Белый треугольник

И СНОВА ВСЕ СНАЧАЛА

А потом была еще одна Олимпиада. Но в промежутках между ними случилось так много всего, что подчас думал: полно, неужели прошло только четыре года?

Не успел вернуться домой из Мексики, как снова с головой окунулся в дела школы “финнистов”. Снова бегал из бассовета “Водника” в городской спортивный комитет, метался в поисках тренеров, начальника школы. Составлял сметы на паруса и яхты, разрабатывал перспективные планы. Оформлял заказы на верфях. А в свободное от организационных забот время пытался тренироваться.

Казалось, постепенно все налаживалось. Школа наконец-то утверждена. Первая в стране специализированная детская школа по парусу. Мои вчерашние напарники и ученики, друзья — как я и был уверен — стали в ней тренерами. И вдруг настал такой день, когда мне сказали: ну а ты-то, чего ты тут крутишься? Кто ты такой в этой школе? Поначалу растерялся. Как кто? Но задающие вопросы настаивали. И мне пришлось ответить: никто. Формально никто...

Руководство бассовета признавало только одно: даешь полный зачет по всем классам. Вместо того чтобы поддержать меня, старательно заливало воду в трещину, образовавшуюся между мной и тренерами. Я начинал злиться. Да неужели трудно понять, как необходима такая школа! Местом ее выбрали Лютеж — большое село на Киевском море. Вместе с парусным спортом к деревенским мальчишкам могло прийти так много! Я бился лбом в стену и в конце концов пришел к выводу: успех будет лишь в том случае, если сам оставлю спорт и всецело уйду в дела школы.

Я выбрал пока спорт. Решение давалось трудно — отказаться от того, о чем мечтал столько лет, чему отдал уже так много сил и времени.

Но решение принято. И вместе с ним пришла страшная усталость. Да еще опустошение. Сколько лет, сколько сил потратил на то, чтобы пробить школу. ВЦСПС поддержал. Дети начали заниматься парусным спортом. Росли их результаты. Думал, пригодятся тренерам, добровольным помощником которых хотел быть в свободное время, мой опыт, мои знания паруса и “Финна”. Но оказалось, что никому фактически не нужен ни мой опыт, ни мои знания. Мальчишкам, может быть, пригодились бы. Да вот тренеры, те, кого сам рекомендовал, отказались от моих услуг. Так долго был знаком с ними, так слепо верил в их преданность парусу, а оказалось, что все не так просто. Парус им, вполне возможно, и не был безразличен, но вот беспокойной жизни они себе совсем не хотели. А мое присутствие, видимо, вносило беспокойство. И они поторопились избавиться от меня, пользуясь далеко не самыми пристойными средствами. Не гнушались элементарными кляузами, анонимками, обвиняя меня во всех мыслимых и немыслимых грехах. И если бы не настоящие друзья, бросившиеся защищать меня (хотя и нужды-то в такой защите не было — никто не принимал всерьез “писания”), было бы тяжко. До сих пор не могу понять, почему ополчились на меня вчерашние ученики. Правда, по возрасту они ненамного отличались — младше всего на пару лет. Но в парусе они были учениками. И я чем мог помогал им — знаниями, материальной частью. Пробивал для них поездки на интересные соревнования, старался, чтобы поскорее стали мастерами спорта. Считал друзьями. Так почему же они так повели себя? Неужели я так долго и так беспросветно заблуждался?

С тех пор прошло уже много лет, но урок, преподнесенный мне, крепко засел в памяти.

Тогда, в 1968 году, я расстался с “Водником”. Стал морским офицером. Но все равно когда-нибудь я снова вернусь к школе.

Горечь от незавершенной работы живет до сих пор.

Весной 1969 года призеров Олимпийских игр пригласили принять участие в мемориале Бистюра. Пепи Бистюр был “финнистом”, веселым и жизнерадостным человеком. Он погиб в автомобильной катастрофе в 1961 году. И вот в честь памяти этого любимца французских поклонников парусного спорта в Бордо проводится мемориал его имени. Стартуют только “Финны”.

