Библия: Биография книги

Глава VIII Новое время

Во второй половине семнадцатого века Европа вступила в эпоху разума. Вместо того чтобы полагаться на освящённые временем традиции, учёные, богословы и философы начинали ориентироваться на будущее, готовые отвергнуть прошлое и начать всё заново. Истина — как они начинали понимать — не может быть абсолютной, так как новые открытия обычно опровергают то, что прежде считалось несомненным. Всё чаще истину приходилось доказывать объективно, эмпирическим путём, всё чаще её оценивали по полезности и соответствию реальной действительности. Как следствие, интуитивный образ мышления начинал считаться несостоятельным. Из хранителей прежних достижений богословы превращались в первооткрывателей и узких специалистов. «Человек эпохи Возрождения» с его энциклопедической эрудицией отошёл в прошлое. Стало практически невозможно быть экспертом в одной области и одновременно как следует разбираться в другой. Рационализм философского движения, известного как Просвещение, поощрял аналитический способ мышления: вместо того, чтобы пытаться увидеть цельную картину, охватить вещи в их совокупности, люди учились препарировать действительность и изучать её составляющие. Всё это окажет глубокое влияние на прочтение Библии.

В своём основополагающем трактате «Распространение образования» (1605 г.) Фрэнсис Бэкон (1561–1626), лорд-канцлер при английском короле Якове I, одним из первых заявил, что даже самые священные доктрины должны подчиняться строгим методам эмпирической науки. Если эти убеждения противоречат свидетельствам наших чувств, от них надлежит отказаться. Бэкон был очарован наукой, убеждён, что она спасёт мир и ознаменует тысячелетнее царство, предсказанное пророками. Поэтому её прогресс не должен тормозиться боязливыми и недалёкими церковниками. При этом Бэкон был убеждён, что не может быть противоречия между наукой и религией, ибо истина всего одна. Однако бэконовские представления о науке отличались от современных. Для Бэкона научный метод заключался в сборе доказанных фактов; он недооценивал важность предположений и гипотез в научном исследовании. Единственной достоверной информацией он почитал ту, которую мы получаем от наших пяти чувств; всё, что не может быть доказано опытным путём — философия, метафизика, богословие, искусство, мистика и мифология — было несущественным. Его определение истины оказало исключительное влияние, не в последнюю очередь — на более консервативных поборников Библии.

Новый гуманизм постепенно становился всё более враждебен религии. Французский философ Рене Декарт (1596–1650) отстаивал ту точку зрения, что нет никакой надобности в Писании, полученном путём откровения, ибо наш разум может дать нам достаточно сведений о Боге. Британский математик Исаак Ньютон (1642–1727) почти не упоминает Библию в своих обширных трудах, потому что всё его знание о Боге проистекало из напряжённого изучения Вселенной. Наука скоро освободится от иррациональных «тайн» традиционной религии. Новое религиозное учение — деизм, которое поддерживал Джон Локк (1632–1704), один из основоположников философии Просвещения, зиждилось лишь на рассудке. Иммануил Кант (1724–1804) был убеждён, что Библия, полученная в результате божественного откровения, противоречит независимости и свободе человеческого существа. Некоторые мыслители шли ещё дальше. Шотландский философ Дэвид Хьюм (1711–1776) утверждал, что нет причин верить во что-то, выходящее за пределы нашего чувственного опыта. Дени Дидро (1713–1784), философ, критик и романист, попросту не задавался вопросом, есть Бог или нет, а Поль Анри Гольбах (1723–1789) и вовсе утверждал, что вера в сверхъестественного Бога — акт трусости и отчаяния.

При этом многие из рационалистов были влюблены в греческую и римскую античность, которая, казалось, выполняла для них многие из функций Писания[489]. Когда Дидро читал классиков, он испытывал «восхищение… радостный трепет… божественное вдохновение»[490]. Жан-Жак Руссо (1712–1772) признавался, что он будет изучать греческих и римских авторов снова и снова. «Я пламенею!» — восклицал он, читая Плутарха[491]. Когда английский историк Эдвард Гиббон (1737–1794) впервые посетил Рим, он понял, что не может продолжать исследование, так как был «взволнован» столь «сильными чувствами» и испытывал квазирелигиозное «опьянение» и «восторг»[492]. Все они вкладывали в эти древние произведения свои глубочайшие стремления, позволяли им формировать свой ум, питать внутренний мир, и обнаруживали, что эти тексты даруют им мгновения сверхъестественных переживаний.

Другие учёные-скептики применяли к Библии свои критические методы. Барух Спиноза (1632–1677), еврей-сефард испанского происхождения, уроженец вольного города Амстердама, изучал математику, астрономию, физику и нашёл, что эти знания несовместимы с его религиозными представлениями[493]. В 1655 г. он начинает высказывать сомнения, которые обескураживают всю его общину: явные противоречия в тексте Библии доказывают, что она не может иметь божественного происхождения. Сама идея откровения является заблуждением, и сверхъестественного божества не существует: то, что называют «Богом» — это просто сама природа. 27 июля 1656 г. Спиноза был исключён из синагоги и стал первым человеком в Европе, успешно обходившимся без официальной религии. Спиноза отверг общепринятую веру как «паутину бессмысленных тайн»; он предпочёл получать то, что называл «блаженством» путём свободного распоряжения своим разумом[494]. Спиноза изучал исторический контекст и литературные жанры Библии с беспрецедентной объективностью. Он был согласен с ибн Эзрой, что Моисей не мог написать всё Пятикнижие, и, более того, пришёл к мнению, что дошедший до нас текст Библии был создан несколькими различными авторами. Он стал первооткрывателем историко-критического метода, который позднее будет называться библейской текстологией.

Моисей Мендельсон (1729–1786), блестящий сын бедного учителя Торы из города Дессау в Германии, был менее радикален. Он увлекался новыми светскими науками, но, подобно Локку, был способен принять идею милосердного Бога, которая казалась ему очевидной. Он стал основоположником движения Хаскала, еврейского «просвещения», которое представляло иудаизм как рациональную веру, соответствующую веяниям Нового времени. На горе Синай Бог явил себя людям в виде свода законов, а не набора доктрин, так что еврейская религия имеет отношение лишь к этике, оставляя разум абсолютно свободным. Прежде чем принять авторитет Библии, евреи должны убедиться в разумности её требований. Эти воззрения мало походили на иудаизм. Мендельсон пытался вместить религию в рационалистическую форму, чуждую всякой духовности. Несмотря на это, множество евреев, которых стали называть маскилим («просвещённые»), были готовы следовать за ним. Они стремились избавиться от интеллектуальных ограничений, налагаемых гетто, влиться в общество неевреев, изучать новые науки и получить возможность считать собственную веру своим личным делом.

Однако этому рационализму противостояло мистическое движение среди евреев Польши, Галиции, Белоруссии и Литвы, которое дошло до бунта против веяний нового времени[495]. В 1735 г. Исраэль бен-Элиэзер (1689–1760), бедный шинкарь из юго-восточной Польши, объявил себя баал-шемом, «владеющим Именем», одним из многих знахарей, лечащих больных молитвами и наложением рук, странствовавших по сельским районам Восточной Европы и проповедующих во имя Божие. То было тяжёлое время для польского еврейства. После крестьянского бунта против знати (1648–1667 гг.) евреев истребляли в огромных количествах, и даже потом они страдали от уязвимости своего положения и экономических притеснений. Пропасть между богатыми и бедными постоянно росла, и многие раввины погружались в изучения Торы, пренебрегая собственной общиной. Исраэль бен-Элиэзер стал основоположником реформаторского движения и прославился как Баал Шем Тов — или, сокращённо, «Бешт», — наставник, обладавший исключительным статусом. К концу его жизни у него было более сорока тысяч последователей — хасидов («праведников»).

