Блистательный и утонченный

27

Пятью минутами позже к Клинике подъехала полицейская машина, из которой вылезли два офицера. Это были Стоктон и Фиске. Торжественно и дружелюбно доктор Эйхнер обменялся с ними рукопожатиями.

— Похоже, нелегкая выдалась вам неделька, док, — громко сказал Фиске, широко усмехнувшись.

Оба мужчина, казалось чувствовали себя в этой обстановке несколько странно. Фиске таращил глаза вокруг, смущенно изучая ковер под ногами и удивляясь его плотности, а Стоктон скорее выглядел жестким и подозрительным.

— Это здесь вы работаете? — резко спросил он доктора. — Я имею в виду, вы здесь практикуете?

Каждый раз, когда доктор и Стоктон разговаривали, Фиске внимал их репликам так, как накачанный наркотиками внимает ходу фантастического теннисного матча. Казалось, он всегда готов вот так стоять, покачивая головой, шлепать себя по бедрам и беззвучно смеяться, иной раз в тихом удивлении.

Доктор Эйхнер рассказал им историю деловито и просто, только в ключевых моментах припуская некие драматические обертона:

— Пока она рассказывала историю своего заболевания, она прошла по полу, снова нервно встала напротив ящика с инструментами, притворяясь… О, я скажу вам, что вот так играть свою роль — это великое мастерство… притворяясь, что восхищается инструментами, но рассеянно, понимаете, как будто на самом деле это не отвлекало ее внимание от рассказа. Затем, когда она закончила свой рассказ, она стояла — вот как раз там, где вы сейчас, сержант, — рядом с ящиком для инструментов, минуту она молчала и непринужденно крутила пальцами — или мне так показалось — скальпель Ханлона — хирургический нож с лезвием в четыре инча, — которым, как я успел заметить, она медленно обвела вокруг своей руки. И затем, слегка покачав головой и не глядя на меня, она сказала: «Нет. Нет, доктор, есть только один способ, которым вы можете мне помочь…» — и с удивительной, действительно убедительной проворностью она неожиданно повернулась, угрожающе размахивая скальпелем, и быстро пошла прямо на меня, говоря сквозь стиснутые зубы: «Если вы отдадите мне деньги, которые лежат у вас в столе!» Да! Я скажу вам, джентльмены, это застало меня врасплох! — И доктор проиллюстрировал это, моментально беспомощно и слабо упав в кресло. Затем он резко встал и, сузив глаза, словно предаваясь каким-то фантазиям, продолжил: — Не столько сам простой факт инцидента, но само развитие ситуации, или, лучше сказать, произведенное на меня впечатление. Что я хочу сказать, так это следующее: никто не может себе представить, что женщина с ножом действительно способна вызвать страх… И я бы не представил — и все же, было что-то настолько — такая убедительная угроза во всем этом, нечто такое… можно сказать, атлетическое в том, как она держала этот нож, что я — я признаю это — действительно испугался за свою жизнь. Тем не менее сначала я протестовал, пытаясь ее убедить, и даже отрицал тот факт, что в столе были деньги. Я попытался встать из кресла — и в мгновение ока она поднесла скальпель к моему горлу! Короче, я отдал ей все деньги, которые были у меня в офисе — около шестисот долларов, — и она убежала через окно, как какое-то животное.

Фиске низко присвистнул и перевел взгляд с доктора на Стоктона и обратно. Стоктон, который за все время повествования только пару раз оторвался с неодобрительным видом от своего блокнота, внезапно широким шагом направился к окну.

— Через это окно, верно? — резко спросил он, делая пометку в своем блокноте, хотя на самом деле в комнате было только одно окно. Он импульсивно схватился за ручку, чтобы открыть окно пошире. Доктор Эйхнер попытался было заговорить, но вовремя опомнился.

— Она вышла через это окно, — объявил Стоктон и, держась за ручку, перегнулся наружу, озираясь вокруг. — Вы помните, в какую обувь она была одета в тот момент, доктор?

— Конечно, я не могу быть уверенным до конца, — серьезно сказал Фред Эйхнер, поднимая маленький листочек, — но я попросил мою секретаршу, чтобы она описала, во что была одета женщина, и вот ее список — и он весьма примечателен, поскольку такие тонкости могут заметить только женщины. Итак, она была одета: «коричневые чулки, британские шнурованные плоские туфли на креповой подошве», и я полагаю, это обычная разновидность ботинок на плоской подошве… Точно. Я скажу, что не припоминаю этого клацанья от высоких каблуков, которые обычно носят мои пациентки — хотя, по правде говоря, я не могу сказать, что уделил этому особое внимание… так что у меня нет четкого визуального представления на тот момент о…

— Она все точно написала, — произнес Стоктон из окна, — здесь нет следов.

Он сделал пометку в своем блокноте. Было очевидно, что Стоктон воображал себя очень проницательным, то есть на самом деле он был в полнейшем замешательстве, но хотел произвести обратное впечатление. Доктор Эйхнер протянул ему бумагу.

