Благословенный

Глава 18

Тем временем внизу начинались танцы. Открыл бал шталмейстер Нарышкин с княгиней Голицыной, станцевавшие краткий менуэт; за ними тотчас последовали еще пять или шесть пар. Императрица немного понаблюдала за танцующими, потом села за карточный стол, играть в ломбер с графом Кобенцелем и с другими послами. За ломбером последовала игра «макао», а затем и вист; кавалеры ее партии несколько раз чередовались. Фаворит Мамонов, как всегда, разряженный в пух и прах, как привязанный, стоял за ее стулом. Лишь ненадолго решился он отлучиться, чтобы поздороваться со знакомыми персонами. Вся эта ситуация страшно напомнила мне одну пару из нашего шоу-бизнеса… Удивительно, как же мало изменились люди за прошедшие двести с лишним лет!

Даже за игрою императрица не забывала и о делах. Не только при раздаче карт, но и даже во время игры она с ласковым видом разговаривала то с тем, то с другим из игравших с нею, да и с вокруг стоящими персонами. После часа игры она встала минут на десять, чтобы размяться и поговорить с некоторыми лицами. Пока она говорила, лицо, с которым она говорила, стояло перед нею в положении несколько согбенном, как будто в полупоклоне. Так, прусский посланник, барон Келлер, минут пятнадцать стоял так перед ней полунаклоненный — я думаю, это была небольшая женская месть представителю страны, которая своей враждебной политикой доставлял нам теперь столько хлопот.

Менуэты продолжались недолго; за ними последовали полонезы, особенно выделявшиеся прекрасною музыкою и разговорными кружками чужестранцев — во время этого танца можно было общаться, причём, не только с партнёром. Танцы минули за половину — пора было проверить действие нашей вентсистемы. Я прошелся по галерее, пытаясь понять, насколько помогает вентиляция, затем спустился вниз, справиться, не слишком ли жарко среди гостей. На мой вкус, было жарко, но, надобно учесть, что Александра с младенчества приучали к холоду. Протасов не зря каждый вечер являлся с термометром ко мне в спальню! В любом случае, в зале было много прохладнее, чем это бывает обычно. Гости, кажется, тоже не сильно страдали от жары: веера дам почти не трепетали, кавалеры в перерывах танцев не утирали пот платками.

Между тем начался английский контрданс, а за ним и бойкая кадриль, — всё это быстрые танцы, и в заключение — опять полонез. Наконец, в девятом часу императрица поднялась со своего стула, поклонилась всему обществу, и тот час же весь ее штат — статс-дамы, фрёйлины, камергеры, — сбежавшись со всех концов огромного зала, стали в надлежащем порядке. Окинув зал взглядом, императрица удалилась, словно как в процессии. Танцы прекратились, и все разошлись.

Затем гости очень долго, более часа, разъезжались. У дворца в это время работал всего один подъезд, закрытый шлагбаумом, — ведь остальные подъезды ведут либо в покои лиц императорской фамилии, либо к апартаментам приближённых, таких, как граф Салтыков, и во время публичного зала они охраняются швейцарами. Поэтому разъезжающимся гостям приходится ждать у единственного выхода, пока не подадут их карету. Дело это крайне небыстрое, ведь от 400 до 500 карет стоит перед дворцом, и ещё около ста — во внутреннем дворике. Экипажи выстраиваются длинными вереницами; место их определяется случайно — кто является раньше, и, одна за другою, оказываются у подъезда.

Офицер, стоящий у дверей, руководил теперь разъездом гостей. Как только карета въезжает к закрытой двери, прислуга или кучер называет ему, кто приехал, и офицер громко выкликает его имя. Гостю, чье имя прозвучало, надо немедленно выкрикнуть «Здесь!». Если ответ замедляется, то карета, невзирая на чин вызванной персоны, уезжает порожнею и опять становится в заднем ряду, в конец этой живой очереди.

