Боец десантной бригады

Глава 7

Афганистан. Первое октября. Файзабад. 1981 год Рождества Христова 1401год по хиджре - мусульманскому летоисчислению.

Все так же знойным маревом дымится воздух, не спадает жара и камни как раскаленные стали. В беспамятстве плыву как волнам, опала волна вниз – прошлое вспомнил, подняла волна верх – будущее грезится. Морок одним словом, бывает такое от жары и потери крови. А пора, пора возвращаться, не домой, на перевязочный пункт первого батальона, в горный массив под Файзабадом, возвращаться на войну …

-Эй боец! Ты спишь что ли? – открываю глаза, теребит меня за плечо фельдшер.

-Вертолеты пришли! Сам дойдешь?

Закидываю за спину РД, беру пулемет и ковыляю к вертолету.

-Ты куда это с пулеметом? – возле люка останавливает меня техник вертолетного экипажа, чуть улыбаясь, предлагает:

-Да оставь ты его здесь,

-Только мертвый солдат имеет право отдать своё оружие, - безразлично я повторяю въевшуюся в сознание военную аксиому и пытаюсь залезть в люк. Не получилось, раненая нога не поднялась, вся как онемела.

-Давай помогу, - техник подсаживает, и я кое-как залезаю в отсек.

Загрузились и полетели. Рядом со мной в отсеке еще двое раненых, незнакомые ребята. Один в руку ранен, другой в грудь и все стонет и стонет тихо жалостливо.

-Вы откуда?

-Разведрота 860 ОМСП, - отвечает тот, что в руку ранен, - нас раньше забрали.

-А … - бормочу я засыпая и сквозь гул вертолетного двигателя слышу прерывистый тихий и непрекращающийся так похожий на плачь стон раненого в грудь солдата.

Большая сдвоенная палатка ПМП мотострелкового полка, там я валяюсь ночью на койке, бессонница, тоска. Все чужое, солдаты, врачи, палатка, койка. Как там наши? Уже наверно на привал встали, сколько же нас осталось во взводе? Сашка Петровский, Филон, Лёха, Муха, Баллон – пятеро. А в роте? Мысленно считая, перебираю в памяти имена ребят, пятнадцать. Да покосили нашего брата. Уходили в горы, тридцать нас было. А по штату так вообще шестьдесят пять единиц должно быть.Остальных ребят за весну и лето потеряли. Долбанная война!

Друзей нет, просто знакомых и то нет. Сигареты кончились, стрельнуть покурить не у кого, поговорить не с кем. Хоть бы наши что ли быстрее вернулись.

Когда нас раненых на вертолетах доставили, то на взлетной площадке, уже машина ждала. Быстренько всех в ПМП доставили. Раненого в грудь парня сразу на операционный стол, и все врачи к нему. А меня фельдшер осматривал. Рану посмотрел – сквозная, кость не задета, кровотечения нет, нагноения нет. Все в порядке. Вонючей мазью края обработал, тампон, новая повязка, вколол тройчатку: анальгин, димедрол, новокаин. Иди спать солдат. Все как на собаке заживет.

Тяжело хромая еле выхожу с перевязочного пункта в одной руке за ремень пулемет волоку, в другой полупустое РД. Кружится голова, сам весь грязный, потный, оборванный, на лице как с утра красная химическая краска въелась так и осталась. Куда идти, где умыться, куда прилечь не знаю. Чужой я тут. Нет до меня никому дела.

-Эй ты чмо! Кто таков? – окликает меня проходящий мимо офицер с красной повязкой на рукаве. Холеная свежая морда, чистенькая форма, весь такой ухоженный, преисполнен собственной важности. Дежурный по штабу.

-Это ты чмо пехотное! – коротко злобно огрызаюсь я, - А я десантник из 56-й бригады.

-Ты как с офицером разговариваешь? – бесится дежурный, на погонах четыре звездочки – капитан.

-А ну смирно! – командует он.

-Да пошел ты на хер, - тихо и устало отвечаю я.

-Да я тебя … - до зелени на пухлом лице изумляется капитан, - я тебя научу дисциплине … я тебя …, - хватается рукой за кобуру пистолета и делает ко мне шаг.

Это я тебя научу сучара! Оружие к бою! Ну пидор тыловой попробуй, поучи меня. Ствол пулемета в живот офицеру смотрит, затвор уже передернут. Красные круги в глазах. Убью падла! И убил бы, такая накатила злоба.

