Беседы о борьбе со страстями

Смертельные объятия страстей

Страсти — источник страдания

Слово страсть родственно слову страдание. Что значит иметь страсть к пище? Если нам не дают пищу, которую мы любим, мы страдаем и по возможности стремимся эту пищу получить. Или если кто-то страстно любит какого-то человека, то он страдает, когда любимый от него далеко. Человек страстно любит самого себя, воздвиг из своей самости в сердце идола, поэтому, когда этого идола кто-нибудь не почитает, он оскорбляется и страдает. И пока человек с Божией помощью не победит свои страсти, он, естественно, не может иметь мира и покоя сердечного.

Чья победа — зависит от нас

В «Братьях Карамазовых» Достоевского есть прекрасные слова: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Но как же так? Ведь Христос Своей крестной смертью уже победил диавола.

Хотя дьявол побеждён Христом и вся сила его сокрушена, но это не лишает человека свободы выбора. И кто победит в конкретной схватке в конкретном человеческом сердце — каждый решает сам. Бог проповедует истину и зовёт в Царство Небесное. Дьявол обманывает и соблазняет. А кого человек изберёт, тот и станет владыкой его сердца.

Мытарства — порождение наших страстей

Когда душа выйдет из тела, ей придётся окончательно расстаться со всем земным, к чему она здесь прилепилась. И чем нам слаще и уютнее было тут, тем ужаснее, невыносимее будет после смерти. Тогда окажется: всё, что нас огорчало и раздражало, — было полезно, было даром милости Божией. А многое из того, чего мы хотели, чему радовались, было во вред, являлось искушением.

Не перечислить того значительного и ничтожного (по человеческим меркам), грубо греховного и благопристойного на вид, к чему мы привязываемся сердцем, что отлучает нас от Бога. Не будь этого, не было бы и мытарств. Ведь они в том и состоят: мы расстаёмся с тем, что полюбили. Посмертные мытарства — это порождение наших привязанностей, страстей.

Лишают нас свободы страсти

Когда душа охвачена душевными и телесными желаниями, мы не в состоянии слушаться Бога, жить по Его заповедям — желания связывают, а иногда и раздирают нас. Собрать внимание на заповедях Божиих — первый шаг к освобождению от власти страстей. Старание исполнить заповеди — истинный путь, а исполнение их (любовь к Богу и ближнему) — совершенная свобода.

Внутренняя свобода никак не зависит от общественного положения человека. Оно может быть высоким, но если человек при этом связан своими страстями, он не свободен. Даже абсолютный монарх — раб, если он — раб страстей. И, наоборот, при самом низком положении (находясь в концлагере, сидя в одиночной камере и т. п.) человек может оставаться внутренне свободным, если не расстаётся с Богом. Мы связаны по рукам и ногам своими страстями. Лишают свободы нас они, а не внешние обстоятельства.

Маленькие и большие грехи

Всякая греховная страсть губительна, и любой нераскаянный грех может лишить человека вечного блаженства. Но всё-таки между ними есть разница. Об этом писал архимандрит Феофан Новоезерский своей духовной дочери: «Одни грехи повседневные, другие смертные. За смертный грех требуется большее покаяние. А рассмеяться случится, тотчас скажи: согрешила, Господи, прости; мысль дурная пришла: Господи, отыми от меня весь помысел лукавый видимого сего жития; случится солгать: Господи, прости моё согрешение».

То есть в малых повседневных и даже ежеминутных грехах нужно постоянно приносить покаяние Богу и не смущаться. Если нас на улице дразнят мальчишки, очень глупо останавливаться и ругаться с ними. Нужно идти своей дорогой. Когда же случается что-то серьёзное, например, бандиты нападут, надо звать на помощь и защищаться или убегать.

В духовной жизни — так же. Усиленного внимания требуют сильные искушения (даже если разовые) и постоянные приражения страстей (даже если слабые). Их нужно исповедовать духовнику, просить его молитвенной помощи. Бывает нужно разобраться и в причинах усиления брани. А обычные ежеминутные поползновения в помыслах и сердечных движениях не требуют особой исповеди. Это повод для постоянного, покаянного самоукорения.

Правда, существует опасность, на которую указывал святитель Игнатий (Брянчанинов). Верующего церковного человека сатана обычно и не искушает на грубый грех, так как из-за страха Божьего душа его восстаёт, противится и уклоняется от явного греха. Тут гораздо эффективнее грех мелкий. И сатана соблазняет нас на незначительные проступки, которые, если останутся нераскаянными, погубят человека точно так же, как грехи великие.

Добрые привязанности — добрые оковы

Страсти — это необязательно пьянство, блуд, воровство, что-то явно плохое. Часто они имеют благопристойный вид. Человек сильно привязан к своим детям, родственникам, всем сердцем любит науку, искусство, свою работу. Это, казалось бы, добрые привязанности, но... ведь привязанности. Значит, они привязывают, а иногда буквально пригвождают человека к земному, временному. Не осудив их в себе, не избавившись от них, мы Царства Божия достигнуть не сможем.

Временное всегда обманывает нас

Истинный Источник блага — только вечный Бог. Временное всегда обманывает нас. Мы связаны между собою многими узами, многими чувствами. В них немало доброго, без них трудно было бы даже выжить, они поддерживают нас в нашей человеческой немощи. Но они и связывают нас — узы есть узы. А надежда на них — надежда ложная.

