Благословенный

Глава 31

Наступило жаркое лето 89 года, и война разгорелась с новой силой. Шведы вновь попытались прорваться к Петербургу, и первая же битва под началом Чичагова — Эландское морское сражение — показала нерешительный характер адмирала. Русский и шведский флоты обстреливали друг друга полдня с большой дистанции, потратили кучу пороха и ядер, и совершенно не достигли успеха.

Была, впрочем, и хорошая новость, связанная с флотом. В Петербург приехал принц Нассау-Зиген, успешно командовавший под Очаковом нашей гребной эскадрой. Потёмкин отпустил его единственно потому, что принц был уже не нужен — бои на Лимане под Очаковом закончились взятием крепости, а до Дуная наши войска ещё толком не добрались.

На Балтике Нассау-Зиген возглавил гребную эскадру, и сразу показал свой резвый нрав.

8 июня флотилия в размере 75 галер, канонерских лодок, дубель-шлюпок, катеров и других судов под командованием принца вышла из Кронштадта, и усилившись по пути еще двумя отрядами, двинулась на шведские силы. 13 августа наш гребной флот атаковал неприятеля в бухте города Роченсальм. Шведы тщательно подготовились к этому бою. Чтобы не допустить проникновения наших галер в бухту, они перекрыли второй проход в неё, затопив множество судов. Однако принца Зигена это не остановило — для вида атаковав небольшими силами главный проход, он приказал разрушить подводную баррикаду. Несколько часов наши матросы под огнём врага топорами разрушали затопленные шведские суда. В конце концов с потерями и большим трудом проход удалось пробить, галеры принца ворвались внутрь и устроили шведом побоище. Развивая успех, Нассау-Зиген предлагал сухопутному командующему Мусину-Пушкину сильным десантом, высаженным в тылу неприятеля, отрезать королю наступление, а нашей армией, атаковав в это же время шведов с фронта, заставить их сложить оружие. Но король, узнав о намерении Нассау, защитил батареями все пункты, более-менее удобные для высадки десанта, и поспешил отступить, преследуемый нашими войсками.

Но императорский двор в это время занимало совсем другое событие.

Уже несколько дней подряд Екатерина была печальна, как говорится, имела глаза «на мокром месте», а Александр Матвеевич всё реже появлялся при дворе. Придворные шептались по углам, и среди тихо произносившихся слов всё чаще звучало приглушенное «скандал» и «измена». Нас с Костей, конечно же, ни во что не посвящали, но судя всему, в личной жизни императрицы назрел давно ожидаемый кризис.

Однажды в Петергофе мы с Курносовым и племянниками графа Салтыкова играли в лапту на длинной аллее, окаймлённый искусно выстриженными тисовыми кустарниками. Присматривавший за нами Александр Яковлевич сидя на скамейке, вполголоса о чём-то разговаривал со своей родственницей, Анной Степановной Протасовой, статс-дамой императрицы, а императрица чуть поодаль, также на скамейке беседовала со своей камер-юнгфрау Перекусихиной.

Незаметно отстав от играющих, я зашёл к ним за спину и навострил уши.

— Ты слышала, что произошло? — донёсся до меня приглушенный голос Екатерины.

— Только немногое, матушка. Ты же знаешь, я этих сплетнев не люблю…

— Ах, Мария Саввишна, всё подтвердилось! Восемь месяцев я это подозревала, и вот теперь открылося решительно всё! Помнишь, он удалился от всего двора, и даже меня избегал? Говорил, якобы грудная болезнь его удерживает в комнате! Вот, представь, нынче он вздумал говорить о мучениях совести, которые заставляют его страдать, и делают невозможной нашу дальнейшую совместную жизнь! А зовут его совесть, как оказалось, Дарья Щербатова.

— Вот же иуда! Изменщик!

— Да! То-то же он страдал! Эта другая любовь, это двоедушие его душило! И почему было откровенно не сознаться, ежели уж не мог он преодолеть своего чувства? Неужели он меня не знает? Ведь если бы он мне вовремя всё рассказал, я, право, отпустила бы его, и их счастье состоялось бы на полгода раньше! Он не может себе представить даже, что я выстрадала в эти месяцы!

