Богатыри не мы. Новеллы

1. Боец

– Мне нужны полудюймовые патроны к пулемету Бреда – зажигательные, в лентах по полтораста штук. И еще – триста литров горючего, пара стофунтовых бомб, – требовательным тоном заявил парень в летном комбинезоне, стоящий перед Раде Гуланом.

Такой ответ на слова «Чем я могу вам помочь?» слегка ошарашил плотного, кряжистого югославского офицера. Выдерживая паузу, чтобы собраться с мыслями, он напустил на себя строгий вид.

– Лейтенант Григор… Данцевич? – переспросил Раде с растяжкой, словно попервоначалу не расслышал.

– Так точно.

«Чертовски знакомая фамилия… и манера посадки на воду. Не тот ли малый, который…»

Впрочем, «того малого» он вблизи не видел. Только в полете.

Его визави был высок и жилист, лет двадцати пяти. Молодое, но жесткое, угловатое лицо. Из-под шлема выбилась прядь прямых черных волос. Взгляд серых глаз – решительный, чуть скептичный, исподлобья. Губы в линию, напряжены.

Порой его правая рука сжималась в кулак, будто парень сминал кистевой эспандер – так туго и сильно, что чудился скрип стиснутой пружины. Словно кисть пыталась ощутить ручку управления – и гашетку на ней. Если б не перчатка, ногти впились бы в ладонь.

Молчание затянулось, и Раде негромко заговорил:

– Из Белграда пришло распоряжение – если кто-то приплывет или перелетит на нашу сторону, этих людей мы обязаны интернировать.

– Я должен вернуться, – твердо сказал Григор. За его спиной, у причала, едва заметно покачивался на воде поплавковый истребитель «южный» Ro.44 с эмблемой морейских ВВС на фюзеляже. Красный круг, в нем синий с белым крестом и герцогской короной. Над кожухом перегретого мотора прозрачно струился горячий воздух.

– Вы серьезно? – вырвалось у серба.

– У меня там дела. – Колючие глаза морейца смотрели упрямо и холодно.

Похоже, он считал, что пилота, выжившего в воздушном бою, должны снарядить и заправить на любом берегу Адриатики. Даже во вражеской Италии. Просто обязаны – пока он не сдался.

Странным образом эта уверенность исподволь передавалась Раде.

Но – приказ!..

Чтобы выиграть время, он протянул пилоту открытый портсигар:

– Угощайтесь.

Тот сдернул перчатки, взял сигарету:

– Спасибо.

Кругом все млело в знойной тишине – мелкие волны вяло плескались о галечный берег, крыши ангаров были накалены солнцем, будто противни. Доски причала потели смолой, источая терпкий дух живицы. И – безлюдье, если забыть о персонале базы гидропланов, вежливо державшемся в сторонке. Видневшаяся поодаль деревушка Дивулье, давшая авиабазе название, как вымерла – черепичные красные кровли, пустые улочки, недвижные кроны акаций, заросли маслин и олеандров, виноградники.

Жарким выдался август 1940 года в Далмации. Раньше – до войны, – на пляже пестрели бы фигуры отдыхающих, а ныне – как вымело. Ни высокомерных англичан, ни чинных немцев, ни спокойных чехов – всех расшвыряла военная буря.

В этом сонном покое впору забыться, как в сиесту, и вдруг!.. В небе над проливом зажужжал мотор, возник силуэт «южного». Вскоре поплавки вспенили гладь бухты. Привет, я вырвался из пекла!

Судя по пробитым там-сям крыльям биплана, Григору солоно пришлось. Надо полагать, он в долгу не остался. Машину, считай, сберег – ход и управление в порядке. Вел истребитель ровно, приводнился искусно. Короткая посадка – как подпись мастера, одним росчерком.

– А я вас помню. Вы взяли «серебро» на гонках Кларитан. Тогда я приезжал в Морею…

Григор нервно улыбнулся, дернув углом рта. Сигарета тлела рывками в такт его затяжкам.

– Да, было дело. Все-таки – у вас найдется то, что я назвал?

Из Дивулье в сильный бинокль были порой заметны быстрые черные тире в синеве над островами Великого Герцогства. Соколы Муссолини вьются. Сколько же их налетело?.. Гораздо больше, чем нужно, чтобы подавить малочисленные ВВС Мореи и сбить с рельсов узкоколейные бронепоезда, формально игравшие роль береговых батарей. Рим уже объявил: «Veni, vidi, vici», вся кампания уложилась в считаные часы. Морея вновь – после пяти веков разлуки, – утонула в жарких грудастых объятиях мамы-Италии.

Они даже не стали гнаться за одиноким бипланом, упорхнувшим в Югославию. Пусть его драпает! Беглец – не враг.

Раде продолжал делать прозрачные намеки:

– Передают, что герцог и канцлер уже прибыли самолетом в Загреб.

Однако Григор лишь коротко пожал плечами:

– Значит, теперь они – правительство в изгнании. У них традиция – переждать трудную пору на Мальте. Как при Бонапарте.

Путешествия высокопоставленных персон его не волновали. Перелетели проливы? Прекрасно. Как бы не с итальянским воздушным эскортом. Макаронники играют по правилам – первым лицам государства позволяют достойно покинуть страну. А тех, кто продолжает защищать родину несмотря ни на что – убивают.

Но серб все гнул свою линию:

– Герцог объявил по радио: «Во избежание ненужных жертв», и так далее. Поверьте, возвращаться незачем. Никто не упрекнет.

Григор растер окурок каблуком. Отрывисто сплюнул.

– Нас было двое, я и Шпиро. Он не успел набрать высоту, фашистская «цапля» изрешетила его на встречном курсе. Бортовой номер я запомнил.

«Ах, вот как!.. – На душе у Раде потемнело, стоило ему представить – трехмоторный Z.506 во встречной атаке поймал «южного» на взлете, прошил ему центральный поплавок. Потом взял вниз и добил подранка полудюймовым с верхней турели. – А ты, выходит, взлетел быстрее и смог уйти из-под огня?»

Чувства Григора были ему понятны. Уйти, не отомстив, – это хуже, чем боль.

«Ну, и что мне с тобой делать?»

– Если у нас не нравится, летите в Грецию. Даже до Мальты дотянете. Только будьте осторожны у албанских берегов.

Хотя недоверие в серых глазах осталось, взгляд морейца стал более открытым, заинтересованным. До Мальты?.. Значит, серб согласен поделиться бензином?

– Скомандуйте, чтоб заправляли. И насчет всего остального…

Гулан решился. Эх, пропади земля и небо!.. Сказавши «А», говори и «Б», чего уж на середине запинаться.

– Авиатехники! – рявкнул он, повернувшись к своим. – Живо – залить бак по горловину, патроны грузить, бомбы подвесить! Шевелись, бегом!.. Ивич, ко мне!.. Внуши-ка всем, что этого парня здесь не было.

Напрасная предосторожность. Все равно до начальства дойдет – мол, командир эскадрильи дал боезапас и топливо пилоту воюющей страны. Или не воюющей? Таки морейцам велено сложить оружие… Тогда совсем худо – значит, вооружил партизана. Взыскания не миновать, а то и трибунала.

Тем не менее Раде дышалось легко, неловкости как не бывало. Словно птицу отпустил на волю.

Странно смотрелось то, как радостный Григор хлопочет возле «южного», собираясь на верную гибель. Глядя на него, Раде иной раз подавлял безрассудное желание поднять эскадрилью в воздух и проводить парня до дома… Он подозревал, что добровольцы найдутся. Но, увы, на тихоходных отечественных «рогожарских» за Данцевичем не угонишься. И с «цаплями» драться тяжко будет.

Те, кто оставался на мирной земле, не лезли к Григору с сочувствием – как ободрить человека, если его страна захвачена, а он – последний боевой летчик? Однако старались показать, что они – на его стороне. Пожимали руки, хлопали по плечам. Наперебой желали: «Пусть повезет!», «Счастливого пути!», «Удачи!». Наконец, каптенармус принес две бутылки ракии – желтой сливовицы и белой виноградной, – а на закуску сыр, инжир и копченый пршут из откормленной фруктами свинки.

Стыдно как-то перед чужаком – никому из пилотов и техников Дивулье воевать не доводилось, а у этого парня уже была своя настоящая война – вон она, в бинокль видна, совсем рядом. Хотя он улыбался, благодарил за подарки, но чувствовалось – на уме у него тот остров за проливом, где он схватился с итальянцами и потерял друга.

Всего семь-восемь минут лета отделяло тишь югославской базы от смерти.

Небо на западе мало-помалу очистилось от самолетов. Судя по всему, экспедиционный корпус подавил сопротивление. Морпехи захватили порты и плацдармы для десанта, теперь с транспортов выгружались пехотинцы, берсальеры и бронемашины. Большинство пилотов возвращалось на базы в Италии, а редкие гидропланы, оставленные здесь для патрульной службы, слетались к удобным бухтам – отдохнуть, отметить успех блицкрига. Бессильная Лига наций в Женеве готовилась осудить агрессию, а из Рима вовсю телеграфировали о своих давних правах на Морею: «Королевство Италия, как законный преемник Венецианской республики, вернуло себе острова!»

Все было решено, и никто не принимал во внимание, что Григор Данцевич в захолустной Дивулье вот-вот займет место в своем поплавковом биплане.

– Если уцелеете, – сказал Раде ему на прощание, – имейте в виду – мы вас примем. Где вы побывали, где что взяли – пусть догадаются, если сумеют.

– Этикетки на бутылках, – напомнил Григор. – Ракию ни с чем не спутаешь. И пршут…

– Скажете, что это пармская ветчина.

Они рассмеялись, обменявшись рукопожатием, после чего мореец натянул перчатки и добавил:

– Готовьтесь. С вами будет то же самое. Я имею представление о вашей морской авиации.

Раде хотел было обидеться, но подумал: «В общем-то, он прав». Да и грех обижаться на смертника. Когда подсудимым дают последнее слово, надо его стерпеть.

Заклокотал мотор. «Южный» отрулил от причала, заскользил к устью бухты. Не прошел он и тридцати метров, как двигатель взревел, из-под поплавков вздулись буруны, и гидроплан пошел на разгон.

– Полоумный! – зашумели позади Раде. – Сейчас зароется и капотирует!..

– Тихо, – одернул, не оглядываясь, командир эскадрильи. – Смотрите молча. Я раньше видел, как он…

В ста метрах от берега боковые поплавки оторвались от воды, центральный поднялся почти до киля. Миг, другой – истребитель уже парил над зеркалом бухты, а потом взмыл, набирая высоту. Дружные крики восторга провожали его, пока шум мотора не стих вдали, а силуэт Ro.44 не стал меньше мухи.

Оказавшись в воздухе, Григор забыл про Дивулье и гостеприимных югославов. Он был в родной стихии. Ветер гудел под плоскостями машины, мощь винта гнала ее вперед – скорее, скорее. Над обрывистыми берегами, над горами – туда, к заливу Глян, где сегодня началась его война и где, быть может, она закончится.

С высоты Морея – два больших острова, вытянутых вдоль далматинского берега, и россыпь мелких клочков суши. Длинный северный остров справа от Григора терялся в дымке у горизонта, зато широкий южный был как ладони. Солнце клонилось к закату. Вдоль невысоких горных хребтов, поросших зелеными лесами, и в долинах начинала сгущаться матовая белесая пелена. Самолетов вблизи не заметно – наскоро отвоевавшись и легко победив, итальянцы больше не думали о контроле с воздуха.

В сердце Григора медленно вскипали горечь и ярость. Страна проплывала под ним – открытая, многоцветная, – но ему она больше не принадлежала. За каких-то полдня враг раздавил ее свободу. Тысячелетнее герцогство стало чужой провинцией.

Чего стоят договоры и Лига наций, если напыщенный дуче заявляет: «Вы принадлежите нам!» – и некому ответить: «Нет!»

Если сейчас приводниться в Гляне, то лишь затем, чтобы сдаться. Герцог ясно приказал: «Во избежание ненужных жертв». Сложить оружие…

«Я слышал это только от Гулана. Меня вообще не было в Далмации! Я продолжаю войну. В одиночку».

Чтобы даже случайно не поймать передачу со словами Его Королевского Высочества – наверняка ее повторяют час за часом! – Григор перевел рацию на родные ей частоты итальянцев. В эфире царила неразбериха. Из сумятицы переговоров стало ясно, что в паре мест на севере агрессорам не дали высадиться. Альпийские гренадеры пытались взять эти плацдармы обходным маневром с суши.

Давал жару и один бронепоезд, скрывшись в узком заросшем ущелье, как в тоннеле из скал и деревьев. Его зенитные пушки пригодились – «летучая мышь» 33-го полка из Гротталье загорелась и врезалась в гору. Призывая в свидетели Мадонну, бомберы яростно клялись разбить поезд в щепу, но тот был еще жив и уходил из-под ударов.

«Ладно, – унял Григор невольный порыв, – пролечу над Гляном. Если там никого – курс на норд. Подойти незаметно, «летучих мышей» угостить… можно!»

Сейчас он старался не вспоминать о доме, о близких. Дома знают, что сын – офицер, его место – бой. Пусть страна мала, армия слаба – пока есть воля и оружие, надо сражаться. Что потом – видно будет. Приказ, озвученный Раде, – просто слова, законной силы не имеют.

Подлетая к заливу с востока, со стороны суши, он сначала увидел дымы, поднимавшиеся над городишком. В закатном свете они выглядели как ленты траурного шелкового крепа; солнце просвечивало сквозь них кровавым багрянцем.

«Ах, вы город бомбить!..»

Широким разворотом Григор пошел на снижение, быстро и пристально озирая знакомые места. В гавани – транспорты; похоже, высадка окончена. Вот бухточка – гидроаэродром, откуда взлетели они со Шпиро. Там звено «цапель» на якорях, носы поплавков выдвинуты на песчаный берег. Тут тоже вьется дымок – но легкий, веселый, прозрачно-сизый. Стряпают праздничный ужин.

«Buon appetito, cari signori! La pasta calda con salsa rossa!»[1]

На бреющем полете, низко над водой, налетел он – как ястреб на стаю уток, – и прошил очередями ближайший Z.506. Крыльевые баки вспыхнули, следом грянул взрыв. В облаке огня и клубящемся черном дыму взлетели обломки «цапли». Итальянцы на берегу суматошно засуетились, забегали как тараканы, врасплох застигнутые хозяйкой ночью на кухне.

А «южный» уже взмывал ввысь в красивом и торжественном изгибе мертвой петли. Перегрузка вдавила Григора в сиденье, он думал одно: «Лишь бы крылья не сломать». Перевернувшись – небо снизу, море сверху! – спикировал, уменьшил угол падения, сбросил бомбы.

«…и себе в винт не попасть!»

Теперь – выйти из пикирования. Казалось, Ro.44 вот-вот развалится. Григор телом слышал натужную дрожь фюзеляжа, почти скрежет на грани разлома.

Но – машина выдержала. Центральный поплавок пронесся у самой воды – это сближение со смертельной синей гладью было как поцелуй ангела. За ним накатило неистово-злое блаженство – позади грянули разрывы бомб. Второй «цапле» каюк!

Теперь – на боевой разворот. Третья мишень ждет.

«А потом мы поиграем в кошки-мышки. Я буду кошкой».

В эфир неслось паническое:

– Нас атаковали!.. Здешний истребитель! Мы потеряли две машины!.. Одному черту известно, откуда он взялся! Выводим на воду последнюю «цаплю»…

– К верхней турели! – кричал пулеметчику встрепанный командир звена, садясь за штурвал. – Отгони его, не дай подойти!..

Полудюймовка развернулась вместе с прозрачным колпаком, в прицеле возник контур «южного» – за туманным кругом винта замерцали бледные вспышки.

Со своей стороны Григор четко различал бортовой номер «цапли». Тот самый.

«Радуйся, Шпиро!»

– A stronzo! Figlio di una mignotta![2] – успел выругаться стрелок.

В полупустых баках машины почти мгновенно взорвались пары бензина.

Описывая восьмерку над гидроаэродромом, жирно дымящим как погребальный костер, Григор позволил себе жестокую потеху. Отследил мечущихся итальянцев и подсек их короткими очередями. «Отбомбились по беззащитным? Так получите!» Заход, второй… Потом опомнился: «Хватит. Береги патроны». Пора на север, а после… может, и впрямь в Дивулье? Горючего хватит. Даже до Мальты…

Расправа над звеном Z.506 дала вдохнуть победы, расслабила. Упоение длилось минуты – то самое упущенное время, которое потом не наверстаешь. Морские бомбардировщики, летевшие на базу в Бриндизи, к самому каблуку итальянского «сапога», услышали призыв о помощи, и часть машин повернули назад.

Он заметил их, когда они были уже близко. У «цапель» превосходство в скорости, пусть небольшое, но достаточное, чтобы настичь и уничтожить.

Осталось отвернуть к суше, снизиться и уходить, петляя по долинам между гор, как тот бронепоезд. На острова после жаркого дня наползала прохлада. Ущелья и котловины горных озер затягивало призрачным туманным маревом.

Оглядываясь, Григор видел, как надвигается широкий строй «цапель» – узкие черные тени на фоне заката, будто прорези мрака в чистом небе. Крайние в строю гидропланы расходились в стороны, медленно и неотвратимо захватывая «южного» в клещи. Им известно, что Ro.44 стреляет лишь вперед, можно спокойно подойти на дистанцию прицельного огня. Скрыться от целой стаи он не сможет. Или тщетно попытается бежать, или примет бой. Неравный бой. Последний.

Исполнив долг и отомстив, Григор словно истратил горючее в душе. Теперь он стремился спрятаться в тумане, прижаться к родной земле, слиться с ней, растаять в ее меркнущих вечерних красках. А в затылок дышала смерть.