Мы привязываемся душою к людям, а они умирают. Пристращаемся к занятиям, но те исчезают, или перестают нас интересовать, или мы теряем способность к ним. Строим себе дома, приобретаем вещи, готовим пищу. Всё съедается, проживается, ломается. И в конце концов мы сами исчезаем из этого мира.

Если мы не перерастём столь дорогие для нас привязанности, не обретём свободу и опору в Божественной любви, то в вечности окажемся в великом бедствии: временная поддержка исчезла, как временная, а связать себя вечными спасительными узами с Богом мы не позаботились.

Поэтому дьявол всеми силами старается засорять наш ум пустыми помыслами, чтобы отвлекать от главного, чтобы мы вовсе забыли, что смертны, и жили как бессмертные на земле. Может враг и о смерти напомнить, но нашепчет ложь — вселит в нас животный страх смерти.

И тогда от испуга мы вновь впадём в суету, начнём чрезмерно заботиться о своём физическом здоровье.

Святые отцы пишут: если бы человек помнил о смерти, то никогда бы не согрешил. Имеется в виду не малодушный страх вроде: «вот я умру — и уже никогда не буду пить кофе!», а спасительный страх посмертных мытарств и Страшного Суда.

Возненавидь, чтобы возлюбить

Господь сказал: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37). Эти евангельские слова обычно воспринимаются с каким-то внутренним сопротивлением. Ведь любовь к родным — это пример самой сильной земной человеческой любви.

Мало того, смысл приведённых слов Спасителя даже не в том, чтобы Бога любить, скажем, в сто раз больше, чем своих детей. Нет, здесь различие качественное — ничто не может быть поставлено вровень с Богом, всё сердце должно быть отдано Ему. Не возлюбив всецело одного лишь Бога, невозможно быть с Богом. Слова тяжёлые, страшные для нас, столь многое возлюбивших на земле.

Но Христос говорит, что тот, кто от всего отречётся, всё обретёт. Тот, кто отвергает страстную любовь, отрекается от привязанности к близким, тот освобождает своё сердце. С него как бы спадают оковы, и тогда оно расширяется (в духовном, конечно, смысле). Об этом пишет апостол Павел: Сердце наше расширено. Вам не тесно в нас... (2 Кор. 6, 11-12). В таком сердце обретается истинная любовь к ближним, жертвенная, готовая взойти на крест ради их спасения. Такая любовь обнимает всех. В том числе и родственников, конечно.

Верность Богу отнюдь не мешает нам любить ближних, но не страстной, а жертвенной любовью по подобию любви

Христовой к людям. Христос так возлюбил нас, что принял мучительную смерть ради нашего спасения, но Он не был к нам привязан. И мы должны стараться любить своих ближних по заповеди Божией, как самих себя, а всем сердцем и всем умом, и всею душою, и всею крепостью (Мк. 12, 33) нужно любить только Бога.

Конечно, не иметь никаких земных привязанностей — это мера великих святых. Но она должна быть для нас идеалом. Душа каждого человека — невеста Христова, и Бог от каждой души требует верности, чтобы мы ни к чему и ни к кому, кроме Бога, не прилеплялись всем сердцем. Ни к людям, ни, тем более, к каким-нибудь вещам или делам — все эти привязанности отвлекают нас от Бога, лишают внутренней свободы. А мы призваны Христом к свободе: Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31-32).

«Возненавидь совершенно, чтобы совершенно возлюбить. Удались совершенно, чтобы совершенно приблизиться», — это слова преподобного Варсонофия Великого. Только совершенно возненавидев грех и суету, можно по-настоящему полюбить Бога и ближних. Только совершенно удалившись от страстей, можно истинно приблизиться к Богу.

От своих страстей никуда не убежишь

Нам иногда кажется, что если мы изменим свои внешние обстоятельства, то нам будет лучше. Но основная причина всех наших бед и проблем — наше обольщённое суетой и сластями сердце. Нас мучают наши страсти, они нас будут мучить везде и всегда. Даже когда мы умрём, они не оставят нас. А «охота к перемене мест» ведь тоже своего рода страсть.

Другое дело, когда есть Божие благословение на изменение образа жизни. Тогда Господь помогает человеку. А когда мы по своим страстям пытаемся изменить обстоятельства, от этого бывает только хуже.

Недовольство обстоятельствами жизни может довести малодушного человека до бегства из жизни вообще — самоубийства. Но если мы уйдём из жизни самовольно, то и наше богоборческое своеволие уйдёт вместе с нами. Чтобы вечно нас мучить. Поэтому лучше сейчас потерпеть, чтобы вечно блаженствовать, чем сейчас роптать и из-за этого вечно страдать.

О внешних делах ради внутренней жизни

Подвиг должен быть ради Бога

Есть притча о том, как умер человек и пришли к нему в дом соседи и знакомые. Один спрашивает другого: «От чего он умер?» — «От воспаления лёгких». — «А банки ставили?» — «Ставили». — «Вот это хорошо».

Конечно, последнее замечание нелепо. Если человек умер, то мало радости от хороших методов лечения. И так же, если плодом духовных подвигов и добрых дел человека не будет обретение им благодати Святого Духа (хотя бы при исходе души из тела), то невелика цена этим делам и подвигам.

Внешние подвиги делают нашу духовную жизнь более интенсивной, и если совершаются с целью очищения сердца, то полезны и даже необходимы. Но если мы на них одних сосредотачиваем усилие, то от внешних подвигов мы — и без того гордые — возгордимся ещё больше, и наше духовное движение ускорится, однако не в Царство Небесное.

