Белые волки. Часть 2. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

— Ты похож на эркара, — сказала Петра.

Костер между ними затрещал и выбросил сноп ярко-красных искр в черное небо. Это был темный ночной час, когда хорошо потчевать друг друга страшными историями, сидя у огня, и оранжевые блики играли на ее лице, превращая черты то в лик хищной птицы, то в образ божественной красоты, когда она смотрела поверх языков пламени. Димитрию вдруг стало интересно, как же его девочка-скала выглядит у себя на родине, в национальных нардинийских одеждах. И носила ли она вообще их когда-либо? Кроме того знака на животе ничто в ней не отличалось от цирховийки.

— Эркар? Это кто? Твой бывший парень, сладенькая? — он пошевелил палкой угли в костре, приподнял бровь и ядовито дернул уголком рта.

— Это демон, который ест души, — произнесла она зловещим голосом. — А пустые оболочки выбрасывает. Единый бог спускает его на тех, кто разозлил. Разве в Цирховии не знают таких демонов?

— В Цирховии водится кое-кто похуже.

"Здесь живу я".

Петра кивнула. После того случая на дороге она часто вот так приглядывалась к нему, говорила что-то, а сама будто бы наблюдала за его реакцией. Она боялась. Боялась, что он выключится, и пыталась держать руку на пульсе, чтобы вовремя перехватить и спасти его. Она по-прежнему боялась не его, а за него, ее доверие давило на него хуже каменной плиты. Как он мог теперь не оправдать ее ожиданий?

До океана они все же добрались. Безлюдный песчаный берег тянулся на многие километры в обе стороны от того места, где шоссе делало изгиб, подбираясь к воде ближе всего. Они бросили кар там, на обочине, взяли вещи — Петра удивилась, обнаружив палатку и все необходимое к ней — и преодолели гряды жесткого, пропитанного морской солью кустарника, чтобы выбраться к пляжу.

Он мог бы повезти ее дальше, в красивые мраморные купальни, в гостевые дома, окруженные благоухающими садами, где на открытых деревянных верандах стоят кушетки, застеленные белым полотном, а прозрачные занавеси вокруг них колышутся на ветру, и слуги приносят все необходимое по первому зову. Мог бы. Но там были бы и другие люди, и ему пришлось бы делить свою девочку-скалу с ними, а он не мог ею напиться и надышаться. Он не хотел делить ее ни с кем. Особенно — со страшными голосами в своей башке. Но от этих ему все равно никуда не деться. От себя не сбежишь даже на безлюдный берег океана.

— Расскажи мне еще, — попросил он, усаживаясь поудобнее на остывающем без солнца песке.

С океана дул ветер, и там, в темноте, белели барашки волн.

— Про демонов? — Петра легла на спину и стала смотреть в звездное небо. Ее обнаженное тело казалось выточенным из слоновой кости, на бедрах золотились налипшие песчинки. — Я их не люблю. Да и не видела никогда. Их видно только в опиумных парах.

— Ты никогда не курила опиум?

— Нет, — ее лицо оставалось гладким и спокойным. — Это тебя удивляет?

— Немного. Все-таки ты — часть своей страны.

— Нардиния — это не только поля опийного мака, — Петра поджала губы в тонкую линию, — это сады оранжевых апельсинов, красной хурмы, фиолетового инжира, поля белого винограда и золотого пшена. Это зеленый берег, желтый песок, голубые воды океана, железные бока кораблей у причалов и терпкий запах специй на рынках.

Она покосилась на Димитрия и добавила уже мягче:

— Мой брат давно стал рабом опиума. Собственно, из-за него меня и продали дракону.

Ее дракон. Вот кого бы он убил с удовольствием. Разорвал бы в клочья, как когда-то того нардинийского полукровку с недоразвитыми крыльями, который рискнул бросить ему вызов в окулусе.

— Расскажи мне об этом побольше, сладенькая.

Петра дернула плечом.

— Давай я лучше тебе расскажу про морскую суку? То есть, вообще-то она — богиня океана, но все между собой называют ее морской сукой за то, что она топит корабли во время штормов и забирает себе моряков.

— Что она с ними делает? Ест? — усмехнулся Димитрий.

— Нет. Делает мужьями. Они все — ее мужья, и каждую ночь она выбирает, с кем лечь в постель. У нее большой выбор, но ей всегда хочется еще больше новых мужчин. А женщины выплакивают себе глаза, ожидая их на берегу с детьми на руках.

— Ну… она неплохо устроилась в своей вечной жизни.

— Неплохо устроилась? — Петра подскочила на локте и нахмурилась.

— Конечно, — со смехом отвечал он, — представь, сколько удовольствия она получает, постоянно пробуя кого-то нового.

— Кого-то нового?

Димитрий едва успел перехватить кулачки Петры, когда она прыгнула ему на грудь, с ее пальцев посыпался песок, и он фыркнул.

— Ты тоже хотел бы постоянно пробовать кого-то нового? — спросила она, нависая сверху над ним, вся голая, соленая от воды и золотистая на фоне черного неба.

— Нет, — ответил он уже без тени улыбки. — Мне нужна только ты.

Ему, действительно, нужна была только она. Но она не могла дать ему того, что было ему нужно. "Когда ты сделаешь это? — хохотали внутри голоса. — Когда ты сломаешь ее? Когда убьешь? Когда съешь ее душу?"

— Докажи, — Петра наклонилась и стала целовать его, одновременно просовывая руку между их бедрами. — Сделай это.

Эти слова так наложились на шепот в башке, что Димитрий вздрогнул. Нет, она не должна узнать, что они по-прежнему с ним. Он сказал ей, что все прошло. Он не может позволить ей увидеть, что на самом деле они рядом.

— Докажи, — шептала Петра и терлась об него всем телом, — скажи, что любишь меня.

Он резко отвернул голову и скрипнул зубами, а она засмеялась.

— Ну почему, Дим? Это же так просто. Скажи "лю-блю", — она нажала на уголки его рта, забавляясь. — "Лю-блю". А то я подумаю, что ты предпочел бы мне морскую суку.

Предпочел бы. В некотором роде. Наверно, та бы сильно удивилась.

— Я не умею любить, — проворчал он вслух.

— Но ты же любишь. Я вижу, что ты меня любишь. Осталось самому тебе признать это.

Признать. Есть вещи, которые тяжело признать. И в которых еще тяжелее признаться.

— Чего я точно не люблю, — он сгреб ее, визжащую, в охапку и вскочил на ноги, — так это когда у женщины между ног один песок. Это ранит, знаешь ли… очень ранит…

— Нет, Дим, — Петра сопротивлялась, но куда уж там ей против него, большого и сильного. — Нет. Только не купаться. Вода уже холодная. Не-е-ет.