-Рафик на столе умер, - слышу за спиной бесцветный голос, не оборачиваюсь, я на капитана смотрю, вот сделает он хоть шаг ко мне, стреляю.

-Оставь солдат, - тот же голос слышу, - опусти оружие.

Капитан, что у меня на прицеле был, делает шаг назад, подносит руку к головному убору - полевой фуражке отдавая честь:

-Товарищ подполковник! Разрешите доложить …

-Да что тут докладывать, - негромко обрывает его подполковник, - вы что не видите, боец ранен.

Опускаю ствол пулемета, оборачиваюсь. Подполковник в полевой форме, на вид лет сорок ему, загорелое лицо в морщинах, нос тонкий кривоватый, губы в тонкую линию сжаты. По выправке, по форме, по выражению лица, по манере носить оружие, а главное по исходившей от него спокойной уверенности, сразу чувствую это офицер, а не звездное дерьмо в погонах.

-Ты солдат почему оружие не сдал? – спрашивает, рассматривая меня подполковник. Глаза у него серые, а выражение непонятное, то ли наплевать ему на все, то ли так достала его война, что он уже ничему не удивляется.

-А вы товарищ подполковник, что своим бойцам скажите если они в чужой части личное оружие побросают?

-Ничего не скажу, - чуть пожимает плечами офицер, - пи…лей отвешу только и всего.

-У нас в бригаде, - напряженно улыбаюсь я, - так же рассуждают.

-Рафик на столе умер, - повторяет подполковник и кривит лицо, - отличный солдат был из Пензы,

-И Витька утром убили, - невесть зачем тихо объявляю я и чувствую как задрожали губы.

-Прокопенко! – негромко зовет офицер, и тут-же как ниоткуда материализуется подтянутый солдатик.

-Отведи нашего гостя умыться, дай ему переодеться и укажи место в палатке, пусть отдыхает.

-Есть! – бодро по-уставному отвечает солдатик.

-А ты воин, - прищурившись смотрит на меня подполковник, - после излечения доложишь своему командиру, о наложенном на тебя взыскании, - после короткой паузы объявляет, - Делаю вам замечание за неуставной ответ дежурному по части. И ещё, - чуть подумав прибавляет он, - передай своим офицерам, что они правильно своих подчиненных воспитывают.

И отдав честь уходит, за ним семенит капитан. Ну не фига себе! Вот и порядочки в этом полку.

-Это кто таков? – спрашиваю я у солдатика

-Наш комполка, подполковник Кудимов, - отвечает подтянутый солдатик, - Нормальный мужик, служить с ним можно. Ну пойдем что ли …

Товарищ подполковник! Не знаю как сложилась ваша военная судьба, какие звания и ордена вы заслужили, но свою высшую воинскую награду вы от солдат уже получили: «Нормальный мужик, служить с ним можно!» Не про каждого командира так солдаты говорят.

От лекарств, от прошедшего нервного возбуждения, от потери крови слипаются глаза. Кое-как умылся у самодельного рукомойника. Поддерживаемый за руку подтянутым солдатиком добрел до койки, разулся, скинул на табурет одежду, свалился на чистое постельное белье и тут же заснул. Весь день проспал. А вот сейчас ночью проснулся. Давит на мочевой пузырь, надо вставать. И где тут у них сортир? Покряхтывая стараясь не потревожить ноющую ранку встаю. Первым делом смотрю где оружие, тут он мой родненький РПКСик стоит, рядышком с койкой на сошках. Потом ищу свои вещи. Мое рваное, грязное тряпье на табуретке, а еще перекинутое через спинку кровати висит новенькое х/б, на полу рядом с рваными кроссовками блестят непотертой кожей ботинки, рядом удобные без задников тапки. Это мне? Ну спасибо!

Беру свой пулемет, выхожу из палатки, бреду в поисках нужного места. Не нашел, опорожняюсь по-солдатски, где придется. По-солдатски: это как угодно; где угодно; но не на оружие; не на воинское знамя и не на спящего товарища. Слышу как в соседней палатке приятный тенорок напевает:

А где-то даже женщин обнимают,

Которые не стоят ничего

А в Файзабаде по ночам стреляют

И пули пролетают сквозь окно

В надежде стрельнуть покурить, а то и просто поболтать иду в палатку на голос.

Там давешний, раненый в руку разведчик, тоже не спит. В палатке больше никого. Пустые без матрасов койки. А этот сидит себе на коечке напевает и рисует здоровой рукой в альбомчике.

-Ты чего свистишь? - с легкой ухмылочкой спрашиваю и без приглашения присаживаюсь к нему на койку.