«Давай. На разворот – и стреляй, – убеждал он себя, злясь на собственную слабость. – Заряды есть. Еще одного-двух свалишь. Ну же!..»

Пустые уговоры. Ладонь сама наклоняла ручку управления, посылая «южного» в тень ущелья, где зыбилась млечная муть, поднимались древесные кроны. О, дьявол, хребет впереди!.. Горкой на подъем, теряя скорость – ага, слева двое, теперь к Дивулье не свернуть, лишь к югу. Бурыми недобрыми высотами встали перед ним горы Водины – диковатый край глухих озер и каменистых троп.

«Что, если попробовать…»

Пока он выбирал путь к спасению, выбор сделали за него – «цапля» из середины строя включила форсаж и ринулась в атаку. Как свою боль, Григор ощутил трескучие толчки попаданий в биплан; пули ударили в гаргрот за спиной. Не дожидаясь, что очередь достанет и его, он взял резко вниз – от смерти к смерти, от свинцовых струй в возникший впереди озерный провал. Прорвав туман, увидел синее зеркало воды – крохотное, едва ли сто метров длиной, в окружении крутых лесистых склонов. Как западня! Ни сесть, ни вверх вырулить!

«Я сяду!» – страстно подумал он, что есть сил выравнивая «южного» – тот еле слушался руки! – и уменьшив обороты двигателя. Над головой прошипела очередь. Следом с ревом пронеслась «цапля», под предельным углом выбираясь из котловины-ловушки – ее поплавки едва не чиркнули по верхушкам деревьев.

Удар о воду, фонтаны брызг.

Бросив взгляд через плечо, первый пилот «цапли» недовольно фыркнул:

– Ему крышка. Жаль, не от моей руки!

– Верно, синьор тененте, – согласился второй, сам не свой от лихого маневра командира, – из такой ямы не выбраться, будь ты хоть трижды ас. Могила!

2. Озеро

«Вроде цел», – подумал Григор, машинально проводя ладонью по груди.

После рева мотора тишь озерного кратера казалась ему ватной глухотой. Слышался лишь стук крови в ушах. Наверное, здесь покой воды не нарушался неделями – вот и сейчас, после его приводнения, волны быстро гасли. Взволнованная гладь возвращалась к ровному состоянию стекла. Еще чуть – и последняя рябь уляжется. Только всплески рыб будут порою тревожить холодную синь.

Его «южный» замер вблизи от каменистого берега. По мере того как стихало на сердце, становились слышны малейшие шумы – далекое журчание, птичьи голоса в кронах грабинника, какие-то слабые смутные шорохи. Гул улетавших «цапель» растаял за горами, смолк.

Даже никто второй заход на озеро не сделал – проверить, что стало с врагом.

Ясно же – что.

«А я – жив!»

Выбираясь из кабины на нижнее крыло, обмерил озеро на глаз. Милый боже, великое чудо!..

«Надо совсем с ума сойти, чтобы садиться на такую лужу. Кому рассказать – не поверят. Как отсюда взлетать?..»

Чутье нашептывало Григору, что «южный» на ходу, хотя чинить его придется. Кое-какие инструменты и запчасти у хорошего летчика всегда с собой. Вроде топливный бак цел – радуга бензина по воде не расплывается… Но короткий старт – не посадка. Для набора высоты нужен хоть малый простор, а тут со всех сторон – горные склоны стеной.

«Хоть бы ущелье где-нибудь светилось, шириной чуть больше крыльев! Я бы пролетел…»

Но теснина, по которой воды озера стекали в голубой Ядран, на глаза не попадалась. Только пара седловин внушала слабую надежду, но полагаться на такие седловины – как играть в «русскую рулетку».

«Ну, Водина же!.. Озеро – карстовое, сток – подземный. Эх, жаль «южного» бросать… словно коня врагу оставить. А выбираться надо – мне что, от войны тут прятаться? Выйти к людям, добыть штатское платье, осмотреться».

Под пробитым гаргротом – бутылки целы! – сыскался и моток веревки. Раздевшись, Григор опустился с поплавка в воду (брр, холодна! глубина до подмышек), с натугой подтащил гидроплан поближе к берегу и закрепил конец на обломке скалы.

Пока он возился, пока заботливо облазил «южного» – где что попорчено? – над озером смерклось. Плотная тень и сиреневая дымка наполнили прозрачный воздух. Вот, солнце напоследок озарило вершины, закатный пламень разгорелся на них – и угас. С уходом солнца смолкли дневные птахи; где-то в зарослях держидерева гукнула сова.

– Ничего, – бормотал он себе под нос, подрубая охотничьим ножом сухие ветви дуба-медунаца. – И так посплю. Еда есть, спасибо сербам. Даже выпивка! Глоток не помешает.

Затеплился костерок, трепетом оранжевого света раздвигая тьму вокруг себя. Откупорив ракию, Григор нюхнул – хороша! – поглядел в огонь на просвет бутылки.

– За победу.

Кто разуверился – пропал. Всякое бывало – нападала Венеция, крестоносцы – нормандцы. Наполеон являлся, турки за проливами чернели тучей… те же сербы с хорватами зубы точили, а Морея выжила. Отступи, затаись до поры, а сдаваться не смей.

«Или все-таки на Мальту? Воевать вместе с англичанами?..» – исподволь донимали думы, ночным холодом вползая в душу.

Ни согревающий огонь, ни хмельная сливовица, ни сытный пршут не могли избавить его от мыслей о том, как тошно будет возвращаться домой крадучись, ночью, с оглядкой – кругом чужая речь, чужая власть, а ты изгой в своей стране.

Повторный глоток ракии и сигарета оптимизма не прибавили. Только сильнее стала горькая досада от проигранной войны. Что выбрать – чужбину? жизнь под игом и страхом ареста?..

«Так вот чехи и стрелялись, когда их немчуре сдали, – мелькнуло в уме. – Было же в газетах – офицер солдат распустил, вышел один против колонны вермахта и палил из пистолета до последнего патрона. То есть до предпоследнего. Чести ради. Иначе – зачем жить?»

Страна вокруг Григора сжалась до скальной воронки с озером на дне, где он, сидя на камне, одиноко ворошил сучком мерцающие угольки костра.

«Пистолет с собой, как нарочно. Неужели я… ну да – под крики сов, в неведомой дыре…»

Полупьяная легкость вкупе с изнеможением души, выгоревшей за день, словно этот костер, могли подвигнуть Григора на что угодно. В этот миг девичий голос из темноты встряхнул его, заставил насторожиться и напрячься:

– Добрый вечер, юнак!

«Черт, почему я деревни не заметил?.. Но ведь по берегу – ни дымка, ни огонька, ни хижины!..»

И второе подумалось, пока он, впившись глазами в близящийся силуэт, вел его как на прицеле:

«Что за деревня, откуда к самолету молодки выходят?.. К таким гостям положено идти мужчинам».

Между тем гостья – одна-одинешенька, высокая и стройная, в цветочном венке и украшенной кружевами белой рубахе до земли, – шла к угасавшему костру бесшумной плывущей походкой. Ее золотистые светлые волосы лились по плечам, стекали на грудь, спускались до бедер, слабо развевались подобно крыльям – сперва Григор принял их за покрывало вроде фаты, закрепленное венком. Так горянки ходят по сию пору. Водина – край уединенный, тут реликтовые нравы и прадедовские моды. Глушь!

Из вежливости Григор встал и отдал гостье короткий поклон:

– Добро пожаловать, барышня, к моему огню. Могу угостить мясом и ракией – больше ничем не богат. Меня зовут Григор.

– А меня – Дайра, – назвалась она, подойдя к меркнущему кругу света.

«Матерь божья, вот так волосы!.. – озирая молодую водинку, Григор забыл о пистолете, о тяжком выборе, даже об оккупации. – Да это надо в семь гребней, всемером с песнями расчесывать!.. В такой роскоши не то что запутаться – утонуть недолго, как спьяна в реке…»

Лицо ее не просто восхищало – поражало наповал. Вроде не было оно точеным, совершенным, как у светских львиц, но что-то притягательное, милое и свежее лучилось в каждой его черточке, а васильковые глаза со смелым любопытством изучали Григора, будто просвечивая насквозь.

– Я видела, как ты спустился с неба, – сказала гостья. – Кто те вороги, которые гнались за тобой?

– Италья… – начал он, но поправился, бессознательно поняв, что говорить надо иначе: – Веницы. Венецианцы.

Дыхание холодных вод, повеявшее с озера, отрезвило его – за очарованием девичьей прелести Григор почуял нечто, словно под поверхностью воды угадал глубину без дна.

«Что я, сплю?.. Или – ракия ум мутит?.. Кто передо мной? Человек или…»

Помимо воли взгляд скользнул вниз в попытке распознать, какие ножки скрывает стелящийся по земле подол широкой рубахи. Тут его лица коснулся леденящий порыв ветерка – будто безмолвный гневный окрик. Вскинув глаза, он увидел, что лицо Дайры омрачилось – черты стали суровы, брови нахмурились, очи потемнели. Про себя Григор решил впредь не допускать подобных вольностей. Чтобы погасить раздражение девушки, он дружелюбно улыбнулся, как бы извиняясь. Она внешне смягчилась и медленно поплыла вокруг костра по ходу солнца, поглядывая то на парня, то на гидроплан.

– Сможешь снова биться с ними? Твой летун жив?

– Я… – Вновь слова замерли на языке. Что сказать? О перелете к англичанам? О том, как с темнотой подкралось малодушие?.. Огласить такое перед ней – постыдно, хоть сейчас срывай погоны с плеч. Хорош юнак – унесся и девицу бросил без защиты!..

Она смотрела выжидающе, пытливо, с какой-то скрытой надеждой. Этот синий взор возвращал Григору душевную силу, заставлял перебороть себя.

– …починю машину. Если сумею взлететь – найду, где взять боеприпасы и бензин. Здесь можно базироваться, озеро укромное, но мало места для разгона. Кроме того, веницы начнут искать… вас потревожат.

– Навряд ли, – чуть заносчиво улыбнулась Дайра. – Тебе нравится мое озеро?

– Некогда было любоваться. Еле сел на воду.

– Я боялась, что ты разобьешься.

Хотя Григор чувствовал себя натянуто, он не сдержался от бравады – словно после гонок, когда красотки осаждают смельчака-пилота. Щегольнешь под женский крик лихой фигурой пилотажа над трибунами – потом сбегутся щебетать и строить глазки: «Автограф! И мне, пожалуйста! Signor Tenente, voi un eccellente aviatore![3] Пригласите нас в кафану! Oui, oui, je veux boire avec vous votre vin local «Sang du Dragon»![4] Ясенка, сфотографируй нас! Ajmo zajedno![5]»

«Она боялась за меня? Хм!..»

– Был риск, – с небрежностью проронил он. – Но риск – мое ремесло.

– Значит, взлетишь, – кивнула Дайра убежденно.

– С катапультой было бы верней.

– Это… чем штурмуют крепости?

«Водина!.. Не зря говорят – водинцы живут в древности».

– Катапульта укороченного старта, – мягко, терпеливо заговорил Григор, пытаясь руками нарисовать в воздухе палубный разгонный механизм. – Такое устройство на сжатом воздухе…

– Потом, – отмахнулась она. – Полночь близится. Будь моим гостем, юнак. Я рада видеть тебя в своих владениях.

– Право, мне неловко… – Григор замялся, колеблясь между наслаждением видеть златовласую прелестницу и опасением переступить какую-то грань, лежащую прямо у его ног. Шаг ступишь, кивнешь – и где окажешься? Как бы не дальше, чем на Мальте…

Казалось, она удивлена, почти обижена:

– Отчего же неловко?

– Мы с вами едва знакомы. Такое приглашение – большая честь, но… надо ли давать повод для молвы?

– Ты воин, ты честен и смел, – открыто и твердо сказала она. – Тот, кто отважился сразиться с множеством врагов – желанный гость. Я принимаю тебя с чистым сердцем. Какие могут быть сомнения?

– Никаких. – Он шагнул к ней, протягивая руку и понимая, что выбор сделан.

Ее ладонь была удивительно нежной, теплой и сильной.

С приходом осени на Адриатике настал мертвый сезон. Участились дожди и шторма, рыбаки все реже выходили на лов сардины. То и дело голубое небо застилали плотные клубящиеся тучи – словно дым войны, ушедшей на юг. Там, вдали, войска ползали по лику земли как живые лишайники цвета хаки, слепо сталкиваясь между собой со вспышками и треском пальбы. Итальянцы увязли в Египте, а в Албании их теснили греки.

Те веницы, которым выпало служить на оккупированных островах Мореи – которой тотчас вернули «историческое» имя Трансдалмация, – считали, что оказались у Христа за пазухой. От фронта далеко, бомбы не падают, народ молчаливый и покорный. В новой провинции велено было соблюдать либерализм, так что месяц-два стояла тишина. То есть копилась злость. Цены при веницах выросли, а урожай скупали за гроши и увозили за Ядран, кормить прожорливых веницких баб и их грязный горластый приплод.

Тут выяснилось, что угроза расстрелом от саботажа не удерживает, а указ «Сдать оружие!» отнюдь не выполнен.

То один, то другой состав с продовольствием сходил с рельсов, не дойдя до порта. «Что вы хотите, синьоры? Узкоколейки ветхие, полвека как австрияками проложены!» – разводили руками путейцы, хоть у них перед носом водили дулом «беретты».

«Патрулировать на дрезинах!» – телефонировал штаб из провинциальной столицы, ныне именуемой Фортеза ди Дуче. Но даже перегон в десяток километров мог стать роковым. Ждешь-пождешь на разъезде, ан дрезина давно под откосом, а экипаж рапортует святому Петру: «Так и так, мол, доездились».

Расследуя происшествия, веницы узнали о завоеванной стране немало нового. Например, что партизан нет и быть не может.

– Да разве ж мы посмеем? Это все сенки пакостят.

– Perbacco, quello che è – «senki»?[6]

– Тени, синьор маджиоре, злые тени в подземельях. Солнце на зиму – сенки наружу. От них только крестом и молитвой…

Зато на море царило спокойствие. Англичане не рисковали проникать на Адриатику, югославы стерегли свой берег – можно заниматься каботажем без помех и без воздушного прикрытия. Для облета Трансдалмации оставили два звена «цапель». Z.506 по очереди с ленцой поднимались с воды и барражировали вдоль побережья, озирая воды и земли. Стоило «цапле» блеснуть в небесах, как с востока взлетал «рогожарский» или старенький «дорнье» – будто чичисбей, без которого синьоре грех выйти на люди.

Впрочем, кроме слежки друг за другом, у веницких и югославских пилотов была общая забота – столь же древняя, как сам Ядран.

Контрабандисты!

Они появились тут вместе с государствами и их таможнями. Пережили всех – римлян, византийцев, дожей и османов. Ими кишат бухты от Истрии до Черногории. Теперь, когда вместе с войной в Италию пришла дороговизна, для них пришла пора большой наживы. Сахар, табак, выпивка тайными путями потекли с Балкан на полуостров-сапог. Ночь страха – и куча лир в твоих руках!

В новом веке они обзавелись новым снаряжением. Что за огоньки перемигиваются по ночам на берегах Кадорского пролива? Это фонари моргают шторками жалюзи, беседуют азбукой Морзе, своим тайным кодом – назначают встречи, говорят, какой товар придет. У самых ушлых жохов имеются ламповые передатчики, даже армейские рации. Между ними идут в эфире загадочные разговоры:

– Две бутылки ракии и пршут в подарок вызывают толстого сербина. Две бутылки ракии и пршут…

Такая нелепица звучит день за днем, пока не прилетает отзыв:

– Эй, это мясо зовется иначе! Как?

– Пармская ветчина, приятель.

– Исправно. А цвет твоего приза?

– Серебристый.

– Чудо небесное! Ты жив?

– И невредим. Дело есть, встретиться бы…

Тут оба переходят на язык контрабандистов, в котором каждый остров и пролив имеют свое длинное имя-шараду. Сущая абракадабра!

– Что-нибудь нужно?

– То же, что в прошлый раз.

– Эге!

– Неужто не довезешь?

– Конь крепкий, выдюжит. Твой бы хребет не сломал.

Три ночи спустя – погода была безветренная, – «рогожарский» приводнился в Кадорском проливе, сообщив на базу в Дивулье:

– Правый мотор барахлит. Починимся сами.

Через час, ориентируясь по его огням, рядом опустился «южный» Ro.44, подрулил вплотную. К этому времени югославский экипаж уже погрузил в надувную лодку бомбы и патронные ленты.

– Ну, черт! – заорал Раде, приветствуя Григора. – Как уцелел, машину спас?

– Сам удивляюсь.

– Где базируешься?

– Извини, промолчу. Место заветное, такое лишь раз найти можно. Давай-ка поспешим, у меня вскоре работа намечается.

– Надеюсь, не у наших берегов.

– В открытом море. Веницкий транспорт везет снаряды. Им самое место на дне.

– Ясно, в Албанию идет. – Гулан сплюнул в черную воду. – Если удастся… греки за тебя свечу должны поставить. С ногу толщиной.

– Пойдет ли она мне, католику, на пользу?

– Брось!.. Станет бог разбирать, чей ты? Там по делам судят… Да, харчи возьмешь?

– Ракия есть?

– А то ж!

– Давай. У нас еще с полчаса времени.

Тревожно колебалось море; покачивались на поплавках гидропланы, тихо сносимые течением к северо-западу. На горизонте звездами мерцали редкие береговые огни.

Подвешивать бомбы с лодки, на плаву – дело не из простых, но Григор с умельцами из Дивулье управился быстро. Раде, сопя от натуги, поднимал в кабину и закреплял позади сиденья скатанные ленты.

– Смотрю, ты нашел себе гнездо что надо, – бросил он, спускаясь с крыла в лодку.

– С чего так решил?

