Белые волки. Часть 2. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

Это было самое счастливое лето в ее пока не очень долгой жизни. Счастливое и неповторимое, в брызгах яркого солнечного света, поцелуях ночного ветра на обнаженной коже и головокружительном водовороте любви.

Да, она любила Алекса и больше не сомневалась в этом. Разговор со старшим братом, случившийся после памятного семейного обеда, помог все расставить по местам. Алекс не был идеальным, а возможно, ее рациональная натура не позволяла сознательно не замечать в любимом недостатков, как умеют другие девушки, но Эльза любила его и таким. Она просто воспринимала его целиком, со всеми плюсами и минусами, и понимала, что с его отрицательными чертами вполне можно смириться, а достоинства с лихвой окупают их. В конце концов, невозможно съесть апельсин, не очистив его от корки и не испачкав рук в липком и едком соке, но от этого никто не перестает любить апельсины.

Эльзе казалось, что ее мир разделился на два параллельных. В одном она оставалась благородной лаэрдой и примерной дочерью. Она по-прежнему с закрытыми глазами отличала десертную ложку от ложечки, которой следовало есть яйцо-пашот, умела поддерживать беседу со старшими так, чтобы вызывать восхищение умом и рассудительностью, и, как и все ее одноклассницы, загодя заказала швее платье к празднику восхождения светлого бога, до которого оставались еще долгие месяцы.

В другом же мире Эльза была обычной девчонкой. Из тех, которые в шестнадцать лет просто хотят веселиться, танцевать под звездным небом и любить. С Алексом это выходило без труда. Он был легок на подъем и беззаботен, любое море считал себе по колено, любой океан — по плечу. Они вообще удивительным образом не походили друг на друга. Там, где Эльза сказала бы "надо подумать", Алекс бы шутливо махнул рукой — "фигня вопрос", она любила серьезные книги, он — гонки на мотокаре, она предпочитала сладкие пирожные, он — горькое пиво, из всех оттенков она выбрала бы светлую лазурь, а он вообще не признавал слово "оттенки", считая, что семи цветов радуги вполне достаточно. Но именно этими различиями они друг друга и уравновешивали. А еще Алекс был у Эльзы первым, в кого захотелось влюбиться, а она у него… последней. Да, он так и назвал ее. Последней для себя.

И после этого ее сердце не могло не дрогнуть.

В свободное время они бродили в обнимку по столице. Иногда делали это бесцельно, иногда забредали в темный зал кинотеатра, где, устроившись на заднем ряду, целовались без остановки, а потом не могли даже вспомнить, что им показывали на экране под мерное жужжание проектора. Несколько раз Алекс водил ее в городской парк покататься на аттракционах, хотя развлечение считалось недешевым. Оказалось, что он отлично стреляет, и в спальне Эльзы с некоторых пор поселились три плюшевых коричневых медведя и один длинноухий белый щенок с пятном на лбу, которых Алекс выиграл для нее в тире. Ей нравилось смотреть, как он уверенно держит ружье, как бьет в десятку, почти не прицеливаясь, как ловко перезаряжает тугой механизм. Это была его стихия, в такие моменты он весь сиял, и она могла смотреть на него бесконечно и просить "пострелять" еще и еще не только для того, чтобы снова получить подарок.

Матери она соврала, что купила зверей сама ради коллекции мягких игрушек, и ложь не вызвала подозрений.

Еще они ездили купаться на реку. В жаркие летние дни на широкую песчаную отмель за пределами города приезжали многие молодые люди, и от их количества в глазах пестрело. Громко звучала музыка, смеялись девушки, утопая босыми ступнями в горячем песке. Похожая зимой на синюю сталь, летом прогретая вода выглядела желтовато-зеленой. У берега она почти не двигалась и даже обжигала ноги, лишь быстрое течение в середине оставалось холодным.

Это было место отдыха горожан, но не аристократов. Аристократы стремились уезжать на целебные источники или к океану, столичную реку они считали слишком грязной, чтобы омывать в ней свои тела. Канцлер до самой осени отбыл с семьей в дарданийские горы — его младший сын с рождения страдал сердцем и плохо переносил жару. Мать и отец Эльзы тоже завели как-то разговор об отъезде, но потом обнаружилось, что у них обоих полно дел: у нее благотворительность в сиротском приюте, у него — хлопоты в парламенте, и поездка, к великому облегчению их дочери, отменилась. Ей нравилось просто проводить дни с Алексом на реке.

Поначалу на Эльзу там все обращали внимание из-за ее яркой характерной внешности. Но потом она научилась прятать иссиня-черные волосы под шелковым платком от солнца, серебристые глаза — почаще опускать при разговоре, а ее бледная кожа, нещадно обгоравшая днем и восстанавливающаяся за ночь, наконец-то приобрела красивый кремовый оттенок, и Эльза перестала выделяться среди обычных людей.

Она обнаружила, что у Алекса много друзей. С ним постоянно кто-то здоровался или останавливался поболтать. Девушки целовали его в щеку, а в "доверительных" беседах с Эльзой часто намекали, что он никогда не считался однолюбом. Она старалась не слушать. Алекс ведь никогда и не говорил, что она у него первая, вторая или третья. Он назвал ее последней. А это было гораздо лучше.

К тому же, собственные глаза оставались у нее на месте, и этими глазами Эльза видела, что Алекс больше ни на кого не смотрел. Когда они лежали рядышком на песке, подставив тела яркому солнцу, его пальцы то и дело оказывались под тонкими бретельками ее купальника, а губы — на ее нагретом плече. От этого прямо на сорокоградусной жаре Эльзу охватывал озноб, и по телу бежали мурашки. У нее мутился рассудок, во рту пересыхало, и она совсем забывала, что вокруг них полно людей.

— Я хочу тебя, — шептал он, поглаживая ее голый и чувствительный живот, от чего внутри нее вверх и вниз разлетались ослепительные искры.

— И я тебя хочу, — откликалась она, едва успевая перехватить эти настойчивые и твердые мужские пальцы, которые уже стремились ниже, туда, где все так отчаянно истекало влагой и жаждало ласкающих прикосновений. Но рациональная сторона личности брала свое, и Эльза продолжала: — Но не могу, не здесь же. Не здесь.

Алекс никогда не настаивал. Он только просил.

— Поехали. Куда-нибудь. Когда ты, наконец, станешь моей?

— Я не могу куда-нибудь, — округляла глаза Эльза, — ты же понимаешь. Это будет мой первый раз, и он должен быть…

— …идеальным, — заканчивал за нее Алекс. Он гладил ее по щеке и вздыхал. — Знаю, знаю. Ты хоть намекни, как все должно выглядеть.

— А разве ты сам не представляешь? — удивлялась она.

— Нет, — он качал головой и с видимым трудом отодвигался, чтобы не дразнить себя еще больше, — для меня любое место — идеальное, если там есть ты.

Северина бы, конечно, ее высмеяла за излишнюю трепетность. И возможно, та ночь, когда Алекс повез Эльзу любоваться на светлячков, танцующих на лесной поляне над душистыми травами, показалась бы идеальной. Или тот вечер, когда они просто сидели на холме за доками, где никто не ходит, и смотрели на закат. Проблема заключалась в том, что Эльза сама не знала, как должно выглядеть идеальное место. Это было внутреннее ощущение, какой-то неясный образ, с которым в реальности она пока не столкнулась. И в этом она тоже отличалась от Алекса.

А может, она просто боялась? Может, это был наивный детский страх перед чем-то неизведанным, запретным, перед бесповоротным шагом во взрослую жизнь? Эльза ловила себя на мысли, что ей снова не хватает короткого, но доверительного разговора с ужасным старшим братом, который бы расставил все по местам. Но таким не делятся даже с братом. Этот страх ей предстояло побороть самой и в одиночку.

Однажды, искупавшись в реке, они с Алексом лежали и болтали о чем-то, когда на фоне привычного человеческого гомона возник слабый, царапающий ухо звук. Эльза еще смеялась над шуткой, а сама уже начала настороженно прислушиваться, пытаясь понять, кто и с какой стороны его издает. Окружающие ничего не замечали, кто-то играл в пляжный мяч, кто-то плескался в воде.

Повернув голову, она увидела на середине реки что-то белое и сразу все поняла. Пловцы туда не заплывали: редко кому удавалось долго справляться с быстрым и холодным течением, идущим на глубине. Еще с весеннего паводка, когда отяжелевшие после зимы деревья в дарданийских горах под напором потоков, бегущих с вершин, обрушивались в стремнину вместе с глыбами льда и так доплывали до самой столицы, как раз напротив пляжной отмели зацепился за камни на дне и застрял один топляк. Его голые черные ветки торчали над поверхностью воды, а вокруг них пенились водовороты.

