Бетховен

Годы кризиса

Летом 1796 года Бетховен заболел. Однажды, в жаркий день, он пришел домой, разделся и сел к окну, чтобы освежиться. Он часто вел себя неосторожно и никогда особо не беспокоился о своем крепком теле с мощной мускулатурой, прибегая к самым быстрым методам лечения. Герхард фон Брейнинг рассказывает:

«Когда он очень долго сидел за столом, сочиняя музыку, и чувствовал, что голова его как в огне, он обычно бежал в туалетную комнату и опрокидывал на свою распаленную голову несколько ушатов воды; освежившись таким образом и наскоро обсушившись, он вновь принимался за работу или совершал прогулку на свежем воздухе… Вода, которой он безостановочно обливался, стекала на пол в таком количестве, что проникала насквозь и капала с потолка у соседей снизу».

Возможно, именно после этой простуды проявились первые признаки глухоты, хотя ничто это не доказывает. По поводу зародившегося недуга, усугублявшегося всё больше и больше, пока в 1818 году не наступила полная глухота, высказывалось множество гипотез. Сухой отит? Дисфункция, вызванная проблемами с кишечником, как думал его друг, врач Вегелер? Тело Бетховена представляло собой причудливое сочетание слабого здоровья и физической крепости, точно так же, как в его душе эмоциональная неуравновешенность и меланхолия противостояли неукротимой энергии, с какой он выстраивал строгие и грандиозные музыкальные сооружения. Его работоспособность всегда была незаурядной. Начиная с четырнадцати-пятнадцати лет, он не проводил ни дня, не сочиняя музыки. Помимо официального каталога его произведений, относящихся к ранней юности, существует еще каталог «произведений без опуса» (Werke ohne opus) из примерно 150 названий — это маловажные пьесы, наброски, опыты, эскизы, но также и полноценные произведения, в частности, вариации для фортепиано. Долгий путь к освоению своего искусства. Глухота не обуздала этого порыва, а, напротив, подстегнула его. «Держись! — написал Людвиг в начале 1797 года. — Несмотря на все телесные недуги, мой гений должен торжествовать. Мне уже 25 лет, совершенный человек должен явиться в этом году. Нельзя ничего оставлять на потом».

Он всё еще считал себя на два года моложе своего реального возраста. И пробудет в этом заблуждении до 1810 года!

Людвиг долго скрывал правду о своих проблемах со слухом. Именно в этом и проявился героизм Бетховена — в воле к жизни и творчеству несмотря на страдания и тревоги нарастающей глухоты. Человеческий героизм.

29 июня 1801 года, то есть через четыре года после первых тревожных сигналов, он написал Вегелеру, что шум в ушах стоит днем и ночью.

Во время разговора его уклончивые ответы или молчание приписывали рассеянности или развязности…

В 1797 году нарождающаяся глухота была всего лишь неудобством и источником тревог. Лекарством Людвига была работа. В те годы он не сбавлял темп: три сонаты для фортепиано из опуса 10, «лучшее из написанного до сих пор», по его словам; три струнных трио из опуса 1, три сонаты для скрипки и фортепиано; концерт для фортепиано с оркестром до мажор, которому сегодня присвоен номер 1, написанный, возможно, около 1794–1795 годов, но позднее исправленный для публикации.

По фортепианным сонатам, как, впрочем, и по всем остальным произведениям камерной музыки, можно проследить эволюцию Бетховена на всем протяжении его творческой жизни. То же самое относится к струнным квартетам — жанру, в котором он создал несколько самых глубоких и новаторских своих произведений. Сонаты для фортепиано из опуса 10 — удивительные сочинения, в особенности третья, известная под номером 7 из тридцати двух им написанных: раздумчивая глубина медленной части, передающей настроение сильной меланхолии, словно противопоставление тени и света. Многие увидели в этом тревогу первых признаков наступающей глухоты. Сам же Бетховен ответил своему биографу Шиндлеру, когда тот спросил о смысле этой части: «Почитайте „Бурю“ Шекспира».

Но самое замечательное, самое известное произведение этого периода — «Патетическая соната» (№ 8 до минор, опус 13), посвященная князю Лихновскому, в которой еще более ярко выражено это противопоставление, дуализм, получивший развитие в музыкальной мысли Бетховена именно в те годы. В «Патетической сонате», как проницательно, хотя и несколько назидательно подмечает Венсан д’Энди, «по мере того как две идеи, представленные и развитые в пьесах сонатной формы, обретают совершенство, мы в самом деле видим, что они ведут себя как живые существа, подчиняясь роковым законам человечества: симпатия и антипатия, влечение и отторжение, любовь и ненависть — и в этом вечном конфликте — образ жизненных коллизий, каждая из двух идей обладает качествами, сопоставимыми с теми, которые во все времена приписывали соответственно мужчине и женщине». В первой части «Патетической сонаты» противопоставляются две идеи, два чувства, два мира: мужской — грубый, с мощным ритмом, и женский — элегантный, гибкий, тонко мелодичный.