– Нюхом, приятель. От тебя не только смазкой и бензином – бабой пахнет. Очагом, стряпней домашней… и еще чем-то, не разберу – вроде, духами, а может, цветами.

В ответ Григор лишь усмехнулся:

– Спасибо, напомнил – другой раз прихвати мне моторного масла.

Вскоре «южный» понесся прочь, взметая пенные гребни, и – во тьме еле видно было, – после короткого разгона поднялся в воздух.

В полдень пароход «Марина Фьоре», приняв на борт военный груз, отбыл из Анконы во Влеру. Погода стояла тихая, спокойное море лежало впереди, рейс не сулил неожиданностей. Всего триста миль прямого пути! Знай себе держи курс на зюйд-ост и для бодрости напевай вполголоса – пока не слышит старпом, правоверный фашист, – старую неаполитанскую на новый лад:

Где она, война?.. За морем, за горами. Говорят, там сильные бои. Глядишь, назад придется раненых везти. Держитесь, рагацци[7], мы тащим заряды для ваших орудий! Будет, чем греков попотчевать.

Поспешая не торопясь со своими девятью узлами хода, к часу ночи транспорт имел на траверзе правого борта мыс Гаргано, а слева – морейский остров Стрич. Вахтенный офицер на ходовом мостике ясно различал, как с обеих сторон ему дружелюбно подмигивают маяки – счастливого пути! Раньше эта узость Адриатики была излюбленным местом пиратских засад. Но теперь здешние воды – и впрямь Mare Nostrum, Наше Море, как говорит дуче. Флот крепко держит на замке пролив Отранто, греки нос высунуть бояться с Корфу. Плавай без опаски!

Вахтенный – второй помощник, – машинально взглянул на хронометр, когда по левому борту послышался шум самолета. «Как-то он низко идет, – всмотрелся второй в темень. – Топовых огней не видит, что ли?..»

Тут в черноте неба вспыхнул яркий свет, лучом выхватив бак, палубу за фок-мачтой и среднюю надстройку. Летящий прожектор быстро надвигался – и снижался, будто хотел расшибиться о борт парохода.

– Пресвятая дева!.. – крикнул рулевой, невольно пригибаясь и сжимая плечи.

– Отставить панику! – Сам не свой от неожиданности, второй не утратил офицерской выдержки. – Какого черта?.. Вверх! – гаркнул он, словно пилот мог его услышать. – Ручку на себя!.. Что они, перепились в Морее? Игруны собачьи!..

Урррраххх! – самолет взмыл и пронесся над самой мачтой. Отблески огней сверкнули на поплавках и плоскостях – Ro.44!

Выдохнув, второй дал волю гневу:

– Ракалия! Свинья с пропеллером!.. Чтоб ты сдох, ублюдок! Лети на фронт, там найдется дело для тебя! Хватит в тылу отсиживаться!

– Синьор суперкарго, – залопотал рулевой, – на нем знаки не наши.

– А чьи?

– Да эти, герцогские – в синем круге белый крест.

– Не мели чушь! Они давно отлетались. – Отметая версию матросика, второй волей-неволей признал про себя – эмблема в самом деле странная.

Лишний стаканчик граппы перед вахтой – и вот, соображение вязнет, будто на мели! Глаза видят, а ум тормозит.

«Где знак с фасциями? Где белая «бандероль» на фюзеляже? Похоже, это не Регия Аэронавтика… Тогда – кто?»

Удалившийся было гул мотора вновь надвигался, теперь спереди. Внезапное наитие шепнуло вахтенному, что замысловатые маневры гидроплана – неспроста и не к добру. Пьяный летчик?.. С чего б одиночке взлетать за полночь и шнырять над морем в поисках судов?

Он, снова включив курсовой прожектор, летел точно навстречу, на уровне заднего топового огня.

Суперкарго схватил микрофон корабельной трансляции и заговорил, четко произнося слова:

– Боевая тревога! Расчетам зенитных автоматов и прожекторной группе – занять места по боевому расписанию. Вахтенному радисту – сообщить о нападении неизвестного самолета на корабль.

Вдобавок он нажал кнопку звонка, огласив пароход пронзительным сигналом. Долго звонить не пришлось – очередь полудюймовых пуль прошила ходовую рубку, на чем закончилась служба суперкарго в Регия Марина. А вот рулевой с его привычкой пригибаться чуть что – выжил. Потом, распрямившись и судорожно держась за рукоятки штурвала, он видел сквозь выбитые лобовые окна рубки, как расчет опрометью бежит к баковой зенитке, а «светляки» – на прожекторный мостик. Гидроплан ушел ввысь.

«Не надо было «Тиритомбу» петь. Накаркал!»

С первого захода Григор прочел название и убедился, что перед ним действительно «Морской цветок». Глупо тратить боезапас по пустякам. Если цель, то стоящая.

Вторым заходом накрыл главный пост управления. Пара минут суматохи – хватит набрать высоту и атаковать с пикирования. Всего две бомбы, нельзя промахнуться. Благо «воздушную тревогу» на пароходе не объявили. Чего уж гасить ходовые огни, если враг над головой кружит, пора ловить его на прицел. Иллюминация была как раз, чтоб наводиться точней.

Веницкие морячки не зря ели свои макароны, а командиры не напрасно жучили их учебными тревогами. На снижении «южного» встретили мечущиеся лучи прожекторов и частые вспышки зенитных орудий. Где-то высоко за облаками гремел салют войне – рвались снаряды с самоликвидаторами.

Не думая – некогда! – о летящей навстречу смерти, Григор сосредоточился, представляя путь бомбы от гидроплана до верхней палубы позади грот-мачты.

Одним ударом – трюм и, если повезет, котельное отделение.

Первая – пошла!

Высотомер не поможет. Когда выходишь из пике низко над невидимым ночным морем, можно полагаться лишь на интуицию и опыт.

Сзади донесся грохот взрыва. Полыхнула багровая вспышка, отбросив длинную тень гидроплана на волны. Бомба сорвала и разметала в клочья трюмные люки, смела с юта старый сорокамиллиметровый «пом-пом» вместе с расчетом – но груз в трюме не детонировал. Передние прожекторы остались целы, а расчет на баке, как пить дать, менял второпях цилиндрические магазины.

«Милая, – мысленно погладил он круглобокую бомбу, висящую под крылом, – не подведи. И ты, старик, – словно провел он нежными руками вдоль фюзеляжа по плоскостям «южного», – мы ж одно целое, мы вытянем. Добьем их».

– Говорит «Марина Фьоре». Мы атакованы неопознанным военным самолетом! Ведем бой. На борту пожар. Наши координаты…

Огонь на палубе был отличным ориентиром. Набрав высоту, Григор восторженно и злобно полюбовался результатами своей работы. Неплохо. Осталось сделать последний штрих, чтоб завершить картину. Душа его пела, нервы звенели будто струны; он ощущал себя невесомым и быстрым, как ангел мести. Пикировать под большим углом? Лишнее. Сейчас он мог осязать ветер крыльями, дышать в унисон мотору, скользить стрижом между пронизывающими воздух снарядами. Послать бомбу так, чтобы она легла прямиком в разверстый трюм, и слышать ее воющий полет до последнего мгновения. Разворотом уйти в сторону. Уклониться от гигантского снопа осколков, поднявшегося над «Морским цветком» вместе с адским заревом и клубами дыма.

– Ну, я была права? – лукаво улыбалась Дайра, ероша его волосы. – Теперь будешь верить моим предсказаниям?

От Гри пахло всеми вытяжками земляного масла, какие есть в железном чреве летуна. Еще бойцовским по́том и сладким, крепким хорватским дингачем. Как прилетел, так и не снял комбинезон, куска не съел, только хватски осушил стакан красного – не разбавляя. Слабую беванду он не уважал. Занялся мотором:

– Самолет без ухода – никчемный макет!

Она слышала, как в его жилистом теле волнами ходит мышечная дрожь. Остывает после боя. Тронешь сейчас – искра ударит!

– Я сделал его, Дайринка. Он раскололся пополам – калоша ржавая! Затонул в две-три минуты. Но они смело дрались, хоть я застал их врасплох. Если на том свете встречу наводчика с бака – пожму руку. Пара снарядов свистнула у меня между крыльями. Чуть в сторону – стойка долой.

Так же, не раздеваясь, свалился на застланное шкурами ложе, уставив серые глаза в пещерный свод. Вслух мечтал о битвах.

– …да, милая кудесница моя, ты была кругом права! Название, скорость… что он будет без охранения. Понадеялись на свою власть над морем. Как ты смогла увидеть их заранее?

– По вдохновению. Умею. Когда во сне, когда наяву. – Она смеялась, любуясь им. Волны ее светлых волос накрывали изголовье ложа. Григор играл ими и вдыхал их тонкий аромат – вместе с цветочным запахом в сердце его проникала весна. Дым и пламень боя уходили прочь.

– Ты моя золотая награда. Чем же я заслужил твое сердце?

– Сам догадайся.

– С каждым днем ты все прекраснее.

– Это твоя сила отражается во мне. Как в озере. Чем лучше ты, тем лучше я, разве не просто?.. Будешь есть?

– Ни есть, ни пить, пока ты меня ласкаешь.

– Тогда останешься без ужина! – вскочила она легко, как лань.

Григор потянулся, пытаясь удержать ее за белую рубаху и хоть мельком увидеть запретные ноги Дайринки. Куда там – вмиг одернула подол, нахмурилась и пригрозила:

– Ни-ни. Берегись – удачу отниму.

Такая она, Дайра. Казалось бы, до волоска на коже знакома, целована, но всегда в ней остается секрет – да если б один!.. Словно Эрот, вся при свете не покажется. Но – если такова воля милой, это нерушимо.

Лампу она гасила сама.

– Что тебе покажет вещий сон?

– Кто знает?

– Вот бы – новый корабль!..

«Глупый. Хочу – тебя, чтоб и во сне не разлучаться…»

Но приснились корабли – старые, тяжелые венецианские галеры. Мерно взмахивая рядами весел, под гулкие удары барабанов шли они в виду кадорских берегов, издавая медный трубный рев и сизо дымя фитилями орудийных пальников.

Плыла война.

3. Авет

Вилла, где обосновались командиры звена «Кадори», принадлежала местному потомственному дворянину.

В Морее уйма лиц благородного звания, почти как в Италии, и столь же гордых. Одни опоясались мечами еще в эпоху Каролингов, другие возводят род к рыцарям Нормандской Роты, застрявшей тут при Четвертом крестовом походе, третьи – к венецианским нобилям, сумевшим ужиться с островными славянами.

Обеш (читай – барон), владевший виллой и участком, терпел постой оккупантов ровно три недели, пока веселые лейтенанты не предложили деньги за право пользоваться его винным погребом. Оскорбился! «Разве я трактирщик, чтоб торговать хлебом-солью?» Велел сложить вещи в старомодный экипаж и высокомерно отбыл в порт, а оттуда в Испанию. У средиземноморской знати по всем берегам родня и замшелые особняки с пыльными портретами и потертой мебелью.

Теперь лейтенанты курили у высокого окна, забрызганного снаружи нескончаемым зимним дождем, и поминали обеша добрым словом:

– Скукота без старикашки.

– Ворчлив был черт, но подпоить вечерком – заслушаться можно.

– Да, говорун… Сказочник! – посмеивался силач Франко Де Лука, старший в звене. – Как Франц Иосиф ему руку жал, шпагу вручал, как он с императрицей Сисси[8] прогуливался – верю, но что он сочинял про Морею – басни.

За окном вечерело. Погода была нелетная – на море волнение пять баллов, восточный ветер-леванат гнал низкие тучи. Тускло, серо, промозгло… Волку в пасть эту гнилую зиму Адриатики! В темнеющем саду перистые листья серебристых акаций тряслись под частыми каплями дождя. Пора цвести пушистым желтым шарикам на их ветвях, да холода не дают. Что за свинство!

– Франко, а если я вместо тебя возьму отпуск? Давай поменяемся – сначала я…

– На родину, к девчонкам? С местными не ладится?

– Дикарки, гайдуцкое семя… – с деланым презрением цедил младший. – Все язык понимают хоть сколько-то, а заговоришь, сразу: «Не разумием веницки!» При чем тут «веницки»? Я миланец!

– Мы все для них – веницы. Тебе ж дали разговорник? Учи!

– Еще чего. Пусть привыкают к хозяевам. По разговорнику только партизан допрашивать – «Кто твой командир?», «Сколько вас в отряде?», «Где англичане?».

– Где, где… в Греции высаживаются. А мы тут, как на цепи.

В прихожей слабо затренькал звонок.

– К нам гости, – заметил третий, приблизив лицо к окну и протирая запотевшее стекло. За акациями, у старинной чугунной калитки, маячила черная фигура в шляпе и плаще с поднятым воротником.

– Луиджи!.. – зычно позвал Франко денщика. – Иди, открой. Кого там на ночь глядя черти принесли…

– Барон вернулся! С испанским вином! Видишь – портфель у него.

– Старый обеш говорил – в темень, зимой, приходят лишь сенки…

– Типун тебе на язык, – ласково посулил Де Лука. – Гость в дом – Бог в дом!

Ну, хоть какое-то разнообразие в унылой жизни летчиков, прикованных к земле дождями и приказами! Где-то жизнь кипит, войска сражаются. Там дают награды и звания, а тут впору скиснуть от тоски. Пропащее место!

– Заодно расскажет, как оно в «невоюющей стране», – выступит каудильо за нас или струсит.

Оставив денщика заботиться о промокших шляпе и плаще, гость прошел прямиком к офицерам. Невысокий, тонкий и изящный, искусно причесанный, он в своем строгом партикулярном костюме словно вышел из витрины ателье. Такой лощеный синьор лет под шестьдесят, с платиновой проседью, тщательно выбритый и благоухающий вежеталем. Сухое лицо. Перстень с печаткой. Холеные ногти.

Его выправка и шаг смутили Франко. На душе заскребли кошки. «Это не шаркун паркетный. Как бы не ниже майора. В штатском!.. Из какой же он римской конторы?»

– Честь имею, господа. Граф Пьетро Меана делла Строцци.

– Добро пожаловать, граф. Отужинаете с нами?

– Благодарю, я хорошо закусил в местной кафане. Лейтенант, у меня к вам приватный разговор…

Ужинать Франко не пришлось. После беседы тет-а-тет ему кусок в горло не лез, только вино.

Начал граф с того, что предъявил Франко свое удостоверение сотрудника SIA[9]. Оказалось, он не майор, а подполковник.

– Как вам служится в Трансдалмации?

Де Лука сидел будто на иголках:

– Синьор тенетне колонельо, нельзя ли сразу к делу?

– Извольте. Вам известно, что с некоторых пор происходят… скажем так, странные дела? Ночные налеты. Одиночный самолет атакует наши военные склады, гарнизоны… Радио и пресса не афишируют такие происшествия, но Воздушная информационная служба в курсе. Уж вы-то, находясь здесь, должны знать об этом.

– М-м-м… да, слухи доносятся. Я не склонен доверять им. У страха, известно, глаза велики… Миномет на скрытой позиции – возможно, но самолет!.. Откуда? Сербы не решатся, англичанам далеко лететь, а грекам – не на чем и некогда, у них без того забот хватает. И размах не государственный. Булавочные уколы по мелким тыловым частям… Это сенки. Их работа.

– Вы поверили в сенков?.. – снисходительно улыбнулся граф.

– Как не поверить. Дюжину этих «теней» чрезвычайный суд приговорил к расстрелу. Не такие уж они бесплотные, как в сказках.

– …но вы их не встречали, – задумчиво закруглил подполковник, всматриваясь в лицо лейтенанта.

– А вы? – дерзко спросил Франко.

– Я побывал на всех местах происшествий, – словно не слыша его, заговорил граф неожиданно полицейским тоном. – И еще – я умею бомбить с тех пор, когда вы сморкались в мамин фартук. Умею различать воронки авиабомб и мин. Вы внимательно слушаете меня?

– Так точно, синьор тенетне колонельо.

– Итак, началось с гибели транспорта «Марина Фьоре» – в ноябре прошлого года, неподалеку отсюда. Трем бедолагам с парохода повезло – шлюпка при крене вывалилась из кильблоков, они доплыли до нее и спаслись. Рулевой смог подробно, насколько запомнил, описать напавший самолет. Морейский Ro.44, борт Ноль-Три – знакомо?..

Франко молчал.

– …а до того, в августе, вы рапортовали, что заставили Ro.44 снизиться в горах, и он разбился. Вы видели взрыв? Или обломки?

Не дождавшись ответа, граф продолжил:

– Мы продали Морее четыре «южных». Ноль-Один и Ноль-Два захвачены без боя, на стоянке. Ноль-Четыре сбит над морем возле Гляна. Ноль-Три… из-за него мы понесли в тот день самые тяжелые потери – он уничтожил трех «цапель», потом вы настигли его. Но теперь достоверность вашего рапорта вызывает сомнения. Что я должен сообщить в Рим? Что над островами кружит призрак гидроплана?

– Он не мог уцелеть, – глухо отозвался Де Лука, стараясь не встречаться взглядом с подполковником из SIA. – Угол снижения, скорость… в таком месте любой обречен. Я сам еле вырулил из этого провала.

– Любой… – притворно соглашаясь, покивал граф. – Личностью пилота Ноль-Три интересовались?

– К чему? В моих глазах он – труп. Какой-то мореец…

– Некоторые опасны даже после смерти. Григор Данцевич, двукратный победитель гонок Кларитан. Почерк – предельно короткий взлет и посадка.

– Все равно – невозможно!

– У погибших с «Марина Фьоре» иное мнение. Они уверены, что он живехонек. Знаете, что – пока я придержу доклад для Рима. Хочется приложить к нему фото обломков Ноль-Третьего.

Впервые за время тягостной беседы Франко посмотрел на графа с надеждой.