Вот оттуда звук и шел. Широкий кусок пенопласта, брошенный кем-то выше по течению, доплыл сюда и застрял между ветвями топляка, а на нем сидел… котенок. Бедный зверек вцепился тонкими когтями в свой ненадежный плот и звал на помощь во все кошачье горло. Алекс только удивленно поднял голову, когда Эльза вскочила на ноги и приложила ладонь козырьком над глазами, чтобы лучше рассмотреть малыша. Но отмель была широкой, середина реки находилась далеко, и с берега виднелась лишь серая кошачья шкурка и поднятый трубой хвост.

Заметив резкое движение Эльзы и ее напряженную позу, люди тоже стали обращать внимание на котенка. Они подходили к кромке воды, начинали переговариваться и гадать, как скоро пенопласт перевернется, и зверек утонет. А может, он не утонет, а сумеет перепрыгнуть на ветку? Тогда как долго он там провисит?

Эльза тоже об этом подумала. А потом — неожиданно для самой себя — побежала в реку. Не обдумывая свой порыв и ни на кого не оглядываясь. Прогретая на солнце вода не поднималась выше уровня колена несколько метров подряд, брызги летели во все стороны, а потом дно резко ушло вниз, и Эльза провалилась по грудь. Она принялась энергично работать руками и ногами, краем уха уловив, что неподалеку от нее вглубь прыгнул кто-то еще.

Сразу стало прохладнее. Плавала Эльза хорошо, поэтому в собственных силах не сомневалась, но по мере продвижения стала ощущать плотную массу бегущей воды, через которую приходилось пробиваться. Вскоре ей стало зябко, а затем — холодно. Белый кусок пенопласта с серым пассажиром на нем мелькал перед глазами, когда Эльза выныривала, чтобы глотнуть воздуха, но она заметила, что ее постепенно сносит вниз. Тогда она удвоила усилия. Мышцы на руках и ногах превратились в железные узлы, грудь сдавило судорогой — тело пыталось согреться, но она упрямо гребла вперед.

Котенок пищал и дыбил шерсть. В конце концов, подумала Эльза, можно обернуться волчицей. В волчьем обличье она будет сильнее и почти не почувствует холода. Но тогда зверька придется брать зубами. Кто знает, не испугается ли он и не начнет ли сопротивляться, чем сделает только хуже? А течение все увереннее забирало ее в свои руки и сжимало в ледяных объятиях…

Неожиданно Эльзу толкнули в плечо. Она подняла голову над поверхностью и увидела Алекса. Его губы посинели, но глаза сверкали решимостью.

— Возвращайся, — крикнул он на нее, кивком показав в сторону берега.

— Нет, — стиснула она зубы.

— Возвращайся, — Алекс сердился, она никогда не видела его таким. — Я сам его достану.

— Ты всего лишь человек, — в отчаянии выкрикнула Эльза, потому что цель все отдалялась, и находиться в потоке долго становилось опасно для них обоих.

— Вот и посмотрим.

Он отвернулся и поплыл, то скрываясь под водой, то выныривая и напряженно работая сильными руками. Эльза сдалась. Спорить было глупо, состязаться в такой ситуации — тем более. Она покорно повернула к берегу, чувствуя тупую боль в перетруженных мышцах. Выбралась на мелководье, дрожа и стуча зубами от холода, и встала там, с тревогой вглядываясь в происходящее на середине реки. Люди за спиной недоверчиво посмеивались над ее вылазкой.

Тем временем Алекс добрался до торчащего дерева. Она видела, как он протянул руку, как серое кошачье тельце впилось в него когтями и пронзительно заверещало, а затем их обоих поглотила вода. Эльза переступила с ноги на ногу, но никак не могла найти взглядом место, где Алекс бы вынырнул. Несколько мучительных минут она бродила туда-сюда по отмели по щиколотку в воде и грызла ногти. Наконец, где-то дальше по берегу раздались радостные крики зевак, и она поняла, что он все-таки выбрался.

Алекс медленно шел, устало вытирая с лица воду, на плече красовались глубокие царапины от когтей, и было заметно, что он сильно замерз. Его тут же окружили, принялись хвалить за смелость, стали жалеть и тискать мяукающего котенка. Эльза в изнеможении опустилась на песок. Теперь, когда все закончилось хорошо, она ощутила, что тоже выдохлась. Алекс подошел и положил котенка ей на колени. Это оказался будущий дикий камышовый кот, очень худой. Его шерсть казалась серой только из-за воды, а на самом деле на лбу и спинке проглядывали желтые полосы. Мокрый комок трясся на тонких лапах и пронзительно верещал. Эльза растерянно сунула ему палец, и зверек принялся яростно облизывать его шершавым языком.

— Я тебя напугал? — спросил Алекс, по-своему расценив грустное лицо Эльзы.

— Да, — она тряхнула головой и добавила: — Но не тем, что накричал. Я просто испугалась, что с тобой может что-то случится. Ты не волк. Я все время об этом помню.

— Ну люди тоже, знаешь ли, не стеклянные, — он потрепал ее за плечо и прижал к себе. — Хватит постоянно нас сравнивать, Эль.

Она вздохнула и уткнулась носом в шею Алекса. Его сердце билось оглушительно, разгоняя теплую кровь по замерзшему телу, а дыхание еще не выровнялось после сражения с водной стихией. Она так много чувствовала вместе с ним, знала его запах и могла отличить по звуку шагов от любого другого человека. А он, как и все остальные люди вокруг, так и не услышал бы мяуканья котенка, застрявшего посреди реки…

Но все-таки именно Алекс доплыл до цели.

— Комок шерсти, — вдруг радостно завопил над ухом детский голос.

Они оглянулись и увидели девочку лет пяти с зареванным, но счастливым лицом. Ее сандалии вместе с носками были все в песке.

— Комок шерсти, — она бесцеремонно схватила котенка с колен Эльзы и расцеловала его в усы. — Ты живой.

— Это твой котенок? — спросила Эльза.

— Ага, — кивнуло юное чудо, — я первая его нашла, а мальчишки отобрали и хотели в лодке пустить по реке, как матроса. А я кричала им и говорила, что никакая это не лодка, а Комок Шерсти — не матрос. А они говорили, что Комок Шерсти — дурацкое имя, и обзывались.

Девочка топнула ногой и сердито нахмурила брови. Эльза догадалась, что дети играли где-то в зарослях выше по течению и наткнулись на логово диких кошек.

— Не отдавай больше его мальчишкам, — пожурил ее Алекс и рассмеялся.

— Не буду. Я его домой заберу, мама разрешила, — торжественно пообещала кроха и удалилась.

— Ты добрый, — сказала Эльза тихонько, снова прижимаясь к плечу Алекса, — я только сейчас это поняла.

— Скажешь тоже, — хмыкнул он с оттенком смущения в голосе.

— Нет, правда. Никто больше не собирался плыть. Кошачья жизнь ничего не стоит.

— А я о цене не думал, — он пожал плечами. — Надо было что-то делать — вот и сделал. А потом оказалось, что еще и ты за мной зачем-то поплыла.

Похоже, они прыгнули в воду одновременно. Не такие уж они и разные. Эльза вдруг поняла, что поможет ей окончательно развеять собственные страхи.

— Отвези меня в одно особенное место, — попросила она.

Место, куда Алекс привез Эльзу уже под покровом сумерек, было видно из любой точки столицы, так как находилось оно на возвышенности. За стеной из больших ровно отесанных и плотно подогнанных камней дремал ухоженный парк с выложенными глянцевой плиткой аллеями, цветочными клумбами, фонтанами и фигурно подстриженным декоративным кустарником. Солнце садилось, и кованые железные фонари, расставленные по всей территории, уже начали тускло светиться, обещая разгореться ярче, как только станет совсем темно.

На территории парка находилось несколько зданий. Самое большое и величественное из них стояло ближе всего к главным воротам, и к нему вела широкая подъездная аллея. Аккуратный темпл из розового золота возвышался над ним на холме. В самой глубине парка притаилось третье здание, с красивыми балконами почти под каждым окном и стеклянной полусферой зимнего сада, прижавшейся к торцу.

— Мы пойдем в здание парламента? — скептически уточнил Алекс, измеряя высоту стены на глаз.

— Ш-ш-ш, — Эльза толкнула его спиной к каменной кладке и зажала ладошкой рот, потому что как раз в этот момент с другой стороны проходил один из охранников.

Она слышала неровную походку мужчины, поскрипывание его кожаной обуви и позвякивание ключей на поясе, но, к счастью, охрана состояла из обычных людей, и услышать ее в ответ не могли.

Алекс воспользовался ситуацией, повернулся и прижал к стене саму Эльзу и принялся ее целовать. Она с трудом удержалась, чтобы громко не засмеяться, пока отбивалась. Задуманное приключение возбуждало их обоих и горячило кровь не хуже молодого вина. Пальцы Алекса снова оказались у нее под одеждой, его волосы еще пахли рекой. Эльза подумала, что ни с кем другим бы она на такое безумство не решилась.

— Подсади меня, — скомандовала она, когда охранник ушел. С помощью Алекса она ловко взобралась на верхушку стены в три ладони шириной и уселась там, перекинув ноги на другую сторону. — Могу поспорить, ты тут никогда еще не был.