Посмотрев на всё это, я нашел сложившийся порядок крайне глупым. Он годится, если приехавших с полсотни или менее, а когда их за тысячу, всё растягивается неимоверно. Намного лучше было бы, если бы кареты стояли по порядку на пронумерованных местах, а гости просто разошлись бы по ним, примерно, как в моём мире автостоянка перед гипермаркетом. Но для этого надобно, чтобы площадь была замощена и разлинована на места, дабы дамам и господам не приходилось в бальной одежде и обуви шагать по снегу или грязи Адмиралтейского луга. Да и пол в танцевальных залах дворца тогда нужен не паркетный, а каменный, что в текущих реалиях малореализуемо. Жаль, можно было бы заработать ещё пару баллов влияния и авторитета! Впрочем, возможно, я ещё смогу что-нибудь придумать…

— Александр Павлович, можно ли прекратить вентилирование? — раздался деликатный голос Ивана Петровича.

— Конечно же! — ответил я, глядя, как слуги гасят свечи, накрывая их специальным колпачком на длинной палке.

— Как у нас получилось?

— Мне думается, воздух в зале далеко не столь спертый, как это всегда бывает после бала. Посмотрите сами!

Мы прошли на середину, и, задрав голову, смотрели на наши вентиляционные решетки. Вдруг большая холодная капля упала мне прямо на щеку.

— Ой! Что это?

Оказалось, что с некоторых решеток капает вода, причём на паркете даже получились небольшие лужицы.

Я похолодел. Неужели рабочие при установке вентиляционных труб повредили крышу?

— Что это? Откуда тут вода, Иван Петрович!

— Право, не знаю, Ваше Высочество! — отозвался не менее удивлённый Кулибин и вновь полез на дворцовый чердак.

Я остался ждать его, в волнении меряя залу шагами.

— Вот вы где, Ваше высочество! — раздался вдруг совсем рядом голос Протасова. — Что же вы тут делаете в столь позднее время? Извольте же сей же час отправляться в постель!

— Вы правы, Александр Яковлевич, я что-то замешкался. Пойдёте же!

Уже засыпая, я вдруг понял, что вода эта — обыкновенный конденсат, образовавшийся, когда горячий и влажный воздух из зала уходил по холодным вентиляционным трубам на неотапливаемом чердаке. Вот незадача — похоже, придётся всё переделывать!

На другой день императрица была довольна и нас с Кулибиным очень хвалила.

— Так приятно было в зале, что даже уходить не хотелось! — с самым любезным видом сообщила она. — Правда, Анна Степановна говорит, что какие-то капли воды падали сверху, но я думаю, что это ей показалось.

— Наверное! Хочешь, Иван Петрович все залы может так переделать, и не только здесь, но и в Царском Селе!

— Думаю, было бы сие очень полезно, мой свет!

— Ну, значит, решено! Я видел, ты много беседовала с прусским послом: как думаешь, удастся избежать войны с нею? Ведь надобно ещё что-то оставить супротив шведов!

Екатерина сразу насупилась — такой резкий переход к делам не был в её вкусе.

— Я помню слова твои, друг мой. Дипломаты делают всё возможное!

Грядущее вступление в войну Швеции очень тревожило меня. Из придворных разговоров я знал, как мало в Петербурге осталось войск — часть отправилась на юг, часть — на границу с Пруссией, в отношениях с которой нарастала напряжённость. Англичане и турки усиленно подзуживали недалёкого прусского короля Фридриха-Вильгельма II начать войну против России, обещая содействие английского флота и субсидии. Пруссаки, со своей стороны, стали усиленно перетаскивать на свою сторону поляков. Всё это сильно тревожило и императрицу, и её министров, и заставляло держать в Польше серьёзные контингенты войск: вся Украинская армия Румянцева была употреблена на прикрытие этого направления.

При этом, однако, серьёзного пополнения армии не было. Несколько раз я пытался приступить к императрице с предложением провести внеочередной рекрутский набор и загодя пополнить армию и флот, но она постоянно отвергала эту меру.

