Белый орел, Красная звезда

Часть первая. Еще один конфликт

В заключительной фазе Первой мировой войны Восточная Европа распалась на куски. Старые империи испарились в ходе войн и революций. Россия, в частности, находилась в состоянии наиболее близком к распаду. Ее центр в Москве и Петрограде контролировался властью Советов, окраины же были в руках различных антисоветских местных правительств. Бывшие провинции империи – Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Польша объявили о своей независимости; Украина управлялась спонсируемой Германией Директорией, донские и кубанские казаки управлялись сами, Грузия, Армения и Азербайджан были в руках меньшевиков; в Сибири и Архангельске хозяйничали белые. Похожим образом распалась Австро-Венгерская империя, территория которой была разделена между вновь образованными или возрожденными государствами: Австрийской и Чехословацкой республиками, королевствами Венгрии, Югославии и Великой Румынии. Германская же империя, почти полностью сохранившись территориально, рухнула политически. Царя убили, император и кайзер отреклись от престола и бежали.

Находившаяся в центре этого калейдоскопа возрожденная Польская республика унаследовала земли не только от России, а от всех трех развалившихся империй. Ее столица, Варшава, была главным городом входившего в царскую империю Королевства Польского, Львов и Краков были главными городами Австрийской Галиции, Познань до декабрьского восстания 1918 года принадлежала Германии. Когда 11 ноября 1918 года германские оккупационные войска были разоружены на улицах Варшавы, начала свое существование новая независимая республика. Ее лидером стал недавно освобожденный из германского интернирования Юзеф Пилсудский – российский революционер, австрийский генерал и польский патриот.

Триумф Пилсудского пришелся на конец года, в течение которого польская независимость часто казалась столь же далекой и недостижимой, как и во время всего предыдущего столетия. Польша находилась под оккупацией центральных держав, казавшихся непобедимыми, одержавших победу на востоке, и до июля удерживавших инициативу на западе.

Манифесты и декларации о намерениях относительно польской независимости, исходящие от российского Великого князя Николая 14 августа 1914 года, президента США Вильсона от 22 января 1917 года, российского Временного правительства от 30 марта 1917 года и совместного заявления правительств Антанты от 3 июня 1918-го не могли изменить того, что Польша фактически управлялась из Берлина. Польский Национальный Комитет в Париже не имел прямого контакта со страной, которую был призван представлять. Польская Ликвидационная Комиссия в Петрограде превратилась в офис для поддержания связи между советским руководством и немецким руководством в Варшаве. Немцы видели Польшу монархической, зависимой от Центральных держав и ограниченной пределами территорий, отвоеванных у России. C этой целью они учредили Регентский Совет, компетенция которого ограничивалась вопросами образования и правосудия. 22 июля 1917 года они арестовали Пилсудского, Польские Легионы которого сражались на их стороне в течение первых двух лет войны, однако позднее отказались присягать на верность армиям Германии и Австро-Венгрии. 3 марта 1918 года немцы подписали с большевистскими лидерами Брест-Литовский договор, на основании которого последним досталась обширная часть польской территории, включая Хелм, расположенный к западу от Буга. Лишь немногие осознавали, что 123-летний период польского угнетения подходит к концу. Мало кто верил, будь то в России, Германии или в странах Антанты, что Польша может сохранить независимость, даже если ей представится такая возможность. Никто не предполагал, что Пилсудскому удастся преодолеть безнадежность прошлых лет и амбиции его более влиятельных и уважаемых конкурентов. Однако невероятное случилось. 11 ноября 1918 года, в день перемирия на западном фронте, Пилсудский, недавно освобожденный из Магдебургского замка, прибыл в Варшаву. Тремя днями позже Регентским Советом ему было предложены полномочия Начальника Государства и главнокомандующего, первого независимого руководителя Польши со времен ее разделов в 18 веке.

Перемирие на Западе не оказало значительного влияния на военную ситуацию в Восточной Европе. На Восточном Фронте стояло затишье с марта 1918-го, когда Россия заключила сепаратный мир с Германией и Австрией в Брест-Литовске. Германская армия на востоке находилась на позициях, патрулируя обширную зону остающейся оккупации, Oberkommando-Ostfront, или Обер-Ост, которая простиралась на 2500 км от Ботнического залива до Азовского моря. На каждом ее отрезке шли локальные войны. Советская Россия сражалась за существование на всех окраинах, на пятнадцати фронтах одновременно. Белые армии поднимались со всех сторон - Юденич под Петроградом, Колчак в Сибири, Деникин на Волге. Чтобы блюсти интересы Антанты, были посланы армии интервентов - британская в Мурманск, Архангельск и на Кавказ, французская в Одессу, американская и японская во Владивосток. Во многих частях России, в Прибалтике и на Украине велись многосторонние войны между красными, белыми и местными повстанцами, или "зелеными", националистами и немцами. Также и новые страны начинали воевать между собой - румыны с венграми в Трансильвании, югославы с итальянцами за Риеку, чехи с поляками за Тешин, поляки с украинцами в Галиции, поляки с немцами в Познани. Послевоенный общественный беспорядок во многих европейских городах приводил к коммунистическим переворотам советского типа, что означало новый виток борьбы - в Мюнхене в ноябре 1918-го, в Берлине в декабре, в Будапеште в марте 1919-го, в словацком Кошице в июне. В то время как Западная Европа отдыхала, готовясь к мирной конференции в Версале, Восточная Европа полыхала в пожарах неконтролируемых конфликтов. Как заметил Черчилль в беседе с Ллойд Джорджем вечером дня перемирия: “Войны гигантов закончились, начались свары пигмеев”.

Уделение особенного внимания одному из этих многочисленных возгораний может показаться излишним. Однако польско-советская война занимает особое место в истории. В то время как все остальные конфликты, в которые была вовлечена Польша, были лишь пограничными спорами, конфликт с Советской Россией был чем-то большим; в то время как все остальные фронты, на которых сражалась Красная Армия, были составной частью Гражданской войны в России, война на польском фронте имела гораздо более далекие последствия. В отличие от других послевоенных конфликтов, с которыми ее часто сравнивают, польско-советская война подняла более широкие вопросы: столкновение идеологий, экспорт революции, будущее самой Европы. Поэтому она возбуждала жаркие эмоции у современников и привлекает значительный интерес у историков.

Те историки, которые уверены, что великие события имеют такие же значительные истоки, в данном случае будут разочарованы. Это была война, кульминация которой в 1920-м находится в разительном контрасте с ее невразумительным началом. По сути, многие историки вообще игнорируют первый год этой войны. В официальной советской истории, как и в работах Э.Х. Карра и А.Дж.П. Тейлора, начало войны датируется апрелем 1920 года. Более ранние столкновения либо вообще не упоминаются, либо рассматриваются как незначительные пограничные стычки.

Не стоит легко проходить мимо этой ошибки. Невозможно объяснить, почему два вымотанных войной народа позволили вовлечь себя в массовые военные действия в 1920 году, если не брать во внимание столкновения, которые длились в течение всего предыдущего года. Драматические события 1920 года являются частью непрерывной цепи событий, которые начались у Березы-Картузской в Белоруссии в феврале 1919-го.

Кажется абсурдной мысль, что война может начаться без двух армий, которые будут в ней сражаться. Но войны могут разгореться и из потасовки между мужчиной и мальчиком, оба из которых могут обратиться за помощью к соответствующим сторонам. В этом случае можно сказать, что армии начинают формироваться после начальных стычек. Польско-советская была именно таким столкновением. Она почти не планировалась. Не было объявления войны. Армии, как организованные воинские формирования, были призваны через недели после первых выстрелов. Прошло более года, прежде чем сражающиеся стороны осознали, что они вовлекли себя в крупный военный конфликт.

В этой ситуации приходится отказаться от шаблона, которого придерживаются хроникеры других войн, описывающие состояние армий накануне конфликта. Классические описания франко-прусской войны или гражданской войны в Испании начинаются с описания традиций, численности, диспозиции, экипировки и командного состава рассматриваемых армий. Но в Белоруссии в феврале 1919 года не было конфронтации определенных сил. Советская Западная Армия была отделена от Польши немецким Обер-Остом. Польская же армия и вовсе еще не была создана формально. Только местные нерегулярные формирования охраняли восточные рубежи новой республики. Советы и поляки не были способны биться друг с другом из-за сложной политической ситуации, баланс в которой поддерживала германская армия. Лишь решение Германии эвакуировать Обер-Ост позволило полякам и большевикам вцепиться друг другу в горло.

В неразберихе, господствующей в первые недели 1919 года, трудно предположить, что кто-то в Советской России или молодой Польской Республике преднамеренно напрашивался на крупный международный конфликт. Советская Россия едва пережила вторую зиму блокады и массового голода. Ленин управлял лишь ограниченной областью центральной России, окруженной со всех сторон сильными врагами, которые отрезали всякий доступ к внешнему миру. Даже если бы большевистские лидеры захотели напасть на своих западных соседей, они физически не смогли бы этого сделать.

Положение Польши было немногим лучше. В течение четырех лет Восточный фронт прокатывался туда и обратно по польской территории. Насильственные реквизиции имущества, мобилизации мужчин, и, в случае восточных провинций, переселение целых групп населения опустошили физические и людские ресурсы. Правительство Пилсудского в Варшаве только номинально контролировали страну, которой намеревались править. Уже развивались три военных конфликта. В обращении было шесть обесцененных валют, продолжали действовать чиновники трех рухнувших империй, что только усугубляло неразбериху. Заводы остановились. Рабочие голодали. Повсюду были дезертиры и беженцы, плодя преступность и тиф. Первые выборы в сейм в январе сопровождались попыткой государственного переворота. Компромиссное правительство пианиста Игнация Падеревского отсрочило кризис, но не могло разрешить конфликтов между различными политическими фракциями.

Польша ожидала от западных союзников четкого определения ее границ. Руководимая Гербертом Гувером американская Администрация Помощи справилась с голодом и болезнями, политические же проблемы оставались нерешенными.

Немецкая армия Обер-Оста, зажатая с двух сторон нищетой Советской России и Польши, находилась в трудном положении, при этом стратегическое значение с каждым днем уменьшалось. В марте 1918 года, когда была утверждена немецкая оккупация, Обер-Ост образовывал восточный бастион контролируемой Германией части Европы, тыл которого обеспечивала немецкая и австрийская зоны оккупации в Польше, фланги же охранялись прогерманскими режимами Литвы и Украины. Но после падения Австрии в октябре и вытеснения немецких частей из центральной Польши в ноябре Обер-Ост повис в пустоте, лишенный снабжения отовсюду, кроме севера. Оставалась только причудливо вытянутая полоса, длиной более 1500 и местами не шире 80 километров. Штаб этого формирования и его командующий, генерал Макс Хоффман, находились в Кёнигсберге, в Восточной Пруссии. Два ее главных сектора находились в регионе, контролируемом Десятой Армией генерала фон Фалькенхайна, базирующейся в Гродно на севере и Группой армий “Киев” на юге. Главной артерией Обер-Оста была железная дорога Белосток - Брест-Литовск - Ковель - Ровно. Единственной связью с Германией была одноколейная дорога, ведущая в Восточную Пруссию из Гродно и Белостока. На всем своем протяжении она была открыта для одновременного нападения с запада и востока. Рано или поздно Обер-Ост должен был быть эвакуирован (см. карту, рис.1)

Однако сроки эвакуации представляли собой проблему. Германская армия на востоке все еще оставалась непобежденной. Она была единственной дисциплинированной силой в регионе, и на тот период не было никого, кто мог бы это изменить. Западные державы не могли договориться, что делать. Соответствующая статья договора о перемирии гласила, что германские войска на бывшей российской территории должны будут вернуться домой, "как только Союзники сочтут это своевременным". Французы хотели убрать их незамедлительно, в качестве первого шага к расформированию всех германских войск; британцы же и американцы считали, что они должны оставаться на своих местах, для предотвращения вторжения большевиков в Европу.

