Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

13. Речная война в 1862 году

До февраля 1862 года на реках к югу от Кейро (Иллинойс) боевых столкновений почти не случалось, однако в последующие четыре месяца они стали ареной решающих битв. Стратегическое значение речного бассейна около Кейро было ясно с самого начала боевых действий. Этот самый южный город свободных штатов превратился в крупную базу сухопутных и военно-морских сил. Именно отсюда на юг по рекам Камберленд и Теннесси и вдоль Миссисипи отправлялись комбинированные экспедиционные корпуса армии и флота.

Одной из причин успешных наступательных действий была согласованная деятельность флотского и армейского начальства в Кейро: эскадрой командовал богобоязненный трезвенник, аболиционист и янки из Коннектикута Эндрю Фут, а сухопутными силами — бригадный генерал Улисс Грант, который, может быть, и боялся Господа, но к вопросу о рабстве был равнодушен, да и трезвенником не являлся. Было большой удачей, что Грант и Фут сработались, так как обычно взаимодействие между армией и флотом оставляло желать много лучшего. Военное министерство оснастило первые канонерские лодки для операций на реках западного театра военных действий, опираясь на тот факт, что все внутренние операции (пусть даже и речные) входили в компетенцию сухопутных сил. Командовали судами морские офицеры, но контролировали их офицеры армейские.

Экипажи таких судов были смешанными: лодочники-добровольцы, откомандированные из армии солдаты, лоцманы гражданских пароходов, инженеры и немногочисленные матросы военно-морского флота. Такая ненормальная ситуация сохранялась до осени 1862 года, пока Конгресс не исправил ее, передав речные флотилии под контроль морских чинов. Однако все свои знаменитые победы речной флот одержал именно при такой неразберихе в первые месяцы своего существования.

Канонерки этого флота были детищем Джеймса Идса, этого Эриксона пресноводной эскадры. Уроженец Индианы, владелец судостроительной компании в Сент-Луисе, Идс в августе 1861 года заключил контракт на постройку семи канонерок с малой осадкой для речных сражений. Когда работа была окончена (еще до конца года), взору публики предстали невиданные до сих пор суда. Плоскодонные, с широкими бимсами и гребным колесом, их машинное отделение и жилые помещения были защищены наклонным казематом, обшитым железной броней толщиной до 2,5 дюймов. Из-за того, что этот каземат, созданный морским конструктором Сэмюэлом Пуком, напоминал контуры черепашьего панциря, лодки были прозваны «черепахами Пука». Несмотря на причудливый внешний вид, эти замечательные суда были вооружены тринадцатью пушками каждое и были более чем достойным противником для нескольких переоборудованных пароходов, которые могли выставить южане.

Для защиты от вторжения по рекам южане уповали в основном на форты, которые были особенно мощными на Миссисипи. В Колумбусе (Кентукки), всего в 15 милях к югу от Кейро, генерал Леонидас Полк занял высоты, установив там 140 тяжелых орудий. Конфедераты гордились этим «Гибралтаром Запада», так как пушки могли остановить все, что проплывало мимо, включая «черепах Пука». Для подстраховки южане также укрепили и несколько других опорных пунктов на протяжении 150 миль вниз по реке вплоть до Мемфиса. Парадоксально, но в отличие от этих «гибралтаров», форты, защищавшие реки Теннесси и Камберленд, были расположены неудачно, а их строительство к концу 1861 года еще не было завершено. Возможно, причина была в сильном влиянии образа Миссисипи на умы южан, тогда как Теннесси и Камберленд воспринимались как нечто менее значимое. Однако эти реки протекали через одну из важнейших житниц Конфедерации, где также процветало разведение мулов и лошадей и имелись металлургические предприятия. Железоделательный завод в Кларксвилле на Камберленде по мощности уступал только Тредегару в Ричмонде, тогда как Нашвилл, стоявший на той же реке, был основным производителем пороха и ключевой торговой базой на западном фронте Конфедерации.

Вооруженными силами там командовал Альберт Сидни Джонстон, имевший высший военный чин в армии южан. Уроженец Кентукки, сражавшийся с Мексикой и в ополчении Техаса, и в рядах армии Соединенных Штатов, Джонстон на момент начала Гражданской войны командовал Тихоокеанским военным округом в Калифорнии. Подобно Роберту Ли, он отклонил предложение занять высокий пост в союзной армии и пересек Юго-Запад, уклоняясь от встреч с апачами и союзными патрулями, чтобы присоединиться к армии Конфедерации. Высокий, хорошо сложенный, обладающий чувством юмора и спокойным, но решительным характером, Джонстон производил впечатление идеального солдата, каковым и являлся. Джефферсон Дэвис высоко ценил его еще со времен совместной учебы в Трансильванском университете и Вест-Пойнте в 1820-е годы, а затем сражался бок о бок с ним против Черного Ястреба и в войне с Мексикой. И если Дэвис уже не был высокого мнения о другом Джонстоне (Джозефе), то Альберта Сидни он всегда называл «лучшим солдатом и самым способным человеком среди штатских или военных, конфедератов или федералов»[749].

Западный фронт, вверенный Джонстону, простирался от Аппалачей до плато Озарк. К началу 1862 года в его распоряжении было 70 тысяч человек на линии фронта в 500 миль, которым противостояло в полтора раза больше федералов, чей не менее длинный фронт простирался от восточной границы Кентукки до юго-западной Миссури. Однако северяне были ослаблены отсутствием единства командования. В ноябре Генри Хэллек заменил Фримонта на посту командующего Миссурийским округом. Его власть распространялась на участок до реки Камберленд, а за ней всем распоряжался Дон Карлос Бьюэлл, глава Огайского округа со штаб-квартирой в Луисвилле.

Начало войны застало Хэллека и Бьюэлла, как и Джонстона, в Калифорнии. Их довоенная карьера также позволяла ожидать от них великих свершений. Хэллек был одним из лучших в своем выпуске в Вест-Пойнте. Он написал «Основы военного искусства» — фактически пересказ трудов Жомини — а также перевел его «Жизнь Наполеона». Эти работы принесли Хэллеку известность как военному теоретику. «Старый умник», как порой его называли за глаза, вышел в отставку в 1854 году и стал бизнесменом и адвокатом в Калифорнии. Там он написал две книги по горному праву и отклонил предложение войти в состав верховного суда штата. Хэллек, несмотря на то что был лысоват, имел брюшко, двойной подбородок и глаза навыкате, — был весьма способным военным администратором. В первые месяцы на своей новой должности он действовал как должно, упорядочив хаос, оставленный ему Фримонтом, и организовав эффективный снабженческий аппарат для армии из 90 тысяч солдат и экипажей судов речной флотилии. Бьюэлл также показал себя талантливым организатором. Подобно Макклеллану, лоббировавшему его назначение в Луисвилл, Бьюэлл был поборником строгой дисциплины, знавшим, как превратить необстрелянных новобранцев в настоящих солдат. Но в отличие от его покровителя, ему не хватало харизмы и он никогда не был популярен в войсках.

Линкольн время от времени побуждал Хэллека и Бьюэлла начать совместное наступление против Джонстона по всей линии фронта от Миссисипи до Аппалачей. Президент был уверен, что Север сможет выиграть эту войну только с помощью наступления превосходящих по численности частей «в разных пунктах, но в одно время», чтобы помешать переброске врагом войск со спокойного участка на опасный. Однако согласованные действия замедлялись из-за дележа полномочий между Хэллеком и Бьюэллом, каждый из которых стремился затмить другого, притом что оба избегали риска поражения. Бьюэлл выражал готовность атаковать основную группировку конфедератов у Боулинг-Грин, если Хэллек поддержит его отвлекающим маневром выше по реке Теннесси. Но Хэллек не соглашался. «Я не готов к совместным действиям, — писал он Линкольну 1 января 1862 года. — Слишком большая спешка все погубит»[750].

Линкольн начинал подозревать, что какими бы достоинствами не обладал Хэллек как администратор и теоретик, боевым офицером он не являлся. Но у Хэллека под началом был как раз такой офицер — Улисс Грант, стоявший в Кейро. Пока Хэллек и Бьюэлл препирались по телеграфу, Грант предлагал действовать. Он вынудил Хэллека разрешить его войскам и новой флотилии Фута двинуться вверх по Теннесси, чтобы захватить форт Генри. Хэллек долго колебался, но в конце января решился и приказал Гранту выступить.

Спущенный с привязи Грант двигался быстро и решительно. Это была его первая реальная возможность развеять сомнения, вызванные его проблемами с алкоголем, повлекшими его отставку из армии в 1854 году. Грант получил командный опыт, сделавший его более уверенным в себе. Он увидел, что его лаконичная, неформальная, простая манера выражать свои мысли вызывает у солдат уважение и желание подчиняться. В отличие от многих других военачальников, Грант редко требовал подкрепления, редко жаловался, редко конфликтовал со своими коллегами, но шел вперед и делал свою работу с теми, кто был у него под рукой.

Первое назначение Гранта (полковником 21-го Иллинойского полка) было сделано перед атакой лагеря мятежников в Миссури. Свою личную храбрость Грант доказал, еще будучи младшим офицером во время Мексиканской войны, но теперь он был командиром, на нем лежала ответственность. Грант вспоминал: «[По мере приближения к лагерю врага] мое сердце все поднималось и поднималось, пока наконец не очутилось у меня в глотке. Я бы отдал тогда все, чтобы оказаться снова в Иллинойсе, но… я должен был продолжать движение». Вскоре выяснилось, что Миссурийский полк, узнав о приближении янки, снялся с лагеря. Грант внезапно осознал: «[Вражеский полковник] так же испугался меня, как и я его. Раньше я никогда не рассматривал эту проблему под таким углом, но это был опыт, который я уже не забыл никогда… Это был ценный урок». Добавим, что этот урок так и не получили ни Макклеллан, ни большинство других союзных командующих, особенно на восточном фронте.

Спустя несколько месяцев после этого случая Грант во главе пяти полков выступил из Кейро вниз по Миссисипи для совершения ложного маневра в рамках другой операции союзных войск в Миссури. Он должен был атаковать лагерь конфедератов в Бельмонте — напротив одного из южных «гибралтаров» в Колумбусе. 7 ноября войска Гранта обратили в бегство равные им по численности соединения южан, но были в свою очередь контратакованы и окружены подошедшими из Колумбуса резервами. Некоторые офицеры в панике предлагали Гранту сдаться, но тот коротко ответил: «Мы пробились вперед, так почему бы нам теперь не пробиться назад». Так и произошло, и войска соединились со своими, естественно, не без потерь, но нанеся врагу больший урон. Хотя битва при Бельмонте была лишь небольшим штрихом на огромной карте войны и к тому же ее вряд ли можно было назвать победой северян, она преподала Гранту даже еще более ценный урок и продемонстрировала, что он не теряет головы в тяжелых ситуациях. Линкольн еще не знал об этом, но именно здесь находился генерал, которого он искал все эти полгода[751].

