Благословенный

Глава 15

Проведя две недели в Петергофе, мы снова вернулись в Царское Село. Это обычный, из года в год повторяющийся летний маршрут императорской фамилии — лето в основном проводится в Царском селе, но на самое жаркое время года государыня старается уезжать Петергоф, к прохладе фонтанов и Финского залива.

Мы в этот раз играли в залах в «закидушку», как у нас называют французскую игру бильбоке, когда гофкурьер от императрицы явился позвать нас на лодочную прогулку.

А мы с Курносовым от лодочных прогулок никогда не отказывались!

Императрица в сером дорожном платье уже была у подъезда внизу. Её сопровождали четыре «дежурные» фрейлины и несколько «кавалеров», в числе которых были и иностранцы. Когда мы появились на берегу пруда, в павильоне на островке грянула музыка: туда уже был переправлен целый оркестр. Этот павильон и был выстроен для того, чтобы музыка играла, пока монаршие особы изволят кататься. При всех затевать разговор о войне было неудобно; зато когда мы сели в шлюпку — Екатерина на носу, мы в середине, и сзади пара гребцов — я наконец смог задать тревоживший меня вопрос.

— Доброго дня, бабушка. Что слышно о делах турецких?

Императрица взглянула на меня немного насмешливо и лукаво.

— Вот ты какой стал, Сашенька, — до отъезда моего в Тавриду был истинное дитя, а теперь о политике всё толкуешь!

— Прости великодушно, если надоедаю тебе с вопросами, но очень меня сон тот беспокоит!

Императрица слегка нахмурилась.

— Ну, что сказать тебе…. Турки шалят! Порта на днях потребовала от посланника нашего сразу много такого, что он дать им не может, даже если бы и восхотел. Требуют изменения статей последнего мирного договора, отзыва консула нашего из Молдавии, открытия своего консульства в Крыму, отказа от протектората Грузии, и выдачи молдавского господаря! Яков Иванович пишет, англицкий посол Энсли и прусский — Диц, подстрекают турок к войне с нами. Французские инженеры отстраивают флот турецкий, перестраивают Очаков и иные крепости их на новый лад.

— Плохо. Не зря сон тот мне снился. Война будет, ma grand-mere, непременно будет!

— Григорий Алексеевич советует мне идти на уступки с тем, чтобы 2 года протянуть еще без войны. К тому времени мы втрое сильнее на юге будем!

— Это хорошо бы, но, боюсь, нам без того не обойтись…

— Ну, что же — Екатерина посмотрела на «Чесменскую колонну», мимо которой мы как раз проплывали, — Очень хорошо, что Екатеринославская армия наша находится в столь добром и исправном состоянии, как видели мы совсем недавно! Прошлый раз мы хуже готовы были, а меж тем, славные победы одержали! Но лучше бы не было ничего, хоть бы не два года, а год…

Наконец мы пристали к берегу. Шталмейстер Нарышкин, ждавший на берегу, помог императрице выйти на берег, и сразу что-то шепнул ей.

— Давно? — резко спросила она его, на что Нарышкин снова чего-то ей полголоса проговорил.

— Пойдём! Дети, идите с Александром Яковлевичем — бросила нам на ходу императрица, поспешно шагая к возвышавшейся невдалеке громаде Царскосельского дворца.

К нам с Костей подошел Протасов.

— Только что прибыл курьер. Императрице доложили, что наш посол в Константинополе заточен в крепость. Непременно, это война!

И война, действительно, разразилась. Екатерина еще некоторое время надеялась, что арест нашего посланника — всего лишь форма давления на переговорах, но затем начались обстрелы Кинбурна, и стало ясно, что новой войны с Портою не избежать. По поводу моего, сбывшегося предсказания со мною она больше не разговаривала, однако, с тех пор, я то и дело начал ловить на себе странный, загадочный взгляд её серых глаз.

— Императрица вас примет. Пройдите, Андрей Афанасьевич!

Самборский поднялся с обитого желтым шёлком канапе, на котором уже четверть чала ожидал аудиенции, и спешно вошел в распахнутые пажами двери. Уведомивший его о вызове гофкурьер ничего не пояснил о его причине, но законоучитель нисколько не сомневался, что знает её.

Императрица встретила его одна.