Бешт утверждал, что Бог выделил его не потому, что он изучал Талмуд, а потому что он повторял обычные молитвы с таким жаром и такой сосредоточенностью, что достиг экстатического единения с Богом. В отличие от раввинов эпохи Талмуда, которые считали, что изучение Торы важнее молитв[496], Бешт настаивал на превосходстве созерцания[497]. Раввин не должен зарываться в книги и пренебрегать бедняками. Духовное содержание хасидизма основывалось на мифе Исаака Лурии о божественных искрах, запертых в материальном мире, но Бешт преобразовал этот трагический образ в радостное представление о вездесущем присутствии Бога. Божественная искра может пребывать в любом, сколь угодно низком, материальном предмете, и ни в каком занятии — будь то еда, питьё, любовь или коммерческое дело — нет ничего нечестивого. Постоянно практикуя двекут («преданность», букв. — «прилипание»), хасид должен всегда осознавать присутствие Бога. Хасиды выражали это усиленное осознание в восторженной, шумной и бессвязной молитве, сопровождавшейся странными движениями (например, кувырканием, символизировавшим полное изменение мировоззрения), которые помогали им всем своим существом погрузиться в молитву.

Подобно тому как хасиды учились смотреть сквозь завесу материи, чтобы увидеть божественные искры, таящиеся в самых обычных предметах, они также учились проникать в слова Библии, стараясь мельком увидеть божество, скрытое в них. Слова и буквы Торы были сосудами, в которых заключён свет Эйн-Соф, поэтому хасид должен сосредотачиваться не на буквальном смысле текста, но на духовной реальности, заключённой в нём[498]. Он должен развивать в себе восприимчивость, сдерживая свой ум и позволяя Библии заговорить с ним. Однажды Баал Шем Това посетил Дов Бер (1716–1772), учёный-каббалист, ставший впоследствии его преемником, новым лидером движения хасидов. Вдвоем они изучали Тору и углубились в какой-то текст, где речь шла об ангелах. Дов Бер рассматривал отрывок с отвлечённых позиций, и Бешт попросил его проявить уважение к ангелам, которых они обсуждали, и встать. Как только он поднялся, «весь дом наполнился светом, вокруг повсюду зажёгся огонь и [оба] они ощутили присутствие ангелов». «Твоё простое толкование верно, — сказал Бешт Дов Беру, — но твоему учению недостаёт души»[499]. Толкование, основанное на здравом смысле, без должного настроя и молитвенных движений, не позволяет узреть сокровенное.

Без такой молитвы Тора была бесполезна. Как объяснял один из учеников Дов Бера, хасиды должны читать писание «с пылким восторгом в сердце, постоянно направляя все свои душевные силы на ясные и чистые помыслы о Боге и отказавшись от всяких удовольствий»[500]. Бешт говорил им: если они обратятся с таким настроем к рассказу о горе Синай, то «услышат, как Бог говорит с ними, как говорил Он во время откровения на Синае, ибо таково было намерение Моисея, чтобы весь Израиль смог достичь того же, что и он сам»[501]. Следовало не читать о богоявлении на горе Синай, но самому пережить его.

Когда вождём хасидов стал Дов Бер, его репутация крупного учёного привлекла к этому движению многих раввинов и учёных. Теперь его толкование уже не было сухим и отвлечённым. Один из его учеников вспоминал: «Когда он открывал рот, чтобы изречь слова Истины, он выглядел так, словно был не от мира сего, и словно божественное присутствие говорило его устами»[502]. Иногда он умолкал на полуслове и некоторое время не говорил ничего. Хасиды создавали своё собственное «Божественное чтение», отыскивая в своём сердце тихий уголок для Священного Писания. Хасид не анализировал текст, не разбирал его по частям, — напротив, он должен был заставить замолчать свои способности к критическому разбору. «Я буду учить вас так, как лучше всего изучать Тору, — говаривал Дов Бер, — не осознавая самого себя, становясь как бы чутким ухом, которое слышит множество звуков, но не говорит само»[503]. Толкователь должен превратиться в сосуд, который наполнится для божественного присутствия. Тора должна воздействовать на него так, словно он её орудие[504].

Хасиды возбуждали яростное противодействие со стороны ортодоксальных евреев, которые были потрясены очевидным принижением усердного изучения Торы. Противники хасидов стали известны как Миснагдим («сопротивляющиеся»). Их лидером был Элиягу Бен Шломо Залман (1720–1797), глава (гаон) академии в Вильно, в Литве. Изучение Торы было главной страстью Гаона, но он также был знатоком астрономии, анатомии, математики и иностранных языков. Хотя он изучал Тору более упорно, чем хасиды, метод Гаона тоже был по-своему мистическим. Он ценил «усилие» при изучении, глубокое напряжение мысленной деятельности, которое помогало ему подняться на новый уровень понимания и заставляло его просиживать за книгами всю ночь, погрузив ноги в холодную воду, чтобы не заснуть. Когда он позволял себе задремать, Тора проникала в его сны, и он переживал восхождение к божеству. «Тот, кто изучает Тору, общается с Богом, — говорил один из его учеников, — ибо Бог и Тора суть одно»[505].

Однако людям Западной Европы становилось всё труднее находить Бога в Писании. Дух Просвещения заставлял всё новых и новых богословов подходить к изучению Библии критически, но невозможно было пережить её трансцендентное измерение без особых молитвенных движений и душевного настроя. В Англии некоторые из наиболее радикальных деистов использовали новые научные методы, чтобы опровергнуть Библию[506]. Математик Уильям Уистон (1667–1752) считал, что раннее христианство было более рациональной религией. В 1754 г. он опубликовал версию Нового Завета, из которой были исключены все упоминания о боговоплощении и о Троице — доктрины, которые, как он заявил, были навязаны верующим отцами церкви. Ирландский деист Джон Толанд (1670–1722) пытался заменить Новый Завет рукописью, выдававшейся за давно утраченное иудео-христианское Евангелие от Варнавы, в котором отрицалась божественная природа Христа. Другие скептики утверждали, что текст Нового Завета подвергался стольким искажениям, что невозможно определить, что на самом деле говорит Библия. А вот выдающийся классицист Ричард Бентли (1662–1742) организовал кампанию богословов в защиту Библии. Используя критические методы, которые в его время применялись к греческой и римской литературе, он показал, что возможно восстановить оригинальный текст путём сопоставления и анализа различных его вариантов.

В Германии пиетисты, стремившиеся подняться над бесплодной богословской полемикой противоборствующих протестантских сект, тоже воспользовались аналитическими методами, чтобы восстановить прежний текст Библии. Их вела уверенность в том, что библейская критика должна стоять выше лояльности своей конфессии[507]. Целью пиетистов было освобождение религии от богословия и восстановление индивидуального опыта встречи с божественным. В 1694 г. они основали университет в городе Галле, чтобы донести до мирян новое учение не в виде новой секты, и Галле стал центром библейской революции[508]. Между 1711 и 1719 гг. там было отпечатано более 100 000 копий Нового Завета и 80 000 полных Библий. Учёные из Галле выпустили также «Библиа пентапла», чтобы способствовать над-конфессиональному прочтению Писания: пять различных переводов были напечатаны параллельно, так, чтобы лютеране, кальвинисты и католики могли читать версию по своему выбору, а в случае затруднения обратиться к тексту соседней колонки. Другие переводили Библию дословно, чтобы показать, что даже на народном языке Слово Божье далеко не ясно. Богословам следовало быть более сдержанными при использовании «доказательных текстов», которые могли не выдержать веса того теологического толкования, которое им приписывалось. Если оригинал не был передан изящным немецким языком, Библия звучала странно и незнакомо, и это было полезным напоминанием о том, что Слово Божье всегда сложно для понимания[509].