Он зашел по пояс в черные волны с белыми барашками на вершинах и бросил ее туда, а потом прыгнул следом. В первый день приезда сюда они тоже купались так — только прямо в одежде. Петра настолько соскучилась по океану, что побежала к воде, не раздеваясь. А когда Димитрий подошел — затащила и его. Они барахтались и смеялись, все мокрые, а ткань липла к телу. Было хорошо.

Костер, пылающий на берегу, оставлял на воде оранжевую дорожку, когда они вынырнули. У Петры тряслись от холода губы, но глаза сияли подобно звездам над головой. Она подплыла к Димитрию, стоявшему на мягком песчаном дне, и обхватила его ногами. Ее рот был соленым, а соски — острыми.

— Ты же сам сказал, что я — часть своей страны, — напомнила она, покачиваясь вместе с ним в волнах, — а у нас в Нардинии песка не боятся. У нас даже трон императора создан из песка и человеческих костей.

— Неужели? — он обхватил ее круглые твердые ягодицы ладонями, скользнул пальцем между ними, улыбнулся, когда девочка-скала выгнулась от этих прикосновений.

— Правда, — она отчаянно старалась не сдаваться так быстро и сохранять рассудок, и это лишь больше заводило его, — только песок давно окаменел и костей почти не видно. Когда первый император Нардинии высадился на ее берегах со своим войском, ему пришлось сражаться за эту землю. Много людей полегло в битве против драконов, их тела поглощала насыпь, а от драконова пламени песок плавился и превращался в глыбы. Когда все закончилось, в память о событиях из одной такой глыбы и сделали трон. Чтобы никто не забывал, какой ценой он достался.

Она осеклась, откинула голову и закрыла глаза, а под водой прижалась своими раскрытыми складками к его члену.

— На сегодня, пожалуй, хватит о богах и драконах… — пробормотал Димитрий, собирая языком капельки воды с шеи девочки-скалы.

Костер будто отодвинулся дальше, и вместе с ним берег, и небо, и дно. Они превратились в двух рыб, скользящих друг по другу влажными холодными телами, переплетающихся в волнах, играющих то над поверхностью, то в глубинах. Петра оказалась рыбой похитрее, она нырнула вниз, улучив момент, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и коснулась его губами. От этих легких, едва ощутимых, как биение крыла бабочки, прикосновений Димитрия прошибло разрядом тока. Она целовала его грудь, и живот, и жесткие волосы в паху, и бедра, а потом, наконец, добралась до самого вкусного.

Но ему хотелось большего. Хотелось надавить на ее макушку, вколотиться в горло и остаться так, ощущая, как она начинает дергаться, задыхаясь. Маленькая золотая рыбка… однажды у него уже была одна такая, и он отпустил ее, договорившись с чудовищем внутри. Но как договориться с двумя?

Он вскинул руки, обхватил свою многострадальную башку и заорал. Костер трещал на берегу, и спокойно чернела ночь, и ветер уносил вдаль все звуки над волнами. Там, под водой, женщина, которую он до безумия любил, дарила ему свою любовь, и боль в его крике смешивалась с удовольствием.

Потом уже кричала она. Когда он вынес ее и положил у самой кромки воды, и волны пенились у них в ногах. Кричала, и извивалась на мокром песке, и истекала влагой. Костер почти догорел, собственное хриплое дыхание вибрировало в барабанных перепонках. Толчок, вспышка, темнота, удовольствие, боль, шепот, хрип, толчок, вспышка, темнота…

Это были их мир, их ночь, их океан и их берег. Их счастье, их любовь. Его тайные голоса. Только его, и ничьи больше.

Когда Петра уже спала безмятежным сном под брезентовой крышей их палатки, Димитрий приподнялся, подоткнул ей под спину легкое одеяло, чтобы не мерзла. По утрам, перед рассветом, ощущалось пронзительное дыхание приближающейся осени, а его девочка-скала в своей хрупкой человеческой оболочке нуждалась в защите и тепле.

Он вышел под звездное небо, постоял немного, вдыхая легкую гарь затухшего костра, соль ветра и далекий, едва уловимый аромат жареной рыбы. Затем повернулся и пошел, ступая босыми ногами по холодному песку, за этим следом в воздухе, спокойный, уверенный, неторопливый. Голоса в ожидании, что их покормят, молчали. Тишина — блаженство, гораздо большее даже чем то, что он недавно испытал с женщиной. Надо сделать это. Надо понять, чего же они хотят взамен Петры. И дать им все.

Раньше, по крайней мере, у него получалось находить равноценную замену. Получится и теперь.

Примерно через полчаса он наткнулся на них. Здесь костер горел ярко, пламя освещало брошенную на песке походную сковороду с остатками ужина, а пять мужских фигур дремали в круге света. Темнел у черты прибоя округлый бок рыбацкой лодки, на берегу подсыхали снасти. Пахло рыбой: свежей, пряной и готовой, еще более пряной и даже сладковатой.

Одна из фигур пошевелилась, заметив, что из темноты к ним крадется чудовище, но поначалу испугалась несильно, видя своими слабыми глазами лишь его человеческий облик, только пробасила:

— Эй. Ты кто?

Димитрий на ходу наклонился вперед, вытянул руки, упал на четвереньки — земли коснулись жесткие подушки волчьих лап. От движения огонь затрепетал над углями, тени взвились, как отражения в зеркалах, превращаясь то в человеческие фигуры, то в звериный силуэт. Кто-то бежал, кто-то кричал, кто-то падал. Чудовище, мощное, великолепное, танцевало то на двух ногах, то на четырех, упиваясь музыкой, текущей из собственных рук. В полутьме кровь казалась черной, черные цветы расцветали на песке, из мягких, теплых скульптур складывался особый, причудливый узор, и творец его весь был черным с головы до ног.

Он отпустил в себе все самое темное, потаенное и больное, и отстраненно наблюдал своим человеческим разумом за происходящим. Тело, тренированное, сильное, одинаково хорошо приученное убивать и любить, двигалось само по себе, металлический привкус заполнял все уголки рта, забивал ноздри. Где кроется его предел? Найдет ли он ту черту, которая его остановит? В тщетных поисках ответа его руки погружались в раскрытые бутоны чужих грудных клеток, а зубы распарывали тугие мышечные волокна еще трепещущих чужих сердец. Задаваясь этим вопросом, он лежал среди тел, бездумно глядя в огромную черную бездну, нависшую над ним, и тысячи мелких белых глаз смотрели оттуда на него и шептали: "Сделай это".

— Я сделал, — сказал он им, а они захохотали:

— Ты сделал не то.

Петра вздрогнула, когда он скользнул под ее одеяло. Не оборачиваясь и не открывая глаз, она ощупала его рукой и в полусне пробормотала:

— Холодный, Дим. И… мокрый?

— Купался, — он поцеловал ее в шею совсем рядом с выступающим позвонком и нашел ладонью теплую мягкую грудь.