— Андрей Афанасьевич, вы, должно быть, уже слышали весть о войне. Турки напали на наши пределы, начав с заточения посланника Булгакова. Всё, как предсказал Александр! Я, право, не знаю, что и думать. Можно было бы решить, что впечатлительный мальчик наслушался чужих разговоров и его фантазии случайным образом совпали с действительностью. Но, и Николай Иванович, и Александр Яковлевич уверяют меня, что никаких разговоров, не подобающих возрасту, с Сашей никто не вёл. Кроме того, я и сама вижу, как сильно и резко он изменился. Его суждения, иной раз, настолько глубоки и демонстрируют такие познания, что совершенно невозможно и далее делать вид, что это обычный ребёнок. Что вы думаете на сей предмет?

— Матушка императрица, я каждодневно наблюдаю юного наследника, и могу сказать — с этого года он, действительно, очень сильно изменился. Но я не вижу никакого тлетворного влияния, никаких дурных истоков этой перемены! Вы знаете, что господин Моцарт, композитор, блистающий в Вене, очень рано стал сочинять музыку, девяти лет превзойдя многих взрослых заслуженных, убелённых сединами композиторов. Сие, верно, наблюдаемо и нами.

Что же касательно его предсказаний Турецкой войны — я тут вижу прямое вмешательство божественного Провидения. Тут нам примером служит девица Жанна, в былые времена предсказавшее падение английского владычества во Франции.

— Что же нам делать, Андрей Афанасьевич? — с надеждою спросила императрица. — Он предсказал еще войну, со Швецией. Сей оборот представляется невероятным, чтобы, имея всего тридцать тысяч войска, посягнуть на наши пределы. Если сие состоится — то будет верный знак, что шведы лишились рассудка.

Самборский несколько приободрился: его ни в чём ни обвиняли, наоборот, императрица с ним советовалась, как поступить.

— Давайте же подождём исполнения того предсказания. Если случится невероятное, то, чего никто не может предсказать, — значит, прозрения цесаревича не от диавола, и можно им доверять!

— Решено. Быть по сему! — сказала Екатерина, твердо сжав губы в прямую линию. — Теперь, ответьте мне на другой вопрос: большим ли грехом будет передать всероссийский престол, минуя сына, прямо внуку?

Самборский, секунду помедлив, будто бы проверяя, не послышалось ли ему, медленно покачал своей рано начавшей седеть головой.

Между тем, наступал октябрь, и мы переехали из Царского Села в Зимний дворец. Одним из первых дел, планировавшихся мною в Петербурге, было посещение Вольного Экономического Общества, Горного Училища и Академии Наук. Здание Общества было видно прямо из окон Зимнего Дворца — ведь находилось оно примерно там, где в будущем встанет огромное строение Главного Штаба.

Вольное Экономическое Общество было своеобразным клубом, где большие хозяева рассказывали друг другу свой опыт в улучшении продуктивности своих поместий. Был он более дворянским, даже, можно сказать, вельможным, чем промышленным или купеческим. И само Общество находилось в двойственном положении: вроде бы и «вольное», но при этом «императорское», а президентом его оказался целый вице-канцлер Российской Империи граф Остерман. Оказалось, Андрей Афанасьевич вхож в это Общество, состоит там действительным членом и весьма интересуется его делами.

— С наслаждением готов сопроводить вас в сию обитель, Ваше Высочество, и всех членов его представить. Извольте, я оповещу правление, и в удобный день мы всё соберёмся для встречи с вами!

— Мне любой день удобен. Андрей Афанасьевич, так что, сообразуйтесь с интересами участников Общества!

Через несколько дней всё было устроено, и мы с протоиереем Самборским отправились через Адмиралтейский луг в здание Вольного экономического общества. День выдался погожий, без дождя, потому пошли мы пешком. Дорогою не без интереса осмотрел я работы дорожной артели, мостившей камнем будущую Дворцовую площадь.

Прибыв в Общество, мы с Андреем Афанасьевичем скинули с плеч плащи, и мне начали представлять участников Общества, столпившихся в приёмной.

Первым оказался пожилой господин, лицо которого показалось мне странным образом знакомым. Всё разъяснилось, однако, как только я услышал его имя: Матвей Васильевич Дмитриев-Мамонов, энергичный чиновник пятидесяти с лишним лет, между прочим — отец нынешнего фаворита, вместе с ним взлетевший на вершины имперской иерархии.

— Рад знакомству, Матвей Васильевич. Где служите, чем занимаетесь?

— Ведаю я, Ваше высочество, Межевой канцелярией Сената. В сферу трудов моих включено обмер земель, как частновладельческих, так и коронных, установление межевых знаков, разрешение споров, при сем проистекающих.

— Ох, и велико поле вашей деятельности, уважаемый! — произнёс я, пожимая его руку с по-старчески сухою кожею. — Всю Россию перемерять — это десяти жизней не хватит!

Собравшиеся заулыбались; настороженность и ледок первого недоверия начали потихоньку таять.

