Беспокойный

Глава 10

Сергей шел по кажущемуся бесконечным коридору жилого сектора, толкая перед собой накрытую простыней каталку и чувствуя затылком тяжелый, равнодушный взгляд охранника. В коридоре было почти пусто, только в дальнем конце уныло возил шваброй по цементному полу испытуемый в серой робе, подле которого, расставив ноги и положив руки на висящий поперек живота автомат, неподвижно, как изваяние, торчала черная фигура еще одного охранника.

Обычно уборкой в местах общего пользования занималась целая команда уборщиков, состоявшая, как минимум, из трех человек. Но сегодня уборщик был один – видимо, неспроста. Сергей вспомнил нечеловеческие вопли, доносившиеся со стороны тестовой камеры, и подумал, что доктор Смерть, похоже, опять израсходовал почти весь доставленный ему с Большой земли материал для экспериментов.

В течение почти целой минуты Сергей размышлял, хорошо это или плохо. Простой здравый смысл подсказывал, что эксперименты в такой ситуации следует приостановить или хотя бы сделать не такими интенсивными до тех пор, пока не придет подлодка с новой партией подопытных. По идее, это сулило Сергею и всем остальным, кому посчастливилось дожить до сего дня, безопасность – пусть временную и весьма относительную, но все-таки безопасность.

Вот только логика в этом странном месте срабатывала далеко не всегда, а здравый смысл, судя по некоторым признакам, не относился к числу достоинств людей, которые всем здесь заправляли. «А может, они сами сумасшедшие? – подумал Сергей. – Может быть, микроскопические дозы излучения все это время просачивались через защитные экраны, потихоньку, исподволь выжигая господам экспериментаторам их ученые мозги? И они один за другим съехали с катушек – все, от доктора Смерть до последнего охранника, – и теперь сами не ведают, что творят, по старой памяти нажимая кнопки и вертя ручки… А на Большой земле об этом не догадываются, потому что сумасшедшие – народ хитрый, и все продолжают возить сюда безответных бедолаг, которых никто не хватится…»

Он старался не смотреть на каталку и не думать о том, что лежало под простыней. Это оказалось неожиданно легко: оставшийся в памяти образ Захара никак не сочетался с изуродованным, выпотрошенным трупом на хирургической каталке. Было очень легко представить себе, что в данный момент он, живой и невредимый, сидит у себя в камере, назло врагам выцарапывая ногтем по штукатурке матерные ругательства, или, немелодично напевая себе под нос «Мурку», драит солдатский сортир, намеренно оставляя по углам как можно больше грязи.

На дверях камер белели картонные таблички с номерами обитателей. Проходя мимо камеры Захара, Сергей увидел, что табличка с двери исчезла, и иллюзия развеялась, как дым. Слабое сопротивление, оказываемое груженой каталкой, окончательно вернуло его к действительности. Он заставил себя посмотреть на каталку и снова отвел взгляд: то, что лежало под простыней, уже не имело отношения к Захару Токмакову. Вот разве что эта его улыбка… Умирая, Захар Токмаков улыбался, и Сергей догадывался почему: двести девяносто пятый не только знал о старой вентиляционной шахте в семнадцатой штольне, но и успел поделиться своим знанием с единственным человеком, который может им воспользоваться.

«Пока может», – напомнил себе Сергей, и это была правда: круг его возможностей и даже желаний мог катастрофически сузиться в любую секунду. Как знать, не станет ли для него последним очередной визит в тестовую камеру? Ведь даже Захар и тот не выдержал, сломался. Или они его просто прикончили? Взяли и без затей пришибли электрическим разрядом или вкололи какую-нибудь отраву – с них станется… Ведь даже нормальный, психически здоровый человек может не на шутку взбеситься, если тот, кого он регулярно пытается убить на протяжении целых двух лет, упорно отказывается умирать и только посмеивается над усилиями своих мучителей! Захар их слишком долго дразнил, вот они и озверели… Как бы то ни было, Сергей теперь чувствовал себя так, словно на него возложили почетную, но трудновыполнимую миссию. Со стороны Захара это было не очень-то красиво: сам ускользнул, а Сергея оставил в одиночку расхлебывать эту кашу. Впрочем, удивляться тут нечему: Захар как был ловкачом при жизни, так и остался им даже после смерти.

Он миновал дверь своей собственной камеры и двинулся дальше. Метров через сто охранник коротким окриком направил его в открывшийся по правую руку тупик. Здесь обнаружились еще одни ворота, способные противостоять даже профессиональному штурму с применением полевой и осадной артиллерии, а возле них – пара автоматчиков. Наблюдая уже ставший привычным ритуал открытия ворот, Сергей далеко не впервые отметил про себя, что меры безопасности, принимаемые здешним персоналом, так же избыточны, как и толщина внутренних перегородок. Глядя на все эти манипуляции с огнестрельным оружием и кодовыми замками, можно было подумать, что они охраняют не горстку живых роботов с выжженными дотла мозгами, а целый полк взятых в плен матерых спецназовцев, про которых к тому же доподлинно известно, что они готовят восстание и массовый побег. Если это не было проявлением всеобщего помешательства, то, наверное, являлось данью традиции, некогда жизненно необходимой, а потом закостеневшей настолько, что приобрела статус непреложного закона природы. Впрочем, подобные выверты свойственны любой армии, особенно той, которая уже давно ни с кем не воюет…

Усиленная стальными балками и броневыми листами железобетонная плита наконец отъехала в сторону, открыв проход, и Сергей двинулся вперед. Через эти ворота он не проходил еще ни разу и теперь постарался максимально сосредоточиться на том, что его окружало, чтобы ничего не пропустить.