На аэродроме в Бордо меня встретил организатор этих гонок господин Маори. Его сын Серж был тогда молодым парнишкой, подающим большие надежды в парусе. Мы познакомились с ним и буквально часами говорили о тренировках и гонках, о тайнах паруса. Серж засыпал меня вопросами. Я тогда и вообразить не мог, что через три года он поднимется на высшую ступеньку олимпийского пьедестала почета и получит золотую медаль за победу в классе “Финн”.

На регату собралось сто “финнистов”. Был среди них и Хуберт Раудашл. Он надеялся “расквитаться” со мной за мексиканский проигрыш.

Меня пригласили на судоверфь, где было налажено производство пластмассовых яхт. Владелец фирмы господин Лунавер распорядился, чтобы для меня сняли лодку с конвейера (я приехал без своей).

На незнакомой лодке всегда выступать труднее. Занял пятое место. А Хуберт — шестое. Не удалось ему опередить меня. И все-таки уезжал из Бордо неудовлетворенным.

Тогда я еще не думал о том, что мемориалом Бистюра для меня начался последний сезон на “Финнах”. Зато был доволен, что наконец-то осуществилась моя мечта: я не ездил больше врозь со своей яхтой. Наконец-то был куплен “рафик”, построена тележка. И теперь я отправлялся на соревнования — сам спортсмен, сам шофер, сам... Мне доставляло огромное удовольствие колесить за рулем по всей Европе. Казалось даже, что не уставал. А если нужно было отдохнуть, в переоборудованном “рафике” к моим услугам был удобный диван.

Первый раз поехал на машине с яхтой на прицепе в Варнемюнде на традиционную регату. Я уже рассказывал о том, что это трудное соревнование для “финнистов”, так как хозяева дистанции сильны именно в этом классе. В 1960 году Саше Чучелову все-таки удалось вы

играть. И вот теперь, девять лет спустя, его успех по вторил я.

Там же, в Варнемюнде, проходило и первенство Европы. Оно для меня было совершенно неудачным. В одной из первых гонок разрезал тросом руку. Началось воспаление. Всю регату гонялся, работая одной рукой. Какие уж тут могли быть результаты!

Не ладился у меня 1969 год. Дома неудача со школой. На соревнованиях тоже сплошное невезение. Выступать было трудно еще и потому, что каждый считал своим почетным долгом победить олимпийского чемпиона хотя бы в одной гонке.

Все чаще и чаще одолевали мысли: что же дальше? Ставил этот вопрос сам перед собой. Одолевали домашние: слава богу, тридцать лет стукнуло, может быть, пора остепениться: дома у меня никогда парус не считали серьезным делом. А теперь, когда выиграл Олимпийские игры, козыри в руках родственников покрупнели. Они считали, что в спорте я уже добился всего, пора взяться за будничные дела. Ходить на службу. Вовремя возвращаться домой. Короче, заниматься тем, чем и положено заниматься мужчине, главе семьи.

Мысли мыслями, а жизнь продолжалась. И привела она меня на Бермудские острова.

С самолета вглядываюсь в воду. Еще никогда не видел такой изумрудно-зеленой.

Что представляли собой Бермуды? Понятия не имел. Вернее, составил какое-то, как потом оказалось, совершенно далекое от реальности. Почему-то думал, что здесь, как в Мексике, тихие ветра. Но незадолго до “Золотого кубка” над островами пронесся тайфун. И теперь тут все кипело.

Перед гонками лодки пришлось прятать в укрытии за яхт-клубом. Затолкали в расщелину, привязали, за что только можно. Хотя тайфун был уже далеко, ураган не прекращался. Сидели по домам и боялись нос высунуть на улицу. Мы впервые поселились не в гостинице. В городке Гамильтон нас приняли как гостей. У каждого гонщика была семья-патрон, которая и предоставила ему свое жилье.

Вот и сидели мы по домам, ожидая, когда ветер утихнет настолько, что можно будет начать гонки.

В Гамильтоне нас поразило отсутствие машин. Казалось, что все жители передвигались только на мопедах. Уселись на мопеды и мы. И сразу же начались неприятности. Дело в том, что на Бермудах движение левостороннее. Никак не могли привыкнуть. Первым поплатился Шилов — поехал не по той стороне...