— А эта — то хороша! Помнишь, ей же всего пятнадцать было, когда крутила она роман с английским посланником Фицгербергом!

— Ай, ладно! Господь ей судия.

— И что думаешь делать ныне?

— Я предложила вступить ему в брак с графиней Брюс. Конечно, ей всего тринадцать, но она вполне сформировалась. Но, поди же ты, он упёрся, и ни в какую!

Тут Екатерина платком вытерла слёзы, а Мария Саввишна погладила её по руке.

— Плюнь ты на него, матушка! У тебя вон, пять полков гвардии в Петербурге!

— Всё бы так просто! Ведь Григорий Алексеевич должен представить, а я даже не знаю, как и сказать ему! Ну, сама посуди, не поедет же он из-за этого с войны!

Дамы немного помолчали, причём Екатерина в продолжении паузы характерно шмыгала носом.

— Так и что делать думаешь, матушка? — вновь подступилась Мария Саввишна.

«Матушка» горестно вздохнула.

— А что тут поделаешь? Простила я их, Мария Саввишна! Как есть, простила, да и дала согласие на этот брак. Бог с ними, я желаю счастья. И ты знаешь, что я тебе скажу? Вот я безо всякого зла благословила их союз… Им бы в восторге быть, а они как будто оба готовы расплакаться!

— А что ты говоришь!

— Да! Старая любовь не умерла ещё у него! Вот уже больше недели как он меня везде преследует своими взглядами! Раньше была у него ко всему большая охота и расторопность а теперь всё у него из рук валится, Всё ему противно и грудь всегда болит… Ах, как же я была слепа!

В общем, оказалось, что фаворит Мамонов в извращённой форме изменил Екатерине — отказался жениться на её протеже графине Брюс и просил разрешить вВступить в брак с княжною Щербатовой, в которую, как оказалось, давно уже был влюблён. Вот такие странные понятия в 18 веке: если ты спишь с другою/другим, но, вроде как, с разрешения своего «официального фаворита», то, вроде бы и всё нормально, А вот если без разрешения — это вот прям измена-измена. Всё это до боли напомнило современные и более понятные мне «по пьяни не считается», «да когда это было-то», и прочие отмазки в таком роде, страшно надоевшие ещё в предыдущей жизни.

В конце концов, императрица сдалась, и 1-го июля прямо в придворной церкви в Царскосельском дворце совершилась графская свадьба. Церковь эта, рассчитанная на нужды императорской фамилии, довольно невелика, так что и на бракосочетание, и потом к ужину пригласили лишь малое число самых приближённых особ, и никого более не пускали. Надо сказать, что во всей этой ситуации Екатерина проявила просто чудеса христианского всепрощения — сделала молодым богатые подарки на свадьбу и даже сама наряжала невесту! Впрочем, говорят, делаю причёску молодой, она не упустила случая вогнать ей в голову золотую булавку.

Однако же, место фаворита недолго оставалось вакантным. Ещё до свадьбы Мамонова рядом с императрицею начал появляться некий Платоша Зубов, секунд-ротмистр Конногвардейского полка. Нашла этого типа статс-дама Анна Нарышкина, а помог его продвинуть в царский караул никто иной, как мой воспитатель, Николай Иванович Салтыков. Вскоре Зубов пожалован был во флигель-адъютанты, и его мерзкая лощёная физиономия стала постоянно мелькать при дворе.

Императрица заметно смущалась, понимая, как вся эта история выглядит со стороны. Первым делом она предложила Платону написать в адрес Григория Алексеевича письмо с объяснениями. Тот, разумеется, послушно исполнил это распоряжение, в самых льстивых выражениях обещая ему свою полную лояльность.

Затем она с несколько смущённым видом попросила меня подружиться с «милым Чернявым».

— У вас с Платошей так много общего: он, как и ты, страшно увлекается всякими артиллерийскими штуками. Уж ты с ним о том поговори, а там, глядишь и подружитесь!

— Конечно же, бабушка!