– Репутация каждого пилота Регия Аэронавтика дорога мне как собственная, – строго молвил тот. – Я даю вам шанс загладить промах. Ошибиться может любой… Кстати, где он снизился тогда? Покажите на карте.

Со времен авиационного училища Франко не разворачивал карты так быстро.

– Здесь. На этом участке. Там сильно изрезанный рельеф с перепадами высот, лесистые горы и ущелья.

– Водина… – В голосе графа ему послышалась… растерянность, досада? Пожевав губами, подполковник едва слышно добавил: – Мне следовало догадаться сразу.

– Малодоступный район. Я шел низко, туман затруднял обзор. Вряд ли точно скажу, куда упал Ноль-Третий. Там множество озер.

– Двадцать. Двадцать дев.

– Кого?..

– Это мифы. Вы же небылицы отвергаете, не так ли?

– Водинки – вполне натуральные девки, встречал. В допотопных платьях, а глаза… как у бодливых коз. Сроду к таким не подступлюсь.

– Упаси бог. Особенно к тем, у кого платье до земли и кудри до колен. Даже если к ним потянет до самозабвения.

– Местные дворянки? Нечто из ряда вон?

– В оперу ходите? – внезапно спросил граф.

– Сейчас редко, – ответил Франко, чуть оторопев, – а раньше бывал. Из училища ездили в Неаполь, в театр Сан-Карло. В Ла Скала выбирались только на премьеры…

Пьетро слегка умилился, оттаял:

– Любите Пуччини?

– О, да! «Манон Леско», «Вилии», «Богема»…

– Вспомните «Вилий».

– Как же – особенно «Не забывай меня!» в первом акте, или «Назад к счастливым дням» во втором…

– Речь о сюжете.

– Но… граф, разве в опере важен сюжет? Музыка, вокал… а либретто – бумажка.

– Боже, во что превратились театралы, – сокрушенно вздохнул граф. – Упадок!.. Раньше мы все знали досконально – первоисточник, перевод…

– Извините, но у гидроплана и Пуччини нет ничего общего.

– Вилии. Славяне зовут их – вилы. Ну-с, испытаем вашу память. Второй акт, ария «Святая душа моей дочери» – «Se la leggenda…»

– «Если легенда о вилиях истинна…» Так то легенда! Духи девиц, умерших от разбитого сердца…

Граф готов был выругаться, но сдержался:

– Духи!.. Ваш разум недоступен. Ваши познания малы. Вы живете здесь полгода и уяснили только то, что сенки – это партизаны. А если вам предстанет сенк?

– Надеюсь, успею достать пистолет.

– Успеть бы понять, что штаны замарали. В отличие от вас я видел сенка. Но я был готов и защищен.

– На спиритическом сеансе? – Франко позволил себе пошутить. Видимо, граф склонен помочь ему, но пока дает понять, насколько он неизмеримо опытнее.

– Километрах в сорока отсюда. В тринадцатом году. Нас, любознательных, много кружилось возле балканских войн. Наука, этнография, обряды – всякое бывало.

«Ты уже тогда шпионил?» – Де Лука проникся невольным уважением к подполковнику.

– И вилы являлись?

– Бог миловал. Это вовсе не то, что на сцене Сан-Карло. Впрочем… – граф поднял глаза к бронзовому канделябру на каминной полке. Подставка его была отлита в виде юной крылатой девы, поднявшей в руке рожки для свечей.

– …в те годы надо было рискнуть. Теперь поздно. Седина не для вил. Они – сама молодость, вечная весна…

– Сомневаюсь, что горные феи играют какую-то роль в этом деле, – заговорил Франко, перекрыв гаснущий голос подполковника. – Граф, я признателен вам за поддержку… и сведения о пилоте. Если он в самом деле жив и скрывается на одном из озер, то я найду его. И доведу работу до конца.

– Удачи, синьор тененте. Хоть вы маловер – причаститесь, исповедуйтесь, носите крест, данный матерью. Советую выйти один на один. Они ценят доблесть.

– Маневренный бой на скорости, на пулеметах – не рыцарский турнир. Там, на прошлой войне, разве вы бились по правилам Средних веков?

– У нас были принципы, – тихо и жестко ответил граф. – Были рыцари – д’Аннунцио, Красный барон фон Рихтгофен. Были традиции – целовать любимую перед полетом, щадить врага, истратившего патроны. Мы знали, что небо – не поле брани, а вся жизнь. Если вам повезет состариться, вы осознаете, каково жить без неба…

– Славные были времена! – прищелкнул языком Франко. – Но сегодня важнее моторы и плотность огня. А вилы… в английской сказке феи умирают, когда в них не верят. Прошел их век! Теперь вилии только на сцене.

– Там, где люди не тревожат старину, много что сохраняется.

– Два захода в ясную погоду, – открыл Франко свои планы. – Первый – рекогносцировка, второй – прицельное бомбометание. Скоро март, небо расчистится, вот тогда…

– Вижу, я не убедил вас. Жаль. Вы не спешите ужинать? Тогда будьте любезны проводить меня на оружейный склад. И вызовите каптенармуса, пусть принесет документацию по ГСМ, боеприпасам и инвентарю.

– Будет исполнено, – недоуменно ответил Франко. – Вы намерены провести ревизию?

– Дознание, сынок. Почему-то призрак никогда не появлялся над базами звеньев «Кадори» и «Бари», а других воздушных баз в Трансдалмации нет. На его месте я бы тоже избегал бомбить места, где можно разжиться авиационным бензином. Логично?

Как на грех, в портфеле графа Меана делла Строцци было не испанское вино, а бумаги о том, сколько и чего отгружено базам «цапель». Душераздирающий разговор с каптенармусом тянулся допоздна – с криками, божбой и призванием всех святых в свидетели. После чего унтер-офицера пришлось взять под стражу и отправить в тюрьму комендатуры, а Франко совсем потерял аппетит.

Зацвел нежно-розовый миндаль, над Далмацией простерлась чистая синева небес. По всем берегам пели модную песню из «Багдадского вора»:

– Теперь ни черта не достать, – печалился Раде, – каждый патрон на счету. И с горючкой стало туго…

– У нас то же самое. Был у меня родник бензина – пересох, – в тон ему хмуро отвечал Григор.

Оба в штатском, они сидели за скалой, пока контрабандисты грузили в лодку канистры. Когда плыть, еще не решили – выжидали, пока «цапля» сделает облет, а итальянские береговые патрули устанут озирать пролив. Под покровом ночи проворачивать дела куда сподручнее, да вот беда – ночи все короче!

Чтобы развеять уныние, Раде подмигнул и вытащил из-за пазухи сложенный, помятый номер белградской «Политики»:

– Ты у нас – сенсация! Держи, на островах такого не прочтешь…

«Страшан авет лети изнад Јадран?»[11] – с усилием вчитался Григор в кириллицу броского заголовка.

«Заслуживающий доверия источник сообщает: войска в Морее несут потери из-за нападений неизвестного гидроплана, носящего знаки герцогских ВВС. Среди морейцев этот таинственный боевой самолет получил имя Призрак…»

Григор слегка возгордился.

«Все-таки слухи просачиваются наружу… Значит, «Политика» рискнула своим реноме, чтобы уязвить Муссолини. Вопрос, кто поверит?.. Много ли свободной прессы осталось в Европе? Тут фашисты, там нацисты… Нет, пусть все знают, кто может».

– Пожалуй, и греки перепечатают, – вернул он газету.

– Со смаком! Еще отсебятины прибавят. А там и Би-Би-Си озвучит. Прошумишь!

– Хм. Я на это не рассчитывал, но мысль занятная. Хотя, от пары бомб шуму немного…

– Как себя подать и куда бомбы приложить! Но ты особо не гусарь, чтоб тебя не выследили. Итальяшки не такие беззаботные тетери, какими порой кажутся. Наши удальцы, – Раде повел круглой головой в сторону моря, намекая на контрабандистов, – поговаривают, что итальяно ходят вдоль берега на катерах, каждую бухту проверяют. Ты ведь «южного» в пещере держишь?.. Будь осторожен.

– Постараюсь. А ты… – замялся Григор, прикидывая, как говорить дальше, – …скоро не сможешь видеться со мной.

– Что так? – насторожился серб.

– У вас будут большие события. Откуда известно – не суть важно. Просто поверь. В конце марта случится военный переворот. Если тебе кто-то дорог… спрячь их в горах, в самой глуши.

– Погоди… переворот… а прятаться зачем? – опешил Раде.

– Немцы захватят Югославию. Хорваты вас предадут, станут убивать. Бежать будет некуда. Только драться.

Словно громом пришибленный, Раде оцепенело смотрел на печального морейца, пытаясь понять – откуда, с чего эти пророчества?

– Я спрашивал о вас, – ответил Григор на его немой вопрос. – Все плохо. Кругом враги. Про тебя было сказано, что сможешь перелететь в Египет.

– Нет уж, – набычившись, выдавил Раде сквозь зубы, – если судьба выжить, я останусь. Но тебе – спасибо. Значит, пора собирать боеприпасы в скрытни…

– И побольше. Пригодятся. – Григор встал. – Пойду с удальцами потолкую.

Судя по тому, как контрабандисты поглядывали на него, морейские подельники успели кое-что рассказать им о заказчике. Усатый вожак местных теперь держался предупредительно, если не опасливо, и уже называл Григора не «приятель», а «господин».

– Все спроворим, как договорились. Но дельце опасное…

– За смелость прибавлю. Держи задаток. – При всех, чтоб не осталось сомнений, Григор зачерпнул из кармана горсть монет и протянул ему. – Остальное выдам на Кадоре.

Прежде, чем взять, усач осенил себя крестным знамением и перекрестил деньги в ладони морейца.

– Боишься, в листья обратятся? – с прищуром тихо молвил Григор.

«Боже милый, сплошь золото старой чеканки! Цехины, дукаты!.. И не пробитые, не с ожерелий сняты! Словно в песне о сокровищах царя Неманя… Лучше не знать, где это взято, от кого».

Принимая, усатый невольно отвесил поклон. Остальные тоже поклонились.

Назад на материк плыли под утро, взбудораженные и веселые. Кой там багдадский вор!.. Озолотились без боя, без крови! Ждите, женщины, обновок, а девушки – подарков!

Один молодой, ставя парус, от полноты чувств затянул на гуслярский лад:

– Сегодня мы танцуем, славим цветение земли, – важно объявила Дайра поутру. – Погода будет славная. Ты занимайся летуном и к нам не ходи.

– Кто будет в гости? – только и спросил Григор, поднимаясь с ложа. Выпроставшись из-под покрывала, он сладко потянулся в колеблющемся свете – зеркально отраженное от озера, мягкое сияние зари вливалось во вход пещеры, играло бликами на стенах. Дайра, натянув покрывало повыше, молча любовалась его ладной фигурой, казавшейся сейчас статуей молодого бога.

Он привык к тому, что водить хоровод с Двадцатью Девами – даже с двумя! – нельзя. Это Дайра ему запретила с самого начала: «Только со мной, иначе из гор не уйдешь». А выходить в мир приходилось – и с ней в том числе. Она давно не покидала озера, но когда сблизилась с ним, ей вдруг захотелось: «Пойдем!» Что возразишь на женское желание?.. Сам заплетал в косы ее золотые волосы, сам под платок укладывал.

Даже в кинематограф напросилась. «Что это?» – «Милая, там сенков на белой простыне показывают». – «Сенков?.. И не боятся, что вдруг с простыни сойдут?» Поняла ли кино про багдадского вора, неизвестно, но много смеялась: «Какие ж это сенки? Просто тени!»

Для выхода к людям она превозмогла себя – надела сапожки со шнуровкой и платье по щиколотку. На них безмолвно, вежливо косились, расступались перед ними. Только веницы, солдаты в увольнительной, позволили себе воскликнуть «Il mio Dio, che bellezza![12]», но от взгляда Григора попятились и смолкли.

– Придут Тиха и Янира.

– Стоит ли танцевать? Побереглась бы.

Дайра зашевелилась под тканью, нащупывая ладонью живот.

– Он еще совсем маленький. Как желудь. Ну, иди! Я буду одеваться.

Как был, нагой, он легко побежал к озеру и без всплеска прыгнул рыбкой в синюю глубину. У-уххх! После тепла постельного гнезда – холод хрустальной воды! Свежий, будто прозрачный, Григор вынырнул, фыркнул, словно тюлень-монах, и поплыл саженками.

Девы, девы – вон они, на другом берегу, машут цветущими ветвями, кричат по-птичьи звонко, зовут Дайру на пляски. Развеваются их волосы и рубахи – манящее кружение, не одного юнака сгубило, не одного парня отняло у отца-матери. Над ними – нимб летящих лепестков или бабочек…

Чтобы не заглядеться, лучше сосредоточиться у рации.

Хотя из рации льется одно расстройство. Похвальба германцев – бьют англичан на Крите, в Датском проливе потопили крейсер «Худ». От Греции и Югославии одни названия остались, и те с черным клеймом «Оккупация». Где теперь крепыш Раде?.. В плену? В партизанах?

Отвлекись, юнак! «Южный» – как женщина, ему тоже нужна ласка и забота. Поверни рукой винт, проверь компрессию. Убедись, что провода надежно присоединены к свечам. Открой бензиновый кран, масляный.

«Запущу – а девы сразу в крик, – думал он, заливая масло в коробку распределения. – Майский танец им нарушил!.. Да что это я? – замер Григор, поняв, что руки сами, спешно, уверенно и безотчетно готовят «южного» к старту. – Зачем?..»

Здесь, на озере, чутье впятеро сильнее, оно раньше ума подскажет, что делать.

Значит…

Что-то будет?

Сектор дросселя – на шестьсот оборотов в минуту. Залить мотор. Винт на компрессию.

И – вот оно! Самолет над горами! Пока не виден, звук летит впереди него.

– Дайра!.. Уходите! – закричал он что есть сил, махая руками, чтобы привлечь внимание дев. – В лес! В тень!

Не слышат! Затанцевались, закружились – уже не три девы, а вихрь золотистых волос, плещущих рубах.

Мотор зарокотал. Режим малого газа. Скорей, скорей же!..

«Цапля» появилась из-за гребня горы – плавно скользящая крестообразная тень. Славная погода, призванная девами, была бомберу словно подарок – озеро как на ладони, «южный» ясно виден на воде. Но вениц летел по линии от гидроплана к танцу.

Когда он сбросил бомбы, Григор уже шел на подъем на полном газу, яростно молясь: «Только не Дайра! Только мимо!» Взлетая – круче угол подъема никогда не брал! – он услышал за спиной, внизу, глухие гулкие разрывы.

Не оглянулся.

– Говорит Кадори-Первый, – ликуя, радировал Франко. – Найдена база сенков в районе Водина. Нанесен бомбовый удар. Координаты противника…

– Ты покойник! – ответили ему, а стрелок верхней турели завопил:

– Синьор тененте, он сзади!

Загремел пулемет, выбрасывая струю полудюймовых пуль. Ro.44, не открывая огня, отклонился, ушел с линии прицела. Франко прибавил обороты:

– Кадори, меня атакуют. Второму и Третьему – подняться в воздух!

– Кадори-Первый, кто атакует? Ваши координаты?

Иметь врага на хвосте – гиблое дело. Теперь преимущество в скорости мало помогало Де Луке. Хотя можно оторваться от Призрака, выйти на боевой разворот и встретить его курсовыми пулеметами.

Он начал набор высоты. Вот-вот мореец отстанет…

Тут короткая очередь «южного» пробила ему мотор правого крыла. «Цапля» задымила, кренясь. С проклятиями Франко выровнял машину – а чертов Призрак шел по стелящемуся дымному следу то выше, то ниже, будто примеряясь, как вернее нанести удар.

– Кадори, я подбит! Направляюсь к базе.

Взахлеб тарахтела турель, тщетно пытаясь поймать очередью неуловимый Ro.44 – тот словно танцевал в воздухе. Так оса вьется над вареньем, уклоняясь от неуклюжих взмахов человеческой руки…

…и жалит!

Летящая пара вырвалась за пределы гор. «Южный» и «цапля» неслись над долиной. Люди замирали, задирали головы – большой трехмоторный самолет постепенно снижался, прочерчивая небо полосой черного дыма, а мелкий серебристый биплан преследовал его.

– Что творится, сосед, а?

– Да никак Авет гонит веница!

– Авет! Авет!

– Лупи окаянного!

Скорости сравнялись, потом издыхающая «цапля» поползла на последнем моторе. Методично, экономными очередями Призрак добивал врага. Поравнялся с Франко – холодное, свирепое лицо над краем открытой кабины. Показал рукой – большой палец вниз. Недвусмысленный жест: «Смерть!» Ответить, кроме отборных проклятий, Франко было нечем.

«Зря я графа не послушал».

Сделав разворот, Григор прикончил его десятком пуль в фонарь и, оставив веница гореть на земле, поспешил к Водине. Долина вопила и рукоплескала ему вслед, даже не догадываясь, какая боль сжигает сердце Призрака.

– Кадори, слушайте меня. Я – Авет, я ваш страх. Если хоть волос упал с ее головы, я буду убивать вас днем и ночью. Я доберусь до вонючего вашего дуче и размажу его. Вы сдохнете на моей земле!

При заходе на озеро даже смотреть было страшно – вдруг найдешь тела возле взрывной воронки, недвижимые, застывшие. Над котловиной сгустился знакомый туман, скрывавший базу от чужих глаз, но он видел сквозь эту завесу – очертанья берегов, ровная синяя вода…

И три фигуры у кромки воды, приветственно машущие ему ветвями в цвету.

«Жива. Жива! Что еще надо?»

Но приводнившись и подруливая к месту стоянки, он уже знал, что нужно сделать.

Исполнить сказанные слова.

Бомбить Рим.

4. Рим

Вечный город встретил графа Пьетро уличным шумом, жарким солнцем и броскими заголовками газет – Гитлер атаковал Россию! Мировая заваруха развернулась во всю мощь. Только Штаты остались «над схваткой», пользуясь этим, чтобы наторговаться пожирней.