— Григорий Алексеевич очень уж настроен супротив рекрутских наборов. Говорит, что от них очень уменьшается народонаселение!

Я мысленно вздохнул. От рекрутских наборов народонаселение, конечно, уменьшается… но и от недостатка войск — тоже!

— Это конечно так, но ведь можно же сейчас сделать внеочередной набор, а как будет мир, так несколько раз очередные наборы не проводить; как говорится, дорого яичко ко Христову дню!

— Князь Потёмкин считает иначе, мой свет!

— Но, ты же императрица, и можешь решить сама! Разве я не прав?

Императрица с некоторой гордостью усмехнулась.

— Конечно же, прав; но князь Потёмкин — глава Военной коллегии, и я не должна такие вещи проводить помимо его мнения!

Так и не смог я её убедить. Видимо, Екатерина до конца пока не верила в мой «пророческий дар», считая, что верное предсказание войны с османами было то ли просто совпадением, то ли внушением со стороны лиц, осведомлённых о напряженных отношениях с Турцией. Я очень надеялся, что начало войны со Швецией всё изменит, ведь я предсказал её за год до начала! Забыть такое Екатерина никак не могла — с тех пор я не один раз уже ей об этом напомнил. Немного успокаивало и то, что в реальной истории пруссаки так на нас и не напали, а шведам, несмотря на внезапность нападения, не удалось добиться серьёзных успехов; но, как знать, может быть, моё вмешательство уже настолько изменило историю, что война пойдёт по-другому?

Впрочем, в грядущем конфликте, как я помнил, главную роль сыграли действия на море; флот же сильно зависит от качества его вооружения. Вот об этом и пора было справиться: как там обстоят дела у мистера Гаскойна с отливкою новых орудийных стволов?

И я послал записочку Воронцову с напоминанием своего желания увидеться с господами Гаскойном и Бёрдом.

В тот же день мы увиделись во дворце. Александр Романович пришёл на заседание Непременного совета.

— Простите великодушно, Ваше высочество, запамятовал я о той вашей просьбе! Несколько дней уже голова другим занята — приехал в Петербург иркутский купец Шелихов сотоварищи, подал в Сенат записку об организации промыслов морского зверя на Алеутских островах. Готовлю теперь мнение для заседания Сената!

— И каковое мнение вы планируете подать?

— Отрицательное. Купец этот хочет монополию для своей компании и полмиллиона рублей. Что мы получим взамен, неведомо. Он, конечно, обещает золотые горы, но когда они будут, и будут ли — сие тайна, покрытая мраком, а полмиллиона надобно выложить сейчас. А у нас, как вы знаете, война! К тому же, давно всем известно, что государыня императрица противу всяких монополий сугубо настроена. Все мы видели и примером имеем, как монополии эти всю Францию, богатейший край, подчистую разорили. По сю пору у них там страшный финансовый кризис, в бюджетной росписи дефицит, и министры, как ни стараются, не могут его совсем сократить!

Воронцов говорил, а я мучительно пытался вспомнить, где я слышал фамилию этого купца. Шелихов, Шелихов… — вроде бы какой-то исследователь, даже острова есть Шелихова… или море? В общем, субъект небезынтересный, надо бы с ним пообщаться!

— Мне бы поговорить с этим Шелиховым, да и с товарищами его тоже. А что всё-таки с Гаскойном?

— А сэр Гаскойн сейчас уже в Петербурге. Послал ему записку, уведомить, что наследник престола желает его видеть!

— Ну и славно. Пусть снесутся с Протасовым, и прибудут так быстро, как только это возможно! И с господами купцами Шелиховым и его компаньонами тоже надобно повидаться!

— Ну, эти, как услышат, прибегут сразу же!

И действительно, уже утром гости далёкой Сибири дожидались аудиенции. К тому времени я немало уже передумал о заморских колониях и торговле, в основном — о том, как нужно и то и другое. И господа купцы — Шелихов сотоварищи, могли сыграть тут немаловажную роль.