Ему пришлось смыть с себя кровь в океане перед тем, как возвращаться в ее постель. Хорошо, что девочка-скала не обладала волчьим обонянием и не могла учуять тот смрад, который все равно въелся в кожу.

— Не спится, что ли? Сумасшедший… — ее ладошка, прежде безвольно лежавшая, вдруг стиснула одеяло.

Он двинулся внутри, прижимая Петру спиной к своей груди, целуя ее шею и плечи, сначала медленно, потом все быстрее.

— Я сплю… я же сплю… — прошептала она и все так же не открывая глаз повернула голову, чтобы встретить его губы. Он разрядился почти в тот же миг, и Петра придержала его за бедро: — Останься так. Не выходи. Люблю, когда ты во мне.

— И я, сладенькая, люблю это тоже, — вздохнул он.

На следующее утро она улыбалась.

— Кофе? — еще взлохмаченная после сна, девочка-скала выбралась из палатки и приняла из рук Димитрия кружку с горячим напитком. — И яичница уже готова? М-м-м, я тебя обожаю, ты — лучший мужчина на свете.

— Лучше дракона? — с кривой ухмылкой спросил он и за это получил ее слабым кулачком в плечо: — Ну вот, опять меня избивают.

Петра скорчила ему рожицу, присела у костра, поджала голые ноги, зябко нахохлившись в его рубашке:

— Я уже и забыла, как может быть сыро у воды по утрам.

Он молча сходил в палатку, принес одеяло и укутал ее от поясницы и ниже. Петра засмеялась:

— Страшно представить, как бы ты трясся над своей беременной женой.

Продолжая улыбаться, она в упор уставилась на него со странным блеском во взгляде.

— Ты не волчица, — спокойно ответил Димитрий, — я уже объяснял тебе.

— Объяснял, — согласилась девочка-скала, — ты сказал, что от тебя может забеременеть только волчица, такая же, как ты. А я могу забеременеть только от человека или дракона. Но помечтать мне ведь никто не запрещает?

Он пожал плечами.

— Не вижу смысла в пустых мечтах.

— Ну и зря, — Петра хитро прищурилась. — Я бы родила такую розовую ляльку…

— Мы не рождаемся розовыми. У волчат при рождении уже белая кожа и темные волосы.

— Розовую ляльку, — продолжила она, делая вид, что не слышит его ворчливый тон, — с маленькими красными пятками и, так уж и быть, темными волосами.

Он покачал головой и закатил глаза, а девочка-скала вдруг засопела и отвернулась.

— Когда-нибудь ты бросишь меня ради какой-нибудь волчицы, чтобы она рожала тебе детей, да?

— Что? — он на секунду потерял дар речи, а затем выхватил полупустую кружку из ее рук и отправил на песок, чтобы не мешала прижиматься и обнимать. — Глупая. Какая же ты у меня глупая.

Он целовал ее в волосы и гладил по щеке, а Петра отворачивалась и упрямо бормотала:

— Никакая я не глупая. Женщины нужны мужчинам, чтобы рожать им детей.

— Конечно, вот пусть идут и рожают им. А ты побудь со мной, ладно?

Он наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза, и Петра снова расслабилась и засмеялась, а ее лицо разгладилось, будто туча, на миг заслонившая солнце, прошла дальше по небосклону.

— Ладно. Сама не знаю, что на меня нашло. Ты прав, мечтать вредно.

Ему пришлось отдать ей свою кружку с кофе взамен пролитой, и вскоре они уже непринужденно болтали, пока Петра случайно не бросила взгляд ему за спину. По тому, какой серьезной она стала, он сразу все понял.

— Смотри, — тихо проговорила она.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, что там, но он все-таки обернулся. Вдалеке над песчаным берегом кружили серые тени.

— Это птицы, сладенькая. Хочешь сделать пару фотографий?

— Это не просто птицы, — она нахмурилась, — это стервятники.

— Наверно, какую-нибудь большую рыбу выкинуло прибоем, и они собрались попировать. Не смотри туда, ладно?

Петра послушно отвела взгляд, но было заметно, что мыслями она то и дело возвращается к увиденному. Димитрий вспомнил, как расцветали черные цветы и танцевало чудовище, и решительно выдохнул.

— Знаешь что, сладенькая? Поехали дальше? Мы достаточно насладились природой, пора побаловать себя культурным отдыхом. Хочу купать тебя в мраморных бассейнах и любить после того, как слуги натрут ароматным маслом.

Он старался говорить заманчивым голосом, расписывая ожидающие их наслаждения, но Петру, казалось, не особо это тронуло. Она бросила еще один, совсем короткий, взгляд в сторону птиц и пожала плечами:

— Ну хорошо. Как ты хочешь, Дим.

Он хотел только одного — чтобы эти гребаные голоса в его башке заткнулись.

Собрав вещи, они двинулись в путь дальше по побережью, и про стервятников Петра вскоре забыла. Она с любопытством изучала бегущий за окном пейзаж и что-то тихонько напевала под нос. Навстречу стали попадаться дома: двух и трехэтажные особняки с большими окнами и опоясывающими верандами, где было много воздуха и света. Они располагались на достаточном расстоянии друг от друга, и девочке-скале стало интересно, кто в них живет.

— Те, кто устал от жизни в столице, — пожал Димитрий плечами.

Когда потянулись фруктовые сады, напоенные светом и влагой, Петра пришла в еще больший восторг. Она попросила ехать помедленнее, увидев впереди добротный фермерский дом.

— Как ты думаешь, они продадут нам немного фруктов? Я так соскучилась по настоящим, свежим, спелым фруктам прямо с дерева.

— Давай узнаем, — он свернул на обочину и остановил кар перед серыми тяжелыми воротами, одна створка которых была приоткрыта.

На их голоса вышла девушка — явно фермерская дочка — с круглыми розовыми щеками, грубыми руками, постоянно мнущими от смущения подол цветастого платья, и широкими бедрами. Раззявив рот, она уставилась на дорогой кар, затем — на Димитрия, и наконец — на Петру, которая едва сдерживалась, чтобы не улыбаться при виде такой наивной простоты. Кое-как из девчонки удалось вытянуть, что старшие уехали в ближайший город продавать урожай, а то, что едва поспело, они с деревьев еще не снимали.

— Ну, может быть, вы найдете для нас корзиночку? — умоляющим голоском протянула Петра и похлопала ресницами. — Мы вам хорошо заплатим. Заплатим ведь, Дим?

Он кивнул. Что-то щекотало в ухе, и проклятая селянка лупилась на него своими коровьими глазами так, будто подозревала недоброе. Его давно уже не трогал страх в чужих взглядах, но глухое раздражение все же шевельнулось в груди.

— Я поищу, благородная лаэрда, — пробормотала девица и густо покраснела, — то есть, майстра… то есть…

— Петра, — улыбнулась девочка-скала и погладила ее по руке.

Селянка, краснее помидора, бросилась в дом.