Вскоре оказалось, что Германия неспособна проводить активную политику на востоке. Отречение кайзера и условия западного перемирия положили конец политической активности. Мятеж в Киле, коммунистические восстания в Мюнхене и Берлине, создание солдатских комитетов в немецкой армии, все это делало восстановление закона и прядка на родине приоритетной задачей. Хоффман, командующий Обер-Оста, подчинился более насущным потребностям своей страны. Обсуждение эвакуации началось в ноябре, и основные действия начались в декабре.

Только недавно стали известны суть и детали Германской политики во время эвакуации Обер-Оста[2]. Не желая действовать самостоятельно, Хоффман за всеми решениями запрашивал Берлин, откуда запросы пересылались к силам союзников в Париж. Поляков и большевиков он рассматривал с одинаковым презрением. Как человек, который диктовал условия Брест-Литовского договора, и как непобежденный правитель восточных земель, он был уверен, что после его отхода должен был наступить потоп. Его единственной заботой была безопасность его людей. Отношения с поляками были весьма недобрыми. Он чувствовал себя униженным, когда его войска разоружали в Варшаве и обеспокоен, когда они ответили кровавыми репрессиями против гражданского населения на попытку разоружить их в Подлясье. Хотя локальное соглашение об эвакуации немецких позиций на реке Буг были подписаны 24 ноября, более важные переговоры о транспортировке Группы армий “Киев” через территорию Польши в Силезию провалились. Согласие было достигнуто только к февралю, когда события на советской стороне Обер-Оста, особенно в Вильно подтолкнули немцев и поляков к компромиссу.

На первой неделе 1919 года в Вильно произошло две революции. В день Нового Года группа местных польских офицеров, руководимая генералами Вейтко и Мокжицким, совершила переворот, создав “правительство самообороны”. Его целью было противопоставить себя коммунистическому Совету Рабочих, который планировал взять власть, когда уйдут немцы, и который уже выпустил манифест, определяя себе роль временного правительства[3]. Они напали на местный партийный комитет ночью. Четыре человека были убиты, пятеро совершили самоубийство и семьдесят шесть арестовано. Четырьмя днями позже Самооборона была низвергнута, когда части советской Западной армии прибыли из Смоленска, чтобы защитить Совет Рабочих. Такой поворот событий был невыносим для Пилсудского, который был уроженцем Вильно, так и для Хоффмана, войска которого были вынуждены в спешке отходить. Представители Польши и Германии, облеченные полными полномочиями от своих правительств, встретились в Белостоке 5 февраля и подписали соглашение об эвакуации. Статья 5 устанавливала, что десять польских батальонов, численностью около 10 000 человек пройдут через немецкие позиции в районе Волковыска и займут большевистский фронт. Статья 4 устанавливала, что немцы будут контролировать район Сувалок до окончания их эвакуации[4].

Некоторые комментаторы обвиняют Хоффмана в ведении двойной игры, в подталкивании большевиков к занятию позиций Обер-Оста с востока, а поляков с запада, в надежде использовать их конфликт[5]. Эти утверждения беспочвенны. На тот момент у Хоффмана не было выбора. Немецкие унтер-офицеры брали увольнительные, чтобы заниматься обучением местных красногвардейцев, а немецкие же офицеры уже давно наладили контакты с антибольшевистскими элементами. К моменту объявления об эвакуации Обер-Ост должен был вот-вот развалиться.

Польские и советские апологеты предлагают абсолютно диаметральные объяснения причин эвакуации Обер-Оста. Польские историки говорят о советском “вторжении” на пограничные земли, как если бы Окраины[6] представляли собой составную часть Польши. Советские историки говорят о “польской агрессии”, представляя Окраины составной частью Советской России. Обе позиции безосновательны. Окраины в 1919 году не принадлежали никому, кроме местного населения, мнения которого никаким образом не спрашивали ни поляки, ни советская власть. Верно то, что наступление Советов в полосу Обер-Оста началось первым, с образованием 16 ноября 1918 года советской Западной армии, которая заняла Минск и Вильно прежде, чем польская армия сделала какой-либо шаг[7]. Советское Главное Командование приказало провести глубокую разведку к 12 января 1919 года до Немана и Щары, а к 12 февраля до Буга[8]. Сомнительно, однако, что эта операция под кодовым названием “Цель Висла” должна была закончиться покорением Варшавы героической Красной Армией. Да, ее название указывает на это. Однако неуверенные формулировки этих директив и крайне ненадежное положение Западной армии говорит о другом[9]. “Цель Висла” вероятно, была не более чем фразой, рожденной революционной бравадой. Хотя Советы и могли бы продолжить свой марш вглубь Польши, если бы не встретили сопротивления, они явно лишь прощупывали территорию, чем следовали крупному замыслу. Но варшавское правительство рассматривало кодовое название как попытку вторжения, и именно в этом духе Пилсудский проинформировал Клемансо в телеграмме 28 декабря[10]. Однако поляки не имели достаточных доводов в пользу своей правоты. Пилсудский должен был признать, что и он послал бы свои войска в Обер-Ост в ноябре или декабре, если бы позволяли обстоятельства.

Так или иначе, отступление немецких войск создало вакуум, в котором польские и советские части действовали спонтанно. Обе стороны не нуждались в стимулах. Поляки двинулись вперед 19 февраля. Северная группировка овладела главной железнодорожной линией на Барановичи, Южная группировка двинулась в направлении Пинска. Советская Западная армия уже наступала со своих новых баз в Минске и Вильно. Столкновение произошло в семь утра 14 февраля, когда капитан Меницкий из польского виленского подразделения повел 57 солдат и 5 офицеров на местечко Береза-Картузская.[11] Оказалось, что оно уже занято большевиками. Произошел короткий бой, в ходе которого восемьдесят бойцов Красной Армии были взяты в плен. Польско-советская война началась.

Хотя эвакуация Обер-Оста была непосредственным пусковым фактором для столкновения, в действительности существовали более глубокие причины конфликта. Конфликт между Польшей и Советской Россией, не обязательно военного характера, был весьма вероятен уже с момента образования новой Польши.

В наши дни почти невозможно понять, насколько дороги были для поляков прежних поколений восточные пограничные земли. Когда Адам Мицкевич, величайший польский поэт и единственный соперник Пушкина в борьбе за лавры гения славянской лирики, писал о своей родине, он говорил не о Варшаве или Кракове, а о Литве:

Отчизна милая, Литва! Ты как здоровье,

Тот дорожит тобой, как собственною кровью,

Кто потерял тебя.

Когда он пел славу природе, он думал о необычайной красоте Окраин. Когда он восклицал: “Давайте любить друг друга!”, то этот крик сердца подразумевал гармонию отношений между различными народами и классами порубежных земель. Когда Генрик Сенкевич очаровал Польшу своими рыцарскими произведениями, именно описания казачьей жизни в Польше 17-го века так взволновали читателей. Как многие великие “англичане” на поверку оказываются ирландцами или шотландцами, так и многие великие “поляки”, такие как Мицкевич, Словацкий или Костюшко оказываются литовцами.

Исторически Польша, с 1386-го и до ее окончательного раздела в 1795 году, была объединением народов, в котором Польское Королевство и Великое Княжество Литовское управлялись одним королем, а позже одним парламентом, как это было с Англией и Шотландией после 1603 года. Земли ее простирались от Балтики до Черного моря, от Одера до Днепра, населенные дюжиной народов, пользующихся большей свободой, чем у кто-либо из ее соседей. Она считалась форпостом западного христианства, сражаясь с турками и татарами в защиту веры и с московитами за контроль над степными землями. В 1918-м, когда поляки восстановили свою независимость, излюбленным чтением их были произведения Мицкевича и Сенкевича; единственная Польша, которую они знали, была та, историческая Польша, сердце которой билось в Окраинных землях.

У большевиков также были поводы для претензий на Окраины. Их тяга к этой земле была рождена отнюдь не националистическими или романтическими чувствами, к каковым у них было презрительное отношение, а марксистской догмой. Окраины были для них тем мостом в Европу, по которому Революция должна была двинуться дальше, если ей суждено было выжить и шириться. Согласно господствовавшей тогда теории, революция в России погибнет, если она не будет поддержана революциями в Литве и Польше и, что более существенно, в Германии. Многие большевики хорошо знали эти земли. Наркомвоенмор Троцкий родился в Яновке, близ Херсона, основатель Чека Феликс Дзержинский под Вильно, Карл Радек - во Львове.

Польские планы относительно Окраин шли в двух направлениях - “поглощения” и “федерации”. Сторонником поглощения был Роман Дмовский, руководитель Национально-демократической партии, основатель польского Национального Комитета в Париже и глава польской делегации на Мирной конференции. Его вариант подразумевал включение в состав Польши всех земель в пределах исторических границ 1772 года без особого различия в отношении территорий, где поляки были меньшинством в населении. Федеративная позиция, которую предлагал Пилсудский, предполагала, что непольские народы Окраин нуждаются в собственных институтах. Пилсудский утверждал, что Польша, как сильное государство, должна гарантировать условия самоопределения для всех народов в регионе. Он был уверен, что имея свободный выбор, все приграничные государства от Финляндии до Кавказа охотно присоединятся к демократической федерации. Нет нужды говорить, что планы и намерения московских властей не принимались во внимание.

Большевики рассматривали западные окраины как идеальную территорию для политического эксперимента, не взирая на факт, что положение советской власти здесь было весьма ненадежно. Они руководствовались убеждением, что исторический процесс должен очень скоро привести к власти пролетариата во всех странах, а падение национальных государств вероятно приведет к мировому коммунистическому союзу.

Они были способны одновременно продвигать принципы национального самоопределения и пролетарского интернационализма, веря, что одно непременно приведет ко второму. Для отсталых территорий у них был лишь один вопрос для решения - попытаться ли ускорить исторический процесс, или пустить его на самотек.