Алекс тоже залез и оказался с ней рядом.

— А ты сама-то была? — с усмешкой поддразнил он.

— Один раз, — цепкий взгляд Эльзы тщательно исследовал все аллеи и кусты на предмет опасности, но охранник направился на другую сторону огромного парка, и заметить их пока никто не мог. — Папа брал нас с Крисом.

Она подалась вперед и после короткого полета уверенно приземлилась на ноги, обутые в пляжные босоножки на плоской подошве. Алекс спрыгнул вторым, Эльза схватила его за руку и побежала, стараясь держаться ближе к кустам, в сторону темпла. На середине пути, у статуи канцлера, выполненной из железного каркаса, оплетенного цветущим вьюнком, она сделала остановку, чтобы снова оглядеться. Впрочем, ее осторожность была чрезмерной, так как охраняли парк лишь формально. Канцлера в Цирховии любили, его дом уважали, даже свободный народ выказывал знак особого почета, никогда не причиняя вред властителю и его приближенным.

В здании правления еще горел в окнах свет — слуги наводили порядок в кабинетах — но резиденция правителя стояла полностью погруженной в темноту.

— Канцлер уехал, — прошептала Эльза, показывая Алексу на дом, — там сейчас никто не живет. А вообще, там очень красиво, в зимнем саду растут деревья, которые не встречаются в наших лесах, а на крыше стоит телескоп, через который можно разглядывать небо. Младший наследник престола увлекается астрономией, телескоп купили специально для него.

Алекс слушал ее с большим интересом, он словно попал в другой мир, в котором не оказался бы в любом ином случае, а Эльза вспомнила, как канцлер прогуливался в парке — она видела его в тот самый раз, когда приезжала с отцом. Тогда этот высокий мужественного вида волк, облаченный в рубашку и коричневый бархатный жилет, держал за руку мальчика в костюме, а две девочки в одинаковых желтых платьях — его дочери, старшая и младшая, — щебетали о чем-то на скамейке возле клумбы, засаженной цветами голубого ириса. Канцлер заметил отца Эльзы, подозвал его и поздоровался с ним за руку, а дети улыбнулись и помахали им с Крисом. Эльза рассказала об этом Алексу и даже показала пальцем примерное место. Вряд ли бы он сам когда-нибудь смог увидеть правящую семью так близко, но она постаралась припомнить как можно больше подробностей для него, ей нравилось, как горят любопытством его глаза от этих рассказов.

Вдали снова послышался шорох, и Эльза опомнилась, потянула за собой Алекса, увлекая к ступеням, которые вели к темплу. Они взлетели по лестнице почти до самой середины, а потом замедлили шаги, пригибаясь, чтобы меньше бросаться в глаза. На небо уже поднималась луна, ее сияние касалось золотых стен темпла, делая их серебристыми и влажными на вид, хотя это был всего лишь обман зрения. Тяжелые литые двери не запирались даже на ночь, в Цирховии не чинили препятствия человеку на пути к его богам в любое время суток, и Эльза знала об этом. Восстанавливая дыхание после восхождения, она потянула за одну створку и почувствовала, как легко та поддалась, когда к ней присоединился Алекс.

— Личный темпл правителя, — прошептала она, проскальзывая в проем.

Внутри стоял полумрак, свечи в напольных канделябрах не горели. Только лунный свет, падавший сквозь стрельчатые окна, отражался от пола и рассеивался на стены. Образы святых, исполненные яркими красками, при таком освещении все казались серыми. Одежда и фигуры — все сравнялось в одном цвете. Глаза же на темных лицах, наоборот, сияли белым огнем, выделяясь, как живые. Эльза сделала оборот вокруг себя, разглядывая их, и поежилась: отовсюду на нее смотрели пылающие очи и тянулись серые руки, она не узнавала ни нежных улыбок, ни светлых одежд, присущих образам. Эльза задрала голову и увидела, что с потолка, где нанесены были фрески, на нее таращатся такие же лики: серые, с горящими глазами.

— Наверно, здесь использовали фосфорную краску, — тихо сказал Алекс, и по его голосу она поняла, что ему тоже не по себе.

— Я приходила сюда один раз, днем, — проговорила Эльза. — Тогда канцлер разрешил папе показать нам темпл. Здесь все выглядело по-другому.

— Ну, — Алекс пожал плечами, возвращая себе привычное бодрое расположение духа, — страшная красота — это тоже красота…

Он взял ее за руку, и дрожь в теле Эльзы утихла. Действительно, тут нечего бояться. Медленно они пошли по главному помещению, изучая его, как в музее. Шепотом Эльза перечисляла имена святых, которые на зубок знала с детства, но потом умолкла: в горле стало першить от аромата полыни и жженых свечных фитилей. Алекс сказал правильно: красота здесь ошеломляла своим преломлением за грань чудовищности. Эльза поймала себя на мысли, что начинает любоваться даже этими серыми лицами и пронзительными глазами. Время казалось остановившим свой ход, звук шагов не отражался от стен, мгновенно истаивая в воздухе.

Наконец, они поднялись по ступеням к алтарю и замерли перед главной картиной. Женщина на ней смотрела на них свысока, и ее серые одежды разлетались в стороны подобно крыльям летучей мыши.

— Святая Огаста, — произнесла Эльза с благоговением и крепче вцепилась в руку Алекса, — если мы попросим у нее благословения и поцелуемся перед ней, она подарит нам вечную любовь.

— Моя вечная любовь уже с тобой, — отозвался Алекс и обнял ее за плечи.

— И все-таки я хочу попросить, — Эльза упала на колени перед картиной и дала ему знак сделать то же самое. Она сложила руки в жесте молитвы и подняла лицо: — Святая Огаста, пожалуйста, сделай так, чтобы мы вечно любили друг друга. И чтобы я никогда не испытала привязки ни к кому, кроме него.

— Привязки? — Алекс, который внимательно вслушивался в каждое ее слово, насторожился.

— Это то, что я не могу контролировать, — призналась Эльза, — и то, чего я боюсь больше всего.

— Ты не уверена, что любишь меня? — он едва заметно нахмурился.

— Нет, я люблю тебя, — Эльза покосилась на картину и решила, что ничего страшного не случится, если Огаста немного подождет, пока она расскажет Алексу то, что ему следовало знать. — Но я люблю тебя своей человеческой половиной. А я ведь еще и волчица. У нас существует такое понятие — привязка. Горячая неконтролируемая влюбленность, как будто ты нашел свою вторую половинку и создан только для нее, понимаешь? Волчья любовь ярче человеческой, сильнее и… — она опустила голову, — эти две любви друг от друга не зависят.

— То есть, ты можешь привязаться к кому-то еще, даже если любишь меня? — догадался Алекс.

Эльза кивнула.

— А ко мне ты не можешь привязаться?

— Ты не волк, — она вздохнула, — привязка — это какая-то странная химическая реакция, которая происходит только между волками. Мы чувствуем запах другого, и от этого внутри что-то переключается. Люди пахнут иначе. Моя волчица на тебя совсем не реагирует.

Алекс задумчиво поковырял пальцем краешек плитки.

— И когда эта привязка должна случиться? В каком-то определенном возрасте?

— Она может не случиться никогда, — с жаром принялась уверять Эльза, ей было неприятно, что Алекс так огорчился. — Например, мои мама и папа прожили вместе всю жизнь, но ни она, ни он не привязались ни друг к другу, ни к кому-либо еще. Говорят, что раньше это случалось между волками чаще, но в последнее время происходит все реже. Есть волки, которые доживают до старости и умирают, так этого и не испытав…

— Но шанс все-таки остается, — пробормотал Алекс.

— Да, — не стала врать Эльза, — и я подумала, может, этот страх и останавливает меня и не позволяет окончательно сблизиться с тобой. — Она слегка покраснела. — Ну, ты понимаешь. Я, правда, не хочу больше никого, кроме тебя, Алекс. Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

— Хорошо, — он решительно повернулся к картине с Огастой, — тогда я тоже хочу, чтобы мы вечно любили друг друга. И не хочу испытывать ни к кому больше привязку, хоть мне она даже и не положена.

Эльза хихикнула, прикрыв рот ладошкой. То, что Алекс начал шутить, означало, что он больше не сердится, и ей стало легче.

— Теперь мы должны поцеловаться, — неуверенным голосом предложила она.

С торжественным видом, стоя на коленях, Алекс обхватил ее лицо и поцеловал. Эльза по-прежнему ощущала на себе взгляд Огасты, но надеялась, что этот взгляд смягчился и стал благосклонным. В конце концов, они выполнили все, как надо: попросили ее и поцеловались в знак твердых взаимных намерений. Можно сказать, почти что обручились.

Она сама не заметила, как Алекс уложил ее на пол, прямо на холодные плитки с изображением шестиконечных звезд. Он начал целовать ее шею, придавливая своим весом все сильнее, и через его плечо Эльза увидела фрески на потолке.