К концу восемнадцатого века немецкие филологи стояли во главе изучения Библии, продолжая и развивая историко-критический метод Спинозы. Они согласились с тем, что Моисей, конечно же, не был автором всего Пятикнижия, у которого, по-видимому, было несколько авторов, причём каждый из них обладал особым, характерным стилем. Один отдавал предпочтение именованию «Элохим», другой называл Бога «Яхве». Некоторые повествования, очевидно написанные разными людьми, дублировали друг друга, как, например, два рассказа о сотворении мира в книге Бытия[510]. Так, Жан Астрюк (1684–1766), парижский врач, и Иоганн Готтфрид Эйхгорн (1752–1827), профессор восточных языков в Иенском университете, утверждали, что в основу книги Бытия легли два главных документа: «Яхвист» и «Элохист». Но в 1798 г. Карл Давид Ильген, последователь Эйхгорна, заявил, что материал «Элохиста» сам по себе восходит к двум различным источникам. Другие учёные, в том числе Иоганн Северин Фатер (1771–1826) и Вильгельм де Ветте (1780–1849), считали такой подход слишком упрощённым: по их мнению, Пятикнижие состояло из многочисленных отдельных фрагментов, собранных воедино позднейшим редактором.

К началу девятнадцатого столетия большинство учёных-библеистов пришли к общему мнению, что Пятикнижие представляет собой свод четырёх первоначально независимых текстов-источников. В 1805 г. де Ветте высказал мнение, что книга Второзакония (источник «D») была последней книгой Пятикнижия, и что, по всей видимости, сефер тора была найдена во времена царя Иосии. Герман Гупфельд (1796–1866), профессор из Галле, соглашался с Ильгеном в том, что источник «Элохист» был составлен из двух различных документов «E1» (священнический текст) и «E2». Он считал, что «E1» был самым ранним источником, за ним по порядку шли «E2», «J» и «D». Однако Карл Генрих Граф (1815–1869) совершил важное открытие, доказав, что священническая традиция (документ «E1») был, на самом деле, позднейшим из четырёх источников.

Юлиус Велльгаузен (1844–1918) ухватился за теорию Графа, так как она решала проблему, долго его беспокоившую. Почему пророки никогда не упоминают закон Моисеев? И почему автор Второзакония, который явно был хорошо знаком с источники «Яхвист» и «Элохист», не знал священнического документа? Всё это могло объясняться тем, что священнический источник («E1») действительно был позднейшим сочинением. Велльгаузен также показал, что теория четырёх источников является слишком упрощающей — ко всем четырём исходным текстам были сделаны дополнения, прежде чем они были сведены в единое повествование. Работа Велльгаузена считалась современниками вершиной историко-критического метода, но сам он понимал, что это исследование только начиналось, — и действительно, оно продолжается и по сей день.

Каким образом эти открытия могли повлиять на религиозную жизнь иудеев и христиан? Некоторые христиане приняли взгляды эпохи Просвещения. Фридрих Шлейермахер (1768–1834) с самого начала был обеспокоен ущербностью Библии как документа[511]. Он решил содействовать распространению духовных ценностей, основанных на опыте, лежащем в основе всех религий, но отчётливо выраженном только в христианстве. Он определил этот опыт как «чувство абсолютной зависимости»[512]. В этом не было униженного раболепия — лишь чувство благоговения и трепета перед тайной жизни, который заставляет нас понять, что мы не являемся центром мироздания. Евангелия показывают, что Иисус был совершенным воплощением этого мироощущения, полного благоговейного удивления и смирения, и Новый Завет описывает влияние Его личности на учеников, основавших раннехристианскую церковь.

Писание, таким образом, было необходимо для христианской жизни, так как лишь оно указывало путь к Иисусу. Но поскольку его авторы зависели от исторических обстоятельств, в которых они жили, вполне допустимо подвергать их свидетельства внимательному и критическому исследованию. Жизнь Иисуса была божественным откровением, но те, кто описывал её, были обычными людьми, которые могли грешить и заблуждаться. Вполне возможно, что они совершали ошибки. Однако Церковью при отборе канонических книг руководил Святой Дух, и поэтому христиане могут доверять Новому Завету. Задача учёного — очистить его от шелухи, обусловленной временем, дабы явить миру непреходящее зерно, скрытое под ней. Далеко не каждое слово Писания является авторитетным, и толкователь должен отличать второстепенные идеи Евангелия от основной.

Закон и Пророки были Священным Писанием для авторов Нового Завета. Но Шлейермахер считал, что для христиан Ветхий Завет обладает меньшим авторитетом, чем Новый. В нём содержатся иные представления о Боге, грехе и благодати, и полагается он в большей степени на закон, а не на дух. Со временем Ветхий Завет, возможно, будет рассматриваться всего лишь как приложение к Новому Завету. Библейская теория Шлейермахера положила начало новому христианскому движению, известному как либерализм, которое рассматривало общечеловеческое религиозное содержание Евангелия, отбрасывало то, что считало несущественным, и пыталось выразить эти базовые истины таким образом, чтобы привлечь современников.

В 1859 г. Чарльз Дарвин (1809–1882) опубликовал свой труд «Происхождение видов путём естественного отбора», ознаменовавший новый период в истории науки. Дарвин не просто занимался сбором фактов «по Бэкону», — он выдвинул гипотезу: животные, растения и люди не были сотворены в том виде, как сейчас, но медленно развивались в течение огромного периода времени, в процессе эволюционной адаптации к среде своего обитания. В более позднем своём труде «Происхождение человека» он предположил, что Homo sapiens произошёл от тех же протообезьян, что горилла и шимпанзе. «Происхождение видов» было трезвым, тщательно продуманным изложением научной теории, которая привлекла огромную общественную аудиторию: 1400 экземпляров книги было распродано в день её выхода.

В намерения Дарвина не входило нападать на религию, и поначалу отклик со стороны религиозных деятелей был довольно глухим. Гораздо более сильный общественный протест вызвала книга «Очерки и обзоры» (1861), опубликованная семью англиканскими священниками, благодаря которой библейская текстология стала доступна широкой публике[513]. Теперь общественность узнала, что Моисей не был автором Пятикнижия, как и Давид — автором Псалмов. Библейские чудеса были всего лишь литературным иносказанием, и их не следует понимать буквально, а большинство событий, описанных в Библии, очевидно, не являются историческими. Авторы «Очерков и обзоров» утверждали, что Библия не заслуживает какого-то особого подхода и её нужно изучать с той же научной строгостью, что и любой другой древний текст.

В конце девятнадцатого века именно библейская текстология, а вовсе не дарвинизм стала главным яблоком раздора между либералами и консервативными христианами. Либералы считали, что в перспективе критический метод приведёт к более глубокому пониманию Библии. Но для консервативных христиан историко-критический подход к Библии символизировал все те заблуждения, которые заставляли мир, начиная с эпохи Просвещения, отвергать весь опыт прошлых столетий[514]. В 1888 г. британская писательница миссис Хамфри Уорд издала роман «Роберт Элсмер», историю молодого священника, чью веру подорвала критика Библии. Книга приобрела огромную популярность, и это говорит о том, что многие сочувствовали тяжёлому выбору, перед которым оказался главный герой. Как сказала его жена: «Если Евангелия недостоверны как факт, как история, то я не понимаю, как в них может быть хоть что-то истинное или ценное»[515]. Это мнение многие разделяют и по сей день.

Из-за склонности современного мира к рационализму всё большему количеству западных христиан становилось сложнее — а то и вовсе невозможно — оценить роль и значение мифологии. Росло ощущение того, что религиозные истины должны основываться на действительных фактах, а также глубокий страх того, что библейская критика оставит за собой опасную пустоту. Разоблачите одно чудо, и, чтобы быть последовательным, вам придётся отвергнуть и все остальные. Если Иона не провёл три дня в чреве у кита, — спрашивал лютеранский священник, — можно ли утверждать, что Иисус восстал из гроба[516]? Священники обвиняли библейскую текстологию в распространении пьянства, безбожия, в росте числа преступлений и разводов[517]. В 1886 г. американский проповедник-«возрожденец» Дуайт Муди (1837–1899) основал в Чикаго Библейский институт Муди, чтобы противостоять библейской критике. Его целью было создать костяк из истинно верующих, чтобы бороться со сложными идеями, которые, как он был убеждён, привели нацию на край гибели. Библейский институт станет важнейшим учреждением для фундаменталистов, олицетворяющим мирную и святую гавань в безбожном мире.