— Какая она милая, — сказала ей вслед Петра, втянула носом воздух и откинула голову, — как же здесь спокойно и хорошо.

В ухе становилось все более щекотно. Димитрий украдкой коснулся слухового прохода и посмотрел на пальцы: на них была кровь. Он тут же стрельнул глазами в Петру, но девочку-скалу влекло любопытство, она уже отвернулась и изучала сад.

— Погуляй тут. Я пока рассчитаюсь, — коротко бросил он и поспешил в чужой, пахнущий прелыми фруктами и сырым деревом дом.

Селянка возилась на кухне, собирая в корзину сливы, яблоки, груши и вишню, Димитрий с порога услышал, где она, и безошибочно двинулся на звук. Половица скрипнула под ногами, на креслах дремали кошки, а в клетке чирикала желтая канарейка. Несмотря на этот щебет, девчонка все же услышала гостя: она столкнулась с ним, когда он вошел в кухню, и попятилась, по-прежнему держа приоткрытым рот. На широком рабочем столе по ее левую руку лежали подпорченные фрукты, а отборными она уже успела наполнить корзинку до половины.

Солнце светило в окно, в мойке подсыхала на дуршлаге свежевымытая смородина. Селянка попала в нее рукой, когда, наткнувшись спиной на преграду, интуитивно нашла точку опоры. Он взял ее за запястье и медленно, глядя в ее коровьи, с поволокой глаза, облизал перепачканные давленым соком пальцы. Она побледнела от ужаса.

— У вас… у вас кровь…

Почему они всегда говорят какую-то глупость, когда он трогает или целует их вот так? Он вынул из кармана складной нож, щелкнул лезвием, и девчонка стала белой, как стенка.

— Не бойся, — ласково улыбнулся он, проводя большим пальцем по ее дрожащим приоткрытым губам, — это всего лишь цветок. Красивый, мягкий цветочек с нежными лепестками.

Она посмотрела на острие, затем снова — на него. Сделала резкий вдох, собираясь закричать, он зажал ей рот ладонью, из-под руки вышло только приглушенное мычание. Ее груди походили на две большие прелые лепешки, когда вывалились из разрезанного лифа. Он укусил одну, глубоко вонзая зубы в податливую теплую плоть. Провел "цветком", легко, без нажима. И снова укусил. И снова провел. Поднял голову, чтобы полюбоваться на следы, оставленные на рыхлой коже.

Селянка мычала, и дергалась, и смотрела на него, как корова — на топор мясника. Он вытер кровь в ухе обрывком ее испорченного платья и порадовался, что новой больше не появилось. С того момента, как тоненькие красные струйки побежали по животу девки, его собственное кровотечение прекратилось. Он посмотрел, куда убегают по ее телу ручейки, и от этого взгляда селянка тяжело задышала. Он ухмыльнулся.

Белье на ней было серое от многочисленных стирок, но чистое. Он срезал и его. С брезгливостью посмотрел на куст волос. Перехватил ее за горло и толкнул к столу. Девчонка нелепо взмахнула руками, едва не сшибла корзину, а подгнившие с боков яблоки раскатились в разные стороны.

— Возьми-ка сливу, — великодушно предложил он.

Она в недоумении выпучила глаза, тогда пришлось погладить ее по щеке цветком, чтобы быстрей соображала. Селянка схватила ближайшую сливу, темно-синюю, с чуть ли не лопающейся от сока кожурой.

— А теперь засунь ее в себя.

Девчонка отчаянно замотала головой: его пальцы все еще сжимали ее шею, не позволяя вырваться ни звуку.

— Засунь. А то я снова тебя поглажу. И поцелую.

Помертвев, она чуть раздвинула бедра и опустила руку вниз.

— Вот так. Ш-ш-ш, моя хорошая… вот так… — он провел языком по ее щеке, слизывая такие сладкие слезы, — тебе нравится?

Она снова замотала головой: "нет", а он улыбнулся.

— Тогда засунь вторую.

— Дим?

Голос Петры раздался издалека, но его реакция была быстрой. Он схватил девку, толкнул ее в простенок за шкаф с посудой, стоявший у порога, приставил нож к горлу и пристально посмотрел в глаза. Та застыла по струнке, но в ее глазах читалось отчаянное желание, чтобы их обнаружили.

— Дим? Ты куда пропал?

Девочка-скала искала его в доме, он слышал ее шаги по тем же самым скрипучим половицам, по которым недавно ступал сам. Канарейка пронзительно верещала, а кошки на мягких лапах спрыгнули с кресел.

— Ди-им?

Петра дошла до кухни и остановилась на пороге. Ее сердце билось ровно и спокойно — не чета трепыхающемуся комочку в груди селянки, которую укрывал всего лишь шкаф. У Димитрия сердце не билось вообще. "Сделай это, — вкрадчиво шепнул ему голос. — Убей ее, если она войдет. Потому что если она увидит тебя таким… она все равно не будет твоей больше".

Но девочка-скала постояла по ту сторону от преграды и ушла обратно. Ее шаги переместились на другую половину дома. Он медленно отодвинулся от селянки, поцеловал ее в щеку и убрал нож.

С Петрой он столкнулся у выхода из дома.

— Где ты был? — удивилась она и посмотрела на корзину с фруктами в его руках. — Я начала волноваться.

— Боялась, что меня тут лишат чести? — ядовито ухмыльнулся он и подтолкнул ее к порогу.

— Нет… — растерянно протянула Петра, — просто… ты куда-то пропал…

— Я всего лишь рассчитался за покупку.

Он, действительно, рассчитался. Селянка получила достаточно денег за свои фрукты. И за молчание.

Вот теперь его сердце заколотилось. Уже направляя кар на шоссе, он без конца думал о том, что хотел сделать, и чего не сделал, потому что Петра чуть не вошла. И что сделал бы с ними обеими, если бы девочка-скала все же к нему шагнула.

Петра испугалась, когда тормоза взвизгнули и кар остановился, а он схватил ее за плечи, потянул на себя, отчаянно нуждаясь в ласке и жаре ее тела. В том лекарстве, которое хоть как-то помогало ему сохранять рассудок, балансируя на краю. Он сталкивал в эту пропасть многих, но сам… сам он не хотел туда падать.

— Посмотри на меня, — он обхватил лицо своей девочки-скалы в ладони, когда она кое-как втиснулась и оседлала его колени.

— Я смотрю, Дим, — ее глаза были большими и слегка испуганными, и в их глубине плескалось его слабое отражение.

— Я люблю тебя. Слышишь? Только тебя.

— Ну вот видишь, — с облегчением улыбнулась она, — как все просто, а ты спо…

Петра осеклась и впилась зубами в нижнюю губу, потому что он уже расстегнул штаны и сдвинул в сторону ее трусики.