Ложка гордости в бочке добрых дел

Наши добрые дела и подвиги всегда бывают подпорчены нашей же гордостью, точь-в-точь как в поговорке: «ложка дёгтя в бочке мёда». Поэтому сами по себе они не приносят нам пользы для спасения души. Но зато сопровождающая добрые дела и подвиги борьба с искушениями сокрушает наше сердце и помогает увидеть свои страсти и смириться.

Если же человек преуспевает в смирении, то может получить большую пользу от соразмерных внешних подвигов. Некоторые великие святые носили вериги, власяницу, клали много поклонов, терпели жестокий пост, спали на голой земле. Но они не вменяли себе этого в заслугу и потому духовно преуспевали.

Внешнее без внутреннего — мёртвому припарки

Мы, бывает, прикладываем большие усилия, чтобы исправить своё внешнее поведение, но забываем, что суть не в нём, а в нас самих, что грех — внутри нас и он стал уже свойством души, то есть страстью. И заботиться нужно не столько о проявлениях страсти, сколько о борьбе с ней самой.

Если я на кого-то разгневался, а за минуту до этого был в мире, это не значит, что за минуту до вспышки ярости я был свят и бесстрастен и вдруг стал грешен. Нет, страсть во мне была, но в скрытой форме, а Бог по Своей милости дал выплеснуться ей наружу, чтобы я мог её увидеть и постараться истребить.

Ведь мы, когда телесно заболеваем, хотим не просто устранить симптомы болезни, а хотим устранить саму болезнь. Точно так же и относительно духовной болезни — греха. Если мы истребим его из сердца, то и внешних грехопадений не будет. Если же только внешнее исправим, а внутреннее останется в грехе, то ведь будет Страшный Суд, и там наше лицемерие ничем не поможет.

Заповедь и правило

Бывает, мы, подобно древним фарисеям, с ревностью исполняем внешние обряды и соблюдаем обычаи, а о заповедях Божиих небрежём. Один священник XIX века пишет в своих воспоминаниях, как к нему на исповедь Великим постом пришла женщина. Убивается, плачет, падает в ноги: «Батюшка, я согрешила, нечаянно съела ложку сметаны». Он её успокаивает, потом спрашивает: «А блудные грехи были?» — «Да, было дело», — говорит она совершенно спокойно.

Такое отношение к заповедям Божиим и сейчас не редкость. Человек в церковь не ходит, Богу не молится, почти ни во что не верит, но очень укоряет себя: «Стирала в праздник».

И внешнее делать, и внутреннего не оставлять

Зачем же тогда и заботиться о внешнем, если оно не спасает? Обратим, однако, внимание: Христос, упрекая книжников и фарисеев в том, что они, ревностно исполняя обрядовые правила, пренебрегали важнейшим в Законе Божием: судом, милостью и верой, — не сказал при этом, что обряды не нужны, а сказал, что сие надлежало делать, и того не оставлять (Мф. 23, 23).

Некоторые люди всё внимание обращают на исполнение обрядов, забывая о внутренней жизни, а другие совсем пренебрегают обрядами. Но правильно — это, борясь с душевными страстями и усердствуя в молитве, не забывать и о внешнем. Потому что внешнее неразрывно связано с внутренним.

Исключение составляют святые Христа ради юродивые, у которых внешние действия бывали зачастую безобразными, а внутренне они сияли перед Богом. Но то святые юродивые Христа ради — они имели особое призвание и дарования от Бога.

Нам же нужно помнить слово преподобного Иоанна Лествичника, что положением тела в значительной мере определяется наше душевное состояние. Поэтому разумное исполнение церковных обрядов — это внешнее средство, благотворно влияющее на душу и помогающее обрести правильное внутреннее устроение.

Добрые дела смягчают душу

Оттого что кто-то положил продуты в храме на канун, покойникам легче не становится. Однако же не случайно Церковь учит, что милостыня приносит большую пользу умершим, и призывает нас делать пожертвования, помогать бедным, ухаживать за больными. Сами по себе внешние дела суетны, усопшие нуждаются в сердечной молитве за них, но в том-то и дело, что глубокая озабоченность собственным земным благополучием сделала наши сердца мёртвыми и чёрствыми для молитвы, почти совсем к ней неспособными. А когда мы делаем добрые дела, душа как бы учится добру от тела, смягчается, становится способной пожалеть и живого, которому можно помочь и молитвой, и делом, и усопшего, который нуждается уже только в молитве.

Добрые дела привлекают благодать

Милости хочу, а не жертвы, — читаем в книге пророка Осии (Ос. 6, 6). Оказание милости приносит пользу, в первую очередь, самому милостивому, но не в том смысле, что, подавая нищим или жертвуя на храм, мы рассчитываемся за какие-то свои грехи (это был бы не свойственный Православию формализм). Но, оказывая милость ближним, мы привлекаем к себе милость Божию.

Примером этого является описанная в Деяниях святых апостолов история с Корнилием сотником. Он был язычником, но верил в Бога и жил добродетельно. Само по себе это не могло его спасти. Но молитвы и милостыни Корнилия, как сказал ему ангел, пришли на память пред Богом (Деян. 10, 4). И Бог прислал к сотнику апостола Петра, который его крестил. Корнилий стал христианином и получил спасение.

Кто имеет, тому прибавится

В Евангелии сказано: Кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь (Лк. 8, 18). Кто имеет хотя бы зачатки любви к Богу, если он будет смиряться, бороться со своими страстями, стараться исполнять заповеди, тому прибавится благодати. А кто не имеет в душе ничего истинного, а только имеет внешние добрые дела, на которые уповает и которыми гордится, тот не только не спасает свою душу, но часто лишается и внешней добродетели в наказание за лицемерие.