Свой пулеметик пристраиваю рядышком на соседнюю койку. Лениво спрашиваю:

-Ну и где тут у вас стреляют?

-Пока наши духов по горам гоняют, тут не стреляют, а вот как закончится операция, так опять каждую ночь постреливать будут.

-Прямо по расположению части? – удивляюсь я.

У нас-то в гарнизоне такого не было. Редко, редко, когда по позициям духи стрельнут.

-Ага, - отвечает парень, - постоянно постреливают, - спрашивает, - А ты чего не спишь?

-Уши пухнут курить охота.

-Возьми в тумбочке, мне ребята принесли.

Достаю из тумбочки сигареты, со смаком закуриваю. Хорошие сигареты «Ростов – на - Дону» крепкие и на вкус ароматные. Киваю на альбом:

-На дембель готовишься?

-Рафика альбом, - не прекращая рисовать, отвечает солдат, - ему обещал сделать, а тут хоть матери его память будет.

-А…

Пролетел тихий ангел, часто он среди нас летал, с горечью мы его встречали и без слез провожали. Здравствуй тихий ангел, ну расскажи-ка нам куда души наших ребят проводил? Тих ангел, он не отвечает, никогда и никому. До свиданья тихий ангел, ты уж наших ребят там не обижай …

-Тебя как зовут? – не глядя на меня и не отрываясь от рисунка спрашивает темноволосый стриженный «под ежик» солдат.

Представляюсь по имени по роду по земле на которой родился.

-Да мы почти земляки, - широко улыбается, глядя на меня солдат, глаза у него карие, а вот ресниц почти нет, - Я с Волгограда, Васёк.

Смотрю на его рисунок. Заштрихованные, чужие не родные нам горы. Идет к ним цепочка солдат. Не видно лиц, только сгорбленные от тяжести амуниции фигуры, только готовое к бою оружие, только усталость в каждой прорисованной линии. Мы все на одно лицо, мы так устали от тяжести, мы хотим домой, но готово к бою оружие, и мы уходим в чужие нам горы …

-Здорово рисуешь! – искренне восхищаюсь я, - Прямо как художник!

-А я и есть художник, - с гордой улыбкой отвечает польщенный Васёк с Волгограда, - я художественное училище закончил, не Верещагин конечно, но …

-У него своя война была, - не отрывая глаз от рисунка, тихо говорю я, - у тебя своя, - и прошу, - ты рисуй нас Васёк, рисуй, пусть память о нас останется. Настоящая память, а не лубочная картинка. Что б как у Верещагина в «Апофеозе войны» получилось, до дрожи, до боли, до …

-Гляди-ка! – негромко смеется Васёк, - да ты и про Верещагина знаешь?

-Я когда до службы в Москве был, то первым делом Третьяковскую галерею посетил, - объясняя злюсь я, - все его картины там просмотрел, даже альбом с репродукциями купил, он меня дома ждет.

-Дома ждет, - грустно повторяет Васек, - вот только далеко отсюда наша Волга, дождется ли?

Меня дождалась, а тебя, а Васёк? Где твои картины? Ты что же теперь только одну рекламу рисуешь, а? Баталист Верещагин погиб на русско-японской войне, броненосец «Петропавловск» его могила, его картины вот ему памятник. А ты? Где ты Васёк с Волгограда? А может твои картины свалены в углу комнаты. Брошенные, запыленные никому не нужные, как и наша память об этой войне. Если так, то не сдавайся боец разведроты 860 отдельного мотострелкового полка, должна же от нас хоть память остаться, а не фальшиво – раскрашенные рекламные картинки. Ты меня слышишь Васёк?

А где-то коньячок и осетринка

И пива запотевшего бокал

А в речке Кокча водится малинка

Костлявей рыбы в жизни не встречал

Негромко продолжает напевать Васёк и снова рисует, а у меня в животе заурчало. Осетринка, пиво, коньячок, как жрать то охота.

-Слышь земляк, а как бы нам выпить да пожрать раздобыть, - отрываю я Васька от искусства.

-Пожрать запросто достану, а вот выпить …

-Пехота, чмо ты и есть чмо, - с оттенком пренебрежения укоряю я Васька за то, что среди ночи он не может раздобыть выпивку.

-Сам ты … - матерится Васёк, защищая честь и славу своего рода войск.

Ранен Васёк в левую руку, это только и спасло его от моего гнева, когда я услышал, какими да еще и разэтакими являются «потешные» десантные войска вообще и я в частности.