Затем шёл сорокалетний господин, светло-русый, с красивым, прямым носом.

— Христофор Леонтьевич Эйлер, артиллерии полковник; командир Сестрорецкого оружейного завода!

Ого. Сестрорецкий завод — это ведь производство оружия! Это я удачно зашёл…

— Очень рад знакомству, очень рад! Как успехи в подшефном вам заведении?

— Мы, Ваше Высочество, сейчас согласно указаний Ея Императорского величества перестраиваем завод для его расширения. Очень серьёзно будет поднято производство!

— А что строите?

— Возводим дополнительно цеха, и ещё переделываем плотины для установки новых водяных колёс, Ваше Высочество!

— Понятно; хотел бы вас посетить, посмотреть, как всё работает!

— Всегда рады вам! — ответил тот, видимо недоумевая от такой инициативы, идущей от совсем маленького ещё мальчика.

Следующим мне был представлен Василий Фёдорович Зуев, профессор, путешественник, зоолог, сотрудник Академии Наук. Попутешествовал и по северу Сибири, среди ненцев и остяков, в Поволжье, и по югу, в Тавриде и Крыму.

— И как нашли сии места?

— Очень богатые почвы, климат много мягче российского; несомненно, это будет изобильный край! Того же мнения придерживается и господин Паллас!

Фамилию эту, «Паллас» я уже от кого-то слышал.

— А господин Паллас это…

— Виднейший из наших путешественников! Под его началом прошла большая часть экспедиций наших.

«Надо бы с ним познакомиться», сразу подумалось мне.

— А что касательно богатства недр?

— Они, конечно, изучены недостаточно, но даже поверхностное знание уже позволяет свидетельствовать их исключительное богатство! В степях Тавриды находили неоднократно каменный уголь; общеизвестны соляные Крымские озёра. В Самарском наместничестве находили мы нефтяные ключи; будучи у местечка Кривой Рог, видел я железистый шифер, должно быть, пригодный для выплавки чугуна!

— Как интересно. А вы пробовали плавить?

— Признаться, нет; но образцы я взял!

— Гм. Так, наверное, надо бы попробовать?

— Для того, Ваше высочество, надо бы отправить опытную партию, дабы выполнить на месте пробные плавки — ответил господин Зуев, улыбаясь мне снисходительно, будто думая при том: «Ну что с ребёнка взять?»

Далее были представлены Алексей Андреевич Ржевский, сенатор и поэт. Оказался весьма приличным господином. И почему к фамилии Ржевских прилип этот стереотип пошляков?

Далее был Николай Яковлевич Озерецковский, академик, учёный; занимается ботаникой и статистикой.

Затем — снова знакомая фамилия: Демидов. Павел Григорьевич Демидов — за тридцать, исключительно уродливого вида — очень высокий лоб и выдающийся вперед длинный, острый, почти что «габсбургский» подбородок. Один из представителей разветвлённого и богатого рода Демидовых, и, как водится, заводчик.

Далее был иностранец — Иоган Готлиб Герги — химик, минеролог, этнограф, ботаник, картограф, сотрудник химической лаборатории на Васильевском острове.

— Так на Васильевском острове есть химическая лаборатория?

— Именно! Ведает ею Академия Наук, а основана ещё Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

— А где находится?

— Бонов дом, на второй линии Васильевского острова под нумером 45.

Надо бы туда наведаться, посмотреть, как выглядит передний край науки в 18 веке — сразу же подумалось мне.

Наконец, представления закончились.

— Итак, господа, просветите, чем занимается общество ваше?

— Согласно устава, государыней императрицей утвержденного, Общество ведает улучшениями сельского хозяйства и всяческими усовершенствованиями, с ним связанными — ответил за всех Озерецковский.

Гм. Странно!

— Мне думается, господа, что обществу вашему надо заниматься более не сельским хозяйством, а промышленностью. Тут сейчас открывается такое поле для деятельности, что трудно даже с чем-либо сравнить!

Господа меж собой переглянулись, и Николай Яковлевич, немного сконфуженно, как делают подчинённые, сообщающие начальству неудобную правду, извиняющимся тоном произнёс:

— Видите ли, Ваше высочество… Согласно учению «экономистов», главенствующему сейчас во Франции и по всей Европе, действительно созидающим является лишь труд земледельца; торговцы же и ремесленники, не исключая и заводчиков, суть бесполезные классы, ничего полезного не дающие! Потому главная цель нашего Общества — земледелие; сие одобрено Государыней Императрицей и признано самыми авторитетными учёными как высшее благо!

— Гм…

Сначала мне показалось, что я ослышался.