Не лицемерие ли — скрывать страсть?

Нередко возникает вопрос: «Я чувствую, что не имею истинной любви к Богу и ближнему, но всеми силами стараюсь внешне этого не показывать и совершать добрые дела. Не лицемерие ли это?» Лицемерие это или не лицемерие — зависит от нашей самооценки. Если мне жалко подать милостыню, а я всё-таки её даю, если во мне кипит раздражение, а я его сдерживаю, если меня борют блудные помыслы, а я по ним не действую, но при этом думаю, что всё в порядке, да ещё осуждаю других людей, — то это лицемерие. А если я стараюсь поступать хорошо, за внутреннюю же нечистоту себя укоряю, то это не лицемерие, а духовная борьба, которая в конце концов приводит к

очищению сердца, лишь бы мы не обольщались своими внешними добродетелями и не отчаивались, видя бездну своего внутреннего падения.

Хотя и нет истинной любви к Богу, нет настоящего смирения, но надо, насколько хватает ума, насколько хватает решимости, стараться поступать хорошо. И при этом за свои добрые дела благодарить Бога, а в своей гордыне каяться. И не надеяться ни на внешний, ни на внутренний подвиг, а только на милосердие Божие.

Почему в храме так редко увидишь радостное лицо?

Часто приходится читать о том, что христианин должен быть радостен. Оно, конечно, неплохо. Да и апостол Павел писал: «Всегда радуйтесь». И сразу вслед за тем: «Непрестанно молитесь». Такая радость, которая побуждает непрестанно молиться, и сама порождается непрестанной молитвой, — дай нам Бог пребывать в такой радости. А наши радости о чём? О хорошей погоде, о детях, о здоровье, и прочем. Так и атеисты радуются.

Радость о Господе и вообще духовные переживания у нас тоже есть. Только в них всегда центральное место занимает наша самость. Как Я хорошо помолился, как Я переживаю, МОЯ скорбь о страстях Христовых, МОЯ радость на Пасху... Вот в наших душах истинная радость и не удерживается, как в дырявых сосудах.

Когда человек это осознаёт, это не лишает его радости, но он трезво оценивает своё состояние, благодарит Бога за радость, когда она посещает его, но сознаёт свою неготовность к истинной радости и не ждёт её, точнее, ждёт, но в вечности.

Ожидание же духовных переживаний порождает, соответственно, смущение, если их нет. Слышал такую жалобу: «Я на Светлой седмице не радовалась воскресению Христову». Ну и что, что не радовалась? Скажи себе: «Я не чувствовала радости, но я верую в воскресение Христово, верю, что Господь меня исправит и, как бы это ни было болезненно, пробудит моё сердце для истинной любви. И тогда воскресение Христово станет радостью и для меня».

Церковных людей даже порой упрекают, мол, почему они в храме все такие мрачные, и одежда на них в храме не яркая. Одеваемся в то, что имеем. Празднично, но скромно, чтобы не отвлекать остальных людей от богослужения и, тем более, не соблазнять. А лица — какие уж есть. Разжигать в себе эмоцию радости — это лицемерие. Но мы вообще приходим в храм не за эмоциями, а чтобы вместе помолиться и причаститься Святых Христовых Тайн, в чём и проявляется наше церковное единство как Тела Христова.

Наши отношения с Богом гораздо глубже любых эмоций. Есть хороший пример. Многодетная мать устала от детей, она изнемогла и хочет только спать. Это не значит, что она детей не любит, или в этот момент любит меньше, чем когда с ними тетешкается.

Также, если человек только что был погружён в молитву, а потом увлёкся греховными помыслами, это не значит, что тогда он Бога любил, а потом перестал любить. Это значит, что идёт духовная война, в которой мы то побеждаем, то терпим поражение. Опытный воин не обольщается отдельными победами и не унывает от отдельных поражений, он стремится к окончательной победе.

Святитель Феофан Затворник пишет, что для смиренного, когда он впадёт в какое-то согрешение, это не неожиданная новость. А гордый человек от всякого поползновения впадает в смущение или даже в отчаяние, если, конечно, не усыпит свою совесть самооправданием. Сцилла и Харибда подвижничества.

Нужно знать, что борьба со страстями — это надолго. Мы боремся, но страсти продолжают нами владеть; мы виноваты в этом, оправдывать свои немощи не надо, но и унывать не следует. Если я пока не могу удержаться от чего-то вредного для души, то это предмет для покаяния, а не для уныния и отчаяния.

Изображать духовную радость не нужно, но и наводить тоску на окружающих не следует. Я, например, знаю, что я человек гордый и моя гордость ко всему в жизни примешивается. Это знание должно укреплять меня в терпении очистительных скорбей и удерживать от осуждения ближних, но я не должен ходить с кислой миной и лишать своих ближних — жену, детей, прихожан — душевного тепла.

Мешает ли юбка спасению?

После отличной книжки Владимира Легойды «Мешают ли джинсы спасению?» все теперь знают, что джинсы спасению не мешают. А юбка? Длинная бурая юбка без разреза мешает?

Как-то раз я встретился с другом юности, известной журналисткой, крестившейся много лет назад в сознательном возрасте. Она делилась со мной своими трудностями, внешними и внутренними. В ответ я высказал мысль, что причина её тяжёлого душевного состояния отчасти в обстоятельствах жизни, а отчасти в том, что она, хотя и верует в Бога, но по своей вере не живёт. Тогда моя друг-собеседница воскликнула, что не чувствует потребности одеть юбку до пят и серый свитер.