Консервативные христиане различных конфессий, чувствуя численное превосходство либералов, начали объединяться друг с другом. В последние годы девятнадцатого века в Соединённых Штатах всё большую популярность обретала Библейская конференция, где консерваторы могли читать Писание в буквальном понимании, относясь к нему серьёзно, без новомодных глупостей, очистив свой ум от библейской критики. Потребность в чём-то несомненном и достоверном всё увеличивалась. Теперь люди ожидали от Библии чего-то нового, — того, что она никогда не обещала до сих пор. В своей книге, красноречиво озаглавленной «Множество неопровержимых доказательств» (1895), американский протестант Артур Пирсон высказывал желание, чтобы Библию обсуждали в «истинно беспристрастном и научном духе»:

Это понятное желание для того времени, когда столь многие привычные верования были обесценены, но библейские мифы едва ли могли обеспечить ту научную достоверность, которой ожидал Пирсон.

Пресвитерианская семинария в городе Принстон, штат Нью-Джерси, стала бастионом «научного» протестантизма. Слово «бастион» здесь уместно, потому что это стремление к полностью рациональной интерпретации Библии всегда кажется скорее оборонительным, чем наступательным. «Религия должна сражаться, чтобы защитить себя от огромного класса учёных», — писал Чарльз Ходж (1797– 1878), профессор богословия из Принстонского университета[519]. В 1871 г. Ходж опубликовал первый том своего труда «Систематическое богословие». Лишь заглавие выдавало его бэконианские тенденции. Богослов, утверждал Ходж, должен не искать скрытого значения за словами писания, а просто свести учения Библии в систему общих истин — проект, который требовал значительного количества ненужных усилий, поскольку такой тип системы был абсолютно чужд Библии.

В 1881 г. Арчибальд А. Ходж, сын Чарльза, вместе со своим младшим коллегой Бенджамином Уорфилдом опубликовал книгу, защищавшую буквальную истину Библии. Эта работа стала классикой: «Священное Писание не только содержит Слово Божье, оно и есть Слово Божье, и, следовательно, все его элементы и все их подтверждения абсолютно непогрешимы и люди обязаны верить и следовать им». Любое библейское утверждение — по любому вопросу — является «правдой фактов»[520]. Сущность веры изменилась. Теперь это было уже не «упование», а сознательное признание набора верований. Ходж и Уорфилд не считали, что для этого необходимо преодолеть своё неверие, так как христианство в их представлении было целиком и полностью рациональным. «Только благодаря разуму оно смогло пройти столь долгий путь, — писал Уорфилд в более поздней статье, — и только благодаря разуму оно посрамит своих врагов»[521].

Это стало абсолютным новым течением. Ранее некоторые интерпретаторы одобряли изучение буквального смысла Библии, но они никогда не считали, что каждое, без исключения, слово Писания правдиво с фактической точки зрения. Многие признавали, что, если мы ограничим наше прочтение лишь буквальным смыслом, Библия станет неправдоподобным текстом. Тем не менее, вера в непогрешимость Библии, основоположниками которой стали Уорфилд и Ходж, впоследствии станет принципиальной для христианского фундаментализма и повлечёт за собой множество опровержений. Ходж и Уорфилд отвечали на вызов нового времени, но в своём отчаянии они разрушали библейскую традицию, которую пытались защищать.

То же самое относится и к волне новых апокалипсических представлений, овладевших американскими консервативными протестантами в конце девятнадцатого века. Это было делом англичанина Джона Нельсона Дарби (1800–1882), который нашёл нескольких последователей в Великобритании, но затем отправился в Соединённые Штаты, где добился большого успеха между 1859 и 1877 г.[522] Основываясь на буквальном прочтении книги Откровения, он утверждал, что Бог скоро положит конец этой эре в истории человечества. Она завершится ужасной, небывалой доселе катастрофой. Антихрист, ложный искупитель, чьё пришествие было предсказано святым Павлом[523], встретит радостный приём и обманет неосторожных. Затем он ввергнет человечество в скорбь, войну и побоища, которые будут продолжаться семь лет, но, в конце концов, Иисус сойдёт на землю и поразит его на равнине Армагеддон близ Иерусалима. Затем Христос будет править на земле тысячу лет, пока не придёт время Страшного Суда, которым завершится история человечества. Привлекательность этой теории заключалась в том, что истинно верующим было обещано спасение. Исходя из случайного замечания Святого Павла, которое позволяло предположить, что во время второго пришествия христиане будут «взяты на небо», где встретятся с Иисусом[524], Дарби утверждал, что незадолго до «великой скорби», произойдёт «восхищение», «вознесение» возрождённых христиан, которые будут взяты на небо и таким образом избегнут страданий в конце времён.

Как ни странно это звучит, «теория вознесения» вполне согласуется с некоторыми аспектами научной мысли девятнадцатого века. Дарби говорил об исторических «эрах», каждая из которых завершалась разрушением; это напоминало о последовательных эпохах, открытых геологами, исследовавшими пласты окаменелостей в горных и скальных породах — каждая из этих эпох, как считали некоторые, тоже окончилась катастрофой. В соответствии с духом современности, теория Дарби основывалась на буквальном прочтении и была демократичной. В ней не было сокровенных истин, доступных лишь образованной элите. В Библии имеется в виду именно то, что в ней сказано. Тысячелетие означает десять веков; если пророки говорят «Израиль», речь идёт о евреях, а не о Церкви; если в книге Откровения предсказывается битва вблизи Иерусалима, то именно там она и произойдёт[525]. Такое прочтение Библии стало ещё более лёгким, после публикации «Толковой Библии Скоуфилда» (1909), которая сразу же приобрела бешеную популярность. Сайрес И. Скоуфилд объяснил «теорию вознесения» в пространных примечаниях — комментарий, который для многих христиан стал почти столь же авторитетным, как и сама Библия.

Еврейский мир также разделился на тех, кто хотел принять современность, и тех, кто намерен был противостоять ей. В Германии маскилим, принявшие идеи Просвещения, считали, что они могут стать посредниками между гетто и современным миром. В начале девятнадцатого века некоторые решили перестроить и саму религию. Реформированный иудаизм, в котором богослужения совершались на немецком языке, с хоровым пением и отсутствием отдельных помещений для мужчин и женщин, казался в большей степени протестантским, нежели еврейским. К вящему негодованию ортодоксальных раввинов, такие синагоги — теперь они назывались «храмами» — появились в Гамбурге и в Берлине. В Америке драматург Айзек Харби основал реформаторский храм в Чарльстоне, а к 1870-м годам значительная часть синагог в Соединённых Штатах приняли по крайней мере часть нововведений реформированного иудаизма[526].

Реформаторы принадлежали новому времени. У них не было времени ни на что иррациональное, мистическое и таинственное. К 1840-м годам несколько учёных-реформаторов, взявшихся за критическое исследование еврейской истории, основали школу, удачно названную «Наука иудаизма». На них оказала влияние философия Канта и Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831), который в своей «Феноменологии духа» (1807) утверждал, что Бог, которого он называл Абсолютным Духом, может достичь полноты Своих возможностей, лишь сойдя на землю и будучи полностью осознан человеческим разумом. И Гегель, и Кант считали иудаизм совершенным образцом плохой религии: еврейский Бог, утверждал Гегель, был тираном, требовавшим беспрекословного подчинения его невыносимым законам. Иисус попытался освободить людей от этого гнусного рабства, но христиане вернулись к прежней тирании.