Проблемой их противников, при условии, что они понимали большевистскую аргументацию, было угадать, насколько постоянной будет эта тактика большевиков. К примеру, их лидеры неоднократно утверждали уважение к польской независимости. В то же время они открыто поддерживали польских коммунистов-интернационалистов, действия которых были направлены на падение Польской республики. Многие аналитики рассматривают это как ханжеское двуличие. Можно было подозревать, что на практике большевистская “независимость” означает не более чем автономию внутри мощной федерации, где централизованная правящая партия ограничивает национальную свободу вопросами образования и языка дорожных указателей. Подозрения эти подтверждались устройством Украинской Советской Социалистической республики, провозглашенной в январе 1919 года и Литбела, созданного в феврале 1919-го. Большевистские лидеры отождествляли границы Польши с границами Царства Польского царских времен. На тот момент они были готовы терпеть какую-либо польскую государственность к западу от Буга; к востоку же от Буга они рассчитывали унаследовать достояние империи. Нет нужды говорить, что планы и намерения, существующие в Варшаве, не принимались во внимание.

Диаметрально противоположные планы строились по обе стороны зияющей идеологической пропасти. Советская Россия создавалась марксистскими идеалистами, отвергавшими принципы, на которых базировалось традиционное европейское общество. Польша создавалась поколением политиков, единственной целью которых было полное воплощение этих принципов в независимом польском государстве. С ноября 1917 года Советская Россия управлялась диктатурой, которая сознательно стремилась к уничтожению религии, частной собственности, социальных классов и “буржуазной” независимости. Польская республика была парламентской демократией, глубоко религиозной страной, оспаривавшей у Испании титул самой католической нации; руководили ей люди, для которых Церковь, частная собственность, классовые интересы и патриотизм были столпами общества. Партию большевиков вдохновляла гордость создания первого в мире социалистического государства. Пилсудский вдохновлялся романтическими мечтами о прошлом. Этим двум идеология трудно было жить в гармонии.

Идеологические противоречия усугублялись исторической традицией. Россия и Польша враждовали исстари. Русские видели в Пилсудском наследника польской шляхты, захватившей Москву в 1611 году, правившей Киевом до 1662-го, и преуспевшей только в сборе податей и мятежах. Поляки же видели в Ленине нового царя, чьей единственной идеей было восстановление своего господства. В феврале 1919 года и Польша и Россия находились в младенческом состоянии, одна в возрасте шестнадцати месяцев, другая лишь на четыре месяца старше. Обе находились в состоянии постоянного беспокойства, едва переводили дыхание, и легко впадали в крик. С точки зрения более старых членов европейской семьи, оба ребенка не должны были прожить долго. Советская Россия рассматривалась консервативными кругами как выкидыш, чье продолжающееся существование казалось необъяснимым злоключением; Польша смотрелась хворым подкидышем, неспособным к энергичной, независимой жизни. Советские и польские лидеры, обиженные таким мнением, отвечали грандиозными программами экспансии, одни планами неизбежной мировой революции, другие схемами территориального расширения. Эти намерения не могли не столкнуться. Конфликт идей более взрывоопасен между близкими соседями, чем между дальними знакомыми. На советской территории находилось около 800 000 поляков - солдат, заключенных, ссыльных. В свою очередь, многие польские граждане сочувствовали большевистским идеям, особенно неспокойный пролетариат Варшавы и Лодзи. Две идеологии боролись за умы соседствующих народов, все еще не имевших установленных границ.

Напряжение усиливалось политической изоляцией. В этот период Советская Россия рассматривалась в мире как случай политического бешенства и каждый контакт с ней считался опасным. Польское правительство не было уверенно, считаются ли контакты с Советами хорошим тоном. Германский Обер-Ост перекрывал прямое сообщение между ними. Не было ни торговли, ни телеграфа, ни железнодорожного сообщения. Варшава могла общаться с Москвой по примитивной радиосвязи, использование которой было далеко от конфиденциальности, да и работала она не стабильно. За четыре месяца, предшествовавших вспышке враждебных действий, не было установлено никакого реального диалога, хотя и предпринято несколько попыток. В октябре 1918-го, перед провозглашением независимости Польши, советский нарком иностранных дел Чичерин предложил направить своего посла в Варшаву[13]. Его выбор пал на Юлиана Мархлевского. Диалог, возникший с Василевским, первым польским министром иностранных дел был отмечен полным отсутствием доверия. Василевский отказывался обсуждать вопросы дипломатии, до тех пор, пока руководитель миссии Регентского Совета в Москве, Александр Ледницкий не будет освобожден из тюрьмы[14]. Затем он высказал возражения против наличия польских подразделений в Красной Армии, особенно в отношении их использования против Самообороны в Вильно[15]. Чичерин, в свою очередь, указал на присутствие польских подразделений в российских белых армиях и выразил протест против хладнокровного убийства в Польше делегации советского Красного Креста[16]. Эта делегация, руководимая польским коммунистом Брониславом Весоловским, прибыла в Варшаву 20 декабря, чтобы обсудить вопросы репатриации российских военнопленных, оставшихся после мировой войны. Ее члены были сразу арестованы по подозрению в ведении подрывной пропаганды и формально были высланы из страны. На последнем этапе их следования к демаркационной линии польские жандармы выволокли их из повозки, в которой они ехали, отвели в лес и расстреляли. Весоловский и три его спутника погибли; но один человек смог сбежать, притворившись мертвым и сообщил подробности Чичерину. Этот инцидент, произошедший 2 января 1919 года, испортил шансы двух других миссий - советской торговой делегации, руководимой бывшим членом польской социалистической партии Винцентом Ястржембским, и польской политической миссии, руководимой Александром Венцковским, которая не смогла достичь Москвы до начала военных действий. Венцковский вручил Чичерину письмо от польской социалистической партии с предложением провести свободные выборы на пограничных территориях[17]. Когда же Чичерин согласился, предложение было неожиданно отозвано. Вероятно, оно не было одобрено Пилсудским. Пять месяцев нерегулярных переговоров, ни к чему не привели, даже к установлению дипломатических отношений. Венцковский вернулся домой 25 апреля с пустыми руками.

Арена, на которой должна была вестись польско-советская война, кажется раем для генералов. Восточная часть Североевропейской равнины обладает множеством возможностей для упражнений в военном искусстве, и при этом лишена серьезных препятствий для передвижения армий. На запад от Урала по горизонтальной оси нет никаких природных барьеров. В действительности же это “рай для дураков”: величайшие полководцы, которые рискнули испытать здесь свою судьбу, включая Карла XII и Наполеона Бонапарта, потерпели поражение.

Определенные участки этой территории, безусловно, менее благоприятны для маневров, чем другие. Северные окраины представляют собой послеледниковый озерный край, протянувшийся на 1000 километров от Мазурских болот под Варшавой до Валдая вблизи Москвы. Земля здесь покрыта тысячами мелких озер, разделенных поросшими сосняком моренами. Большие армии вынуждены огибать эти формации, и после их разделения выясняется, что поддерживать связь между различными частями войска довольно трудно (см. карту, рис. 2).

В центре находится 150 тысяч квадратных километров Полесья, так называемые Припятские болота. Вопреки распространенному убеждению, это вовсе не непроходимые трясины, а обширный речной край с бесчисленными ручьями, прудами и каналами, перемежающийся пышными лугами, березовыми рощами и зарослями ивняка. Песчаные пустоши, поросшие карликовой сосной, дубравы, солончаки и торфяники дополняют разнообразие. Это прекрасный край для утиной охоты, но не для армейских маневров. Поселения редки, источники снабжения скудны, а дороги с твердым покрытием отсутствуют.

По обе стороны Полесья тянутся две возвышенности. Нигде высота не превышает 360 метров, но этого достаточно, чтобы существенно изменить вид местности. Длинные плоскогорья рассекаются широкими реками. Солдат, совершающий многочасовой марш от одной низкого гребня до другого, с которых виден бескрайний горизонт, лишь изредка встречает на пути кучки деревянных изб, притулившихся к полоскам пашни. Есть тут огромные области лесов и кустарника, таких, как Беловежская Пуща, древняя и первобытная, настоящее “звериное царство”, где свободно бродят волки и зубры. К северу от озер и Полесья тянется железная дорога и тракт от Варшавы до Москвы, через Брест-Литовск, Минск, Борисов и Смоленск. Южная зона, между Полесьем и Карпатами, тянется от Вислы до Днепра, охватывая Краков, Львов и Киев. Любая армия, идущая из Польши в Россию, непременно предпочтет идти через одну из этих возвышенностей. Ей придется прошагать 650 километров, чтобы достичь Смоленска или Киева. Русская армия, двигающаяся в Европу, должна будет совершить такой же утомительный марш, прежде чем достигнет первых крупных польских городов.

Конфигурация этих природных зон дает необычный стратегический эффект. Обширный клин Полесья вершиной своей направлен на запад, а основанием на восток. В то время как армия, наступающая со стороны России должна разделиться на две отдельные колонны, по каждой из сторон клина, армия, обороняющая Польшу, с центром управления в Варшаве или Бресте может действовать, как одно целое. Когда российская армия достигает Польши, ядро обороняющейся армии продолжает удерживать колонны разделенными, препятствуя координированной атаке. Польское командование хорошо понимало это преимущество и в 1920 году использовало его с максимальным эффектом.

Климат вносил элемент непостоянства в боевые действия на Окраинах. Он характеризуется крайностями - зима с сорокаградусными морозами и лето с сорокаградусным пеклом. Зимой солдат без теплой обуви и одежды мог лишиться пальцев на руках и ногах за одну ночь. Однако мороз - не худший из врагов. Солдаты могут прекрасно сражаться и при низких температурах, при условии, что они соответственно экипированы и под ними твердый грунт. Трудно выдержать быстрые перемены погоды, когда резкий восточный ветер с сибирской непреклонностью замораживает погожий осенний день, а неожиданный шквал с запада может превратить устойчивый снежный покров в грязное месиво и ледяные ручьи. Именно такая буря в декабре 1812 года в течение минут растопила лед на Березине, где утонули остатки наполеоновской Великой Армии. Снежная каша и наводнения представляют большую угрозу для войск, чем снег и лед, поэтому весна - единственное время в году, когда военные действия нужно прекращать. В марте и начале апреля распутица всегда предоставляет дипломатии второй шанс.

Население этих обширных территорий, веками бывших предметом спора русских и поляков, не было ни русским, ни польским. Сельское население на севере было литовским, в центре белорусским, на юге - украинским. Местечки были преимущественно еврейскими, поскольку здесь находилась полоса оседлости, установленная для евреев в Российской империи. Поляки были здесь слабы в численном отношении, но сильны в культурном и социальном плане. Они образовали костяк земельной аристократии, ведущей свое начало от средневековых завоевателей, и наиболее зажиточную часть городского населения. Вильно и Львов были польскими островами в чужеродном море. Также здесь почти не было местных великороссов.

Национальность, это надо подчеркнуть, не имела большого значения в пограничных землях. Людей больше различали по их религии, чем по языку. Один исследователь, спросивший белорусского крестьянина о его национальности, получил ответ: “Я католик и местный”. Все они были подданными царя; никто, за исключением поляков, не имел прежних традиций отдельного национального существования, на которых можно было бы строить новый порядок. Национальное движение в Литве, Белоруссии и Западной Украине управлялось горсткой интеллигентов, которых, цитируя Намьера, можно было бы усадить на одном диване. И польский и великорусский национализм были здесь одинаково чуждыми.