-Где у вас фельдшер квартируется? – подавив гнев, интересуюсь я.

-Тут же в ПМП в жилой палатке, - злобно, все еще держа обиду отвечает Васёк.

-Зови дневального, пусть он нам его сюда представит,

-Зачем?

-Выпить хочешь?

-Ну!

-Тогда зови,

-Дневальный! – резким коротким выкриком зовет Васёк.

Дневальный, по виду недавно призванный солдатик прибежал, молча выслушал приказание и убежал. Минут через тридцать приходит фельдшер, заспанный недовольный, раскормленный.

-Помираешь что ли? – пренебрежительно язвит он.

-Без водки и жратвы помираю, - нагловато усмехаюсь я, - хреново у вас тут тоска, одна.

-Да ты что совсем охренел? – аж надсаживаясь от возмущения, заорал фельдшер, - Ты меня за этим вызвал!?

Беру с койки свой пулемет. Глаза у фельдшера округлились, сытое круглое толстощекое лицо, как похудело и враз опало.

-Ты чего? – растерянно бормочет он, - я ж тебя перевязывал, лечил, ну успокойся, давай я тебе укольчик сделаю.

-Ширяться не буду, - решительно отказываюсь я и указательным пальцем в деревянном прикладе своего пулеметика ковыряюсь.

В прикладе РПКС-74 специальное отверстие предусмотрено, образцовый военнослужащий хранит там оружейный пенал с приспособлениями для чистки оружия. Образцовым я никогда не был, а в отверстии храню всякие интересные малогабаритные штучки. Именно по этой причине, с личным оружием стараюсь не расставаться. Ага вот нащупал. Вытряхиваю крохотный завернутый в масленую тряпочку сверточек. Разворачиваю. А там отделанный синей эмалью золотой мужской перстень. Мне его дух подарил. В плен дух попал, ну и понимал, что все равно перстень отнимут. Даже если наши не тронут, то перстень после передачи духа местным, ХАДДовцы[1] все одно отберут, а то ещё и пристрелят пленного чтобы не возникал. Я не просил, он сам снял, сам отдал. Зато я его живым довел и проследил, чтобы его не тронули охочие до расправ ХАДДовцы которые со стороны царандой участвовали в операции. Так что квиты. По-моему, конечно.

Показываю золотую цацку фельдшеру, называю цену: пол-литра медицинского спирта, пять банок тушенки, блок сигарет, две упаковки анальгина.Дешево конечно, почти задарма, но ведь у всех так: тяжело пришло, легко ушло. Чего его жалеть, живы будем ещё добудем.

-Настоящий? – колеблется фельдшер, рассматривая трофей.

-У тебя соляная кислота должна быть, вот и проверь, - оставив пулемет и развалившись на кровати, вполголоса предлагаю я.

-Договорились, - пряча перстень во внутренний карман, решился фельдшер.

Через час у нас застолье. Втроем сидим. Васёк, фельдшер и я. Одну фляжку с уже разбавленным спиртом, три банки с тушенкой и половину сигарет я сразу отложил, для своих. Всё остальное выставил. Ну что приступим? Разведенный спирт, открытые банки с тушенкой, наломанный кусками белый хлеб. Помянули ребят. Еще выпили. Рана ныть уже перестала, тепло, хорошо, душевно.

Мои вещи дневальный уже в палатку к Ваську перетащил. Полулежу на кровати в голове все так сладко плывет и без интереса слушаю, как достает фельдшера уже полупьяный Васёк:

-Нет ты мне скажи, ну почему для нас никогда ничего нет, а дай тебе на лапу так все сразу есть.

-Ты думаешь я только себе беру? – отбивается фельдшер, - начмеду дай, туда дай, сюда дай. Все спирта требуют, а его между прочим мало выдают. Вот вам даже на обработку ран и то не хватает.

-Оставь его Васёк, - лениво прошу я, - не нами начато, не при нас закончится. Наливай лучше.