Последователи «Науки иудаизма» полностью переписали библейскую историю в гегельянских терминах, чтобы исправить это предубеждение. Согласно их работе, Библия отражает процесс одухотворения, в котором иудаизм обретает самосознание[527]. В своём труде «Религия духа» (1841) Соломон Формштехер (1808–1889) утверждал, что евреи первыми пришли к гегельянскому пониманию Бога. Древнееврейские пророки изначально представляли, что их вдохновение исходит от внешней силы, но впоследствии поняли: его источник — в их собственной природе-Духе. Изгнание лишило евреев внешних опор и внешнего контроля, и теперь они могли свободно обращаться к Богу. Самуэль Гирш (1815–1889) утверждал, что Авраам был первым человеком, отказавшимся от языческого фатализма и зависимого положения, чтобы остаться один на один с Богом и полностью отвечать за себя, тогда как христианство вернулось назад к иррациональному суеверию язычества. Нахман Крохмаль (1785–1840) и Захария Франкель (1801–1875) соглашались с тем, что вся письменная Тора была явлена Моисею на горе Синай, но отрицали боговдохновенность устного закона, который целиком был создан человеком и мог изменяться в угоду требованиям текущего момента. Авраам Гейгер (1810–1874), отъявленный рационалист, считал, что наивный, творческий и стихийный период еврейской истории, начавшийся в библейские времена, подошёл к концу. С эпохой Просвещения началась более высокая стадия — мыслящего созерцания.

Тем не менее, некоторые из этих историков понимали ценность древних ритуалов, таких как ношение филактериев или пищевые ограничения, которые реформисты хотели упразднить. Захария Франкель и Леопольд Цунц (1794–1886) считали, что такой массовый отказ от традиций чреват опасностью. Эти привычки стали существенной частью еврейского опыта, и без них иудаизм может превратиться в систему абстрактных безжизненных доктрин. Цунц в особенности опасался, что реформированный иудаизм потеряет связь с чувствами: один рассудок сам по себе не может дать восторг и радость, которые отличают иудаизм в его лучших проявлениях. Это был важный момент. В прошлом чтение Библии всегда сопровождалось ритуалами — богослужением, упражнениями в концентрации, молчанием, постами, песнопениями и церемониальными движениями, — и всё это помогало оживить священную страницу. Вне этого ритуального контекста Библия могла стать всего лишь документом, который способен передать информацию, но не духовные переживания. Впоследствии реформисты осознают справедливость критики Цунца и восстановят некоторые обряды, от которых они прежде отказались.

Видя ассимиляцию своих собратьев, многие евреи были глубоко озабочены утратой традиции, а наиболее ортодоксальные продолжали готовиться к борьбе. В 1803 г. рабби Хаим Воложинер, ученик Виленского гаона (Элияху бен Шломо Залмана), сделал решительный шаг, основав иешиву, названную в его честь «Эц Хаим», в городе Воложин, в Литве (территория современной Белоруссии). В течение девятнадцатого века подобные иешивы были основаны в других районах Восточной Европы и стали еврейским эквивалентом американских библейских колледжей. Прежде иешива состояла всего из нескольких комнат за синагогой для изучения Торы и Талмуда. Эц Хаим, где собирались сотни одарённых учеников со всей Европы, чтобы заниматься с экспертами, была совсем другой. Рабби Хаим преподавал Тору и Талмуд по методу, которому он научился у гаона, — подвергая текст логическому анализу, но таким образом, чтобы это давало мистический опыт. Ученики приходили к нему не для того, чтобы узнать что-то о Торе: сам процесс заучивания наизусть, подготовки и живого, горячего обсуждения — всё это были ритуалы, почти столь же важные, как любой вывод, к которому ученики приходили на занятии. Этот метод был формой молитвы, и его энергия словно отражала духовный мир гаона. Курс обучения был трудным, занятия — длинными, и молодые люди были разлучены с семьёй и друзьями. Некоторым позволялось уделять немного времени светским предметам, но они считались второстепенными, лишь отнимающими время и отвлекающими от занятий Торой[528].

Изначально целью Эц Хаим было противостоять хасидизму и восстановить строгое изучение Торы. Но в течение девятнадцатого века угроза еврейского просвещения становилось всё более реальной опасностью, и хасиды и миснагдим объединились против маскилим, в котором они видели нечто вроде Троянского коня, несущего в себе зло светской культуры в еврейский мир. Постепенно новые иешивы становились оплотами традиционной, ортодоксальной веры, и целью их стало отразить эту наступающую на них беду. Евреи создавали свой собственный фундаментализм, который редко начинается с борьбы с внешним противником, — чаще всего это междоусобная война, в которой традиционалисты сражаются с более вольнодумными последователями их собственной религии. Институты фундаменталистов отвечают современности тем, что создают анклавы чистой веры — будь то иешивы или библейские колледжи, — где верующие могут преобразовать свою жизнь. Это движение, направленное на защиту, и обладающее потенциалом для последующего контрнаступления. Ученики иешивы, медресе или библейского колледжа нередко образовывали в своих местных сообществах группы одинаково обученных людей, связанных общей идеологией.

К концу девятнадцатого столетия в мире, казалось, и в самом деле не осталось Бога. Атеисты перестали быть опасным меньшинством, которого боялись и избегали, и начали занимать позицию морального превосходства. Ученик Гегеля Людвиг Фейербах (1804–1872) заявил, что идея Бога унижает и обесценивает нашу человечность. Для Карла Маркса (1818–1883) религия была симптомом больного общества, опиумом, который делал неправильную социальную систему выносимой и подавлял волю искать лекарство. Радикальные дарвинисты произвели первые выстрелы в войне между Писанием и наукой, которая продолжается и по сей день. В Англии Томас Гексли (1825–1895), а в других странах Европы — Карл Фогт (1817–1895), Людвиг Бюхнер (1824–1899), Якоб Молешотт (1822–1893) и Эрнст Геккель (1834–1919) популяризировали теорию эволюции, доказывая, что религия и наука принципиально несовместимы. Для Гексли не могло быть компромисса между наукой и традиционной религией: «Либо то, либо другое должно исчезнуть после борьбы, которая будет продолжаться неизвестно сколько времени»[529].

Если религиозные люди в начале двадцатого века стали занимать оборонительные позиции, это объясняется тем, что на них и в самом деле нападали. Евреям угрожал новый, «научный» расизм, который определял основные биологические и генетические характеристики европейцев столь точно, что евреи оказались «иными»[530]. Волна погромов, прокатившаяся по Восточной Европе в самом начале двадцатого века, побудила некоторых нерелигиозных евреев к созданию сионизма — политического движения, боровшегося за основание родного государства евреев в Палестине. Хотя сионисты и использовали библейский символ земли Израиля, ими двигали не религиозные, а светские идеи: национализм, колониализм и социализм.

Нерелигиозные течения Нового времени были во многих отношениях благотворны, но у них была опасная склонность к романтизации вооружённой борьбы. Между 1914 и 1945 г. семьдесят миллионов человек в Европе и Советском Союзе погибли в результате войн и вооружённых столкновений[531]. В этот период уместились две мировые войны, чудовищные в своём рационализме этнические чистки и акты геноцида. Некоторые из самых ужасных зверств были совершены немцами — создателями одного из культурнейших обществ во всей Европе. Так ушла надежда на то, что рационалистическое образование способно предотвратить варварство. Сам масштаб нацистского Холокоста и советских лагерей говорит об их современности. Ни одно общество прошлого не обладало технологией, позволяющей осуществить такие гигантские планы по уничтожению людей. Ужасы Второй мировой войны (1939–1945) окончились взрывом первых атомных бомб над японскими городами Хиросима и Нагасаки. Столетиями люди пытались представить себе апокалипсис, когда Бог положит предел всему сущему. Теперь, благодаря своим огромным знаниям, они нашли весьма эффективный способ сделать это самостоятельно. Лагеря смерти, атомный гриб и, уже в наши дни, безответственное разрушение окружающей среды — всё это свидетельства безжалостного цинизма, свойственного современной культуре. На толкование Библии всегда влияли исторические обстоятельства, и в течение двадцатого века иудеи и христиане, как и мусульмане, стали создавать идеологии, основанные на Священном Писании, идеологии, впитавшие жестокость, свойственную новому времени.