Грант и Фут рассчитывали атаковать форт Генри, так как, по их мнению, он был слабым звеном в линии обороны Альберта Сидни Джонстона. Они оказались правы. Расположенный на низменном берегу, под господствующими высотами и подвергавшийся риску затопления при любом разливе на реке, этот форт не делал честь инженерной службе южан. Занятый необходимостью защищать Колумбус и Боулинг-Грин, где, как он ожидал, последуют основные удары федералов, Джонстон не обращал внимания на укрепление форта Генри. 5 февраля транспортные суда под охраной четырех броненосцев и трех деревянных канонерок Фута высадили 15-тысячную армию Гранта в нескольких милях ниже форта Генри. Согласно плану, пехотинцы должны были напасть на форт с тыла, пока канонерки обстреливали его с воды. Начавшийся ливень замедлил движение войск, превратив дороги в кашу, но тот же ливень поднял уровень воды в реке, затопившей нижний ярус форта. Когда 6 февраля показалась союзная флотилия, лишь девять пушек форта были направлены на врага, тогда как канонерки могли ответить огнем вдвое большего количества орудий. Расценив свои шансы как ничтожные, начальник форта отослал свой гарнизон в 2500 солдат в форт Донелсон в двенадцати милях по реке Камберленд, оставшись с единственной артиллерийской ротой сдерживать канонерки северян.

При сложившихся обстоятельствах канониры мятежников сделали все, что от них зависело. Два часа они сражались с флотом, сделав 80 попаданий и выведя из строя один броненосец (снаряд попал в котел, сваривший заживо двадцать человек). Но в конце концов защитники форта, потеряв половину личного состава убитыми и ранеными (большинство пушек вышли из строя), сдались флотилии еще до того, как солдаты Гранта, продравшись через грязь, показались на поле боя. Три деревянные канонерки отправились вверх по реке, чтобы разрушить железнодорожный мост, связывавший армию Джонстона в Колумбусе с войсками в Боулинг-Грин. Канонерки эти прошли еще 150 миль до Масл-Шоулз в Алабаме, уничтожив или захватив девять судов конфедератов, включая один мощный пароход, переоборудованный мятежниками в броненосец, чтобы сражаться с янки на равных. Вместо этого он был превращен в единицу экспедиционного флота, сделавшего реку Теннесси широкой дорогой на Нижний Юг.

Грант и Фут не желали терять время, отмечая свою победу. «Форт Генри взят, — телеграфировал Хэллеку Грант 6 февраля. — 8 февраля я намерен взять форт Донелсон»[752]. Однако плохая погода затруднила снабжение армии и ее марш по суше, в то время как Фут вынужден был ремонтировать свои потрепанные канонерки, прежде чем те смогли идти вниз по Теннесси и вверх по Камберленду к Донелсону. Отсрочка позволила Джонстону обдумать следующий шаг, но облегчения она ему не принесла. Двойной удар — захват форта Генри и разрушение железнодорожного пути — привел к тому, что Грант очутился между двумя корпусами Джонстона. Янки могли как атаковать Колумбус с тыла, так и разгромить 5000 конфедератов в форте Донелсон, а затем пойти вверх по реке, чтобы взять Нашвилл, или же выйти в тыл 25-тысячной армии Джонстона в Боулинг-Грин, пока 50-тысячное войско Бьюэлла атаковало бы ее с фронта. Единственным выходом виделась концентрация всех наличных частей (около 35 тысяч человек) для защиты Донелсона и возможной контратаки с целью возврата форта Генри. Также Джонстон мог решиться оставить Кентукки и сосредоточить армию для защиты жизненно важных производств и складов в Нашвилле.

Чрезвычайный совет старших офицеров южан в Боулинг-Грин 7 февраля подробно обсудил эту неприятную альтернативу. Присутствовал на нем и Борегар, только что прибывший из Виргинии, где Джефферсон Дэвис мог вздохнуть с облегчением. Энергичный Борегар предлагал разбить Гранта и Бьюэлла по очереди. Джонстон раздумывал. Он опасался, что вместо того чтобы сражаться с двумя вражескими армиями поодиночке, его войска окажутся между молотом Гранта и наковальней Бьюэлла. Джонстон предпочел отойти на линию Нашвилл — Мемфис, оставив в Донелсоне символический отряд, призванный задержать Гранта, и сохраняя большую часть армии, чтобы дать сражение позже и в более благоприятных условиях. Впоследствии Джонстон планировал отойти от тактики обороны на разбросанных участках и сосредоточиться на активной маневренной обороне. Это был хороший план, но по необъяснимым причинам Джонстон передумал и решил все ж таки дать бой у форта Донелсон. Вместо того чтобы стянуть к Донелсону все войска, он отправил туда 12-тысячный отряд, а с оставшимися отошел к Нашвиллу.

Командовать отрядом Джонстон назначил не кого-нибудь, а Джона Флойда, которого перевели в Кентукки после того, как он приложил руку к потере Западной Виргинии. Донелсон стал еще более лакомым куском для федералов из-за присутствия Флойда, так как его давно разыскивали на Севере за мошенничество и предполагаемую переброску оружия в арсеналы южных штатов в бытность военным министром в администрации Бьюкенена.

Однако это лакомство неожиданно превратилось для Гранта и Фута в подгоревшее блюдо, к тому же по итогам битвы Флойда захватить не удалось. «Форт» Донелсон в общем-то фортом не являлся: скорее, это был полевой лагерь, разбитый на 15 акрах земли. Для обороны предназначались две батареи из двенадцати тяжелых орудий, установленные на стофутовом утесе, возвышавшемся над Камберлендом, и готовые отразить атаку с воды, и три мили траншей, полукругом опоясывавшие лагерь с суши. Солдаты южан заполнили эти траншеи, в то время как 12 февраля показались 15 тысяч самоуверенных солдат Гранта. Атаки, последовавшие на следующий день, были отражены, что убедило Гранта в том, что Донелсон не сдастся без боя. 14 февраля на подмогу федералам прибыло еще 10 тысяч человек, четыре броненосца и две деревянные канонерки Фута. В надежде повторить успешный опыт захвата форта Генри Грант приказал флоту открыть огонь по Донелсону, пока сухопутные войска окружат его и отрежут гарнизону дорогу к бегству. Но на этот раз флот столкнулся с более чем достойным сопротивлением. Фут подвел свои броненосцы слишком близко, так что их снаряды перелетали через позиции южан, кроме того, он дал шанс маломощным батареям обстрелять себя навесным огнем. Снаряды продырявили дымовые трубы, оборвали рулевые тросы, оставили трещины на броне и разворотили чрево канонерок, пробив их рубки и палубы. Одно за другим изуродованные чудовища выходили из боя и отплывали вниз по реке. Каждая лодка получила не менее сорока пробоин; флотилия потеряла 54 матроса убитыми и ранеными, а орудийные расчеты и сами пушки мятежников пребывали в целости и сохранности. Боевой дух южан, считавших канонерки непобедимыми, укрепился.

Их эйфория была преждевременной, так как они по-прежнему были окружены с трех сторон лучше вооруженными пехотинцами, а с четвертой их поджидала плавучая артиллерия, которая хотя и была основательно потрепана, контролировала реку. Осажденные защитники форта имели три выхода из положения: немедленно сдаться; не сдавать позиций и надеяться на чудо; с боем пробиваться к Нашвиллу. Вечером этого дня, пока федералы (оставившие свои одеяла и шинели, так как предыдущий день выдался теплым) дрожали от холода и зарабатывали пневмонию, попав под сильный дождь со снегом, генералы южан держали военный совет. Дивизионные командиры Флойда — заносчивый политик из Теннесси Гидеон Пиллоу и обладатель демонически притягательной внешности, угрюмый выпускник Вест-Пойнта Симон Боливар Бакнер — согласились совершить на следующий день попытку прорыва. Всю ночь они перебрасывали войска на левый фланг, где командовал Пиллоу. Снег и порывы ветра маскировали эти передвижения.

Словно нарочно именно в тот момент, когда на рассвете мятежники начали свою атаку, Грант и Фут проводили совещание ниже по реке. Северный ветер относил звуки битвы в сторону и держал их в неведении относительно того, что происходит всего лишь в пяти милях к югу. Грант, не ожидавший в тот день никакой битвы («если только я не начну ее сам»), велел своим дивизионным командирам стоять на прежних позициях, ожидая дальнейших распоряжений[753]. Эти инструкции весьма точно отражали стиль руководства Гранта: он всегда предпочитал думать о том, как он будет поступать с врагом, а не как враг может поступить с ним. Такой «наступательный» менталитет в конце концов помог ему выиграть войну, но не раз и не два он ставил Гранта на грань катастрофы. Вот и на этот раз его приказ ничего не предпринимать привел к промедлению командующих двух дивизий на левом фланге и в центре, не успевших вовремя прийти на помощь генералу Джону Макклернанду, чья правофланговая дивизия приняла на себя всю ярость вылазки конфедератов. Макклернанд был честолюбивым демократом из Иллинойса, чье тщеславие вызывало недоверие Гранта. Морозным утром 15 февраля он мог покрыть себя славой, но события обернулись против него. Большинство его полков держали удар, но после нескольких часов ожесточенной битвы пять бригад с правого фланга союзных войск отошли примерно на милю. Деморализованные, почти без боеприпасов, они не смогли бы остановить мятежников, прорывавшихся сквозь кольцо.

Курьеры полетели искать Гранта, который сломя голову примчался на поле боя. Тем временем его противников поразил странный паралич воли. Объезжая строй, генерал Пиллоу был поражен крайней усталостью и неорганизованностью своих доблестных солдат, понесших тяжелые потери. Он пришел к выводу, что они не перенесут марш-бросок и не смогут отразить возможную фланговую атаку подошедших частей федералов, о сборе которых докладывали разведчики. Несмотря на отчаянный протест Бакнера, Пиллоу убедил Флойда прекратить попытку прорыва и вернуть войска в относительную безопасность окопов.

В этот момент на сцену наконец вышел Грант. Как и под Бельмонтом, он не поддался панике. Он сказал офицерам: «Позиции на правом фланге нужно вернуть. Часть наших людей сильно деморализована, но у врагов такое чувство должно быть еще сильнее, ведь они хотели прорваться, но вынуждены были отступить. Сейчас победит тот, кто первым начнет атаку, и если южане хотят опередить меня, то им нужно поторопиться»[754]. Грант обратился к Футу с просьбой дать несколько залпов по мятежникам, чтобы оказать моральную поддержку пехотинцам. Пока эту просьбу выполняли, офицеры федералов переформировали свои бригады, перешли в контратаку и отвоевали потерянные утром позиции.