Я ответил ей, что вовсе не имел в виду одежду. Одета она была, кстати, скромно. Дальше мы с ней поговорили о смысле христианской жизни. Но почему она с самого начала заговорила о юбке? Ладно бы какой-нибудь человек, поработавший в храме или монастыре, которому недостаточно культурные члены общины навязывали местный дресс-код. Или девушка, попавшая на исповедь к излишне строгому монаху, считающему уместным всех одеть в подрясники. Но с моей-то собеседницей ничего этого не было!

Другой пример на ту же тему. В некоторых храмах раньше были (говорят, что есть и сейчас) старушки, в глаза ругавшие людей, которые вели себя в церкви не так, как следовало, по мнению старушек. Один замечательный, ныне покойный архипастырь назвал таких старушек «православными ведьмами». Почему столь строго? Почему не «дурами»? Почему не «хамками»? «Ведьма» — очень серьёзное обвинение. А ведь этот архипастырь сам ни разу, я думаю, ни с одной «православной ведьмой» не сталкивался.

Дело в том, что все мы — даже лучшие и умнейшие из нас — подвержены идеологическим штампам и модам. Долгое время держалась мода ругать старушек, которые ругаются в храмах. Они нас ругают, а мы — их. Они нас—грубо и в глаза, а мы их — тонко и за глаза.

Конечно, церковных сотрудниц нужно воспитывать, чтобы они не обижали прихожан; конечно, это обязанность, в первую очередь, настоятеля. Нужно и других пожилых прихожанок воспитывать. И молодых прихожанок. И прихожан мужского пола. И себя самих. И на это у нас уходит вся жизнь. Поэтому будем к себе строги (не до отчаяния, помня о милосердии Божьем), а ко всем будем снисходительны. И с любовью относясь ко внешним, стараясь, чтобы ничто не мешало им прийти в Церковь, будем с любовью относиться и к тем, кто уже в Церкви. Они-то ведь тоже наши. Уча их мягко обращаться с людьми, не лишим их самих нашей любви.

А что касается дресс-кода, для того, кто не знает ничего о внутренней, духовной жизни, естественно всё внимание обращать на внешнее. Христиане же знают, должны знать, что главное — это сердце человека, а не то, как он выглядит. Поэтому не нужно всех женщин стараться переодевать в длинные юбки, но по той же причине не нужно всех переодевать и в брюки.

Помню, когда я, крестившись в возрасте 27 лет, только начал церковную жизнь, мне очень понравилось ходить в косоворотке. Так я везде и ходил: в голубой «русской» рубахе с матерчатым пояском, в простых штанах, туристических ботинках, бороде и шевелюре вокруг зреющей лысины. Но духовный отец мне не делал на эту тему замечаний.

Однажды мы с ним ехали в метро, спокойно разговаривали, на меня покашивался народ, и я как-то сам почувствовал, что ему должно быть неловко сидеть рядом с такой яркой (в прямом смысле) фигурой. Наверное, ему действительно было неловко, но он мне ничего не сказал и даже виду не подал. И правильно сделал, потому что важно не чтобы неофит во что-то переоделся, а чтобы он сам почувствовал: ни косоворотка, ни фрак, ни пиджак не приближают его к Богу и не удаляют.

Поэтому люди, которые всех хотят нарядить в «православные» юбки, думая, что это главное, ошибаются. Но и те, кто с презрением смотрит на мешковато одетых сотрудниц некоторых приходов, тоже ошибаются. Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17). Не пища и питие, не платок и не шляпка, не джинсы и не юбка.

О духовном целомудрии

Сделать целостным сосуд души

Святой пророк Иоанн Предтеча говорил людям: Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему (Мк. 1, 3). Понятно, что он говорил не о какой-то земной дороге, а о том, что нужно внутренне приготовиться к принятию Христа: Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов (Мк. 1, 4). А Христос пришёл дать гораздо большее. Покаяние — это подготовка к принятию благодати Святого Духа.

Почему нам не даётся этот дар? Потому что мы не целомудренны, сосуды наших душ не целостны. В Евангелии сказано: вино новое вливают в мехи новые, а если вливать новое вино в ветхие мехи, то и мехи порвутся, и вино вытечет (см. Мк. 2, 22). Наши души можно сравнить с ветхими мехами, в которые сколько ни вливай благодатного вина, всё равно оно будет проливаться. Нам нужно позаботиться о том, чтобы души наши стали целостными, способными к благодатной жизни.

В русских народных сказках есть типичный сюжет, когда богатыря убивают злые люди и рассекают на части, а потом любящая жена или серый волк возвращают его к жизни следующим образом. Сначала, чтобы останки срослись, их поливают мёртвой водой, а потом — живой, и богатырь встаёт на ноги. Мы нуждаемся в мёртвой воде добрых дел, поста, воздержания, благодушного терпения скорбей и болезней — всё это смиряет нас, уцеломудривает, делает целостными и способными принять живую воду благодати.

Стыд и совесть

Слова «стыд» и «совесть» часто путают и употребляют одно вместо другого. На самом деле разница между ними очень большая. Совесть нас обличает, когда мы делаем то, что не должно. А стыдно нам, когда открывается то, что должно быть скрыто. Путаница возникает из-за того, что мы по гордости всячески стараемся прятать от всех свои плохие поступки и выставлять напоказ хорошие.

