливым в ведении хозяйства и всех делах. Таким образом, главная выгода, которую получает человек, добывший цветок папоротника, — это особое, тайное знание. Неудивительно, что получить его стремились прежде всего «знающие»: колдуны — чтобы укрепить свою колдовскую силу; знахари — чтобы успешно лечить людей.

^{В ночь Ивана Купалы. 1900.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Добыча цветка папоротника — дело трудное и опасное, поскольку идущий за ним человек встречает сопротивление нечистой силы, воздвигающей на его пути разные препятствия — ведь в момент цветения к нему слетается вся нечисть. Именно поэтому такому человеку необходимо уметь защитить себя от нападения демонов с помощью оберегов, которые помогли бы ему завладеть папоротником: сретенской свечой, поясом священника, хлебом, солью, свадебной скатертью. Кроме того, от нечистой силы можно защититься, начертив вокруг себя один или три круга.

Черти, охраняющие папоротник, обычно подвергают человека различным испытаниям, пугают, насылают страшные наваждения — все, чтобы помешать ему получить заветный цветок. Нередко, не выдержав испытаний, он сходит с ума от страха или умирает. Примечательно, что за папоротником необходимо ходить поодиночке: вдвоем идти нельзя, потому что тогда он или не зацветет, или не покажется.

^{За папоротником в ночь Ивана Купалы. 1896.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Когда человек преодолел все испытания и сорвал цветок, он должен еще сохранить его у себя, не дать нечистой силе его отобрать. Класть цветок в карман, кошелек или платок нельзя — оттуда черти его обязательно выкрадут. Самый надежный способ сберечь цветок — разрезать себе ножом ладонь левой руки и спрятать его под кожу.

В массиве рассказов о папоротнике существует круг сюжетов о случайной находке простака, который сам не понимает, обладателем какого ценного предмета вдруг оказался. Простак попадает в лес накануне Ивана Купала по своим бытовым делам — например, ищет там заблудившуюся скотину, а цветок незаметно для него самого попадает ему в обувь. Тогда, бредя по лесу, он неожиданно начинает понимать язык зверей и птиц или внезапно приобретает дар ясновиденья: видит, где находится потерявшееся животное, чувствует, какие травы излечивают от каких болезней, знает, где находится дорога домой. В конце концов, вернувшись домой и сменив обувь, он теряет цветок, а вместе с ним и свои необычные возможности. Есть также и другой вариант развития развязки: нечистая сила хитростью выманивает у ничего не подозревающего простака его обувь, где находится волшебный цветок, — например, черт, обернувшись случайным прохожим, предлагает ему обменять свои лапти на его сапоги. Отдав бесу цветок, человек вместе с ним теряет и сверхзнание.

В Ивановском районе Брестской области известно крайне редкое и важное представление о том, что в цветах папоротника «живут души деток, которые сгинули по вине матери», то есть души выкидышей, мертворожденных (см. Дети, умершие некрещеными). Схожие поверья о связи цветения папоротника с душами «нечистых» покойников встречаются и на белорусско-украинском пограничье: там считается, что, когда цветет папоротник, это «красуется» душа русалок (с. Днепровское Черниговского р-на Черниговской обл.), а также на белорусско-русском пограничье, где верят, что русалки появляются во время цветения папоротника (Велижский р-н Смоленской обл.). Как известно, возникновение русалок связывают с гибелью не только незамужних девушек, но и некрещеных детей.

Белорусские поверья о вихре являются частью общеславянских метеорологических представлений о «нечистом», крутящемся ветре, в котором летают, вертятся, танцуют, дерутся, справляют свадьбу черти, ведьмы, колдуны и погибшие некрещеными дети, а в других славянских регионах — вештицы, летающие змеи, самовилы и иные атмосферные демоны. Демонический статус вихря объясняется негативной семантикой верчения как действия, характерного для нечистой силы, а закрученных предметов — как вредоносных для человека. То же касается и колтуна, залома, водоворота, вывернутых с корнем деревьев, закрученного вихрем полотна и других побывавших в вихре вещей.

Вихрь — демоническое явление, самостоятельное существо, обладающее собственной волей. Иногда он считается воплощением различных демонов, например черта или полесского водяного-топельника. Но одновременно вихрь — место пребывания различной нечистой силы.

Причиной появления вихря считают деятельность различной нечистой силы, которая в вихре справляет свадьбу: «черт крутится, свадьбу играет», «черти женятся», «чертова свадьба», «свадьбу правят черти».

^{Вихрь в летний день.}

^{Grey Zone/Shutterstock}

В сказаниях вихрь появляется в летнее время — в период косьбы, жатвы и уборки урожая, что соответствует метеорологическим условиям образования этого явления. Обычно он начинается в полдень, реже в полночь (тогда он исчезает с пением первых петухов), то есть в традиционное время пробуждения нечистой силы.

Причиной вихря может стать тяжелая смерть ведьмы, колдуна и любого человека, который при жизни знался с нечистой силой, — это поверье известно в основном в западных и центральных частях Белоруссии. Появление вихря, бури, сильного ветра в момент смерти или похорон таких людей — устойчивый мотив, свидетельствующий об их «нечистом» статусе. Считается, что в вихре черт прилетает за душой ведьмы или колдуна и уносит ее с собой. Другой причиной появления вихря может быть самоубийство — это общий мотив для всех славянских традиций.