Выпили, нёбо, губы уже как онемели, без вкуса жую тушенку и рассказываю:

-У меня в школе военрук был, мировой мужик, всю Отечественную войну в пехоте отпахал. Так вот он говорил, у них на фронте такая же херня была. Солдату на передовой нет ничего, а тыловые суки в три горла жрут, пьют и в хромовых сапожках щеголяют, а полуголодная пехота в обмотках б\у воюет. И трофеи тогда брали не хуже, чем мы теперь, а уж как в Германию вошли …

-А на армейских складах что творится, - не давая закончить рассказ, перебивает меня фельдшер, пьяной обидой дрожит его голос:

-Положено медикаменты выдавать по списку, по заявке, с учетом ведения боевых действий, а там, - забористо поминания армейскую «мать» клокочет злостью фельдшер и продолжает, - того нет, сего нет, это не положено, вот это ждите. Короче хрен вам! А если мы не изловчимся всё достать, то у нас раненые прямо на столах умирать будут как Рафик сегодня. Вот ты, - оборачивается он ко мне, - Небось как и Васёк думаешь, что я сука тыловая, спирт, тушенку ворую, да за чеки все продаю, или на барахло меняю. Так да?

-Отстань, - вяло отмахиваюсь я.

-Думаешь! – бешено кричит он, и вскакивает с табурета, подходит ко мне и трясет за отвороты расстегнутого х/б, близко к моему его красное лицо, слюни с губ брызжут:

-А ты знаешь десантник херов, что мы все это собираем, да накланявшись отдаем на армейских складах, чтобы нам хоть по списку все медикаменты выдали. Ты! Под такую твою мать, знаешь, что на твою золотую побрякушку, я таких лекарств добуду, что только генералам дают и ими наших пацанов лечить буду! Да я сука тыловая! Не хожу на боевые, зато тут вас лечу, как могу как умею.

-Брось орать Федька, - негромко просит Васёк, - давайте еще по одной ребята.

-А у меня тост, - стряхнув руки фельдшера и привстав говорю я, - давайте ребята выпьем за настоящих врачей и за тебя Федя, за то что нас с того света вытаскиваете и лекарства достаете и вообще …

Налили. Выпили. Пьяный заревел фельдшер Федька, слабоват на спиртное оказался, бывает. Ладно тебе не реви, не баба.

-Рафика сегодня не спасли, - трясет он башкой, - одна пуля ему под сердце попала, вторая легкое пробила, крови много потерял, прямо на столе захрипел и умер,

-Бывает, - пожимаю плечами я, - А что у вас комполка к каждому раненому ходит? У нас так нет. Убили, так убили. Ранили, так ранили. Обычное дело.

-Тут другое, - нахмурился Васёк, - Рафик он земляк командира. Тот его родителей знает. Вроде как с отцом его дружил в детстве. Когда Рафке осенью семьдесят девятого срок призываться подошел, его комполка к себе взял, еще до войны. Потом как вошли он его в писаря хотел пристроить, а тот в разведроту напросился. Говорит, мол не хочу, чтобы в меня пальцем тыкали.Мировой парень был, его весь полк уважал.

-Любимец богов, - пьяно пробормотал я.

-Чего? – насупился Васек.

-Кого боги любят, того они молодым к себе забирают, - устало с усилием шевеля онемевшими губами пояснил я, - у эллинов такое поверье было.

-На хер это поверье! – заорал фельдшер, не вытирая с багрового лица слезы и сопли, - Человек жить должен. Ты понимаешь жить и быть счастливым, мы имеем право на жизнь мы его тут уже заслужили.

Заслужили? Да мы, кто живым вернется, своего счастья сполна хлебнем. Много нам его досталось, хоть отбавляй. Да и не только нам … Подлость и предательство возведенные в ранг политики, воровство, ставшее добродетелью, измена ставшая доблестью. Вот что нам подсунут в этой жизни. Героями станут не Рафик, отказавшийся прятаться в штабе, не Витёк убитый осколком мины в разведке, не Фаик получивший две пули и выживший, не тысячи других убитых или израненных ребят, награжденных орденами и медалями или оставшиеся без отличий, нет. Новому времени нужны свои герои: наемные убийцы, бандиты, воры в законе и без закона, продажные девки и еще более продажные политики. Это про них снимут фильмы и напишут книги, их песни зазвучат на радио и телевидении. Им будут завидовать и подражать. Ну что ж какая страна такие и герои. А про вас ребята никто не вспомнит, никто даже не подумает, что вы тоже имели и имеете право на жизнь и счастье. Время выбрало не нас. Вот и все. Ничего. Выше голову ребята! Мы исполнили свой долг. Как смогли. И выпьем братцы: «За нас с вами и хёр с ними!»

А пока, мы еще здесь, в этой палатке. Пока мы еще только мечтаем о счастье, каждый о своём. Наливай Васёк. Еще по одной дернем, за тех кто в горах, пусть живыми вернутся.

-Вот ты мне объясни, - как издалека доносится голос Васька.