Иногда необходимо плохие поступки скрывать, чтобы избежать соблазна, который может привести к новому греху. Но обычно мы скрываем своё зло из тщеславия или из страха заслуженного наказания. Это ложный стыд. На самом же деле, когда мы совершили зло, следует позаботиться не о сокрытии его, а о его исправлении. Если возможно, то и делом (вернуть похищенное, помириться с тем, кого обидели), но во всяком случае в своей душе (это всегда возможно и необходимо). Мы должны не заглушать голос совести ради ложного стыда, а наоборот, преодолев ложный стыд, поступить по совести, в частности, открыть свой грех перед духовником, а иногда и перед многими людьми.

Так что, когда говорит совесть, стыд часто (не всегда) бывает ложным. А чувство неложного стыда нередко сопутствует вовсе не злым, а добрым делам. Ведь мы именно свои добрые дела должны по возможности скрывать, стыдиться их огласки, чтобы не быть окраденными тщеславием. Когда человек совершает хорошие поступки напоказ — это бесстыдство.

Истинный, естественный стыд побуждает нас скрывать те части тела, через которые человек входит в мир, скрывать от посторонних людей наши интимные телесные и душевные отношения, скрывать свои высокие духовные состояния и переживания (если их Бог даёт) — скрывать не потому, что всё это плохо, а потому, что это слишком значительно и не должно быть предметом суетного, похотливого интереса. А открываться должно только по благословению Божию, когда на то есть особая воля Божия.

Одежда — символ благодати

Одежда имеет множество функций: защищает наши тела от нежелательных атмосферных воздействий; помогает стать незаметными или, наоборот, выделиться в толпе; делает человека привлекательным, а может сделать и отталкивающим; подаёт окружающим знаки о социальной принадлежности человека; есть и другие функции одежды. Но о самом главном смысле одежды говорится очень мало, да мало кто о нём и знает. Одежда — символ Божественной благодати. В раю Адам и Ева «были наги» в том смысле, что не имели материальных одежд, но они были облечены в сияющую ризу Божией благодати и потому «не стыдились». Согрешив, люди лишились благодатного одеяния, и возникла нужда хоть чем-нибудь прикрыть наготу. Для защиты и украшения тела Бог дал нам одежду (см. Быт. 3, 21), которая, таким образом, заменяет (хотя бы отчасти) утраченную благодатную защиту, покров и украшение и одновременно напоминает нам о них. То есть одежда есть символ благодати.

Она должна скрывать от людских взоров то, что возбуждает страсти. Мы ответственны перед ближними за то, как воздействуем на них своей внешностью, да и себе мы можем немало повредить, привлекая похотливые или завистливые взгляды и возбуждая этим собственные страсти. Кроме того, скромная одежда делает человека незаметным в толпе и тем помогает ему сохранить молитвенное внимание.

Когда человек показывается людям обнажённым, он показывает свою животную природу и скрывает духовную — образ Божий. А есть одежда, которая раскрывает образ Божий в человеке, — это облачение православного духовенства. Большая честь носить его, но священный сан сугубо требует от человека и внешнего благочестия, и внутреннего хождения перед Богом, чтобы он не уподобился окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).

Ряса — облачение ангела, и тяжело человеку во плоти нести облачение бесплотного. Чёрный цвет её — цвет смерти, небытия; человек, надевающий рясу, должен исчезнуть для всего земного и ожить для духовного и вечного. А скроена ряса так, что человек, в неё одетый, становится иконой, образом ангела; два рукава — как два крыла.

Благоговение перед тайной

Для большинства из нас, получивших в детстве атеистическое воспитание, привычно совершенно по-разному относиться к тайнам человеческим и к тайнам природы. О природе мы думаем, что любую её тайну хорошо бы узнать, лишь бы только это не принесло слишком много неприятностей. О человеке мы так не думаем, мы уважаем его желание и право что-то от нас, а может быть, и от всех утаить. Для православного сознания тайны природы — это тайны Божии, и к ним следует относиться с ещё большим благоговением.

Есть что-то, что Бог хочет нам открыть и открывает без нашего вопрошания, без нашего исследования. Есть что-то, что Он благословляет исследовать. Но есть то, что навсегда должно быть от нас скрыто, и мы должны с благоговением отступить перед Божией тайной. На примере человеческих отношений это очень понятно.

Мужчина познает женщину. Но совершенно по-разному познают женщину её законный муж, гинеколог и насильник. Если в первом случае жена с благоговением и любовью раскрывает себя мужу и он так же, с благоговением и любовью, приступает к ней (я имею в виду то, что должно быть, а не то, как оно зачастую бывает), то муж познаёт свою жену истинно, то есть совершается акт истинного познания. Во втором случае, когда врач осматривает своего пациента, он тоже нечто познает, но, очевидно, совсем другое. Наконец, насильник совершает ложное познание, и по существу он не познает ничего, а только губит свою душу.

Что побуждает нас к познанию и с каким душевным расположением мы приступаем к объекту познания, имеет огромное значение. Ребёнок, через щёлку подглядывающий за мамой в ванной комнате, может быть, что-то и узнаёт для себя новое, но познание это ложное и не во благо ребёнку. К сожалению, мы очень часто оказываемся такими скверными детьми по отношению к Божиему творению, потому что нами движет любопытство, тщеславие и желание удовольствий, а не благоговейное ожидание знания как Божьего дара.

В одном из рассказов Николая Носова мальчик нарвал на колхозном огороде огурцов. Мама его за это укорила и велела отнести их обратно, но сторож отдал огурцы мальчику со словами: «Ну, считай, что я их тебе подарил». И мальчик совсем с другим настроением принёс домой уже не украденные, а подаренные огурцы. Также есть огромная разница между знанием, дарованным Богом, и знанием, незаконно похищенным.

Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым... (Быт. 2, 19-20). Это была мудрость, дарованная человеку Богом. Но в раю увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги (Быт. 3, 6-7). Это было тоже, конечно, знание, но знание похищенное, незаконно полученное. И плоды этого знания мы пожинаем до сих пор — это смерть, вошедшая в мир через преступление Адама и Евы.

В чем же было это преступление? В том, что людям показалось недостаточным пребывать в любовном единении с Богом и всё, в том числе и знание, получать как дар от Него. А им захотелось стать самим как боги, знающие добро и зло (Быт. 3, 5), хотя бы и нарушив заповедь Божию. Они ведь были в теснейшем общении с Богом, всегда могли обратиться к Нему с любым прошением. Это современный человек, даже христианин, обычно должен много потрудиться, и потерпеть, и поскорбеть, прежде чем сердце его откроется для молитвы, а Адам и Ева в раю были в естественной, хотя тоже дарованной близости к Богу и всё всегда могли просить у Него, и Он исполнил бы любое их доброе желание. Но они соблазнились пойти другим путём — путём магии, а не молитвы.

Это было первое магическое действие человека: съесть плод, чтобы получить знание. «Сделаю то-то, и будет то-то» — самая общая магическая формула. Мы очень узко понимаем магию: в массовом сознании она обычно связана с какими-нибудь особенными телодвижениями и словесными выражениями, но это только внешние, грубые формы. Суть же магии состоит в том, что человек через какие-то действия и словесные формулы обретает (реально же лишь мнит, что обретает) власть над творением Божиим и чуть ли не над Самим Богом.

Понятно, что такое отношение к Богу и сотворённому Им миру — формальное, техническое, насильственное — есть измена Любви, духовное прелюбодеяние, почему и последствием этого греховного познания явился прежде всего стыд. До этого были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились (Быт. 2, 25), потому что были покрыты одеждой благодати и имели чистые ум и сердце, а после падения открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги (Быт. 3, 7), потому что лишились благодатного покрова.

Оттого, с каким настроением мы приступаем к познанию, во многом зависит не только его успех или неуспех, но и наша вечная участь. Если люди из корысти или любопытства увлекаются бесстыдным подсматриванием того, что Бог по Своей милости от нас промыслительно скрывает, то они навлекают на себя гнев и наказание Божие и, кроме того, постепенно всё больше погружаются во тьму суеверного бескультурья.

А если мы будем познавать мир Божий с благоговейным и молитвенным трепетом, с благодарностью принимая то ведение, которое Господу угодно будет нам даровать, то мир Божий станет постепенно раскрываться нам как икона, как образ своего Творца. Тогда всё временное будет говорить нам о вечности, и, устраивая свою земную жизнь, мы будем в то же время приобщаться Царству Небесному, которое есть источник и полнота всякого истинного ведения.

Откровение Ноя и хамство

О целомудренном отношении к таинственному мы имеем важный образ в житии ветхозаветного патриарха Ноя. Ной начал молитвенно возделывать землю своего сердца, испил вина Божественной благодати и, придя в благодатное исступление, душевно обнажился, то есть стал открывать Божественные тайны, которые не подобало знать его детям, не пришедшим в меру совершенного духовного возраста: И начат Ное человек делатель быти земли, и насади виноград: и испи от вина, и упися, и обнажися в дому своем (см. Быт. 9, 20-25).

Хам же не только сам предался неполезному созерцанию наготы отца своего, то есть того, что от него должно было быть скрыто, но и пытался соблазнить на это своих братьев, которые благоразумно уклонились от безвременного и потому бесстыдного познания.

Не верь снам — не промахнёшься

Одним из самых распространённых оккультных соблазнов является соблазн толковать сны. Действительно, они снятся почти всем и почти всегда, нередко сны имеют какое-то содержание, иногда сбываются. Как правильно к ним относиться? — С осторожностью.

Сны бывают трёх видов: от Бога, от бесов и плотские.

От Бога сны бывают крайне редко, и то — за малым исключением — великим подвижникам и святым. Ещё бывали видения от Бога во сне царям и другим людям, стоявшим во главе народов. Примеры этому можно найти в Священном Писании. Думать про себя, что достоин иметь во сне Божественные откровения, — это гордость.

Иногда спрашивают: а как же Иоанн Кронштадтский в своих дневниках постоянно свои сны упоминает. На это можно ответить примером. Если человек, который и сто- ять-то на лыжах не умеет, увидев по телевизору, как спортсмены прыгают с трамплина, решит, что и ему можно так прыгать, все сочтут его за шутника или душевно больного. Стоит ли нам, размышляя об отношении к снам, сравнивать себя с праведным Иоанном Кронштадтским?

И не нужно опасаться, нечаянно не распознав, пропустить Божественный сон. Даже если сон послан Богом, а человек, по смирению считая себя недостойным Божественного откровения, не придаст сну значения, Бог за это не осудит его. И если Богу угодно о чём-то известить человека, Он найдёт, как это сделать, чему есть примеры и в церковной истории (призвание к пророческому служению пророка Самуила, обретение Казанской иконы Божьей Матери и другие).

Церковь знает редкие случаи, когда заслуживающие внимания сны бывали и обычным людям. Однако, если приснится какой-то замечательный сон, прежде чем поверить ему, нужно обязательно посоветоваться с духовно опытным человеком.