— О-о-о, Дим… — застонала она, цепляясь руками за спинку сиденья за его головой, — ох-х-х, как хорошо… как же хорошо ты делаешь это со мной…

Человек внутри него бесконечно шел со свечой по краю пропасти. И сегодня эта свеча едва не потухла.

Они поселились в небольшом городке на побережье, почти уже у самой границы с Нардинией, в гостевом доме, который держала подслеповатая богатая старуха. Димитрий снял лучшие комнаты: большие, с огромными окнами и широкой верандой, с дорогой мебелью и декором, они занимали добрую половину второго этажа. Лежа на кровати, можно было видеть океан. Внизу, на первом этаже, располагалась терасса со столиками, чтобы гости имели удовольствие обедать и ужинать на свежем воздухе, и шезлонгами для любителей подремать на солнышке, а за домом находился сад, полный экзотических растений.

Он ожидал, что Петра придет в бурный восторг, но та лишь пожала плечами с улыбкой. Роскошь апартаментов оставила ее равнодушной. Зато позабавил разговор с хозяйкой, который состоялся, пока они расплачивались за проживание вперед.

— Она посчитала нас молодоженами, — хихикнула девочка-скала, прикрыв рот ладошкой, пока слуга нес впереди ее чемодан, а старуха осталась у своей конторки пересчитывать наличные.

— Что ж, не будем ее разочаровывать, — Димитрий подхватил ее на руки, легко занес вверх по лестнице и повернулся к слуге: — Шампанского мне и моей благородной жене-лаэрде.

Петра, откинув голову, хохотала.

— Ну нет, — сказала она, отсмеявшись, когда он поставил ее на ноги в центре гостиной, — все же видят, что я — никакая не лаэрда. Как они могут в это поверить?

Он мог бы сказать ей, что здесь любую, кого бы он ни привез с собой, назовут так, как ему будет угодно, лишь бы доставить удовольствие состоятельному гостю. Мог бы. Но промолчал. Эта правда стерла бы улыбку с лица его девочки-скалы. А кому нужна такая правда?

Ночью ему приснилась Эльза. Они снова стали детьми в родительском доме, и он сидел у ее кровати, а сестра обнимала его. Только в этот раз ему было не остановиться. Он укусил ее за плечо, а потом кровавым ртом поцеловал прямо в губы. В руке сам собой оказался нож. Он полоснул по горлу Эльзы, а затем приник и стал пить горячую, сладкую кровь, фонтанчиками брызгающую прямо на язык. Дикий огонь наполнял его желудок, распространялся по всему телу, собирался тяжелым сгустком внизу живота. Покончив с сестрой, он сделал то, о чем так мечтал всю свою сознательную жизнь: прошелся по темным коридорам и зарезал в своих постелях и брата, и мать, и слуг, и всех-всех, кого только сумел найти в доме. Только отца не тронул. Он стоял над ним, мирно спящим, и мечтал убить его больше, чем всех остальных вместе взятых. И даже руки поднять не мог.

Тогда он повернулся и вышел из особняка, и на пороге его ждала Петра, такая, как была днем, улыбающаяся и счастливая. Димитрий выдохнул с облегчением, понимая, что теперь больше ничего не стоит между ними. Он свободен и может провести с ней остаток всех своих дней.

Он проснулся, обнаружив, что хрипит и бьется на влажных от пота простынях, а девочка-скала сидит и гладит его по спине, другой рукой прижимая к груди его голову.

— Это плохой сон, Дим, — шептала она и целовала его в мокрый висок, — я рядом, все хорошо. Ш-ш-ш, это плохой сон.

Вся его жизнь была одним сплошным плохим сном. До появления девочки-скалы, конечно. Усилием воли Димитрий приказал себе успокоиться, отодвинулся от нее и лег на подушки. За окном шелестел океан и ночной ветер раздувал белые шторы на распахнутых окнах, превращая их в паруса неведомых кораблей.

— Опять голова болит, да? — Петра целовала его лицо, безразличное и окаменевшее, его неподвижное тело. — Я сейчас помогу. Я знаю как.

Ночь была темна, и когти чудовищ рвали его мозги на части, а нежные женские губы скользнули по шее вниз. Она сдвинулась на измятых простынях, гибкая, как змея, и он откинул голову и закрыл глаза, не в силах устоять перед наслаждением. Ее рот был влажным, и ощущения отличались от тех, что он испытывал внутри ее тела, но казались даже острее, приятнее. Дикий огонь, который мучил его во сне, весь сконцентрировался где-то под ее умелыми руками, прокатился по стволу члена и ударил ей в рот. Она не отпрянула и тогда, вбирая его в себя до капли.

— Не надо было этого делать, — сказал Димитрий, когда обрел способность что-то говорить.

— Надо, — Петра, сидевшая на постели у него в ногах, беззастенчиво вытерла губы тыльной стороной кисти, — это всегда успокаивает твои боли. Расскажи, что тебе снилось?

Он фыркнул. С какого конца этой занимательной истории бы начать? Петра потянулась и накрыла ладошкой его насмешливо искривленные губы.

— Расскажи, — с серьезным видом попросила она, — пожалуйста.

Димитрий отбросил ее руку, встал с постели, подошел к дверям на веранду, отодвинув в сторону штору. Ветер холодил мокрую грудь, небо уже серело: миновал самый темный час перед восходом. Океан катил к берегу свинцовые воды, где-то вдалеке слышались пронзительные крики птиц.

Петра прижалась к нему со спины, голая, едва заметно дрожащая, ее руки сомкнулись поперек его живота.

— Не сердись. Я все равно буду любить тебя, Дим, — прошептала она, — даже если ты не расскажешь.

— А если расскажу? — холодным тоном отчеканил он. — Будешь любить меня после этого?

Она сглотнула.

— Да. Даже не сомневайся.

И он рассказал. Не ту неприглядную правду, которую стоило бы — кому нужна такая правда? Просто говорил и говорил, глядя на океан: об отце, для которого всегда был разочарованием, а не сыном; о матери, которая стыдилась, что его родила; о брате, которого объявили наследником вместо него, и о сестре. Об Эльзе он рассказывал особенно много. Петра тихонечко обошла вокруг и теперь обнимала его спереди, подняв голову и заглядывая в лицо.

— Ты любишь ее, — нежно улыбнулась она.

— Я ее ненавижу, — покачал головой Димитрий. — Их всех. Всех ненавижу.

— Они просто не знают тебя, — девочка-скала приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы, — так, как знаю я. Если бы знали — то все было бы по-другому. Ты просто никогда не показывал родным настоящего себя.

Это она его не знала. Это ей он еще не показывал настоящего себя. Один раз, правда, чуть не открылся, но потом еще глубже затолкал все внутрь. Чудовища сильны, а маленький волчонок — слаб, и ему не хватало силы духа пожертвовать эгоистичными моментами счастья даже ради безопасности любимой. Как и сейчас — не хватило смелости рассказать, что же ему снилось.

