18

Ральф и Барби устроились в кабриолете, в огромном театре для автолюбителей, и теперь Ральф смешивал два виски с кока-колой в бумажных стаканчиках, которые он только что достал из бардачка.

— «Будь готов» — это наш девиз! — весело произнесла Барби.

Прелестная девушка лучезарно улыбалась; Ральф предложил ей пойти после сеанса в «Месье Крок», модный клуб-ресторан на Сансет Стрип. И по этому случаю Барби надела свое чудесное чесучовое, простое, строгое, красивое платье с тонкой, мерцающей линией жемчужно-розовых пуговиц, которые окаймляли ее груди, как теплые стрелы. Ее волосы были зачесаны назад, с двумя маленькими гребенками, оставляя белую линию пульсирующего горла, вызывающе изогнутого, и под натянутыми сухожилиями можно было различить биение пульса. На первый взгляд, мимолетно, когда ее лицо было спокойно, она могла напоминать убийственно сексуальную лесбиянку-инженю, но под этой маской отполированного лоска девушка скрывала свою хрупкую сущность, нежную, окруженную теплом атласа и кружев.

— Ну так выпьем! — сказала шаловливо, подняв свой стаканчик.

— Выпьем за леди! — парировал Ральф. — Задницы вверх!

Барби скорчила кислую мину, сначала в насмешливом выговоре, чтобы Ральф устыдился своего тоста, а затем в искреннем отвращении, попробовав напиток.

— Уф-уф, — многозначительно сказала она, покачала головой и вернула Ральфу почти полный стаканчик. — Нет, спасибо. Налей мне еще кока-колы, пожалуйста.

Ральф с видом комичного упрека добавил кока-колы в ее чашку, а Барби в свою очередь благовоспитанно отодвинулась в сторону бокового окна и, как будто оставив юношу на испытательный срок, уставилась на отдаленный экран, на котором в данный момент демонстрировался новостной блок двухнедельной давности. Пока что они сидели в относительной тишине — поскольку Ральф выключил маленький усилитель, который работник кинотеатра прикрепил к их окну, — как одна из сотен пар, каждая из которых, отдельно, в темноте, в безбрежном парковочном пространстве, приютилась и смотрела утратившие новизну, безмолвные, полные боли и горя мировые новости… постепенно начал капать дождь.

Ральф закрыл окно со своей стороны и, видя, что Барби не может справиться со своим окном, наклонился, чтобы помочь ей, и легко поцеловал ее в висок.

— О, начинается дождь, — сердито сказала Барби, замерев от проявления такого внимания. — А я не взяла шарф! О, как это ужасно!

— О, я не знаю, — сказал Ральф, — может быть, это и к лучшему. — Он стал энергично наводить порядок в машине, здесь и там поправил матерчатую крышу и закрыл крышку вентилятора. Он включил радио и отыскал на какой-то волне мягкую музыку, а Барби безнадежно смотрела на все это. В преломлениях света, идущего с экрана и отражающегося от панели радио, ее спокойное лицо менялось в полутьме, как будто высеченное скульптором-волшебником, отображая грани ее красоты, которые были постоянными и ускользающими одновременно, и казалось, в ее глазах пляшут маленькие огни.

— Но у меня ничего нет, — объявила она, — что я могу одеть на голову!

Оказалось, что в матерчатой крыше как раз над головой Барби была маленькая дырка, и еще до того, как Ральф успел внять ее жалобе, капли дождя стали падать на девушку. И стало понятно, что ничего не остается делать, кроме как перебраться на заднее сиденье. Ральф освободил пространство, подвинув свое кресло прямо к рулю, и когда Барби — осторожно пытаясь перебраться назад со стаканчиком в руке — протянула было стаканчик Ральфу, он поторопил ее делать этот маневр побыстрее, и даже в самом крайнем случае это было бы вполне осуществимо, поскольку у юноши были заняты обе руки — одной он удерживал откинутое кресло, а другой держал свой стаканчик, так что Барби благополучно перебралась. Она прикончила свой виски в один глоток, состроив жуткую гримасу, но тут же снова обрела вполне счастливый и довольный вид, как будто эта шалость полностью могла быть оправдана данными обстоятельствами.

И минуту спустя они уже уютно сидели рядышком, на заднем сиденье, и все вокруг, казалось, стало темнее и каким-то образом предполагало абсолютное уединение, и когда Ральф снова налил им выпить, на дальнем экране наконец начался фильм, «Грозовой перевал», но изображение раскололось, как и кадры на экране, под ручьями дождя, хаотически стекающими по лобовому стеклу, а из такой близкой мягко сияющей панели радио играла музыка, «Настроение индиго».