Так развивалось музыкальное самовыражение Бетховена до тридцатилетнего рубежа. В плане формы властно навязываемые им новшества, шокирующие консерваторов, укрепили его в сознании своей правоты. «Дела мои хороши, скажу даже, что они идут всё лучше и лучше», — написал он Вегелеру 29 мая 1797 года.

Правда, его тогда занимали и новые романы. Упорные ухаживания Вегелера за Лорхен завершились браком, и Бетховен дал им свое благословение. Со своей стороны, он влюбился в одну из учениц, Анну Луизу Барбару фон Кеглевиц, которую называли Бабеттой, и посвятил ей свою знаменитую Седьмую фортепианную сонату (ре мажор, опус 10) и вариации из опуса 32, пока еще не был готов его Первый концерт для фортепиано. Его чувство якобы не осталось безответным, и говорят, что Бетховен давал ей уроки в халате. Несколько месяцев спустя влюбчивый Людвиг отдал свое переменчивое сердце молодой итальянке Кристине Гуарди: дочь чиновника из Тосканы была артисткой, хорошо пела, писала стихи и исполнила роль Евы в «Сотворении мира» Гайдна. Еще два романа окончились ничем. В 1801 году Бабетта выйдет замуж за князя. В следующем году Кристина станет женой доктора Франка — сына врача, с которым дружил Бетховен!

Непостоянный, безвольный в любви, безразличный к материальной стороне жизни. Ему было важно только одно — слава. Он хотел найти издателя, который положил бы ему фиксированный оклад, чтобы ни о чем больше не задумываться, а главное — не тратить время на изматывающую беготню по конторам и ссоры с братьями. Любому, кто усомнится в его таланте, указывали на дверь:

Он стыдился своей нарождающейся глухоты. Замыкался в себе. Может быть, поэтому он не доводил своих романов до конца? Правда в том, что его образ жизни, перепады настроения, а может быть, и последствия постыдной болезни, всепоглощающая навязчивая мысль об успехе делали его совершенно непригодным к браку. Возможно, что и воспоминание о семейной жизни его родителей, о матери, которой приходилось молча страдать, не вызывало у него радужных представлений об узах Гименея…

Зато к политике он испытывал несомненный интерес. В феврале-марте 1798 года в Вене побывал генерал Бернадот, посол молодой Французской республики, и на какое-то время сделался центром притяжения для друзей революции. Бетховен посещал салоны посольства, где познакомился со скрипачом Крейцером, которому он потом посвятит свою знаменитую сонату.

Бернадот, генерал-якобинец, а прежде санкюлот, был пылким почитателем Бонапарта, воплощения героя-революционера. Современники, названные Шиндлером, приписывают именно ему идею симфонии во славу великого человека, которую Бетховен взялся написать. В конце концов, именно Бонапарт вернул Австрии мир в октябре 1797 года. Он же стал прославленным победителем итальянской кампании. В тот момент еще можно было думать, что своими военными победами он осуществляет идеалы революции, а не пользуется событиями, чтобы создать свою империю.

На самом деле проект этой симфонии уже давно вызревал в уме Бетховена, и весьма вероятно, что Шиндлер, по обыкновению, подгоняет факты под свою теорию. В то время Бонапарт еще не стал первым консулом, он был талантливым полководцем, постепенно утверждавшим свой авторитет и свою власть. Нет сомнений в том, что Бетховен, не выносивший атмосферы полицейского государства, которая царила в Вене, всё больше и больше проникался идеями революции.

Бернадот вскоре покинул Вену. С французского посольства сорвали трехцветный флаг. Кто? Агенты императора? Люди из народа, «чернь», подталкиваемая французскими «эмигрантами», которые бежали от революции и нашли прибежище у европейской аристократии? Бернадот потребовал извинений, не получил их и уехал.

Какое будущее его ждет, если он продолжит терять слух? При мысли об этом у него голова шла кругом, и он обрушивался в гневе на своих родных или разражался шутками и проказами, давая волю своему неуравновешенному темпераменту. В его записках к друзьям смешиваются хула и похвала, гадости и диковатый юмор, признак неукротимой жизненной силы. Он ссорится, мирится, насмехается, уверяет в дружбе и нежности. Никого не пощадил — ни Цмескала, ни композитора Гуммеля, своего соперника и друга. Сегодня он «проклятая собака», а завтра ему «шлют поцелуи».