^{Дерево-выворотень. 1849.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Вихрь опасен для людей и животных — попав в него, можно получить увечья, заболеть, ослабеть или даже умереть. Вихрь может поднять человека в воздух, закрутить. Болезни, полученные в результате соприкосновения с вихрем, выделяются в народной медицине в особый разряд и называются подвей, ветренник, переполох. Они обозначают целый ряд симптомов, характерных для заболеваний нервной и костно-мышечной сферы от ревматизма до церебрального паралича и полиомиелита. О причине таких болезней в белорусском Полесье говорят: «вихрь нашел», «вихрь подвеял», «вихрем нанесло». Гораздо реже в белорусской мифологии встречается мотив вселения в человека злых духов из вихря: «То крутятся злые духи, а вселятся в человека и его крутят». В Белоруссии издавна существовало убеждение, что, попав в вихрь, беременная может родить нечистую силу.

Разрушительная, вредоносная деятельность вихря — его основная черта во всех славянских традициях: он вырывает с корнем деревья, разбрасывает сохнущее на лугу сено, крутит песок, срывает крыши, разрушает дома, закручивает разложенные для отбеливания холсты (домотканые холсты было принято раскладывать на солнце для отбеливания). Место, на котором возник вихрь, считалось «нечистым», вредоносным для человека — на нем не рекомендовалось стоять или строить дом. Предметы, которые соприкасались с вихрем, по поверьям, были опасными для человека, ибо приобретали те же негативные свойства, как и сам вихрь, — например, могли вызывать болезни. Таким образом, переступать через мусор, который крутился в вихре, или пить закрученную вихрем воду запрещалось.

Предметами, побывавшими в такой буре, пользовались колдуны для нанесения порчи — например, чтобы поссорить супругов. Полотно, закрученное вихрем, нельзя было использовать для пошива одежды, по крайней мере без предварительной стирки и освящения, — обычно его жертвовали в церковь, вешали на придорожные кресты или отдавали нищим. Такими же негативными свойствами обладал и выворотень — дерево, вывернутое вихрем с корнем, — оно считалось «чертовым», «нечистым», грешным. Переступивший через него человек мог заблудиться, потерять дорогу в лесу. Выворотень не использовали ни на дрова, ни для постройки дома — считалось, что в таком случае в нем будет беспокойно жить, в него станет часто бить молния.

Согласно поверьям, главная задача человека при встрече с вихрем — уклониться от него, избежать соприкосновения. Для этого лучше всего лечь на землю лицом вниз, закрывшись целиком или спрятав голову, и не смотреть в его сторону, а при возможности — убежать. Делать это нужно для того, чтобы не дать вихрю подвеять себя, то есть пролететь снизу, под ногами, — это считалось основной причиной развития болезней.

Один из популярнейших белорусских мотивов заключается в том, что, бросив в вихрь нож или топор, можно ранить находящуюся там нечистую силу. Бросать нож также рекомендовалось и в охранительных целях, чтобы остановить вихрь, однако чаще это все же было связано с желанием обнаружить демонов и нанести им увечье: считалось, что на ноже, брошенном в вихрь, остается кровь раненого демона. Этот мотив связывает белорусскую традицию с западнославянскими, где он также широко известен.

Иногда нож или топор, брошенные в вихрь, не падают на землю, а уносятся вместе с ним. Через какое-то время владелец предмета попадает в гости в чужой дом, где с удивлением обнаруживает свой инструмент. Оказывается, что хозяин или хозяйка дома — колдун или ведьма — находились в том вихре и были ранены этим человеком. Данный сюжет распространен и в западнославянской мифологии.

На западе Белоруссии, чтобы отвратить от себя вихрь или повернуть его в другую сторону, в него кидали песок или солому, при этом крестясь, иногда левой рукой. Насчет того, можно ли крестить сам вихрь, мнения в разных селах расходились — где-то полагали, что этого делать нельзя: «…его не нужно крестить — как перекрестишь, то недобро будет. Как будешь идти, то все крутить будет» (с. Мокраны Малоритского р-на Брестской обл., 1982 г.); а где-то, что можно и нужно. Для отвращения вихря рекомендовалось плюнуть в его сторону.

Еще одна практика избавления от вихря — это демонстрация ему кукиша, которая, однако, может как служить оберегом, так и приводить к опасным последствиям. К примеру, в восточных областях Белоруссии предписывалось показывать вихрю кукиш, чтобы отогнать его, а в центральном и восточном белорусском Полесье полагали, что этот грубый жест может оскорбить, раздразнить вихрь и накликать на человека беду. То же самое касается обычая показывать вихрю голый зад, задирая юбку (у южных славян женщины оголялись таким образом для отгона градовых туч).

Наиболее благоразумным поведением при встрече с вихрем в мифологии считается не провокация грубыми действиями, а чтение молитв, заговоров и отгонных формул. Те же, кому уж очень хочется увидеть крутящуюся в вихре нечистую силу, могут сделать это, посмотрев на него через специальное отверстие, осмысляющееся как проход между этим и «тем» светом: через рукав рубашки, доску с дырой от выпавшего сучка или, нагнувшись, у себя между ног.

В Белоруссии, как и в других славянских традициях, хорошо известны сюжеты о кладах — спрятанном и заклятом богатстве, которое охраняется нечистой силой и открывается только тому, кто знает специальные магические способы.

В одних сюжетах спрятанное сокровище предстает как пассивный объект деятельности человека и нечистой силы: человек зарывает или прячет клад, накладывает на него заклятье, нечистая сила сторожит клад и наказывает тех, кто пытается его добыть. В других же он ведет себя как самостоятельное существо, обладающее собственной волей: в определенное время выходит на поверхность или опускается под землю, перемещается под землей или на земле, пугает людей стонами и криками, показывается в разных обличьях (животного, человека, предмета), дается или не дается искателю.

