Боец десантной бригады

Глава 6

Афганистан

Провинция Кундуз – 1981 год от Рождества Христова.

1402год по хиджре - мусульманскому летоисчислению.

Служба солдата она приказами министра обороны меряется. Приказ – вот ты и в армии. Приказ – полгода службы прошло. Приказ – вот и год исполнился как ты форму одел. Перематывай приказы как портянку солдат, вот и легче тебе будет идти, может и дойдешь до дембеля.

Весной 1981 года уходили на дембель мои земляки, с нашего города я один в бригаде остался. Я за них рад был, а до всего остального, так привык я к службе, да и друзья у меня были, так что одиночество мне не грозило. Даю свой домашний адрес, прошу ребят зайти к матери успокоить ее, письмо ей передать … и счастливо вам доехать до дома братцы, мы еще увидимся.

Дорогой сыночек!

Получила твое письмо, рада что у тебя все хорошо и у меня все хорошо. Вчера заходили твои друзья по службе и передали твое письмо. Много про тебя рассказывали, хвалили тебя. Я им очень рада была, стол накрыла, стала их угощать. Кушали они с большим аппетитом, а вот выпивать отказались. Говорят, что в десанте не пьют. Вот только худые какие-то твои друзья. Я им говорю: «Какие же вы худенькие мальчики! Вас что так плохо кормят?» А они объясняют, что это от постоянных занятий спортом они такими стройными стали, а кормят вас очень хорошо, всего вдоволь.Еще они подтвердили, что никакой войны в Афганистане нет, и ваша часть только гарнизоном стоит и за ее пределы, вас командиры не отпускают. Я очень рада, что ты в своих письмах меня не обманывал. Я показала им твои школьные фотографии, а они говорят, что ты в армии сильно загорел, вырос и поправился.

Сыночек миленький, раз они живые и здоровые вернулись, то и ты вернешься, я ведь тебя так жду.

Коля случайно обмолвился, что у вас бывают случаи желудочных заболеваний. Сыночек не забывай мыть руки перед едой. Береги себя!

Твоя мама.

Не волнуйся мама, я мою руки перед едой и стараюсь беречь себя, я всегда помню, что ты меня ждешь.

А ты Колька и ты Цукер, ну какие же вы молодцы ребята! Огромное вам спасибо, что зашли, успокоили и за то что так врали, ну это ж надо такое выдать: «в десанте не пьют».

Весной 1981 года двенадцать месяцев исполнилось, как я в армии мыкался. Стал я к тому времени настоящим «волчарой», дочерна загорелый, наголо остриженный, худой, жилистый, злой, выносливый, хороший стрелок. Знал, как на войне выжить, ну и … крови не боялся. Только не думайте, что я себя нахваливаю, у нас в роте почти все такие были, а были ребята и получше, и намного лучше.

А вот с обмундированием плохо было, пообносились мы по горам ползая, оборвались. А армии ведь как, есть срок ношения формы, х/б шесть месяцев, сапоги – восемь, шинель, бушлат, два года. Белье нижнее, в том числе и прославленные тельники, по сезону. А то, что изорвалось все, так надо аккуратнее быть товарищи солдаты, новую форму никто вам не выдаст, не положено. Что могли латали, зашивали, что могли воровали или обменивали. У меня ботинки на вторую неделю после выдачи «каши запросили» подошва почти оторвалась. Так я кроссовки себе достал и ходил в них преспокойненько, и даже штабные говнюки мне замечаний не делали. Вид конечно в разномастном, рвано латаном обмундировании у нас был аховый, но тут строевые смотры никто не проводил, воюют и ладно.

Питание? Так я уже не раз говорил, помои. Нашу бригаду в то время со складов ТУРКВО снабжали. Вот и старались окружные снабженцы все залежалое и просроченное нам сбагрить. Дескать сожрут никуда не денутся. А деваться нам и действительно было некуда, разве что на операции … вот и добывали там жратву как могли.

Все бы ничего, привыкли мы ко всему, обстрелялись, вот только - таяла наша рота, не пулеметы, желтуха роту косила. К весне 1981 года, от штатного состава роты только тридцать бойцов осталось и это еще после всех пополнений, а в трех ротах батальона сотня. И боевых потерь хватало.

- Фаик ты чего такой смурной? Болеешь?