Ведение войны на Окраинах имеет особый характер. Обширность театра военных действий, невозможность эффективной дислокации, обращает внимание войск на специфические, ограниченные объекты - реки, железные дороги, малые городки. Реки образуют единственные природные линии обороны. Березина служила советским оборонным рвом зимой 1919-го года, Висла - последним польским окопом в 1920-м. Железные дороги образовывали единственную действенную транспортную сеть, только они обеспечивали снабжение войск. Малоизвестные железнодорожные узлы, такие, как Барановичи или Мозырь, становились целью упорных боев. Обособленные городки, в отсутствии промышленных центров и энергетических объектов, часто становились единственной достойной военной целью. Только они давали надежду на трофеи и кров, и были единственным доказательством успеха там, где армии выглядели камнями, брошенными в океан.

Бои, по причинам как психологического, так и логистического характера, протекали короткими рывками, перескакивая от одного местечка к следующему, отдаленному, возможно, на сотню километров, словно электрический разряд, накапливающий энергию, перед тем, как проскочить между концами проводников. Действия шли вдоль линий коммуникации, полководцы двигались перекатами, туда и обратно от одной станции к другой. Это диктовалось характером местности и требовало умения в разведке и перестрелках, и лишь изредка грубой силы крупных боевых частей. В этом смысле Пилсудский говорил о “стратегии волка и тетерева”. Линия фронта была слишком тонкой для долгого ее удержания. Фланги всегда были открыты. Атаковать было легко, отступление всегда возможно. Наступательные операции, успешно начавшись, могли продолжаться за счет собственной инерции на сотни километров. Когда историк пишет о “генеральном наступлении” или о “продвижении на широком фронте”, он обобщает тысячи отдельных боев. Война же на Окраинах была по сути своей локальной и фрагментарной, судорожной и крайне беспорядочной. Чтобы понять эту особую атмосферу, нужно обратиться к воспоминаниям очевидцев и страницам литературы. К счастью, рассказы Исаака Бабеля, служившего в кавалерии в польскую кампанию, предоставляют нам и то, и другое.

“Тридцать первого числа случилась атака при Чесниках. Эскадроны скопились в лесу возле деревни и в шестом часу вечера кинулись на неприятеля. Он ждал нас на возвышенности, до которой было три версты ходу. Мы проскакали три версты на лошадях, беспредельно утомленных, и, вскочив на холм, увидели мертвенную стену из черных мундиров и бледных лиц. Это были казаки, изменившие нам в начале польских боев и сведенные в бригаду есаулом Яковлевым. Построив всадников в каре, есаул ждал нас с шашкой наголо. Во рту его блестел золотой зуб, черная борода лежала на груди, как икона на мертвеце. Пулеметы противника палили с двадцати шагов, раненые упали в наших рядах. Мы растоптали их и ударились об неприятеля, но каре его не дрогнуло, тогда мы бежали. Так была одержана савинковцами недолговременная победа над шестой дивизией”[18].

Противники Бабеля испытывали те же трудности и те же чувства:

“Мои дорогие родители,

Я так устал, что не знаю, как начать - так много бессонных ночей, постоянно этот грохот. Мы все выглядим как пророки - худые, обросшие, невыспавшиеся. Что бы я дал, чтобы сейчас очутиться в Кельцах!

Несколько дней назад под Миколаевом большевики разбили эскадрон 11-го уланского полка и Лелек Гарбиньский был зарублен саблей в висок. Так вот люди и гибнут как мухи. Хуже всего с ранеными - до железной дороги 100 километров, жара, автомобилей нет, подвод тоже. Моему непосредственному командиру подхорунжему Богуславскому (...) оторвало гранатой ногу, за два дня умер от заражения.(...)

В 11 ночи мы захватили Лопатин, расквартировались, уснули, кони расседланы - вдруг заработали со всех сторон с десяток пулеметов, с каждого огорода выстрелы; мы кое-как выбрались, почти без потерь, всю ночь стояли в шеренгах, готовые к схватке, а после до полудня вновь отвоевывали Лопатин, от полудня еще три часа овладевали мостом через Стырь, три раза он был в наших руках, и только с четвертого раза окончательно, и само собой, целая ночь в боеготовности, чтобы его удержать, и т.д., и т.д., и так каждый день, каждый день, каждый день по нескольку человек теряем.

Приказывают идти чистить коней.

Целую ручки любимым родителям, прошу не забывать меня и обнять братьев (...)

Любящий сын Казик”.[19]

В общих описаниях теряется богатство человеческих судеб. На польской стороне можно было увидеть добровольцев-подростков в школьных фуражках, неспособных поднять свои тяжелые английские винтовки, полковника, “пышущего гонором из носа и ушей”, упавшего на собственную шпагу, чтоб не попасть в плен к коммунистам, или пленных, раздевающихся до белья на снегу, чтобы захватившие их большевики не могли распознать и расстрелять офицеров. На советской стороне мы можем обратиться к описаниям Бабеля: его комдива Павличенко, пастуха с Кубани, который ездил домой специально, чтобы забить до смерти своего хозяина; раненного анархиста Сидорова, мечтающего о солнце Италии и планирующего дезертировать в пятый раз; казака Прищепы: “неутомительного хама, вычищенного коммуниста, будущего барахольщика, беспечного сифилитика, неторопливого враля”, который из мести вешал собак, убивал старух и коров. Гражданские персонажи не менее колоритны - старик Гедали из Житомира, в цилиндре и с пейсами, говоривший “Да” революции и “Да” субботе; Ромуальда, помощника священника, кастрата, который “мог бы стать епископом, если бы не был шпионом”, Ромуальда, “который величал нас товарищами”, и которого “мы мимоходом застрелили”. Без сомнения, на польско-большевистской войне сражались яростно и жестоко. Поляки часто расстреливали взятых в плен комиссаров. Советские расстреливали пленных офицеров и перерезали горло священникам и помещикам. При случае обе стороны убивали евреев. Сам воздух здесь был пропитан жестокостью. У солдата было постоянное ощущение хаоса и опасности. Он редко находился в удобном окопе или в обнадеживающем окружении своего полка. Гораздо чаще ему приходилось быть одному - в лесу, либо в карауле на краю села, никогда не зная, случится ли неожиданная атака спереди или с тыла, не представляя, движется ли фронт вперед или назад. Засады и неожиданные атаки сеяли панику и требовали мести. Встречи с врагом были нечастыми, но кровопролитными.

В феврале 1919 года новая Советская Социалистическая Республика Литвы и Белоруссии, или Лит-Бел, была плохо готова к войне, как в политическом, так и в военном плане. Главной фигурой республики был выдающийся армянин, Александр Мясников, который руководил здесь коммунистическим движением с марта 1917 года, когда появились первые фронтовые комитеты, до падения Лит-Бела в апреле 1919-го. В 1917 году, вместе с Михаилом Фрунзе Мясников организует Минский фронтовой комитет, который перетянул на сторону революции местные царские войсковые части, а в июле остановил корниловский поход на Петроград, имевший целью совершение правого государственного переворота. После Октябрьской революции он был председателем Совета Народных Комиссаров Западного региона и командующим Западной армией. В первых месяцах 1918 года он организовал сопротивление антибольшевистскому корпусу генерала Довбор-Мусьницкого в кампании, которая была прекращена германской оккупацией. Довбор-Мусьницкий, контролировавший Минск, когда пришли немцы, был интернирован; Мясников отступил к Смоленску. На западе советская власть была крайне слаба. Большевики с трудом удерживали верх, даже среди своих собратьев-революционеров. Минский Совет по-прежнему управлялся меньшевистско-эсеровским большинством еще долгое время после Октябрьской революции в Петрограде. Мясников удержался в ноябре 1917-го только благодаря тому, что его друзья на востоке послали ему в поддержку бронепоезд. Большевики держались только потому, что они были единственной фракцией, которая могла управлять армией.

Советская Западная армия, или 16-я армия, дислоцировавшаяся в Смоленске, состояла из четырех формирований - Псковской (Литовской) пехотной, 17-й (Витебской) стрелковой, Западной стрелковой дивизий и подразделений 2-го региона пограничной службы. К концу 1918 года в общей сложности она объединяла 19 000 человек. Артиллерия и кавалерия отсутствовали. Во всей армии было восемь орудий и 261 лошадь. В последующие месяцы она была пополнена призывом и мобилизацией пригодных к службе членов партии и насчитывала 46 000 к концу февраля[20]. Но и в этом случае силы ее не соответствовали ни численно, ни качественно задаче обороны территории, по площади равной Англии с Уэльсом. Характер новобранцев больше соответствовал типу красногвардейцев, пригодных для местного патрулирования, но не для широкомасштабных или наступательных действий. Западная армия имела низкий приоритет в глазах наркомвоенмора Троцкого. На данное время угроза конфликта с Польшей имела второстепенное значение.

12 февраля 1919 года советский главнокомандующий Вацетис организовал Западный фронт на базе прежнего Северного. Он продолжал действия на эстонском и латвийском оперативных направлениях, которые считал более важными, сохраняя Западную армию под тем же командованием. В его первом приказе, определявшем задачи нового фронта, была намечена “глубокая разведка” до Тильзита, Брест-Литовска, Ковеля и Ровно. Приказывалось особое внимание уделить обороне основных железнодорожных узлов, включая Вильно, Лиду, Барановичи и Лунинец[21].

В составе Западной армии особое место занимала Западная польская стрелковая дивизия. Согласно декрету №115 от 21 октября 1918 года Реввоенсоветом приказывалось всех польских военнослужащих Красной Армии собрать в одно формирование. После обучения под Москвой и службы на Дону, Западная дивизия была направлена в Минск, чтобы присоединиться к занятию территории Обер-Оста. 5 января 1919 года она приняла участие в действиях против виленской Самообороны. Тогдашнего командира и историка Западной дивизии Станислава Жбиковского заменил генерал Лагва, член Польской Социалистической партии. Его политкомиссаром был Адам Славинский. 8 000 бойцов дивизии принадлежали к нескольким полкам, имевшим польские названия: 1-й Революционный полк Красной Варшавы, 2-й Люблинский, 3-й Седлецкий, 4-й Красный полк Варшавских гусар, 5-й Литовско-Виленский, 6-й полк Мазурских уланов. Эти полки образовывали три пехотные бригады, усиленные артиллерийской и кавалерийской поддержкой. Западная дивизия постепенно теряла свой исключительно польский характер, однако продолжала оставаться на острие советской политической кампании на западном направлении, являясь штурмовым отрядом Революции. Каждому командиру сопутствовал политкомиссар, контролирующий его приказы. Каждая часть имела военный совет, руководили которым совместно командир и политкомиссар. Каждая дивизия имела свой революционный трибунал, который пресекал случаи политических отклонений. Военный комиссариат Троцкого строго надзирал за командирами, а большевистская партия - за комиссарами. Даже в 1919 году, когда главное внимание Троцкий уделял фронтам Гражданской войны, он всегда мог совершить летучий визит в Западную армию, сойдя с бронепоезда, сея страх, поднимая дух и повышая эффективность действий. Политизированность Красной Армии превращала ее в необычный новый мир, где даже энтузиастов могла подавить бюрократия и сопутствующий ей жаргон. Сокращения названий рассматривались как революционный обычай, создавая ложное впечатление, что и сама бюрократия сокращается. Новичок на Запфронте находился под началом военрука и политрука, приказы получал от своего комдива или от политотдела, РВС, наштареввоенсова, главкома, наркома, предреввоенсоврепа или от самого предсовнаркома.