— Они смотрят, — тут же покрылась мурашками она, — не надо… они смотрят…

— Ты же сама этого хотела, Эль, — дыхание Алекса стало тяжелым, большим пальцем он ласкал ее подбородок и нижнюю губу, перемежая эти прикосновения с короткими поцелуями. — Ты же сама сказала, что это поможет тебе решиться на большее. Когда ты позвала меня сюда, я думал, что ты нашла свое идеальное место.

— Нет. Нет, — она отпихнула его и отползла, прислонившись спиной к стене под картиной. — Я хотела только попросить Огасту и показать тебе темпл.

Алекс тоже прислонился к стенке и запустил пальцы в волосы.

— Проклятье, Эль, я на грани, — пробормотал он с глухим стоном. — Я готов трахнуть тебя даже в темпле светлого, вот до чего я докатился. Это безумие какое-то.

Эльза чувствовала его возбуждение, этот аромат витал в воздухе между ними, и ее сердце разрывалось от того, как жестоко она поступает, заставляя Алекса мучиться и в то же время сама не в силах переступить через свои страхи. Надо закрыть глаза и просто прыгнуть, сказала она себе мысленно, просто прыгнуть, как в глубокое озеро, и не думать ни о чем.

— Но любовь — это ведь не только секс? — предприняла она последнюю попытку, с надеждой заглядывая в его глаза. — Ты ведь сам так говорил.

— Язык бы оторвал себе, идиоту, — процедил Алекс, но затем спохватился, повернулся к Эльзе и улыбнулся терпеливой улыбкой страдающего человека: — Конечно не только, моя девочка. Это всего лишь часть любви. Но без нее тоже нельзя. Тебе проще, ты пока не знаешь, без чего живешь. А когда узнаешь — тогда ты поймешь меня, Эль. Я уже себе руки все в кровь стер, удовлетворяясь без тебя…

— Тише, — она засмеялась и зажала ему рот, воровато оглядываясь. — Здесь нельзя говорить такое.

— А мне плевать, — пробубнил Алекс через ладонь и пощекотал ее кожу языком, заставив отдернуть руку. — Сюда приходят со своими бедами, и я вот тоже пришел. Сейчас как вознесу молитву Огасте, чтобы она тебя уговорила, — потом не жалуйся.

— Не надо, — продолжила смеяться Эльза, — не надо только привлекать к этому делу посторонних. Я согласна. Я и так согласна.

— Когда? — он схватил ее за плечи и пристально посмотрел в глаза, уже без тени улыбки.

— Завтра, — внезапно осипшим голосом выдавила Эльза, тоже становясь серьезной. — Выбери любое место, я согласна на все. Пусть это случится завтра.

— Завтра… — повторил Алекс, словно пробуя это слово на вкус, и недоверчиво качнул головой, — дожить бы до завтра скорей.

Он снова поцеловал ее, на этот раз сдержанно, на полу, усыпанном шестиконечными звездами, под пристальными взглядами сероликих теней, и в тот момент к Эльзе вдруг пришла уверенность, что все ее мечты непременно исполнятся.

— Надо просто не думать, — твердила она себе на следующий день, готовясь к вечернему свиданию. — Не думать ни о чем.

Ночью плохо спалось, и теперь слегка побаливало в висках. Когда она принимала душ, ее привычная пористая губка для тела показалась вдруг слишком жесткой и царапающей кожу, и Эльза отбросила ее и принялась намыливать себя руками, представляя, что это руки Алекса. Он будет трогать ее, гладить и целовать. Уже совсем скоро. Этого очень хотелось, от силы желания не хватало воздуха в груди, и она замирала, не замечая, что на спину льется горячая вода.

Потом она нанесла на кожу легкий крем с любимым ароматом, надела свое лучшее белье, повернулась перед зеркалом в одну сторону и в другую, оглядывая себя. Грудь соблазнительно выступала. Длинные темные волосы падали по спине и касались изгиба бедер как раз там, где проходил верхний край гладких шелковых трусиков. Эльза тщательно расчесала пряди до блеска и оставила распущенными. Алексу непременно понравится так. Затем пришел черед платья. Когда она застегивала ряд мелких пуговиц, расположенный от талии до лифа, в ее комнату постучала мать.

— Куда-то собираешься, доченька? — поинтересовалась Ольга, проходя в комнату.

— В гости к Северине, — скороговоркой пробормотала Эльза, стараясь держать лицо.

— Ты такая красивая сегодня… — мать присела на край кровати и ласково улыбнулась, разглядывая дочь и ее отражение в зеркале. — Будет какой-то праздник?

Эльза решила, что лучше не говорить подробностей, которые легко проверить через отца Северины.

— Нет, — она беззаботно пожала плечами, — просто настроение хорошее.

— Понятно, — кивнула Ольга, не скрывая, что любуется ею. — Какая ты у меня уже взрослая стала, детка… прямо невеста на выданье…

— Мам, ну ты чего? — Эльза испуганно повернулась, заметив в глазах матери слезы.

Она приблизилась, и тогда Ольга взяла ее за руку, усадила рядом с собой и крепко обняла.

— Ты не торопись взрослеть, ладно? — мать погладила дочь по спине. — Побудь еще моей маленькой любимой девочкой. Я помню, как ты у меня родилась, крохотная, красненькая, с горящими серебристыми глазками, и тебя положили мне на живот, пока изнутри толкался наружу твой брат. Ты даже не кричала, а попискивала, тоненько и благородно.

Как в детстве, Эльза спрятала лицо в надушенной, мягкой и необъятной материнской груди. От нее пахло молоком, нежностью и любовью, чем-то приятным и теплым, самыми ранними детскими годами и безмятежностью.

Не думать. Прыгнуть и не думать ни о чем.

— А еще я вспомнила, как выходила замуж за твоего отца, — голос у Ольги стал мечтательным, пухлые украшенные дорогими перстнями пальцы стали бездумно перебирать волосы дочери. — Мы были такими молодыми. Он был такой красивый, твой отец. Да и я была ничего. — Она хихикнула, совсем как девчонка. — Конечно, такое платьице, как на тебе, я надеть бы не смогла, фигурой ты все-таки пошла в него, в нашего папу. Но у меня было роскошное свадебное платье, мой отец — твой дед, мир его праху, — не пожалел денег на лучших мастеров, чтобы его создать. Он любил меня баловать. Жемчуг для украшения привезли с самого побережья Нардинии и пришивали вручную, а его потребовалось много. Говорили, что каждая жемчужинка таилась в раковине, и за каждой такой раковиной пловец нырял отдельно. А так как лежат они глубоко на морском дне, то пловцу приходилось уметь надолго задерживать дыхание, и по слухам от нехватки кислорода каждый раз небольшая часть клеток его мозга отмирала. И это при том, что попадались пустые раковины и приходилось нырять еще и еще. Считается, что люди, которые занимаются этим ремеслом, долго не живут. Представляешь, насколько драгоценное платье у меня было?

— Угу, — пробормотала Эльза, с удивлением слушая откровения матери. Раньше таких подробностей она не знала и теперь с любопытством приоткрывала завесу над прошедшей молодостью родителей.

— Теперь мне кажется, что мы поторопились… — улыбка вдруг сползла с лица Ольги, а на мечтательный взгляд набежала тень.

— Мам, что ты такое говоришь? — ужаснулась Эльза.

— Может, Димитрий родился неправильным, потому что я была слишком молода и не смогла выносить его как следует? — рассуждала вслух Ольга, будто бы не замечая ее. — Может, во мне не нашлось достаточно сил, чтобы дать плоду все необходимое для развития, пока он рос внутри меня? Вы-то с братом, слава пресвятому светлому богу, вон какими ладненькими родились. Потому и говорю тебе, доченька, не торопись взрослеть и выскакивать замуж.

Наконец, она спохватилась, быстро глянула на Эльзу и снова засветилась прежней мечтательной улыбкой.

— Но свадьба у нас с твоим отцом была на загляденье. Ты знаешь, что мы вступили в брак в личном темпле самого канцлера?

— Да ты что? — снова удивилась Эльза, стараясь отбросить неприятные мысли об отношении матери к старшему брату.

— Да, — подтвердила Ольга. — Наш правитель всегда дружил с твоим дедушкой и никогда не забывал, что нас связывает пусть дальняя и слабенькая, но все-таки родственная связь. Поэтому он великодушно разрешил нам с твоим папой воспользоваться его темплом, чтобы принести клятвы перед лицом светлого бога и попросить у святых благословения. Места там, конечно, не хватало, части гостей пришлось стоять на лестнице, и по правде говоря, их было столько, что стояли они на всей лестнице до самого низа… но самые близкие, члены нашей семьи и дорогие друзья, конечно, находились рядом в этот торжественный момент. Твой отец… я не могла оторвать глаз от него и чувствовала себя очень счастливой.

— Мам… — Эльза поводила пальцем по яркому покрывалу на кровати, — а ты сразу в папу влюбилась? И никто тебе до него не нравился?