— Ты любишь танцевать? — спросил Ральф, не обращая внимания на фильм.

— Ммммм. Люблю, — мягко сказала Барби, глядя прямо перед собой.

Он взял ее за руку и робко сжимал ее. Она, казалось, приняла это как необходимую часть для просмотра фильма, но потом она один раз взглянула на него, быстро, улыбаясь с каким-то вкрадчивым намеком, и кивнула на экран.

Ральф, не отводя глаз от ее лица, положил другую руку на сиденье за ее спиной и на секунду наклонился ближе, чтобы поцеловать ее в губы, но девушка отвернулась и даже отодвинулась немного назад. Так что у юноши получилось поцеловать ее всего лишь в щеку, и она мягко позволила ему это сделать.

— Я люблю тебя, — сказал он нежно, а она уставилась на него своими огромными глазами с выражением тихого изумления.

И Ральф посмотрел в эти глаза, посмотрел почти с любовью. Затем, внезапно и сильно, он обхватил ее плечи руками, словно тисками, и прижал девушку к себе, левой рукой взял ее за подбородок и поцеловал так крепко и уверенно, что она смогла только хныкнуть сквозь сжатые зубы. Барби с неподдельным ужасом оттолкнула его руку, прикасающуюся к ее лицу, но рукой, которой он обнимал девушку, Ральф поймал ее отбивающуюся руку и быстро схватил за запястье.

Внезапно подвинувшись ближе, Ральф зажал левую кисть девушки между их телами, и теперь, когда ее крепко держали за обе руки и подбородок, Барби была абсолютно беспомощна. Ее дрожащие губы оставались непреклонными под его губами, и вся она содрогалась, стараясь вырваться, словно в конвульсиях, одетая в смирительную рубашку: она не могла сделать ничего, только извиваться и лягаться коленями, и она извивалась в разъяренном отчаянии, но только несколько мгновений. Затем она сдалась, вяло, в безнадежном истощении, а юноша поцеловал ее долго и сильно, исследуя губами ее губы, гладя ее пальцами по щеке, пытаясь разжать зубы, как будто хотел влить ей в рот лекарство.

Правой рукой Ральф обнимал Барби за шею и плечи, и этой же рукой он держал ее собственную за запястье, рядом с ее головой, в то же время своими пальцами он нежно поглаживал ее ухо и волосы. Она все еще не размыкала зубов, но глаза ее сейчас были закрыты — как показалось, почти безропотно, — и Ральф, без сомнения, принял это за хороший знак и продолжал целовать ее с неослабевающей силой, с возрастающим жаром, нежно покусывая ее губы, пока, наконец, глубоко вздохнув и почти рыдая, она не разжала зубы, все больше, полностью открывая рот; и когда он в свою очередь ослабил хватку на ее запястье, а затем доверительно отпустил, девушка решительно обвила этой рукой вокруг его шеи, прижалась к нему, словно ее желание было еще больше и неистовей, чем его собственное. И он тут же отпустил ее подбородок и положил руку ей на грудь. Барби резко отвернула лицо, одновременно отдергивая руку с его шеи и схватив его за эту ужасную руку

— Пожалуйста… — взмолилась она и умоляюще уставилась на юношу, но он немедленно наверстал упущенное преимущество, снова поймав ее за подбородок и за руку, и продолжал долго, нежно, глубоко целовать ее в губы. И когда в этот раз она снова ему ответила и он снова опустил руку ей на блузку, он больше не освобождал ее запястья, и единственная вещь, которую она могла сделать, — это снова оторвать от него губы.

— Ральф, пожалуйста. Пожалуйста. Ты поранишь мне руку! — Ее голос звучал на грани паники и слез, и — она отвернулась, — а юноша целовал ее шею и уши, печально шепча ей:

— Барби, я так тебя люблю… — И говоря это, он расстегнул центральные шесть пуговиц на ее блузке и, лаская ее грудь, протиснул руку под блузку.