^{Заколдованное место. 1891.}

^{© Российская государственная библиотека}

Белорусские представления о кладах отражают основные общеславянские мотивы о заклятом богатстве. Владелец сокровища, пряча его, накладывает заклятье, не зная которого забрать его нельзя — однако можно подслушать и подсмотреть в тот момент, когда он будет прятать клад и накладывать чары, таким образом узнав все необходимое. Как правило, заклятия эти трудновыполнимы — клад заклинается на чью-то голову (человека или животного) или даже на определенное число голов — три, семь, девять. Например, сокровище может быть заклято на голову отца или матери того, кто будет доставать его. Тот, кто подслушивает владельца клада, может в последний момент поменять условия заклятия на более легкие, так как действенным является именно последнее, — к примеру, вместо человеческих голов он может загадать петушиные или рыбные.

Пряча сокровище, владелец накладывает заклятие на определенное количество лет. Если после истечения срока клад никто не забирает, он выходит на поверхность и начинает являться людям, пугая их и показываясь в различных видах. Если сокровище спрятано в доме, оно может вести себя как полтергейст, беспокоя жильцов стонами, криками, стуками, звуками. Тот, кто догадается, что перед ним клад (а это, как правило, оказывается «знающий» человек — солдат или странник), должен ударить его, и тогда существо, в виде которого он предстал, рассыплется сокровищем, и его можно будет забрать.

^{Сокровища в поле. 1712.}

^Rijksmuseum

Клад может показываться людям в виде различных животных — белого коня, жеребенка, ягненка, петуха, котенка, внезапно и неизвестно откуда появляющейся маленькой девочки или девушки. В любом случае к таким существам нужно прикоснуться или даже ударить их — тогда они превратятся в сокровище. Считается, что клад в виде человека или животного обычно показывается рядом с тем местом, где он спрятан. Иногда он настойчиво просит человека выполнить какую-то неприятную просьбу — например, это может быть сопливый старик, просящий прохожих утереть ему нос: если кто-то не побрезгует ему помочь, он рассыплется золотом, а в противном случае снова уйдет под землю на определенное число лет.

^{В лесу. 1905.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Если клад находится в земле, то над местом сокрытия в сказаниях часто горит огонь или показывается зажженная свечка — такой огонь отличается от обычного: он имеет синеватый или голубой, а не желтый цвет. Увидев, как горит огонь на поверхности земли, человек может достать клад, бросив на это место какую-то свою вещь. При этом глубина, на которую придется копать, чтобы добраться до сокровища, зависит от того, какая часть одежды будет брошена в яму: если сапог, то копать придется до колена, если ремень, то до пояса, если шапку — то на глубину человеческого роста. Чаще всего клады показываются на поверхности земли в ночь перед большими праздниками — перед Рождеством, Благовещеньем, Пасхой, на Ивана Купалу. Из земли на поверхность они выходят раз в год, семь или десять лет для того, чтобы «пересушиваться», после чего снова опускаются в землю — это прослеживается во всех восточно- и западнославянских традициях. Мотив «пересушивания» в белорусской мифологии связан не только с кладами — «пересушиваются» и русалки в Сухой четверг, утопленники в лунную ночь, покойники в поминальные дни. Семантика «пересушивания» связана с мотивом периодического календарного возвращения на землю мифологических существ из «иного» мира — темного, холодного и мокрого — в теплый и светлый земной мир.

Людям, пытающимся выкопать клад, обычно противостоит нечистая сила, которая его охраняет. Иногда клады сторожат специальные духи — кладники, которые одеты в серебряные сапоги с золотыми подковами, серебряные кафтаны с золотыми поясами, а в руках держат дорожные посохи из чистого золота. Они стерегут несметные сокровища, но не могут взять из них ни копейки себе на еду, а питаются только кусками хлеба, подобранными на улице, или выпрашивают милостыню. В других сюжетах клады охраняет нечистая сила. Мифологические охранники клада могут показываться человеку в разных обличьях — огромными собаками, котами, львами, кривыми стариками или различными видениями, пугающими искателей криками, шумом и стонами. Черти, охраняющие клад, обычно являются человеку в крайне характерном для белорусских представлений облике — в виде людей в шляпах-капелюшах («в капелюше» — устойчивый белорусский и украинский эвфемизм, обозначающий черта в шляпе).

Заклятые клады считаются дьявольскими, принадлежащими нечистой силе, поэтому человек, нашедший такое сокровище, часто оказывается несчастлив, а найденные деньги не идут ему впрок: он тяжело болеет и преждевременно умирает или сходит с ума. Часто проклятие падает также и на семью кладоискателя и его потомков. Кроме того, считается, что клад способен забрать лишь тот, «кому судьба» — кому это суждено, а человек, которому он не предназначен, забрать его не сможет — сокровище лишь глубже уйдет в землю.

В белорусской мифологии существуют демонические существа, основная функция которых заключается в том, чтобы пугать человека. В говорах их обычно обозначают существительными, образованными от глаголов страшить, пугать: страх, ляк, лякоўка (от глагола лякаць — «пугать»), пужайло, пужака, зданки (от глагола здавацца — «казаться»), «когда-то там пужало, лякало» (брест.).

^{Страх. XVIII в.}

^Rijksmuseum

Очевидно, что на формирование белорусских персонажей такого рода напрямую повлияли польские и западноукраинские представления, где таких существ называют starch, strachy (Польша), strashidlo (Чехия). Для удобства мы будем называть данные явления Страхом (с заглавной буквы, чтобы отличить от страха как эмоционального состояния). В русской мифологии Страх почти не осознается и не выделяется как самостоятельный персонаж, а присущие ему мотивы и функции, как правило, связываются с другими персонажами, например с чертом или лешим.