Во время Первой мировой войны стихия ужаса захватила консервативных протестантов Соединённых Штатов: бойни таких небывалых масштабов, рассуждали они, должно быть, и есть битвы, предсказанные в книге Откровения. Поскольку консерваторы теперь верили, что каждое слово в Библии истинно в своём буквальном понимании, они стали рассматривать текущие события как исполнение библейских пророчеств. Древнееврейские пророки объявили, что евреи вернутся на свою землю перед концом света, поэтому, когда британское правительство опубликовало декларацию Бальфура (1917), обещавшую содействие восстановлению родины евреев в Палестине, христианские фундаменталисты испытали смешанные чувства благоговейного страха и торжества. Сайрес Скоуфилд предполагал, что под «силой с севера»[532] подразумевается Россия, которая нападёт на Израиль перед Армагеддоном: большевистская революция 1917 г., после которой государственной идеологией стал атеистический коммунизм, казалось, подтверждала это. Создание Лиги Наций после окончания войны, очевидно, было исполнением пророчества из Откровения 16:14. То была возрождённая Римская империя, которую вскоре должен был возглавить антихрист. То, что когда-то казалось чисто научным диспутом между либералами и консерваторами, превращалось в битву за будущее всей цивилизации. Читая Библию, христианские фундаменталисты видели — и продолжают видеть — себя бойцами на передовой в войне с сатанинскими силами, которые в скором времени должны уничтожить мир. Чудовищные истории о зверствах немцев, распространявшиеся во время и после войны, казалось, были подтверждением разрушительного воздействия библейской критики на ту нацию, которая её породила[533].

Такие представления были вызваны глубоким страхом. Теперь христианские фундаменталисты испытывали двойственные чувства к демократии, которая может привести к «самому чудовищному сатанинскому господству, которое когда-либо видел наш мир»[534]. Миротворческие организации, такие как Лига Наций, — (сейчас Организация Объединённых Наций) — всегда будут ассоциироваться со злом: ведь в Библии утверждается, что в конце времён будет война, а не мир, а значит, Лига Наций идёт по неверному пути. В самом деле, Антихрист, которого апостол Павел описывал как умелого обманщика, вполне может показаться миротворцем[535]. Теперь Иисус воспринимался не как любящий спаситель, но как воинственный Христос из Откровения, который, по словам Исаака Гальдеманна, одного из ведущих идеологов «теории вознесения», «предстаёт, как тот, кто не ищет более ни дружбы, ни любви… Его одежды окрашены кровью его врагов. Он не гнушается пролить кровь людей»[536]. Прежде толкователи пытались рассматривать Библию как единое целое. Теперь же выделение одного текста в ущерб всем прочим — своего рода «канон внутри канона» фундаменталистов — приводило к вызывающему оторопь извращению смысла Евангелия.

В 1920 г. представитель американской демократической партии Уильям Дженнингс Брайан (1860–1925) организовал кампанию против преподавания эволюционной теории в учебных заведениях. С его точки зрения, именно дарвинизм, а не библейская критика (хотя одно было связано с другим) стал причиной зверств Первой мировой войны[537]. Исследования, произведённые Брайаном, убедили его, что именно дарвиновская концепция о выживании сильнейших, «положила начало самой кровавой войне за всю историю человечества». Неслучайно, что «та же самая наука, которая произвела ядовитые газы, от которых задыхались солдаты, проповедует родство человека с животным и отвергает всё чудесное и сверхъестественное в Библии»[538]. Для Брайана теория эволюции была окружена ореолом зла, символизировавшим безжалостные силы нового времени.

Выводы Брайана были наивны и некорректны, но люди прислушивались к ним. Война положила конец радостному увлечению человечества наукой, и теперь людям хотелось положить какие-то пределы её возможностям. Сторонники прямой и ясной бэконианской религии нашли её у Брайана, который единолично сделал проблему теории эволюции первым пунктом программы фундаменталистов, каковым она и осталась. И всё же ей бы не удалось сместить с этой позиции библейскую критику, если бы не драматическое развитие событий в штате Теннеси.

До сих пор жители южных штатов почти не принимали участия в движении фундаменталистов, но преподавание эволюционной теории обеспокоило и их. В законодательные собрания штатов Флорида, Миссисипи, Луизиана и Арканзас были внесены законопроекты о запрете преподавания теории Дарвина. Антиэволюционные законы в штате Теннеси были особенно строгими, и Джон Скоупс, молодой учитель из небольшого городка Дейтона, решился выступить в защиту свободы слова и признался, что он нарушил закон, когда вёл уроки биологии, замещая своего директора. В июле 1925 г. он был привлечён к суду. Американский союз борьбы за гражданские свободы (ACLU) направил для его защиты группу юристов во главе с проповедником рационализма Кларенсом Дарроу. Брайан согласился выступить в поддержку закона. Этот процесс сразу же стал восприниматься как спор между Библией и наукой.

Выступление Брайана катастрофически провалилось, и Дарроу вышел из здания суда как поборник рационалистического образа мысли. Ликующая пресса объявила фундаменталистов безнадёжным анахронизмом, которому не место в современном мире. Последствия этого дела поучительны для нас и сегодня. Когда фундаменталистские движения переходят из защиты в нападение, они, как правило, доходят до экстремизма. До Дейтонского процесса консерваторы настороженно относились к теории эволюции, но лишь немногие поддерживали «креационистское» учение, в котором утверждалось, что первая глава книги Бытия является абсолютной истиной в изложении фактов вплоть до деталей. Однако после дела Скоупса они принялись ещё более рьяно отстаивать буквальное понимание Писания, и креационизм стал флагманом их движения. До дела Скоупса фундаменталисты изъявляли согласие сотрудничать ради социальных реформ с представителями левого крыла, после него они переметнулись к ультраправым, где остаются и по сей день.

После Холокоста ортодоксальные евреи почувствовали себя обязанными возродить хасидские дворы и иешивы миснагдим в новом еврейском государстве Израиль и в США, воздавая дань памяти шести миллионам жертв[539]. Изучение Торы стало пожизненным занятием, требовавшим всего времени ученика. Мужчины продолжали заниматься в иешивах после женитьбы и, пользуясь финансовой поддержкой своих жён, почти не общались с внешним миром[540]. Эти ультраортодоксальные иудеи, называемые харедим («богобоязненные»)[541], соблюдали заповеди с небывалой строгостью[542], находя новые способы педантично выполнять все требования, касающиеся пищевых ограничений или законов чистоты[543]. До Холокоста избыточная строгость не поощрялась, считалось, что она вызывает разногласия. Но теперь харедим создавали основанную на Библии контркультуру, диаметрально противоположную тому рационализму, который столь эффективно уничтожил шесть миллионов евреев. Учение в иешиве не имело ничего общего с прагматизмом, свойственным современности: значительная часть изучаемых законов, например, законы храмового богослужения, уже не могли быть претворены в жизнь. Повторение древнееврейских слов, произнесённых Богом на горе Синай, было формой приобщения к божеству. Исследование мельчайших подробностей закона являлось способом символического постижения божественного разума. Знакомство с галахой великих раввинов помогало усвоить традицию, которая едва не погибла.