Фаик это прозвище моего замкомвзвода, хороший он был парень, татарин из Бугульмы.

- Да хреново мне что-то, мать во сне видел, плачет она, - отвечая мне Фаик собирает РД: патроны; сухпай; плащ – накидка. В ночь мы уходим, в засаду.- Да брось ты! Скоро тебе домой, - я толкаю его в плечо, стараюсь отвлечь, думал он мне скажет: «А ну! Сколько дней до приказа?»- Да, скоро … вот только хреново мне, - Фаик отворачивается, прячет лицо, не хочет разговор продолжать.

А на скольких операциях был … и ничего всегда нормальный веселый.

- Строится вторая рота! – доносится в палатку голосок дежурного.- Ну что Фаик пошли? – с легким недоумением спрашиваю я, замечая как он все возится и возится, у своей тумбочки.- Пошли, - встает он и просит, - если со мной что …то вещи мои матери то передай.- Кончай херню пороть, провидец ты хренов, - разозлился я и первый вышел из палатки на построение.

Молча на рассвете, цепью мы шли по рисовому полю, вода обувь заливала, с трудом ноги вытаскиваешь из липкой грязи. Впереди небольшой кишлак. Мы там должны в засаду засесть. Я рядом с Фаиком шел, сначала увидел, как он упал, фонтанчики от пуль увидел, и только потом звук резко-хлестких выстрелов услышал. Первым делом я духа, что нас обстрелял, снял очередью из пулемета, четыреста метров, на рассвете, из положения «стоя» навскидку, да неплохо я стал стрелять. И только потом к Фаику бросился. А он в грязи лежит, задыхается, руками разводит, сказать что-то силится, да не может. Четыре пули получил Фаик, из них две под сердце, не жилец. Перевязал его, промедол вколол, в поле в воде и грязи не бросишь, вскинул на плечи и понес. А рота со всех стволов по кишлаку бьет, и перебежками, вперед. Перебежка, и в грязь в воду падаем, постреляли, перебежка и снова грязь хлебаешь. Еще двоих из наших бойцов зацепило, одного наповал, второй ранен. Не мы, нас в засаде взяли. Но ничего, ничего, воевать то мы умеем, наших солдат такой херней как засада не больно возьмешь. С матом, с боем ворвались в кишлак. Из ручных гранатометов все дома из которых велся огонь раздолбали, да еще и ручными гранатами добавили.Горит кишлак, бьем мы из пулеметов и автоматов по всему, что движется, осатанели. Всё закончен бой. Противник уничтожен. Нет ни живых, ни раненых, ни пленных. Вызвали вертолеты, раненых и убитого погрузили, и дальше пошли, нам по приказу еще один населенный пункт надо проверить.

Значит, чует человек свою смерть? Не знаю… Я ничего не чувствовал, так меня и не убили и ранения откровенно говоря ерундовые были, разок осколок мясо на ноге порвал, один раз пулька кожу с руки стесала, разок по виску чиркнула. В бессознательном бреду и контуженным Смерть видел, это правда. Еще несколько раз приходилось мне с предчувствием сталкиваться, гибли ребята и ранения тяжелые получали и заранее об этом деле знали, а бывало, что и без всяких предчувствий, на небеса отправлялись, тоже было. Так что с полной уверенностью ничего сказать не могу.

А Фаик выжил, операцию ему сделали, пули вытащили, молодой, здоровый, вот и выжил. После госпиталя демобилизовался, он своё отвоевал. А у нас война продолжалась…

27 августа вторая рота высадились на вертолетах в горах под городом Мазари Шариф. Перевал держали. На равнине наши мотострелки и царандой кишлаки чесали и на нас духов гнали.

- Горло ему перехватывай! Да режь ты его мудак!- Вот гад! Крутится еще …- Может не будем скотину мучит?-Точно! Стрельнем, а потом шкуру снимем и на куски распластаем.

Вдвоем мы мучаем несчастную скотину, взятого в качестве трофея живого барана. Как людей резать знаем, как барана забить нет. Мальчики все городские, вот и сами мучаемся и барана всего измучили. Сегодня 29 августа 1981 года мне исполнилось двадцать лет. Этот баран, трофейный длинно зернистый рис, кувшин с растительным маслом, должны соединившись превратиться в чудный плов. Но баран не хочет быть украшением празднично-полевого стола, мекает и брыкается.