Они оказались в нешироком, сплошь бетонном коридоре, неоправданно частые повороты которого напоминали классический фортификационный зигзаг. Укрываясь за его углами и выступами, можно было довольно долго сдерживать наступающего неприятеля: лишь бы патронов хватило, а так – пали в свое удовольствие, наваливай трупы грудами до самого потолка… Только от кого же они тут собирались отстреливаться?

Вдоль стены под самым потолком тянулся толстый силовой кабель в черной оплетке. Он был укреплен на массивных фарфоровых изоляторах и заметно провисал под собственной тяжестью. Расположенные через равные промежутки лампы в сетчатых проволочных колпаках заливали коридор слабым желтоватым светом. Сергей заметил, что использованная при строительстве деревянная опалубка была аккуратной, дощечка к дощечке, так что оставленные ею следы больше напоминали сделанную при помощи специального штампа имитацию.

Потом он увидел надпись на стене. Надпись была полустертая, довольно крупная, некогда набитая черной краской по трафарету. Буквы были почему-то латинские, шрифт готический, а само слово – чудовищно длинное, изобилующее согласными, абсолютно неудобочитаемое. Познания капитана ВДВ Казакова в области лингвистики не отличались обширностью, и он мог с ходу, навскидку, припомнить только два европейских языка, об которые непривычный человек может сломать и язык, и глаза, – немецкий и голландский. Возможно, сюда же следовало отнести и финский, но немецкий выглядел предпочтительнее – наверное, из-за готического шрифта. И вообще, если присутствие немцев в здешних краях (кстати, что это за края – Балтика, Черное море?) можно было легко и просто объяснить, то откуда здесь было взяться каким-то голландцам? Сделанное открытие заставило Сергея по-новому взглянуть как на возраст данного объекта, так и на его происхождение и первоначальное назначение.

За очередным поворотом обнаружилась новая дверь – на этот раз вполне обыкновенная, похожая на дверь бомбоубежища. Около нее имело место что-то вроде индивидуальной стрелковой ячейки – этакий узкий бетонный закуток с горизонтальными амбразурами на все четыре стороны. Оттуда вышел очередной охранник с автоматом под мышкой, заглянул под простыню на каталке, молча кивнул и, отодвинув засов, распахнул дверь. Ему пришлось помочь Сергею перетащить каталку через высокий порог, после чего движение возобновилось.

Теперь коридор стал прямым, раздался в стороны и ввысь. В его стенах то справа, то слева темнели обложенные бетонными плитами устья боковых проходов. Проходы были широченные, хоть ты на грузовике по ним катайся, но явно неиспользуемые, заброшенные. Сергей насчитал семь штук; устья четырех были забраны ржавыми стальными решетками, два оказались грубо, но весьма основательно замурованы, а последний, седьмой, находился в работе: его устье было примерно до половины заложено массивными бетонными блоками и кирпичом. В сторонке, прислоненная к стене, стояла выдранная с мясом решетка, лежал небольшой штабель блоков, желтела куча песка и валялся целый ворох хорошо знакомых Сергею бумажных мешков из-под цемента – взрезанных, разорванных вкривь и вкось, пустых. Здесь же стояла небольшая электрическая бетономешалка на резиновом ходу, подключенная к молчащему бензиновому генератору.

Сергей наконец понял, для чего сюда в таких количествах и с таким трудом – подумать только, на подводной лодке! – доставляют цемент. Цемент шел не на строительство новых помещений, как предполагал Сергей, а на запечатывание старых, неиспользуемых, которых, по всей видимости, тут и впрямь было очень много. Будучи не в состоянии до конца разобраться в том, что было построено задолго до них, и поставить около каждой дырки в стене по вертухаю с автоматом, нынешние хозяева бункера решали проблему самым простым путем, наглухо законопачивая все щели, которыми не пользовались сами.

Занималась этим, очевидно, охрана. Во всяком случае, Сергея на работу по закладке тоннелей не выводили ни разу, и Захар ни о чем подобном не упоминал. Да и отсутствие следящих камер, которое сразу бросалось в глаза, говорило о том, что объекты научных исследований доктора Смерть попадали сюда нечасто, оставались здесь недолго и количество их никогда не превышало одного, от силы двух человек.