Ого да я уже пьян, еле его слышу, плыву в своем опьянении как в теплой прогретой солнцем волжской водице. Эх Волга милая ты моя, как же я соскучился по твоей речной ласке. Смотрю, как силится докричаться до меня Васёк, напрягаю слух, усилием воли удерживаю убегающее в алкогольную нирвану сознание и слышу как:

-Вот ты мне объясни, - упрямо повторяет Васек, - чего вы десантники так выделываетесь всегда? Чем уж вы от нас пехоты так отличаетесь?

-Да ничем, - еле шевеля онемевшими губами и разводя руками с пьяной искренностью отвечаю я.

И правда ничем. Любого из пехоты к нам переведи вот тебе и десантник, не хуже других будет, от нас любого в пехоту убери, вот тебе и мотострелок. И полно таких примеров было. И офицеры у нас почти все из мотострелковых частей пришли, а до этого высшие общевойсковые командные училища заканчивали. Ротный - Омское ВОКУ[2], командир первого взвода - Орджоникидзевское ВОКУ, командир второго взвода - Бакинское ВОКУ. Хватало и таких офицеров кто после военной кафедры гражданского института пришли на два года служить в армию и угодили в Афган. Только командир третьего взвода лейтенант Петровский кадровый десантник, он Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола, окончил. Таких как он офицеров, на всю бригаду может с десяток только наберется. Все остальные из мотострелков в десантно-штурмовую бригаду пришли служить. И что? Хреновые они офицеры что ли? Нет, нормальные командиры, обычные в общем. А солдатня? Все минометчики, артиллеристы, зенитчики, водители, связисты, саперы, те так общевойсковую учебку в Ашхабаде закончили. А попробуй им скажи, что мы из воздушно-десантной учебной Гайджунайской дивизии белая кость, да отважная десантная кровь, а они чмыри общевойсковые. Так тебе косточки то быстро пересчитают, да самого разом в чмо опустят. Да и не скажет никто такого, нет таких дураков. Командиры БМД, операторы – наводчики, механики водители, командиры отделений для воздушно-десантных и штурмовых батальонов вот те да в основном из Гайджуная прибыли. А рядовой состав? У нас в то время основная часть бойцов была призыва осени семьдесят девятого года. В ноябре семьдесят девятого призвали, в январе восьмидесятого они уже в Афгане. С парашютами попрыгать не успели, военную подготовку пройти не успели, тут все науки войсковые превзошли.

-А чё, тогда гонор свой показываете, - все пристает и пристает Васёк, - ты бы на себя со стороны посмотрел. Только к нам попал, и тут же выёживаться стал: я – десантник. Так и охота было в морду заехать.

-У каждого рода войск свои традиции, - еле шевеля онемевшим заплетающимся языком пытаюсь объяснить я, - наша традиция это выпендреж в мирной обстановке, а в боевой …

-Мы не хуже вашего воюем, - размахивая здоровой рукой, кричит мне Васёк.

Слипаются у меня глаза и я уже не вижу возмущенное лицо бойца из разведроты мотострелкового полка, неразличимым шумом доносится его голос. Крепкая это штука медицинский спирт, пусть и разведенный, пьян я в дупель.

-Слышь, - трясет меня за плечо Федька фельдшер. Хочу, но не могу открыть глаза, а он назойливо все зудит и зудит мне в ухо:

-Завтра тебе эвакуацию предложат, так ты не соглашайся. Госпиталь в Союзе это мрак. Рана у тебя не опасная, всё заживет. Слышь? Не соглашайся.

-Ладно, - еле бормочу я и проваливаюсь в сон.

Через три дня когда мясо на ране уже затянулось и я более менее уверенно ковылял, вернулся наш батальон. Усталые, грязные, оборванные, голодные такими они пришли с гор. Мы всегда такими возвращались. Те кто вернулся. Прожженные солнцем, обессиленные и счастливые. Живы! Живы! Опять живы! Ковыляя, таща ранец и пулемет, бреду к своей роте. Наши с третьего взвода уже кружком сидят. Брошено на землю РД поверх личное оружие.

-Ну ты тут и харю отожрал, - встречает меня Филон встает и хлопает по плечу.

-А где х/б новое и ботинки урвал? – с легкой завистью спрашивает живой и здоровый Лёха.

-Свистнул небось? – смеется Муха.

-Пожрать тут чего есть? – скалит желтые зубы Баллон.

-А Сашка Петровский где? – осматриваясь ищу командира взвода.

-Да живой он, - улыбаясь, успокаивает Лёха, - к комбату пошел.