Итак, Григорий Иванович Шелихов. Лет между тридцатью пятью и сорока, нос удлиненный, глаза с хитринкою. Одет в иностранный, добротного сукна и приличного кроя кафтан и камзол, хоть и безо всякого позументу; лицо бритое, сам в пудреном парике. В общем, купец на новый лад.

Рядом его «сотоварищи» — Иван Илларионович Голиков. В летах, выглядит попроще. Как говорят, уже несколько лет занимаются они пушным промыслом, и отрядили в Берингово море уже не один корабль.

Предложения их мне известны. Дело выгодное, конечно, но только вот какой тут момент: ледяных просторов во владении Российской короны уже предостаточно. Пушнина — это замечательно. Деньги нам нужны, но только для пушнины у нас уже целая Сибирь в наличии. А вот «колониальных товаров» сильно не хватает. Чай, кофе, сахар, хлопок, индиго, ваниль, табак, латекс… да дохрена всего!

Конечно можно купить всё у англичан. Можно, у них вообще, всё есть. Как в Греции. Только цены — ууу… Причём не одни англичане тут виноваты.

Все страны сильно ограничивают возможность торговли со своими колониями. Нельзя просто так приплыть куда-нибудь в Тимбукту, купить что надо, продать, что привёз, и вернуться себе домой. Нет, вся торговля колонии — только с метрополией! Чужих не пускают, а колониальные товары продают с многократной наценкой. Так что, приобретение своих собственных заморских владений крайне заманчиво. Короче, вместо расширения «экспортного потенциала» мне хотелось склонить господ негоциантов к экстренному импортозамещению.

Я посмотрел внимательно на сидящих напротив купцов. Люди тёртые, не страшатся вести дела в бурном Беринговом море. Может, они и на юге готовы рискнуть?

Заманчиво… Время великих географических открытий проходит. Если не примем участия сейчас, опоздаем безнадёжно — ничейных земель уже не останется.

Ну, была не была!

— Итак, господа, сразу скажу, что предложения ваши известны, и Смотрите, какое дело. Пушнина — это хорошо. Но есть возможности и получше. Имеются, скажем, свободные пока территории, где очень много золота. Очень. Только черпай и мой его, черпай и мой!

Вижу, у господ негоциантов заблестели глаза. Ну, ещё бы, при слове «золото»!

— Есть и огромные запасы разных иных руд и минералов. Интересны медные рудники в Южной Америке, оловянные — в Малайе. Очень много всего интересного в Африке… Торговля с Китаем, Индией, Японией, золотым дном должна быть!

— Очень мы в этом заинтересованы, — наконец, осторожно сообщил Шелихов. — Но, вспомоществование-то нам от казны будет?

— Думаю, нет! По крайней мере, граф Воронцов при мне выражался определенно не в пользу субсидии. Война же идёт, денег в казне мало!

Купцы тут же погрустнели.

— Заморская торговля и горная добыча — дело дорогостоящее, — пояснил Голиков.

— Но есть и другие варианты. Берёте вы, скажем, взаймы в банке. Ну и, действуйте на те средства. Почему бы не сделать так?

— Затруднения тут имеются — наконец, видимо, осмелев от ласкового обращения, вступил в разговор Голиков. — Коммерческие банки ныне в небрежении, и средств там не сыщешь. Даже ста тысяч не займут, где там полмиллиона!

— Берите в Дворянском!

— Дак как я возьму в дворянском, ежели я простого рода? — удивился Иван Илларионович.

— А это мы всегда сможем поправить! Дадим вам чин, по Табели о рангах подходящий, и вот вы уже и дворянин. Опять же, в товарищи можете взять кого-нибудь из «благородных», я тут вам помогу.

Шелихов и Голиков переглянулись. Видно, что они несколько обескуражены таким, совершенно непредвиденным ходом беседы. Пришли с проектом по добыче пушнины в северных морях, а тут какая-то Африка!

— Дело по золотодобыче нам незнакомое, — вкрадчиво начал было Голиков, — опасаемся, как бы не было неустойки!