Утром они завтракали на террасе. Точнее, Димитрий завтракал, сидя в кресле, закинув ногу на ногу, попивая густой ароматный кофе и почитывая местную газетенку, а Петра лежала рядом на шезлонге, и одна из служанок растирала ей плечи. Он хмыкнул, подумав, что становится похожим на отца: тот тоже любил за завтраком уткнуться в газету. На самом деле, буквы плохо складывались в слова — в голове снова шумело — но это был способ отвлечься.

Случайно подняв глаза от строчек, он бросил взгляд на девушку, склонившуюся над Петрой. Ее длинные темные волосы блестели на спине, руки споро работали, а груди под простым форменным платьем колыхались. Она тоже посмотрела на него в ответ, ее улыбка показалась ему понимающей и очень порочной. Благородный лаэрд устал от своей любовницы, говорили глаза девушки. Благородный лаэрд может получить здесь все, что только пожелает.

Он желал того, что вряд ли заставило бы ее улыбаться.

— Можешь идти, — прозвучал спокойный голос Петры.

Что-то в этом голосе заставило его насторожиться. Что-то, терзающее его догадками и раньше, но постоянно ускользающее из-за проклятого шепота в башке.

— У нас в Нардинии есть постельные рабы и рабыни, — Петра села, прижимая к груди полотенце, потянулась и взяла со столика свой кофе. — Их берут, когда жена по каким-то причинам не удовлетворяет мужа. Или муж — жену.

— Другого мужика я рядом с тобой не потерплю, сладенькая, — ответил он с ледяной усмешкой.

— А речь сейчас не обо мне, — все так же спокойно парировала она. — Если тебе меня мало…

— Проклятье, да мне тебя более чем достаточно, — вспылил он и швырнул чашку на дощатый пол террасы. — Хватит меня изводить своими подозрениями.

Слуга с тряпкой тут же подбежал, чтобы все убрать. Другой — поднес им за столик новую порцию кофе. Петра наблюдала за ними, застыв, как мраморное изваяние.

— Прости меня, сладенькая, — поморщился он. — Я идиот, что накричал. Пойдем куда-нибудь, погуляем. Это безделье сводит нас с ума.

— Я только переоденусь, — кивнула она и ушла, выпрямив спину.

Отправившись с ней в город, Димитрий очень старался загладить вину от утренней ссоры, но оттаяла девочка-скала, только когда они вышли на парусной яхте в океан. Она надела длинное белое платье, столь отличающееся от ее привычных шортиков и маек, что он не мог оторвать глаз от нее. Пошушукавшись с капитаном, Петра встала за штурвал, и, глядя, как ветер лепит ткань к ее фигуре, как уверенно она стоит на палубе и с какой улыбкой смотрит вдаль, он чувствовал себя влюбленным мальчишкой. Яхта летела вперед по волнам, а матросы небольшой команды одобрительно перемигивались.

— Не знал, что ты умеешь управляться с кораблями, сладенькая, — пробормотал он, обнимая ее сзади и утыкаясь лицом в плечо.

Здесь, в водной стихии, девочка-скала позабыла все обиды и снова стала мягкой и нежной.

— В детстве у моей матери служил один раб, Бакар, который когда-то был моряком, — призналась она. — Отец подарил мне яхту, когда узнал, что я хвостом хожу за Бакаром и слушаю его байки, а старый раб научил меня всему, что знал. Мы с ним избороздили всю гавань и даже охотились на морскую суку. — Она засмеялась. — Правда, не поймали. Морской суке нужны сильные мужчины, а не старики и дети.

Вот теперь Димитрий понял, что же не мог ухватить все время.

— Насколько знатная у тебя семья, сладенькая? — спросил он, проводя кончиками пальцев по ее плечу.

Петра снова стала, как камень.

— С чего ты взял, что знатная? Рабы у нас водятся повсюду, как у вас — слуги, а лодку умеет сколотить даже нищий.

— Просто интересно, почему девушка, которая разговаривает с незнакомой служанкой уверенным приказным тоном и умеет управлять кораблем, отказывается взять себе в помощь слуг у нас дома.

— Потому что я уже не та девушка, — отрезала она и даже не поморщилась, когда волна перехлестнула через борт и брызнула им в лица белой пеной, — и той девушкой быть не хочу. Ту девушку не спасли ни рабы, ни титулы, когда ее брат промотал все наследство и ее продали дракону. Мне нравится жизнь, которой я живу сейчас. С тобой.

Димитрий еще раз провел ладонью по голому, гладкому, соленому от брызг женскому плечу.

— Я могу купить долги твоего брата.

Петра откинула голову и рассмеялась, сердито и зло.

— Тогда, пожалуй, тебе придется самому лечь к дракону в постель. Потому что никаких денег не хватит.

— Что ж, — вздохнул он, обошел ее и оперся локтем на штурвал, — по крайней мере, никто из тех, с кем я ложился в постель, еще не оставался неудовлетворенным…

Теперь она расхохоталась уже по-другому и стукнула его в плечо. Ее смех был таким, как Димитрий любил. От удара он застонал и согнулся, упав на колени, а Петра не на шутку испугалась, начала извиняться и совсем не ожидала, когда его руки обхватили ее бедра, а лицо уткнулось ей в живот. Она завизжала, и от крушения на рифах их спас только капитан яхты, вовремя предложивший взять на себя обратно командование кораблем.

Когда они сошли на берег на пристани, возвращаться в комнаты не хотелось. У причалов женщины торговали рыбой и моллюсками, а вольные моряки свистели проходившим мимо красоткам и танцевали под гитару. Петра прогулялась вдоль торговых рядов и купила ожерелье из ракушек, которое немедленно повесила Димитрию на шею. Он затащил ее чуть дальше в ломбард — хорошего ювелирного салона, как в столице, тут было днем с огнем не сыскать — и приобрел красивый рубиновый кулон на длинной золотой цепочке. Красные искры от него так и скакали по загорелой коже Петры.

Увидев, как украшение смотрится на ней, Димитрий снова не совладал с собой. Они занялись любовью прямо в безлюдном узком переулке за ломбардом, при свете дня. Кулон подпрыгивал между обнаженных грудей Петры, пока Димитрий прижимал ее к шершавой стене дома, и девочка-скала кусала губы, ерошила его волосы и шептала: "Сумасшедший", а где-то на улицах совсем рядом с ними шумела и кипела жизнь. Это было хорошее сумасшествие, правильное, и он очень боялся времени, когда наступит ночь, и чудовища вновь обретут в нем дикую силу.

Выбравшись, наконец, к людям, посмеиваясь и поправляя одежду, они наткнулись на пьяного старика в расшитом белом одеянии, который звонил в колокольчик и выпрашивал у прохожих пожертвование на обустройство темпла.

— Кто это? — притихла Петра, разглядывая его издали и цепляясь за локоть Димитрия.