Ночная тьма окутала мраком душераздирающую сцену. Около тысячи янки и «джонни» были убиты, три тысячи ранены, причем многие из раненых умирали на крепчавшем морозе. В ставке южан также поеживались, но больше от летавших туда-сюда взаимных обвинений. Запланированная ночная вылазка гарнизона сорвалась, так как разведка сообщила о том, что полки федералов сторожат все подходящие дороги. Пиллоу все еще выступал за прорыв окружения, но Флойд и Бакнер, убежденные в том, что такой показной героизм оставит в земле добрых три четверти солдат, считали единственной подходящей альтернативой сдаться в плен. Впрочем, будучи «генералами от политики», Флойд и Пиллоу не желали сдаваться лично. Вспоминая о своих довоенных деяниях, Флойд понимал, что ему не дождаться снисхождения от своих тюремщиков. Он экспроприировал два парохода, стоявших на причале близ Донелсона, и, прежде чем рассвело, отплыл вниз по реке с полутора тысячами своих виргинцев. Несговорчивый Пиллоу жаждал стать военнопленным ничуть не больше Флойда. Сделав своим девизом выражение «свобода или смерть», он выбрал свободу и бежал вместе со своим штабом через Камберленд на плоскодонке. Перед своим бегством Флойд передал командование фортом Донелсон Пиллоу, а тот в свою очередь наделил всеми полномочиями кадрового офицера Бакнера. С отвращением отнесшись к этой буффонаде, Бакнер был готов разделить судьбу своих солдат.

Однако прежде чем сдаться, Бакнер позволил еще одному возмущенному этим фарсом офицеру уйти со своими людьми. Это был Натан Бедфорд Форрест, командир кавалерийского батальона, отлично сражавшегося в этот день. Выходец из низов, сколотивший состояние на торговле рабами и управлении плантациями, Форрест в июне 1861 года записался рядовым в армию Юга и дослужился до звания подполковника в батальоне, который он набрал и снарядил за собственный счет. Всю жизнь занимавшийся самообразованием, не имевший никакого военного опыта Форрест стал одним из самых передовых и требовательных командиров южан. Он разработал тактику комбинированного конного и пешего боя, не упомянутую в военных учебниках (которых он, впрочем, и не читал), но идеально подходящую для лесистой местности Западного Теннесси и Северного Миссури. Крупный, физически сильный и бесстрашный человек, Форрест обладал настоящим «инстинктом убийцы» в отношении янки и чернокожих, которых он мог спокойно видеть только в качестве рабов. Перед рассветом 16 февраля он вывел 700 своих солдат из форта Донелсон и пустил лошадей по обледеневшему ручью, слишком глубокому, чтобы пехота смогла форсировать его вброд. Ему удалось уйти, не встретив ни единого пикета федералов.

Утром 16 февраля Бакнер послал Гранту предложение договориться об условиях сдачи. Ответ был довольно грубым: «Никаких условий, кроме безоговорочной и безотлагательной капитуляции. Я планирую занять ваш форт немедленно». Бакнер был весьма уязвлен таким «неблагородным и неджентльменским ответом». В конце концов, именно он одолжил нищему Гранту денег, чтобы помочь тому добраться до дома после отставки из армии в 1854 году. Как бы то ни было, у Бакнера не оставалось иного выбора, кроме как капитулировать вместе с 12–13 тысячами человек[755]. Когда новости об этом достигли Севера, то зазвенели колокола церквей и раздались пушечные салюты, возвещая о великой победе. Линкольн произвел Гранта в генерал-майоры, сделав его вторым человеком на западном фронте после Хэллека. Всего восемь месяцев назад Грант был всеми забытым бывшим капитаном с сомнительной репутацией, а теперь его имя пропечатали во всех газетах страны.

Стратегические последствия этой кампании на данном этапе войны оставались наиболее важными. Примерно треть армии Джонстона на театре Теннесси — Кентукки была выведена из строя. Половина его оставшихся сил находилась в Нашвилле, а другая половина — в Колумбусе, что в 200 милях от Нашвилла. Между ними же находился победоносный враг, контролировавший все реки и железные дороги. Еще не нюхавшая пороху Огайская армия Бьюэлла подходила к Нашвиллу с севера, тогда как только что образованная союзная Миссисипская армия под командованием Джона Поупа угрожала Колумбусу с другого берега Миссисипи. 23 февраля Джонстон вынужден был эвакуировать Нашвилл, который стал первой столицей штата Конфедерации и первым ее важным промышленным центром, перешедшим в руки северян. Несколько дней спустя гарнизон Колумбуса также оставил город. Весь Кентукки и большая часть Теннесси оказались под военным контролем федералов, которым досаждали лишь партизаны и периодические кавалерийские рейды мятежников, которые отныне стали отличительной чертой данной местности. Форты конфедератов еще удерживали реку Миссисипи вдоль границы с Теннесси, но и они казались обреченными. New York Tribune, точный барометр общественного мнения северян, достигла пика оптимизма, равного «по высоте» глубине отчаяния после Булл-Рана: «Дело Союза победоносно распространяется по всем регионам страны. Каждый наш удар вселяет страх в сердца мятежников. Они охвачены паникой или пребывают в отчаянии. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать скорый конец войны»[756].

Многие южане действительно пребывали в отчаянии. Южные газеты и хроникеры оплакивали «позорный… постыдный… перечень катастроф». Мэри Бойкин Чеснат писала: «Ежедневно бьет нервный озноб. Дурные вести убивают меня»[757]. Джеймс Мэйсон сообщал из Лондона, что «последние неудачи у форта Генри и форта Донелсон оказали неблагоприятное воздействие на мысли здешних друзей». В разгар этих мрачных событий Джефферсон Дэвис 22 февраля был избран на шестилетний президентский срок. Дэвис и его слуги-негры во время инаугурационной процессии были одеты в черное. На недоуменный вопрос кучер сухо ответил: «Так, мэм, мы в Ричмонде всегда одеваемся на похороны и подобные мероприятия». Дождь, зарядивший во время церемонии, добавил атмосфере похоронный характер. В своей инаугурационной речи Дэвис признал, что «после ряда успехов и побед мы потерпели недавно тяжелые поражения»[758].

Однако, как и их северные коллеги после Булл-Рана, видные деятели южан призывали изыскать новые ресурсы в борьбе за победу. «[Хотя] нынешние события и против нас, — продолжал Дэвис, — окончательный итог войны не вызывает сомнений… Наверное, воля Провидения состоит в том, чтобы мы научились ценить наши свободы, заплатив за них такую цену». Согласно ричмондским газетам, потеря фортов Генри и Донелсон оказалась «к нашему собственному благу!» «Цена людей и народов познается в дни несчастий… Мы должны подойти к делу с большей серьезностью, чем раньше»[759].

Впрочем, южанам предстояло пройти еще через несколько поражений, прежде чем они смогли одержать новую победу. Оборонительные редуты Джонстона к востоку от Миссисипи пали в феврале, а в марте такая же судьба постигла его позиции к западу от реки. Войска мятежников в Арканзасе принял новый генерал — малорослый, но несгибаемый уроженец Миссисипи Эрл Ван Дорн, который пять раз был ранен во время войны с Мексикой и в пограничных стычках с индейцами. Ван Дорн увлек Джонстона заманчивым планом вторжения в Миссури, захвата Сент-Луиса и выхода в тыл армии Гранта с севера. Но для достижения этой цели он должен был сначала разбить 11-тысячную союзную армию, зимой изгнавшую миссурийских мятежников Стерлинга Прайса из их родного штата. Ван Дорн собрал пеструю 16-тысячную армию из дивизий Прайса и Бена Маккаллоха, который в августе одержал победу при Уилсонс-Крик, а также трех индейских полков от «пяти цивилизованных племен», проживавших на Индейской территории. Последние (преимущественно чероки) подчинялись своим вождям, заключившим договоры о союзе с Конфедерацией в надежде обрести большую независимость в южном государстве, чем та, которую они имели в составе Соединенных Штатов. Надежда эта была весьма наивной, так как те, кто двадцатью годами ранее прогнал индейцев с земель их предков, как раз и были главным образом южанами. Как бы то ни было, с помощью индейцев ветеран индейских войн Ван Дорн намеревался «стяжать славу и послужить отечеству»: «Я должен взять Сент-Луис, гип-гип-ура!»[760]

Небольшой армией северян, стоявшей на пути Ван Дорна к югу от Пи-Ридж на границе Арканзаса и Миссури, командовал Сэмюэл Кертис, не выдающийся, но толковый выпускник Вест-Пойнта, сражавшийся с мексиканцами, а потом три срока избиравшийся конгрессменом от Айовы. Вместо фронтальной атаки на окопавшегося Кертиса Ван Дорн предпринял широкий фланговый маневр с целью перерезать коммуникации федералов и напасть на них с тыла. Бдительные разведчики северян, среди которых был и «Дикий Билл» Хикок, следили за перемещениями врага. Начав промозглым, хмурым утром 7 марта атаку, Ван Дорн увидел, что Кертис развернул фронт и готов встретить его во всеоружии. На левом фланге союзная артиллерия рассеяла индейские полки, а стрелки янки убили Маккалоха и его заместителя и взяли в плен третьего по рангу офицера южан в этом соединении, получив от атаки врага максимальную выгоду. Тем временем пехота северян на правом фланге (в трех милях к востоку), теснимая вдвое превосходящими по численности силами врага, сражалась за каждую пядь земли около Элкхорн-Таверн, на пересечении важных дорог.

На следующее утро Ван Дорн узнал, что если ты заходишь к врагу в тыл, то он также оказывается в тылу у тебя. Войска конфедератов уже нуждались в боеприпасах, но союзная армия теперь стояла между ними и их обозом. Обе армии сосредоточились в районе Элкхорн-Таверн, где заградительный огонь артиллерии федералов полностью подавил батареи южан, не имевших зарядов для эффективного ответного огня. Семь тысяч союзных пехотинцев начали наступление, достойное упоминания в учебниках по военному искусству. Атаку возглавили «немецкие» полки миссурийцев и иллинойсцев под командованием Франца Зигеля. Мятежники были опрокинуты и бежали — это было столь же бесславное бегство, что и при Булл-Ране. Хотя обе стороны потеряли по 1300 человек, битва при Пи-Ридже была самой безоговорочной победой меньшей по численности армии за все время войны. Войско Ван Дорна рассеялось по всем направлениям, и потребовалось около двух недель, чтобы собрать его вновь. Затем Джонстон приказал Ван Дорну отойти со своей 15-тысячной армией через Миссисипи к Коринту — железнодорожному узлу в северной части Миссисипи. Но им не удалось прибыть вовремя, чтобы принять участие в битве, развернувшейся около бревенчатой церквушки под названием Шайло.

После потери Теннесси вал критики в адрес Сидни Джонстона достиг своего пика, словно в насмешку над былыми славословиями в его адрес. Газеты обвиняли его в некомпетентности, пьянстве, даже измене. Конгрессмен от Теннесси обратился к Дэвису с просьбой отстранить Джонстона от командования. Но Дэвис не поддался таким «бездумным призывам». «Если уж Сидни Джонстон не является генералом, — сказал президент, — то нам лучше поскорее сдаться, ибо у нас больше нет генералов»[761]. Джонстон отказывался отвечать своим критикам. «В моей профессии мерилом пригодности… является успех, — признавал он в частном письме Дэвису. — Это трудно признать, но я думаю, что это правильно… Страна хочет битвы и победы»[762].