- Ну его на хер! – измучившись и весь вспотев кричу я, и отпускаю барана, - у меня тушенка есть, ею рис заправим.- Нет сволочь, ты от меня не уйдешь! – азартно кричит наголо стриженый рослый и весь в истерзанном обмундировании Филон и перехватывая отпущенного барана вяжет своим ремнем ему конечности.

Заваленный на бок и повязанный за ноги солдатскими ремнями баран жалобно мекает. Барана зарезал и освежевал мой дружок Лёха смуглый белозубый всегда веселый узбек, он же в захваченном у духов казане и отличный плов приготовил.

«Лёха! Да ты небось с гор за солью спустился, вот тебя поймали и в армию забрили» – так любили его подначивать в начале службы. А он не обижался на шутки, легкий у него был характер. И готовил он отлично. Парень весь такой ухватистый «на все руки мастер», одно слово крестьянин - дехканин, не то что мы мозгляки городские.

Сваренный плов вечером слопали, за уши меня потрепали, пачку папирос подарили, от несения караульной службы на сутки освободили, вот тебе и весь юбилей.

Ну я на пост пошел, - поднялся от костерка, у которого мы сидели довольный, сытый Лёха и ушел волоча за ремень автомат на оборудованную позицию, в отрытом окопчике службу тащить.

Ночью духи прорваться через перевал попытались, но служба наблюдения у нас отлично была поставлена, засекли их.

После жирного плова, мучает понос Баллона, его к нам из автороты перевели отсюда и прозвище: «Баллон». Первая это у него боевая операция была. Снимает Баллон рваные штаны и спускает воздух.Поудобнее устраивается, чтобы значит и постоянно возникающую нужду справлять и воинскую честь не замарать. С того дня как первый раз придя к нам роту получил Баллон хороших пинков, за то что обкурившись задремал на посту дневального, Баллон службу враз понял и на больше посту не кимарил. Со спущенными штанами на боевом посту страдает Баллон и мысленно проклинает и плов и мой юбилей и всю свою судьбу, что из автороты занесла его во 2 ПДР. Страдает, проклинает, а сам по отведенному участку глазками зырк, зырк, туда-сюда водит. Автомат с уже передернутым затвором Баллон из рук не выпускает, сразу видно знает солдат службу, могут спокойно спать его обожравшиеся плова товарищи.

Ночка темная была, луна уже ушла, звездочки только мерцают, местность пересеченная, есть где укрыться. Как тени духи ползли к постам, от камешка к камешку переползают, от ложбинки к ложбинке. Нас порезать и перестрелять хотят, прорвать окружение и уйти. Тени, мудени, призраки это все херня, сказочки это для кинематографа аль для приключенческого романа. При нормально поставленной караульной службе, обученный солдат любую тень запросто материализует, а затем всех призраков постреляет.

«Эх ребята, - со вздохом и чуть виновато улыбаясь рассказывал нам про своё боевое крещение Баллон, - сижу я, а у меня из жопы как из дырявого бачка все льет и льет. Секу ползут. Я так и обмер, растерялся чуток. В животе как заурчит, да как пёрну. Громко так получилось, смачно. Духи замерли, а я давай стрелять, сразу весь магазин расстрелял, за гранатами полез, пока доставал, они назад, не докинуть гранату, меняю в АКСке магазин и опять стрелять, а тут уж вы подбежали»

Неудобное это положение для стрельбы, когда сидя опорожняешься, никого Баллон не зацепил. Но хоть тревогу поднял. На пост к нему подползаю, глянь, а там Баллон залег голую жопу оттопырил и длинными очередями стреляет из автомата.

- Осторожнее, - это мне Баллон кричит.- А что стреляют? – спрашиваю, тоже спросонья не врубился, что по нашим позициям огонь не ведется- Нет, - тихо и виновато шепчет Баллон, - я тут все засрал,

Тут я как захочу, от смеха аж катался по земле, так заливался, что у самого желудок схватило. Ротный приходит узнать, что да как, а мы с Баллоном на пару сидим и опорожняемся.

- Ну вы и засранцы! – только и сказал, сморщив нос капитан Акосов и ушел.

Постреляли с постов, попугали духов, показали, что справно службу несем и хрен нас голыми руками возьмешь, да и не голыми тоже.