Ураган утих, но море не успокаивалось. Дистанция была разбита за коралловыми рифами. Стоило наклониться над водой, как глубина завораживала своей прозрачностью. Видно было чуть ли не до самого дна.

Экзотика окружала со всех сторон. К столу подавали плоды, даже названия которых никогда не слышал. Туристы носились' по длинным волнам на досках... Будто сам вошел в одну из программ Клуба кинопутешествий.

Здорово гонялся Эльвстрем. Удачно выступал Макдональд Смит — бывший матрос Паттисона. А сам Паттисон выходил на дистанцию на катере в качестве почетного гостя “Кубка”.

Не переставал удивляться Эльвстрему. Знал, что он уже осваивает новый олимпийский класс “Солинг” (кстати, именно в 1969 году он стал на нем чемпионом мира), но и с “Финном” не расстается. Да еще так здорово у него все выходит! В самом деле уникальный гонщик!

А у меня продолжало не ладиться. На прощанье, в последней гонке даже не смог финишировать. Шедший передо мной австралиец перевернулся. Я резко изменил курс яхты. Настолько резко, что вдребезги разлетелся румпель. Пришлось сойти с гонки.

С девятым местом через Нью-Йорк и Канаду возвратился домой с последнего в моей жизни “Золотого кубка”. Правда, тогда еще не знал, что с последнего.

Поездкой на Бермуды закончилась для меня и штатская жизнь. Призвали в армию и, учитывая мое парусное образование, определили на флот. Так я стал инженер-лейтенантом. Теперь уже на соревнованиях буду защищать цвета не “Водника”, а спортивного клуба ВМФ. Сожаления не было, хотя спортивная жизнь на протяжении десяти лет была связана с “Водником”. Настолько тяжелым и неприятным был осадок после всех усилий, связанных с работой в только что созданной специализированной школе по парусному спорту. И все-таки, несмотря на всю горечь, дал себе слово: когда-нибудь вернусь к школе. Обязательно вернусь.

Вместе с “Темпестом” пришли новые знакомства в парусном мире. Но и старые не отпали. Хуберт Раудашл тоже поменял “Финн” на “Темпест”. Все грозился, что уж на новой яхте обязательно сочтется со мной за Акапулько. Ушел в другой класс и Вилли Кувайде. Выбрал “Звездник”. Норвежец Питер Лунде, чемпион Римской олимпиады на “Летучем голландце”, облюбовал “Темпест”. Пауль Эльвстрем пересел на “Солинг”...

На Кильской регате, в которой впервые стартовал на “Темпесте”, познакомился с голландцем Беном Стартиесом, экипажем поляков — Томашем Хольцем и Романом Рутковским. Это были опытные яхтсмены, имевшие уже не только опыт хождения на лодке нового олимпийского класса, но и определенные успехи. Поляки, например, владели званием вице-чемпионов мира.

В Киле 1970 года мы с Володей Витюковым заняли второе место, проиграв 0,1 балла французу Троппелю. До чего же радовались! Место будущей Олимпиады, опытные соперники, а мы — вторые. Правда, радость была недолгой. Мы готовились к первенству мира в Киброне. Снова условия, как в Лаболе — огромные приливы и отливы. А на месте оказалось, что вдобавок ко всему масса водорослей, как в огромном аквариуме. И никак не удавалось разгадать замысловатые течения. Приходилось больше смотреть внутрь яхты, чем раздумывать над обстановкой. До автоматизма было далеко.

В Киброне собралось много яхтсменов. Только из США прибыло 11 экипажей.

Каждая гонка была полна неожиданностей. И это нагромождение неизвестного давало ни с чем не сравнимое удовольствие. Давно уже не приходилось так трудно. Уставали мы с Володей и физически, и морально. В голове постоянно роились мысли: как построить гонку, куда пойти... Зачастую не знал, как прореагирует яхта на тот или иной маневр. И все тот же первый чемпионат запомнился приподнято-светлой атмосферой. Может быть, потому, что был он первый? Здесь, в Киброне, ближе сошелся со Стартиесом. Еще в Киле вскоре после знакомства Бен пригласил нас с Володей в гости. Пообедали и засиделись допоздна за разговорами. Прощаясь, шутили, что после такого Дружеского ужина грешно на следующий день плохо пройти гонку. В тот следующий день мы с Беном действительно выступили удачно, далеко оторвались от всех конкурентов. До самого конца боролись только наши два “Темпеста”. Мы финишировали первыми, Стартиес — вторым.