Пребывая в мрачном настроении, Джонстон не питал больших надежд на достижение этой победы. Борегар вмешался в происходящее и помог Джонстону сосредоточить под Коринтом 42 тысячи человек: 27 тысяч составляли вновь собранные части армии Джонстона и 15 тысяч подошли из Нового Орлеана и Мобила. Последними командовал Брэкстон Брэгг, раздражительный солдафон, с прибытием которого, впрочем, дисциплина в разочарованной поражением армии несколько улучшилась. Уход Брэгга от побережья Мексиканского залива лишил этот регион пехотных соединений и оставил его беззащитным перед атакой с моря, но южные стратеги считали более важным защитить Коринт, узловой пункт на пересечении железных дорог Конфедерации, проходивших по долине Миссисипи с севера на юг и с востока на запад. Борегар хотел большего: он рассчитывал совершить победный марш на север и очистить территорию Теннесси от янки. «Мы должны что-то делать, — говорил он, — или умереть в бою. В противном случае все закончится для нас очень скоро»[763]. Джонстон поддержал намерения энергичного Борегара. Они запланировали совместное наступление, чтобы вернуть Теннесси.

Поставив себе (как командующий фронтом) в заслугу победы Гранта и Фута при фортах Генри и Донелсон, Хэллек получил командование над всеми войсками Союза к западу от Аппалачей. Он послал Гранта к Питгсбург-Лэндинг на реке Теннесси, в двадцати милях к северу от Коринта, и отдал приказ Бьюэллу присоединиться к нему со своей 35-тысячной армией. После объединения двух армий Хэллек планировал стать главнокомандующим этой 75-тысячной группировки и направиться к Коринту. Однако мятежники рассчитывали сразиться с Грантом до подхода Бьюэлла. Борегар вынашивал план марша четырех корпусов по сходящимся в одной точке дорогам и подготовки войск к бою 4 апреля. Такие планы больше подошли бы бывалым солдатам, чем неопытным новобранцам и штабным офицерам. Лишь немногие из южан совершали дневной пеший переход на двадцать миль, и единицы имели боевой опыт. В этом отношении войска Джонстона напоминали федералов Макдауэлла в битве при Булл-Ране девять месяцев назад. Их действия в ближайшие несколько дней также повторяли то, как вели себя солдаты Макдауэлла. Марш южан превратился в кошмарную неразбериху и бесконечные заторы: дивизии одного корпуса заблокировали проход дивизиям другого, некоторые части свернули не туда и заблудились, а обозные повозки и артиллерия увязли в размытых проливными дождями колеях. 4 апреля конфедераты — за редким исключением — так и не появились на намеченных позициях, 5 апреля было потрачено на подход основных частей и их развертывание.

К этому моменту Борегар в отчаянии хотел отменить наступление. По его расчетам, двух дней промедления хватало Бьюэллу, чтобы присоединиться к Гранту. Также Борегар был уверен, что шум, производимый его солдатами, периодически открывавшими стрельбу, чтобы проверить, не намок ли порох, лишил его эффекта неожиданности[764]. Однако на военном совете утром 5 апреля Джонстон отмел его возражения. Приведя наконец свою армию на боевую позицию, Джонстон не был настроен отступать. Командиры полков уже зачитали своим подчиненным речь Джонстона, где тот клялся привести их, дословно, «к решительной победе над сельскими разносчиками, пришедшими поработить вас и лишить свобод, имущества и чести… Помните, что от исхода этой битвы зависят жизни ваших матерей, жен, сестер и детей… Это ли не стимул к подвигу… и ваши генералы бесстрашно поведут вас в бой!» Не имеет значение, присоединится Бьюэлл к Гранту или нет, говорил Джонстон: «Я буду сражаться с ними, даже если их будет миллион». Он приказал командирам корпусов заканчивать приготовления: «Джентльмены, мы начинаем атаку завтра после восхода солнца»[765].

Доводы, на которых Борегар основывал свои рассуждения об осторожности, должны были подтвердиться, но не подтвердились. Головная дивизия Бьюэлла действительно прибыла в Саванну, где (в девяти милях вниз по реке от Питгсбург-Лэндинг) находилась ставка Гранта. Но ни Грант, ни Бьюэлл не чувствовали опасности, поэтому они не отправили эту дивизию вперед и не поторопили подходившие части. Пять из шести дивизий Гранта стояли лагерем на плато к западу от Питтсбург-Лэндинг. Шестая, под командованием генерала Лью Уоллеса (будущего автора «Бен-Гура») располагалась в пяти милях к северу, охраняя продовольственные склады на другом плацдарме. Грант, очевидно, забыл урок форта Донелсон, вновь сосредоточившись на том, как он будет атаковать врага, и не принимая во внимание то, что у врага тоже есть замыслы. Армия Гранта мыслила в том же духе, что и ее командующий. Его подчиненные разделяли убеждение своего начальника, что поражение настолько деморализовало войска Джонстона: «Когда мы выдвинемся, Коринт падет гораздо быстрее, чем Донелсон. Все донесения из стана врага в один голос утверждают, что рядовой состав южан чрезвычайно устал»[766].

Грант не приказывал своим людям окапываться в Питтсбург-Лэндинг, так как не рассчитывал давать здесь сражение и не хотел лишать своих солдат агрессивного настроя. Полки встали лагерем, не выстроив и подобия оборонительной линии. Пикеты и патрули северян наблюдали за зоной лишь в несколько сотен ярдов. Две ближайшие к Коринту дивизии, на долю которых пришелся бы первый удар врага, состояли из никогда не нюхавших пороху новобранцев. Одной из этих дивизий командовал Уильям Текумсе Шерман, недавно возвращенный в действующую армию. Подобно Гранту, Шерман был слишком уверен в своих силах. Пять месяцев назад пресса наклеила на него ярлык сумасшедшего, потому что он переоценил степень угрозы мятежников в Кентукки. На этот раз, возможно, чтобы показать, как он справляется с нервами, Шерман недооценил врага. Некоторые из его полковников, находившихся в передней линии 4 и 5 апреля, полагали, что нарастающий шум и бурная деятельность к югу от их позиций свидетельствуют о надвигающейся буре. Однако Шерман отнесся к этому как к обычным «стычкам пикетов»: «Я не предвижу никакой атаки на наши позиции». Одному полковнику, который нервно бормотал о тысячах мятежников в лесу, Шерман, как сообщают, ответил так: «Убирайтесь со своим чертовым полком назад в Огайо. Борегар не такой дурак, чтобы оторваться от своих опорных пунктов и атаковать нас рядом с нашими главными силами»[767]. Со своей стороны Грант интерпретировал признаки активности мятежников как возможную угрозу оторванной от основных частей дивизии Уоллеса и велел тому быть начеку. 5 апреля Грант написал Хэллеку, что «не допускает и мысли о [генеральном] наступлении южан на наши позиции, но на всякий случай подготовится к нему»[768].

Но он не был подготовлен к появлению тысяч кричащих во все горло мятежников, наутро выбежавших из леса близ Шайло. Первым делом они ударили по двум дивизиям новобранцев Шермана и Бенджамина Прентисса, «генерала от политики» из Иллинойса, имевшего, правда, опыт мексиканской кампании. Атака Джонстона против превосходящих сил противника была для того сюрпризом (хотя и не полным, как позже описывали охочие до сенсаций газетчики северян, уверяя, что солдат в лагерях федералов застали врасплох спящими). Задолго до рассвета один из бригадных командиров дивизии Прентисса выслал патруль, обнаруживший передовые части конфедератов. Патруль вернулся назад после шумной перестрелки, заставившей всю дивизию Прентисса немедленно готовиться к атаке. Люди Шермана также прервали завтрак и схватились за оружие. Как только их командир выехал вперед, чтобы посмотреть, в чем дело, раздался залп, и ординарец Шермана упал мертвым рядом с ним. «Господи, нас атакуют!» — вскричал убедившийся наконец генерал. Справившись с первоначальным шоком, остаток дня Шерман действовал хладнокровно и храбро. Следующие двенадцать часов были поворотным моментом в его жизни. То, что он узнал под Шайло о войне и о себе, помогло ему стать одним из лучших генералов Севера. Шерман появлялся повсюду: на передовой и в тылу, подбадривая своих новобранцев и вдохновляя их отбивать первые атаки врага (с колоссальными потерями с обеих сторон). Сам Шерман был дважды легко ранен; под ним убили трех лошадей. Слева от него — также не щадя себя — дралась дивизия Прентисса, а к ним уже подходили подкрепления из трех других дивизий, две из которых брали Донелсон.

Грант, ожидавший в своей ставке в девяти милях вниз по реке прибытия армии Бьюэлла, услышал шум битвы, когда сел завтракать. Реквизировав почтовую лодку, он поспешил в Питтсбург-Лэндинг и прибыл на поле боя около 9 часов утра. К тому времени градус битвы достиг накала, еще не виданного в этой войне. Джонстон и Борегар еще утром ввели в бой все шесть своих дивизий; все соединения Гранта, разбросанные по округе, стекались к линии фронта, растянувшейся на шесть миль между рекой Теннесси на левом фланге федералов и ручьем Оул-Крик на правом. Грант послал курьера к Лью Уоллесу с приказанием также двигаться к Шайло, но Уоллес заблудился в пути и вынужден был вернуться обратно, не успев принять участие в битве 6 апреля. Таким образом, в первый день битвы при Шайло всю тяжесть боя, все атаки и контратаки вынесли на себе пять дивизий армии Гранта.

Для тысяч солдат из этих дивизий шок от такой «встречи со слоном» (так тогда называли боевое крещение) оказался слишком силен. Они бежали в тыл и прятались среди прибрежных утесов. Северянам повезло, что тысячи южан также бежали с фронта с ужасом в глазах. Одной из главных задач командиров обеих армий было реорганизовать свои потрепанные бригады и заткнуть дыры, образовавшиеся вследствие дезертирства и множившихся потерь. Грант в течение дня объехал всех дивизионных командиров и вдоль горной гряды к западу от Питтсбург-Лэндинг выстроил вторую линию обороны, состоявшую из артиллерии и кое-как собранных солдат, отбившихся от своих полков. Это была линия, призванная сражаться до последнего патрона, если мятежники прорвутся за реку. Джонстон лично отправился на правый фланг своих войск, чтобы воодушевить измученные войска своим присутствием. Там во второй половине дня пуля, попавшая ему в ногу, перебила артерию, и он умер от потери крови прежде, чем успел осознать, насколько серьезно ранен.