Он забыл обо всем, когда, проходя мимо наполовину заложенного тоннеля, почувствовал на щеке легкое, почти неощутимое дуновение сквозняка. Раньше, до того, как тоннель начали закладывать, уменьшая отверстие и тем самым увеличивая тягу, сквозняк наверняка был еще слабее. Но он был, и он дул ровно, с постоянной силой, что наводило на вполне конкретные мысли.

Не поворачивая головы, Сергей скосил глаза, и ему стоило огромных усилий не замедлить шаг: на стене рядом с устьем тоннеля едва виднелись нанесенные красной краской, выцветшие, стершиеся цифры – единица и семерка.

Конечно, по размерам эта дыра в земле больше напоминала железнодорожный тоннель, чем штольню, о которой говорил Захар. Но Захар был специалистом по шахтной вентиляции и, видимо, по привычке употребил шахтерское слово: штольня. Сергей мимоходом подивился очередной изуверской шутке своей несчастливой судьбы. Ведь такое нарочно не придумаешь! Вот дырка – предположительно пресловутая штольня номер семнадцать, через которую будто бы можно отсюда выбраться; человек, который рассказал о ней Сергею, находится здесь же, на расстоянии вытянутой руки, а спросить, та это дырка или не та, нет никакой возможности. То есть спросить-то можно, да только кто ж тебе теперь ответит?

Впереди, метрах в пятидесяти, коридор, больше похожий на продолговатый подземный зал, кончался. Там виднелась закрытая железная дверь. Охранник за спиной помалкивал, напоминая о своем присутствии только звуком шагов, и Сергей был ему за это благодарен: он должен был подумать и не хотел, чтобы ему мешали.

Та это штольня или не та, известно только Господу Богу да Захару Токмакову. Ну, и еще, наверное, строителям бункера, которые ныне так же недосягаемы, как первые двое. То есть, если поставить все именно на эту карту, шансы будут примерно пятьдесят на пятьдесят. Даже меньше, если учесть, что Захар и сам ни в чем не был уверен. Ну и что, что сквознячок? Его источником может служить дырка, в которую и указательный палец не пролезет, так что шансов, честно говоря, маловато.

А с другой стороны, их не останется совсем, когда тоннель, помеченный номером семнадцать, окончательно замуруют. Конопатят ребята тщательно, без тяжелой строительной техники или взрывчатки эту пломбу потом не удалишь. И очень может статься, Сергей Казаков идет по этому коридору своими ногами первый и последний раз. А в следующий раз, вполне возможно, он попадет сюда уже ногами вперед, лежа вот на этой самой каталке под серой, как солдатская портянка, простыней. Недаром ведь Захар, светлая ему память, чуть ли не на коленях умолял его, если представится возможность, плюнуть на все и уносить ноги в одиночку! Теперь Захар умер, плевать стало не на кого – разве что на долг перед наукой в лице доктора Смерть, но вот как раз на это Сергей готов был плюнуть с превеликим удовольствием, не жалея слюны, – так, чтобы и наука, и ее полномочный представитель захлебнулись в этом плевке.

«Итак, – сказал он себе, – что мы имеем с этого гуся, какие такие шкварки? Вариант номер один: пан или пропал, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Вариант номер два: сидеть спокойно и ждать, пока тебя уморят до смерти, что, надо полагать, произойдет довольно скоро. Вариант номер три отсутствует, так же как вариант номер четыре, номер пять и все прочие варианты. И что же вы выберете в этой сложной ситуации, товарищ бывший капитан?»

Обойдя его, охранник погремел ключами и отпер дверь. Момент был самый что ни на есть подходящий, но Сергей медлил, движимый уже не столько сомнениями и страхом, сколько любопытством: ему вдруг стало интересно, что там, за дверью, каким именно манером здесь хоронят покойников. Запертая дверь, в которую ты еще ни разу не входил, всегда обладает некой притягательной силой, особенно если знаешь, что именно через нее ты однажды навсегда покинешь этот мир. Внимательно присмотреться к яме, которую вырыли специально для тебя, – это ли не стимул постараться прожить как можно дольше!

За дверью обнаружилось абсолютно пустое, тускло освещенное кубическое помещение все из того же серого бетона со следами аккуратной, дощечка к дощечке, деревянной опалубки. Помимо входной двери, здесь было только одно отверстие – прямоугольная яма в полу у противоположной стены. Сделав еще шаг, Сергей убедился, что это не яма, а наклонный бетонированный желоб, вроде тех, по которым ссыпают в погреб картошку или, например, уголь.

– Туда, – указав электрошоковой дубинкой на это немудреное устройство для перемещения грузов, коротко распорядился охранник.

Сергей, по-прежнему движимый любопытством, предпринял то, что у солдат срочной службы называлось «включить дурака», – сделал вид, что не понял команды, и вместо того, чтобы сбросить в яму тело Захара, двинулся к ней сам. Он надеялся, что со стороны это выглядело довольно натурально: в конце концов, он идет туда, куда ему указали, и не его вина, что охранник, поленившись лишний раз шевельнуть языком, подал живому роботу некорректную команду.