Человек, столкнувшийся с таким существом, не может понять, принадлежит ли оно реальной действительности или является плодом его воображения, зрительным или слуховым обманом, результатом плохой видимости. Страхи произвольно и внезапно появляются перед людьми в разных обликах, пугают их звуками и шумом, преследуют, преграждают путь, препятствуют движению по дороге, сбивают с пути, заводят в непроходимые места и внезапно исчезают. Они воздействуют на психику человека, вызывая у него страх, панику, растерянность, потерю ориентации в пространстве, а также помрачают сознание, подчиняя его своей воле и лишая способности самостоятельно принимать решение.

Страхи привязаны к определенному месту, которое в местной традиции имеет статус «нечистого», опасного, демонического. Часто это некие пограничные пространства, проходы между «тем» и этим светом: мосты, границы сел и полей, перекрестки, окрестности кладбищ или места совершения самоубийства. Результатом встречи со Страхом обычно бывает сильное душевное потрясение, иногда — болезнь, в редких случаях — смерть визионера.

Как правило, всевозможные виды Страхов проявляют себя в пограничное время — в полдень, полночь или особую глушь в час ночи. Они показываются путнику на дороге, возникают со стороны кладбища, мешают идти, бросаются под ноги, пугают своим молчаливым присутствием.

Один из наиболее распространенных мотивов, связанных со Страхом, — преследование идущего в темноте путника животным (собакой, бараном, свиньей и пр.) или предметом (чаще всего — копной сена). Демоническое существо обычно повторяет движения человека: останавливается, когда тот стоит, и движется быстрее, если он ускоряется. Как правило, непонятное животное или предмет исчезают, доведя свою жертву до определенного рубежа (до моста, перекрестка дорог, до ворот дома). Такое поведение напоминает действия ведьмы, которая тоже может преследовать идущего по дороге человека, однако в рассказах подобного рода это явление осмысляется как самостоятельное мифологическое существо.

Со Страхом в белорусской мифологии (особенно в западных областях) связан еще один популярный сюжет, который в разных рассказах может соотноситься с чертом или водяным духом топельником. Персонаж показывается человеку на дороге животным (обычно ягненком, поросенком, козленком и пр.). Путник пытается поймать это животное, но оно каждый раз ускользает. После многих безуспешных попыток он начинает понимать, что перед ним нечистая сила, и произносит имя Божье или совершает крестное знамение — тогда животное исчезает, обернувшись вихрем или порывом ветра. Этот сюжет широко известен также и в карпатской мифологии. Нередко Страх принимает вид клубка или копны сена, которая мешает человеку или лошади двигаться, все время бросаясь под ноги.

Страх может показываться человеку в виде неясной и молчаливой человеческой фигуры, которая, не вступая в общение, идет рядом с ним определенный участок пути, а потом исчезает. Как правило, такое виденье возникает ночью или на закате солнца на каком-нибудь пограничье: на меже, на мосту, у реки — а затем пропадает, особенно при появлении других людей.

Кроме того, Страх может показываться и в качестве звуковых ощущений: при этом человек слышит рядом с собой звуки музыки, пения, танцев и веселья, но ничего не видит. Такой мотив, время от времени встречающийся в белорусской традиции, широко известен в польской мифологии и на Карпатах: там Страх нередко является человеку в виде шумной свадьбы, веселящейся компании, проезжающего мимо деревенского оркестра. У южных славян такие звуковые проявления связывают со святочными демонами караконджулами, появляющимися перед путником поздно ночью в обличье свадебных гуляк с музыкантами, которые заводят его на бездорожье.

Подобно другой нечистой силе Страх исчезает с рассветом и при свете в целом, а также после крика петуха, знаменующего наступление утра.

Оберегами от Страха обычно становятся универсальные охранительные средства, помогающие и от других видов нечистой силы: крест, крестное знамение, вывернутая наизнанку одежда, освященный мак или лен. Из льняных нитей делают фитили для свечей и лампад, поэтому он считается сильным оберегом, а льняное поле — местом, где можно спастись от демонических существ.

В белорусской традиции представления о человеческой судьбе имеют народно-христианскую основу, согласно которой судьба человеку дается Богом, и вся его жизнь в целом также подчинена Божьей воле. Тем не менее параллельно с этим существуют и поверья о мифологических существах, которые определяют счастье или несчастье человека. Персонажи одного типа олицетворяют судьбу как рок, который дается человеку при рождении, другие же связываются с пониманием судьбы как удачи, которую человек при желании способен изменить к лучшему.

Как уже упоминалось выше, у славян есть специальные персонажи, подобные греческим Мойрам, наделяющие новорожденного судьбой. При этом рядом, как правило, находятся люди-посредники (обычно это «знающие» — повитуха, странник, нищий, цыган), способные подслушать демонов судьбы и передать их прорицание родителям новорожденного. Попытки изменить судьбу ребенка на более счастливую, как правило, кончаются провалом, и все, что нарекли орисницы, в назначенный срок исполняется.

У белорусов, как и у всех восточных славян, персонификации Судьбы, подобные южнославянским орисницам, практически не известны, за исключением единичных случаев, как, например, в рассказе из села Холмеч Лоевского района Гомельской области: в нем путнику приходится заночевать у одиноко живущей в лесу старушки. Ночью он слышит стук в окно и чей-то голос: «Народилось двенадцать младенцев. Какая у них судьба?» Хозяйка избы отвечает, что у этих младенцев будет счастливая судьба. Через два часа снова раздается стук в окно, за которым следует вопрос о судьбе новых двенадцати младенцев. Старуха отвечает, что их будет ждать и радость, и беда. Когда то же самое спрашивают в третий раз, прорицательница в раздражении кричит: «Будь ты проклят со своими младенцами!» — и этим обрекает детей на несчастье.