Командование принял Борегар, попытавшийся поддержать темп атаки. К этому времени мужественные южане отбросили оба фланга противника на две мили от исходных позиций. В центре же Прентисс с остатками своей дивизии и частями двух других, закрепившись у проселочной дороги, организовал островок сопротивления, который южане назвали «осиным гнездом». Грант приказал Прентиссу «удерживать эту позицию любой ценой»[769]. Прентисс истолковал этот приказ буквально. Вместо того чтобы окружить это гнездо, обойдя его с флангов (такой тактический маневр еще не был ими освоен), командиры южан предприняли добрую дюжину лобовых атак. Хотя 18 тысяч конфедератов постепенно окружили 4500 солдат Прентисса, отсутствие координации позволяло янки отбивать атаки одну за другой. В конце концов южане подтянули к «осиному гнезду» 62 полевых орудия. За час до захода солнца, в половине шестого, Прентисс сдался с 2500 оставшихся в живых. Их стойкость позволила Гранту выиграть время и расставить сохраненную часть своей армии вдоль горной гряды Питтсбург-Лэндинг.

К этому времени подошла заблудившаяся дивизия Лью Уоллеса, а передовая бригада Бьюэлла форсировала реку. Борегар еще не знал об этом, но чувствовал, что его армия дезорганизована и доведена др изнеможения. Поэтому он отказался от идеи решающего штурма в сгущавшихся сумерках. Хотя сторонники этого шага после войны осуждали решение Борегара, его следует признать здравым. Обороняющиеся федералы имели преимущество как в диспозиции (большинство войск конфедератов в случае атаки должны были преодолеть крутые склоны глухого ущелья), так и в количестве артиллерии, к которой присоединились и восьмидюймовые пушки двух канонерок. С прибытием резервов янки получили и численное превосходство. На следующий день Бьюэлл и Грант могли бросить в бой 25 тысяч свежих войск в дополнение к 15-тысячной измученной, но сохранявшей боеспособность группировке, сражавшейся в первый день. Потери и дезертирство сократили численность войск Борегара до 25 тысяч. Сознавая это, Грант не колебался в своем решении начать контрнаступление 7 апреля. Когда некоторые из его офицеров советовали ему отступить, прежде чем мятежники утром возобновят наступательные действия, Грант ответил: «Отступить? Напротив, я предполагаю на рассвете перейти в атаку и разбить их»[770].

По ту сторону баррикад Борегар и его люди также были уверены в себе. Борегар даже послал победную реляцию в Ричмонд: «После жестокой десятичасовой битвы [мы], слава Всемогущему, одержали полную победу, отбросив врага со всех его позиций». Задачей завтрашнего дня он считал очистку позиции от противника. Если бы Борегар узнал о подошедших к Гранту резервах, он не держался бы столь самоуверенно. Однако высшие чины армии мятежников были введены в заблуждение сообщением от кавалерийского отряда из Северной Алабамы, доложившего, что Бьюэлл движется тамошней дорогой. Между тем разведчики Натана Бедфорда Форреста видели, как бригады Бьюэлла всю ночь переправлялись через реку на лодках. Форрест безуспешно пытался разыскать Борегара и раздраженно махнул рукой, когда другие южные генералы не обратили внимания на его сведения. «Утром нам зададут невиданную трепку!» — предсказал он[771].

Солдаты обеих армий провели ужасную ночь. Начался дождь, вскоре превратившийся в ливень. Потоки воды обрушились на 95 тысяч живых и 2000 мертвых, разбросанных на двенадцати квадратных милях от Питтсбург-Лэндинг до церкви Шайло. Десять тысяч из тех, кто выжил, были ранены, многие корчились в агонии под проливным дождем. Гром и молнии чередовались с разрывами снарядов — это канонерки всю ночь поливали огнем биваки конфедератов. Несмотря на крайнюю усталость, немногие солдаты смогли заснуть в «такую долгую и такую страшную ночь». Один союзный офицер писал, что его люди, «пролежавшие в воде и грязи, наутро были столь же измученными, как и накануне вечером»[772].

Грант провел эту ночь на поле брани, отказавшись от комфорта пароходной каюты. В четырех милях от него Борегар спокойно спал в захваченной палатке Шермана близ церкви Шайло. Его пробуждение было неприятным. Второй день битвы при Шайло вновь начался с внезапной атаки, только теперь уже атаковали янки. По всему фронту Огайская армия Бьюэлла и Западно-Теннессийская армия Гранта сметали все на своем пути, поначалу почти не встречая сопротивления неорганизованных мятежников. Ближе к 9 утра фронт южан, однако, обрел стройность, и в течение нескольких часов бой кипел с той же яростью, что и накануне. Вид вчерашних жертв был для наступавших северян шокирующим зрелищем. Некоторые раненые прижались друг к другу, пытаясь согреться в ночной холод. «Когда мы подошли, многие уже умерли, а остальные готовы были испустить дух, — писал позже один солдат-северянин. — Их стоны и крики были душераздирающими… Окровавленные тела лежали повсюду, в немыслимых позах, с бессчетным количеством ран на каждом — смотреть на это было выше наших сил»[773].

Во второй половине дня в результате непрекращающегося наступления федералов южане были отброшены туда, откуда накануне начали свою атаку. У янки были не только свежие войска и численное превосходство — боевой дух южан катастрофически упал, когда они осознали, что победа уплыла от них. Около половины третьего пополудни начальник штаба Конфедератов спросил Борегара: «Не кажется ли вам, что наши войска походят на кусок сахара, намоченный и уже готовый раствориться? Не лучше ли будет уйти с тем, что у нас осталось?»[774] Борегар согласился с этим доводом и приказал отступать. «Синие мундиры», слишком измученные и израненные для организации эффективного преследования по грязным дорогам, которые очередной ливень превратил в настоящее болото, в изнеможении упали в отвоеванном лагере. На следующий день Шерман все же пустился в погоню с двумя уставшими бригадами. В четырех милях к югу по дороге на Коринт он вступил в короткую перестрелку с кавалерией Форреста, в которой тот был ранен, после чего бригады вернулись в лагерь. И «синие» и «серые» на этот момент были сыты войной по горло.

Это было неудивительно. С начала войны прошел ровно год, и битва при Шайло была первой в ряду масштабных сражений, которые станут привычными в последующие три года. 20 тысяч убитых и раненых при Шайло (причем урон был примерно равным с обеих сторон) чуть ли не в два раза превышали 12 тысяч потерь в боях у Манассаса, Уилсонс-Крик, Донелсоне и Пи-Ридж. Невинный романтизм «джонни» и янки, спешивших на войну в 1861 году, остался в прошлом. «Я не понимал, что значит „великолепие и блеск“ доблестной войны, пока не увидел это, — писал после битвы рядовой из Теннесси. — Люди… принявшие причудливые позы, мертвые… с широко открытыми глазами, раненые, умоляющие о помощи… Я был как будто оглушен этим несчастьем». Шерман описывал «горы искалеченных трупов… с оторванными головами и ногами… Такие сцены могли бы любого излечить от желания воевать»[775].

Сражение при Шайло лишило янки иллюзий о быстром разгроме южан на западном фронте. После падения Донелсона один союзный солдат писал: «Мне кажется, что эта война не продлится и шести месяцев». После Шайло он же добавил: «Если мне суждено будет выжить, я продолжу служить своей стране, пока мы не подавим этот мятеж, даже если на это потребуется десять лет». До Шайло Грант был уверен, что еще одна победа Союза покончит с мятежниками, теперь же он считал, что «ничто не сможет спасти Союз, кроме полного завоевания Юга»[776]. Битва при Шайло ввергла страну в пучину тотальной войны.

Хотя Гранту и удалось вырвать победу при Питтсбург-Лэндинг из рук врага, общественное мнение северян поначалу больше сфокусировалось на этих руках, чем на победе. По сообщениям газет, «синие мундиры» были исколоты штыками прямо в своих палатках, а армия Гранта почти разорвана в клочья и ее спас лишь своевременный приход Бьюэлла. Бывший герой Донелсона, Грант подвергся даже большим нападкам, чем Альберт Сидни Джонстон после вынужденного ухода из Теннесси. Что же стало причиной такого непостоянства северной прессы? Неудачи первого дня битвы при Шайло и ужасное количество жертв дают лишь часть ответа на этот вопрос. Рассказы о бое офицеров армии Бьюэлла, которые были более откровенны с репортерами, чем Грант и его подчиненные, и старались выпятить свою роль, также повлияли на общественное мнение. Циркулировали ложные слухи, что Грант во время битвы был пьян — казалось, что опозоренный в 1854 году капитан никогда не сможет исправить свою репутацию. К тому же значимость победы северян при Шайло не была столь очевидна. Борегар упорно продолжал считать битву своей победой. Лишь «неблагоприятное стечение обстоятельств», сообщал он, спасло янки от уничтожения, а отход сил конфедератов к Коринту был частью масштабного стратегического плана![777]

Когда факт неудачи конфедератов при Шайло стал наконец очевиден, многие южане отвернулись от Борегара. Они обвиняли его в том, что он спас врага от поражения, отказавшись отдать приказ о наступлении вечером первого дня битвы. Примерно в то время, когда сменился тон прессы южан, жители Иллинойса стали выступать в защиту Гранта. Когда видный республиканец из Пенсильвании во время встречи с Линкольном назвал Гранта недалеким пьяницей и обузой для администрации, президент выслушал его и произнес: «Я не могу обойтись без этого человека, ибо он сражается». Один из офицеров штаба Гранта снабдил конгрессмена от Иллинойса Элиху Уошберна (первого покровителя Гранта) информацией, используя которую тот произнес в Палате представителей хвалебную речь в адрес генерала, чьи «почти нечеловеческие усилия» при Шайло позволили «одержать одну из самых блестящих побед» в истории Америки[778].

Уошберн, конечно, хватил через край. Хладнокровие и железная воля Гранта во время боя едва ли могли компенсировать его ошибки перед битвой. Но как бы то ни было, союзная армия добилась под Шайло огромного стратегического успеха. Она пресекла претензии южан на перехват инициативы в долине Миссисипи. С этого момента все для южан в этом ключевом регионе пошло под откос. В этот самый день, когда обескровленная армия Борегара начала свой печальный отход к Коринту, объединенные сухопутные и водные силы федералов одержали еще одну важную (и на этот раз почти бескровную) победу на Миссисипи.

Когда конфедераты в феврале эвакуировали свой «Гибралтар» в Колумбусе, они оставили гарнизон из 7000 человек и 52 крупнокалиберных орудий на острове № 10 в пятидесяти милях вниз по реке.