Наклонная плоскость желоба оказалась короткой, что позволяло видеть находившееся внизу помещение. То есть увидеть Сергей смог только трупы – голые, числом никак не менее полутора десятков, мужчины и женщины вперемешку, они лежали беспорядочной грудой, вот именно как ссыпанная в подвал картошка или дрова. Но они были неплохо освещены, из чего следовало, что там, внизу, не могила, не ров и не известковая яма, а именно помещение, в котором горит свет, – видимо, отнюдь не конечная, а всего лишь пересадочная станция на длинном пути в небытие. – Блин, ну до чего ж вы задолбали! – с огромным чувством произнес охранник, мгновенно утратив сходство с боевым киборгом из фантастического фильма. Голос у него был гнусавый и раздраженный, а говор рязанский, окающий. – Глаза б мои вас, уродов, не видели… Ну, куда, куда лезешь, зомби ты хренов! Рано тебе туда, погоди… Стоять, кому говорят! Не ты, баран! Его туда кидай!

Развязное, явно неуставное и противоречащее инструкциям и правилам внутреннего распорядка поведение охранника окончательно убедило Сергея в том, что их здесь никто не видит и не слышит. Больше не притворяясь «хреновым зомби», он спокойно, неторопливо огляделся по сторонам и повернулся к охраннику.

– Ну, хорошо, – сказал он спокойно, – сброшу я его туда, в эту кучу… А потом что?

– Да то же, что и всегда, – так же спокойно, словно они сидели рядышком на завалинке, лузгая семечки, откликнулся охранник, явно выделявшийся даже среди своих коллег особенными умом, сообразительностью и быстротой реакции. – Пригонят вагонетку, забросят туда и – в провал, в похоронную, значится, ка… Э! – воскликнул он вдруг, осознав наконец, с кем разговаривает, и схватился за автомат. – Ты чего это, а?!

– X… на! – с огромным удовольствием ответил на поставленный вопрос капитан Казаков и от всей души врезал кулаком по пластиковому забралу.

Явно не ожидавший такого поворота событий вертухай отлетел к двери, ударившись об нее лопатками и затылком. Прозрачное забрало треснуло наискосок, на его внутренней поверхности, как раз в районе носа, возникла большая мутно-красная клякса, но сознания он не потерял.

Дверь, по счастью, открывалась вовнутрь, и это незначительное на первый взгляд обстоятельство, возможно, спасло Сергею жизнь. Дверь была не заперта, и, если бы она открывалась наружу, охранник мог своим весом распахнуть ее и вывалиться в коридор. Тогда расстояние между ним и Казаковым увеличилось бы почти на целый метр. Лишний метр – это лишняя секунда или хотя бы доля секунды. А доля секунды, если человек прошел соответствующую подготовку и привык больше полагаться на рефлексы, чем на свое медлительное сознание, может многое решить.

Охранник был человек тренированный и явно привык всегда и во всем полагаться именно на рефлексы, помимо которых похвастаться ему было явно нечем. Он не потерял ни сознания, ни автомата, но лишней доли секунды у него не было, и объект номер Б5/18-1453 снова ударил его по голове раньше, чем он успел навести оружие в цель.

Удар нанесли обутой в тяжелый кирзовый ботинок ногой, да и упомянутый объект тоже был не лыком шит. Подбородочный ремень лопнул с негромким треском, матово-черный, похожий на немецкую каску шлем, бренча по цементному полу, слетел с головы, половинки оторванного, расколовшегося забрала с дребезгом разлетелись в разные стороны и завертелись на полу, как парочка миниатюрных пропеллеров.

Охранник зашарил ладонью вокруг себя, пытаясь нащупать рукоятку автомата. Автомат по-прежнему висел на переброшенном через его шею ремне, но его отбросило за спину, и, лежа на нем, оглушенный вертухай никак не мог отыскать свое табельное оружие.

– У тебя что, голова сплошь костяная? – с искренним изумлением сказал ему Сергей. – Или это я потерял квалификацию?

– Урою, падла, – пообещал охранник и, подобрав с пола электрошоковую дубинку, шатаясь, выпрямился во весь рост.

Он шагнул вперед, между контактами на конце дубинки знакомо заплясала злая голубая молния.

– Извини, Захар, – сказал Казаков, обращаясь к мертвецу, и ногой сильно толкнул каталку в сторону своего противника.

Охранник успел среагировать и, поймав за ручки, остановить каталку. В следующее мгновение он получил сокрушительный удар по кадыку и, хрипя, сжимая руками сломанную гортань, рухнул на пол. Его ноги конвульсивно дергались, скребя по цементному полу; Сергей терпеливо досмотрел танец смерти до конца, а когда охранник затих, присел перед ним на корточки.

Первым делом он отыскал в кармане черного комбинезона сигареты и с наслаждением выкурил одну до самого фильтра в четыре глубоких и длинных, на все легкие, затяжки. Голова у него немедленно пошла кругом; он переждал приступ дурноты, порадовался тому, что при охраннике не оказалось фляги со спиртом, и взялся наконец за дело.