^{Спящий младенец. 1902.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Сюжет о наречении судьбы сакральными персонажами достаточно популярен как в белорусской, так и в других восточнославянских традициях, однако, как правило, судьбу новорожденному в подобных рассказах нарекает либо сам Бог, либо святой Николай, либо три ангела, которые спорят над колыбелью ребенка о его будущей жизни, а «знающий» подслушивает их решение и передает родителям. В одной из версий этого сюжета Бог в обличье заночевавшего в доме странника советует повитухе, принимающей роды, посмотреть после рождения ребенка в среднее окно, чтобы узнать его судьбу.

^{Зима. Кон. XIX в.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

В белорусских представлениях о человеческой судьбе (чаще в сказках, чем в мифологических представлениях) известен также образ Доли (и Недоли — несчастливой судьбы) как личного жизненного пути человека. Внешний вид Доли может быть разным: в одних случаях она выглядит как красивая обнаженная молодая девушка с распущенными волосами, повсюду незримо сопровождающая человека, в других она имеет вид горбатой старухи в рваной одежде, живущей в лесной избушке.

В отличие от судьбы-рока, Доля представляет скорее судьбу-удачу, которую человеку необходимо отыскать и заставить служить себе, — то есть, найдя собственную Долю (свое дело в жизни), судьбу можно изменить к лучшему. У каждого человека Доля своя — это предназначение в жизни, в котором он может реализовать себя. Например, существует предание, по которому один человек в поисках своей доли набрел на поляну, на которой танцевали три молодые девушки — одна из них была Долей бедняка, другая — рыбака или охотника, а третья — хлебороба. Считается, что хорошая Доля помогает человеку в делах, благодаря чему он становится удачлив и богат. Если же человек беден и хозяйство его хиреет, это значит, что его ленивая Доля не помогает ему и отлынивает от своих обязанностей. Когда он идет искать ее, то находит либо в дупле осины, либо качающейся на ветвях березы — истории об этом известны в Речицком Полесье.

У двух братьев, одного богатого, другого бедного, хлебные поля были рядом. Однажды бедный брат пошел посмотреть, как растет его жито, и увидел, что по его полю ходит женщина, срывает с его поля колосья и перебрасывает их на поле брата. Человек стал стыдить женщину, а та ему ответила: «Не ругайся, я — его Доля и ему обязана помогать». Человек спросил, где же его Доля, а женщина ответила, что его Доля на березе колышется. Человек нашел свою Долю на березе, и она ему посоветовала заниматься не крестьянским трудом, а торговлей. Человек последовал совету своей Доли и разбогател.

В других вариантах сюжета найденная бедным братом Доля дает ему чудесный предмет, который помогает ему поправить свое положение. Например, в одной из гомельских сказок она прячется в дупле осины и дает ему торбу. Если ее открыть и сказать: «Скок из торбы!» — из нее появляется разная еда, а если произнести: «Скок в торбу!» — остатки еды убираются назад. Примечательно, что подобные сюжеты о поисках своей Доли существуют и в украинской традиции.

Кроме хорошей Доли, существует и несчастливая Доля — тот, кому она выпала, не может избавиться от бедности и несчастий, хотя и трудится в поте лица. Персонификация злой доли — Беда — преследует человека, и избавиться от нее чрезвычайно сложно. Тем не менее, постаравшись, ее можно утопить в реке.

В другом варианте этого сюжета бедному брату удалось хитростью заманить злую Долю в пустую кость (ей захотелось съесть там костный мозг), которую затем он заткнул колышком и завалил тяжелым камнем. В результате его дела поправились настолько, что богатый брат стал ему завидовать и выведал все о том, куда тот спрятал злую Долю. Но когда он освободил ее, желая навредить брату, она накинулась на него самого и так прилипла к нему, что через несколько лет у него не осталось даже сумы, с которой он мог бы пойти нищенствовать.

В русской традиции злую Долю называют Лихом одноглазым, и фигурирует она в основном в сказках, а не в мифологических рассказах.

Олицетворением злой, несчастливой Доли также могут быть многочисленные мелкие персонажи — Злыдни, имеющие вид худых, облезлых животных: то ли кошек, то ли собак — или маленьких существ в больших сапогах и шапках. Эти существа, как и Доля, чаще бывают персонажами сказок, а не мифологических представлений. Напав на жилище человека и поселившись в подпечье или за печью, Злыдни приводят все хозяйство в упадок: привлекают убытки, а семья становится все беднее и беднее. Они пакостят в любом деле: портят тесто в квашне, крадут у кур яйца, бьют горшки, в кашу подсыпают песок. Избавиться от них крайне трудно, но можно действовать так же, как и в случае с Бедой: попытаться хитростью заманить их в мешок или какой-нибудь крепкий ящик и утопить в болоте, для верности придавив камнем. Тот, кто случайно или по глупости освободит их, тут же подвергнется нападению и навлечет на себя неприятности.

В народной культуре большинство болезней наделялось демонической природой и объяснялось результатом сглаза и вредоносной порчи, насылаемой ведьмами и колдунами или особыми, олицетворяющими их нечистыми духами. Одушевленными существами с человекоподобной внешностью считали детскую бессонницу (ночницы, криксы), эпилепсию (падучая, черная болезнь), лихорадку (шухля, хинтя, трясуха, трасца), а также все эпидемические болезни — чуму, холеру, оспу, моровые болезни скота (Коровья Смерть), губящие людей и животных.