И вот теперь, в Киброне, в свободный день регаты встретились за ужином в яхт-клубе мы с Володей, Стартиесом, Лунде. Настроение было хорошее. Вспоминали тот кильский вечер. “А что? Недурно бы сделать традицией наши ужины и удачи наутро после них?”

Судьба, видно, подслушала нас: мы снова финишировали первыми, вторым был Лунде, Бен — пятым.

Окончился чемпионат победой братьев Джека и Джима Линвиллов из США. Стартиес получил серебро, уступив американцам лишь одно очко — все решилось в последней гонке. Мы заняли десятое место.

Зима, как всегда, время анализов. Особенно внимательно изучались записи Кильской регаты. Ведь именно в этой гавани будет проводиться серия олимпийских гонок. 20, 18, 10, 1, 2, 1, 3 — так финишировали мы с Витюковым. И хотя результаты того дня, когда мы были двадцатыми, аннулировались из-за нарушения правил самими судьями, а восемнадцатый приход не пошел в зачет как худший, все равно именно эти гонки подробно вспоминал и раскладывал “по полочкам”. Лодка идет плохо в слабый ветер? А где гарантия, что в следующих ответственных стартах будет сильный?

Кстати, слабые ветры преследовали нас, пожалуй, во всех крупных соревнованиях. Вплоть до олимпийских. Значит, недаром в ту первую зиму “Темпеста” именно о тактике в слабый ветер думалось больше всего.

1971 год. Снова Кильская регата. И снова второе место. Теперь впереди Стартиес. Значит, он будет одним из основных соперников на Олимпиаде.

На первенстве мира в Швеции чемпионом стал американец Глен Фостер. Братья Линвиллы — третьи. А второй — английский экипаж в составе Аллана Уоррена и Дэвида Хента.

Дэвид Хент вызывал у меня просто лютую зависть. Рост — 195 сантиметров. Вес — 95 килограммов. Получше, чем у шкотового Бена. Тот 192 сантиметра и 93 килограмма. Правда, на восемь лет моложе. На общей фотографии мы с Калиной на фоне этих гигантов казались просто карликами. Отличные физические данные сочетались у ребят с великолепной атлетической подготовкой. И где только они берутся, такие?

У меня с новым шкотовым не все клеилось. Женя привык сам сидеть на руле. И теперь каждый маневр вызывал обязательные обсуждения. Сначала мне это понравилось — в споре, как известно, рождается истина. Но в гонке, да часто и в тренировке бывают такие острые ситуации, когда нужно не рассуждать, а просто точно выполнять. Стоило мне потребовать это от шкотового, как он обижался, считал, что я сковываю его инициативу, превращаю его в робота.

На берегу мы с Женей были друзьями. Мне нравилось его умение отлично отдохнуть (я никогда этого не умел), бесконечная фантазия, строгое соблюдение режима. Но выходили в море и...

Может быть, у меня действительно скверный характер и я требую от матроса невозможного? Но ведь мы сели в одну лодку для того, чтобы бороться, добиваться успеха. А какой же успех без труда? Без ежедневной, независимо от настроения и погоды, зарядки? Без бесконечно повторенных поворотов и других маневров? Без постоянного поиска? Без дневников?

На протяжении второго сезона “Темпест”, наконец-то, перестал быть для меня загадкой. Каждая снасть, каждый сантиметр на своей лодке. Много фотографировал. Не прошел равнодушно мимо ни одного “Темпеста”. Смотрел, запоминал, чем же он отличается от других. К концу лета сам уже сделал несколько усовершенствований, вызвавших интерес других гонщиков. Мелкие, на первый взгляд совсем незначительные, они давали возможность свободнее маневрировать, экономить время на дополнительных операциях. А все это в конечном счете приносило выигрыш во времени. Пусть пока незначительный, но приносило.