Польская армия была еще меньше готова к войне. Советская хотя бы имела центральное командование и годичный опыт координированных операций. У поляков не было ни того, ни другого. Закон, определявший структуру вооруженных сил, не мог пройти сейм вплоть до 26 февраля 1919 года, спустя 2 недели от начала первых боев с советской Россией. До этой даты обороной страны занимались разношерстные подразделения, оставшиеся в Польше после мировой войны, общим для которых была лишь присяга, данная Республике и главнокомандующему Пилсудскому.

К моменту принятия закона об армии Польша обладала 110 000 военнослужащих. К апрелю их численность увеличилась до 170 000 человек, из них 80 000 бойцов. Ядром формирования армии были силы Polnische Wehrmacht, численностью 9000 человек, оставшихся от частей, мобилизованных немцами в 1917-18 годах. 75 000 добровольцев пополнили армию в первые недели независимости, в основном это были члены легионов Пилсудского, которые сражались на стороне Австрии до их расформирования в 1917-м. В декабре 1918 года Познанские полки германской армии объявили себя польскими. Набор, объявленный 7 марта 1919 года удвоил численный состав вдвое, но на практике, лишь небольшая часть новобранцев приступили к службе в этом же году. Польские военные расходы на оборону в 1919 году поглощали 45 процентов госбюджета, и пропорционально были выше, чем в любой стране мира, за исключением России.

В течение последующих месяцев различные польские воинские части прибывали из-за границы. В апреле прибыла польская армия из Франции, под командованием генерала Юзефа Халлера, 50 000 хорошо вооруженных ветеранов, обученных французскими офицерами. К ним присоединилась часть Байонского Легиона, польского подразделения, входящего в Иностранный легион. В июле достигла Львова польская дивизия генерала Люциана Желиговского, после исторического трехмесячного марша вокруг Балкан из Одессы, где она сражалась на стороне белых. Польский отряд из Мурманска прибыл в Польшу в конце 1919-го, а в июле 1920-го пришел морем через Данциг десятитысячный отряд из остатков польской Сибирской бригады полковника Румши. Последние три воинских образования были набраны из польских военнослужащих царской армии, задержавшихся в России вследствие революционных событий. Немалое число независимых отрядов создавалось поляками на Окраинах. У виленской Самообороны имелись аналоги в Минске и Гродно. Многие бойцы из этих формирований, застигнутые стремительным советским наступлением в зону Обер-Оста, самостоятельно добирались до польских позиций. В первые недели польской независимости в Варшаве был сформирован Комитет Обороны Окраин (Komitet Obrony Kresów). Первый его председатель, князь Евстахий Сапега, был типичным представителем членов комитета, главным образом аристократов, основной заботой которых был возврат захваченной у них собственности. Комитет организовал и финансировал так называемую Литовско-Белорусскую дивизию генерала Ивашкевича, набор в которую начавшись в Щуцине, Замбруве и Лапах, в итоге, однако, привлек меньше добровольцев из Окраинных земель, чем из городов центральной Польши.

Процесс объединения этих разнообразных формирований и их командований был долгим и трудным. Многие кадровые офицеры ранее служили в австрийской армии. Генерал Шептицкий был губернатором австрийской зоны оккупации в южной Польше, Тадеуш Розвадовский - был генералом с 1913 года, инспектором саперных войск австро-венгерской императорской армии, командующим Polnische Wermacht в 1918 году, и министром иностранных дел спонсировавшегося Германией Регентского Совета. Пилсудский, естественно, предпочитал людей, которые служили с ним в Польских Легионах: подполковника Эдварда Рыдза-Смиглы, руководителя тайной POW (Польской Войсковой Организации), полковника Владислава Сикорского, генерала Казимежа Соснковского. Некоторое количество офицеров состояло ранее на царской службе: генерал Вацлав Ивашкевич, генерал Довбор-Мусьницкий, лидер антибольшевистского движения в Белоруссии, а до того командующий 1-го Польским корпусом, генерал Александр Осинский, командир 3-го Польского корпуса. Никто из поляков не поднялся на высшие должности на царской службе, где действовал запрет на католиков, ни в высшие эшелоны прусской номенклатуры, чисто из-за предрассудков. Познань предоставила армии лучших унтер-офицеров, но мало офицеров. Некоторые поляки добились успеха на службе в других армиях. Генерал Юзеф Халлер менял службу трижды. В марте 1918-го он перешел со своим австрийским легионерским полком на российскую сторону в знак протеста против Брест-Литовского договора; со своим Польским корпусом он сражался в России против большевиков, прежде чем отбыл через Мурманск, чтобы принять командование польской армией во Франции.

Все эти люди должны были в 1919 году забыть свои прежние воинские обычаи и принять новый порядок. В феврале было создано Министерство военных дел под началом генерала Лесьневского, а также Генеральный Штаб, возглавляемый вначале генералом Шептицким, а затем генералом Станиславом Халлером, который занялся оперативным управлением. Генерал Розвадовский был послан в Париж для установления связей с союзными правительствами. Уставы, боевое обучение, язык команд, правила старшинства, короче, все детали, без которых не может существовать армия, должны были быть реорганизованы. Трения были неизбежны. Части, вооруженные французскими винтовками получали немецкую амуницию; “австрийских” офицеров оскорбляло подчинение их “царским” коллегам, которых они “победили”; познанским не нравилось служить на востоке, в то время как Познань по-прежнему находилась под германской угрозой на западе. Только в июле было решено следовать французским воинским уставам и правилам, и пригласить для инструктажа военную миссию генерала Анри. Как бы то ни было, несмотря на трудности, патриотизм восторжествовал и польская армия, исчезнувшая в 1831 году, возродилась.

Первая Польская кавалерийская дивизия служит прекрасной иллюстрацией пестроты происхождения всей армии в целом. Она состояла из шести полков. 8-й уланский был целиком “императорско-королевским” и был набран из сыновей галицийской шляхты. 9-й уланский был также галицийским, но отличался более демократичным составом. Многие из его офицеров служили в австрийском ополчении или в Легионах. Они носили английскую униформу. 14-й уланский был более экзотичен. Они были россиянами по обучению и в значительной мере русскими по происхождению. Они были в седле уже пять лет, сражаясь на восточном фронте мировой войны и на Кубани в Гражданскую. Они прибыли в Польшу вместе с генералом Желиговским. Им крайне не нравилась полученная ими австрийская экипировка. Офицеры сохранили свои высокие кавказские седла, длинные поводья, короткие стремена и лихие навыки езды. Первый (Креховецкий) уланский полк был на русской службе в Пулавском легионе. 2-й гусарский был раньше в австрийских легионах. 16-й уланский был познанским. Они носили старинную форму, включая высокие конфедератки, увенчанные алой розеткой. Их лошади были необычно крупными, а их прусская экипировка необычно тяжелой. Каждый воин нес пику, саблю, противогаз, штык, саперный инструмент и флягу. При движении они гремели и лязгали, как войско средневековых рыцарей. Во всех этих полках были сильны местные традиции, а национальный патриотизм относительно слаб. Они были как шесть сыновей, рожденных польской матерью от трех разных отцов. Они первыми были посланы в бой в апреле 1920 года.[22]

Центральной фигурой в организации польской армии был Казимеж Соснковский. Он был заместителем министра военных дел. Хотя ему не было еще и тридцати четырех лет, он уже имел на своем счету создание нескольких армий. В 1908 году, еще будучи студентом во Львове, он организовал “Союз Активной Борьбы”, ставший предшественником многих похожих полувоенных националистических организаций. В 1914 он стал начальником штаба Легионов Пилсудского. В 1917-м он последовал за Пилсудским в военный департамент Регентского совета и основал Polnische Wehrmacht. В 1918-м, после срока в тюрьме Шпандау, он присоединяется к Пилсудскому в Магдебургском замке. Пилсудский называл его своей “совестью” и “ангелом-хранителем”. Он обладал политическим тактом и коммуникабельностью, чего не хватало Пилсудскому. В 1919-м ему было поручено представлять военные интересы Пилсудского в демократических органах новой республики. Его речи в сейме, его детальный анализ расходов на армию пробудили доверие, волю, которые победили сомнения депутатов. Этот молодой человек, чей высокий рост и командный вид совмещались со скромными запросами и обязательностью, совершил труд, сравнимый с достижениями Троцкого и Карно[23], но который мало был оценен вне польской сферы.

Прежде всего, лишь малая часть польской армии могла быть отправлена на советский фронт. В течение всего 1919 года Красная армия не могла предпринимать значительных наступательных действий, поэтому большая часть польских войск использовалась для более срочных дел на украинском, чехословацком или германском фронтах. В феврале 1919 года «Десять тысяч», посланные в полосу Обер-Оста, были разделены на две группы. Северная группа, под началом генерала Ивашкевича, дислоцировалась в Волковыске, а Южная группа генерала Листовского в Брест-Литовске. Командующий Белорусским фронтом генерал Вейтко был заменен генералом Шептицким, чьи двенадцать батальонов пехоты, двенадцать эскадронов кавалерии и три артиллерийские роты неплохо соответствовали качественно, но не количественно противостоящей им советской Западной армии.

Запасы военной снаряжения, доступные в Восточной Европе в 1919 году были крайне ограничены. Польско-советская война велась на использовании запасов первой мировой войны. Обе стороны вынуждены были рассчитывать на то, что удалось выпросить или захватить. Советская Западная армия пользовалась трофеями Гражданской войны - японскими винтовками из Сибири, английскими пушками из Архангельска и с Кавказа. На поздних этапах войны Польша получила преимущество, получая прямые поставки от держав Антанты, особенно из Франции. Распределение вооружения было неравномерным. Пехотные дивизии, численный состав которых варьировал от 2 до 8 тысяч человек, могли получить от сорока до 250 пулеметов и от двенадцати до семнадцати гаубиц. Только армия Юзефа Халлера, полностью экипированная во Франции, соответствовала стандартам первой мировой войны. Кавалерийские дивизии имели три или четыре тяжелых пулемета, размещенных на конных тачанках. Транспорт обеспечивался в основном конными повозками, из которых польская “фурманка”, длинная, V-образная конструкция, восхитила западных наблюдателей своей скоростью и эффективностью. Автомобили использовались только наиболее удачливыми штабными офицерами. Связь находилась в рудиментарном состоянии; радио было только у высших военачальников. Части, в которых одна винтовка приходилась на трех бойцов, не были редкостью. За неимением лучшего, обе стороны часто прибегали к холодному оружию. Униформа была также разнообразна, как и оружие. Теоретически, красноармейцы носили шерстяные фуражки и остроконечные шлемы со звездой, офицеры не отличались от рядовых. На практике, однако, они носили все, что было под рукой. Казаки из воспоминаний Бабеля были обуты в лапти, а на голове носили шляпы-котелки. Широко распространена была царская форма с отпоротыми знаками различия.