— Сразу. Никто, — уверенным голосом откликнулась мать, — я, как только его увидела, в ту же секунду поняла, что он будет моим.

— А он? Тоже сразу в тебя влюбился?

— Конечно, — Ольга погладила дочь по волосам и заглянула в лицо внимательным взглядом, — а почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — растерялась Эльза, — просто я подумала… неужели всегда волки женились только на волчицах, а волчицы на волках? Ведь мы живем среди людей, вокруг нас их много, и неужели всегда пары складывались так идеально, что никогда не получалось ничего… неправильного?

Мать молчала так долго, что ей стало не по себе. Может, спрашивать не стоило? Но ведь этот вопрос давно мучил ее, а мама показалась такой сентиментальной и готовой поговорить по душам…

— Скрывать не буду, милая, — заговорила наконец Ольга, — бывали такие случаи, что кто-то интересовался особой не своего круга. Но это происходило потому, что такова мужская природа.

— Мужская природа? — озадачилась Эльза.

— Да. Природой в мужчин заложено стремление опылить как можно больше цветов, пока их хоботок не увянет, — в голосе матери прорезалась непривычная сталь, а глаза стали похожи на осколки льда, — мы же, благородные лаэрды, храним невинность до брака. Вот им и приходится искать утешения среди других… менее благородных.

— А бывало, — Эльза помялась, — что благородная лаэрда выбирала кого-то менее благородного?

Ольга презрительно фыркнула.

— Перечеркнуть себе репутацию? Таких дурочек не находилось. Другое дело, что человек мог насилием взять благородную женщину. Такое было на моей памяти. Но наказание за это всегда одинаковое и справедливое — пожизненный срок в катакомбах.

— Пожизненный срок? — Эльза с трудом сглотнула.

— Конечно. На бедняжке потом никто не захотел жениться, зная, что ее пользовал безродный. Она так и осталась никому не нужной приживалкой в доме отца, — Мать снисходительно коснулась ее щеки. — Милая, каждый мужчина хочет, чтобы его возлюбленная оставалась невинной до него, чтобы он был у нее первым и единственным. Если это не так — тут никакое приданое не поможет, если только ты не дочь самого канцлера. Но ей-то подобные глупости в голову уж точно не приходят.

— А может, — Эльза тряхнула головой в знак протеста, — может, человек не насилием взял девушку, а она сама ему разрешила?

— Может и так, — легко согласилась мать, — но любой благоразумный отец такой девушки обязательно повернул бы все так, чтобы считалось насилием. Это хоть какой-то шанс не выглядеть посмешищем в глазах своего круга. Бедняжка — жертва, насильник — в катакомбы, родители — на успокоительном. В общем, неприятная ситуация, как ни крути.

— Но отправить невиновного в катакомбы — это же неправильно. Может, они любили друг друга.

Ольга рассмеялась.

— Любовь мужчины к женщине может быть сильна. Но еще сильнее любовь отца к дочери. Чтобы как-то скрасить будущее своего любимого ребенка, он пойдет на все. Спроси у папы, если не веришь. Ты — его единственная малышка, и поверь, он в тебе души не чает.

Эльзе не требовались доказательства, чтобы в это поверить. Она и так знала, как любит ее отец, как он балует ее, совсем как дедушка баловал ее маму. И от этой мысли сердце вдруг болезненно сжалось. После разговора остался неприятный осадок. Не думать, приказала она себе. Прыгнуть, как в озеро.

Водитель отвез ее к Северине. Эльза зашла в дом и даже выпила с подругой чашку чая, угостившись чудесными воздушными пирожными и рассеянно слушая какие-то сплетни про общих знакомых. Затем черным ходом она выскользнула в сад, прокралась в его дальний конец и перелезла через ограду, где в условленном месте уже дожидался Алекс.

Эльза гадала, что же он приготовил для нее, пока они мчались по вечерним улицам столицы. Алекс привез ее к лодочной станции, где все желающие могли взять напрокат лодку или водный велосипед. Река здесь делала небольшой изгиб, течение ее замедлялось, и потому кататься считалось безопасно. Старик-лодочник совершенно очевидно знал о визите заранее и ждал их. Он дал Алексу новую чистую лодку, выкрашенную в зеленый цвет с номером, нанесенным белой краской на борту, и помог Эльзе спуститься в нее, галантно придерживая за руку.

Когда они собрались отплывать, старик поставил на корму масляный фонарь, чтобы в сумерках им стало лучше видно друг друга. Огонек, надежно защищенный стеклом, светил ровно и уверенно. Так же сияли и глаза Алекса, когда он смотрел на Эльзу, сидя напротив нее.

Не думать, напомнила она себе снова. Прыгнуть.

Белая рубашка с распахнутым воротником оттеняла загорелую кожу Алекса, делая ее смуглее, его мышцы натягивали ткань на плечах под каждый всплеск весла о воду. Эльза невольно залюбовалась им. Пресвятой светлый бог, какой же он все-таки красивый и сильный, прямо глаз не оторвать. Ей нестерпимо захотелось провести рукой по груди Алекса, прижаться к нему, почувствовать, что значит принадлежать любимому мужчине душой и телом. Сердце трепыхалось, но теперь не от испуга, а от приятного волнения. Бояться себе Эльза категорически запретила.

Вечерний воздух напитался свежестью и прохладой и стал тяжелым, как плащ, упавший на плечи. Казалось, лодка не плывет, а скользит по черной ленте реки. Последний луч солнца умер на горизонте, и по небосклону рассыпался целый ковер, сотканный из звезд. Эльза подняла голову, разглядывая привычные созвездия: Всадника и Змея, Деву с кувшином, Львицу и Северного Медведя. На миг ей даже почудилось, что мир перевернулся, и она сейчас упадет в эту огромную мировую бездну из лодки, плывущей вверх ногами. И на миг упасть туда и раствориться в безбрежном море захотелось. Но только с Алексом.

— Ты такая красивая сегодня, — раздался его негромкий голос.

Эльза опустила взгляд. Алекс смотрел на ее обращенное к небу лицо, открывшуюся линию шеи, его руки продолжали размеренно трудиться над веслами, но в глазах полыхал настоящий пожар. А может, это так преломлялся в его зрачках фонарный свет? Эльза сглотнула и несмело улыбнулась в ответ. Она облизнула губы, и Алекс повторил это едва уловимое движение за ней.

— Такая красивая, что я ощущаю себя самым счастливым на свете.

Он вдруг оставил весла в уключинах, подался вперед, схватившись обеими руками за борта лодки, чтобы сохранить равновесие. Встал на колени перед Эльзой, скользя жадными ладонями по ее бедрам сквозь ткань тонкого платья, целуя ее губы, искусанные и влажные, своим горячим нежным ртом. Их поцелуй пах ветром с реки и ночными звездами. Лодка перевернулась, и они начали падать, падать вверх, в бездонный океан, усыпанный серебристыми искрами. Эльза откинула голову, наслаждаясь этими долгими секундами падения и прикосновениями губ Алекса к своей шее. Затем в какой-то момент она осознала, что они движутся не вверх, а в сторону, по гладкой черной ленте, неподвижной, как гранит.

— Лодку сносит, — прошептала она в висок Алекса, зарываясь пальцами в его густые непослушные волосы.

— У меня крышу от тебя сносит, — хрипло пробормотал он, стискивая ее талию, неистово исследуя языком грудь прямо через платье, — а ты говоришь лодку…

У Эльзы вырвался слабый беспомощный стон, когда Алекс чуть сдвинул на себя ее бедра. Теперь она балансировала на самом краешке узкой деревянной скамьи, а он по-прежнему стоял на коленях между ее раздвинутых ног. Пальцы Алекса легли на ее ягодицы, сминая их до боли, и она снова вскрикнула, на этот раз жалобно.

— Прости. Я сам не свой, — он аккуратно отодвинулся, вернулся на место, взялся за весла, выправляя лодку на нужный курс.

Эльза сомкнула колени, чувствуя, как горячо и влажно стало внизу живота. Она опустила руку в воду, вздрогнула, когда холод обжег пальцы, побежал вверх по жилам до самых висков, остужая распаленное сознание. Прохладной мокрой ладонью она провела по лбу, шее и ключицам, перевела дыхание и услышала, как глухо застонал Алекс.

— Хочу, чтобы ты сегодня не останавливала меня, — выдавил он, пожирая ее глазами. — Не остановишь, девочка моя? Я так долго тебя ждал. Я не смогу остановиться.

На секунду ее сердце пропустило удар, и тщательно подавляемые страхи снова протянули к ней липкие щупальца, но Эльза решительно тряхнула головой.

— Не остановлю, — смело произнесла она и расстегнула верхнюю пуговицу на платье, глядя прямо в глаза Алекса. — Сегодня я сама не хочу останавливаться.

Он зажмурился, на лице блуждала кривая мальчишеская улыбка, полная почти болезненного счастья. Затем резко окатил ее серьезным взглядом.