Ночной плач ребенка, беспокойство, бессонницу объясняли тем, что на него нападают ночницы, мучают, мешают спать: «крыкухы прыходят до малых», «ночныця напала», «ходыть ночныця». Их могли представлять в виде женщины, птицы или невидимых существ. Чтобы обмануть ночницу и отвлечь ее от ребенка, к нему в колыбель клали валёк для стирки белья — прач. Его пеленали, делая из него своеобразного «двойника» младенца, потом некоторое время ждали, чтобы ночница залезла на него, и выбрасывали через окно (как считалось, вместе с недугом). Причиной прихода ночницы считалась оставленная хозяйкой на ночь или накануне праздника недопряденная пряжа на прялке:

Лихорадку представляли в образе высокой худой женщины с распущенными волосами, и в суеверных рассказах она обычно предстает либо как одиночное существо («пани в шляпе», «паненка, тонкая в поясе»), либо (обычно в заговорах) множеством сестер-лихорадок, каждая из которых «отвечает» за определенный болезненный симптом — озноб, дрожь, ломоту в теле и прочие. Этот широко известный у славян сюжет о сестрах-лихорадках, дочерях Ирода, попал в восточнославянский фольклор из византийских апокрифических текстов. Он стал известен в текстах разных жанров — духовных стихах, легендах, а особенно в заговорах от лихорадки. Число злых сестер, по разным представлениям, может варьировать от семи до семидесяти семи, а их черты слагаются в длинный перечень: босые, голые, простоволосые, растрепанные, косматые, косые, кривые, хромые, дурные, распоясанные.

В белорусской традиции существовало убеждение, что сестры-лихорадки могут иметь вид семидесяти семи мух, каждая из которых старается попасть в пищу или питье, чтобы человек проглотил ее, — именно после этого он и заболевает. Чтобы избавить себя и своих близких от опасности, нужно поймать одну такую муху, завязать ее в тряпочку и подвесить в печной трубе — тогда ни одна лихорадка к дому не подойдет. Чтобы избавиться сразу от всех сестер, каждая из которых по-своему мучит больного, больному нужно сварить вкрутую яйцо, разрезать его на семьдесят семь частей, завязать в тряпочку, а на закате солнца пойти к какому-нибудь водоему и левой рукой бросить этот узелок как можно дальше от себя, сказав: «Вас семьдесят семь, нате вам ужин всем!» — после чего без оглядки бежать домой — тогда голодные лихорадки набросятся на кусочки яйца и оставят человека в покое.

^{Ян Брейгель Старший, Триумф смерти. 1597.}

^{Wikimedia Commons}

В окрестностях Волковыска (Гродненская обл.) известны рассказы о мужике, сумевшем перехитрить двух сестер-лихорадок, планировавших забраться к нему внутрь и мучить его три года. Говорят, он пахал в поле, устал и лег на краю поля отдохнуть, но тут увидел, что к нему со стороны болота идут две паненки — Трясцы, поэтому решил притвориться спящим. Те остановились над ним и, думая, что он спит, стали рассуждать, как бы проникнуть к нему внутрь, ведь губы у него были плотно сжаты. Тогда одна из них сказала: «Когда он вернется домой, то очень захочет яичницы, а я сяду пылинкой к нему на правое ухо, упаду в ложку, и он меня проглотит — я три года буду в нем гулять. После этого Трясцы пропали. И действительно, когда мужик вернулся домой, он очень захотел яичницы. Жена ему ее приготовила, он сел есть, а сам следит, когда Трясца упадет к нему в тарелку. Когда это случилось, он быстро вынул из кармана табакерку и положил яичницу внутрь, закрыл, завязал как следует суровой ниткой и повесил в печной трубе. Три года провисела лихорадка в табакерке. Когда мужик ее выпустил, она пообещала, что больше не будет мучить людей, а уйдет жить на сухие леса.

^{Чумной доктор. 1720.}

^{Wikimedia Commons}

Эпидемическая болезнь может иметь вид молодой «паненки», появляться в облике высокой и худой женщины в белом или черном покрывале, в виде сгорбленной старухи с клюкой в руке или неясной фигуры в белом, а также может быть и вовсе невидимым существом, присутствие которого в селе ощущают только собаки:

«Моровые девицы», распространяющие эпидемические болезни, выглядят как красивые панны с распущенными волосами, но при этом с зооморфными частями тела (например, с лошадиными или коровьими копытами). Иногда моровая болезнь может принимать вид животного: кошки, собаки, свиньи, сивого коня — тот, кто прикоснется к нему, умрет.

У всех славян есть общие мотивы, связанные с духами моровых болезней, поветрий: в одних сюжетах некая фигура в белом или черном ночью обходит село, стучит в окна домов, вызывает людей по имени — кто откликнется на ее зов, тот заболеет и умрет; в других незнакомая женщина просит возницу подвезти ее в село (часто — переправить на лодке или на спине через реку, служащую границей села), после чего в селе начинается эпидемия или мор скота — только у человека, оказавшего болезни услугу, все домочадцы и скот оказываются здоровыми; в третьих дух болезни заставляет человека носить себя от села к селу на плечах. Например, на западе Гродненской области рассказывали, как человек, ехавший возом в город, посадил к себе в повозку старую, страшную, оборванную женщину, такую худую, что видны были только кожа да кости.