«До сих пор ефрейтору везло как наглецу, – думал Пьетро, читая берлинские новости в «Ла Стампа». – По зубам ли ему такой кусок?.. О, уже готов приказ – отправить на подмогу наш экспедиционный корпус! Будто у нас мало фронтов, а людей и ресурсов – не счесть».

Пришлось надеть форму, от которой он отвык в долгой командировке. Дело даже не в воинской дисциплине – если ты осознанно собрался совершить безумство, надо выглядеть подобающим образом. Осанка, вид, орлиный взор, чеканный слог. Безупречный стиль доклада, заготовленного для вышестоящего начальства: «Строго секретно. В единственном экземпляре. Копировать запрещено». Была в этом некая театральность, которую Пьетро любил давно и нежно.

И тайный диалог – глаза в глаза, – с главой SIA, безмолвно идущий поверх пустых дежурных фраз.

– С возвращением, граф.

«Надо было в Ливию тебя, следить за Роммелем. Дружен с немцами, масса знакомых – прижился бы в победном штабе и сюда носа не казал. Давал бы им полезные советы времен прошлой войны…»

– Благодарю вас.

«Читай, читай. Там все по рубрикам – как немцы расположились в Сербии, что в Греции поделывают. Спасибо за паспорта, какие мне выдали. Сработаны отлично. Судя по топорной слежке с перебоями, следили дежурные пентюхи из военной администрации – просто для порядка. Не абвер и уж точно не гестапо».

– Как погода на Балканах?

«Миссия была специально для тебя – в теплых краях, где веет ласковый ветер. Остаток дней надо проводить с комфортом, верно? Герцогини, маркизы и другие побитые молью чучела предков могут быть довольны – мы заботливо храним тебя, чтобы ты целеньким присоединился к ним в кунсткамере. Если такие люди просят, как им откажешь!..»

– Становится жарко.

«В тексте ты встретишь фамилию Броз и кличку Тито. Запомни. Названия «сенки», «четники» – тоже. Пока все «дранг нах остен», они будут в тылу. Как бы вам не вспомнить про удар в спину из «Нибелунгов». Но ведь ты в оперу не ходишь?.. Или не знаешь либретто?»

Читая доклад, глава SIA кивал, одобрительно мычал, делал пометки и – вот он, заветный миг, – добрался до раздела «О потерях ВВС в Трансдалмации».

Начал вскидывать глаза на Пьетро. Раз, другой. Третий. Вздохнул.

«Наконец-то. Теперь тебе никакие связи не помогут оставаться на службе. Потому что, милый граф, психиатрия – это серьезно!»

– Насчет гидроплана… то есть гидропланов… – начал шеф авиационной разведки, не зная, как бы поделикатнее объяснить его сиятельству, что у того нелады с головой.

– Мне следовало написать подробнее?

– И этого довольно. Граф, я… не смогу подать эти сведения наверх. Ни в какой смягченной форме.

– Я отдаю себе отчет в том, что мои выводы…

– Дорогой Пьетро, – заговорил глава так мягко, убаюкивающее, словно уже нажал потайную кнопку и ждал, когда вбегут дюжие санитары, – мы ценим ваш огромный опыт, знание языков и ученость. Ваши заслуги…

Начал вслух перелистывать на память личное дело Меана делла Строцци. Особо остановился на Абиссинии. Расточал такие похвалы, словно граф лежал в гробу, в белых кружевах, засыпанный цветами.

– …полностью располагая своим временем, вы сможете прославить империю новыми успехами на научном поприще.

– Уверяю вас – во всем, касающемся вил, мой доклад предельно точен.

Пьетро говорил чистую правду. Столь же чистая правда была на листах доклада, но именно этого никто знать не хотел. Чем громче ты гласишь об истине, тем шире круг пустоты возле тебя. Пойдешь в газету – осмеют. Предложишь в академический журнал – попрощайся с добрым именем, запишут в мистики. Франко Де Лука с экипажем поплатились за неверие – кто будет следующим?

– Я позабочусь, чтобы отставку вам оформили без проволочек. И похлопочу о награждении. Вы плодотворно служили Италии – но годы, годы!.. Пора на покой, верно?

– Вы приглашены на день рождения дуче? – обернувшись, спросил Пьетро уже в дверях.

– Да, но какое отношение…

– Попробуйте повторить эти слова ему – насчет прожитых лет и «пора на покой». Он мой ровесник.

«А вдруг граф – нормальный?» – мелькнуло у шефа SIA.

Потом вспомнился доклад о горных вилах.

«Из немецких знакомств тебе недостает одного – с доктором Альцгеймером. Арриведерчи, дедушка».

Пару дней Пьетро отсиживался в римской квартире, писал письма. Сыну – в Триполи, откуда тот летал на «стреле» G.50 драться с британскими «харрикейнами». Дочке – в Малагу, где она песталась с двойняшками. Всем одно, хотя разными словами: «Под нелепым предлогом меня отправляют в отставку». Пожалуйста, перлюстрируйте!

Дав коллегам время ознакомиться с его перепиской, вышел прогуляться – надо же им и квартиру обшарить, вдруг там копия доклада под паркетом спрятана. Вышел – и пропал. Человеку, который мог исчезнуть посреди лысой глинобитной Аддис-Абебы, потеряться в лабиринте узких улочек Трастевере – раз плюнуть. А там через Тибр и в гетто, к Изакко-антикварию.

Прожженного Изакко трудно удивить, но даже он зашевелил бровями, когда гость надел резиновые перчатки и достал кропило – серебряный дырчатый шарик на ручке.

– Хочешь меня окрестить? Я староват для таких штучек.

– Для гешефта ты вечно молод, старина. И не настолько слеп, как притворяешься. Дай-ка блюдо.

На мейсенский фарфор посыпались цехины из мешочка. Очарованный золотым звоном Изакко заметил, что гость избегает касаться монет. Зная увлечения синьора делла Строцци и то, что он не шутит с древностью, антикварий на всякий случай попятился:

– Сомнительные деньги?

– Вот сейчас и проверим. Experimentum crucis[13] никогда не помешает. Конфисковал у одной продажной бестии, но вот чье это золото – вопрос…

Пока Пьетро совершал обряд, Изакко жался в углу, бурча под нос:

– Ну, если до сих пор не рассыпалось… Ты слишком осторожен!

– Порядок. Дело за тобой – обменять на доллары.

– Доллары!.. Кто знает, какой теперь курс у цехинов?..

– Музейный. К тебе ходят нумизматы, верно?

Жалобно кряхтя, Изакко выкладывал пачки зеленых купюр, а Пьетро, покуривая, считал их глазами.

– Хочешь купить дом? – допытывался антикварий.

– Поместье.

– Принеси еще три раза по столько – купишь виллу в Риме. Я помогу скинуть цену.

– Мне нужна усадьба там, где не будут бомбить.

– А что…

– Ничего. Слишком много побед. По закону луны и звезд это означает, что близко время поражений.

Плакат «Выявляй бандитов! За точные сведения о сенках награда 1000 дукатов» был надежно приклеен к столбу террасы и вдобавок покрыт лаком, чтобы не отодрали.

– Можно соскоблить, – посоветовал Григор владельцу кафаны. Тот, безмерно довольный, что к нему в знойный полдень пришла парочка (а раньше приезжие с пляжей ручьями текли!), суетился возле столика молодых супругов, что есть сил стараясь угодить.

– Неловко будет, господин. Зайдут веницы, увидят, начнутся неприятности…

– Я могу помочь, – предложила Дайра. – Принеси воды.

– Ох, госпожа моя, чем тут поможешь!.. – вздохнул хозяин, утирая пот.

Стоя рядом с золотоволосой молодкой, пузатый кафанщик чувствовал себя легко и бодро, как в парнях. Словно ни лысины на голове, ни брюха под фартуком, а ноги сами движутся, будто готовы в пляс.

Казалось бы, краше дня не придумать – море бирюзовое играет, блещет галечный пляж под изжелта-белым каменистым склоном, сосны у кромки бухты слегка колышутся… благодать! Но едва вошла в кафану синеокая – влилась волна ароматов, словно ветерок летел следом за нею, нес запахи розмарина и лаванды. Дышать не надышишься.

– Непочатой воды, – уточнила красавица.

– А?.. – Толстяк заморгал, потом встряхнулся. Тут не зевай, раз везенье само в руки идет! – Катица!.. Кайя, ты куда запропастилась?.. Непочатой воды госпоже! – Громко так; наверное, все в кафане слышали.

С кухоньки выглянула круглобокая – в отца, – сердитая девица, конопатое лицо, как воробьиное яйцо:

– Тата, да разве я вила, чтоб среди дня такую воду… Ай! – встретив синий взгляд гостьи, она в испуге сжалась, закусив край фартука.

– В подвале, где со стены каплет, – со знанием дела намекнула Дайра.

Григор зашептал ей, пока хозяйское семейство суетилось, с ног сбиваясь:

– Воздержалась бы.

– Внутри они хорошие и добрые. Живут без ласки, потому и хмурые. Пусть им посветлеет, как нам.

– Пусть. А вдруг опять всю деревню скличут?

Вспомнив, Дайра рассмеялась, прикрыла рот ладонью. Да, вот была сутолока!.. Гри едва пистолет не достал – в потолок стрелять, чтобы выход расчистили. А то вплотную встали на колени, малышей протягивая: «Госпожа золотая, окропи чадо! И моего! И мою!» Детки такие славные, разве кого-то можно обделить, если в тебе счастья через край?

Но Гри прав, в каждой кафане шум устраивать – не дело.

– И кто нас тут ждет? – искоса посматривал он по сторонам, управляясь с жареной на вертеле бараньей требухой.

Что Дайринка – мастерица наперед угадывать, он теперь твердо знал. Пусть не каждый шаг предвидела, но важное – могла. Но с зари идти по козьим тропам, чтобы к полудню сесть за стол в полупустом трактире и ждать какого-то свидания… это было внове.

Зато горного ветра хлебнули вдосталь и аппетит нагуляли! Вышли по холодку, в синей предрассветной тени, когда между деревьями и за камнями еще шуршат, шевелятся и тают ночные тени. Босая, Дайра скользила впереди, порою вспархивая над тропой, своим звонким пением пробуждая цветы – те раскрывали ей навстречу сонные глаза, распрямлялись и посылали госпоже воздушные поцелуи, полные запахом нектара. Тонкие ручьи журчали, сплетая для нее мелодию, их брызги старались долететь и увлажнить край ее платья. Шагавший следом Григор с ее сапогами, перекинутыми через плечо, старался ступать как можно тише, чтобы не нарушить музыку расцветающего утра. Наконец, на перевале Дайра воспарила, раскинув руки – и солнечный свет подхватил ее, понес над скалами, сияющую и поющую. Впору было перестать дышать, зажать сердце в горсти, чтоб беззвучно упиваться видом милой, реющей над землей – белая птица с золотыми крыльями на фоне лазурного пролива…

– Не знаю кто, – ответила она беспечно, отщипнув от лепешки с сардинами. – Не ждет – просто зайдет перекусить. Он объявится. Может, сидит внутри, где темно?

Терраса считалась местом для господ, отсюда открывалась восхитительная панорама моря и далеких солнечно-желтых берегов Далмации, а Дайра всегда безошибочно занимала лучшее место, как хозяйка. В результате они тут сидели одни, а редкие – по пальцам сосчитаешь, – полуденные посетители привычно гнездились в низкой тенистой комнате, именуемой «вульгарно зало». Их Григор походя осмотрел, бегло и цепко – ни одного сельского стражника. Единственный, кто одет по-городскому – похоже, местный лекарь или учитель, уткнувшийся в газету.

– Вот, – запыхавшаяся Катица в поклоне подала обеими руками чашу, налитую едва на треть. – Больше не накапало, бог мне свидетель…

– Веснушки мешают? – спросила Дайра, царским жестом омочив пальцы в чаше.

– Ага, – затрясла та головой. – Даже парень смеется. Рябунькой кличет…

– Избавляю от них. – Дайра провела рукой по ее лицу, потному от страха и волнения. – Теперь ступай и молчи. Эй! Куда? Оставь мне чашу!..

Посмеиваясь, она повернулась к Григору:

– Теперь ты.

– Мажь, – подставился он.

– Зачем тебе?.. Ты в озере омыт! Протри бумажку на столбе и напиши, что хочешь. Веницы и подлецы будут видеть свое, наши – свое.

– Ах, вон что… Хозяин! Карандаш мне.

Очистив плакат от призыва к предательству, он крупно, с нажимом, начертал из баллады:

– Еще чего-нибудь желаете? – вился вокруг ликующий кафанщик. – Все за счет заведения! Хоть барана целиком зажарю. Не собрать ли винца, мясца в дорогу?.. Да, вам господин из зала кланяться велел, – подал он визитку.

Григор принял, прочел – «Петар Меански, властель Меаны». Хм, герб и графская корона с девятью жемчужинами… Провел визиткой у носа – свежая, печатной краской пахнет.

– Что-то я таких не помню – из Меаны. Где это?

– Холм такой, там старые развалины, дубами поросли. Но вот – приехал один, вроде вениц, не то француз, велел ограду ставить… Крыши у него нет, живет на постое у синих монахов, в странноприимном доме. По-нашенски говорит верно, а все равно слышно – чужак.

– Я помню, – вмешалась Дайра. – Давно их тут не видела… Зови.

– Давно – с каких пор? – Григор привык, что годы Дайринка считала по-своему, без чисел, по герцогам и войнам.

– Ой, не помню! Когда из аркебуз стреляли.

Господин, напросившийся к ним за стол, пришел не сразу. Сперва счастливая Катица подала поднос с дарами – лепешки, атласные ленты, свежие махровые левкои. То же самое деревенские, подданные Дайры, оставляли ей у заветных камней. Затем тот, принятый Григором за провинциального доктора, приблизился, остановился за три шага и отвесил поклон по-старинному, коснувшись пола рукой. Его сухощавое лицо, казалось, застыло в напряжении, а глаза, окруженные лучиками морщин, блестели от сдерживаемых слез.

– Златая госпожа, примите мое восхищение… – Голос его сбивался. Подойдя ближе, он опустился на колено и с трепетом взял протянутую ладонь Дайры, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.

– Встань, властель Меаны. Долго же вы скитались по чужбине.

– Пять веков, златая госпожа, как один день.

– Здесь твой дом. Вези сюда детей, вам будет благо. Раздели с нами трапезу.

– Но сначала прочти, что написано, – указал на плакат недоверчивый Григор.

– «Псы венецианские…»

– Простите, граф, что усомнился в вас. Позвольте в знак примирения звать вас дядюшкой.

– Пожалуйста, Григор.

– Вот как – вы меня знаете?..

– …или Авет, да?.. Я не обычный странник. – Граф впервые улыбнулся. – Надеюсь, ваши родные в безопасности?

– О, да, они живут в горах на Баре! – заговорила Дайра уже свойски. – Пишут нам. Хотят посмотреть, кого выбрал Гри, но море…

– Можно пересекать и соленые воды, – в Пьетро проснулся знаток обычаев.

– Я просила его – навестим свекров на летуне, а он – поплавки, поплавки…

Милостью Дайры всякое отчуждение между ними исчезло, едва возникнув. Подавая на стол новые блюда, хозяин дивился тому, как живо и свободно златая дева беседует с немолодым приезжим чужаком. Да и тот, даже соблюдая почтительность, ведет разговор вполне непринужденно. А уж какие между ними речи!.. Иных слов лучше б и не слышать.

– …будет тебе отнекиваться. Меанские издревле были пастырями теней. За что вас герцог Васа Драгутин и выгнал! Чем отпираться, шел бы к могилам и звал…

– Мои способности так малы, что говорить о них не стоит. Опять-таки, годы…

– Святые горы, мать-вода!.. Тебе новую жену брать впору, а ты годами прикрываешься. У моих вод старуха Илияна, в чем душа держится, но как песню заведет – надгробные камни шатаются.

Заглянув в вульгарно зало, кафанщик доверительно шепнул кому следует:

– Нанимайся к властелю смело, плотничай. Не прогадаешь.

– Да какой он властель? Из-за моря…

– Тебе говорю, а ты слушай, башка ослиная.

Григор же, вежливо уняв разговор милой и графа о запредельных предметах, перевел речь на свое:

– Дядюшка Петар, у вас по случаю нет карты Рима?

– Нет. Но я ее нарисую. День рождения Бенито, верно?..

– И два подарка, по сто фунтов каждый.

С утра вокруг виллы Торлония кипела суета. По периметру все было оцеплено агентами охраны, на въездах в парк машины тщательно досматривали – такой день, такие люди съедутся, безопасность должна быть на высочайшем уровне! На Муссолини покушались то с пистолетом, то с бомбой – последнее время все реже, но чем черт не шутит?

И вот, кольцо сплошной охраны замкнуто. Можно запускать внутрь высокопоставленных персон. Они подъезжали по списку, на лимузинах и брогамах, длинных, сверкающих и мощных, словно сухопутные линкоры. Князь Отто фон Бисмарк, внук «железного канцлера», с подарками от фюрера. Японский посол, румынский, венгерский, болгарский, представители королевских домов… чем дольше тянулась вереница гостей, тем персоны становились мельче и плюгавее – кто-то от маршала Петена, что-то от поглавника хорватских усташей, а дальше всякий политический мусор, приглашенный больше для массовки.

Король Виктор Эммануил, генералитет, высшее чиновничество и иные удостоенные лица прибывали через отдельный въезд с триумфальной аркой.

Праздник разгорался строго по сценарию, расписанному присяжными церемониймейстерами. Вдоль аллей, на фронтонах – знаки имперского величия. Гром оркестров, пение детских хоров и поздравление от папы римского, с благословением. За речами, тостами и подношениями время уходило незаметно, и вот уже солнце, снижаясь, коснулось креста на куполе базилики святого Петра. Как ни долог июльский день, но уже август на пороге, светлое время суток сжимается, с востока подступает ночь.