— А вот это хорошо, что вы сейчас в Петербурге! Тут ведь у нас целая Академия Наук имеется! Надо вот учёных, сведущих в химии людей послушать, какие методы добычи золота имеются, да и как найти его.

— Опять же, дело такое, — снова стал возражать Иван Илларионович, — в местах диких надобно разное, государственного значения, имущество. Пушки нужны, ружья, иное вооружение; опять же, остроги надобно строить. Но мы-то купцы, нам это невмочно!

— Англичане, значит, могут, голландцы могут, датчане даже могут. А вы — никак? Английская Ост-Индская компания, вон, целую Индию завоевала; сто тысяч солдат содержит, и не из рекрутов, а всё — наёмные; кораблей немеряно, а вы что тут не сможете?

— Дак пушки-то у нас даже и не продают, партикулярному-то лицу! — заметил Шелихов.

— Это мы дадим. Пушки теперь есть. Говорят, у нас литейные заводы работу на новый лад поставили, и орудий теперь много! В общем, смотрите, как обстоит дело. Надобно вам собирать теперь корабль, а лучше два. Весной поплывёт в Тихий океан эскадра Муловского, и вам надо быть с нею. Наймите на Севере корабелов и моряков, постройте или купите себе корабль, способный плыть в океане. С собою возьмёте рудознатцев и мастеров, опытных в добыче всяких руд.

— «Бергалов», — подсказал Шелихов. — Но они всё больше на казённых заводах, а если и есть у кого на частном прииске, то и не сманишь его — жалование им доброе полагают!

— Вот-вот, пока и поищите. Я могу подыскать богатых вкладчиков. Компания у вас есть?

— Да, но под пушной промысел.

— Ну, под такое дело не грех и новую организовать! Меня тоже примите, пригожусь. Ну что, договорились?

В общем. господа ушли думать, но, печёнкою чую, что я их «подсёк». Бросят они убивать бедных зверюшек и займутся чем-то более полезным и выгодным. Шутка ли — цесаревич в доле!

А вечером ждала меня ещё одна хорошая новость — наконец в Петербурге появилась Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, или, как шутливо за глаза её называли, «Екатерина Малая». Увидел я её, что характерно, на Малом Эрмитажном собрании.

Собрания эти проводятся каждый раз по четвергам. В этот день в Малом Эрмитаже собирается только очень узкий круг «своих» — камер-фрейлины, статс-дамы, камер-юнкеры, камергеры. Во время собраний этих танцевали, смотрели небольшие спектакли и ужинали. Последнее составляло особую изюминку и забаву: для подачи блюд там применяется особый механический стол. Тарелки спускались по особому шнурку, прикрепленному к столу, а под тарелками лежала грифельная доска, на которой писали название того кушанья, которое желали получить. Затем дергали за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с требуемым блюдом. Костик Курносов пребывал от этой маленькой забавы в перманентном восхищении: когда бывал он в этом собрании, то дёргал за шнурок, не переставая, чем приводил в отчаяние дворцовых поваров.

Итак, графиня Дашкова.

— Мадам, не соблаговолите ли вы уделить своё время для маленькой экскурсии по подведомственной вам Академии? — с самым любезным и чопорным видом обратился я к ней.

Императрица, сидевшая чуть поодаль с чашечкой кофе (она никогда не ужинала), окинула собравшихся гордым взглядом.

— Александр Павлович исключительно любезный молодой человек. Мне так, нравится, Сашенька, что ты разговариваешь столь любезно, притом на русском языке! — громко произнесла она.

Дашкова покраснела от досады. Её сын, выросший в Англии, довольно плохо говорил по-русски, а последнее время доставлял графине одни огорчения. Увы, бабушка не упускала случая подпустить такого рода шпильки бывшей подруге, очевидно, желая выработать в ней стоический характер.