— Но все должно быть идеально. Скажи мне, если я сделаю что-то не так.

— Нет, — Эльза засмеялась, эхо над водой подхватило ее смех и унесло к звездам, — все должно быть естественно. Делай все так, как привык.

— Но я не хочу тебя напугать, — покачал головой Алекс.

— А тебя ничего не пугает? — она перестала смеяться, снова провела кончиками пальцев по непрозрачному полотну воды. — Ты знаешь, чего я могу тебе стоить?

— Чего, Эль? — с неожиданным вызовом поинтересовался он.

Эльза помолчала, глядя, как мимо в сумеречной дымке проплывают берега. Слова матери так и звучали у нее в голове. Зачем она только вспомнила этот неприятный разговор?

— Свободы. Жизни. Другой жизни, где все бы у тебя сложилось по-другому.

— Свободы? — он фыркнул. — Если думать о тебе двадцать четыре часа в сутки, не находить себе места ночами, представляя, как где-то далеко ты лежишь в своей постельке и мирно спишь, и сходить с ума от этого, если вот это считается свободой, то я бы и рад ее потерять. А жизни… у меня в любом случае все сложится так, как задумано. Я все равно пойду в полицию стажером, а большего мне и не надо. Ничего не надо, кроме тебя, Эль.

Алекс говорил так уверенно, что Эльза снова усилием воли отогнала все прочие мысли. Она слишком много позволяет своей рациональной стороне, и это все портит. Сегодня она не будет ни над чем думать.

— Что это? — она оглянулась через плечо, заметив темные силуэты деревьев, к которым приближалась лодка.

Река здесь раздавалась вширь и делилась надвое, огибая небольшую отмель посередине. За деревьями Эльза различила очертания какого-то строения.

— Говорят, что тут когда-то была одна из летних резиденций самого канцлера, — пояснил Алекс. — А может, кого-то из благородных лаэрдов. В любом случае, особняк давно пустует. Видимо, хозяин больше не интересуется им. Мы с друзьями пару раз забирались сюда, но в доме нет ничего ценного, и его никто не охраняет. Я подумал, что если тебе нужно идеальное место, то благороднее этого не найти.

— А там точно никого нет? — с опаской прищурилась Эльза, изучая густые заросли плюща, который опутывал стволы деревьев и свисал с ветвей гирляндами.

— Не волнуйся, — усмехнулся Алекс, — я все лично проверил.

Он направил лодку к берегу этого островка, а когда они причалили, привязал ее к колышку, вбитому в землю у самой кромки воды. Колышек был новый, и, похоже, это Алекс позаботился о том, чтобы он находился тут.

Плотные, покрытые мясистыми листьями стебли плюща покрывали землю ковром, словно тут и в самом деле давно не ступала нога человека. Эльза не заметила какой-нибудь хоженой тропки, когда Алекс подхватил ее за талию и перенес из лодки на берег, хотя между деревьями отчетливо угадывался просвет некогда заботливо высаженной аллеи.

— Боишься? — удерживая руки на талии Эльзы, Алекс пытливо заглянул в ее глаза.

Она посмотрела в лицо человека, которого любила так, что готова была забыть саму себя.

— С тобой? Нет.

Он улыбнулся и снова поцеловал ее, поглаживая ладонями спину, а она обвила руки вокруг его шеи. Ветерок играл подолом ее платья, и вода едва слышно плескалась о берег. Большая шумная столица лежала далеко-далеко, на другом краю света, и в ней осталась вся прошлая жизнь Эльзы. А тут, действительно, никто не мог потревожить их.

— Держи, моя храбрая девочка, — Алекс вручил ей фонарь на железной ручке, а мошки, успевшие облюбовать тепло огня, беззвучно бились о стекло. — И дай мне одну минуту.

Он двинулся к заброшенному особняку, оставив Эльзу в одиночестве, и вскоре растворился в темноте. Она подняла фонарь повыше. Как много интересного прошло бы мимо нее, если бы не Алекс. И этот загадочный остров — в том числе. Нет, ей, конечно, нравились роскошные приемы, и красивые платья, и возможность попросить у родителей исполнение любого желания. Но никто не открыл бы для нее красоту заката или пробирающую мурашками опасность высоты, как это сделал простой человек, влюбленный в нее. И никто не открыл бы для нее саму любовь, простую, теплую и очень человеческую. Интересно, перевесили бы эти открытия на чаше весов те деньги, что имелись у ее семьи?

Эльза так задумалась, что не заметила, как вернулся Алекс, пока он не взял ее за руку. Особняк теперь не казался глухой темной громадиной, сейчас в нем даже с берега можно было различить окно, за которым теплился свет. Алекс повел ее туда, раздвигая и придерживая ветви деревьев, помогая перебраться сквозь пролом в невысокой каменной ограде.

Особняк пах старостью и призрачными отголосками давно ушедших обитателей. Эльза повела носом и прислушалась. Где-то на втором этаже стонала рассохшаяся рама окна, шелестели меж стен маленькие ножки встревоженных грызунов. Но все-таки дом сохранил былое величие. Полы в большом зале выглядели ровными и чистыми, обои на стенах еще держали позолоту. Резные колонны на лестнице явно выполнял искусный мастер.

Правда, мебель тут отсутствовала напрочь. Алекс не соврал — ничего ценного здесь давно не осталось. Но Эльза улыбнулась, когда увидела зажженные свечи, расстеленный на полу плед, корзину фруктов и бутылку вина. Мило и просто — но большего ей и не хотелось.

— Как ты думаешь, а привидения тут водятся? — шепотом спросила она, когда Алекс потянул ее за руку.

— Водились, — так же шепотом ответил он. — Но я попросил их удалиться на один вечер, чтобы не смущать мою драгоценную лаэрду.

Потом они сидели на полу и пили вино из стеклянных бокалов, и оно показалось Эльзе вкуснее тех вин, что она пила когда-либо из дарданийского хрусталя. Время текло неспешно, ее голова кружилась, а губы горели. Осмелев, она положила в рот виноградину и сама потянулась к Алексу, чтобы угостить его. В следующую секунду виноградный сок потек по ее подбородку, а язык Алекса поймал его, неловко срываясь ниже, на шею, и снова возвращаясь к ее нижней губе. Аромат виноградной лозы плыл в их дыхании, одном на двоих, руки трогали там, где всегда хотелось друг друга потрогать, стоны рвались из груди.

Эльза расстегивала рубашку Алекса, а он терпеливо одолевал ряд мелких пуговок на ее платье, и, делая это, они безотрывно смотрели друг другу в глаза. Она уже прыгнула, подумала Эльза, когда Алекс снял с нее платье и благоговейно провел ладонями по плечам, нежным полушариям груди и чувствительному животу. Она прыгнула и тонет в этом омуте без начала и конца…

Она смеялась, покусывая шею Алекса, пока он ругался сквозь зубы, пытаясь вытащить руку из рукава собственной рубашки. Дразнила его лукавой улыбкой, медленно снимая перед ним свое белье, и старалась не думать о том, как бешено колотится сердце и как пересыхает в горле от того, что теперь она стоит совсем голая перед ним. Она перестала улыбаться, когда он снял штаны и тоже остался голым перед ней. Некоторое время они просто жадно разглядывали тела друг друга, не прикрытые больше ничем — ни ложной скромностью, ни барьерами одежды.

Затем Алекс подался вперед, в его глазах плескалась безумная любовь, ненасытная жажда, и огонь свечей, окружавших их, тоже плясал в его зрачках. Эльза откинулась назад, на руки, в странном оцепенении следуя взглядом по его плоскому животу, поросли темных волос между бедер, напряженному твердому члену, который стремился пронзить ее тело. Она протянула ладонь и потрогала это мощное устрашающие оружие мужчины, созданное для покорения женщины. Такой шелковистый и гладкий, пульсирующий под ее рукой там, где горячая кровь текла по выступающим набухшим венам.

От этого прикосновения Алекс выгнулся, уткнулся лицом в шею Эльзы, опаляя ее кожу дыханием и шепча ее имя. Кажется, он умолял ее о чем-то. Или проклинал за свои муки — там было уже не разобрать. Он опустился на нее, тяжелый сильный мужчина на хрупкой беззащитной женщине, и Эльза больше не могла трогать его там, внизу, и упала на спину, задыхаясь от бури, поднявшейся внутри ее тела. Она ощущала, как Алекс двигается между ее ног, пока еще не проникая, просто прижимаясь членом между ее нижних губ, смещаясь вверх-вниз так, словно судороги пронзают его позвоночник, и от этого ей снова стало страшно. Она хотела его и боялась — ожидаемой боли, старательно отрицаемой реальности, голоса матери в голове, который настойчиво повторял, что волкам не место рядом с простыми людьми, — а Алекс все больше терял рассудок, терзая губами и пальцами ее грудь, шею, плечи, волосы.