— Все, что я сам смог вспомнить по поводу ее одежды, полностью описано здесь и, как я сказал бы, во всех подробностях. Я думаю, эта бумага лучше послужит описанием, чем все, что я скажу по этому поводу. Я это внимательно изучил и, думаю, больше никаких подробностей…

— Сержант, — сказал Стоктон, обращаясь к своему компаньону, — передайте это описание в управление. — Он быстро передал бумагу Фиске, который сначала удивленно на него посмотрел, затем произнес:

— Так точно! — И направился к выходу из офиса.

— Подожди минуту, — сказал Стоктон. — Я хочу, чтобы здесь также поискали отпечатки пальцев. Скажи им, чтоб прислали для этого человека. — Он внимательно уставился на ручку окна, за которую держался, громко комментируя: — Если она вышла через это окно… — Этого было достаточно, чтобы у Фреда Эйхнера начались спазмы в желудке.

— Я понял тебя, Сток, — радостно сказал Фиске. — Так точно! — И в один прыжок он был уже за дверью.

— Доктор, — снова вернулся к теме разговора Стоктон, стараясь говорить с некой небрежностью, — вы говорите, что никто не попытался задержать эту женщину. Я имею в виду, вы никому не кричали, чтобы ее остановили, когда она ушла?

— Женщина была опасно вооружена, сержант, — холодно сказал доктор. — Это явно задача департамента полиции и ничья больше.

— Эти деньги были застрахованы? — вопросил Стоктон — он был не из тех, кого легко одурачить.

Доктор понимающе улыбнулся.

— У меня обычная страховка «Убытки против воровства», — сказал он. — Однако я сомневаюсь, что она применима в данном случае. Так случилось, что у меня сохранились серийные номера четырехсот долларов — тех денег, которые лежали в столе. Эти номера включены, как вы могли заметить, в список, который вы передали сержанту Фиске.

Стоктон вернулся, чтобы посмотреть на ручку от окна.

— Подождите минуту, — внезапно сказал он и выбежал из офиса, но его пронзительный голос тем не менее отчетливо слышался: — Фриске, подожди с вызовом!

Доктор уселся обратно, чувствуя себя странным образом удовлетворенным. Рассказанная им история о грабеже была, очевидно, единственным творческим порывом за всю его жизнь, и теперь он пребывал в волшебном изнеможении, чувствуя внутри чистоту и спокойствие. Это было настолько сильным ощущением, что на мгновение он забыл о Феликсе Тривли, лежащем в клозете. Затем он снова собрался с мыслями и вернулся к своей прежней сосредоточенности, взглянув сначала на часы, а затем в окно.

Пыль осела, как сухой туман, серо-синим светом на каменных лавочках и посыпанной гравием дорожке. Через полчаса должно было стемнеть.

Когда офицеры вернулись, доктор надевал пальто и шляпу одновременно.

— Ну, надеюсь, что на этом все, доктор, — сочувственно сказал Стоктон, отводя глаза от окна. — Я не собираюсь никого приглашать сегодня, чтобы снять отпечатки пальцев. Я имею в виду, что нам пока будет достаточно этого превосходного описания женщины, которое у нас есть.

— Я понимаю, сержант, — сказал доктор, не меняя выражения лица. Он направился к двери вместе с ними, на ходу говоря Стоктону: — Если вы поменяете планы, то я, конечно, дам указания в приемной, чтобы вашего человека пропустили в офис. — Он дошел до двери их машины и со словами предостережения протянул им на прощание руку. — Берегите себя, — сказал он, — женщина опасна.

— О, мы достанем ее для вас, док, — очаровательно заверил его Фиске, — не переживайте.

— Спасибо вам, джентльмены, и спокойной ночи, — сказал доктор, махнув им рукой.

— Спокойной ночи, — ответили они в унисон, и голос Стоктона, как всегда, звучал недовольно.

Доктор стоял неподвижно, провожая глазами отъезжающую машину, и когда она выехала за ворота, он сам быстрым ходом стал спускаться по дорожке.

На бульваре он сел в первый же автобус и проехал несколько кварталов в жилую секцию, располагавшуюся по соседству с Клиникой. Взбирающаяся вверх круговая дорога пролегала мимо респектабельных домов с просторными лужайками, с большими семейными машинами и кабриолетами, припаркованными под деревьями на протяжении всей улицы. Как раз было время коктейлей.

Доктор Эйхнер, усевшись в задней части автобуса, медленно вытащил пару тонких кожаных водительских перчаток. Минутой позже он вышел из автобуса и пошел пешком. Почти что стемнело. Он шел по левой стороне улицы мимо припаркованных машин, периодически заглядывая вовнутрь. И возбуждение, которое началось от прикосновения его ног к тротуару, росло и росло внутри него, пока ему не пришлось сосредоточиться, чтобы обрести контроль над колотящимися сердцем и висками. Он уже обошел пятнадцать машин, все в первой половине квартала, а затем остановился рядом с одной и, быстро взглянув на освещенные окна дома, он сел в нее, включил ключ зажигания и осторожно поехал прочь.