Сионизм изначально был светской идеологией, бунтом против религиозного иудаизма, гневно осуждаемым ортодоксами за профанацию одного из самых святых символов иудаизма — земли Израиля. Но в течение 50-х и 60-х годов двадцатого века группа молодых религиозных израильтян начала создавать религиозный сионизм, основанный на буквальном прочтении Библии. Бог обещал эту землю потомкам Авраама, и это давало евреям законное право на Палестину. Светские сионисты никогда не заявляли этого: они пытались сделать эту страну своей дипломатическим путём, обрабатывая землю или сражаясь за неё. Религиозные же сионисты рассматривали жизнь в Израиле с точки зрения духовных возможностей. В конце 50-х годов у них появился лидер рабби Цви Иегуда Кук (1891–1982), которому в то время было почти семьдесят лет. По мнению Кука, светское государство Израиль было царством Божьим, каждая щепоть его земли была священной. Подобно христианским фундаменталистам, он буквально понимал древнееврейские пророчества о возвращении евреев в их землю. Захват территории, в настоящее время занимаемой арабами, ускорит окончательное искупление, а политическое участие в делах Израиля было восхождением к вершине святости[544]. До тех пор, пока евреи не занимают всю землю Израиля так, как она определяется в Библии, искупление не состоится. Аннексия территорий, принадлежащих арабам, отныне становится высшим религиозным долгом[545].

Когда израильская армия во время Шестидневной войны в июне 1967 г. заняла Западный берег реки Иордан, Синайский полуостров, сектор Газа и Голанские высоты, сионисты увидели в этом буквально исполнение библейского наказа, то есть неопровержимое подтверждение начала последних времён. О возвращении новых территорий арабам в обмен на мир и речи быть не могло. Радикальные последователи Кука начали самовольно селиться в Хевроне и построили город поблизости от Кирьят Арба, несмотря на то, что это противоречило Женевской конвенции, запрещавшей поселения на территориях, занятых в ходе военных действий. Эта инициатива по заселению захваченных территорий усилилась после «Октябрьской войны» 1973 г. Религиозные сионисты объединились с крайними правыми против любых мирных договоров. Истинный мир означал территориальную целостность и сохранение всей земли Израиля. Как объяснял последователь Кука рабби Элиэзер Вальдман, Израиль сражался с силами зла, которые прикрывались лозунгами с требованиями мира во всём мире[546].

Такая непримиримость кажется упрямством и нежеланием признать свою неправоту, но она ничем не отличается от упорства тех нерелигиозных политиков, которые также привычно говорят о войне, необходимой, чтобы прекратить все войны, или о печальной необходимости воевать ради сохранения мира на земле. Ещё одно течение, небольшая группа иудеев-фундаменталистов, сформулировало основанное на Библии оправдание геноцида в двадцатом веке, сравнивая палестинцев с амалекитянами, народом столь жестоким, что Бог приказал сынам Израиля убивать их без пощады[547]. То же устремление заметно в движении, основанном рабби Меиром Кахане, чьё прочтение Писания было столь упрощённым, что оно стало убийственной карикатурой на иудаизм. Рабби Кахане находил в Библии обоснование этнических чисток. Обещание, данное Аврааму, по-прежнему в силе, следовательно, арабы являются узурпаторами и должны уйти[548]. «В иудаизме не может быть нескольких идей, — настаивал он. — Существует только одна… Бог хотел, чтобы мы жили в нашей собственной стране, обособленно, и как можно меньше имели дела со всем, что нам чуждо»[549].

В начале 80-х годов небольшая группа последователей Кука составила заговор с целью разрушить мусульманские святилища Харам-аль-Шариф (Храмовой горы), расположенной на месте храма Соломона и являющиеся третьей по важности святыней исламского мира. Как может мессия вернуться, если это святое место осквернено? Буквально понимая каббалистический принцип, заключающийся в том, что земные события могут повлиять на божество, экстремисты рассчитывали, что, создав угрозу тотальной войны со всем мусульманским миром, они «принудят» Бога послать мессию для спасения Израиля[550]. Этот заговор, если бы его удалось осуществить, не только имел бы гибельные последствия для всего еврейского государства, но, как полагают вашингтонские стратеги, в условиях Холодной войны, когда Советский Союз поддерживал арабов, а США — Израиль, он мог бы послужить поводом к Третьей мировой войне[551].

Иногда эти пагубные толкования Священного Писания приводили к настоящим зверствам. Идеология Кахане побудила Баруха Гольдштейна, поселенца из Кирьят Арба, расстрелять двадцать девять палестинских богомольцев в пещере Праотцев во время празднования Пурима 25 февраля 1994 г. 4 ноября 1995 г. Игаль Амир, бывший ученик сионистской иешивы, убил премьер-министра Ицхака Рабина на митинге в защиту мира, проходившем в Тель-Авиве. Изучение еврейского закона, как он говорил позже, убедило его в том, что, подписав соглашения в Осло и отдав израильские территории, Рабин стал родефом («преследователем»), создающим угрозу еврейской жизни и, следовательно, заслуживающим наказания.

В Соединённых Штатах Америки протестантские фундаменталисты создали христианский сионизм, который, как это ни парадоксально, был антисемитским движением. Еврейский народ был главным действующим лицом «теории вознесения» Джона Дарби[552]. Иисус, считал он, не может вернуться до тех пор, пока евреи не будут жить в Святой Земле[553]. Создание государства Израиль в 1948 г. было расценено идеологом фундаментализма Джерри Фалвеллом как «величайший, уникальный знак, указывающий на скорое пришествие Иисуса Христа»[554]. Поддержка Израиля считалась обязательной. Однако Дарби проповедовал также, что в конце времён Антихрист уничтожит две трети евреев, живущих в Палестине, поэтому писатели-фундаменталисты с нетерпением ожидали массовой резни, в ходе которой евреи будут погибать в чудовищных количествах[555].

Подобно последователям Кука, христианские фундаменталисты не были заинтересованы в мире. В годы Холодной войны они неизменно противились любому ослаблению напряжённости в отношениях с Советским Союзом, «врагом с севера». Мир, как утверждал Джеймс Робинсон, проповедник на телевидении, «противоречит Слову Божьему»[556]. Их не беспокоила угроза ядерной катастрофы, которая была предсказана апостолом Петром[557] и, в любом случае, не должна коснуться истинно верующих, которые вознесутся до начала Великой скорби. «Теория вознесения» по-прежнему остаётся действующей силой в политике США. Администрация Буша, которая опирается на поддержку правых христиан, время от времени обращается к ней. Некоторое время спустя после распада Советского Союза роль «врага с севера» выполнял Саддам Хусейн, а вскоре за тем его место заняли Сирия и Иран. Продолжается неограниченная поддержка Израиля, которая может стать пагубной. В январе 2006 г., после того как премьер-министр Ариэль Шарон пережил тяжёлый инсульт, лидер фундаменталистов Пат Робертсон заявил, что это Божья кара за вывод израильских войск из Газы.

Пат Робертсон связан с ещё более экстремистским течением в христианском фундаментализме, чем «Моральное большинство» Джерри Фалвелла. Последователи реконструкционизма, движения, основанного техасским экономистом Гарри Нортом и его тестем Раусасом Джоном Рашдуни, убеждены, что светское правительство Америки обречено[558]. Бог скоро возведёт на его место христианское правительство, строго следующее букве библейского закона. Так, реконструкционисты планируют создание христианского союза, где упразднится новомодная демократическая ересь, и все до единого законы Библии будут воплощены буквально. Будет вновь введено рабовладение, запрещена контрацепция, прелюбодеи, гомосексуалисты, богохульники и астрологи будут казнены, а дети, упорствующие в непослушании, будут побиваться камнями до смерти. Бог не на стороне бедных. На самом деле, объясняет Норт, существует «прочная связь между пороком и бедностью»[559]. Налоги не должны тратиться на пособия неимущим, так как «поддерживать бездельников — значит поддерживать зло»[560]. Библия запрещает любую помощь развивающимся странам: причиной их экономических проблем является их собственная приверженность язычеству, распутству и демонопоклонству[561]. Экзегеты прошлого пытались обойти эти далёкие от гуманности библейские тексты или дать им аллегорическое толкование. Реконструкционисты, кажется, намеренно выискивают такие отрывки и трактуют их антиисторически и буквально. Если другие фундаменталисты просто прониклись жестокостью, свойственной Новому времени, то реконструкционисты создали религиозную разновидность воинствующего капитализма[562].