До дембеля Баллона дразнили, его боевым крещением. Как только не изгалялись, даже ротные офицеры и то нет, нет да и спросят Баллона: «Так вот почему нас враги попрекают применением химического оружия! Как же ты нашу армию подвел, а Баллон?»

Виталька Тишин - Баллон, а об этом ты дома рассказывал? Ты уж извини за похабные шуточки, не со зла от скуки тебя подкалывали. Был ты тихий, спокойный, безответный парень. Драться не любил, да и не умел. Зато в любой технике хорошо разбирался. И что бы тебе там не говорили, но свой солдатский долг ты исполнил, хоть и с голой жопой. Да и потом ни разу никого не подвел. Не представляли тебя к орденам и медалям, но если бы не тот случай на посту, были бы у нас потери, а так все только смехом обошлось. Легкой тебе дороги Баллон, ты наверно как и планировал, так и стал на гражданке шофером.

Как бы то не было, а больше духи через нашу роту прорываться не пытались. Они растворились среди местного населения. Дальше их царандой выявлял, их батальон и наша рота совместно действовала.

Мы кишлак окружаем и постами блокируем, а царандой кишлак шерстит, всё там на уши ставит. Советские части старались на прочесывания в населенные пункты не допускать, уж больно потом много жалоб от местного населения на наших интернационалистов поступало.

Гурьбой без строя, идет через наш пост группа царандой человек тридцать, мельком нас оглядывают и дальше. А тут раз! Один другому что-то кричит и все возле нас тормозят и разглядывают. Даже те кто вперед ушел возвращаются. Смотрят, смотрят да как заржут и на Жука грязными пальцами показывают. Жук это сержант и.о. командира четвертого взвода. Он после гибели лейтенанта Игоря Ольхина минометный взвод принял. Нормально справлялся. В этот раз я с ним в одну боевую группу попал. Жук резкий паренек, росту среднего да здоровый как бык, черноволосый, смуглый, скуластый, дерзкий на руку. Пальцем на него показывать, да еще и смеяться при этом, это дело весьма опасное для здоровья.

- Урою! – хмуро обещает Жук смеющемуся царандою, и угрожающе ворчит, – Заткнись!

Те все хохочут. Нам обидно, чего это они? А там и злоба подкатила, это над нами смеяться? Над советским десантом смеяться? Ну вашу мать!

Их тридцать нас четверо, мы переглянулись и без слов решили: «Будем бить!» Быстренько распределяем кто кого лупить будет. И тут афганцы из своей группы выпихивают солдатика. Мы как глянули на него так все трое: Филон, Баллон и я, как угорели от хохота, а Жук чего с ним сроду не бывало, покраснел. Афганец царандой как две капли воды на Жука похож. Не просто похож – копия. Форма другая, лицо погрязнее, а так лицо и фигура один в один схожи.

Афганцы, что царандой, что армейцы, нас мягко говоря недолюбливали, мы их за крайне низкие боевые качества, откровенно презирали. Поэтому отношения между нами при встречах были насторожено – неприязненные. А тут афганцы хохочут, мы регочим, они в сторону Жука все пальцами тычут, мы на ихнего солдатика показываем. Невольно так получилось, что круг из солдатни образовался все вперемежку стоим, а в центре круга Жук и его копия друг на друга пялятся. Они одинаковыми жестами чешут головы, а мы аж пополам от смеха гнемся.

- Заткнитесь! - это Жук нам кричит и еще сильнее от злости краснеет, его альтер-эго весь красный тоже своим что-то кричит.

Батюшки! Так у них даже тембр голоса и интонации одинаковые. Хохот стоит оглушающий. Жук не выдержал и пошел из хохочущего окружения на прорыв, двинул мне кулаком в солнечное сплетение, я загнулся, он безудержно матерясь шагнул в образовавшийся промежуток и вышел из круга.

Царандои пошли в кишлак, мы расположились по постам и только было собрались продолжить развлечение, подкалывая Жука его родственными связями с афганским народом, как он опережая все возможные подначки коротко и крайне злобно заявил:

- Вот кто хоть слово скажет, на месте убью.

Убить бы конечно не убил, но отмудохал бы это точно. А нам на операциях вот только драк и не хватало. Короче все заткнулись.