Мне же от этих игрищ стало немного неловко. Действительно, я говорил при дворе преимущественно на русском, но не из какой-то принципиальности: просто, несмотря на усиленные занятия, произношение слов ещё оставалось моим слабым местом. Так что, пользоваться без острой необходимости иностранными языками я избегал. А бабушка тоже хороша — до сих пор сводит с графиней какие-то свои женские счёты, да ещё выдавая при этом порок за добродетель.

Впрочем, графиня — та ещё язва, и сразу же ей отомстила.

— В действительности, нет нужды куда-либо ездить, принц, — отвечала она на прекрасном французском. — Я могу прямо здесь и сейчас дать отчёт по всем сторонма деятельности этого достославного учреждения, врученного моему попечению нашей снисходительной государыней! Что же вас интересует, Ваше высочество?

Вот зараза! По правилам этикета я должен отвечать на том языке, на котором ко мне обратились. И вот передо мною дилемма: вести диалог на своём дурном французском, или невоспитанно отвечать ей по-русски.

А с другой стороны, чего это она меняет язык диалога?

— Екатерина Романовна, вы, как я хорошо осведомлён, большой знаток и патриот русского языка, и много сделали для его распространения в свете. Давайте и далее разговаривать по-русски, даже касаясь научных предметов. Я знаю, что языки науки — главным образом латынь и немецкий, но надобно это менять. Вы со мною согласны?

Екатерина улыбнулась: мой ответ ей понравился. Графиня Дашкова, вынужденная оставить эти игры, с досадой отвечала:

— Никто не сделал более для внедрения русского языка в науку, чем Императорская Академия Наук. Мы выполнили множество переводов, учредили награды переводчикам научных трудов. Труд сей крайне сложен, особо из-за отсутствия в нашем языке какой-либо научной терминологии! Господин Соколов, с которым вы, Ваше Высочество, изволили беседовать о Ломоносовской лаборатории, при переводах французских и немецких химиков принуждён был самолично выдумывать новые слова, дабы назвать как-то минералы и вещества, доселе в России неизвестные. Тут мы идём по стопам великого Ломоносова, чья лаборатория в моё директорство была восстановлена. Теперь Академия обучает 50 гимназистов и 40 подмастерьев, проводя, в том числе, и наглядные уроки.

— А других лабораторий нет? — уточнил я. — Просто то, что я видел на Васильевском острове, это ведь учебная лаборатория. А есть ли научные?

— Такого нет, не только что у нас, а и нигде — с видом оскорблённого достоинства отвечала Дашкова. — Во всех странах задачами Академий является общение учёных — издание журналов, устройство встреч, обучение молодых людей наукам. Сама же наука, исследования, совершение открытий — дело учёных. Это великий талант, доступный лишь единицам гениев. Академия тут никак не поможет; разве что лишь косвенно поспособствует раскрытию новых талантов!

Блииин, так я и думал. Никому тут даже в голову не приходит развивать науки напрямую: что государство, что частные лица, выступают лишь в качестве неких меценатов, милостиво покровительствующих талантам. Нда… много так не наоткрываешь!

Но, так или иначе, с этой тёткой надо поладить.

— Екатерина Романовна, прежде всего, разрешите сказать, что я очень ценю всё, сделанное вами для российской науки. Мои вопросы или даже замечания не надобно принимать за упрёк. Просто я думаю, что можно сделать и более, и предлагаю вам вместе, botte a botte,[10] заняться научными изысканиями. Раз у нас только одна лаборатория — давайте с неё и начнем. Выберите время, дабы туда нам съездить и запланировать желательные перемены, а там сделаем смету и подумаем над финансированием.

— Действительно, Катрин, — произнесла Екатерина — отчего бы не послушать молодого человека? А если будет что дельное, так можно и применить!

«Катрин», конечно, согласилась. Меня же не покидало ощущение, что Екатерина, навязывая своей подруге моё общество, прежде всего, пыталась её тонко унизить. Уж очень сильно контрастировал её шибко разумный внук и слабовольный сынок Дашковой, на которого та возлагала когда-то столько материнских надежд.