В погоне за техническим усовершенствованием яхты совершенно не оставалось времени на тактические поиски. Жил старым багажом, накопленным годами выступлений на “Финне”. Но со старыми знаниями далеко не уедешь. Да и новые соперники требовали новых вариантов тактики. Не говорю уже о требованиях класса.

В плане на олимпийский сезон первым пунктом записал: тактика!

Простились с Калиной. Женя уехал к себе в Минск, куда перебрался из Днепропетровска. Что ж, пусть повезет ему там на тренерском поприще. Условия для работы у него отличные.

Я приехал домой. Стояла чудесная киевская осень. Склоны Днепра полыхали под нежарким солнцем. Обмелевший к концу лета Днепр навевал воспоминания. Отдыхать, отдыхать...

На водной станции в Матвеевском заливе встретились с Виталием Дырдырой. Когда-то мы с ним почти в одно время начинали заниматься парусом. Оба на одиночках. Правда, Виталий еще греб в каноэ, но потом полностью ушел в парус. Мы были с ним основными соперниками в Киеве, на Украине. И наверное, из-за этого у нас никогда не было с ним особенно дружеских отношений. Скорее наоборот. Кончилось тем, что Виталий вообще уехал из Киева. Говорил, что нам вдвоем тесно. Несколько лет прожил в Таллине. А теперь вот снова вернулся домой. Мы уже не были с ним конкурентами: он остался на “Финне”, я ушел на “Темпест”. Как говорят, делить нечего. И общая молодость, общие воспоминания... Короче, встретились друзьями.

Я как раз мыкался без шкотового. Хотя собирался отдыхать, пропадал все время у яхты. Постепенно Виталий стал мне помогать. Попробовали с ним вместе пройтись по Днепру. Получилось вроде бы неплохо. А что, если вместе на Олимпиаду?

Бросились отговаривать меня: он же никогда не сидел на шкотах, он же “финнист”, одиночник, рулевой...

Бросились отговаривать его: ты же рулевой, один из сильнейших в стране “финистов”... Не уживешься с Манкиным, вспомни, как вы с ним не мирились, когда были каждый сам по себе. А теперь вместе, да еще он рулевой...

Мы начали совместные тренировки. Помогал Виталию разобраться в снастях, такелаже. Виталий быстро осваивал новое. Вот только спинакер долго оставался для него коварным парусом. Он никак не хотел его слушаться и не раз в самый ответственный момент гонки выходил из повиновения. Так случилось в первой большой регате лета 1972 года. Тогда на юге Франции проводился Олимпийский критериум, на который съехались все будущие участники Олимпиады, кроме американцев.

В Иере мы заняли третье место после Уоррена и Стартиеса. Удачными были для нас гонки в сильный ветер, неудачными — в слабый. Особенно запомнился шестой день.

Штормило. Стартиес решил не рисковать и остался на берегу. Многие в тот день не вышли в кипящее море. Мы пошли в гонку. Виталию с самого начала приходилось висеть на трапеции. И вот при первом повороте трапеция лопается. Дырдыра повис на шкотах. Пришлось его “вылавливать” из бушующих волн. Но с дистанции мы не сошли. При каждом изменении курса обносили трапецию вокруг мачты. К концу измучились так, что даже второе место на финише не радовало. В тот день, кажется, к нам подходили все участники регаты — не верили, что при такой погоде можно было пройти всю дистанцию на поврежденной яхте.

В этой гонке погода сыграла злую шутку с Томашем Хольцем. Высокая волна приподняла его над лодкой, когда он на мгновение выпустил румпель, и опустила... в море. “Темпест” был уже далеко впереди. Незадачливого рулевого подобрал шедший сзади “Летучий голландец”. На нем Хольц и вернулся на берег, где его уже ожидал перепуганный шкотовый. И это случилось с одним из опытнейших гонщиков, который уже в 1967 году имел серебряную медаль на чемпионате мира! Так стоило ли нам расстраиваться из-за неудачи с трапецией?!