Бывают и бесовские наваждения во сне. Вникать в бесовские наваждения, пытаться толковать их — явный грех и неразумие. Если бесы хотят нам что-то внушить, этому нужно противиться, молитвенно обращаясь к Богу.

Если есть основания считать какой-то сон бесовским наваждением, нужно, проснувшись, сразу помолиться; неплохо при этом попить святой воды или умыться ею. Очень важно не бояться таких наваждений, потому что, пока человек с Богом, Бог его защищает от любых демонических воздействий. Недаром ведь перед крещением священник говорит человеку о дьяволе: «И дунь, и плюнь на него».

Все остальные сны — плотские. В глубине сердца каждого человека много чего переплелось: и естественного, и противоестественного, и чистого, и нечистого, простые человеческие желания и такие желания, от которых всякий порядочный человек приходит в ужас. Когда человек бодрствует, он, как правило, контролирует своё сознание, а во сне в его сознание проникает всякая глубинная нечистота, причём обычно в символических видах, так что снится человеку одно, а стоит за этим видением нечто совсем иное.

Некоторые люди пытаются вникать в свои плотские сны, стараются их запоминать, даже исследовать. Дело это крайне опасное и почти всегда вредное. Нужно не копаться в своих подсознательных желаниях, гнездящихся в сердечных глубинах, а очищать сердце молитвой и церковными таинствами.

Самое опасное в доверии снам — это то, что, начав доверять своим обычным снам, человек оказывается беззащитным перед бесовским обманом. Бесы под видом обычных снов начнут навевать своё, а потом уже своё станут выдавать за Божественное. Немало людей таким образом лишилось рассудка и впало в духовную прелесть.

Сны нужно стараться как можно быстрее забывать и не обращать на них внимания, помышляя о себе: Божественных откровений я недостоин, естественные мои сны — нечисты, а бесовского я видеть не хочу. Всем нам полезно помнить слова преподобного Иоанна Лествичника: «Кто верит снам, тот вовсе не искусен; а кто не имеет к ним никакой веры, тот любомудр».

Тонкая духовная похоть

Наше нецеломудрие проявляется иногда в самых благовидных формах. Мы, например, даём друг другу житейские и даже духовные советы. Теребим своих ближних: пойди в церковь, причастись, закажи молебен; навязчиво стараемся устроить внешнюю жизнь ближнего, говорим: поступай так-то, а так-то не поступай. Вроде бы, нами движет любовь, а на самом деле, как правило, в таких советах проявляется наша тонкая духовная похоть, как ни странно это может показаться на первый взгляд. Желание руководить, управлять, давать советы — это ведь желание обладать; мы хотим обладать своим ближним и пренебрегаем тем, что нам неизвестна тайна его души.

На нас злятся, нас не слушают, а мы обижаемся, осуждаем людей: я, мол, им говорю, а они не делают. Но ведь слово о Боге и слово Божие вовсе не одно и то же. Когда мы говорим о Боге своё страстное слово — это слово наше, а не Божие, даже если мы, не переставая, цитируем Священное Писание, как это, кстати, сплошь и рядом бывает у сектантов. И люди, которые не принимают такого безблагодатного цитирования, вовсе не обязательно отвергают само Евангелие. Они очень часто отвергают наше насилие над их душами, и это бывает их целомудренной реакцией на наше бесстыдство, а мы в гордых мечтаниях мним себя чуть ли не апостолами и мучениками.

Бывает, правда, что нами движет не духовная похоть, а любовь Божия, когда вдруг, неожиданно из нашего сердца вырвется несколько слов, пусть самых простых, которые войдут в сердце другого человека и будут в нём семенем Царства Небесного. Бывает. Но как редко это с нами бывает. Слово же, сказанное неблаговременно, не по благословению Божию, а по нашему своеумию, своеволию и пристрастию, не спасает человека, а оказывается опасным насилием над его душой.

Особенно вредит нашей проповеди наша же неблагочестивая жизнь. Мы злословим, раздражаемся, чревоугодничаем, мы пристрастны к деньгам и вещам, обидчивы и самолюбивы, нецеломудренны в одежде, жестах, словах — всё это видят наши ближние, и, когда мы зазываем их в Церковь, они, шарахаясь от нас, отворачиваются и от Церкви. Но не их нужно в этом винить, а самих себя.

Обличение с любовью

В Евангелии от Иоанна (Ин. 8, 23-30) есть место, где Христос в довольно суровых выражениях обличал иудеев, говоря: Вы от нижних, Я от вышних... вы умрете во грехах ваших... Но, что примечательно, дальше сказано: Когда Он говорил это, многие уверовали в Него. Что это были за удивительные люди, которые с такой пользой приняли обличения и уверовали во Христа! Отчасти дело было в том, что Христос обличил их хотя и строго, но с любовью, а мы друг друга обличаем обычно с осуждением, и это одна из причин того, почему наше слово — возможно справедливое — не принимается ближними.

Но Христос — Сам Бог и Сам Любовь — всегда говорил с любовью, однако некоторые люди верили Ему, а другие, например жители Назарета, хотели сбросить со скалы (см. Лк. 4, 29). То есть дело не только в говорящем (говорит он с любовью или с гордостью), а и в слушающем (ищет он истину или только утешение).

Когда слушаем злым сердцем, то и самого Бога отвергнем, тем более от равного нам человека не захотим услышать обличения. Когда же мы истинно, духовно расположены, когда сердце наше ищет спасения, то мы не только слово Божие воспримем, но и от немощного человека, который нас, может быть, злобно осуждает, получим пользу.