Через два часа царандой возвращаются с прочесывания. Никаких духов они не нашли, но нам это и не интересно было. Ну их на хер этих духов. Не до них. Мы высматриваем копию Жука. Вот он идет «родной» и весь затаренный барахлом. Царандой вовсю в селениях мародерничали.

Афганский Жук идет к советскому Жуку и смущенно улыбается. Афганцы со своей стороны на «братскую» встречу любуются, мы со своей. Только переглядываемся между собой да улыбаемся. Жук царандой передает Жуку десантнику какой-то небольшой предметик. Наш Жук, посмотрев на него и чуть помедлив достает из внутреннего кармана х/б значок и отдает его афганскому Жуку.

Царандой к нам подходят и пошло братание. Мне улыбающийся белозубый молодой афганец передает небольшой транзисторный приемник и дружески хлопает по плечу, а мне отдарится то не чем, не пулемет же свой отдавать, свинчиваю с петлиц формы знаки различия десантников «парашют и два отходящих от него самолета» отдаю. Держи на память! И в свою очередь хлопаю царандоя. Второй подходит сует мне в руки связанную за ноги трепещущую курицы, я достаю из РД пакет с сухарями и его угощаю. Смотрю, а наши то с царандоями чуть ли не обнимаются, они нам отрывками из ломано – матерного русского языка что-то объяснить хотят, мы мешая знакомые слова на пушту и дари им отвечаем. А ещё нам царандои полно жратвы натащили и фрукты и лепешки свежие и сыр и кур связанных. Все на плащ- накидках навалено. Ох и пожрем же мы сегодня ребята.

Не уважали мы их армию, они нас недолюбливали, а тут … не интернационализм, просто обычная человеческая приязнь между людьми возникла, бывает же такое. Бывает только уж так редко, что надолго запоминается.

Царандой уходит, мы тоже собираемся. У наших ни у кого на форме не осталось ни звездочек, ни знаков отличия, даже лычки у кого были и те поспороли и отдали. Десант, а после братания с афганцами на босяков дезертиров стали похожи.

Пока шли к месту общего сбора роты я все ещё посмеиваясь, полюбопытствовал:

- Жук! А чего тебе братка подарил?- Да какой он мне братка?! – раздраженно повышенным тоном прикрикнул Жук, а потом все же достал из кармана х/б и показал подарок. Золотым солнечным сиянием сверкнул небольшой полумесяц на тонкой мелкозернистой цепочке.- А ты ему?- Знак «Гвардия» - нехотя признался Жук, и вздохнул, - я его на дембель берег, да вот отдать пришлось.- Мы что одни всё тащить должны?! – разом возмутились Баллон и Филон, шедшие за нами и несшие тяжелую набитую продуктами плащ-накидку.

Говорят, есть такое поверье, что встреча двойника это к смерти. Ну не знаю, как там в теории, а на практике Жук на дембель ушел живой и здоровый. Его афганский двойник «братка»? Не знаю, больше не встречал.

Советской гвардии афганский царандой, если ты жив, то теперь уж небось почтенный аксакал, уже небось внуки у тебя бегают. Может ты им с улыбкой рассказываешь про своего русского двойника и объясняешь, что была и промеж нас обычная человеческая приязнь. Надеюсь ты сохранил знак «Гвардия». Насколько я Жука знаю, он твой подарок точно сохранил. Насколько я его знаю уж он то точно рассказал своим детям, о своем афганском «братке» и о том, что вспыхивала золотом между нами и афганцами обыкновенная человеческая симпатия. Вот только редко это было.

А ведь чаще совсем иначе все происходило. Мы пришли в Афган из двадцатого века, а они в пятнадцатом жили. Тут разница была не в летоисчислении, а в мироощущении. Они для нас чужими были. А мы? Мы-то кем для них были? Инородным телом вот кем. А если инородное тело попадает в живой организм, тот бороться с ним начинает, а дальше: или болеет и умирает; или выздоравливает и выталкивает. Вот с нами боролись и вытолкнули. А ведь мы сильнее были, во всем их превосходили. В боевой технике подавляющее превосходство, в воинской выучке наши солдаты намного лучше духов были, не было не одного крупного боя которой бы мы проиграли. Да у нас были потери, но у них они были ещё больше. Так почему? Почему же мы ушли? Ушли не потерпев военного поражения и проиграв эту войну. У нас истощились нравственные силы, у нас не хватило воли продолжать эту войну и на мой взгляд самое главное: нам простым солдатам не нужна была победа в этой войне. Не стоял вопрос перед нами вопрос: «Или мы – или они. Третьего не дано». Да мы очень неплохо воевали, но без того нравственного подъема, который всегда приводил к победам русскую армию. На своей земле душа Афганистана оказалась сильнее, а духи были его воинами и это не тавтология, просто так вышло.