На этой же регате я чуть не остался без руки. Наутро после окончания соревнований мы собирались уезжать. Виталий вздумал вымыть лодку. Уж не знаю зачем, но основательно намылил ее. Я прыгнул на нос, чтобы принять стаксель, и не удержался на ногах: намыленная пластмасса пострашнее отполированного льда! Пытался схватиться за трос, падая, но жесткая снасть соскочила с ладони и как нож впилась в руку. Хлынула кровь. Оказалась поврежденной вена. Меня успокаивали тем, что могло быть хуже, если бы разрезало сухожилие.

В Иере мы окончательно убедились, что наша лодка не годится для слабого ветра. И прямо из Франции отправились машиной в Италию, где на судоверфи в Коголето для нас строили новый “Темпест”.

Дорога была удивительно красивой, но боль в руке, кажется, притупила все остальные ощущения. И пролетали мимо незамеченными самые живописные курорты Средиземноморья.

Дней десять провели мы на родине Колумба. Шутили, что яхта, рожденная там же, где и великий мореплаватель, должна обладать великолепными мореходными качествами.

Шутили и надеялись, что новая лодка станет такой, о какой мечтали. По ходу вносились предложенные нами изменения, усовершенствования, что задерживало строительство. Когда лодка, наконец, была готова, времени на ее опробование не осталось. Яхту отправили в Ригу. А сами со старым “Темпестом” девятого мая оказались в Ла-Рошели.

Этот городок на западном побережье Франции не раз был местом соревнований яхтсменов. Проводились здесь первенства мира на “Летучих голландцах”, Европы — на “Драконах”. Для наших ребят они кончались неудачно. И вот теперь чемпионат Европы на “Темпестах”.

Дистанция хотя и незнакомая, но понятная своей похожестью на Киброн: те же приливы и отливы, когда уровень воды колеблется в пределах 7—8 метров. Устье реки. Надеялись, что нам поможет наше умение ходить по Днепру и справляться с речными течениями.

Начали с победы в первой гонке в сильный ветер. Лидировали и во второй день. Первый знак обогнули вторыми, а ко второму подошли со значительным пре-" имуществом: следующая яхта отставала метров на двести. При повороте из рук шкотового вырвался брас, при помощи которого он управлял дополнительным парусом. Я не смог удержать лодку на курсе. Виталий растерялся. Спинакер улетел вверх и развевался на макушке мачты, как знамя. Шестибалльный ветер играл с длинным мокрым брасом, то подымая его чуть ли не под облака, то опуская в воду. Я прыгнул за борт, надеясь его там поймать. Со стороны это выглядело, наверно, как дельфиний цирк. Снасть резвится над волнами, а я выпрыгиваю из воды, стараясь ее поймать. Наконец, ухватился. Повис всей тяжестью, спустил вниз спинакер. Скомкал его, погасив надувавший парус ветер. Влез в лодку. Вдвоем окончательно утихомирили взбунтовавшийся спинакер. Яхта выпрямилась. А последний “Тем-пест” был уже далеко впереди. Сойти? Нет!

Гонка продолжалась. Мы финишировали десятыми, оставив позади добрых три десятка “Темпестов”. Среди них и поляка Хольца.

Между прочим, не только мы в Ла-Рошели побывали в такой неприглядной роли. В первый день, когда ветер достигал 6—7 баллов, перевернулся Стартиес. Но и он не сошел с дистанции. Поднял яхту, продолжил гонку и финишировал, как и мы, десятым.

В следующих гонках мы шли все время рядом с голландцем. В третьей финишировали друг за другом: мы — первые, он — второй. В четвертой вышли на первый знак во втором десятке. Бен ушел с дистанции, а мы продолжали борьбу. Лишь одного Хольца не смогли догнать и закончили вторыми, убедившись еще раз, что не бывает безвыходных ситуаций.

И здесь, в Ла-Рошели, в конце концов все испортил нам слабый ветер. В результате пришлось удовлетвориться бронзовыми медалями, хотя до последнего дня было неясно, кто же из нас троих победит. Золото досталось Стартиесу. Серебро — Хольцу.