Этот оплот блокировал корабли северян в той же степени, что и Колумбус. Хэллек приказал речной флотилии Эндрю Фута забросать остров снарядами, пока новая Миссисипская армия под командованием Джона Поупа обходит остров со стороны штата Миссури. Семь броненосцев и десять мортирных лодок, на каждой из которых было установлено по 13-дюймовой мортире, бомбардировали позиции мятежников с дальней дистанции и без особого эффекта. Тем временем Поуп установил контроль над миссурийским берегом и провел несколько транспортов с глубокой осадкой через канал, прорытый его войсками с помощью беглых негров. Теперь конфедераты были заперты с трех сторон, открытой для них оставалась лишь хлипкая «дорога жизни» через болотистый берег реки со стороны Теннесси. Поуп попросил Фута выделить ему канонерку, которая должна была прорваться сквозь огонь островной батареи и прикрыть десантный отряд, призванный перерезать эту дорогу. Лодка «Каронделет» совершила этот маневр в сильный шторм ночью 4 апреля, а через две ночи за ней тоже во время шторма последовала вторая лодка. Под прикрытием канонерок армия Поупа переправилась через Миссисипи, окружила гарнизон и 7 апреля приняла капитуляцию 7000 человек вместе с пушками и всем снаряжением, что для Юга было тяжелым ударом. Потеряв лишь несколько человек, Поуп добился победы, которую Хэллек назвал более значительным успехом, чем захват Донелсона Грантом, и Север получил нового героя.

После этого успеха Хэллек приказал Поупу присоединиться к Гранту и Бьюэллу под Питтсбург-Лэндинг, где Хэллек лично принял командование над объединенной группировкой, насчитывавшей более 100 тысяч бойцов. В этой армии собрались самые выдающиеся военачальники, включая четырех будущих главнокомандующих армией Соединенных Штатов: Хэллек, Грант, Шерман и Филипп Шеридан (бывший тогда еще в чине капитана); пять действующих или будущих командующих армиями: Бьюэлл, Поуп, Роузкранс, Джордж Томас и Джеймс Макферсон. Хэллек вряд ли мог найти применение такой блестящей плеяде, особенно Гранту. «Старый умник» по-прежнему недооценивал Гранта и отодвинул его на второй план, назначив на малозначимый пост заместителя командующего объединенными силами. Расстроенный Грант ходатайствовал о переводе, но в конце концов остался на своем посту.

Хэллек медленно продвигался к Коринту, загоняя в окопы всю армию при малейшей перестрелке с аванпостами конфедератов. Если после всех предосторожностей Хэллека можно было с уверенностью сказать, что Борегар не станет нападать на него, то с такой же уверенностью можно было сказать, что и он не сможет эффективно атаковать Борегара. Хэллек вел войну по учебнику — по своему учебнику. Это была война XVIII века, в стиле Жомини, с маневрами и осадой «стратегических пунктов», а не современная война, где в решающей битве можно было уничтожить армию врага или нанести ей серьезный урон. Хэллек был бы счастлив, если бы ему удалось выдавить Борегара из Коринта без сражения, одними маневрами. Грант, со своей стороны, недоумевал «как простой захват территории может приблизить конец войны, если рядом находятся крупные и боеспособные соединения врага». Но Хэллек не желал вести войну по советам Гранта[779].

Вожди конфедератов также рассматривали Коринт как ключевой стратегический пункт. «Если мы потерпим поражение здесь, — писал Борегар две недели спустя после Шайло, — то потеряем всю долину Миссисипи и, возможно, проиграем войну»[780]. Юг спешно формировал резервы в восточном Теннесси и во всех городах и местечках вплоть до южноатлантического побережья. Ван Дорн, например, привел 15 тысяч солдат из Арканзаса. К началу мая Борегар располагал под Коринтом 70 тысячами, однако многие из них еще оправлялись от ран после Шайло, а тысячи других страдали брюшным тифом или дизентерией. Отходы, производимые многочисленной армией, испортили источники воды, что превратило Коринт в зону экологического бедствия. От болезней умерло почти столько же солдат, сколько погибло под Шайло. Столкнувшись с сокращением своей армии и перспективой окружения и осады, Борегар передумал удерживать Коринт любой ценой. Наблюдая, как Хэллек разворачивает свои войска вокруг города и подвозит осадные орудия, Борегар 25 мая решил отступить. Он выполнил этот маневр весьма искусно и скрытно, оставив Хэллеку в качестве трофеев лишь несколько отставших солдат и зловонную помойку. В своей новой базе в Тьюпело (Миссисипи), расположенном в пятидесяти милях к югу, Борегар объявил эвакуацию Коринта «равнозначной великой победе»[781]. Но Джефферсона Дэвиса эти новости ошеломили и разозлили. Еще одна такая «победа» могла развалить Конфедерацию. Хотя Борегар говорил о возобновлении наступления, Дэвис был уже сыт по горло его наполеоновскими планами и крайне малой эффективностью. Когда Борегар ушел в самовольный отпуск, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье, Дэвис воспользовался моментом и заменил его Брэкстоном Брэггом.

Взяв Коринт, союзная армия вышла к железной дороге на Мемфис. Прежде чем «синие мундиры» Хэллека смогли подойти к пятому по величине городу Конфедерации, его взял смешанный речной флот. Это оказалось нелегкой задачей. После потерянного острова № 10 следующей твердыней конфедератов на Миссисипи был форт Пиллоу в пятидесяти милях к северу от Мемфиса. Вдобавок к сорока пушкам форта южане оснастили новую флотилию, состоявшую из восьми пароходов, переделанных в таранные суда. 10 мая этот импровизированный флот застал врасплох союзные суда около Плам-Ран-Бенд выше форта Пиллоу и в ходе стремительного удара временно вывел из боя два броненосца, пробив их борта ниже ватерлинии. Довольный капитан южан заверил Борегара, что янки «никогда не пройдут вниз по Миссисипи»[782].

Но у федералов вскоре нашлись свои тараны. Таранная тактика была древним методом ведения боя галерных судов до появления пороха и парусников (которые редко были достаточно маневренны, чтобы протаранить корабль неприятеля), превративших флот в средство ведения бортового огня. Однако появление судов на паровой тяге вновь сделало тараны актуальными. Военный корабль весом в несколько сот тонн, с отягощенной носовой частью, даже двигавшийся с небольшой скоростью, мог быть более смертоносным оружием, чем имевшиеся в то время винтовки или пушки. «Виргиния» доказала это на рейде Хэмптон-Роудс, а речной флот конфедератов — при Плам-Ран-Бенд. Самым горячим приверженцем таранов был худощавый и болезненный 57-летний гражданский инженер из Пенсильвании Чарльз Эллет. После того как ему не удалось заинтересовать своими проектами союзный флот, Эллет показал их военному министру Стэнтону, который отнесся к ним с энтузиазмом. Стэнтон произвел Эллета в чин полковника и направил на запад готовить таранный флот для речных сражений.

Эллет переоборудовал девять пароходов по собственным проектам, придав им максимальную мощность. Морякам дальнего плавания он предпочитал людей, больше знакомых с особенностями хождения по рекам. Эллет принял командование флагманом, а его брат Альфред — вторым по значимости кораблем. Семь других членов его семьи — братья, племянники и сын — также присоединились к экспедиции. Эта замечательная семейка и еще более замечательная флотилия хотели показать себя, атаковав флот мятежников около форта Пиллоу. Борегар предвосхитил их намерение, приказав эвакуировать форт, когда его отход из Коринта сделал тот уязвимым для атаки с суши, однако конфедераты намеревались закрепиться в Мемфисе. На рассвете 6 июня южный речной флот вышел навстречу пяти союзным броненосцам и четырем таранам Эллета. Тысячи жителей города высыпали на отвесный берег, чтобы поддержать своих.

Менее чем за два часа хозяева проиграли «матч». Чарльз и Альфред Эллеты направили свои тараны против авангарда мятежников вниз по реке со скоростью пятнадцать узлов. Звук удара от столкновения корабля Чарльза с головным тараном врага был слышен и на берегу. В результате атаки Чарльза в днище корабля южан образовалась пробоина, тогда как Альфред проскользнул между двумя спешившими наперерез вражескими таранами, заставив их столкнуться друг с другом, после чего описал круг и протаранил тот из них, который уцелел при столкновении. Тем временем вступили в бой канонерки федералов. Их залпы добили два поврежденных корабля конфедератов, потопили еще один и, обездвижив три других, позволили взять их на абордаж. Вниз по реке ускользнуло лишь одно судно южан. Флотилии мятежников больше не существовало. Жители Мемфиса с угрюмым молчанием смотрели на Чарльза Эллета-младшего, который во главе отряда из четырех человек водрузил звездно-полосатый флаг над зданием почтамта. Его отважный отец умер от ран две недели спустя, что стало единственной значительной потерей союзных сил. Чарльз-младший, в свои 19 лет ставший самым молодым полковником федеральной армии, возглавил после него таранный флот и погиб годом спустя.

Янки заняли Мемфис и превратили его в базу своих дальнейших операций, тогда как флот прошел еще 300 миль вниз по реке к Виксбергу, следующему бастиону Конфедерации. Но блестящие достижения речного флота ушли в тень операций морского флота, который захватил Новый Орлеан и продвинулся вверх по Миссисипи, чтобы вонзить американский флаг в сердце Юга.

Захват Нового Орлеана проиллюстрировал стратегическую мудрость намерения Линкольна наносить несколько одновременных ударов. Давление северян в Теннесси вынудило военачальников южан лишить Луизиану прикрытия сухопутных сил (луизианская дивизия сражалась под Шайло) и восьми канонерок (флот был уничтожен под Мемфисом). Новый Орлеан остались защищать 3000 набранных на короткий срок ополченцев, несколько батарей, расположенных рядом с городом (как раз там, где Эндрю Джексон разгромил в 1815 году англичан), «москитный флот» из двенадцати маленьких канонерок, два недостроенных броненосца и два форта по обе стороны Миссисипи, вооруженные 126 пушками. Защитники города возлагали особые надежды именно на форты, которые должны были уничтожить любое деревянное судно, осмелившееся бороться с трехузловым течением, чтобы пройти мимо фортов. Но союзный флот уже не раз показал, что достаточное число кораблей, вооруженных достаточным количеством орудий и находящихся под командованием отважного моряка, является отличным ключом к таким оборонительным сооружениям. Флот готов был вновь доказать эту теорему, а за доказательство взялся не знавший страха моряк — Дэвид Глазго Фаррагут.

Шестидесятилетний Фаррагут поступил во флот, когда ему было девять лет, и принимал участие в англо-американской войне 1812 года и в войне с Мексикой. Как и Грант, Фаррагут отличался не изощренным интеллектом, а колоссальной силой характера. Хотя он родился в Теннесси и был женат на уроженке Виргинии, его верность флагу, которому он служил полвека, была непоколебимой. Когда товарищи-южане попытались убедить Фаррагута перейти на сторону Конфедерации, он отверг их уговоры со следующими словами: «Запомните, что я скажу, парни: вам проще будет ухватить дьявола за хвост, чем добиться успеха в таком деле»[783]. Этим дьяволом во плоти для кого-то из них стал сам Фаррагут. В феврале 1862 года он принял командование экспедиционным корпусом, состоявшим из восьми паровых шлюпов (фрегаты сидели в воде слишком глубоко, чтобы пройти через отмели устья Миссисипи), одного парусного шлюпа и четырнадцати канонерок. Эту эскадру сопровождали девятнадцать шхун, на которых были установлены мортиры, призванные сломить сопротивление фортов. Канонерки должны были стрелять под большим углом, идя впереди основного флота. Для подавления сопротивления транспорты везли в Мексиканский залив 15 тысяч солдат, возглавляемых вездесущим Бенджамином Батлером.