— Я хочу купаться… я хочу купаться, — Эльза вывернулась из-под него, плохо соображая что и зачем делает, на ходу обернулась волчицей, бросилась в дверь.

Звериный облик придавал ей ощущение безопасности. Ночь приняла в свои объятия, и любые заросли легко покорялись ловким волчьим лапам. Эльза прыгнула через сломанную ограду, молнией бросилась в реку, поплыла, возвращая себе человеческое тело. Она слышала, как Алекс зовет ее, растерянный и немного сердитый. Вода холодила ее соски и разгоряченное местечко между ног. Эльза набрала в грудь воздуха, взмахнула руками и погрузилась с головой. Ее тело повисло в невесомости, в ушах вибрировали звуки подводного мира, все мышцы расслабились и стали ватными. Не думать. Не думать. Не думать.

Она вынырнула и увидела, что Алекс стоит на берегу с фонарем в руке, голый, возбужденный, беспрестанно ищущий ее взглядом во тьме. Она поплыла к нему, все еще раздираемая человеческими страхами и звериными инстинктами, нащупала ногами дно, встала и пошла, вся в струях воды, бегущих по телу. Увидев, как она выходит, Алекс отбросил фонарь. Просто отшвырнул его одним движением руки и распахнул объятия, чтобы принять в них Эльзу. Она бросилась к нему, обхватывая за шею, прижимаясь всем своим холодным дрожащим телом к его горячему и сильному телу.

— Я так боюсь, Алекс, — она шептала это и целовала его губы, не замечая, как слезы катятся по ее лицу, а если бы и заметила, то не смогла бы сама объяснить, с чего они взялись. — Я так боюсь за тебя, за себя, за нас…

— Я напугал тебя, — он стискивал кулаки, его рот кривился от досады, — я поторопился. Я все испортил. Скажи "нет", пока еще не поздно. — И тут же голосом, полным боли, продолжал: — Не отталкивай меня. Пожалуйста, Эль. Скажи "да".

— Да. Да, — Эльза не замечала, что кричит это, кричит прямо в его губы, будто пытается заглушить голос разума, желающий ей помешать.

Они упали на землю, прямо на плотный ковер из плюща, и ласкали друг друга так неистово, словно от этого зависели их жизни. Пальцы Алекса требовательно раздвинули влажные складки между ног Эльзы, а ее ладонь крепко стиснула его член. Они задыхались, переворачивались, по очереди оказываясь сверху, доводили себя до крайней степени исступления и все никак не решались перейти последнюю черту.

Эльза поняла, что Алекс не станет заниматься с ней любовью здесь, на берегу, но и не может оторваться от нее первым. Она вскочила на четвереньки, но он поймал ее за бедра, притянул к себе, заставляя вскрикнуть. Его язык коснулся ее между ног, Алекс вылизывал ее, дико, по-звериному, стоя позади нее и крепко сжимая ее колени, и Эльза приникла щекой к прохладным листьям плюща, царапая ногтями землю, громко крича и совершенно не стесняясь своих криков.

Но когда он подхватил ее на руки и понес обратно в дом, оставив фонарь валяться в траве, она затихла и спрятала лицо у него на груди. Пусть все случится. Внутри Алекса все так дрожит… он сойдет с ума, если сейчас она откажет ему.

Эльза покорно вытянулась на пледе, когда Алекс положил ее на пол в большом зале чужого заброшенного особняка. Она раздвинула ноги, удерживая его взгляд своим взглядом, и оставалась в такой позе, не шелохнувшись, пока он опустился сверху на нее.

— Я люблю тебя, Эль, — он помедлил, нежно провел пальцем по ее приоткрытым губам, словно готовясь испытать вместе с ней этот последний прыжок, это головокружительное падение и эту неведомую пугающую боль. — Я никогда не забуду, как ты стала моей.

Эльза молчала, напряженная, как струна, опасаясь, что если начнет говорить, ее решимость в очередной раз рассыплется, как карточный домик. Не дождавшись ответа, Алекс начал целовать ее, и она ощутила, как усиливается давление между ее ног, там, где он пытался осторожно проникнуть в ее тело. И вдруг дверь отлетела, ударившись о стену, яркий свет ударил им по глазам, и грубый голос приказал:

— Речной патруль. Не двигайтесь с места.

В полицейском участке, куда их доставил патруль, было жарко, но Эльзу все равно знобило. Она сидела, сцепив на коленях руки и опустив глаза, на жестком деревянном стуле для посетителей, одном из тех, что стояли в коридоре вдоль стены. Ее еще влажные и спутанные волосы лежали на одном плече, и только оказавшись в помещении, она заметила, что впопыхах неправильно застегнула платье, и, сгорая от стыда, продела пуговицы в правильные петли.

Один из полицейских, заметив, что Эльза дрожит, принес плотное шерстяное одеяло из спасательного набора для пострадавших, укрыл ей плечи и дал в руки стакан с горячим чаем. Алексу не оказали даже такого внимания — его бросили в клетку для временно задержанных наравне с прочими нарушителями, которых удалось поймать за день.

Узнав ее имя, позвонили родителям. Отец примчался довольно скоро. Эльза видела через коридор, как он остановился у стола дежурного, бросил в ее сторону короткий злой взгляд, закурил. Курить в участке наверняка не разрешалось, но молодой человек в форме не сказал благородному лаэрду ни слова и даже достал откуда-то из своих ящиков блюдце, чтобы предложить в качестве пепельницы.

Это был плохой знак. Отец всегда много курил, когда нервничал. До Эльзы долетали обрывки фраз из его тихой беседы с дежурным. Совершили проникновение на территорию и взлом исторического архитектурного памятника… разжигали огонь, создавая угрозу пожара в ветхом строении… были пойманы при попытке вступить в интимную связь…

На последних словах лицо отца стало белым, как мел. Эльза бы могла, конечно, крикнуть, что все не так. Никакого пожара бы не случилось ни от нескольких свечек, расставленных в доме, ни от фонаря, который валялся на влажной траве у берега, когда патруль прибыл. Но она уже несколько раз повторила это суровым вооруженным мужчинам, которые везли их на катере, и ее никто не послушал. Откуда они с Алексом могли знать, что чей-то старый особняк считается важным для истории? Алекс упоминал, что там мог когда-то бывать канцлер, но совершенно точно там давно никто не жил. Если дом так важен, почему там не ставили охрану и не ухаживали за ним? На эти вопросы ей никто не отвечал.

Эльза понимала: патрульные просто выполняют свою работу. Они должны следить за порядком на выделенном им участке, а это именно ее крики их привлекли. Крики и стоны, которые она издавала, когда Алекс ласкал ее у воды. Патрульный катер проходил где-то неподалеку, и их услышали. А потом увидели свет в особняке и тот злополучный брошенный ими фонарь…

Отец докурил, расплющил на блюдце уже седьмой по счету окурок с таким видом, словно сворачивал кому-то шею, затем полез в карман пиджака за бумажником. Он отсчитывал дежурному купюры, но смотрел не на него, а на дочь. Эльза узнавала этот взгляд, но никогда раньше не испытывала его на себе. Таким взглядом обычно отец смотрел только на Димитрия. Ей стало плохо, как становилось всегда, когда папа превращался из ласкового и улыбчивого волшебника в лютого и полного ненависти злодея.

Виттор чуть помедлил, собираясь убрать бумажник обратно, потом решительно отсчитал еще денег.

— Мальчишку я тоже заберу.

Эльза вскочила на ноги и хотела заговорить с отцом, когда он подошел, но тот грубо оборвал ее:

— Поговорим дома.

Она все поняла по виду, с которым Виттор огляделся. Незнакомые люди смотрели на них, а отец и так достаточно хлебнул позора, приехав сюда, чтобы забрать ее. Теперь о ней будут шептаться так же, как шепчутся о Димитрии, а папа всегда болезненно реагировал на подобные сплетни. Это было его слабое место: репутация, положение в обществе, уважение друзей и знакомых. Его детьми должны восхищаться, а Эльза… она следом за старшим братом нанесла ему удар в спину.

С замирающим сердцем она смотрела, как Алекса выпускают из клетки, и старалась убедить себя, что в этом есть хороший знак: отец не выдвинул против него обвинение в изнасиловании, как пугала ее мать, и даже выкупил его штраф за собственные деньги. Может быть, вся кара падет только на нее. Может быть, отец решил откупиться и от Алекса, чтобы тот молчал обо всем. Полицейские уж точно не станут дергаться, пока благородный лаэрд этого не захочет.

Она хотела объяснить отцу, что Алекса не стоит опасаться. Что он никогда не причинит ей вред, не станет трепаться на каждом углу, что она сама мечтала лечь с ним, и не нанесет урон драгоценной репутации их семьи. Но Виттор размашистым шагом шел впереди и словно не замечал, что его дочь плетется сзади. Алекс умудрился взять ее за руку и шепнуть, что он сам поговорит с ее папой, но Эльза только покачала головой. Алекс не знал, каков ее отец — человек, который запирал за железной дверью сына и никогда не слышал его криков и слез.