Там, за морем, готовился к полету Григор.

– Помните, что дворцы виллы Торлония ни в чем не виноваты, – тактично внушал ему Пьетро. – Их выстроили полтора века назад. Там даже бомбоубежище – памятник, это катакомбы времен Константина Великого… И не стремитесь убить, если сможете. Если дуче умрет, найдутся другие – тот же маршал Грациани; я служил с ним, этот будет пострашнее.

– Дядя Петар, скажите сейчас – почему вы пришли к нам?.. К Морее?

– Когда все маршируют, важно вовремя понять – не в пропасть ли. А я привык доверять интуиции; она не раз меня спасала. И еще… умирать красиво надо раньше, лет в сорок, крайний срок, в пятьдесят. Позже это похоже на выброс хлама из окон в новогоднюю ночь. Или прирежут, словно Полония, – как крысу за ковром. Не героическая смерть; это не смотрится. Те, что собрались на вилле Торлония, имеют один недостаток – они не умеют остановиться… Ну-с, позволите вам помочь?

– Мне, право, неловко – чтобы властель проворачивал винт обычному пилоту…

– Какой винт и в какой день! Эту привилегию я никому не уступлю. Ну-ка, в кабину. Живо, живо – как летчик я умею все.

– Минуту, я не поцеловал Дайринку.

– О, это святое. Бегите, жду.

Григор по шатким дощатым мосткам отправился на берег.

«Кто бы сказал мне в марте, что я окажусь на озере одной из Двадцати Дев!.. – глядел Пьетро ему вслед, издалека угадывая, как Григор склоняется к лицу возлюбленной, шепчет слова прощания и обещает вернуться, потом касается ее губ. – Что я, как встарь, стану возиться с мотором, подвешивать бомбы, перемажусь маслом… Сын бьется по одну сторону войны, «племянник» по другую, а я готов молиться за обоих в равной мере. В себе ли я?.. Вполне. Маршалы уйдут, вожди умрут, люди останутся. Я молюсь, чтобы остались лучшие, чтобы их род продлился…»

Зарябила вода под напором воздушной струи. Вот он, разбег Данцевича! Воистину прав был Де Лука – это невозможно. Поэтому и гибнут те, кто отрицает небывалое. А кто поверит в чудо – выживет.

Как с рельсов палубной катапульты, Ro.44 вырвался из скальной воронки – пелена над озером пропустила его и сомкнулась; остался лишь слабеющий шум мотора.

Бензина в избытке – хватит на облет всего Ядрана, даже с учетом уклонений от атак противника или от зенитного огня. Что противник будет, Григор не сомневался. В окрестностях Рима – скопище авиабаз 3-го воздушного флота. Там не только бипланы-«соколы» CR.42, с которыми есть шанс потягаться, но и «стрелы», с которыми шутки плохи. Прорва истребителей; поднимутся – небо заслонят. Сам себе Григор напоминал моль, решившую заглянуть в гнездо шершней.

От цели его отделяло без малого четыреста километров, почти половина этого пути – над морем. Для «южного» – час с четвертью лета. Пока пересекал Кадор, поспешил набрать высоту и уйти в облака, чтобы Ro.44 не засекли с моря. К итальянскому берегу облачность уменьшилась до четырех октантов, но ниже 3000 метров Григор не опускался. Восток Италии населен негусто, однако глупо привлекать внимание публики, особенно наблюдателей ПВО.

Земля внизу уже была залита густой вечерней тенью, в редких городишках загорались огоньки – похоже, на правила затемнения им наплевать! – а здесь, на высоте, закатное солнце еще било Григору в глаза сквозь козырек. Взгляд влево, вправо – ни гидропланов с лагуны Варано, ни перехватчиков из Пескары!

«Южный, мы проскочили незамеченными. Прибавь оборотов, и не вздумай жаловаться, что-де мало воздуха. Горы впереди; разве ты хочешь врезаться в гряду?»

Как три оборонительных рубежа, на пути высились хребты Абруццких Апеннин – серо-сизые известняковые громады с облаками, зацепившимися за вершины. На фоне этих холодных высокомерных гигантов ты уже не моль, а плодовая мушка, летучая точка. Обрывистые склоны, разрывы ущелий… Морозным бликом блеснул в стороне ледник – бррр… тут и впрямь знобит, даже в комбинезоне. Пора снижаться.

С заоблачных высот Ro.44 заскользил вниз, к виноградным холмами и зеленым равнинам Лацио. Тут городские огни сияли густо, как плотный рой осевших наземь светляков; они перемигивались и рябили, путая пилота, но тот уверенно шел туда, где огней больше всего.

«Край непуганых идиотов!.. Где затемнение? О чем думает Черчилль? Милан бомбили, Неаполь тоже, а сюда – ни бомбы!.. Тоже, как Пьетро, берегут архитектуру?..»

Он подлетел к Риму с востока, ориентируясь по куполу святого Петра, гордо подсвеченному прожекторами.

«Так, теперь бы не запутаться в холмах. Ватиканский по центру, Пинчо справа… ага, вон то пятно, где меньше фонарей – вилла Боргезе. Значит, вилла Торлония – где-то здесь. У меня мало времени. Вряд ли они позволят мне долго порхать. Регия Аэронавтика – не сонные мухи, через пять минут будут в воздухе».

Устроители празднества, сами того не желая, помогли ему, обозначив мишень фейерверками.

«Grazie mille![14] – Григор примерился, как выгоднее зайти на цель – театр, средневековый коттедж, два озерца. – Внимание, сейчас будет сюрприз».

Спланировав пониже, насколько возможно, он сбросил оба подарка с разрывом в пять секунд и тотчас взял ручку на себя, одновременно увеличив обороты. На сближении с землей Григор видел толпы на дорожках парка, искусственные озера, шпиль обелиска. Ударные волны догнали его и слегка тряхнули «южного»; рассмеявшись, Григор отклонил ручку и педаль в сторону разворота – крен увеличился.

«Минуту терпения, синьоры, я возвращаюсь».

И, развернувшись над термами Диоклетиана, – снова вниз!

Дым с проблесками пламени колыхался на пространстве между театром и Домом Совы. От мест попаданий прытко разбегались люди, похожие на сонмище муравьев. Пара щелчков по плоскостям дала понять, что снизу стреляют – в ответ Григор пропахал длинными очередями игровое поле посреди парка.

«Теперь, дружок, мчись быстрее ветра! Пилоты «стрел» уже в кабинах. Нам надо как можно скорее перевалить через горы, а там…»

В небе над Римом огромными взмахами зашевелились желтые лучи прожекторов. Там и сям рявкали зенитки, а с аэродромов звеньями взмывали истребители. Стыд и срам – в такой день проворонить врага-одиночку!.. Или это свой, изменник?

– Проверить ближние к Риму базы гидропланов! – орал в трубку начглавштаба авиации. – У кого Ro.44 в полете – расстреляю без суда!

Начальственных криков на вилле Торлония звучало столько, словно их годовой запас старались израсходовать за час:

– Собрать мне всех газетчиков! Всех этих стрекулистов до единого!.. Никакого взрыва не было. Я повторяю вам под запись – не-бы-ло. Случайное возгорание фейерверочных ракет. Пуффф! Бамс! Ясно? А самолет – это воздушная акробатика, показательное выступление для дуче.

– Да, C.202 «удар молнии» тоже на взлет. Сейчас же!.. Он еще спрашивает, сукин сын! Разжалую и в Ливию отправлю. А парни пусть «удар молнии» в деле опробуют. Чтобы они, да «южного» не догнали!..

– Срочно, сюда кареты «скорой помощи». Все, сколько есть! И пяток труповозок.

Один дуче помалкивал, сопел, с видом древнего римлянина вперившись в черное небо, где скрещивались поисковые лучи. Ему уже сообщили, что гидроплан в общих чертах опознан. Шеф SIA, прибежавший с этим донесением, мелко трясся при мысли о тех листах, которые он лично изъял из «Балканского доклада» делла Строцци и упрятал поглубже в сейф. Но как было нести это на стол к начглавштаба?..

Кое о чем он умолчал. Когда это всплывет (а это обязательно всплывет), можно оправдаться: «Мне не передали своевременно! Это ложь, сфабрикованная англичанами!»

Между тем и британская разведка была весьма озадачена. Отдел радиоперехвата поймал в эфире более чем странную короткую передачу на итальянском, вполне внятную, но необъяснимую. Однако содержание передачи было выгодно для планов – пусть даже отдаленных, – проникновения на Адриатику, и 31 июля 1941 года, наряду с новостями о Смоленском сражении, лондонская «Таймс» сообщила миру следующее:

«Налет на Рим. 29-го числа день рождения итальянского диктатора Муссолини был омрачен бомбовым ударом по вилле Торлония на востоке Рима. Неизвестный пилот, назвавшийся Аветом Морейским, на гидропланном истребителе IMAM Ro.44 проник в центр Италии и обрушил бомбы на праздничное сборище, где присутствовали послы стран Оси. Свидетели налета сообщают о десятках жертв. Все усилия фашистских ВВС настичь таинственного мстителя из Мореи были безуспешны. Это явное свидетельство того, что движение Сопротивления в оккупированных странах приобретает новый размах».

Само собой, и Би-Би-Си озвучила событие, намекнув вдобавок, что столицы Стального пакта не являются неуязвимыми. Шумиха поднялась несусветная. Итальянцы яростно отрицали налет – всего-то проблемы с пиротехникой! – а английский выпад объявили провокационной фальшивкой. Тем не менее в Риме стали куда тревожнее поглядывать на небеса, да и в Берлине «слушатели врага» ежились у своих VE[15]. Предчувствия не обманули немцев – через неделю бомберы Балтфлота без потерь высыпали дождь фугасок на Берлин.

Великий герцог Мореи Илиан III, вкушавший горький хлеб изгнания во дворце Каса-Рокка-Пиккола на Мальте, тоже был очень удивлен, узнав, что его страна все еще сражается.

– Наш самолет? Поразительно!.. Известно ли, кто его пилотировал?

– Судя по всему, – осторожно ответил камер-секретарь, – некий Григор Данцевич, лейтенант, исчезнувший в августе прошлого года вместе с гидропланом. Предполагалось, что он перелетел в Югославию и был интернирован, но югославы отрицали это…

– Значит, он жив. Мне приятнее будет наградить живого героя, чем погибшего.

– Но, Ваше Королевское Высочество, лейтенант Данцевич нарушил приказ о прекращении военных действий.

Подумав, герцог ответил фразой, прижившейся в Морее со времен Средиземноморского похода адмирала Ушакова:

– Победителя не судят.

5. Награда

Этому угораздило случиться аккурат в сочельник.

Была среда, лил густой холодный дождь. Над озером звучали нескончаемые плеск и шорох – биенье мириад капель по листве, по воде. Горы потемнели и отяжелели, словно ниже стали. Доносились раскаты грома, то и дело хребты бело озарялись сверканием молний. Еле слышались колокола из-за гор – зов к началу рождественской службы. Добрые люди уже зажгли в очаге три пня, плеснули им вина и дали хлеба в честь Троицы, наложили сена на стол и под стол. Томился, глядя в окна, молодняк – пора рядиться козами и лярвами, идти колядовать, а тут такое ненастье!

Под колокольный звон у Дайры начались схватки. Глаза ее округлились, лицо осунулось и посерьезнело. Будто не замечая смятения Гри, она тонко, жалобно запела, созывая к себе Дев. Когда отошли воды, слетелось уже с десяток озерных хозяек. При входе в пещеру они сильным взмахом стряхивали брызги с полупрозрачных крыльев и выдыхали волны июньского тепла, согревая скальное жилище. Григора молча попросили вон, здесь мужчине дела нет. Одна Янира молвила: «До утра это место забудь». Только-только смог он подержать Дайринку за руку, ободрить пожатием, шепнуть доброе слово, потом надел пастушеский плащ с капюшоном и вышел в дождь.

Здесь ему открылось, что значит «места себе не находить». Сидеть, стоять – просто сил нет. Обходить кругом озеро значило раз за разом возвращаться к пещере, куда вход запрещен, а заглянуть страх как хочется.

Он поднял глаза к тропе, скрытой тьмой и ливнем: «Да что я топчусь?..» Как раз сверкнула молния, поцеловав огнем вершину горы, – вспышка высветила начало тропы, будто пригласила.

Та же молния, словно фотограф, обрисовала летящую фигуру в воздухе, полном застывших стеклянных прочерков, – еще одна! Размах острых крыл, стелящийся по ветру шлейф золотых волос, развевающаяся рубаха…

На полпути к тропе он встретил Илияну, спешно ковылявшую с клюкой – сгорбленная ворожея шла одна, без внучки, обычно сопровождавшей старуху.

– Что, юнак, выгнали?.. – оскалила она редкие зубы. – Ходи далеко! Ноги длинные, грудь широка – как олень скачи. Сегодня мой день ворота отворять. Видишь? Ждут меня, хором зовут. Куда им без старухи-повитухи? Я коряга от земли, они цветы от ветра и росы…

И, удаляясь, с одышкой сипло запела, качая головой:

Оскальзываясь на камнях, цепляясь за колючки шиповника и держидерева, пробирался Григор во тьме вверх по тропе, а в голове вертелось одно: «Все ли хорошо выйдет?.. Она сказала – мальчик. А какие ноги будут у него?..»

Своих ног он почти не чуял, когда сошел с гор в долину. Да и не думал – как идет, куда идет. Мелькнуло, что надо бы в церковь свернуть, но его вело напрямую к Меане. Туда он добрался часа через три после ухода с озера – скорее, чем днем, будто слова Илияны сил и быстроты придали. Лишь на пороге домика, который Пьетро гордо называл «особняком», Григор понял, что насквозь промок и продрог. Когда он ступил внутрь, от его плаща шел пар.

Как полагается, за рождественским столом было оставлено незанятое место. А уж компания у Пьетро собралась!.. Монастырский приор, синие монахи, мужчины и парни (иные открыто с патронташами), девицы, вдовицы, пара монашек-микеток – румяных от вина, но строгих на вид. Блюдо с пророщенной пшеницей, яслицы с глиняными фигурками в виде Младенца, Иосифа, ангелов – все по обычаям.

Пьетро, веселый и щедрый хозяин, сидел во главе стола – праздничный король в бумажной короне, с жезлом. На стене над ним висела рогатая маска в пышной клокастой шерсти – еще недавно он в ней, со свитой косматых, обходил соседние деревни, пугал непослушных детей… или предателей? Всем досталось – кому розгой, кому ствол из-под полы показали – берегись, не зарывайся.

– Виват Авету! – встал Пьетро, салютуя ему полным стаканом. – Силы в крылья, огня в мотор, детей в дом! Эй, девицы – мяса на стол, звезда взошла!

Все радостно загудели – первым на порог ступил черноволосый, это к большой удаче.

Раздав рукопожатия, приняв благословения, Григор сел с хозяином, хватил ракии, но не заметил ни вкуса, ни крепости. В углу свистел и пищал радиоприемник; парни крутили верньер, пытаясь уловить голос или музыку сквозь грозовые разряды.

– Рожает, – коротко и тихо молвил он в ответ на дядюшкин взгляд.

Как истый халдей, Пьетро во всем видел предзнаменования и знаки:

– Что со среды на четверг – пустяки. Солнцестояние! Да в дождь!.. Твой парень счастье принесет, он духовидец будет. И от матери ему дары положены.

– Вот я и думаю – чьи ему ноги достанутся?..

– Выброси из головы. Ты в ней любишь душу, а не ноги. Все, что от милой, – в радость. Тс-с-с! – вдруг поднялся он, вслушиваясь с закрытыми глазами. – Эй, приглушите радио!.. Выключите совсем!

Пирующие замерли. Скрип скамьи под кем-то прозвучал как громкий скрежет. В тишине властель слепо водил головой, улавливая нечто, лишь ему одному ведомое.

– Налить всем по полной, – очнулся Пьетро. – Идем наружу, это надо пить под небом. Вилич родился!

Восторженный рев сотряс стены и потолок домика. Тотчас откуда-то появились карабины, пистолеты-пулеметы, защелкали затворы. Григор, еще не способный осознать, что стал отцом, видел, как молоденькая микетка умело вставляет магазин в «беретту» M38. Все высыпали под дождь, и грохот беспорядочной пальбы заглушил шелест ливня.

– Наша земля! Вся земля наша!

– Пей, Водина! Гуляй, Морея!

– Видишь, – Пьетро обнял Григора за плечо, – все одно к одному. Сила к силе; к племяннику – внучатый. Одним корнем у гор стало больше, одним ручьем у озера. Иди к Дайре, ты ей нужен сейчас. Иди, не боясь, как взлетаешь.

Надолго стал пропадать Авет с небес Ядрана. Кому полагалось знать, те знали – у Призрака прибавление в семействе. Даже отчаянному гайдуку настает время голубить милу, одарившую его сыном, и радоваться, любуясь наследником. Станешь ли в такую пору сетовать, что Авет реже вылетает? Всем ведомо – когда придет час нанести удар, над Водиной мелькнет в сумраке тень гидроплана – и горе врагам!

За зимними дождями, за весенними туманами в горах Мореи собирались юнаки, укрепляли базы, копили оружие, следили из потайных гнезд за веницами. Те уже не решались спроста сунуться в ущелье, подняться на планину, разве что силами роты, с поддержкой бронемашин. И чем хуже шли дела у Муссолини, тем неохотней итальянцы отправлялись на задания.

Было – веницы выступили разорить деревню, заподозренную в помощи сенкам. Двигались быстро. Оставалось пройти два километра, когда звук летящего самолета заставил их беспокойно поднять головы. «Цапель» нарочно не звали, чтоб партизан не спугнуть – значит…

– Воздух!