Поляки выглядели не лучше. Познанцы носили немецкую форму, “Голубая армия” Халлера - целиком французскую. Маленький белый орел, прикрепленный к австрийской или царской униформе, или немецкий шлем, раскрашенный в красное и белое, вызывали замешательство как у своих, так и у неприятеля. Встретив врагов, нужно было не только увидеть белки их глаз, но и очертания орла на их фуражках, прежде чем решиться стрелять. Только у польских офицеров, с их аксельбантами и особой формы фуражками явно определялась принадлежность.

Артиллерия явно не соответствовала стандартам мировой войны. Польский Первый полк легкой артиллерии (“легионерский”), к примеру, был укомплектован австрийскими безоткатными 90-миллиметровыми пушками 1895 года выпуска, найденными в Краковской крепости, перевозимыми лошадьми из приюта для животных. В мае 1919 года он был пополнен российскими трехдюймовками, захваченными у украинцев, а также австрийскими, итальянскими и французскими гаубицами. Полноценное обучение и эффективное применение оружия в этих условиях были невозможны.

Вскоре важной силой стали бронепоезда. Ранние варианты были защищены железобетоном и мешками с песком, “усовершенствованные” варианты - стальными листами. В движение они приводились бронированным локомотивом, размещенным между вагонами боевого состава, вооруженными турельными пулеметами. В голове и хвосте поезда располагались платформы с тяжелыми орудиями и вагоны с рельсоукладочным оборудованием. Поезда могли перевозить ударные отряды в две-три сотни бойцов и представляли собой единственную силу, располагавшую мобильностью и концентрированной огневой мощью. В боевых действиях, где контроль над железными дорогами был жизненно важен, они несли элемент внезапности и моральную поддержку для войска, что было особенно важно. Сфера их применения ограничивалась, однако, железнодорожной сетью с соответствующим межрельсовым расстоянием. Хотя в первой половине 1919 года польские саперы перевели основные пути на европейский стандарт, большинство путей в восточной части сохраняли российскую ширину.[24]

Кавалерия оставалась главной наступательной силой. С этой точки зрения война, которая началась в 1919 году, не отличалась от войн предыдущих столетий. Поляки предпочитали тяжелую кавалерию, вооруженную пиками, Советы - машущих саблями всадников казацкого типа. Но и кавалерии не хватало. Красная Армия не могла сконцентрировать крупные кавалерийские силы на Западном фронте до мая 1920-го. Польская же армия не могла собрать соответствующие силы до августа того же года.

Современное вооружение появилось на фронте лишь к концу войны, и то в малом количестве. Самолеты, танки и грузовики были техническими новинками, которые ломались сами чаще, чем в результате действий неприятеля.

Первые месяцы противостояния ограничивались в основном позиционными боями. Постепенно фронт установился, от Мостов на Немане, вдоль реки Щары, канала Огиньского, реки Ясельды до Припяти, к востоку от Пинска. Этот пятисоткилометровый фронт пересекал северную возвышенную область, граничил на северо-западе с окраинами Обер-Оста в Гродно и на юго-востоке с лесами Украинской Директории. В среднем, каждая из сторон могла выставить только одного солдата на пятьдесят метров фронта, что означало огромные участки, особенно на юге, которые могли патрулироваться, но не были защищены. Внимание было сконцентрировано на северном секторе, где Советы имели преимущество в контроле над рокадными железнодорожными путями. Вильно, единственный крупный город на этой территории, и Барановичи, важный железнодорожный узел находились под советским контролем. Большевики занимали более выгодную позицию, и лишить их ее могло лишь фронтальное наступление поляков. Оно было невозможно в период весенней распутицы. Единственным событием, имевшим стратегическое значение, было создание польского плацдарма за Неманом. Таким образом, в течение шести недель на фронте было спокойно.

Советские руководители были озабочены контрреволюционным мятежом в Белоруссии. Два полка Красной армии, удерживавших фронт против украинцев в районе Овруча, взбунтовались, пересекли Припять и пошли на Гомель, который занимали с 24 по 29 марта, провозгласив “свободную республику”. На подавление мятежа ушло нескольких недель в конце марта и начале апреля, что отвлекло внимание командования от действий польской стороны.[25]

У поляков также были свои трудности. Кровавый инцидент случился в Пинске, занятом ротой майора Лужинского. В Пинске, как и в других городках, контролировавшихся поляками, все публичные собрания были запрещены, из опасения гражданских волнений. В качества гарнизона было оставлено только 30 солдат. 5 апреля солдаты были посланы для разгона собрания, проходившего за закрытыми дверями. Предполагалось, что это большевистская сходка. Когда они натолкнулись на сопротивление и собралась толпа, поляки испугались засады. Они взяли тридцать пять заложников, которых Лужинский приказал без промедления расстрелять, в качестве примера. Порядок был восстановлен, но инцидент имел международный резонанс. Пинск был еврейским местечком, 20 из 24 тысяч населения были евреями. Большинство жертв также были евреями. Почти сразу же в европейской прессе появились заголовки о “польском погроме в Пинске”. Эта фраза была броской и отлично подходила для сенсационных заголовков. Хотя первые следователи на месте, посланные союзниками, отрицали, что причиной казни был антисемитизм (представитель Соединенных Штатов, лейтенант Фостер утверждал, что действия майора Лужинского были полностью оправданы в данных обстоятельствах), и хотя причина нелегального собрания, по разным сведениям определявшегося как большевистская сходка, собрание местного кооператива или собрание комитета по распределению Американской помощи, так и не была окончательно выяснена, общественная репутация польской армии была подмочена. Эти сообщения, появившись вскоре после подобных же сообщений из Львова, подтверждали расхожее мнение, что все польские солдаты - антисемиты, а все большевики - евреи.[26]

Вскоре после появления сообщений из Пинска пришли новости о взятии поляками Вильно, освободить который Пилсудский решил лично. Вильно был единственным крупным городом на советском фронте, единственным местом заметной концентрации поляков в северной части Окраин и естественным центром в предлагаемой Пилсудским “федерации”. Он был городом, где Пилсудский учился, и где ему был привит этот причудливый, ностальгичный и романтичный патриотизм, который вдохновлял все его действия. Городу нужна была твердая власть. Восемь различных режимов сменяли друг друга на протяжении двух лет: царский режим, Временное правительство, германская оккупационная власть, литовское национальное правительство, Рабочий совет, Самооборона, Литовская ССР, а теперь Лит-Бел. Последние два режима представляли собой наиболее основательный и болезненный политический эксперимент. Они превратили Вильно в лабораторию социальной фармакологии, в которой полный спектр коммунистических панацей испытывался на несчастных жителях. На протяжении трех месяцев они выпустили целый кодекс из декретов: по ограничению прав собственности, о мобилизации коммунистов, насильственных реквизициях, о расстреле “преступных и контрреволюционных элементов”, о национализации фабрик, о государственном музее искусств, о социальном страховании работников, об упразднении рангов и званий, о семичасовом рабочем дне на табачных фабриках, о равенстве национальностей, о военном наборе, о государственном симфоническом оркестре, о делегализации церкви, об общей трудовой повинности, о придании дому Адама Мицкевича в Новогрудке статуса памятника…[27]

Пилсудский прибыл на фронт 15 апреля. Он проинспектировал секретные подкрепления, посланные из Варшавы, две пехотные дивизии и кавалерийскую бригаду, которые он скрытно разместил близ Паперни, всего лишь в 25 километрах от штаба советской Западной дивизии в Лиде. Его план был прост, но рискован. Главный удар должен был быть направлен на брешь между советскими группировками в Вильно и Лиде, а далее смело развиваться вдоль дороги и железнодорожного пути в направлении города. Риск состоял в том, что Советы контролировали железную дорогу и благодаря этому могли быстро бросить резервы в зону боевых действий. Чтобы заставить их гадать о направлении основного удара, он приказал провести серию диверсионных атак, генералу Ласоцкому на Лиду и генералу Мокржецкому на Новогрудок и Барановичи. Меньшая группа полковника Фрея должна была вступить в бой с советскими войсками к западу от Вильно, на стыке с германскими окопами, чтобы предупредить вмешательство со стороны этого квадрата.

На рассвете 16 апреля польская штурмовая колонна выдвинулась со стороны Паперни. В авангарде шла кавалерийская группа полковника Белины-Пражмовского, девять эскадронов с батареей легкой конной артиллерии. За ними следовала пехота генерала Рыдза-Смиглы, три батальона 1-й пехотной дивизии с двумя батареями тяжелой артиллерии. Перейдя советскую демаркационную линию по заболоченной местности у речки Дзитвы, они вышли на Виленскую дорогу вблизи села Жирмуны. К концу первого дня, когда пройти оставалось еще около ста километров, они не встретили никакого заметного сопротивления. Начальный успех штурмовой колонны был обеспечен диверсионными акциями. Перед рассветом 16-го польская артиллерия открыла огонь по Лиде, очевидно обозначая атаку на этом направлении. Когда генерал Мокржецкий выдвинулся силами девяти батальонов на Новогрудок и Барановичи, создалось впечатление, что эти два городка были главной целью. Они и вправду были важны. Крепость на холме у Новогрудка обеспечивала контроль над средним течением Немана, а Барановичи - над железнодорожной сетью. Более того, этот центральный сектор обороняла Советская Западная (польская) стрелковая дивизия, и было известно, что польское командование горело желанием проучить “предателей”. Битва была ожесточенной, оборона упорной. Лида твердо держалась два дня, Новогрудок - три, а Барановичи - четыре. К тому времени, как Западная дивизия отступила за Неман, половина Вильно была уже в руках поляков.