Вскоре смущённый молодой человек протиснулся в мою «приёмную». Его невысокая хрупкая фигура (ростом он был лишь немногим выше меня), выражала крайнюю степень подобострастия.

— Александр Павлович, — то краснея, то бледнея, пролепетал он, — государыня императрица весьма настойчиво указала мне вас, как завидный пример и недосягаемый образец наравне с князем Потёмкиным…

— Она слишком добра ко мне, — отвечал я, внутренне усмехнувшисьпарадоксальности комплимента. Впрочем, если императрица ставит меня наравне с Потемкиным, фактическим своим соправителем — это ого-го!

— Ваше Высочество! Мечтаю припасть к источнику государственной мудрости вашей, служить Отечеству вместе с Вашим Высочеством!

«И кто же тебя так научил, а? Ведь без мыла куда хочешь залезет!» — думал я, слушая эти излияния.

— Прекрасно, прекрасно! Хотите служить отечеству — давайте служить. Вы, говорят, хоть сами конногвардеец, но интересуетесь артиллерией?

— До чрезвычайности! — промямлил тот, заметно радуясь, что начался предметный разговор.

— Смотрите, какой момент: я тот год начал было разбираться в этом вопросе, да только началось война и у меня забрали решительно всё — и людей, и пушки, и боеприпасы…

— Так надобно всё вернуть, да набрать самых лучших специалистов!

— Вот об этом и надо переговорить с господином Мелиссино!

Надо признать, что тут Платоша Зубов оказался чрезвычайно полезен. Акции его в глазах императрица быстро шли вверх, а с ними росло и влияние. Постепенно под его началом сформировался Артиллерийский комитет, призванный усовершенствовать этот род войск. На этих целей удалось выбить в качестве полигона опытное поле под Охтою, средства на изготовление образцов и содержание всех необходимых специалистов. По моей рекомендации в штат вернули господина Бонапарта, а ещё привлекли юного подпоручика Аракчеева. Программа и задачи тоже, в общем, оказались близки тем, что когда-то я надиктовал Николаю Карловичу. Зубова с подачи Мелиссино очень увлекла идея конной артиллерии, а я продолжал протежировать идею с применением реактивного оружия, ожидая здесь очень существенных успехов.

Конечно, было немного обидно, что такую интересную и «жирную» тему подмял под себя мерзкий фаворит. Но радовало, что дело артиллерийского перевооружения вообще не заглохло. К тому же, Зубов оказался не таким уж безнадёжным идиотом, и, хотя и с трудом, но всё-таки начал вникать в дела.

Тем временем сэр Чарльз Гаскойн любезно уведомил меня, что Кронштадтский литейный завод запущен в дело, и можно его осмотреть. Двор в это время находился в Петергофе, откуда плыть до Кронштадта было много ближе, чем из Петербурга. Как удачно всё складывается!

Пошёл отпрашиваться к Салтыкову. Николай Иванович сделал круглые глаза:

— Ваше Высочество, такие перемещения возможны лишь с личного разрешения Её императорского Величества!

Пошёл к императрице, боясь застать её не в духе на почве расставания с фаворитом. Опасения, к счастью, были напрасны — господин Зубов успел начисто излечить её душевные раны. Но, всё равно, мен пришлось долго её уговаривать.

— Сашенька, не опасно ли плыть в Кронштадт? Всё же идёт война — а ну как подступят вдруг шведы?

— Это же ненадолго, туда и обратно. Да и крепость в Кронштадте чрезвычайно сильна, не хуже Петропавловской!

— Ой, да мало ли, чего! Бывает, суда и в луже тонут!

— Ты же сама на яхте любишь кататься!

— Вот на яхте моей и езжай, а не в лодчонке какой! И скажи графу Салтыкову, чтобы дал тебе пристойный конвой!

Николай Иванович выделил мне взвод измайловцев во главе с племянником Петей. Конечно же, услышав слово «яхта», Костик захотел увязаться за мною! Так, в сопровождении братца, юного поручика Салтыкова, Сакена и непременного Протасова, я и оказался в порту.