Мне не так-то уж и часто с афганцами приходилось общаться. Ну кого я знал по большому счету? Пару торгашей на Кундузом аэродроме, те кому мы продавали трофеи. Хитрые, нравственно скользкие и весьма неприятные люди. Ведь знали, знали они суки такие, откуда мы барахло брали. И ничего все брали, по дешевке покупали вещи, поощрительно улыбались когда мы к ним заходили. Афганская армия и царандой? За всех говорить не буду, но те кого я встречал лично, были … ну не хотели они воевать вот и все, нам за них отдуваться приходилось. Мирное население? Ну как я их мог увидать в их обычной жизни, да никак. Во время операций мы заходили с обыском в их дома. С оружием вламывались в их жизнь, искали винтовки и автоматы, пулеметы и взрывчатку, боеприпасы. А они стояли и смотрели на нас, растерянные, испуганные, робко – приниженные и … постоянно шло пополнение в отряды моджахедов.

Душманы? Видал я их и не раз. И в бою встречался и на пленных любовался. Ну бой это дело понятное, в тебя стреляют, и ты стреляешь, вот и все дела. А вот пленные, до дрожи, до судорог они нас боялись. Ну и не церемонились с ними. Ожесточается человек на войне, вот и … ну тем кому очень сильно повезло, тех местным властям передавали. В оправдание одно скажу: резать наших пленных, духи первые стали. Первые месяцы в Афгане наши вообще пленных отпускали, в самом худшем случае дадут пару пинков под зад и катись такой сякой к себе домой. А потом, когда наших убитых товарищей в цинковых гробах домой провожали, потом, когда видели как разделывают наших ребятишек угодивших к духам в плен, то … Эх под такую мать, вот и понеслась война по кочкам. И еще скажу: удовольствия от этого никто не получал, садистов среди нас не было. Как поступал лично я? Скажем так: я от участия в таких мероприятиях уклонялся, а меня никто и не заставлял. Бывало такое, что иной раз и отпускали захваченных духов. Одного помню: вот тот настоящий воин был, помолился и молча встал под стволы, не валялся в ногах не просил о пощаде. Его то как раз и отпустили. Пацанов лет пятнадцати – шестнадцати кто с дури в отряды к духам попал, тоже отпускали. Конечно они уже не дети, но и не взрослые. «Да ну его на хер! Еще такой грех на душу брать» – так один раз в этом случае Петровский сказал. И все с ним согласились.

А дети? Дети войны, дети Афганистана. Я осенью 1980 года в составе роты первый раз через город ехал. Наши запыленные с выцветшей и облупившейся зеленой краской боевые машины десанта медленно проезжали через Кундуз, мы сидели на нагретой от осеннего солнца горячей броне и хохотом подбадривали бегущих вслед колонне оборванных босоногих мальчишек. Детишки смеялись и знаками просили нас дать им подарков, а еще скаля зубы ломая ударения и окончания задушевных русских слов и всячески коверкая наш великий и могучий язык, желали нам всего «хорошего».Мы безудержно хохотали, жестами и ответными пожеланиями всячески поощряли их импровизации, а потом кидали мальчуганам пакеты с сухарями, завернутые в бумагу куски сахара, банки с консервами, пачки сигарет. Дети ловили подарки на лету и распределяя добро отчаянно дрались между собой. В разгоревшейся потасовке одного маленького оборвыша сильно толкнули, и он полетел прямо под гусеницы медленно двигающейся машины. Лязгнув траками БМД замер. Оборвыш заревел от страха, а механик водитель БМД заревел от мата. Тогда боец с нашей роты, Славян его прозвище, быстро соскочил с брони, успокаивая сначала взял мальчишку на руки, а затем подсадил его к нам на машину. От нежданной, нечаянной удачи засверкали глаза мальчугана. Наверно он вытирая крохотным грязным кулачком еще катившиеся по смуглым щекам слезы, был по настоящему по мальчишески счастлив сидя на боевой машине рядом с солдатами. С гордостью он оглядывал своих оставшихся на дороге приятелей. Его дружки во всю мощь юных глоток завопили от зависти и не смирившись с такой несправедливостью и не слушая наших запрещающих окриков стали на ходу запрыгивать на машины. Ну не сталкивать же их! Убьются еще или поранятся. Мы подхватывали детишек сажали рядом с собой, не запрещали трогать наше оружие. На выезде из города довольную ребятню с кучей нехитрых солдатских подарков, ссадили, а своему донельзя чумазому и счастливому мальчугану Славян подарил армейский знак «Парашютист отличник». Шла осень 1980 года война только начинала развертываться, еще не ожесточились наши сердца, и без страха подбегали к нам афганские дети.