— Простите… Как вы сказали, господин Озерецковский? Торговля не создаёт никакого блага? Промышленность не даёт ничего полезного? Как это странно… И что это за учёные сие проповедуют?

— Мосье Кёне, мосье Мирабо, и многия другие. Притом известнейший из них, господин Тюрго, был одно время министром Людовика XVI. А мосье Де Ла-Ривьер, виднейший из учёных — экономистов, на сей предмет имел даже честь разговаривать с государынёй нашей!

— Надобно справиться у неё о впечатлении от этого господина. Ну а как они сей вздор обосновывают?

— Видите ли, когда крестьянин кидает в землю семя, а получает с него три, пять, а в иных странах и все пятнадцать зёрен, он тем самым создаёт новое богатство, но сего времени не существовавшее в природе. Было одно — стало пятнадцать! А что касается иных классов, они ничего подобного не достигают. Судите сами, заводчик не создаёт металла — он лишь извлекает его из руды. Ремесленник не рождает сапог — он просто видоизменяет кусок кожи. Торговец же — самый бесполезный из всех, — он вообще никак не влияет на товар свой. Просто покупает его дешевле, а продаёт дороже, только и всего!

И вот эти все господа смотрят на меня с самым серьёзным видом, а я в ответ смотрю на них, и не знаю даже, что и сказать. То, что они несут чушь, совершенно очевидно… для меня. А для них это — святая истина! А некий Тюрго, проповедовавший эту ересь, был даже министром в Франции! Неудивительно, что там скоро будет революция!

— Ладно, господа. Рад был знакомству с вами. Думаю, нам есть ещё, о чём поговорить, но сделаем мы это несколько позже.

Возвращался я в сопровождении Самборского во дворец, в состоянии глубокого и мрачного изумления. Глядя на свинцовое северное небо, на глубокие осенние лужи и мастеровых, постепенно мостивших Адмиралтейский луг, превращая его в Дворцовую площадь, я не мог поверить увиденному. Люди в этом Вольном Обществе, несомненно, были элитой отечественной экономики, но что за бредовые мысли их одолевают? «От промышленности нет толку» — вот надо было до такого додуматься?

Оказавшись во дворце, я сразу же поле обеда оказался вызван к императрице. При ней находился и Самборский — видимо, после нашего с ним возвращения он сразу поспешил к ней на доклад.

— Ну, как тебе понравилось у «экономиков»? — спросила она, осматривая меня так, будто бы в первый раз видит.

— Даже не знаю, что сказать. Странные господа! Толкуют, что нет проку от торговли, когда весь свет знает, какие выгоды Голландия и Англия имеют от своих заморских негоций. Уверяют, что бесполезны ремёсла, а горнозаводчики лишь впустую разоряют недра. По-моему, чепуха какая-то, только вот я это чувствую, а объяснить словами не могу, а у них, наоборот, всё очень складно выходит!

Екатерина от этих слов просто просияла улыбкой.

— Вот, молодец, Сашенька! Как радуешь ты меня сейчас, в словах не передать! Вот и я давно уже заметила — учёные то и дело напускают на себя важный вид, выдумав что-то, кажущиеся им верным; а на деле, оказываются в дураках, бесплодно умствующих в эмпиреях, а по земле не ходяше. Надобно таких пуще чумы опасаться! А уж экономисты эти — сугубые пиявки!

— Слушай, а ведь кто-то из них — Ривьер, кажется, — к нам приезжал, и ты его принимала?

Взгляд Екатерины затуманился далёкими воспоминаниями.

— Да, был такой, верно, самый придурковатый из всех, — вздумал меня учить, как управлять своим государством! Уж так он со своими советами лез, ну в каждой бочке затычкою, и всё, что не сделаю — всё ему не так. Надоел мне ужасно, а прогнать нельзя было — его Дидрот мне тогда приискал, и хвалил как самого толкового их них! Я тогда молода была, только-только взошла на престол, искала хороших советчиков. Ну, мне и подсуропили этого Ла Ривьера… а он дурак-дураком!

— Понятно. Бабушка, мне тут про лабораторию рассказали, Ломоносовым учреждённую. Можно мне как-нибудь туда съездить? Очень любопытно!

— Отчего нет, поезжай, только день выбери получше, без дождя!

— А ещё встретил я господина Эйлера, начальника над Сестрорецкими заводами. Вот бы мне ещё где побывать!

— Ну, это далеко, Сашенька, и дорога сейчас плохая! Туда, если хочешь, поехать можно, но или летом, на яхте, или зимою, по льду на санях!

Ладно, позже, так позже.