Сообщения о фундаменталистах не сходят с первых полос газет, но другие исследователи Библии пытаются возродить традиционную библейскую духовность в более миролюбивом духе. Еврейский философ Мартин Бубер (1878–1965), писавший в 40-х годах двадцатого века, считал, что Библия свидетельствует о присутствии Бога именно тогда, когда кажется, что его нет. Процесс толкования никогда не прекратится, поскольку Библия представляет собой непрерывно продолжающийся диалог между Богом и человечеством. Изучение Библии должно приводить к изменению образа жизни. Открывая Библию, мы должны быть готовы к тому, что услышанное нами полностью изменит нас. Бубер был потрясён тем фактом, что раввины называли писание микра, «призыв». Этот призыв не позволяет читателям отвернуться от проблем окружающего его мира, но учит их быть стойкими в своих убеждениях и прислушиваться к скрытым тенденциям происходящего.

Друг Мартина Бубера Франц Розенцвейг (1886–1929) тоже считал, что Библия призывает нас мужественно встречать невзгоды сегодняшнего дня. Читающие Библию должны отвечать на её «призыв» так, как это делали пророки, восклицая: «Хиннени: «Вот я!» — я готов, всей душой обращён к миру»[563]. В Библии отсутствует жёсткая предопределённость. Наша повседневная жизнь должна прояснять Библию, а Библия, в свою очередь, помогает нам открыть духовную глубину в наших обыденных занятиях. Чтение Писания — это процесс самопознания, погружения в себя. Розенцвейг понимал, что современный человек не способен отвечать Библии так, как это делали предыдущие поколения. Нам необходим иной завет, о котором говорит Иеремия, когда закон будет записан в наших сердцах[564]. Текст должен быть усвоен путём терпеливого, дисциплинированного изучения, он должен стать частью личности, чтобы затем претвориться в действие в мире.

Майкл Фишбейн, в настоящее время — профессор иудаистики в Чикагском университете, считает, что экзегеза может помочь нам вернуть саму идею священного текста[565]. Критическое изучение источников Библии мешает нам воспринимать Писание как единый текст, связывая между собой отрывки, далеко разнесённые во времени. Но ведь современная литературная критика признаёт, что наш внутренний мир состоит из фрагментов множества различных текстов, которые сосуществуют в нашей памяти, и каждый из них мы воспринимаем через призму других. Наш нравственный облик формирует не только Библия, но и «Король Лир», и «Моби Дик», и «Мадам Бовари». Мы редко усваиваем текст целиком: отдельные образы, фразы и отрывки существуют в нашей памяти, образуя множество подвижных, постоянно изменяющихся структур, влияющих друг на друга. Так и Библия присутствует в наших умах не целиком и полностью, но в виде отдельных фрагментов. Мы создаём свой собственный «канон внутри канона», и следует сознательно убедиться, что в наш «канон» мы включаем лишь тексты, исполненные милосердия. Историческое исследование Библии показывает, что в древнем Израиле существовало множество конкурирующих мировоззрений, каждое из которых провозглашало (зачастую не без агрессии), что лишь оно является официальной версией религии Яхве. Сегодня мы можем читать Библию как пророческий рассказ о нашем собственном мире, где неистовствуют ортодоксальные убеждения; она может дать нам возможность взглянуть на этот мир со стороны, с чувством сострадания, чтобы осознать опасность такого жёсткого догматизма и заменить его разумным плюрализмом.

Основной задачей работы Фишбейна было показать, каким образом Библия постоянно истолковывает и исправляет сама себя. Исайя предвидел, как все народы взойдут на гору Сион, град мира, говоря: «придите, и взойдём на гору Господню… и научит Он нас Своим путям… ибо от Сиона выйдет закон, и Слово Господне — из Иерусалима»[566]. Когда пророк Михей цитировал эти слова, он также с нетерпением ожидал наступления всеобщего мира, когда все народы будут спокойно беседовать друг с другом. Но он добавил удивительно смелое завершение. Все народы, включая и Израиль «ходят, каждый во имя своего Бога». Это звучит так, словно Михей предвидел наше время, когда множество концепций устремляется к одной общей истине, которая для народа Израиля выражалась в идее их Бога[567].

Христианские экзегеты по-прежнему видят в Христе душу всей Библии. Ханс Урс фон Бальтазар (1905–1988), иезуит из Швейцарии, в своей библейской теологии обращается к идее воплощения. Иисус, как и Священное Писание, — это Слово Божье, облечённое в доступную людям форму. Бог познаваем и может выражать себя в понятных нам терминах. Но и мы должны постоянно бороться с этими трудными, но необходимыми для нас текстами. Библия представляет древние рассказы о встречах между Богом и людьми; и эти повествования помогают читателям увидеть божество как идеальное измерение их собственной жизни. Они захватывают воображение так же, как «Король Лир» или «Давид» Микеланджело. Однако невозможно извлечь «основы» или «принципы» из откровения, которое Бог даёт нам в Библии. Богословие «всегда будет оставаться лишь размышлением в словах и идеях, размышлением, которое никогда не сможет быть завершено… или определено окончательно»[568]. Однако Писание по-прежнему остаётся непререкаемым авторитетом, его призывы и наставления касаются всех, включая Папу и священноначалие. Долг католиков — потребовать объяснения, если они увидят, что Церковь отходит от духа Евангелия.

Ганс Фрей (1922–1988), иудей, обратившийся в христианство, священник епископальной церкви и профессор Йельского университета, заметил, что до появления критического метода большинство читателей не сомневались, что библейские повествования являются исторически достоверными, даже если они толковались аллегорически[569]. Однако это общее мнение перестало быть таковым в восемнадцатом веке: после эпохи Просвещения некоторые продолжали рассматривать библейские повести как полностью основанные на реальных фактах, забывая, что они были написаны как рассказы. Авторский синтаксис и выбор слов должен был повлиять на наше понимание этих повестей. Иисус, несомненно, был исторической фигурой, но, изучая евангельские повествования о воскресении, мы не можем разобраться, что же произошло на самом деле. Подобно еврейским экзегетам, Фрей считал, что чтение Библии должно сопровождаться непрерывными размышлениями о нашем собственном времени. Задача такого сопоставления Евангелия и современной жизни состоит не в том, чтобы привести нас к поверхностным толкованиям, но в том, чтобы помочь нам глубже проникнуть в сложность и того, и другого. В Библии много агрессии и насилия, но такие рассказы не должны использоваться лишь для поддержки идеологии правящих кругов; нам следует поверять надежды, притязания и ожидания, свойственные нашему времени, сопоставляя их с евангельским повествованием, а затем — анализировать их, разбирать и изменять в соответствии с ним.

Несколько позже Уилфред Кантвелл Смит (1916–2000), в прошлом — профессор сравнительного религиоведения в Гарвардском университете, подчёркивал важность исторического понимания Библии[570]. Невозможно сказать, что «на самом деле» имеется в виду в Библии, когда буквально каждый её стих имеет несколько различных интерпретаций. Все верующие люди действовали самостоятельно, будучи ограничены рамками определённого времени и места. Библия означала разное для евреев и для христиан в разные периоды истории, и на толкование неизбежно влияли их личные жизненные обстоятельства. Если интерпретация сосредоточена только на том, что сказал библейский автор, и не учитывает то, каким образом это понимали поколения евреев и христиан, — значит, она искажает значение Библии.