В начале апреля Фаррагут провел свой флот через отмели и встал на якорь в двух милях ниже фортов. Отсюда шхуны начали бомбардировать форты снарядами, выпуская по 3000 штук в день. Хотя этот обстрел вывел из строя несколько орудий и серьезно повредил стены, огневая мощь врага оставалась почти неизменной. Но Фаррагут не уповал на одни лишь мортиры — шесть дней спустя он решился на прорыв. Ночью две союзные канонерки подошли к стенам форта, чтобы перерезать цепь плавучих понтонов, перегораживавшую реку. Хотя их обнаружили и обстреляли, их командам удалось разорвать цепь и проделать брешь, в которую корабли протиснулись по одному. В 2 часа утра 24 апреля семнадцать военных кораблей Фаррагута двинулись вверх по реке. Форты открыли огонь из 80 или 90 орудий — с кораблей отвечало в два раза больше пушек. Мортиры северян возобновили бомбардировку, а броненосец конфедератов «Луизиана», пришвартованный к причалу, так как его двигатели еще не были готовы, отдал швартовы и поплыл навстречу врагу, хотя на борту не было полного комплекта из шестнадцати пушек. Три канонерки мятежников вступили в бой и попытались таранить суда федералов (одной из них удалось пустить ко дну 10-пушечный шлюп «Варуна»), тогда как гражданские капитаны прочих кораблей отплывали вверх по реке или бежали с судов на берег. Буксиры конфедератов пустили навстречу кораблям янки брандеры с грузом горящих сосновых веток и смолы. Все это происходило едва ли не на одной квадратной миле, что превратило эту атаку в самый зрелищный фейерверк в американской истории.

Каждый союзный корабль (включая четыре, не прорвавшиеся через цепь) попал под обстрел: за полтора часа, которые потребовались для взятия форта, было убито 37 и ранено 147 моряков. Мятежники потеряли меньше, но их «москитный флот» прекратил существование, экипажи уничтожили недостроенные броненосцы, чтобы те не достались врагу, гарнизоны фортов взбунтовались против командиров и сдались, а ополченцы бежали в глубокий тыл. Утром 25 апреля корабли Фаррагута подавили речные батареи вблизи самого Нового Орлеана одним-двумя залпами. Затем флот взял курс на город, полный горящего хлопка и проклинающих северян толп, размахивающих револьверами под жерлами 11-дюймовых орудий. Джордж Вашингтон Кейбл, в то время семнадцатилетний юноша, позднее вспоминал, что в этот холодный день «толпа на пристани испускала яростные вопли. С переполненных палуб не отвечали ни слова, только один старый морской волк со шлюпа „Хартфорд“, стоявший позади огромной вращающейся пушки и ухмылявшийся во весь рот, тихо похлопал по вороненому казеннику орудия»[784]. Комические «переговоры», на которых мэр отказался от чести сдать врагу крупнейший город Юга, надоел Фаррагуту, который 29 апреля послал своих матросов водрузить американский флаг над общественными зданиями. Два дня спустя в Новый Орлеан во главе не сделавших ни единого выстрела войск вошел Батлер и железной рукой стал наводить в оккупированном городе порядок.

Следующие два месяца основная часть кораблей Фаррагута дважды поднималась по Миссисипи, попутно заставив капитулировать Батон-Руж и Натчез. Однако Виксберг оказался сделан из другого теста. На требование о сдаче военный губернатор города ответил: «Жители Миссисипи не знают и отказываются знать, что значит „капитулировать“… Если коммодор Фаррагут… может объяснить им смысл этого слова, то пусть придет и попытается»[785]. Он пришел, попытался, но не преуспел. В последнюю неделю июня две союзные флотилии, покорившие Новый Орлеан и Мемфис, соединились под Виксбергом. В их плане было сокрушить оборонительные бастионы огнем двух с лишним сотен пушек и двадцати трех мортир, но батареи мятежников, расположенные на склонах и вершине двухсотфутового холма, на котором стоял город, платили северянам той же монетой. Фаррагут вскоре пришел к выводу, что если бомбардировка города с воды и может сровнять его с землей, то она не в состоянии сломить организованное сопротивление батарей южан. А те были настроены защищать свой последний оплот на Миссисипи изо всех сил. В конце июня командование над десятью тысячами солдат, засевших в Виксберге, принял Эрл Ван Дорн. Штурм обрывистого берега силами пехоты со стороны реки был бы форменным самоубийством. Единственным способом расколоть этот орешек была атака крупных соединений наземных сил с тыла при одновременном продолжении блокады с воды. Поиск решения этой непростой стратегической задачи занял у союзной армии почти год.

Фаррагут послал три тысячи солдат Батлера к Виксбергу. Этого было слишком мало, чтобы атаковать Ван Дорна, но отряд получил приказ прорыть (при помощи полутора тысяч беглых негров) канал через излучину реки вне радиуса действия пушек мятежников в надежде, что река сама пробьет новое русло и крепость конфедератов окажется окружена сушей. Однако Миссисипи, ежедневно терявшая несколько дюймов своего уровня вследствие летней засухи, отказалась помогать северянам. Фаррагута тревожила вероятность того, что его глубоко сидящие суда могут сесть на мели пересыхающей реки. Три четверти пехотинцев и половина матросов союзной армии переболели тифом, дизентерией или малярией; каждый день умирало несколько человек.

В конце концов янки отказались от идеи взять Виксберг этим летом, но прежде мятежники послали им «парфянскую стрелу». Выпустил ее броненосец «Арканзас», которым командовал столь же искушенный, как и Фаррагут, кентуккиец Айзек Ньютон Браун. Этот ветеран флота Соединенных Штатов, бороздивший моря уже тридцать лет, наблюдал за достройкой своего броненосца на реке Язу, пока союзный флот бомбардировал Виксберг. Приводимый в действие не слишком надежным двигателем, вооруженный десятью пушками, «Арканзас», внешне напоминавший «Виргинию», в середине июля поплыл вниз по реке навстречу федеральному флоту. Сначала он встретил и вывел из строя знаменитую канонерку «Каронделет», затем вклинился между изумленными союзными флотилиями, чьи корабли стояли на приколе со снятыми пушками у обоих берегов реки. Орудия быстро вернули, и те засыпали стального диверсанта множеством снарядов. «Арканзас» в ответ «палил во все стороны, не разбирая, где свои, где чужие»[786]. Несмотря на потерю шестидесяти членов экипажа и полученные повреждения, «Арканзасу» удалось нейтрализовать один из таранов Эллета и уйти под защиту пушек Виксберга.

Разозленный до крайности Фаррагут тщетно пытался уничтожить стального монстра мятежников. В конце концов он сдался и 26 июля начал отводить свою флотилию вниз по реке, пока снижающийся уровень воды не посадил ее на мель. Канонерки северян вернулись в Хелену (Арканзас). На этот момент конфедераты контролировали двести миль Миссисипи от Виксберга до Порт-Хадсона (Луизиана), где они построили укрепления, уступавшие только виксбергским. После подвигов «Арканзаса» южане воспряли духом. Ван Дорн решил атаковать союзный гарнизон в Батон-Руже, «а потом вперед, на Новый Орлеан!»[787]. Он приказал «Арканзасу» двигаться вниз по реке, чтобы нейтрализовать канонерки северян в Батон-Руже одновременно с атакой пехотной дивизии с суши. Но работавший с перебоями двигатель «Арканзаса» не позволил ему прибыть на место до того, как «синие мундиры» 5 августа отразили эту атаку. На следующий день двигатель броненосца отказал еще раз, когда на него набросились союзные корабли. Чтобы предотвратить захват судна, команда «Арканзаса» открыла кингстоны.

Это событие стало финальным аккордом в «Ноевом потоке побед» на западе, как высказалась в мае New York Tribune[788]. С февраля по май союзные войска захватили территорию в 50 тысяч квадратных миль, получили контроль над 1000 миль судоходных рек, оккупировали столицы двух штатов и крупнейший город Юга, а также вывели из строя 30 тысяч солдат противника. Упадок энтузиазма южан в результате этих неудач прослеживается в дневниковых записях Мэри Бойкин Чеснат в апреле–мае: «Битва за битвой — катастрофа за катастрофой… Как тут заснуть? Мощь, которую они обрушили на нашу страну, потрясает… Каждая утренняя газета способна убить больную женщину [или] состарить сильную и здоровую… Новый Орлеан пал, а вместе с ним и Конфедерация. Разве мы не разрезаны пополам?.. Мне больше не о чем писать, кроме как о катастрофах… Действительность ужасна»[789].

Из Ричмонда угроза со стороны великолепно оснащенной армии Макклеллана выглядела даже серьезнее, чем поражения на западном фронте. После многочисленных понуканий Линкольна Макклеллан наконец представил план весеннего наступления против защищающей Манассас армии Джозефа Джонстона. Вместо прямой атаки вражеских позиций Макклеллан предложил переправить армию морем на юг Чесапикского залива к устью реки Раппаханнок, в восьмидесяти милях к востоку от Манассаса. Тогда федералы окажутся между армией Джонстона и Ричмондом, что вынудит конфедератов поспешить на юг для защиты своей столицы. Макклеллан предвкушал либо взятие Ричмонда, прежде чем Джонстон успеет дойти до него, либо сражение на открытой местности, где войскам Макклеллана не нужно будет штурмовать неприятельские укрепления.

Линкольну не нравился этот план, потому что он оставлял Макклеллана между Джонстоном и Ричмондом с тем же успехом, что и Джонстона между Макклелланом и Вашингтоном. Пока Линкольн еще не высказывал своего подозрения, что Макклеллан, будучи демократом, слишком «мягок» к мятежникам и в действительности не хочет их разгрома, — он просто был не в восторге от стратегической идеи. Подобно Гранту, президент верил в эффективность сражения с армией, а не маневрирования с целью захвата территории. «Направляясь к югу в поисках подходящего места для сражения — вместо того чтобы дать бой под Манассасом, — говорил Макклеллану Линкольн, — [вы] только меняете трудности местами, а не преодолеваете их… В любом другом месте [вы] найдете того же самого врага и те же самые укрепления»[790].

Прежде чем Макклеллан начал свой маневр, Джонстон в начале марта отошел от Манассаса на более защищенные позиции в сорока милях к югу, за Раппаханнок. Вполне возможно, что с тактической точки зрения этот отход был правомерен, но с политической его последствия были неблагоприятными. В череде постоянных неудач конфедератов он внес свой вклад в упадок боевого духа, а также усугубил взаимную неприязнь Джонстона и Дэвиса. Последний не видел необходимости в отступлении, а когда узнал, что Джонстон спешил настолько, что уничтожил колоссальное количество припасов, которые нельзя было взять с собой из-за распутицы, то просто оцепенел от гнева.