Яхта «Екатерина» размерами корпуса вполне тянула на полноценный фрегат. От рядового судна её отличали золочёные украшения носа и массивной кормы, красивые фонари и обильное остекление императорской каюты.

Мне впервые в жизни предстояло подняться на борт парусника. Разумеется, некоторые стереотипы у меня были, и их развенчание началось ещё на пирсе.

Во-первых, оказалось, что никакого трапа мне не подадут. Они вообще не знали, что такое «трап»! Мне спустили перекладинку на двух тонких линьках, точь-в-точь как детские качели в парке. Усевшись на неё, не успел я взяться за верёвки, как дюжина матросов вознесли меня на высокий борт судна.

Вторым, не очень приятным открытием оказалась покрывавшая повсюду корпус судна смола. Это какое-то наказание! За две минуты я испачкал свой сюртучок в трёх местах, в том числе в одном не вполне приличном. Как Екатерина обходилась тут со своими пышными юбками — не представляю.

Наконец, прозвучала команда «отдать швартовы». Я ожидал, что сейчас над нами ветер наполнит паруса, и мы гордо поплывем по волнам… В общем, ни одного паруса так и не подняли.

— Ветер норд-норд-вест, Ваше высочество! — прояснил моё недоумение капитан. — Совершенно невозможно идти под парусом!

— И что же мы будем делать?

— Буксироваться!

И вскоре мы начали «буксироваться». Два баркаса, полные матросов, как бочка селедок, на тонких линьках со скоростью престарелой черепахи тянули нас к острову Котлин. И всё для того, чтобы переместить моё тщедушное тельце на 7 морских миль! Как же мне было неловко…. Полтора часа позора!

Зато у нас было время осмотреть корабль. Костик надолго завис возле орудий (их на яхте было аж двенадцать), я же больше времени уделил конструкции корпуса и парусного вооружения. То, о чём говорили мне корабельные мастера, теперь можно было видеть собственными глазами!

Наконец, мы причалили к кронштадтской стенке. Подплывая к острову, я поразился огромному количеству пришвартованных здесь судов, лишённых оснастки и парусов. Видимо, это те самые «ветхие» суда, в которые списывают выбывшие из эскадры боевые корабли. Но, как же их оказалось много!

На острове меж тем успели заметить, что к ним движется императорская яхта, и всё местное начальство при параде собралось на пирсе.

Мне представили Пётра Ивановича Пущина, главного командира порта, и просто «командира», бригадира Ефима Максимовича Лупандина. Увидев, что приехала к ним не императрица, а всего лишь её малолетний внук, они явно выдохнули с облегчением.

Заводик оказался небольшим — несколько кирпичных приземистых зданий, низких и тёмных; рядом лежали целые груды старых пушечных стволов и прочего чугунного хлама.

Меха раздувались паровой машиной, доставленной из Англии и смонтированной буквально за месяц. Учитывая, что первую паровую машину, назначенную для осушения кронштадтских доков, монтировали несколько лет, прогресс был налицо.

Гаскойн и Бёрд оказались в заводской конторе, но, узнав о моём приезде, сразу вышли ко мне.

Как раз готовилась плавка: мастеровые разбили корку, прикрывавшую «выпуск» из вагранки, и ярко-оранжевый расплавленный чугун хлынул в формы для 36-ти фунтовых ядер.

Тут же мастеровые разбивали застывшие уже формы для маленьких в сравнении с ядрами чугунных картечин.

Увидев это, я был несказанно удивлён.

— И картечные пули тоже льёте из чугуна? Вроде же свинцовые обычно делаются?

Чарльз Бёрд отрицательно покачал головой.

— Свинцовые картечные пули дурное свойство имеют: при орудийном залпе от сильного давления и порохового жара они слипаются в ком, и оттого должного действия не оказывают. Чугунная картечь такого свойства лишена, да и стоит она сильно дешевле.

— А зачем флоту картечь? По кораблям вроде бы ядрами стреляют?