Колонна врассыпную, на бегу отыскивая где залечь, за каким камнем укрыться. На дороге остались только бронеавтомобиль с танкеткой – малышка CV-33 выползла вправо из-за «аутоблинды», тоже пострелять захотела. Броневик приподнял хобот зенитного автомата – где мишень, кого бить?

«Южный» возник вдали над верховьем долины, пошел змейкой от склона к склону, будто слаломист, уклоняясь от очередей зенитки и пулеметов. Потом выровнялся, взял круто вверх – прицел потерян, – и с пологого пикирования сбросил бомбы. Пуль не тратил, полудюймовкой броню не пробить. Но бомбы легли точно! Первая рванула перед «аутоблиндой» и перевернула броневик через корму, вторая пробила осколками корпус танкетки и ее экипаж.

Что делать? Отступать, собрав убитых и раненых. Что рапортовать? Только врать: «Бандиты тайно получают помощь от англичан; в бою с их стороны участвовал гидроплан союзников. Кто не верит, пусть приедет и проверит лично.

За стычками на морейских островах – как бы мелки не были бои, – втихомолку наблюдали все заинтересованные стороны.

Немцы – презрительно: «Жалкие фашисты, с грязным отребьем справиться не могут. Учитесь у нас, как мы Ужицкую республику топтали…»

Правительство в изгнании – с все нарастающим интересом. Убедившись, что это всерьез, герцог повелел компетентным лицам возглавить национальное Сопротивление. А то у повстанцев ширятся контакты с бойцами Тито, что нежелательно. Пойдут разговоры про славянское единство, то да се, потом о слиянии с сербской державой… Так и короны лишиться недолго.

И, конечно, в дело влезли англичане. Они словно бесы – стоит их помянуть всуе, а они уж тут как тут. Их интересовало абсолютно все – адриатические конвои, оперативные данные, планы оккупантов, планы повстанцев и, конечно, власть, власть, власть над морями и землями.

Туго приходилось командиру итальянского гарнизона на острове Стрич. Из двухсот тридцати квадратных километров гористой суши он контролировал, дай бог, десятую часть – ту, что вокруг единственного городка-порта. Рим требовал «нормализовать», «очистить», но дивизии Второй армии были заняты наведением порядка на материке. Вместо того чтобы выделить силы для Стрича, генерал Роатта слал циркуляры: «Казнить, брать заложников, репрессировать, заключать в лагеря, жечь дома. Исполнять энергично, без ложного сострадания!»

Как же-с, пробовали. Взяли сотню подозрительных, затолкали в трюм парусно-моторного суденышка, повезли в лагерь на Кадоре. Потом один – хороший пловец, впору медаль дать! – вернулся чуть живой. Мол, встретили в проливе лодку с синими монашками: «Ах, синьоры, помогите, у нас течь, пропадаем!» Как хорошеньких святых сестер не пожалеть? А те, на палубу забравшись, достают «беретты» из-под ряс: «Всем лечь!» И очередь над головами.

Или послал отделение осмотреть руины рядом под горами, вроде там кто-то скрывается. Ясным днем ушли, все с оружием, парни один к одному, глазастые и верткие. Солнце не зашло, как прибежал старшина сельской стражи: «Синьор команданте, там ваши валяются». Ни выстрела, ни взрыва не было, а семеро бездыханные, остальные без ума, себя не помнят, воют и от света прячутся. Стали трясти местных: «Кто отравил?» Те мнутся: «Сакра это. Туда без понятия нельзя ходить. Плюнул, помочился, слово скверное сказал, – сенков обидел».

Нормализуй их, жги, если и плюнуть опасно!

Но в пределах, где королевская армия стоит крепко, духи не являются, а стричане вежливы:

«Мы вас нижайше понимаем. Времена нынче трудные, с пайками сложно… Не откажите гостинец принять. Пршут свежайший, только вчера на угольках коптили. Вино, сыр, табак… и жене пошлете. Ни-ни! Какие деньги? От чистого сердца. Хотите, при вас любой кусок съем?»

Поневоле закроешь глаза, если парусные каики от Стрича плывут на запад. Ну, да, контрабанда. Но ведь натурой уплачено. Итальянский черный рынок ненасытен, народ пояса затягивает, а едой по карточкам детишек не накормишь.

Комендант с тоской глядел вслед каикам – жена, дети, провались война пропадом, да когда ж все это кончится? Надо бы плыть с морячком на Крун, в монастырь синего ордена Мики, опознавать нападавших… но что-то подсказывало – ищи-свищи этих микеток, они уже в горах на каком-то из десятков островов.

«И я, добрый католик, прикажу допрашивать невест Христовых… словно нацист из гестапо! Боже, до чего мы докатились…»

Пока он сокрушался, созерцая теплое море, переливавшееся солнечными бликами до горизонта, на восточном краю Стрича открыто высаживались сенки – не те, чьи тела из тумана и праха, а те, что из плоти и крови, с ручными пулеметами, с гранатами на поясах, яростные бойцы Балкан. Они переплывали в шлюпках с судна, угнанного монашками, а в бухте-увале их поджидал «южный» Ro.44. С широкой улыбкой шагал Раде Гулан навстречу Григору:

– Хэй, вот и свиделись!

– Да ты похудел, сербин, будто на тебе дрова возили!

Обнялись, аж плечи скрипнули; каждый – радуясь тому, что другой жив.

В самом деле, прежнего осанистого Раде было не узнать – подобрался, ужался телом, словно мясо на огне, хотя лицо осталось круглым и радушным, как у русской матрешки. Мундир его исчез, куртка была истертой и порыжелой, на суконной пилотке-титовке – кокарда с пятиконечной звездой.

– Ты у красных?

– Был у четников, да не сроднился. Как сам?

– Сыну полгода. – Хотя первый восторг от своего отцовства поумерился, Григор до сей поры так ходил, словно сам родил. Гордился. – Назвали – Драган. Голова золотая, ручки, ножки – все при всем.

– Ох, ты!.. Ну, это надо отметить, ракия со мной, – хлопнув Григора так, что тот качнулся, Раде подмигнул. – И другое для тебя найдется – запчастей мешок. Вообще, «южному» давно пора на техосмотр и ремонт, вот только где на стоянку тебя приводнить, это большая закавыка. Я ведь с сенками не просто так приплыл, а с предложением…

– Будь здрав, господин Авет, – знакомый мастер контрабанды уважительно подал широкую, как лопата, ладонь. И этот с пистолетом!

– Ты что, Зоки, оставил мирный промысел? То честно барыжил через море…

Зоки степенно кашлянул.

– Мы исконных дел не бросаем. Торгуем по старинке. Но барыш барышом, а воевать надо. Вот, теперь моя посудина, – кивнул он на судно. – Пушечку имею, буду брать веницев на абордаж. С югославскими товарищами договор имеем – друг за друга стоять, помогать, по-гайдуцки добычу дуванить.

– Вот и я о том же, – душевно взяв Григора под руку, Раде повел его к морю, где причалила очередная лодка с грузом и людьми. – К нам перешел от усташей один пилот – хорват, но честный малый. Доктор-юрист, Сорбонну окончил, представь!.. Думаем свои ВВС создать. Как ты на это смотришь? Нам авиация нужна как воздух. Сам знаешь, один Авет пяти «цапель» стоит.

– О, захвалил. Мне к вам перелетать некстати. Еще красную звезду на фюзеляже нарисуете.

– Ни-ни! Ты страшен, какой есть. Но гляди – найдем укромную увалу, соберем техников, будет тебе вторая база и ремонтный цех.

Уговаривать серб не разучился, но и Григор за два года не размяк.

– Подумаю, но мое гнездо надежнее. Э, а Зоки-то целый взвод десантирует! Не рано ли Стрич отбивать? Гарнизон велик…

Раде потер подбородок, оценивая длину щетины.

– Тут политика. Союзники заранее к плацдарму примеряются. Сена подстилают, чтобы мягче сесть. Вон те, двое, для надзора присланы. Жди, сейчас к тебе двинут.

– Зачем я им?

– Как – зачем?.. Офицер на вольном выпасе – это нелепость. Ему нужен генерал, чтоб он задачу знал. Поэтому лети к нам. У нас воли больше.

– …и партийная дисциплина. Хм. – Григор со смутной тревогой ощутил, что друзья и благодетели тянут его свободу каждый к себе, как одеяло. Как было просто до сих пор! Вот я, вот родина, и между нами никого. А теперь?.. Он бросил взгляд на тех двоих, что выделялись среди сенков:

– Из какого курятника эти орлы приезжие?

– Первого, красавчика, не знаю. Похоже, с Мальты. Второй, долговязый – английский капитан коммандос, он к нам на парашюте спрыгнул, с тонной взрывчатки в придачу. Полезный человек.

Простецкая одежда моряка красавчику не шла, коробилась на нем, словно чужая кожа. Судя по стати, манерам и породе, больше всего ему к лицу были лейб-мундир, фрак, самое меньшее – костюм от кутюрье в стиле принца Уэльского. Тут не только Сорбонна, но и Оксфорд, или Кембридж. С врожденным достоинством он оглядел Григора, как бы на глаз снимая мерку для гроба. Этот чернявый малый в застиранном летном комбезе, с настороженными серыми глазами – тот самый?..

– Я уполномочен Его Королевским Высочеством вручить вам Рыцарский крест Святого Михаила Архангела, именуемый Сатаноборец. Вы исповедались и причащались в нынешнем году?

– Да, – растерянно вымолвил Григор, ожидавший чего-нибудь вроде: «Отныне я ваш непосредственный начальник».

– Преклоните правое колено. В ознаменование боевых заслуг перед Великим Герцогством… – как по писаному заговорил посланец государя. Сенки и контрабандисты, столпившись вблизи, затаили дыхание. Не каждый день в Морее жалуют крестом Мики-Сатаноборца!

– …отныне вы и дети ваши в будущих поколениях обладаете достоинством велича, сиречь кавалера, пока правит светлейший род Делафор и его преемники. Аминь!

Вставая под нестройные и громогласные приветствия, несколько ошалевший Григор все же не сдержал улыбки. Велич, вот как!.. Не выше ли будет титул малыша Драго по матери – вилич?

– Обстановка, конечно, походная, но в военное время иной не предвидится… Кавалер Данцевич, позвольте запечатлеть вас. На фоне биплана. – Закончив средневековый обряд, посланец герцога достал вполне современную «лейку».

Человека с Сатаноборцем на груди по плечам не хлопают. Зато правая ладонь скоро заныла. Ручищи у мужчин с проливов – о-го-го! Последним, завершив перекладку тротила в рюкзаки, поздравил его с наградой англичанин – светловолосый, длиннорукий, ногастый. Очень сдержанный, как подобает настоящему убийце.

– Как ми будэм говорит, Sir?

– Parlez-vous français?

– Oh, yes!

Дальше пошло легче. Коммандос угощал настоящими «Данхилл». Тонко и вежливо, но глубоко вникал в местную диспозицию. Возможности для сброса военных грузов на материке, на островах? Противодействие итальянских самолетов?

– Признаться, многие сомневались, что вы сумели атаковать виллу Муссолини. Но позднейшие сведения из Рима оказались очень точны… Наши пилоты вам завидуют. Ждут часа, когда смогут повторить ваш рейд. Вообще на Мальте – в определенных кругах, – о вас ходят легенды.

– Неужели?

– Да. Например, будто на острове, который виден лишь на Рождество и Пасху, вы нашли родник, который вместо воды струится золотом, потоками монет.

– Все обстоит иначе. Хотите узнать правду?

– Конечно! Я весь внимание.

– Давным-давно один венецианский купец прослышал о красавице, равных которой нет на свете. Он хотел завоевать ее сердце, посылал ей великолепные дары, но красавица не соблаговолила даже показаться ему на глаза.

– Настоящая леди!

– Именно. Исчерпав все средства обольщения, вениц пошел на крайность. Ночью у заветного камня он произнес клятву – пообещал устлать цехинами путь такой длины, какой она скажет, чтобы красотка прошла по нему перед глазами своего поклонника, а он смог бы насладиться лицезрением ее.

– И только?

– Большего он не желал. Тогда красавица уступила его мольбам, но наложила заклятие – без ее соизволения ни человек, ни зверь, ни птица на золото не посягнет. И встреча состоялась.

– Что же дальше?

– Вениц выделил содержание семье, прочее роздал нищим и вступил в орден Мики на острове Крун. По смерти он завещал сжечь себя и развеять пепел там, где ходит красавица. Под его надгробием нет останков, а надпись на камне такая: «Anima ad Deum, mortali corpore in terra, cor ad meum corculum». Это значит «Душу – Богу, бренное тело – земле, сердце – возлюбленной». У нас его называют Благой Вениц. А еще говорят, что мы их ненавидим!.. – Григор рассмеялся.

– Поразительно!.. А как же дорожка из золота? Неужели до сих пор не тронута? Вот уж в самом деле – сказка…

Вместо ответа Григор запустил руку в карман комбеза и протянул англичанину десяток золотых:

– В подарок. На память о Морее. Мне пора.

Тот так и остался стоять, глядя на цехины в ладони.

Позже, в августе, отснятая на Стриче фотопленка сложными путями была доставлена на Мальту и проявлена. После этого фотограф удостоился высочайшей головомойки.

– Любезный, – холодно выговаривал Илиан III камер-секретарю, – вам было поручено отснять героя. И где же он?

– Ума не приложу… – бормотал тот, перебирая снимки. – Я сделал несколько кадров… Он был прекрасно различим в видоискателе… Не понимаю, как это могло случиться.

На фотобумаге там, где должен был красоваться Григор Данцевич в полный рост, виден был только потрепанный гидроплан Ro.44, водная гладь и заросший берег увалы.

Малыш Драго научился сидеть, вовсю лепетал, потом начал ходить, смешно косолапя – родители хохотали в обнимку, наблюдая за карапузом. Молочные зубки у него прорастали один за другим, как на грядке весной. Девы стали любопытны как сороки – прилетали то и дело поглазеть на чадо, потетешкаться с ним, научить новым словам и полакомить каким-нибудь гостинцем. Прислушиваясь, Григор замечал, что слова, которые детским голоском повторяет Драго, порой совсем не человечьи. Но Дайринка это позволяла: «В жизни пригодится». Действительно, стоило Драшко проковылять к выходу их пещеры и прощебетать что-то эдакое, как со всех окрестных гор слетались птицы – даже совы просыпались и бесшумно порхали над мальцом на своих мягких крыльях, едва не задевая его золотую головенку маховыми перьями.

Креп и рос малыш-вилич – вместе с ним росли силы Сопротивления. Партизанский флот НОАЮ и Сенка Войска – когда врозь, когда заодно, – налетали на итальянские конвои, громили береговые гарнизоны. На суше повстанцы держали оккупантов в страхе, порой носа не давали высунуть из укрепленных баз.

Хотя погибли в боях смелые хорваты, составлявшие ВВС армии Тито, небо не было безраздельным владением «цапель». То и дело, всегда с дьявольской точностью предугадывая действия противника, вылетал с Кадора неуловимый Авет и одним-двумя заходами ставил крест на какой-нибудь затее итальянцев.

Вот уже союзники высадились на Сицилии! По обоим берегам Адриатики пели песню, прилетевшую с Апеннин –

Но когда свергли Муссолини, Дайра заплакала, а вместе с ней заревел Драшко.

– Что? Что случилось? – подхватив сынишку и сев рядом с милой, обескураженный Гри не знал, кого утешить и как.

– Беда идет, – всхлипывала Дайринка, – беда рядом. Будь здесь, не лети никуда!

Он послушался ее.

Часом позже над Кадором пронеслись самолеты люфтваффе. Не дожидаясь, пока части Второй армии капитулируют перед союзниками, командование спешно созданной Гитлером Оперативной зоны Адриатического побережья начало высадку морского и воздушного десанта на острова Мореи.

– Господин властель, – шепнул Пьетро монастырский послушник, – там у ворот эсэсовец. Он приехал с двумя солдатами на такой машине… вроде железного корыта. Говорит, что хочет видеть хозяина Меаны. Если не желаете встречаться с ним, можно уйти через подземный ход…

Но графу стало интересно – что за эсэсовец, уважающий молитвенный покой обители? Обычно они входят без приглашения и стука. А этот у порога ждет!

– Я выйду. Да не трясись ты так… Ход – на крайний случай. Если я скроюсь, обыска и арестов вам не миновать. Понял? Теперь ступай.

Снаружи, за белыми стенами монастыря, стоял открытый «кюбельваген» в пятнистой раскраске. Два «цепных пса» полевой жандармерии с MP-40 наперевес. По брусчатке у ворот прохаживался взад-вперед гауптштурмфюрер в маскировочной форме, словно собрался в карательный рейд по горам.

Этого высокого блондина Пьетро помнил еще двумя званиями младше и видел его главным образом в штатском. Или в форме испанских мятежников. Симпатичный, умный парень, как приятно его встретить!.. Вот кого убивать не следует. Но вдруг придется?..

– Герр Ланге, вы? Здесь? Какая неожиданность!

– Где же мне быть, как не рядом с вами, синьор делла Строцци? – искренне улыбнулся немец. – Высаживаюсь – и случайно узнаю, что вы купили тут усадьбу, мирно хозяйствуете, предаетесь радостям сельской жизни…

Рука Йорга Ланге стиснула ладонь седоватого графа, но убедился немец лишь в том, что внешность пожилых людей обманчива. Не все с годами хиреют. Уж пожмут, так пожмут. В свои неполные сорок Йорг едва смог противостоять хватке итальянца.

– Из монастырской библиотеки? – указал он кивком на томик в левой руке Пьетро.