Чтобы свежий труп не выделялся из общей массы, его пришлось раздеть донага. Сергей неопределенно хмыкнул и пожал плечами, обнаружив под черным комбинезоном кокетливые красные стринги. Обнаженное тело, кувыркаясь, прокатилось по бетонному пандусу и с неприятным звуком шлепнулось поверх громоздившейся внизу кучи.

– Это раз, – с удовлетворением начал отсчет капитан Казаков и принялся натягивать на себя черную униформу.

– Дом… – заплетающимся языком вещал Борис Иванович Рублев, вращая налитыми кровью глазами, воинственно топорща усы и распространяя вокруг себя острое зловоние водочного перегара. – А чего – дом? Дом как дом, по углам не насрано, и ладно… Нормальный, короче, дом! А ну, чтоб крыша не текла!

Коренастый Андрей Константинович, по обыкновению одетый в общевойсковой камуфляж без знаков различия, бросил на Алексея Бородина пристальный, многозначительный взгляд и принялся аккуратно разливать отдающий разведенным медицинским спиртом самогон по граненым стопкам, которые, судя по их виду, помнили еще Отца Народов.

Бородин едва заметно кивнул. С затянувшимся застольем действительно было пора кончать. Небритый, засаленный и расхлюстанный, как бомж, Рублев уже объяснил им, где разобьет грядки и какие именно овощи будут на этих грядках расти. Попутно он попенял Андрею Константиновичу на то, что двор у него сплошь зарос сорняками (вероятно, имея в виду газонную траву, семена которой были привезены из самой Голландии), дважды выпил с ним на брудершафт и трижды пересчитал переданные Алексеем Ивановичем фальшивые деньги, всякий раз многословно извиняясь перед присутствующими и повторяя, что денежки счет любят. Теперь эти «денежки» торчали у него из всех карманов, из-за пазухи и чуть ли не из ушей. В роли спившегося отставника он был хорош – хорош настолько, что, не знай Алексей Иванович, что это за фрукт, запросто купился бы на это представление.

Даже сейчас, точно зная, что бывший десантник намеренно валяет дурака, он вдруг засомневался: а может, усач и вправду пьян? Судя по запаху, в машину к Андрею Константиновичу Рублев сел уже подшофе, а здесь за какие-нибудь полчаса успел практически в одиночку высосать почти литр едва разведенного спирта. Бородин внимательно за ним наблюдал и убедился, что пьет Рублев по-настоящему: честно выливает содержимое стопки в рот и добросовестно глотает – когда под закуску, а когда и просто так, «под рукав».

Дело близилось к развязке – как не без оснований надеялся Алексей Иванович, той, которая его целиком и полностью устроит. Бывший батальонный командир Казакова оказался настоящим, стопроцентным солдафоном. До какого-то момента он вел себя так, что Алексей Иванович по-настоящему испугался за свою жизнь, но потом натура взяла свое: положившись на силу своих пудовых кулаков, усатый солдафон уверенно шагнул в готовую захлопнуться ловушку.

Алексей Иванович честно, без утайки и очень подробно поведал ему историю исчезновения Сергея Казакова с лица планеты Земля. Умолчал он только об одном – об аисте, который пролетел мимо окна во время застолья, и о том, зачем этот аист прилетал. С его слов выходило, что Казаков просто напился до потери сознания, вырубился и в беспомощном состоянии был помещен в багажник автомобиля. В это было нетрудно поверить: пьянице с большим стажем бывает достаточно понюхать пробку, чтобы окосеть, а Казаков был как раз из таких типов.

Его комбат был слеплен из другого теста, и даже теперь, после литра слегка разведенного спирта, Алексей Иванович не мог до конца понять, пьян он на самом деле или притворяется. Но тянуть дальше не имело смысла: Андрей Константинович уже поглядывал на него с легким недоумением, а этот тип, по твердому убеждению Бородина, был опаснее целого десантно-штурмового батальона, не говоря уже об отдельно взятом комбате.

Да и момент, пожалуй, уже назрел. Каким бы крепким ни был организм Рублева, поглощал он все-таки не воду, а спирт, причем в таких количествах, что какой-нибудь европеец на его месте давно валялся бы, откинув копыта, не пьяный и даже не мертвецки пьяный, а просто мертвый. Несомненно, железный комбат был уже основательно под хмельком, а в этом состоянии притупляются и внимание, и реакции.

«Пора», – решил Алексей Иванович и, удивленно приподняв брови, обратился к Рублеву, который, щелкая пальцами, водил рукой над накрытым столом, выбирая, чем бы закусить:

– Эй, Борис, кого это ты с собой притащил?

Ищущая рука неподвижно зависла над тарелкой с солеными огурцами. – Где? – удивился Рублев.

– Да вон, – кивнул в сторону расположенного у него за спиной окна Бородин, – чья-то рожа над забором торчит.