В центральных частях Белоруссии болезни представляли в виде моровой панны, которая, носясь в воздухе, машет черным платком: над каким селом помашет — там начинается мор; в окно какого дома просунет руку с платком — вся семья там заболеет. К примеру, холера может иметь вид высокого худого существа, животного, а иногда — тучи, из которой на землю выпадает ядовитая влага, вызывающая смерть. В других случаях она ходит ночью по домам в облике высокой черной худой страшной женщины и делает квас и другие напитки, оставленные непокрытыми, ядовитыми. Похожим образом представляли себе и Оспу — в виде худой бабы в длинном черном блестящем одеянии, — там, где она пройдет, народ умирает. Обобщенно заразная болезнь может называться Нядуга или Зараза и выглядеть как очень худая (кожа да кости) старуха, но такая сильная, что любого человека может задушить, как муху. К примеру, эпидемическая чума скота представлялась в виде безобразной старухи, вооруженной острым шилом и передвигающейся на спине черной коровы.

Считалось, что моровая болезнь может являться человеку во сне, символически предрекая смерть одних людей и выздоровление других.

В Белоруссии, как и у всех восточных славян, в качестве основного способа борьбы с повальными болезнями были изготовление обыденного (однодневного) полотна и ритуальное опахивание. Обыденное полотно получало магическую силу благодаря своеобразному «спрессовыванию» времени, поскольку весь технологический цикл его изготовления от прядения нитей до готового изделия должен был занимать одни сутки. Незамужние девушки и женщины, вышедшие из детородного возраста (то есть «чистые» в половом отношении), собирались в одной хате и в полном молчании за сутки изготовляли узкое, но достаточно длинное полотнище для того, чтобы под ним можно было прогнать весь сельский скот. Затем его или относили в церковь, или вывешивали на придорожный крест.

Обрядовое опахивание также производили только женщины, свободные от сексуальных отношений, — глухой ночью и в полном молчании. Одни из них впрягались в соху или плуг, а другие им управляли, проводя борозду вокруг всего села и замыкая ее в том месте, откуда начали. Земля из-под плуга обязательно должна была ложиться во внешнюю сторону, от села.

Белорусы называли Смерть «матерью грехов», но насчет того, по какому принципу она забирает человеческую жизнь, мнения разнились. Одни считали, что она живет в пекле и выходит оттуда за людскими душами по велению главного черта, другие же полагали, что она забирает ту душу, которую предназначает Бог, и что предварительно она советуется с Ним, получая от Него указания. Согласно одной из белорусских легенд, первым людям Адаму и Еве Бог дал возможность после смерти снова воскреснуть и прожить еще некоторое количество лет, но Адам отказался, предпочтя окончательно остаться на «том» свете, чем еще раз переживать смерть, поскольку умирать крайне тяжело. Забрав душу человека, Смерть сопровождает ее в загробный мир, где та в зависимости от наличия грехов попадает в руки ангелов или чертей и предстает перед Богом.

Образ Смерти как лишенный плоти скелет с косой в руках, столь характерный для западнославянской и западноевропейской мифологии, у восточных славян встречаются, как правило, в древнерусской иконографии, духовных стихах, книжных миниатюрах, лубочных картинках — то есть в источниках книжного характера. В большинстве белорусских быличек и восточнославянских поверий о Смерти она предстает в виде человекоподобного женского существа в белой одежде:

^{Дитя. 1882.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Иногда Смерть упоминается в черном одеянии, что является влиянием современной похоронной культуры. Важно помнить: исконно славянский цвет траура — белый, а черная одежда как знак смерти — это позднее западнославянское влияние. В описании Смерти встречается еще один постоянный признак: как правило, это высокая, длинная, сухая, худая, костлявая, бледная женщина с холодными пальцами. Чаще всего ей приписывают достаточно молодой или средний возраст: «в белом платье, высокая, худая, молодая еще».

В руках или на плече у Смерти может быть коса, серп или нож, которыми она подсекает человеческую жизнь, но часто эти орудия просто являются ее постоянными атрибутами, а убивает человека она либо взглядом и просто присутствием, либо же душит, забирая из него душу.

Смерть может выглядеть как молодая женщина, пригожая, с распущенными волосами и венком на голове, что актуализирует архаичное представление о Смерти-невесте и похоронах как свадьбе.

Часто рассказывают, что для обычных людей Смерть невидима, а увидеть ее может или больной, умирающий человек, за которым она явилась, или тот, кто знается с нечистой силой. Смерть не только забирает у человека душу, но и насылает на людей мор, садится к человеку на телегу (при этом лошади становится очень тяжело везти такую пассажирку) или запрыгивает ему на спину и просит подвезти до села, стучит в окно, окликая свою жертву, — эти действия сближают ее с духами повальных болезней.

Смерть нередко выступает в качестве персонажа-предсказателя в рассказах об ожидаемых бедствиях: неурожае, голоде, массовых болезнях, гибели стариков или молодежи. В этих рассказах Смерть предстает как голая или одетая в белое женщина, которая просит проезжающего мимо человека привезти ей белое либо черное полотно на платье. Получив желаемое, она предсказывает будущее: станут умирать дети, или будут гибнуть на дорогах молодые люди, или будет хороший урожай, но воспользоваться им окажется некому и прочее.