— Служитель светлого бога, — равнодушно пожал тот плечами.

— Но он же шатается от спиртного…

— Ну… если б меня заставили служить светлому, я б тоже каждый день бухал.

— Богохульник, — она стукнула его по руке, но сама не смогла скрыть улыбку. — Надо дать ему монету.

— Мне ты не стала давать монету, когда нашла у реки, — с притворно грустным вздохом напомнил он. — Сказала, что я ее пропью. Думаешь, он поступит иначе?

— Тебе я отдала свое сердце, — мстительно прищурилась она и протянула раскрытую ладошку, — так что не жалуйся и давай деньги.

— Избивают, — покачал Димитрий головой, — грабят, и это посреди белого дня.

Но деньги он ей, конечно же, дал, и Петра потащила его ближе к старику, чтобы внести пожертвование. Тот оглядел их красными глазами и дыхнул алкогольным парком.

— Спасибо, благородные господа. Скажите свои имена, чтобы я испросил милости для вас у светлого бога.

— О, не надо, — поддалась на его льстивый тон Петра, — я вообще из другой страны и… э-э-э-…

— Купи себе похмелиться, отец, — закончил за нее Димитрий и хотел отойти, но старик уцепился в девочку-скалу мертвой хваткой.

— Тогда я попрошу долгих дней и здоровья для ваших детишек.

— У нас нет детишек, — покраснела Петра и робко взглянула на Димитрия.

— Как это — женаты и нет детей? — тряхнул косматой головой служитель и, видимо, прочитал ответ по ее лицу: — Али не женаты? Не порядок. Богопротивно это, когда любят друг друга без благословения высших сил. Еще пару монет, благородные господа, и я вас прямо сейчас поженю.

По глазам легко читалось, как же ему хочется заработать, а доверчивая девочка-скала стала совсем красной и все пыталась его убедить, что ничего из этой затеи не получится.

— А давай, — сказал Димитрий, которого все происходящее начинало забавлять, и вынул из кармана купюру.

— Ты что, Дим? — вспыхнула она. — Это же не будет считаться по-настоящему. Я вообще гражданка Нардинии, и у нас с собой нет никаких документов.

— Вот именно, — он наклонился и поцеловал ее в губы. — Нет никаких документов. И никто здесь не знает, что ты из Нардинии. И все это не по-настоящему.

Теперь она, наконец, поняла его замысел.

— Все равно это плохо, — произнесла суровым шепотом и засопела: — Мы только что… ты меня там, за ломбардом… мы…

— Скрепили брак чуть раньше его заключения, — Димитрий снова поцеловал ее. — Расслабься, дорогая. У нас впереди еще полноценная брачная ночь.

Их заминка привлекла зевак и вокруг стала собираться толпа. Глаза у Петры лихорадочно блестели, но она всегда была смелой, его девочка-скала. Она расправила свое длинное красивое платье и огляделась. Одна из женщин подарила ей букет цветов взамен венчального венка, узнав о событии. А потом все засвистели, закричали и зааплодировали.

И там, прямо на улице недалеко от пристаней крохотного провинциального городка, среди запаха рыбы и под гитару матросов, пьяный служитель светлого бога их и поженил.

Без имен. Без документов. Не по-настоящему.

Зачем он позволил ей в тот день напоить себя? Хотя нет, они оба были уже пьяны, от своей любви, от счастья, от запаха океана и от криков толпы, когда их губы коснулись друг друга под заключительное благословение. Зрители, ставшие вдруг и гостями праздника, потащили их в ближайшую таверну. Димитрий сразу дал хозяину все деньги, которые у него при себе оставались, и попросил больше не беспокоить, и вино, пиво, эль и сидр полились рекой.

Почему он не заподозрил ничего, когда понял, что в голове тихо? Наверно, он не хотел об этом думать. Мечтал хотя бы на один день насладиться тишиной просто так, без всяких условий. Желал ощутить себя обычным человеком, одним из тех многих, что пили и веселились вокруг.

Его женщина танцевала, белое платье то и дело кружилось в центре таверны, рубиновый кулон сверкал. Мужчины — молодые и старые — не сводили с нее глаз и становились в очередь, чтобы потанцевать с невестой. Петра раскраснелась, на щеках играл румянец, а взгляд то и дело находил Димитрия среди толпы. Он не пил и не ел, просто сидел за столом со случайными свидетелями их торжества и смотрел на нее, не в силах наглядеться.

В свои комнаты они верулись затемно, и он тут же потребовал шампанское. Много, много шампанского, чтобы наполнить целую ванну, стоявшую в соседней комнате у окна.

— Зачем такие траты, Дим? — шептала Петра, уворачиваясь от его поцелуев и пытаясь одновременно сбросить с ноги туфлю.

— Потому что я хочу, — он схватил ее за плечи, заглянул в глаза, слишком возбужденный ее танцами среди толпы, слишком охваченный тишиной и молчанием своих чудовищ. — Я так хочу. Понятно?

Наконец, достаточное количество бутылок было принесено, открыто с громкими хлопками и вылито в емкость. Он разорвал на Петре ее чудесное платье, едва за последним слугой захлопнулась дверь — она только смеялась. Они залезли в щекочущее пузырьками шампанское и целовались, как умалишенные, слизывали сладкую жидкость друг с друга и ласкали друг друга губами и языком.

— Дим, — хихикнула она, когда его язык оказался у крохотной дырочки между ее ягодиц, и вывернулась из рук. — Это уже слишком.

— Для меня ничего не слишком. Ничего, — будто со стороны слышал он свой сухой лихорадочный шепот. — Особенно с тобой. Ты моя теперь. Моя жена. Моя навсегда.

— Но это только понарошку. Это неправда.

— Сегодня пусть будет правда, — он целовал ее ключицы, терзая пальцами уже другой, привычный вход между ее ног. — Позволь мне. Один раз. Один маленький разочек. Я больше не попрошу.

— Что позволить, Дим?

— Все. Разреши мне сегодня все, что я хочу.

— Я разрешаю, — она смотрела огромными распахнутыми глазами, зрачки в них пульсировали от желания, а у него мутилось в голове от сладости шампанского и вкуса ее кожи.

— Ты будешь любить меня все равно?

— Я люблю тебя, Дим. Я уже тебя люблю.

— Повтори это.

— Люблю.

— Я больной ублюдок, сладенькая, — он погладил ее по лицу, оставляя влажные следы, — я хочу, чтобы ты это знала.

Петра схватила его за запястья, на ее лице блуждала блаженная хмельная улыбка.

— Я в это не верю, Дим. Но даже если и так — мне уже все равно.

Они оказались на кровати — простыни стали мокрыми от шампанского — и он раздвинул ее ягодицы и лизал ее там, доводя до криков. Поднял голову, Петра оглянулась на него через плечо, глаза казались мутными от страсти.

— Еще. Сделай это еще. Люби меня.