– Какая еще рожа?! – возмутился Рублев, всем корпусом разворачиваясь к окну. – Откуда это на моем личном, персональном заборе какая-то посторонняя рожа?

Андрей Константинович без суеты вынул из кармана пробирку, извлек пробку, выплеснул прозрачное содержимое в стоящую перед Рублевым стопку и так же спокойно, без лишней спешки, спрятал пробирку в карман. Западня захлопнулась.

– Нет там никого, – с оттенком разочарования произнес Рублев, все еще глядя в окно. – Ты, Константиныч, Лехе больше не наливай, а то ему уже черти на заборе мерещатся…

С этими словами он повернулся лицом к столу. Проделано это было с пьяной порывистостью, в результате чего сбитая его локтем миска с огурцами полетела на пол и, дребезжа, по дуге укатилась под стол.

– Е-мое, две точки сверху! – громогласно огорчился Рублев. – Вот невезуха. А так огурчика хотелось! Ну, ничего, пол чистый, под умывальником сполоснем, и все будет в ажуре…

Не вставая со стула, он наклонился и сильно толкнул плечом стол. Задребезжала посуда, из стопок выплеснулось немного «самогонки».

– Ты сиди, Иваныч, я сам соберу, – с готовностью предложил Андрей Константинович, у которого явно не было при себе запасной пробирки, и нырнул под стол.

Рублев выпрямился, через стол многозначительно посмотрел на Алексея Ивановича, а потом вдруг улыбнулся ему мрачной, но абсолютно трезвой улыбкой и с ловкостью матерого наперсточника в мгновение ока поменял местами свою и его рюмки.

Бородин внутренне ахнул: вот зараза! Одно движение – и все полетело вверх тормашками. Опять он выкрутился, опять сидит на ситуации верхом и погоняет плеткой: но, выноси, родимая! Вот тебе и солдафон…

Было совершенно очевидно, что фокус с несуществующей рожей на заборе не остался незамеченным, был правильно понят и ни за что, ни при каких обстоятельствах не будет забыт. Это было прямое покушение на жизнь, и Алексей Иванович не сомневался, что расплата не заставит себя долго ждать и будет вполне адекватной преступлению. – Вот спасибо, добрый человек! – пробасил Рублев, принимая от Андрея Константиновича миску с собранными с пола огурцами. – Леха, друг, прогуляйся до умывальника, сполосни их, родимых, сделай одолжение! Тебе все равно пару кругов пропустить не помешает, а то ты уже зеленеть начал, и глаза в разные стороны глядят. Сгоняй, голуба, а мы тут с Константинычем хлопнем по одной… За что бишь я пить-то собирался? А, чтоб крыша не текла!

Алексей Иванович послушно встал и отправился на кухню, весьма довольный предоставленной ему возможностью хотя бы на время, пока не придет в себя, спрятать лицо. Андрей Константинович мог заметить, в каком состоянии находится его деловой партнер, и, не ровен час, догадаться, чем это состояние вызвано. Тогда неизбежно произойдет взрыв – стрельба, рукопашная, страшные удары, брызжущая во все стороны кровь, звон стекла, сиплый матерный рев… А потом, когда все кончится, настанет черед Бородина: разделавшись с противником, победитель, кто бы им ни стал, вплотную возьмется за Алексея Ивановича, который в этой ситуации, увы, в равной степени виноват перед обоими…

Окно на кухне было открыто, ветерок лениво играл белыми занавесками, снаружи зеленела травка, светило солнце, и шелестела ветвями старая береза. Подоконник был довольно низкий, а окно – достаточно широкое, чтобы без проблем в него пролезть. Но что с того? Машина здесь только одна – джип Андрея Константиновича. Ключ от нее лежит у него же в кармане, а далеко ли убежишь пешком, по незнакомой местности, в модельных туфлях, надетых на давно отвыкшие от ходьбы, не говоря уже о беге, ноги жителя большого города?

Когда он вернулся в комнату, Рублев уже мирно посапывал, лежа щекой на столе и воняя перегаром на весь дом, а Андрей Константинович деловито обшаривал его карманы, выкладывая на стол растрепанные пачки фальшивых стодолларовых купюр. Алексей Иванович аккуратно, без стука поставил миску на стол рядом с нечесаной головой бывшего майора. Только теперь до него дошло, что он совершенно напрасно трудился, старательно, поштучно перемывая под умывальником огурцы, которые никто не собирался есть.

Ноги у него подкашивались от волнения, и он опустился на стул. Рублев, который лежал к нему лицом, открыл один глаз и заговорщицки подмигнул. Вид у него при этом был такой, словно они с Алексеем Ивановичем на пару устроили веселый розыгрыш, который в данный момент близился к кульминации. «Сволочь», – подумал Бородин, получив лишнее подтверждение тому, что знал и так, безо всяких подмигиваний: клиент даже не думал спать и оставался начеку.