Их ждал кар с водителем, тем самым, который доставил ее к Северине и должен был ожидать возвращения. Мужчина выглядел виноватым, прятал глаза, а на его скуле Эльза заметила подозрительное лиловое пятно. Рука у отца всегда считалась тяжелой, но он обошелся мягко со слугой, не выгнав без выходного пособия, а только отвесив по морде. Ее мать однажды без тени сомнения уволила молодую служанку лишь за то, что та вздрогнула и заплакала при виде Димитрия.

Они ехали по городским улицам в полном молчании. Алекс ерзал и бросал взгляды на ее отца, но, очевидно, тоже чувствовал, что лаэрд не намерен вести беседы, и выжидал удобного момента. Эльза оставалась неподвижной и смотрела в окно, тяжесть на ее сердце с каждой минутой становилась все более невыносимой. Она встрепенулась, только когда поняла, что они едут не домой, а в противоположную сторону.

— Папа, что ты задумал? — воскликнула она.

Вместо ответа Виттор щелкнул зажигалкой, распространяя вокруг себя густые клубы дыма. И это тоже был плохой знак: обычно он старался не курить, находясь так близко возле детей. Водитель привез их на пустырь за доками, в стороне от прочего жилья. Здесь рос высокий ковыль, без конца свистел ветер, и сюда Эльза бегала с Алексом любоваться на закаты и обмениваться жаркими поцелуями.

— Выходи, парень, — негромко приказал отец и первым толкнул дверь.

Эльза тоже выскочила наружу. Теперь мысль о том, что их с Алексом могли бы оштрафовать за нарушение порядка и задержать в той клетке на несколько дней, казалась ей даже привлекательной. Отец в образе сердитого чужака пугал ее гораздо больше.

— Папа, чтобы ты ни задумал, пожалуйста, не надо, — взмолилась она, бросившись родителю на шею.

— Эль, — позвал ее Алекс, пока отец с непроницаемым выражением лица отодрал от себя ее руки и оттолкнул, — не волнуйся так, все будет хорошо. Мы просто поговорим. Это мужской разговор, и он должен состояться.

Отец снял пиджак, бросил его водителю и начал подкатывать рукава рубашки, такой же белой, как у Алекса. Они стояли на краю пустыря, по колено в ковыле, и над их головами чернело огромное небо. Алекс тоже поддернул рукава, но по его лицу Эльза видела, что он все еще намерен решить дело словами.

— Как ты посмел тронуть мою дочь, мальчишка? — произнес Виттор тихим, полным гнева голосом, наступая на него.

— Он меня не трогал, — закричала Эльза. — Ничего не было, папа.

— Держи ее, — приказал отец, и в тот же миг сзади на нее навалился водитель.

Эльза начала брыкаться, но мужчина держал крепко, и ее руки оказались заломлены за спину. Она могла бы побороть его, обернувшись волчицей, но, как и Алексу, ей все еще хотелось пойти мирным путем.

— Не сочтите за оскорбление, благородный лаэрд, — со смелой улыбкой начал Алекс, встречаясь лицом к лицу с Виттором, — но я люблю вашу до…

Удар свалил его на землю. Эльза закричала так страшно, что мгновенно охрипла, и у нее заложило уши. Она знала, что в этой схватке Алексу не победить. Что мог сделать молодой парень против опытного боксера и взрослого волка, каким был ее отец? Только Димитрию удалось однажды остановить отцовский кулак, но и тогда она видела, что Виттор лишь чуть-чуть уступил ему в силе. К тому же, отец все равно сломил ее старшего брата, выжил из собственного дома и лишил наследства и права голоса в семье. Он всегда выходил победителем.

Остановить его, Алекс, конечно, не мог. Он мог лишь уворачиваться от ударов и защищаться, но его опыт приобретался в уличных драках с примерно равными по возможностям противниками, а отец Эльзы регулярно практиковался в своем клубе с лучшими из лучших. Это было избиение, жестокое и беспощадное. Кости Алекса хрустели, по его лицу и рукам лилась кровь. Когда он не смог уже подниматься и остался на земле, Виттор продолжил пинать его ногами. Движения отца оставались точно выверенными, ни одного лишнего замаха, ни капли пустой траты сил. Хладнокровный, разящий прямиком в болевые точки, он вдруг показался Эльзе машиной для убийств, приведенной в действие.

Она кричала, хрипела сорванным горлом, сначала о том, что любит Алекса, затем — сообразив, что злит отца еще больше, — о том, что этот человек ничего для нее не значит, и она хотела только поразвлечься с ним. Напрасно: Виттор размеренно занимался своим делом. Вот почему он выкупил Алекса у полиции и не стал выдвигать против него обвинений. Он собирался просто его убить. Ведь это так легко — стереть с лица земли человека без поддержки влиятельной семьи, одного из тех, о ком назавтра никто и не вспомнит. А дочь пусть посмотрит и получит свой урок.

— Отпусти меня, — взмолилась она, повернув голову к водителю. — Ты же видишь, что происходит.

Но слуга лишь крепче стиснул ее и пробормотал:

— Простите, молодая лаэрда, мне нужна эта работа, мне нужно кормить семью.

Тогда Эльза зарычала, собралась с силами и двинула его локтем в живот. Мужчина охнул, от боли у него разжались руки, и она выскользнула на свободу, ощутив, как внутри бьется в ярости ее волчица. Она подбежала к отцу, схватила его за руку и каким-то нечеловеческим усилием развернула к себе.

— Если ты сейчас не остановишься, — заорала она в лицо, так похожее на ее собственное, и ее серебристые глаза пылали напротив точно таких же глаз родителя, — клянусь, я уйду жить к Димитрию.

Виттор вспыхнул, и Эльза почувствовала, что попала в цель, нащупала его болевую точку.

— Да, — продолжила она, — он сам звал меня, предлагал уйти от вас, и теперь я вижу, что мне давно стоило это сделать. Я уйду от тебя, сбегу, я стану жить с ним и спать с кем захочу, потому что Дим пообещал, что ни в чем не станет меня ограничивать. В отличие от тебя, он примет меня такой, какая я есть. И я всегда поддерживала его, когда ты старался его унизить. А тебя я ненавижу.

— Уйдешь к прислужнику темного бога? — зашипел на нее отец, брызгая слюной. Дело было сделано: он и думать забыл об Алексе, неподвижно лежавшем на земле.

— Уйду, — смело выкрикнула Эльза, ее голос далеко разнесся по пустырю. — Буду жить с ним в темпле и буду служить вместе с ним темному богу, если потребуется. Потому что Дим — настоящий, он никогда не старался казаться лучше, чем он есть, и он тысячу раз пытался открыть мне глаза на то, какие вы с матерью лживые и гадкие, а я не верила. А теперь я верю. Я вижу это собственными глазами. Ты не моего парня сейчас убиваешь, ты во мне всю любовь и уважение к себе убил. Я ненавижу тебя, папа. Ты — чудовище. В сто раз хуже Димитрия и гораздо страшнее его.

— Шлюха, — отец хлестнул ее по лицу, разбил губу, Эльза пошатнулась от удара и почувствовала во рту солоноватый привкус крови.

— Твой старший сын — убийца, твоя дочь — шлюха, — она улыбнулась ему окровавленными губами, — хороших же детей ты вырастил, отец.

Виттор резко вздернул руку, собираясь ударить ее еще раз — теперь уже кулаком — но бросил взгляд на водителя, корчившегося и прижимающего ладони к животу, и передумал. Эльза хрипло рассмеялась: даже в такой момент репутация в глазах слуг для отца оставалась важнее желания ее наказать.

— Конечно, ты — шлюха, — прищурился он, — никто на тебе теперь не женится.

— А вот и нет, — вздернула подбородок Эльза. — Я до сих пор девственница. Могу пройти осмотр у врача, если не веришь. Девственная шлюха — вот это будет новость для твоих друзей. Как и то, что ты только что чуть не убил невинного человека.

Виттор скрипнул зубами, явно оценивая, врет она или нет, затем схватил ее за локоть, дернул, увлекая за собой.

— Никаких тебе больше подруг и никаких развлечений. Если понадобится, я запру тебя в дарданийский монастырь — но меня ты больше не опозоришь.

— Нет, — Эльза пыталась упираться, оборачиваться назад, к Алексу, который даже не стонал от боли и выглядел почти мертвым. — Врача. Ему надо врача. Ему надо в госпиталь.

— Безродные всегда живучие, как тараканы, и этот выживет, — с жестокой ухмылкой бросил ее отец.

— Я позабочусь об этом, — с сочувствием шепнул слуга, и только тогда Эльза сдалась.

Ее запихнули в салон, она приникла лицом к заднему стеклу и вознесла горячие молитвы светлому богу, чтобы Алекс дождался врача и выжил.

А потом она вознесла молитву темному богу, чтобы тот покарал ее отца.

И скорее послал ей на помощь Димитрия.