— Нет. Нет, нет, — взмолилась она и снова забилась, словно в конвульсиях, пытаясь освободить свою левую руку, зажатую между их телами, и теперь, когда ее рот был свободен, испуганно всхлипывала. Но Ральф быстро схватил и, настойчиво прижимая той рукой, которой он обнимал Барби, приблизил к себе ее голову и медленно повернул к себе ее лицо с прижатой к нему ее собственной рукой, которую, как мы знаем, он, как в клещах, держал за запястье около щеки. Барби напрягала все силы, чтобы предотвратить это, и на миг, вероятно, действительно забыла о своей тревоге, оставалась только реальная, физическая сила сопротивляться, как это могло показаться — показаться, потому что юноша делал это так медленно… как будто из стратегических соображений долго, медленно истощал ее силы и энергию, которые могли бы пригодиться ей на более поздних, решающих стадиях сопротивления их любви. В течение этого утомительного маневра в попытке сузить пространство между их головами лицо Барби искажалось гротескными гримасами напряжения и многообещающего усилия, но, притянутая на последние несколько иначе, она снова ослабла и закрыла глаза, понадеявшись, что у нее есть еще шанс. И она снова окончательно израсходовала все силы, и, благородно проиграв, она опять была осыпана поцелуями.

Между тем другая рука Ральфа была не занята, только осторожно лежала на ее груди, под блузкой, поверх отделанного кружевом лифа, который он ласкал нежно, почти что умиротворенно, как будто пробуя не испугать маленького милого воробышка, загнанного туда, ожидая… И его губы снова покрыли ее, до того, как он попытался добраться до самого изысканного гнездышка, — и он сделал это наконец, с непреклонной нежностью. Но его новая попытка была встречена потоком настоящих слез, видимо, потому что у него получилось. Девушка — влажно и грустно — всхлипывала сквозь поцелуи, ее тело обмякло и стало снова безжизненным, кроме губ, которые тихонько дрожали, когда она плакала, а Ральф целовал ее — ее щеки и глаза — с настоящей, огромной любовью.

— Ральф… пожалуйста, не делай этого. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Не плачь, Барби, — прошептал он. — пожалуйста, не плачь. Я так люблю тебя. — И он продолжал целовать все ее лицо, ее горло и уши, ласково поглаживая ее обнаженный сосок, а она, как казалось, была уже на грани истерики.

— О, пожалуйста, остановись, Ральф, пожалуйста, остановись. О, остановись, пожалуйста, остановись, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Поцелуй меня, Барби, пожалуйста, поцелуй меня. Я так тебя люблю…

Она слепо помотала головой, всхлипывая.

— Нет! Нет, нет!

— Пожалуйста, дорогая, я так тебя люблю…

— Нет, я не могу, не могу. Пожалуйста, перестань…

Но когда он снова решительно поцеловал ее в губы и выпустил обе ее руки, она обвила их вокруг его шеи, как будто ей ничего так сильно не хотелось, как съесть его живьем. Она яростно прижалась к нему, и Ральф, очень осторожно, отступил, даже слегка оттолкнул ее, так, что их тела теперь лежали на сиденье под углом в 45 градусов, абсолютно без опоры, откинувшиеся… И когда они наконец медленно легли, Ральф одновременно развернул Барби, держа ее за плечи, по часовой стрелке, так что она лежала, по окончании этого маневра, на внутренней стороне сиденья, со спиной, прижатой к стенке.

После этой смены положения Барби, от града поцелуев, казалось, была в лихорадочном забвении — левая рука Ральфа покинула грудь, перебираясь в зону бедер, и это движение, как спусковой курок, инициировало фазу невиданного ранее возмущения и неистовой обороны. Но девушка была зажата даже более безопасно, чем раньше, под дополнительным препятствием собственного веса Ральфа, лежащего на ней. И за исключением того, что теперь они были прижаты друг к другу более или менее горизонтально, их позы оставались точно такими же: левая рука Барби безнадежно зажата между их телами, а правая удерживалась за запястье его собственной правой, которая крепко обнимала ее за плечи.

Извиваясь в конвульсиях, она умоляюще всхлипывала сквозь поцелуи, и казалось, была уже на грани какого-то внутреннего взрыва, и Ральф освободил, почти как в подарок, ее правую руку, которая немедленно поймала его собственную левую и отчаянно попыталась остановить выполнение этого сумасшедшего замысла… Затем правая рука Ральфа тут же легла в расколотую стрелку декольте платья Барби, и девушка оторвала свои губы от его, крича:

— Ральф, о, пожалуйста, Ральф, пожалуйста, о Ральф…

А он печально отвечал:

— О Барби, я так тебя люблю, Барби, я так сильно люблю тебя…

Но Барби была слишком близка к истерике, ей было не до романтических разговоров. Она внезапно заговорила не в меру спокойным голосом, пытаясь рассудительно и мягко остановить его.