Для кавалерии Белины настало удачное время. 17-го они встали на привал у Тургелей, покинув дорогу, чтобы избежать столкновения с любыми силами, посланными им навстречу, и внезапно вошли в городок с юго-востока. Пехота была в Беняконях, после полуторасуточного марша, пройдя 65 километров за два дня. Сообщение советских войск между Вильно и Западной дивизией было прервано. 18-го Белина разбил лагерь в лесу под Вильно, приготовившись к атаке. У него на выбор было два варианта действий: подождать пехоту в течение двух дней, потеряв эффект неожиданности, или послать кавалерию на улицы города без поддержки. Он выбрал второй. Он знал, что может рассчитывать на жителей, готовых оказать поддержку, и то, что обороняющимся нелегко будет возвести баррикады и разместить пулеметные точки. В шесть часов 19-го польская кавалерия вторглась в ошеломленные атакой предместья и направилась к вокзалу. По некоторым сведениям, бойцы были переодеты в красноармейскую форму. Они захватили поезд и отправили его за пехотой. После этого эскадроны рассыпались по улицам. Целый день они галопировали то тут, то там, сея панику в частях гарнизона, не выбирая, однако, определенной цели для атаки. К вечеру захваченные поезда начали подвозить польскую пехоту. Советские войска отступили по мостам к северным предместьям. В течение двух дней шли уличные бои, в ходе которых советская Псковская дивизия, лишенная поддержки, была постепенно вытеснена из города на северо-запад. Последнее безуспешное сопротивление было оказано у стен еврейского кладбища. 21-го Пилсудский лично вступил в Вильно. Его возвращение было отмечено победным парадом.

Как только закончились бои, Пилсудский огласил свои политические намерения. Его “Воззвание к жителям бывшего Великого Княжества Литовского” представляло его план Федерации Окраинных земель:

“Более века ваша земля не знала свободы. Она была под враждебным гнетом немцев, русских и большевиков, которые, не советуясь с населением, навязывали ему чуждые обычаи, подавляя ваши желания и вмешиваясь в вашу жизнь.

Я, рожденный на этой многострадальной земле, хорошо знаком с состоянием постоянной зависимости, с состоянием, которое должно быть уничтожено раз и навсегда. Ныне на этой, как будто забытой Богом земле должна воцариться свобода и полное право высказывания своих стремлений и нужд.

Польская армия, которую я привел сюда для изгнания господства насилия и подавления, для изгнания власти, правящей против воли народа, несет вам Свободу.

Я хочу дать вам возможность решения внутренних, национальных и религиозных вопросов так, как вы сами будете желать, без какого-либо давления со стороны Польши. Поэтому, несмотря на то, что на вашей земле все еще гремят пушки и льется кровь, я ввожу здесь не военное положение, а гражданское правление, для участия в котором буду привлекать местных граждан, сыновей этой земли.

Задачей этого гражданского управления является:

1. позволить населению определять свою судьбу и потребности через свободно выбранных представителей, выборы которых состоятся на основании тайного, всеобщего и прямого голосования, без ограничения по полу;

2. обеспечение нуждающихся помощью и продовольствием, поддержка производственной деятельности, труда, создание порядка и спокойствия;

3. обеспечение защиты всех, без национальных или религиозных различий.

Главой правления я назначаю Ежи Осмоловского, и к нему непосредственно, либо к лицам, им назначенным, обращайтесь открыто и честно по любой нужде и по делам, которые вас беспокоят и касаются.

Вильно, 22 апреля 1919 г., Юзеф Пилсудский.[28]

Стиль и идеи, драматическое построение фраз принадлежат непосредственно самому Пилсудскому. Он вернулся в Варшаву 27 апреля.

Потеря Вильно вызвало серию взаимных обвинений в советском лагере. Мясников, объясняя ситуацию, ссылался на “белогвардейский мятеж”, измену железнодорожников и отсутствие Чека, короче на любые факты, кроме недостатков своей армии. Этим он так взбесил председателя Совнаркома Лит-Бела Мицкевича-Капсукаса, что тот опубликовал статью в московских “Известиях”, озаглавленную “Причины падения Вильно”:

“Мы должны были напрячь все силы. Были мобилизованы все коммунисты, политработники направлены на фронт. Но наши части были полностью измотаны после четырех месяцев жизни в полевых лагерях и трех месяцев на фронте в ужасных условиях. Отсутствие железнодорожного сообщения, недостаток продовольствия и лошадей для доставки продовольствия создало практически невыносимое положение в некоторых прифронтовых городах. Беспорядочные реквизиции и бесконечные требования вызывали недоверие и раздражение даже в тех группах населения, которые до этого приветствовали Красную Армию, как освободителя от ненавистной германской оккупации и от гнета помещиков. Дезертирство достигло значительных цифр, усугубляя и так серьезный недокомплект в войсках. Пополнение рядов Красной Армии представителями местного населения было невозможно на фоне враждебного к ней отношения. Добровольцы массово прибывали только вскоре после вступления Красной Армии в Литву, но и тогда не было возможности принять всех из-за недостатка обмундирования, обуви и оружия.

Принимая во внимание эту ситуацию, мы многократно обращались к центральному руководству за помощью. Мы указывали на катастрофическое положение на фронте и на нашу беспомощность в предотвращении кризиса. Мы указывали на полное отсутствие контактов между правительством Литовско-Белорусской ССР и командованием Западной армии в Смоленске, продавливая какие-то изменения, которые однако, не принесли результата.

Вильно был взят не взбунтовавшимися белогвардейцами, а регулярными польскими войсками. Тов. Уншлихт, Нарком военных дел Лит-Бела и председатель губревкома тов. Расикас вынуждены были действовать самостоятельно. Благодаря их усилиям была послано военное подразделение для разведки, но оно было вынуждено отступить перед превосходящими силами. Мы создали сводный отряд, который должен был выступить утром 19 апреля. В тот же день было решено мобилизовать членов профсоюза, коммунистов и социалистов, комсомольцев, но все это уже было поздно.(...)

Действительно, отсутствие сильной советской власти, опирающейся на широкие рабочие массы позволило легионерам так быстро захватить Вильно. Утверждение об отсутствии Чека и вовсе наивно. (...) Чрезвычайная комиссия, орган по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, в Вильно была, и нельзя утверждать, что она сидела без работы.

Главной причиной всех этих недостатков является отсутствие твердой опоры для политической работы. Здесь очень мало промышленных рабочих и они представлены мешаниной разных национальностей. Сельскохозяйственные работники слишком широко разбросаны.

Наше положение еще больше ухудшалось из-за тяжелой ситуации с продовольствием, что обрекало беднейшие слои населения Вильно на голодную смерть. Не испытав на собственной шкуре всех благ польской и литовской “независимости”, они могли мечтать о ней, как о спасении…”[29]

Хотя Мицкевич-Капсукас имел основания преувеличивать свои трудности, его искреннее изложение едва ли нуждается в комментариях. Оно показывает, как грубо Советы промахнулись в Вильно, как мало они имели сторонников, как они были непоследовательны, и какого уровня достигла деморализация тогдашней Красной Армии. Мясников был отстранен от должности, Мицкевич-Капсукас и его правительство эвакуировались в Минск.

Ленин был разгневан. Ранее он внимательно следил за развитием ситуации в Вильно. Еще в декабре 1918 г. он телеграфировал в штаб Западной армии, приказывая “освободить Вильну как можно скорее”.[30] Теперь он приказывал отбить город немедленно: “С потерей Вильно Антанта еще больше обнаглела. Необходимо развить максимальную быстроту для возвращения в кратчайший срок Вильно, чтоб не дать возможности белым подтянуть силы и закрепиться. Ускорьте продвижение идущих подкреплений и действуйте энергичнее”. Этот приказ оставался мертвой бумагой в течение пятнадцати месяцев.

Если “Воззвание” Пилсудского представляло теорию и долговременные планы польской оккупации, то армия показала непосредственную практику. Всякий подозревавшийся в сотрудничестве с Лит-Белом был арестован. Наиболее важные из плененных большевиков, такие, как Станислав Берсон, поляк, бывший наркомом национальностей в Западной области, а затем наркомом Госконтроля Лит-Бела, были расстреляны.

Польские жители Вильно в целом были довольны. Они организовали собственный городской совет и, после векового перерыва, польский университет. Их политики планировали создание сепаратного Литовского государства, близко связанного с Польшей, по образу средневековой польско-литовской Речи Посполитой. Польский Сейм Литвы и Белоруссии, собрание представителей, незамедлительно послал своих делегатов на Мирную конференцию в Париж, рассчитывая на признание.

Даже еврейское население, которое было единственной, кроме поляков, значимой общиной в Вильно, приветствовало польскую оккупацию. Исаак Коэн, британский сионист, который не был другом Польши, и чьи статьи в “Таймс” ранее начинались с обвинений в “польских погромах”, позже признал, что виленское еврейство было радо уходу большевиков. Еврейская община была крайне религиозна и консервативна. Хотя значительное количество молодых евреев и присоединилось к большевикам, они поплатились за это отречением от них со стороны семьи и всей общины. Жители гетто были напуганы большевистским атеизмом, доктриной классовой борьбы, и программой русификации, по которой русский язык навязывался в городе, в котором практически не было русских жителей.[32]

Военный эффект от захвата Вильно не был слишком значительным. Советы потеряли свою первую линию обороны и были вынуждены отступить к Минску. Советские контратаки из Подбродья, Ошмян и Ширвинтов были отбиты Виленской группой генерала Рыдза-Смиглы, который к середине мая достиг озера Нарочь. В центре польские позиции были защищены бывшей германской линией окопов и Налибокской пущей, болотистой низменностью в долине верхнего Немана. На юге генерал Листовский уже несколько месяцев стоял под Лунинцом, и единственное, что ему удалось занять, был стратегически бесполезный район на юг от Припяти до линии Стыри. Полякам досталась железнодорожная сеть, но без подвижного состава и соответствующей организации, только при наличии которых она могла бы стать важным козырем. Дальнейшее наступление не имело смысла, пока завоеванное не было достаточным образом освоено.

Жизнь в Белоруссии ранним летом 1919 года шла без каких-либо значимых событий. Солнце пригревало, мошкара докучала, враг, похоже, был далеко. У политиков было больше работы, чем у солдат.

Местечко Несвиж, к примеру, было занято 1-й бригадой советской Западной дивизии, в основном бойцами из Люблинского полка. Они расположились вокруг брошенного замка семьи Радзивиллов. Обстановка дворца была разграблена русскими и немцами; произведения искусства хранились в Варшаве; двери опечатаны местным партийным комитетом и лишь парк да искусственные озера напоминали о прошлой безмятежной княжеской жизни. 4 июня комиссар 1-й бригады в Несвиже составлял еженедельный рапорт для ЦК Полькой Компартии, оптимистически описывая положение дел:

“Настроение людей боевое. Все горят желанием скорой победы. Командный состав, за исключением нескольких старых (царских) офицеров работает хорошо. Оружия у нас в достатке, но не хватает смазки. Питания достаточно, но трудно с мясом... Обмундирования не хватает, особенно обуви. Партийная работа среди солдат идет хорошо, благодаря товарищам из Минска. Партийные ячейки созданы во всех подразделениях. Коммунистическая литература распространяется среди наших польских солдат. Несвижскому Совету, однако, не хватает опытных сотрудников для работы с населением города. В прифронтовой полосе польские легионеры жгут села, жители которых поддерживали советскую власть и помогали нашим солдатам. Например, они сожгли несколько домов в Каменке. Когда крестьяне этого села кинулись спасать свое имущество, вражеские пулеметчики открыли по ним огонь.