-Угощайтесь ребята, - я достаю из своего РД: тушенку; хлеб; флягу с разведенным спиртом. Выкладываю сигареты. Прошу:

- Герку связиста позовите.

За Геркой Баллон сбегал. Выпили, пожрали, еще по глотку выпили. Закурили. Обходя нашу группу и с завистью на нас поглядывая, проходят бойцы из других взводов и рот батальона. Извините ребята, не приглашаем, на всех не хватит. Сами шуршите. Они и пошли шуршать разбредаясь между палатками мотострелкового полка. А как же мало нас осталось в первом батальоне.

-Минометный расчет, который нас тогда накрыл, - закуривая, начинает рассказывать Филон, - ребята достали. Они суки за горкой позицию оборудовали, вот мы их ночью и не приметили. Как вертушки отстрелялись, вот тут-то они по нам навесным и долбанули.

-Мы их прямо на позиции взяли, - злорадно усмехается Лёха, - не ждали они, что мы так быстро до них дойдем.

-И?!

-Сашка орет: «Огонь!». Ну и дали огоньку. Мы ещё когда на вершине были, видели, что одного из вашей группы тащат, а другой еле идет. Только не знали кого … А потом Филон пришел и говорит: Витёк убит, а ты ранен, - со смаком покуривая ароматную сигарету, поясняет Муха.

Смотрю на него. Где ж только у него душа то держится. Сам маленький такой, да еще и так похудел, просто кожа да кости, щели ввалились. Вот только щетины не было, не росла у него еще щетина, не брился он еще.

-Еще во втором взводе лейтенанта Галиева убили, - продолжает рассказывать Филон, - его взвод нас в ГПЗ сменил, а тут засада. Галиев ребят, пока они по камням расползались прикрывал, вот пулю и словил. Еще с его взвода тогда же двоих убили. И с первого взвода еще через день одного …

-В первой и третьей ротах тоже потерь полно, - вмешивается в разговор Герка, - и у нас во взводе управления радиста убили, я теперь его рацию таскаю.

-Духов минеров, что тогда с тобой взяли, афганским коммандос передали, - усмехается Лёха, - небось теперь в ихнем десанте будут служить, коммандос под такую их …

Это тоже обычным делом было, сегодня он дух, завтра его поймали и если он «раскаялся» то в афганскую армию или царандой его служить забирают.

-Эх как ребят то наших жалко, - тихонько по-бабьи вздыхает Баллон.

Курим и молчим. А небо то тут какое синие, ни облачка. Воздух чистый, дышится легко. Да, уходили в горы сентябрь был, а теперь уж октябрь подвалил. Все равно жарко, только ночами в горах холод до костей пробирает. А еще скоро мы с Лёхой вдвоем во взводе останемся, все остальные на дембель уйдут.

-Дать мне сигарет, - скрипучим голосом с подчеркнутым балтийским акцентом как обрубая каждое слово просит подошедший к нам Пауль.

Пауль Сависаар эстонец. Долговязый, белесый, бледноглазый. По морде сущий фриц. Он тоже пулеметчик, только у меня РПКС, а у него ПКМ[3]. Было у нас в роте отделение ПКМ четыре пулемета. Они средством усиления считались. Я с Паулем постоянно дрался. Он разок, в самом начале моей службы в бригаде, меня русской свиньей назвал. Я его чухной и нацисткой шлюхой. И пошло дело. На дух друг друга не переносили. Как куда вместе попадем так обязательно драка.

-Паулю скальп сняли, - кивая в его сторону, смеется Муха, - снайпер стрелял. Бац! Пауль валится, в каске дыра, кровь пошла. Думаем: убили парня. Снайпера загасили. Его вытаскиваем, только полезли документы забрать, а он: «куда в карман лезешь?»Каску снимает, а ему пуля вокруг головы круг очертила, кожу стесала и вылетела. Мы в хохот. А он: «Чего смеешься как русский осел?»

-Ты фриц недоделанный, - вызывающе и опять нарываясь на драку говорю я, - ты разве не знаешь, что у русских нет ослов? Такой скот только у вас водится.

-Ты русский осел! – засопел Пауль и уставился на меня белесыми глазами.

Упорный парень. Три раза я ему каждый глаз подбивал, он мне нос ломал. Бои как говорится, шли с переменным успехом.

-Пауль! – быстро встал с земли Филон, - пока он ранен, то я за него.

-Ты не есть русская свинья и осел, - отказался от неравноценной замены Пауль, и снова потребовал, - дать мне сигарет.