Может быть, именно из-за своего взрывного и неуемного характера Людвиг, вернувшись из второй поездки в Прагу, где с триумфом исполнил два своих первых концерта для фортепиано, подружился с человеком, который казался его полной противоположностью. Его звали Карл Фердинанд Аменда. Он родился в 1771 году, учился на богослова. Впоследствии он станет пастором в Курляндии, очаровательной стране лесов, озер и таинственных замков на дальних рубежах Балтики, но пока демон музыки завлек его в Вену, где он перебивался случайными заработками: был чтецом у князя Лобковица, учителем музыки у детей Моцарта — ведь он прекрасный скрипач. Едва очутившись в Вене, он мечтал лишь об одном — познакомиться с Бетховеном. Это случилось однажды вечером у Лобковица, когда Аменда играл на скрипке в составе квартета. Бетховен передал ему, что ждет его в гости, «чтобы помузицировать». Аменда примчался к нему однажды вечером, и потом они до поздней ночи провожали друг друга до дома.

Это любовь, утверждали «добрые души». Дружба с первого взгляда, возражали другие, более проницательные. Бетховену были свойственны такие сильные, но зачастую краткие увлечения. Один из его биографов, Эмиль Людвиг, даже нарисовал портрет Бетховена, окруженного миньонами, этакими Алкивиадами^{36}:

Людвиг предстает здесь этаким Трималхионом^{37}. Или Сократом, одним из своих героев. Если только это не доказательство… Но поскольку надежные друзья в то же время подтверждали обилие и разнообразие его романов с женщинами, как мы уже могли убедиться, было бы неосторожно делать поспешные выводы. Его дружба с многочисленными мужчинами, порой страстная, могла быть проявлением бисексуальности или просто пылкого темперамента в те времена, когда дружба, как и все остальные чувства, охотно рядилась в одежды страсти. Вообще-то не его одного — после Сократа, Юлия Цезаря или Иисуса Христа — окружал целый двор молодых поклонников, и не он один поклонялся двум богиням любви.

На самом деле похоже, что знакомство с Амендой оказалось благотворным, чтобы направить вспыльчивость, припадки тревоги, полнейшую неприспособленность Бетховена к повседневной жизни, его промахи и финансовые неурядицы в нужное русло. Однажды, когда он жаловался, что ему нечем уплатить за квартиру, Аменда заставил его написать несколько вариаций — очень полезное и доходное упражнение, ибо в Вене жило много пианистов-любителей и такие произведения было легко продать.

Часто говорили также, что Аменда был кем-то вроде духовника Бетховена, избалованного легкомысленной жизнью в Вене и находившегося в сложных отношениях с религией, стараясь вернуть ему серьезность, степенность, духовность, словно тот был их лишен. Эта гипотеза опровергается некоторыми произведениями, написанными до встречи с Амендой, однако святошам нужно же чем-то подпитывать свои фантазии о нравственном воспитании. Во всяком случае, дружба и преклонение Аменды наверняка обозначили определенный этап в становлении непоколебимой веры Бетховена в себя, опирающейся на уверенность в том, что на него возложена героическая миссия, если не роль мессии. «Пошли вы к черту, ничего не хочу знать о вашей морали, — написал он Цмескалу в 1798 году. — Сила — вот мораль людей, отличающихся от остальных, и моя тоже».

В лице Аменды Бетховен на какое-то время обрел брата, подходившего ему гораздо больше родных… Кстати, вскоре после начала этой дружбы Бетховен попросил руки Магдалены Вильман, певицы, с которой он познакомился в Бонне еще в детстве и которая переехала в Вену в 1794 году. Он ухаживал за ней с самого ее приезда, но издали, в своей характерной манере, потом вдруг объяснился, хотя ему даже не намекали на разделенное чувство. Реакция красавицы была однозначной, хотя и неласковой: «Бетховен? Он урод и наполовину безумец!»

Чтобы залечить «сердечную рану», Бетховен хотел было согласиться на гастроли в Польше в сентябре, с оплатой всех расходов. Но в конце концов отказался. По совету Аменды он подумывал и о поездке в Италию, где музыка в большом почете, а музыкантов, как говорят, носят на руках. Но Аменда не мог поехать с ним, потому что его вызвали в Курляндию на похороны; и эти планы не осуществились. Тем временем верный друг уехал из Вены, увозя с собой рукопись Струнного квартета № 1 Бетховена.

Людвиг не был склонен к дальним странствиям. Путешествия — дело долгое, опасное в эти смутные времена, когда по дорогам бродит солдатня, тяжелое для ослабленного организма, а его здоровье лучше не стало.

И потом, новые чары удерживают его в Вене…