Гнев Линкольна был не менее силен, когда он узнал, что эвакуированные войска конфедератов не были настолько многочисленны и сильны, как уверял Макклеллан. Газетные репортеры нашли еще не одну «квакерскую пушку» в Сентрвилле. Один из них писал, что «воображаемая неприступность позиций южан оказалась обманом». Очевидно, что на линии Манассас — Сентрвилл было не более 45 тысяч мятежников, то есть в два с лишним раза меньше, чем говорил Макклеллан. Другой северный репортер сообщал: «Я вернулся из твердыни мятежников разочарованным, пристыженным и униженным. У меня такое чувство, что их отход — это наше поражение»[791].

Вставал вопрос, что же делать дальше? Отступление Джонстона лишило смысла план Макклеллана обойти врага с фланга, форсировав Раппаханнок. Тем не менее «молодой Наполеон» не желал оставлять идею переброски армии по морю в какой-либо пункт к востоку от Ричмонда. Он предлагал высадиться у Фортресс-Монро, на окончании полуострова, образованного реками Йорк и Джемс. Наладив надежное снабжение с моря, союзная армия могла бы пройти семьдесят миль вглубь полуострова, причем от Ричмонда ее отделяли бы всего две реки. Такой план казался Макклеллану гораздо более привлекательным, чем предложение Линкольна о наступлении по суше, в ходе которого пришлось бы пересечь с полдюжины рек и к тому же зависеть от железной дороги, беззащитной перед набегами кавалерии. Тем не менее Линкольн продолжал относиться к идее Макклеллана скептически. Задействовав внутренние коммуникации, конфедераты смогут перебросить войска на полуостров, где Макклеллан «увидит того же самого врага и те же самые укрепления». Все же президент с неохотой принял план Макклеллана, выставив условие, что тот оставит достаточное количество войск, чтобы защитить Вашингтон от внезапного удара мятежников. Макклеллан пообещал.

Генерал-квартирмейстер Монтгомери Мейгс подготовил 400 транспортов и барж, чтобы перевезти на полуостров армию Макклеллана, включавшую более 100 тысяч человек, 300 орудий, 25 тысяч вьючных и верховых животных и горы снаряжения. Это показало замечательные возможности интендантского ведомства. Но с самого начала экспедиция Макклеллана не задалась. Потеряв уверенность в своем командующем, Линкольн урезал его полномочия. 8 марта он назначил четырех корпусных командиров Потомакской армии, выслушав мнение комитета по ведению войны, но не посоветовавшись с Макклелланом. Три дня спустя он сместил Макклеллана с поста главнокомандующего, оставив за ним только командование Потомакской армией. Линкольн оправдал этот шаг заявлением о том, что обязанности Макклеллана как командира экспедиционного корпуса будут отвлекать его от управления другими театрами военных действий. Хотя объяснение было резонным, это свидетельствовало о сомнениях президента в отношении Макклеллана. 11 марта президент также создал новый западновиргинский фронт во главе с генералом Фримонтом. Давление республиканцев вынудило Линкольна пойти на этот шаг и отдать важный командный пост противнику рабства. Три недели спустя под этим же давлением президент передал Фримонту одну из дивизий армии Макклеллана.

Впоследствии президент забрал у Макклеллана еще несколько дивизий, так как убедился, что генерал оставил для защиты Вашингтона совсем не столько сил, сколько обещал. Разночтения в документах сбивают с толку историков, пытающихся докопаться до истины. По уверениям Макклеллана, он оставил для защиты столицы 73 тысячи человек, Линкольн же насчитывал только 29 тысяч. Видимо, Макклеллан посчитал некоторые соединения дважды и включил в число защитников столицы армию Натаниэла Бэнкса, стоявшую в долине Шенандоа. Макклеллан был прав, считая, что мятежники не собираются наносить удар по Вашингтону, а даже если и соберутся, дивизии Бэнкса успеют вовремя прикрыть столицу. Но будучи раздражен вмешательством гражданских лиц, Макклеллан не сумел объяснить Линкольну свое мнение относительно обороны столицы. Забота Линкольна о безопасности Вашингтона была, пожалуй, чрезмерной, но если бы мятежники и правда угрожали городу, то президент, в глазах северян, был бы виноват в преступном небрежении долгом.

Тревога Линкольна была небеспочвенной, учитывая столкновение в долине Шенандоа, произошедшее 23 марта. Командующим небольшой армией конфедератов в долине был «Каменная Стена» Джексон. Его задачей было время от времени тревожить Бэнкса в районе Уинчестера, связывая его силы. Когда Джексон узнал, что две из трех дивизий Бэнкса все же готовы к отправке, он атаковал те части, которые, по его мнению, составляли арьергард армии северян, у Кернстауна (к югу от Уинчестера). 4200 мятежников вместо схватки с небольшой группировкой столкнулись с полной дивизией в 9000 человек и понесли большие потери. Тактическое поражение Джексона при Кернстауне (и очередная неудача конфедератов этой безрадостной весной) внезапно обернулось важным стратегическим успехом. Рассудив, что Джексон не решился бы на атаку, если бы не имел достаточно сил, Линкольн отменил переброску дивизий Бэнкса. Более того, обнаружив в это самое время несоответствия в численности войск, оставшихся в Вашингтоне и на подступах к нему, президент также приказал крупному 35-тысячному соединению Ирвина Макдауэлла оставаться в Северной Виргинии. В результате этих событий Макклеллан лишился трети своей 150-тысячной армии на полуострове.

Разозленный Макклеллан впоследствии обвинял администрацию в том, что она не желала ему успеха, так как он был демократом. Это не имело ничего общего с реальностью: на самом деле республиканцев раздражало явное нежелание генерала вести наступательные действия. В течение первой недели апреля около 55 тысяч солдат Макклеллана подошли к линии обороны конфедератов близ поля битвы времен Войны за независимость в Йорктауне. Здесь, за рекой Уорвик, окопались менее 13 тысяч мятежников под командованием Джона Магрудера. Макклеллан не решался атаковать, полагая, что основательность вражеских укреплений приведет к слишком большим потерям. «Принц Джон» Магрудер сделал все от него зависящее, чтобы поддержать такое убеждение «молодого Наполеона». Будучи актером-любителем, он устроил Макклеллану театральное представление. Его пехота постоянно маневрировала в разных направлениях, а артиллерийские батареи с шумом переезжали с места на место, чтобы создать впечатление гораздо большей численности войск, чем у него было на самом деле. Замысел Магрудера полностью оправдался: Макклеллан пришел к выводу, что может взять Йорктаун только в результате осады. Эта новость чрезвычайно раздосадовала Линкольна: «Я полагаю, будет лучше атаковать позиции врага… немедленно, — телеграфировал Макклеллану президент. — Из-за вашей задержки враг может с выгодой использовать время». Линкольн пытался донести до Макклеллана и растущие сомнения республиканцев в его лояльности: «Вам крайне необходимо нанести удар… Общество не замедлит расценить (да и уже расценивает) эти колебания атаковать окопавшихся мятежников как повторение Манассаса… Я никогда еще не писал вам… ни с большим участием, чем сейчас, ни с большим стремлением оказать вам поддержку… Но вы обязаны действовать»[792].

Макклеллан бездействовал. Вместо этого он написал своей жене, что если Линкольн так хочет прорвать оборону мятежников, то «пусть приезжает и делает это сам». Генерал, жалуясь на свое тяжелое положение, когда «с одной стороны мятежники, а с другой — аболиционисты и прочая сволочь»[793], постепенно разворачивал осадные орудия и подвозил военных инженеров. Неделя проходила за неделей, а союзная артиллерия все готовилась выбить южан из их окопов с помощью мортир и 200-фунтовых пушек. Линкольна ввергало в отчаяние такое «бесконечное промедление». Как он и опасался, конфедераты использовали отсрочку, перебросив всю армию Джонстона на полуостров.

Осмотр укреплений Йорктауна убедил Джонстона в том, что позиции безнадежно слабы: «Все, за исключением Макклеллана, уже давно бы атаковали»[794]. Джонстон советовал отойти по всему фронту на заранее подготовленные позиции неподалеку от Ричмонда, но Джефферсон Дэвис и Роберт Ли отвергли это предложение и приказали Джонстону защищать Йорктаун до последнего вздоха. Роль Ли в этой кампании возрастала пропорционально падению уверенности Дэвиса в Джонстоне. В марте президент отозвал Ли из Саванны и перевел его в Ричмонд в качестве своего рода помощника главнокомандующего. Джонстон стоял под Йорктауном до начала мая, пока не узнал, что Макклеллан собирается громить его оборону с помощью осадных орудий. Не дожидаясь этого, в ночь с 3 на 4 мая Джонстон снялся с лагеря и отошел к северу. Дэвис был так же раздосадован очередной уступкой, как и Линкольн, потерявший целый месяц в ожидании взятия этих укреплений. 5 мая сильный арьергард конфедератов под командованием Джеймса Лонгстрита дал заградительный бой у Уильямсберга, столицы колониальных времен. Потеряв 1700 человек убитыми и ранеными, мятежники выбили из строя 2200 северян, задержав преследовавших федералов и позволив остальной части армии беспрепятственно уйти с артиллерией и обозами.

Частые дожди затрудняли ведение боевых действий в апреле, но в мае дожди только усилились, и армии увязли в грязи. Единственные значительные события происходили на воде. С отходом Джонстона Норфолк и расположенная там морская база не могли чувствовать себя в безопасности. Перед эвакуацией конфедераты уничтожили все, что представляло военную ценность, включая броненосец «Виргиния». «Монитор» вел флотилию из пяти канонерок вверх по реке Джемс. Их капитаны мечтали превзойти Фаррагута, подавив речные батареи мятежников и взяв на прицел Ричмонд. Чиновники Конфедерации начали было паковать документы и готовиться к бегству из города, но острый момент вскоре миновал: 15 мая батареи у Дрюри-Блафф в семи милях к югу от Ричмонда остановили флотилию. «Монитор» оказался неэффективен против этого огня, так как его пушки нельзя было нацелить на вершину 90-футового откоса, где разместились батареи. Орудия мятежников вели яростный навесной огонь по канонеркам, а снайперы, притаившиеся вдоль берегов, отстреливали янки на палубах. Флот вынужден был уйти ни с чем, и в Ричмонде раздался всеобщий вздох облегчения.

Несмотря на лучик солнца, мелькнувший при Дрюри-Блафф, Югом овладевало чувство надвигающегося конца. Армия Макклеллана приблизилась к Ричмонду на расстояние шести миль, а известия о поражениях и отступлениях на западе поступали чуть ли не ежедневно. В атмосфере кризиса, порожденного событиями весны 1862 года, Конгресс Конфедерации объявил о введении всеобщей воинской повинности и военного положения. Недовольство внутри страны росло, доллар Конфедерации рухнул. В эти же месяцы обретшее уверенность союзное правительство освободило политических заключенных, приостановило набор в армию и наладило стабильное финансирование войны, причем позитивное развитие событий в тылу резко контрастировало с тем, что происходило на передовой.