Все засмеялись, как раз Филон то и был русским. Герка хоть по военному билету и числился русским, но уж больно для славянина был скуласт и узкоглаз. Муха башкир, Лёха узбек, Баллон украинец, я татарин.

-Покажешь скальп дам сигарету, - стал я поддразнивать Пауля.

-Может тебе еще танцевать? – желчно огрызнулся Пауль.

Белесые его глаза сузились, кулаки сжались и видать «зачесались», так ему хотелось в драку броситься. Но курить хотелось сильнее и он снял старую с обвисшими полями панаму. Красный как обруч охватывающий голову шрам. Редкие коротко остриженные белые волосы в запекшейся крови, умыться наверно еще не успел. Достаю из пачки пару сигарет протягиваю ему. Он их не берет, вырывает. Нахлобучив панаму, не поблагодарив, повернулся ко мне спиной.

-Пауль!

Он резко как в бою одернулся. Я достаю из кармана упаковку с таблетками анальгина, протягиваю:

-Держи Фриц, башка то небось трещит.

Чуть поколебавшись Пауль берет таблетки и уходит. Пройдя несколько шагов всё также не оборачиваясь сухо бросает:

-Спасибо.

Странный парень, не с кем не дружит, особняком держится. Часто ходит навещать своего земляка из четвертого батальона. То есть это не совсем земляк, латыш из Риги. Но для Пауля, за отсутствием эстонцев, он видать все равно «благородных» балтийских кровей. Я этого латыша ещё по учебке знаю, нормальный парень. Он-то мне и рассказал, что в семье Пауля в сорок шестом чекисты деда с бабкой расстреляли, якобы за помощь «лесным братьям». И чего теперь? У нас кого не копни почти у каждого в родне, этот расстрелян, репрессирован, помер с голодухи, отмотал срок или сдох на зоне. Время такое было. Одни стреляли и сажали, другие вставали у стенки или мотали сроки, все остальные молчали. А дети их уже все переженились, а мы их внуки. Разве свою кровь разделишь? И у меня прадеда в тридцать седьмом за то, что он постоянно мечете молился расстреляли.Он перед смертью от веры не отрекся. А оба деда у меня в составе Красной армии на Отечественной войне воевали, один убит, второй инвалидом вернулся. Память о них для меня тоже свята. Ну и что мне теперь из-за расстрелянного прадеда к духам что ли переходить? По своим товарищам стрелять? Они-то тут причем? Слышь Пауль, мы то тут причем, что твоих постреляли. Ты сам-то разве здесь не стрелял?

Радуйся Пауль Сависаар, теперь твоя Эстония свободна и независима. Ты теперь без риска получить по морде можешь кричать русскоязычным не гражданам: «Русская свинья». Твои дед и бабка теперь национальные герои, а могилы советских солдат - наших дедов, оскверняют. Ты ж теперь в НАТО, да? Значит если, что стрелять по нам будешь?Давай Пауль стреляй! Ты это умеешь. Ну что скажешь Пауль? Может все-таки вспомнишь как в восьмидесятом промозглой зимой ты загибался в ПМП от желтухи, а ребята из твоего отделения эти «русские свиньи», достали для тебя капельницы и глюкозы. У нас в бригаде их не было, так они в медсанбат 201 дивизии ходили и там обменяли на чеки. Или как загасили снайпера который хотел тебя убить. Много что есть вспомнить. Так что есть Пауль за тобой должок. Знаешь Пауль, если ты хоть одного русского живущего в твоей стране, не ткнешь не попрекнешь, то будем считать, что мы в расчете. А насчет НАТО? Так мы тоже в ответ стрелять умеем, и ты это знаешь.

За нашим батальоном пришли транспортные вертолеты. Подходят прощаться фельдшер Федька и разведчик Васёк, жмем руки и желаем друг другу вернуться домой живыми. Может когда и встретимся с вами ребята. А вот с Файзабадом уже точно нет. Ну прощай Файзабад. Прощай Краснознаменный 860 отдельный мотострелковый полк, в твоих рядах полно отличных ребят служило, они о себе и про тебя еще напишут. А нам пора возвращаться домой в бригаду. Крутится набирая обороты винт транспортного вертолета. По бортам первый батальон, по бортам десантура, у нас еще полно дел.

[1] ХАДД – органы государственной безопасности ДРА. Аналог КГБ СССР.

[2] ВОКУ – Высшее общевойсковое командное училище.

[3] ПКМ - пулемет Калашникова модернизированный. Калибр 7,62-мм