Когда доктор доехал до Клиники, уже окончательно стемнело, хотя с момента его выхода прошло не больше четверти часа. Он припарковал машину по одну сторону веранды и вошел внутрь.

Строгая мисс Стивен, ночной секретарь, сидела за своим столом в фойе.

— Мисс Стивен, — жестко сказал доктор Эйхнер, — не сходите ли вы в Западное крыло, в комнату медсестер, и не поищите ли там мою мисс Смарт? У меня кое-что срочное, и я пока посижу на вашем месте.

— Конечно, доктор, — сказала мисс Стивен и в спешке вышла.

А доктор, минуя несколько дверей, побежал к своему офису. Там он взял из бара свежую бутылку виски как раз той марки, что вливал в мистера Тривли, вылил пинту в один из своих собственных графинов, а наполовину наполненную бутылку он положил в карман пальто. Затем он открыл клозет, подхватил мистера Тривли и, пристально следя за происходящим вокруг, протащил его через пустое фойе, на веранду, вниз по лестнице и положил на пол перед задним сиденьем машины. Он вернулся к секретарскому столу и написал записку для мисс Стивен:

Он пошел прямо к машине, сел в нее и выехал в ночь. Когда машина повернула на Уилшир и стала взбираться на гору, доктор легко открыл отделение для перчаток, вытащил частично наполненную бутылку виски и отложил ее.

Фред Эйхнер вел машину через сгущающуюся темноту без страхов и дурных предчувствий. Автомобиль «Кайзер-Даррин», по сравнению с машинами, к которым он привык, несколько раздражал доктора, но вполне подходил под его безрассудное настроение. Он доехал до заброшенной горной дороги и поехал вверх, оставляя огни города далеко позади. Он спокойно ехал около получаса, и единственным звуком в ночи был звук постоянно урчащего мотора и медленный стон резиновых шин, шуршащих по гравию после каждого поворота. Доктор вел машину практически на автомате, одновременно скрупулезно изучая отдельные части дороги, особенно те, которым предшествовали предупредительные знаки. Наконец, увидев дорожный знак «Опасно. Резкий поворот, 200 футов», он замедлил машину. Сразу за знаком фары выхватили угрожающий белый крест указателя и красные огни отражателя. Он остановил машину и вылез, чтобы разведать местоположение. Это был крутой поворот с обрывом в тысячу футов за оградой.

Доктор внимательно обследовал местность, забрался на ограду, чтобы изучить землю перед обрывом. Внизу был глубокий, бездонный туман, который, в свете восходящей луны, казался молочно мягким, как будто все огромное пространство внизу и скалы вокруг были залиты чистой, теплой водой. В этом свете лицо доктора также казалось изменившимся, расплывчатым, и когда он вернулся к машине, его явно трясло от волнения. Он сел внутрь и, не поворачивая ключа зажигания, откатил машину приблизительно на сто футов назад. Он завел мотор и, уставившись вперед, на белую ограду, несколько раз с ужасным ревом надавил до отказа на акселератор, затем поехал вверх, быстрее и быстрее, прямо на ограду, а потом — в нужный момент — нажал на тормоз, и машина с визжанием закрутилась, ударившись об ограду, и остановилась, развернувшись боком, в двух футах от края обрыва.

Минуту доктор спокойно сидел за рулем, затем вылез и посмотрел на свою работу. Это была первоклассная работа. Почти все края машины он разбил об ограду, оставив позади на дороге семнадцатифутовый черно-выжженный ужасающий мазок. Все, что теперь было необходимо сделать, — это отпустить тормоз, и тогда машина поехала бы дальше. Он отключил двигатель и поставил машину на передачу, для безопасности поставив на ручной тормоз. Он вылез из машины и подтянул Тривли на переднее сиденье, за руль, после чего закрыл двери и, просунувшись внутрь, включил зажигание, поставил рычаг передач на третью скорость и отпустил аварийный тормоз.

Машина медленно поехала вперед и вперед, лениво и пьяно. Сначала могло показаться, что она плыла, держась на поверхности, как камфорный шарик, упавший с высокого здания, затем она прыгнула через первый борт, слегка накреняясь в пустоту, где, казалось, снова плыла, нетронутая в мягком море лунного света, пока не ударилась о землю. Ударившись, она взорвалась, но словно бездымная бомба — почти неслышно на таком расстоянии.

Послонявшись несколько минут по выступу рядом с оградой, он быстро осмотрел жженые следы на шоссе позади, а затем пошел вниз по дороге. У него заняло почти три часа, чтобы добраться до автобусной остановки, откуда он отправился прямо домой, поужинал, почитал часик и затем лег спать, словно усталый любовник.