Миновав окраину города БМД увеличили скорость. Фонтаны пыли из-под гусениц машин летели на солдат. Мы как могли прикрывали лица от пыли, вся форма от осевшей на ней пыльных частиц глины стала буро-коричневая, а до пункта назначения нам было двигаться еще около трех часов.

- Ты Славик, наверно ждешь, что тебя в скульптуре увековечат, - от скуки начал я подкалывать сослуживца, поудобнее усаживаясь на жесткой броне, - герой десантник с афганским ребенком на руках. Дети несут к постаменту памятника цветы, а ты весь убеленный сединами ветеран, учишь их интернационализму на уроках мира.

Все, кто сидел рядом рассмеялись и тут же наглотавшись пыли стали кашлять.

- В лобешник тебе что ли двинуть? Может ты хоть так свой поганый язык прикусишь, - задумчиво произнес Славян повернувшись в мою сторону, потом сжал пальцы во внушительный кулак и продемонстрировал мне.

Я тут же заткнулся. Славян до призыва занимался боксом, удар кулаком в лоб был его «коронным» приемом. Разок на спор он этим ударом свалил быка, правда бычок был небольшой весь заморенный всего то на пару центнеров тянул, вот только я в ту пору весил всего шестьдесят пять кг. с гаком да и то если в полном боевом на весы вставал.И ещё, он уже отслужил полтора года, а я только что прибыл в часть после учебки. Если бы он мне зарядил бы своим кулачищем в лоб то, что там «то» я узнавать не захотел и дальше помалкивал.

- У меня дома младший братишка остался, - сообщил Славян отвернувшись от меня, и стал смотреть по ходу движения машины, а еще через минуту с грустью и сожалением добавил, - бедные детишки, как же вам тут хреново живется, а вот у нас дома ….

Дети Афганистана. Если сейчас сравнить, то разница в возрасте между нами была не так уж и велика, нам тогда было восемнадцать – двадцать, а тем кто с задорным смехом бежал за нашими машинами было от десяти до пятнадцати лет. Только мы были уже солдатами, а они еще оставались детьми.

Вот такими мы и запомнили вас, веселыми босоногими оборванцами, без злобы и ненависти, только ради мальчишеского озорства выпрашивавшие подарки.

А памятник Славке поставили. На кладбище его родного города. Его убили за месяц до увольнения. Но кроме его брата цветы к нему никто не приносит. Его родители уже умерли.

Я знаю, что вы меня не услышите, но все равно скажу: Афганцы! Вы сумели выстоять против советской, самой лучшей армии в мире, десять лет вы воевали с нами, у нас один призыв менял другой, а вы оставались без смены и от года к году становились сильнее. На всех войнах, с оружием в руках вы защищаете и защитили своё право жить по своим обычаям и законам. Такой народ нельзя не уважать.

Но это когда еще будет, а сегодня шестого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от места сбора нашей роты мне навстречу бежит довольный улыбающийся Муха и кивая на полную продуктов плащ накидку, кричит:

- Жратвы набрали? Молодцы!- Афганский брат Жука нас угостил, - хохочет Филон и уклонятся от подзатыльника, который ему хочет отвесить разъяренный Жук.- Жук! – орет идущий за Мухой, Лёха, - А у тебя что тут брат есть?- Ага! – смеюсь я, - все люди братья, а жуки так они всем братьям братья …

И бросив плащ – накидку убегаю от доведенного до белого каления нашими подначками, Жука.