Боевой дух бригады на высоте, и тот отпор, что мы даем врагу на нашем участке фронта, показывает, что бригада выполнит свой долг”.[33]

Менее оптимистичную оценку высказывал Юлиан Мархлевский, который провел три дня в этом же районе в середине июля:

“Настроение солдат, пожалуй, неплохое, а порой даже весьма боевое, но комсостав весьма некомпетентный (при мне был случай, когда 50 легионеров напали на наших, застав их спящими, разбили, захватив при этом три пулемета и много пленных). В целом у меня впечатление, что эта армия поляков не одолеет. Если им не пришлют поддержки - прежде всего артиллерии и конницы - то вероятно, они вынуждены будут отступать из Минска, а где остановятся - неизвестно. Ввиду этого речи о “революционной войне” попросту выглядят смешными. (...)

К сожалению, случаются и измены: на днях два командира батальона сбежали на ту сторону; один из них украл при этом батальонную кассу - несколько десятков тысяч рублей, - другой забрал с собой пару солдат, оба поляки. Такие измены, конечно, неизбежны, поскольку тут поляки противостоят полякам”.[34]

Западная армия прилагала серьезные усилия, чтобы увеличить набор новобранцев и поднять уровень командиров. Западная дивизия имела официальные призывные пункты даже в Оренбурге, Самаре и Астрахани, а также негласно действующих вербовщиков в самой Польше.

В июле состоялся первый выпуск из новой «Школы красных командиров» Западной дивизии в Минске. Найти офицеров, или, как их называли, “командиров”, для Красной Армии было непростой задачей. Восемьдесят процентов из них были бывшими царскими офицерами и унтер-офицерами, прошедшими переобучение и инструктирование. Их присяга, принимавшаяся в конце парада, звучала так:

“Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии.

Перед лицом трудящихся классов России и всего мира, я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения.

Я обязуюсь, по первому зову рабочего и крестьянского правительства, выступить на защиту Советской Республики от всяких опасностей и покушений со стороны всех ее врагов, и в борьбе за Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братства народов - не щадить ни своих сил, ни самой жизни...

Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение, и да покарает меня суровая рука революционного закона”[35]

Присутствовало большинство руководителей Лит-Бела. Речи произнесли генерал Лагва, его новый комиссар Никитин, нарком образования Шеринский, Ленский от имени польского бюро РКП(б), и Бобинский, поляк, член ВЦИК. Ленский говорил о формировании новых “руководящих кадров Красной Армии польского пролетариата”. “Эти кадры”, сказал он, “будут сражаться и наступать повсюду, куда позовет их мировая революция. Каждый из наших красных командиров должен осознавать, что только из победы мировой революции может родиться Рабочая Польша”. Бобинский был также прям. Он поздравил командиров, назвав их “железной гвардией диктатуры польского пролетариата, детьми революционной Варшавы, которая сегодня сражается с разбушевавшейся контрреволюцией“. “Вы, польские красные командиры, - сказал он, -должны помочь Рабочей Польше и наступать, чтобы встретиться с вашими сражающимися братьями”. Вне зависимости от намерений большевистского руководства на данном этапе, нет никаких сомнений в том, какую будущую роль играла Западная дивизия в умах польских коммунистических лидеров.[36]

Польская армия молчаливо приняла спонтанную передышку. Кстати пришелся и праздник Троицы. Поляки также занялись организационными вопросами, но не созданием партячеек и воспитанием революционных кадров, а укреплением Гражданской Администрации Восточных Земель (ZCZW). Ей подчинялись три района - Вильно, Брест и Волынь. По ее инициативе была создана Стража Кресова (Пограничная Стража), которая на практике управлялась местными землевладельцами, видевшими в ней не более, чем экспортную службу для продажи своего леса и льна. Начала оживать торговля и мирное производство.

Военное затишье продолжалось из-за сложного положения на других фронтах. Во время взятия Вильно Советская Россия сжималась в огне Гражданской войны. Вытесненная в феврале из Эстонии 2-я советская армия теперь окапывалась в пригородах Петрограда, ожидая наступления генерала Юденича. 7-я армия, которая устанавливала советскую власть в Латвии в январе, была изгнана из Риги и теперь сражалась за собственное выживание. 12-я армия, которая в феврале отвоевала Киев у Директории, вынуждена была обороняться от обретавшего все большую уверенность Деникина. Колчак готовился пересечь Урал. Советы стискивал железный кулак, в котором Западный фронт был не более, чем ногтем на его мизинце.

У поляков также были свои заботы. Захват ими Вильно разрушил планы литовских националистов в Каунасе. Хотя в то время в городе проживало очень мало литовцев, Вильно, или Вильнюс, как они его называли, был исторической столицей Литвы, и националисты не могли смириться с его потерей. Возникли стычки, которые разрушали все попытки переговоров. “Линия Фоша” от 27 июля оставляла Вильно на польской стороне. Августовское польское восстание в Сейнах и попытка Пилсудского организовать путч в Каунасе отбили у литовцев охоту к каким-либо переговорам. Потеряв германских покровителей, выведших остатки своих войск в Восточную Пруссию в июле, литовцы искали поддержки у Советов. Литовско-советский пакт был постоянной угрозой.

На юге поляки боролись с украинцами на Волыни и в Восточной Галиции. Волынская кампания была меньшей проблемой, в ней принимало участие 5000 польских солдат, двигавшихся со стороны Хелма вглубь территории, удерживавшейся Директорией. Она продолжалась от декабря 1918 года до мая 1919-го. Восточно-Галицийская кампания, напротив, была важна, и занимала главное внимание польской армии. Предметом спора с так называемой “Западно-Украинской Народной Республикой” был Львов и прилегающий к нему богатый регион. Украинцы, бывшие в большинстве в сельской местности, но не в самом Львове, взяли город под свой контроль. Потребовалось девять месяцев, чтобы вытеснить их оттуда. Кульминационный период, одновременно с виленской операцией, наступил в апреле, когда армия генерала Халлера прибыла из Франции. Но только к июлю поляки достигли реки Збруч, и могли теперь почивать на лаврах.

Крах украинской государственности, вначале Директории, а затем “Западной Украины” имел существенное влияние на характер польско-советской войны. По мере того, как территория независимой Украины сокращалась под натисками с запада и с востока, польские и советские войска неизбежно начинали входить в соприкосновение. Это произошло в мае под Ковелем на Волыни, и в июле на Збруче в Восточной Галиции. Польско-советский фронт, изначально занимавший около 500 км в Белоруссии, постепенно расширялся, пока не растянулся на 800 км, через Украину до границы с Румынией. Удлинение фронта подняло совершенно новые стратегические и снабженческие проблемы, которые нельзя было решить за пару дней. К июлю стало ясно, что первый раунд польско-советского конфликта близится к концу. Стало ясно также, что если начнется второй раунд, война утратит характер локального конфликта, и приведет к массовым военным операциям, в которых под вопрос будет поставлено само существование Советской России и Польской Республики. Ввиду такой перспективы обе стороны пребывали в нерешительном размышлении.

Однако, до объявления о приостановке боевых действий, польское Главное Командование хотело нанести еще один удар. Если бы полякам удалось разбить советскую Западную дивизию, это бы помешало Красной Армии эффективно произвести перегруппировку сил во время периода прекращения огня. В глазах польских военных Западная дивизия была змеиным гнездом, чье ядовитое влияние не упустило бы шанса для приумножения. И удар пал на Минск.

Существовали неплохие стратегические аргументы для взятия Минска, находившегося в центре следующего комплекса боковых железнодорожных путей. Контроль над сетью Полоцк-Молодечно-Минск-Лунинец помешал бы Советам в объединении их разбросанных военных сил. Наступление на этом направлении началось в начале июля, когда было взято Молодечно.

В течение июля поступали пополнения к генералу Шептицкому, по-прежнему командовавшему Северной группой. Их главной составляющей была Познанская армия, освободившаяся от службы на западе, благодаря подписанию Германией Версальского мирного договора. Она включала в себя знаменитый 15-й (Познанский) Уланский полк под командованием полковника Владислава Андерса. В итоге генерал Шептицкий мог располагать 12 тысячами пехоты, 2000 кавалеристами, 40 пушками, не считая поддержки, которую могла оказать Южная группа.

Наиболее тяжелые бои могли произойти на Минской возвышенности, к северо-западу от города. Для этого Шептицкий сконцентрировал 1-ю пехотную дивизию и Познанскую армию в Молодечно. Для облегчения их задачи был предпринят широкий охватывающий маневр на обоих концах советских позиций. Одно крыло, состоящее из кавалерийской бригады, должно было ринуться через холмы к северу. Другое крыло, состоящее из группировки генерала Мокржецкого, должно было ударить во фланг Западной дивизии в Несвиже на юге. В центре части генерала Ласоцкого должны были вырваться из Налибокской Пущи.

Бои кипели в течение первой недели августа. Ее исход был предрешен, когда польская кавалерия перерезала железную дорогу за Минском, лишив обороняющихся какого-либо существенного подкрепления. Андерс обошел Минск, проскакав около 80 километров, и атаковал из засады последний уходящий поезд. Красная армия закрепилась у Радошковичей, тылами опираясь на край Минской возвышенности. Потери были высоки. К концу недели, 8 августа Минск пал, а Красная армия спешно отступая, попятилась на восток. Урок был ясен: на Окраинах концентрированная атака всеми силами приносит выигрыш, обороняющиеся же, вне зависимости от их героизма, всегда могут быть обойдены с фланга.

Советская Западная армия отошла на север за Двину и на восток за Березину, оставаясь на этих позициях в течение девяти месяцев. Польская 1-я дивизия выдвинулась к Двине, имея в прямой видимости расположенный на другом берегу Двинск; 8-я дивизия встала под Полоцком; 2-я легионерская дивизия достигла Борисова; познанцы овладели старой крепостью у Бобруйска; генералы Ласоцкий и Мокржецкий объединили силы и двинулись к Березине.

Успех Северной группы как электрический разряд прошел по всему фронту. Южная группа, теперь под командованием генерала Владислава Сикорского сломил упорную оборону Лунинца. Генерал Листовский, направленный на Волынский фронт, взял Кременец и Ровно. Генерал Ивашкевич в Восточной Галиции, уже удерживавший правый берег Збруча, очистил свой северный фланг для соединения с Листовским.

К концу августа польская армия достигла линии, которую Пилсудский запретил пересекать. Все три главных города Окраин - Вильно, Минск и Львов, также как и места проживания польского населения были в безопасности. Пилсудский, несмотря на все его романтические мечты, не был столь безрассуден, чтобы подражать Наполеону и идти на Москву осенью.

Как бы то ни было, польско-советская война на данном этапе утратила политический смысл. Ни одна из сторон не планировала захватить больше территории Окраин ради самого захвата. Советы по-прежнему были заняты Гражданской войной, особенно Деникиным, который, в отличие от Пилсудского, собирался уподобиться Наполеону. 19 сентября Деникин взял Киев и продолжал наступление. Пилсудский же, имея двухсоткилометровую защитную полосу между Советами и его любимым Вильно, был готов к переговорам. Настало время для тайной дипломатии, которую так обожал Пилсудский.