По дороге домой яхту оставили в Киле, где должна была состояться последняя предолимпийская регата. А новый “Темпест”, так и не опробованный, стоял в Риге.

До Олимпиады оставалось совсем немного. Дни проходили в хлопотах, напряженно, нервно. Не было уверенности в лодке, не испытанной в условиях соревнований. Да и в тактике, видно, было что-то не в порядке, раз слабый ветер продолжал оставаться “заколдованным”.

Кильская регата снова прошла при тихих ветрах. Занятое на ней восьмое место настораживало. Правда, в остальных классах результаты наших гонщиков были еще ниже. Но от этого спокойнее не становилось.

Снова, в который раз, возвращался к мыслям о том, что отсутствие соперников дома — огромный минус в подготовке. Где же экспериментировать, где испытывать новые тактические варианты, как не дома? Но в борьбе с кем? Считанные “Темпесты” постоянно переходили из рук в руки. И, по сути, все гонки в этом классе были пустой формальностью. Побеждали только мы с Виталием, не чувствуя от этого ни малейшего удовлетворения. Наоборот, совсем наоборот... С завистью вспоминал старые времена выступлений на “Финне”, когда рядом стартовал Александр Чучелов, а потом более молодые гонщики, но все упрямые, дерзкие, не желающие проигрывать и умеющие бороться.

А теперь один сильный экипаж на всю страну? Нет,. пользы от этого быть не может.

Когда пытался говорить с товарищами по сборной, с тренерами, те отмахивались: будь доволен, что тебе не приходится трепать нервы многочисленными отборами.

А отборы продолжались. В июле в Риге проходило первенство страны. И на нем решалась судьба экипажей на “Драконах”. Юрий Анисимов и Борис Хабаров уходили в каждую гонку, как в последний бой. А мы с Виталием спокойно испытывали свой “Темнеет”.

Месяц выдался теплый. Рижское взморье буквально кишело отдыхающими. К нам всем приехали семьи. Чьи-то жены ходили на тренерских катерах в гонки, переживали. Другие спокойно отдыхали. И после чемпионата страны мы остались в Риге. На последний предолимпийский сбор.

Вставал чуть свет и уходил в яхт-клуб. Бегал, делал зарядку, греб на шлюпке по Даугаве. Виталий приходил часа на два-три позже. Он считал, что зарядка — блажь, лучше поспать. Я его не разубеждал. У человека свои сложившиеся взгляды на спорт. За год совместных тренировок и выступлений я это хорошо усвоил. Мы оба понимали, что ничего прочного из нашего союза не выйдет — слишком по-разному смотрели на одно и то же. Но не расходились, негласно решив для себя: до Олимпиады мириться со всем. А уж потом можно и распрощаться.

Над олимпийским сбором шефствовали рижские комсомольцы. Они старались в свободное время как можно лучше познакомить нас со своим городом. Хотите послушать орган Домского собора? И для нас припасены билеты, хотя туристы буквально ночуют у касс, чтобы попасть на концерт.

Мы были благодарны шефам за то, что они старались снять напряжение предстартовых тренировок. И как-то невольно начинали себя чувствовать в долгу перед ними, а потому тренировались еще самоотверженнее.

А потом наши гостеприимные хозяева преподнесли нам сюрприз. Объявили, что вся сборная команда едет на сенокос.

Что за чудесные были дни! Тишина, покой, только звенят косы, совсем как у Толстого. От зноя травы пахнут так, что кружится голова. И нигде никакой воды. Луга, луга... Никогда в жизни не отдыхалось так хорошо, как в эти короткие дни сенокоса.

...Мы готовили новую яхту к Олимпийским играм. Доля риска в том, что станем выступать на “Темнеете”, с которым не успели как следует познакомиться, была. Но вместе с тем знали, что старая лодка для тихого ветра абсолютно не годится.

Почему готовились к тихому ветру? Да потому, что в его пользу говорило все: изучение метеорологических условий за последние годы, подробное знакомство с господствующими ветрами в конце августа — начале сентября, температурой воды — все то, из чего слагается погода. Не говоря уже о том, как подробно были изучены лоции, как тщательно проанализированы не только все гонки, проведенные на месте Олимпиады, а все отрезки этих гонок, каждая ошибка. Вот когда все мысли были о тактике. Только о тактике.