– Здоровый, гад, – бросая на скатерть последнюю пачку фальшивых денег, проворчал Андрей Константинович. – Это ж уму непостижимо, сколько он выжрал! Не понимаю, чего ты так долго ждал, – добавил он, бросив на Алексея Ивановича быстрый, пристальный взгляд.

– Сам говоришь – здоровый, – вяло ответил Бородин. – Вот я и подумал, что со спиртом будет как-то вернее. А если бы он обернулся не вовремя? Или просто не клюнул? А от водки, да еще в таком количестве, кто угодно отупеет. И потом, откуда мне знать: а вдруг при его здоровье твоя отрава ему – что слону дробина?

– Ну, это ты зря, – добродушно возразил явно успокоенный его вполне разумными доводами и усталым, равнодушным тоном вербовщик. – Это тебе не прессованный мел пополам с парацетамолом, который в аптеках каждый год под разными названиями продают. Если препарат взят из военной лаборатории, значит, он работает. Да еще как! Пару суток будет спать как убитый. – Он сгреб разбросанные по столу деньги в охапку и направился к печке. – С ними в дороге только одна проблема, – продолжал он, укладывая пачки между заранее помещенными в печь дровами, – воняют, как черти, даже зимой с открытым окошком приходится ехать. А этот вообще… Вот остановит меня гаишник, а в салоне перегарищем разит – хоть топор вешай. Что я ему скажу? Что пьяного товарища везу? А почему в багажнике?

– А кстати, почему в багажнике? – спросил Бородин. – Положил бы на заднее сиденье, и все…

– Чтобы он мне все сиденье обгадил? Мы в дороге не меньше суток, а он без памяти, да еще столько жидкости засосал… Ты целлофан у меня в багажнике видел? Думаешь, он для чего?

– Вот так своему гаишнику и скажешь, – посоветовал Бородин. – Ему, мол, безразлично, где дрыхнуть, а мне из-за него сиденья выкидывать и новые покупать неохота…

В печке негромко загудело набирающее силу пламя. Алексей Иванович встал, взял со стола две полные стопки, свою и вербовщика, и выплеснул их содержимое в огонь. В печке пыхнуло, синее спиртовое пламя взметнулось, унося в дымоход частицы вещества со сложной химической формулой, и, выполнив эту ответственную секретную миссию, бессильно опало.

…На этот раз, приплетя вместо мифического аиста какую-то рожу, будто бы выглядывающую из-за забора, Алексей Иванович Бородин, сам того не ведая, произнес что-то вроде пророчества. Когда из печной трубы потек, завиваясь спиралью, легкий белесый дымок, над верхним краем забора действительно показалась человеческая голова. Голова была русоволосая и довольно приятная на вид – ухоженная, аккуратнейшим образом подстриженная наверху и гладко выбритая в области южного полушария, что прямо указывало на ее явно не местное, городское, а может быть, даже столичное происхождение.

Быстро, но внимательно оглядевшись, голова исчезла из вида, а через пару секунд через щель между створками неплотно прикрытых ворот во двор беззвучно проскользнул ее владелец – высокий, почти двухметрового роста, мужчина с легкой фигурой волейболиста, одетый в джинсы, кроссовки и старенькую, выгоревшую на солнце майку, которая плотно облегала рельефные выпуклости его внушительной мускулатуры.

Низко пригибаясь, человек добежал до стоящего посреди двора автомобиля и присел под прикрытием его заднего борта. Просунув руку под задний бампер, он прикрепил что-то к днищу, подергал, проверяя, надежно ли держится миниатюрный, размером с крупную пуговицу, предмет и осторожно выглянул из-за машины.

Во дворе по-прежнему было пусто, из дома через открытое окно доносились бубнящие мужские голоса. С реки потянуло ветерком, сквозняк надул белую занавеску, как парус, а потом вытащил наружу, за окно, где она стала развеваться, как белый флаг безоговорочной капитуляции. Человек за машиной затаился, но к окну так никто и не подошел – видимо, поведение и судьба занавески беспокоили находившихся в доме людей в самую последнюю очередь.

Тогда человек беззвучной стремительной тенью метнулся от машины к колодцу. Следующая перебежка привела его за угол сарая, откуда он уже спокойно, почти не таясь, добрался до дома. Прокравшись вдоль стены, он присел на корточки под открытым окном и прислушался.

– Как договаривались, – отсчитывая деньги, говорил вербовщик, – на три косаря больше. Итого – тринадцать. – Несчастливое число, – по привычке пересчитывая пачки, заметил Бородин. – Могли бы накинуть пару тысчонок для ровного счета…

– Не будь суеверным, – ответил Андрей Константинович. – И почаще перечитывай классиков. «Сказку о рыбаке и рыбке» помнишь? Ты сейчас как та старуха, которой все было мало… А чем дело кончилось, помнишь? То-то. От добра добра не ищут, да и разговор этот не ко мне. Я такая же пешка, как ты, и даже мельче. Ты-то у нас охотник, а я так, курьер, простой перевозчик… Давай подгоняй машину, будем грузить.