— Раз флот требует картечь, мы даём ему картечь — добродушно улыбнулся Гаскойн. — Мы промышленники, а не военные. От нас требуют добротное вооружение, а мы его поставляем. Но, должен сказать, что даже в морских сражениях иногда дают картечные выстрелы, дабы поразить канониров и морскую пехоту, и тем самым облегчить абордаж вражеского судна, или, напротив, избежать абордирования своего. В бою у острова Гогланд, где покойный сэр Грейг так успешно противостоял шведскому флоту, именно картечные залпы заставили корабль вице-адмирала Вахмейстера спустить флаг!

— К тому же, — добавил Бёрд, — картечь нужна для защиты морских крепостей от вражеского десанта. Даже крепостные ружья стреляют орудийной картечью!

Услышав про это, я обомлел: быстрая и острая мысль как будто осенила меня.

— А подскажите мне, Карл Николаевич, нельзя ли и пули для обычных ружей лить из чугуна?

— Отчего же нельзя? Вполне возможно; та же пуля, только малого диаметра… Мы бы могли наладить производство, как полагаете? — обратился Бёрд к Гаскойну.

Тот задумчиво выпятил губы, пожевал ими, будто бы пробуя идею на зуб.

— Нужны опыты, Чарли. Трудно сказать наверняка, но сугубой проблемы я тут не вижу!

— Так давайте займёмся этим! — с воодушевлением воскликнул я. — Мы закупаем свинец за границей, а ведь это и ненадёжно, и накладно! К тому же свинец в полку своровать могут, а эти чугунные шарики никому не нужны!

— Ваше высочество обеспечит нам контракт? — будто бы в шутку спросил Гаскойн.

— Карл Карлович, ну вы же меня знаете! Контракт будет, клянусь бабушкой! Вы, главное, сделайте образцы, а уж я их Потёмкину преподнесу с пристойным комментарием. Но только быстрее!

Возвращение обратно было совсем иным. Свежий попутный ветер наполнил паруса, снасти заскрипели, и яхта ходко побежала обратно к устью Невы.

— А можно залезть на мачту? — начал проситься Курносов.

— Опасно, Ваше Высочество! — всполошился Сакен.

— Они же лазят! А я чего, дурак, что ли? Да не упаду я! — настаивал Костик, показывая на юнгу в аккуратном костюмчике, с вида не более 12-ти лет от роду.

— Я отвечаю за вас перед Ея величеством!

— Да говорю же, что не упаду! Ну Карл Иванович!

Между тем мне и самому интересно стало подняться на марс и рею.

— Давайте нас обвяжут линьком, а крепкие матросы будут страховать снизу! — предложил я.

Сакен с Протасовым переглянулись

— Всё же, Государыня Императрица желали развивать в них смелость характера, — наконец сдался Сакен, — должно, они одобрили бы сие любознательное стремление!

Не успев подняться и на три сажени, я уже пожалел, что ввязался в эту затею. Страшная оказалась не сама высота, а то, что мачта сильно раскачивалась туда-сюда, ощутимо гуляя под порывами ветра и мотая матросов из стороны в сторону. Зато, когда я оказался в вороньем гнезде, увидев новые, позолоченные закатным солнцем бескрайние горизонты, сразу забыл и заботы и страхи. Трудно сравнить с чем-то ощущение, что сама природа несёт тебя к цели!

В общем, вернулся я в Петергоф в самом лучшем расположении духа. А здесь меня ждал сюрприз: от графа Орлова прибыл давно ожидавшийся презент. Лошадь!

Великолепная трёхлетка, серая, в мелких белых яблоках, с тонкими длинными бабками и крутым крупом, небольшая сухопарая голова, изящно посаженная на длинной, круто выгнутой лебединой шее. Дворцовые конюхи и берейторы, собравшись вокруг, восхищённо пожирали её глазами. Мечта!

Костя, конечно, страшно огорчился, что такую лошадку прислали мне одному. Пришлось утешать его, обещая что-то в неопределенном будущем. Впрочем, поскольку учить нас верховой езде всегда планировали вместе, ему сразу же выделили смирную вороную кобылу из конюшенного ведомства. За нами закрепили пару берейторов, а отвечать за обучение поставили Петю Салтыкова. Наступающее лето обещало быть великолепным!