— Ральф, остановись на несколько минут, пожалуйста, только на минуту, пожалуйста, милый, пожалуйста… — В этот момент он поцеловал ее в ухо и вдоль шеи, и она, почти что в припадке, схватила его руку на своей груди и попыталась укусить ее, в ту же самую минуту снова заливаясь слезами.

Ральф отнял руку от ее груди и взял за подбородок, снова покрывая поцелуями ее лицо, затем он убрал руку и с ее бедер, гладя теперь ее по волосам и лицу, успокаивая, говоря:

— Не бойся, милая. Я так люблю тебя, не бойся. — И он обнял ее обеими руками, нежно, крепко, словно чудесным образом пытаясь успокоить, в то же время пробираясь своей левой рукой через колени, под платье, высоко, туда, где заканчивались ее чулки… Девушка снова очнулась, словно от удара, и до безумия сильно сдвинула ноги, поймав его руку, как в капкан.

— НЕТ! — сказала она. Это был почти что вопль. — Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, — но он полностью покрыл ее губы своими, и рука его медленно продвинулась вперед, и Барби могла теперь только извиваться и содрогаться, а когда его рука достигла той заветной точки, Барби так залилась слезами, как будто только теперь, никогда до этого, ее постигло тяжелое, неисправимое горе. Но рука Ральфа уже была там, так пронизывающе, основательно, безотказно там.

— О нет, Ральф, любимый, пожалуйста, нет, Ральф, пожалуйста, я так люблю тебя, пожалуйста, не надо, Ральф, о, пожалуйста, перестань, пожалуйста, о, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕСТАНЬ, Ральф, пожалуйста, пожалуйста, господи, Ральф, пожалуйста, перестань, господи, пусть он перестанет, я этого не вынесу, РАЛЬФ, о, пожалуйста, о, я сейчас закричу! Ральф, я закричу, пожалуйста, я буду кричать, Ральф, я закричу! Я закричу!

И Ральф со стоном остановился:

— Пожалуйста, Барби, пожалуйста, милая, поцелуй меня, я так люблю тебя… — И она поцеловала его, как сумасшедшая, наполовину в благодарности за то, что он остановился, и наполовину от возрастающего голода, когда он — левая рука лежала спокойно на ее бедрах — ласково расстегнул крючки от чулок.

— Пожалуйста, не бойся, Барби, милая, — сказал он, вернув свою руку вовнутрь и протискиваясь одним коленом между ее ног. — Ты знаешь, я так люблю тебя, Барби, пожалуйста, я люблю тебя…

— Нет, Ральф, больше не надо, пожалуйста, не сейчас, Ральф, пожалуйста, послушай, Ральф, не здесь, пожалуйста, давай подождем, на самом деле, Ральф, милый, пожалуйста, нет, на самом деле, о Ральф, я люблю тебя, пожалуйста, не надо, на самом деле не надо, Ральф, я не могу, милый, я люблю тебя, пожалуйста, о Ральф, пожалуйста, я не могу, Ральф, ты не знаешь, пожалуйста, я лучше умру, господи, о, пожалуйста, господи, Ральф, ты делаешь мне больно, пожалуйста, о нет, пожалуйста, о нет, пожалуйста, нет…

В течение финальной, решающей атаки Барби — пусть это будет сказано так о прелестной девушке — вела себя как одержимая, словно животное, грозила покусать и исцарапать юношу, и хотя этого не произошло, она оборонялась с исступленным отчаянием, пока последняя кружевная линия обороны не была сметена, и даже тогда, когда последние силы покинули ее и она была уже неспособна на дальнейшие попытки сопротивляться, она все еще на мгновение представляла себя сопротивляющейся.

Однако в финале она отступила и теперь лежала, расслабившись, будто одна ее часть без интереса смотрела вокруг, а другая была внутри, так глубоко, что все казалось каким-то расплывшимся пятном, где единственной реальностью было терзающее ее желание и, в конце концов, боль. И тогда она крепко обняла его, и разрывающая в ней боль жестоко, как будто это было ее последним мгновением — или первым, соприкоснулась с самой жизнью, и она чувствовала, как крылья огромной бабочки раскрывались и изгибались внутри нее, унося миф о реальности и знании вверх и прочь… Бабочка выросла до размера какой-то огромной крылатой птицы, прикованной ко дну бокала с шампанским, и она взмахивала крыльями с такой могучей, магической медлительностью, и пузырьки летели со всех сторон вверх, текли в никуда в бесконечном дрожащем полете.

— О Ральф, — выдохнула она с обожанием, — Ральф.

Загрузка...