— Я хочу по-другому, — он куснул ее за бедро, глядя с мольбой и надеждой, — но тебе будет больно.

— Очень больно? — напряглась она.

— Нет. Немножко. Но все-таки. Я обещал, что больше никогда не причиню тебе боли, поэтому без твоего разрешения не могу.

Петра повернулась, придвинулась к нему на край кровати и обхватила руками и ногами.

— Мне больно видеть, как ты не находишь себе места, Дим, — проговорила она, покрывая поцелуями его лицо, — больно замечать, как ты смотришь на других женщин.

Он поморщился.

— Я смотрю на них не так.

— Но ты смотришь. И ты постоянно голоден. Я не знаю, как насытить тебя. Давай попробуем, если это поможет. В конце концов, сегодня ты мой муж…

Петра слабо улыбнулась, а он едва не застонал от того, как разом нахлынули голоса. Не надо было этого делать. Не стоило просить. Конечно, он подозревал, что она не откажет. Это он, он сам должен был сдерживать себя, но ванна была полна шампанского, и кажется будто минимум треть ее он выпил…

Он бросил Петру поперек кровати, она не сопротивлялась, тяжело дыша и глядя на него снизу вверх. На ее груди все еще блестел рубиновый кулон — она вздрогнула, когда он сорвал и отшвырнул его, а ему было просто страшно, что любая вещь вокруг ее шеи может стать для него последней каплей. Он лег рядом и ласкал ее пальцами, то погружаясь внутрь, то скользя вокруг входа в ее тело, дожидаясь, пока она кончит первой.

Он почти не помнил, как она стиснула колени и содрогнулась — его уже начинало выключать. Пугающая темнота накрывала сознание, не спрашивая разрешения, просто надвигаясь подобно цунами. Он не заметил, как в руке сам собой оказался нож. Петра лежала на животе, склонив голову на руки, доверив ему свое тело. Она даже не дернулась, когда он провел лезвием по ее спине, от лопатки до поясницы. Спиртное, их горячие ласки и его намерение ее уберечь сделали свое дело. Кровь выступила из неглубокого пореза, Димитрий растер ее рукой по гладкой коже, встал над Петрой на колени, трогая себя другой рукой.

Это было так приятно, что его согнуло над ней. Хриплое дыхание и его мучительные, рваные стоны переплетались с ее неподвижным молчанием. Наконец, белые капли брызнули на красную кровь. Вот теперь Петра дернулась. Димитрий, в полусознании, провел ладонью по женской спине, перемешивая два цвета в единый розовый. Красивый, желанный, самый лучший цвет в мире. Цвет его любви. Цвет оскаленных пастей его чудовищ.

Петра приподнялась на локтях и спокойно на него посмотрела. В глазах — ни капли желания, ни капли удовольствия или прежнего восторга.

— Тебе, правда, понравилось?

Лучше бы она заорала на него, ударила или обозвала больным ублюдком. Его невозможно любить, за него нельзя выходить замуж и, уж конечно, ни при каких условиях от такого, как он, недопустимо рожать детей.

Он не помнил, как встал и ушел.

Он обнаружил себя на берегу за пристанями. Стояла ночь… его брачная ночь, сказал он сам себе и хрипло рассмеялся. Эти звуки привлекли к нему внимание веселой компании, собравшейся неподалеку у костра. Трое парней и портовая девка повернули головы и посмотрели на него, лежавшего на песке. В ответ на них уставилось чудовище. Костер навевал ему другие воспоминания, и снова захотелось распускать черные цветы и танцевать…

Он предавался воспоминаниям слишком долго, его соседи успели потерять к нему интерес. Димитрий перевернулся на бок, положил руку под голову и стал наблюдать за ними. Девка времени даром не теряла и вскоре улеглась на спину, а между ее ног устроился один из парней. Димитрий лениво огляделся — хорошее они выбрали место, в этот час тихое. Вряд ли тут кто-то мог им помешать.

Первый клиент подергался на девке и откатился в сторону, второй приступил к делу неторопливо, что заставляло третьего нервничать и скакать в нетерпении вокруг них. Шлюха поймала взгляд Димитрия и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ: его чудовища лязгали голодными зубами.

Наконец, она встала, отряхнулась и нетвердой походкой направилась к нему. Он оставался на месте и даже не шелохнулся. Парни у костра удивленно смотрели ей вслед.

— У нас тут не бесплатный цирк, господин хороший, — наглым голоском протянула девка, возвышаясь над Димитрием в ворохе своих коротких и помятых юбок. — За просмотр тоже деньги берутся.

Он будто бы очнулся, оглядел себя: одет, в карманах что-то есть… только настоящее чудовище может быть таким благоразумным. Это снова насмешило его, и девка хмурилась и притопывала ножкой, ожидая, пока его отпустит. Он достал и бросил ей монету, она нимало не смутившись подхватила ее с песка.

— А за шуршащую деньгу я и тебя обслужу, милашка, как вон тех вон обслужила, — расплылась она в некрасивой улыбке.

"А за пару монет я вас и повенчаю…" Что-то он развеселился сегодня не на шутку. Купюра неизвестного достоинства — в темноте лень было разглядывать — перекочевала в ладошку портовой шлюхи. Ее приятели у костра сообразили, что она нашла нового клиента, поднялись и ушли прочь. Девка повернула его на спину, встала между ног и принялась возиться с одеждой. В другом кармане Димитрий нащупал что-то холодное и гладкое. Нож? Нет, цепочка с кулоном, которую он зачем-то подобрал с пола, когда уходил.

Шлюха, наконец, справилась с пуговицами и достала его твердый и прямой член. Двинула рукой вверх-вниз и облизнулась.

— Ого, какое сокровище ты прятал. Вот теперь работа будет в удовольствие.

Она гнусно захихикала, а он повесил ей на шею цепочку и завязал концы. Потом грубо отпихнул ногой так, что она плюхнулась на спину.

— Иди помойся. Ты грязная.

— Куда идти? — не поняла она.

— Вон туда, — он кивнул в сторону темнеющего океана.

Возможно, в другой раз она бы и отказалась, но он уже заплатил вперед, и кулон ей понравился тоже. Стянув одежонку с худого тела, девка обхватила себя руками и пошла в воду. Он, наоборот, привел себя в порядок, поднялся и пошел за ней. Она стояла по пояс в волнах и зябко протирала плечи, делая вид, что моет их. Он ее прекрасно понимал — ветер поднялся и пробирал до костей. Схватив за цепочку, он утянул ее под воду. Стоял так, закрыв глаза и улыбаясь, пока пузыри воздуха лопались на поверхности, а под водой его жертва молотила руками и ногами, царапала ему запястья и все еще надеялась выплыть. Последнее, что еще удавалось ухватить сознанием, как он отпихнул ее от себя, и она поплыла, покачиваясь на волнах, туда, куда несло течением. Маленькая мертвая рыбка.