Человек под окном покинул свой пост и, крадучись, низко пригибаясь, перебежал за угол. Дверь дома распахнулась, Бородин спустился с крыльца, подошел к джипу, помедлил, с каким-то непонятным сомнением глядя на дом, а потом вздохнул и полез в кабину. Двигатель послушно завелся с первой попытки, джип развернулся, приминая нехоженую траву, сдал назад и остановился, почти упершись массивным бампером во вторую снизу ступеньку крыльца.

Хотя клиент на этот раз попался тяжеленный, как будто вырубленный из цельной дубовой колоды или даже из камня, погрузка не заняла много времени, поскольку была не первой и не второй, а уже тридцать шестой по счету. А за тридцать шесть повторов можно наловчиться безукоризненно выполнять и куда более сложную операцию, чем забрасывание в багажник бесчувственного тела…

Алексей Иванович запер дом и открыл ворота. Вербовщик выехал со двора, Бородин закрыл ворота и забрался на переднее сиденье. Все было как обычно. Им предстояло проехать вместе около сорока километров до ближайшего райцентра, где на площади перед зданием городской администрации Алексея Ивановича поджидала его собственная машина. У него был знакомый, который в случае необходимости за умеренную мзду перегонял ее туда и возвращался в Москву своим ходом. Судя по его намекам и ухмылкам, он был уверен, что Алексей Иванович содержит в райцентре любовницу. В последнее время он начал наглеть, неуклонно повышая цену на свои услуги. Это был еще не шантаж, но что-то весьма к нему близкое, и Бородин уже не раз подумывал о том, чтобы слить этого умника вербовщику – пускай за полцены или даже даром, лишь бы забрали и увезли туда, где его откровения никому не будут интересны.

Сорок километров по проселочным дорогам – это не меньше часа езды. Наблюдая в боковое зеркало за тем, как поднятая колесами джипа пыль заволакивает дом, в стенах которого он пережил столько волнений и неприятностей, Алексей Иванович все никак не мог решить, что ему делать: намекнуть вербовщику, что он везет в багажнике поставленную на боевой взвод живую бомбу, или промолчать? Вербовщик – стреляный воробей, ему достаточно мигнуть, и он поймет, что дело нечисто. Но что потом? Потом – внезапная остановка, которая насторожит Рублева, и, когда Андрей Константинович откроет багажник, начнется та самая потасовка, которой всячески старался избежать Бородин, и, главное, с тем же исходом…

Дом окончательно пропал из вида, скрытый придорожными кустами, и, как только это произошло, Бородина осенила гениальная в своей простоте идея: елки-палки, а телефон на что? Доехать до райцентра, распрощаться с вербовщиком, сесть в свою машину, позвонить ему на мобильный и сказать: имей в виду, клиент не спит и просто мечтает отвинтить тебе башку. И никаких проблем! Пусть разбираются между собой как хотят; главное, что ни тот, ни другой уже не смогут достать его своими ручищами…

Машина проехала мимо овражка, в котором Алексей Иванович едва не распрощался с жизнью, и, подогретая воспоминанием о пережитом ужасе и позоре, его решимость во что бы то ни стало покончить с Рублевым приобрела твердость легированной стали.

Вербовщик, как обычно, остановил свой потрепанный, запыленный джип в квартале от площади, у поворота на федеральную трассу. Ему предстоял долгий, пыльный и жаркий путь на юг; Бородин пожелал ему удачи, махнул рукой вслед отъезжающему «ниссану» и неторопливо зашагал к стоянке, где калилась на солнце, дожидаясь хозяина, его ласточка.

В салоне было горячо и душно, как в работающей духовке. Алексей Иванович первым делом до упора опустил стекла обоих передних окон, распахнул все двери и, стоя снаружи, выкурил сигаретку. Потом посмотрел на часы, убедился, что вербовщик уже выбрался за городскую черту, сел за руль и, не закрывая дверей, запустил двигатель. Дав ему прогреться, Бородин по очереди захлопнул двери, пристегнулся ремнем безопасности, как будто собираясь сразу же после запланированного звонка с бешеной скоростью пуститься наутек, и, мысленно перекрестившись, достал из кармана телефон.

Серебристый «лексус» с тонированными стеклами, уже какое-то время стоявший поодаль и чуть слышно шелестевший работающим на холостых оборотах движком, плавно тронулся с места, потом вдруг газанул, резко ускорившись, и стал как вкопанный рядом с машиной Бородина. Тонированное стекло правой передней дверцы под жужжание электромотора поехало вниз, и машинально повернувший голову на шум Бородин увидел в образовавшемся проеме неласковое молодое лицо перегнувшегося через пассажирское сиденье водителя.

– Даже не думай, – негромко, но как-то очень убедительно и проникновенно сказал Николай Подольский. – Тронешь клавиши – руки оборву.

Алексей Иванович разжал пальцы, выпустив телефон, уткнулся лбом в горячий от солнца руль, вцепился в него обеими руками и тихо, но с огромным чувством выругался матом.