^{Смерть у порога. XIX в.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Один из наиболее популярных сюжетов, связанных со Смертью, — это «Смерть-кума». Чаще всего он встречается в виде сказки, а не в виде мифологического рассказа, но в ряде случаев может быть представлен и как поверье о конкретном случае родственных взаимоотношений человека со Смертью. Этот сюжет включает в себя набор постоянных мотивов: 1) из-за бедности или из-за того, что у героя постоянно умирали во младенчестве дети, никто не хочет идти в крестные к его новорожденному; 2) человек выходит на дорогу и решает взять в крестные первого встречного — им оказывается Смерть, которая соглашается стать ему кумой; 3) Смерть-кума помогает герою разбогатеть, обучив его способности предсказывать, умрет больной или выздоровеет: если Смерть, придя в дом к больному, стоит у него в головах, он умрет, а если в ногах — выздоровеет. Поскольку для всех, кроме кума, Смерть невидима, он начинает считаться хорошим знахарем и благодаря предсказаниям становится богатым; 4) когда приходит пора герою умирать самому, он просит Смерть немного подождать, и она соглашается; 5) он создает крутящуюся кровать, которая всякий раз поворачивается к Смерти ногами, когда та попытается встать у него в головах. И все же Смерть пресекает попытки ее обмануть, произнеся заключительную фразу: «Крути, не крути, а нужно умерти!»

На западе Белоруссии встречаются рассказы о человеке, которому пусть временно, но все же удалось обмануть Смерть: тот сделал деревянную колоду (в другом варианте — коляску), в которую загнал Смерть. Пока она находилась внутри, люди на земле не умирали.

В белорусском фольклоре существует персонажи, которыми запугивают детей, чтобы добиться от ребенка желаемого поведения (чаще всего для того, чтобы он не ходил в опасные для него места — к реке, к колодцу, в лес, в поле).

Обычно детям указывают на запретное место: туда нельзя ходить, потому что там есть (сидит, живет) некое существо: «там русалка сидит», «там в реке черт», «там бабай сидит», «там дикие люди». Персонаж, которым пугают, может проявлять вполне конкретную агрессию: «там смерть с косою голову отрежет», «железная баба сидит, и потянет в воду и задушит», «там потопленник съест вас». Он может забрать ребенка из привычного домашнего пространства и увести неизвестно куда, оставив его у себя: «там баба Яга сидит в лесу, поймает и не пустит», «придет злой дед, что детей забирал, так заберет вас», «там цыган затаился, схватит и возьмет себе». Среди атрибутов устрашающих существ известны мешок, сумка, повозка: «дед с железным мешком, вас половит, и в мешок», «волк стучит в окно, возьмет в мешок»

Чтобы дети не ходили к колодцу, их пугают живущими там русалкой, железной бабой, дедом с бородой, жабой, щукой, которые в формулах устрашения нередко выступают как синонимы. В некоторых случаях персонаж может и вовсе заменяться неопределенным «нечто»:

^{Крестьянка с детьми. Фото, нач. XX в.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

В качестве устрашающих существ обычно выступают персонажи традиционной белорусской мифологии: русалка, волколак, топельник, черт, ведьма, домовик и другие. В формулах запугивания привычный образ этих персонажей уменьшается до двух-трех устойчивых мотивов, основная цель которых — устрашение непослушных детей. Например, русалка в подобных формулах запугивания постоянно находится в каком-либо запретном для ребенка пространстве (в поле, лесу, огороде) и может защекотать или забить его своей железной грудью («Русалка цыцкой истолчет!») или истолочь в ступе:

Остальные мотивы, присущие образу русалки, в таких упрощенных формулах отсутствуют.

Железные атрибуты (груди, ступы, песта), которыми русалка наделяется в подобных формулах, сближают ее с такими специфическими детскими персонажами-устрашителями, как железная баба, железный дед, баба с железными зубами или Баба-яга:

Эти собственно детские персонажи запугивания (баба, баба Агата, голобаба, дед, дядька, бабай, нимка, марушка, тэрэнька) практически не имеют аналогов во «взрослой» мифологии и не существуют вне формул устрашения детей. Наиболее обширную группу здесь составляют «чужие взрослые» — дед, баба, дядька, мужик. Наделение их мифологическими свойствами происходит либо за счет прибавления к этим словам имени собственного (баба Барабаха, дед Бабай, дед Гунда), либо за счет приписывания им постоянной характеристики («Говорили: дурная баба или дурной дед заберет!»), а также какого-либо атрибута (бороды, длинных рук, железных зубов, мешка, ступы, клюки).

В категорию персонажей запугивания попадают также социальные и этнические чужаки (цыган, цыганка, еврей, поп, нищий, местный сумасшедший).

^{Ведьма, похищающая ребенка. Кон. XIX — нач. XX в.}

^{The Metropolitan Museum of Art}

В роли устрашителей может выступать значительный круг животных (собака, коза, жаба, змея, уж, мышь, волк), а также некоторые птицы, рыбы (особенно сом) и насекомые (например, говорят, что непослушного ребенка съест жук). Их образы служат для того, чтобы не пускать детей в чужое, опасное пространство или ограничить их пребывание на огороде, где они могут испортить посевы (например, оборвать горох или огурцы). Поскольку большинство из этих существ обладают отчетливой хтонической символикой, их способность выступать в роли персонажей запугивания объясняется именно этим, а не реальным вредом, который они могли бы причинить ребенку. Если судить по фольклорным материалам, одним из наиболее агрессивных и опасных для детей животных является жаба, которая в таких формулах наделяется фантастическими свойствами — она способна укусить, съесть ребенка, схватить его за голову, утянуть за косы или за уши:

^{Дети на речке. Ок. 1890.}

^{Muzeum Narodowe w Warszawie}

Столь же необычными свойствами могут обладать и искусственно конструируемые персонажи, такие, например, как нимка (которая кричит: «ним-ним-ним!»), кровосос или гарбуза с лапами (то есть тыква с лапами), которая почему-то поджидает непослушных детей в реке.