Понимал, что лодки у всех основных соперников приблизительно одинаковы по ходовым качествам. Каждый, стремился использовать максимум новинок и усовершенствований. Паруса тоже большого преимущества не давали, потому что и они были изготовлены одними и теми же ведущими мировыми фирмами. Оставалась тактика, умелое построение гонки, то есть то, что определялось уровнем мастерства.

Снова мысленно представлял, чем силен каждый соперник: Стартиес, Фостер, Хольц, Уоррен. А Лунде Раудашл? Оживали в памяти все проведенные с ними регаты. Припоминались тактические рисунки их гонок. Продумывались варианты борьбы с каждым из них. Можно сказать, что до начала олимпийских гонок каждая из них была несколько раз проведена мысленно: с различными лидерами, с разными вариантами ветра. Даже с разными случайностями — на всякий случай. Слишком свежи были воспоминания о “приключениях” в Иере и Ла-Рошели.

У нас с Виталием окончательно испортились взаимоотношения. Уходя из яхт-клуба, мы с ним не разговаривали. Но у лодки приходилось себя сдерживать. Как-никак в парусе мы с ним понимали друг друга. Значит, все личное на потом. Сейчас Олимпиада. Только Олимпиада.

В один из последних дней пребывания в Риге у нас состоялось партийно-комсомольское собрание. Сборная команда по возрасту пестра — есть и комсомольцы, есть и люди постарше, имеющие не один год партийного стажа. Это было строгое, даже немножко суровое собрание, Выступил каждый из нас. Нет, мы не обещали достать звезды с неба. Но каждый из нас дал слово отдать все силы борьбе. Все, без остатка. И это было нашей клятвой накануне Олимпиады.

Помню, было похожее собрание и перед Мексикой. Я тогда был на четыре года моложе. Ехал на первую Олимпиаду. И от волнения не мог толком говорить. Но и тогда наше обещание было клятвой.

Я ее выполнил. И наградой для меня стал орден “Знак Почета” и занесение моего имени в книгу Почета Ленинского комсомола.

Вот эта связь с комсомолом — она неразрывна. Мы растем, мужаем, но в душе все равно остаемся мальчишками-комсомольцами. Не потому ли мы так любим песни Александры Пахмутовой, так дружим с ней? Не потому ли родственны нам стихи Роберта Рождественского, повзрослевшего, но все равно сохранившего в душе комсомольский огонек поэта? Они были с нами в Мексике. Мы их будем ждать в Киле...

Саша Чучелов поедет запасным. Весь сезон он выступал на “Солинге”. И хотя среди других был новичком, его присутствие в регатах заставило лидеров подтянуться. Теперь он едет в Киль. Это хорошо. Когда друзья рядом, всегда хорошо. А мы с ним, разойдясь по разным классам, подружились по-настоящему. Все-таки, когда стоит между “кому быть”, дружба не та. А теперь между нами не было ничего. Был только парус, которому мы оба преданы до конца.

Итак, на Олимпиаде участвуют: на “Финне” — Виктор Потапов, на “Летучем голландце” — Владимир Леонтьев с Валерием Зубановым. На “Звезднике” чуть ли не в последний день у Бориса Будникова поменяется шкотовый. К Олимпиаде Борис готовился с Федором Шутковым — самым заслуженным из всех наших матросов, соавтором Пинегина по римской победе. И уже в Киле тренерский совет решил заменить 48-летнего Шуткова Владимиром Васильевым, тоже известным среди поклонников “звездного” класса яхтсменом рулевым. На “Драконах” Борис Хабаров, выиграв первенство Союза, одновременно завоевал и место в сборной вместе со своими шкотовыми Николаем Громовым и Владимиром Яковлевым. Тимир Пинегин будет стартовать в новом для себя классе — управлять “Солингом” ему помогают Валентин Замотайкин и Раис Галимов, Ну и на “Темпесте” мы с Дырдырой.