– Собственная. Джованни Боккаччо! Он был здесь с посольской миссией в тысяча триста пятьдесят шестом году, посетил грязевые вулканы Круна и посвятил обрядам микеров поэму «Семь Ночей». Вот, послушайте… – Пьетро раскрыл книгу:

К стыду своему, Йорг вынужден быть признать, что этот эпизод истории ему неведом. А граф, осваиваясь тут, изучил все до мелочей. Ну так это же делла Строцци!.. Старик всегда на шаг впереди, как в жизни, так и в разведке.

– Прелюбопытно. Обязательно прочту. Но я, собственно, к вам с другим вопросом…

Они медленным шагом удалялись от автомобиля. «Цепные псы» спокойно провожали их глазами – если гауптштурмфюрер доверяет этому типу, волноваться не о чем.

– Ну-с, чему я обязан вниманием Аненербе? – оживленно спросил граф.

– Ваш «Балканский доклад»… Бывший шеф SIA изъял из него несколько листов, я ознакомился с ними…

– Чисто случайно? – Пьетро выглядел почти веселым, хотя на душе у него сгущалась ночь. Итак, шеф сдал нацистам все, что хранил под спудом. Подлая тварь.

– Разумеется. Я вам сочувствую, как никто – уйти в отставку из-за того, что написал правду… Но мы-то понимаем, каково значение доклада. Вы можете продолжить эту тему. Я буду вашим помощником. Всегда мечтал работать с вами вместе.

– Это опасно.

– Не думаю. Если отбросить концепцию оперы «Вилии» – все-таки она вымышлена, – и оставить местные поверья о вилах, успех вполне достижим.

– Так вы знакомы с оперным искусством…

– Да, но предпочитаю Вагнера. То, что отражено в докладе, гораздо больше похоже на историю Тангейзера в гроте Венеры. Семь лет в забавах с богиней любви, за магической завесой… Мы разорвем эту завесу.

– На вашем месте я бы остерегся.

– А каково ваше место в этой легенде, граф? – остановившись, вдруг спросил эсэсовец. – Уж не тот ли вы верный Эккарт, добрый гений германских сказаний, что стережет вход в пещеру, чтобы никого туда не допустить?.. Подумайте хорошенько, по плечу ли вам эта роль. Мы можем поехать ко мне… или в гестапо. Что предпочтете?.. В любом случае, с этого момента я прошу вас быть моим гостем и больше ни с кем посторонним не общаться.

6. Бой

Судя по розово-красноватой окантовке погон, Ланге принадлежал к геологической службе СС. Все диву давались – за каким чертом он сюда назначен? Если искать руды, то искал бы по науке – с молотком, горным компасом и цейссовской лупой, – а он, будто ведун-лозоходец, с раздвоенной веткой орешника бродит. Другие в поте лица бьются, казнят, выселяют, но этот словно из другого мира – рассылает предписания: «В 17.00 лекция «Геомантика в военном деле», явка обязательна». За что и удостоился прозвища Сказочник.

Лекции он читал раз в неделю. К декабрю все с этим смирились, хотя старались увильнуть под предлогом занятости – у кого акция, у кого ликвидация или облет островов.

Аудиторией служила певческая комната в общинном доме, откуда вымели туземный персонал – теплая и слабо освещенная, поэтому впотьмах можно было потягивать шнапс из карманной фляжки.

Снаружи дул сырой ветер, качались висячие темные ветви бобовника, свинцовая серость сгустилась в сплошной мрак, а тут печь греет – сиди под хмельком и рассеянно слушай, как Ланге вещает о кобольдах, троллях и карликах.

Вот же досталась человеку синекура. Должно быть, заслужил – шеврон на его правом рукаве ясно обозначал ветерана СС.

– Поразительная чушь, – доверительно шептал начальник айнзацкоманды соседу, командиру мотоциклетной роты. – Лет десять назад, в гитлерюгенде, я бы дрожал от интереса, а теперь в сон клонит. Для старых вояк это уже скукотища.

– А мне ничего, нравится. Ему бы еще очки и близнеца в пару, были бы братья Гримм.

– Какая скотская погода…

– Не ворчи, камрад. Представь, как сейчас на Восточном фронте, и тебе сразу покажется, что у нас июнь, а мы в отпуске.

Одно это упоминание заставляло кисло морщиться. После Сталинграда все как-то расклеилось, группы армий «Центр» и «Юг» быстро пятились, в Африке полный облом… Безотрадная картина, а тут еще заунывный ветер… и Ланге с его лекцией про гномов! Чистая геология. Очень познавательно. И весьма полезно для борьбы с партизанами.

– Он получает дрова на двоих, – бурчал командир карателей, – и лишнюю порцию для арестанта – из офицерской столовой!.. Эдак я выну кого-нибудь из петли, поселю к себе и потребую двойной паек. Как думаешь, дадут?

Местного захудалого дворянина, владевшего домишком на холме с руинами, Ланге притащил вскоре после высадки на острова. Зачислил переводчиком. Все бы ничего, но немолодого мужчину, как тени, всюду сопровождали два фельдполицая с оружием. Попытки выяснить, что за квартирант у Сказочника, кончались почти ничем – «Книжник», «Местный грамотей», «Краевед».

– …итак, в заключение я должен повторить самые важные положения моей сегодняшней лекции. Геопатогенные линии и зоны, открытые бароном Густавом фон Полем, четко соотносятся с присутствием духов земли. Предварительная разведка этих зон может дать нам преимущество в борьбе с врагом, а также поможет избежать многих зол. Есть вопросы?

– Да, – поднялся начальник айнзацкоманды. – Как ваша наука может помочь моему отряду? Выбрать лощину для расстрела или дерево для виселицы?

– Прежде всего – место для базирования.

– Ну, с таким выбором я сам управлюсь. А вот за этот домик не поручился бы. Мы в нем регулярно собираемся. Здешние могут заложить мину. Конечно, потом они будут расстреляны – сто за одного, – но это мало утешит нас на том свете.

Сказочник улыбнулся, ответив с большим самомнением:

– Будьте уверены, здесь с нами ничего не случится.

– Где гарантия?

– Табельное оружие при вас? Стреляйте в меня. В грудь или в голову.

– Плохая шутка, герр гауптштурмфюрер.

– Я не шучу. – Ланге расстегнул кобуру «парабеллума», достал пистолет, при всеобщем недоуменном молчании повернул предохранитель и спокойно прицелился в собеседника. Раздался щелчок.

– Вот видите, осечка.

– Патронник пуст, – вырвалось у командира мотоциклистов.

– Посмотрим. – Сказочник оттянул шарнир кверху и на себя; патрон вылетел наружу. – То же самое будет с взрывателем мины. По крайней мере до тех пор, пока дом хранят духи.

– Но почему… – мрачно начал каратель.

– Это общинный дом, ему лет двести. Такие дома строят на благоприятных местах – для мира, для согласия. А в плохом доме даже палка бы выстрелила.

– В таком случае… – мысли начали роиться в черепе начальника айнзацкоманды, невольно вырываясь словами, – если этих духов выкурить… или построить дом в неподходящем месте…

– Совершенно верно, – кивнул Ланге, убирая пистолет. – Болезни, насилие, самоубийства – вот что будет в доме. Это сплошь и рядом происходит в городах. Геомантика забыта, мы пожинаем плоды своего невежества. Кстати, допрашивая пленных с пристрастием или производя ликвидацию, вы изгоняете благих духов и призываете… в общем, создаете геопатогенную зону. Об этом – в следующей лекции. Вас я попрошу остаться, есть важный разговор.

Собрание в певческой комнате загудело, забормотало, застучало ножками стульев, вставая; тут окна озарил движущийся желтый свет фар.

– Опоздавшим – кости! Кто-то пропустил самое занятное…

– Вот бы не подумал, что какие-то линии, зоны… духи! Гром и молния, да неужели в самом деле…

Вошел, громко и как-то раздраженно стуча ногами, лейтенант Шнайдер – его пара гидросамолетов-разведчиков «арадо» базировалось невдалеке. Почему-то один. Хмурый, как этот декабрьский вечер. Обветренное костистое лицо его было словно судорогой сведено. Почуяв недоброе, офицеры все как-то разом подались к нему.

– Плохие новости, камрады, – отрывисто говорил он. – Англичане с канонерок высадились на Стрич. Похоже, горные бандиты их поддерживали. А с воздуха – «спитфайры» и «тайфуны». Просто карусель!.. Они нам даже близко не давали подойти.

Смятение и злоба сильнее сплотили немцев. Шнайдера окружили со всех сторон.

– Как? Почему нас не оповестили?

– Когда это случилось?

– Час назад, едва ли больше. Мы возвращались с патрулирования. Тут радио со Стрича – их бомбят штурмовики. Пока связались с эскадрильей, подошли – уже атака с суши и морской десант. Наши подтягивались со всех баз. Думали – соберемся в кулак, прикроем гарнизон… тут моей паре в хвост биплан пристроился. Словно черт из коробочки! Ведомого срубил, как топором. Я – вверх, на разворот, смотрю, а его уже нет. Итальянская рухлядь – и вдруг такая прыть!.. Искать, куда он пропал, было некогда. Короче, расстрелял весь боезапас, получил с десяток пробоин, еле-еле дотянул. Слышал, троих из эскадрильи подбили.

Разбегались в спешке – долго сетовать не время. Один Ланге никуда не торопился. Кроме командира айнзацкоманды, он попросил остаться взвинченного, разгоряченного Шнайдера.

– Полагаю, самое время применить на практике то, что я вам внушаю с сентября.

– Что именно, герр гауптштурмфюрер? – окрысился Шнайдер, нервно рыская по певческой комнате и порой пиная стулья. – Поискать с лозой моего ведомого и его стрелка? Там, знаете ли, глубоко!

– Держите себя в руках, лейтенант. Здесь кое-кто, – мельком взглянул Ланге на карателя, – уже успел убедиться, что геомантика – не пустой звук. Если будете следовать моим советам, сможете отомстить… и удостоиться награды.

– Лучшая награда – тот «южный», разбитый в лепешку и сгоревший.

– Призрак, или Авет, как его здесь называют.

– Что за тип?.. Из партизанских ВВС? – спросил Шнайдер с враждебной гримасой.

– Можно сказать и так… Самый надежный способ – застигнуть его на стоянке.

Пилот люфтваффе задумчиво сощурился:

– Если в бухте, это реально. Но он стартовал не с моря. Волнение четыре балла, при такой волне Ro.44 просто зароется в воду. Два балла – предел для него. Значит… с какого-то озера. Я не замечал на Кадоре озер, достаточно больших для разгона. Выходит, его база на материке?

– Нет. Он здесь. Идемте покажу, где конкретно.

Втроем офицеры склонились над развернутой картой.

– Район Водина занимает примерно пятую часть острова. Здесь два десятка водоемов.

– Слишком малы, – категорически заявил пилот, сверившись с масштабной линейкой. – И крутизна склонов велика.

– Тем не менее, он поднимается оттуда. Вам, когда самолет починят, следует выяснить…

– Если я увижу биплан на озере, он больше не взлетит.

– …следует выяснить, – терпеливо повторил Ланге как педагог, – которое из озер не видно с воздуха. Десять пролетов, двадцать, сорок – сколько потребуется. Продолжайте поиск до тех пор, когда сможете точно указать место. С вашим начальством я договорюсь.

– И тогда, – заулыбался каратель, – в дело вступят мои ребята, верно? Туда путь короткий, а по камням лазить мы умеем. Научились в Сербии.

– Верно. Но лазить не придется. Ваша задача – дождаться приказа и выполнить его тотчас. Что и как делать – до поры буду знать только я.

– Понятно – секретность.

– Хуже, камрад. Полное молчание. Если огласить план, он провалится. Вокруг нас слишком много сил, которые ловят каждый звук. Одно лишнее слово – и кто-то заранее оповещен.

Начальник айнзацкоманды невольно опустил глаза.

– Они зовут меня на Стрич, – открылся Григор Дайре.

Об этом она ведала и без его признаний. Подобно запаху, произнесенные слова впитывались в одежду, в волосы, в саму плоть человека. Будто цветочную пыльцу или соленое дыхание Ядрана, ветер нес тысячи шепотов через хребты Водины, они оседали на берегах озера незримым, невесомым пухом, касались ее кожи – и Дайра слышала вкус, обоняла звук, читала их, эту книгу без букв и листов.

– А что ты? – спросила она, гладя голову Драшко. Сынок уже уверенно связывал слова людского языка в коротенькие фразы, а на языке вил даже пытался петь. Сейчас он угнездился между ними и сладко задремывал, не чуя тревожного напряжения между родителями.

– Теперь Стрич и Гатея – свободная территория Мореи, там возрождают герцогскую армию… с помощью англичан. Хотят выбить немцев с Круна. Думаю, остров монахов нацисты не удержат – на материке война все ближе, там армия нужнее. Да! еще на Стриче база авиации Тито.

Когда над Ядраном появились самолеты союзников, от английских с американскими до советских и югославских, Призраку добавилось работы – выводить заблудившихся на верную дорогу.

– Гулан получил амфибию «Супермарин Уолрэс», – продолжал Григор, – не бог весть что, но он и этому рад. Теперь может поддержать своих, как мечтал, даже поохотиться за немцами на море. Мне тоже обещают новую машину, но… я туда не стремлюсь.

– Отчего же? – Она затаила свою радость.

– Им нужен престиж, знак, что у них тоже есть авиация. Они будут командовать мной, приказывать, а я отвык подчиняться. С тобой я находил верный путь, видел цель, которую сам выбрал. Понимаешь? Начал слышать, как дышат горы, как спит вода и растут цветы. Раньше я не любил Морею так близко… как тебя. А теперь мне снится, что люди – часть живой земли, одно с нею. Чужие – будто вбитые в тело железные гвозди, я хочу вырвать их, не разбирая, кто англичанин, кто немец. Но помнишь… тот вениц, дезертир, который стал сенком? Его не различить было среди казненных, словно они – родные братья.

– Помню. Земля приняла его.

– И я принял. Если перейду на Стрич, это чувство кончится для меня. Сделать так – все равно что дышать разучиться… Постой-ка! – Григор рывком приподнялся на ложе.

– Тише!.. Драшко разбудишь.

– Он крепко заснул. Слышишь? У тропы расцветает акация. Это первая в новом году! Я схожу, принесу тебе ветку.

– Беги и возвращайся скорее, – потянувшись, она поцеловала его.

В отделе оккультных наук Аненербе у Йорга были строгие учителя. Он пожелал большего – выпытать у графа делла Строцци то, что итальянец постиг лично, с болью, не по древним эзотерическим трактатам. Плененный граф позволил ему прикоснуться к тайнам, но стал учителем втрое более строгим, чем прежние.

«Хотите обрести знание? Я дам его лишь добровольно. Малейшее принуждение – и вы окажетесь в тенетах лжи, откуда нет выхода. Посмотрим, годитесь ли вы для того, чтобы вместить мой опыт. Терпите – вливать буду по каплям. Потом – после всего, – решите сами, оставить это при себе или делиться с ведомством Гиммлера».

Так они играли в недомолвки и загадки – мужающий с возмужавшим, тюремщик с узником, лукавый подмастерье со скучающим циничным мастером.

– Ветер, граф, вы ощущаете ветер? Трамонтана с севера!

– К нам летит весна. Она ужасна, не правда ли? Ну-ка, что предчувствуете?

– Для этого не надо быть приверженцем Гермеса Трижды Величайшего, достаточно послушать радио. Кровь, бомбы, резня.

– Йорг, это по́шло – использовать радио. Знатоки начинают с метания костей. Вот они. На что кинем?

– Когда союзники войдут в Рим.

– …или высадятся во Франции?.. Это отсутствие патриотизма или желание уесть друг друга?

– Это атараксия – невозмутимость мудрых. Бросайте!

Трик-трак! Кубики покатились и замерли, обозначая судьбы.

– Сегодня мы пойдем вызывать Тангейзера из грота. Весеннее равноденствие, самая подходящая точка в солнечном году. Вы готовы, граф?

– Вполне. Ваши обеты в силе?

– Jawohl, mein Führer[16]. Вы, он и я, больше ни души. Хотя я мог бы увидеть и ее…

– Воздержитесь. Рано. Фельдполицаи останутся на расстоянии в сто метров, как условлено.

Лесть, ядовитые вопросы, упрямство, резкости, недоверие, стыд раскаяния. Йорг использовал весь арсенал уловок, чтобы расположить Пьетро к себе. В конце концов, каждому большому человеку почетно иметь достойного ученика. Если из графского сына получился лишь летчик-ас, в том нет вины Пьетро – дар не монета, из рук в руки не отдашь. Теперь он уверен, что передает свои духовные богатства способному.

Остается послать пару записок и посылку с тем расчетом, чтобы их вручили адресатам точно в срок.

«Убедитесь, что ветер северный. В условленном месте поставьте примус, в 12.00 вытряхните содержимое банки на противень и нагревайте. Когда гостья явится, постарайтесь как можно скорее избавить ее от всех одежд, тогда она станет беспомощна. Ваше спасение и успех – в быстроте. Следите, чтобы ей не нанесли ни царапины, не вырывали ни одного волоса. Хоть в перину заверните».

«В 12.10 поднимитесь в воздух и летите к объекту, он будет виден. Далее действуйте по обстановке».

Партитура написана. Теперь важно, чтобы все оркестранты сыграли свои партии точно по нотам – врозь, но слаженно.

В айнзацкоманде и лейтенанте Шнайдере он не сомневался. Эти выполнят, что им предписано, причем с огромным удовольствием. Помять красотку, ради которой венецианец выложил дорогу золотом, убить ненавистного врага – что может быть слаще? Граф Пьетро заклинаниями отвлечет Призрака. А вот ветер… ветер – союзник ненадежный. Если трамонтана сменит направление, запаховый шлейф отклонится, вместо одной прилетит другая, или две, три, а Шнайдер будет обманут в ожиданиях. Ну, ничего! Айнзацкоманда справится, парни умелые. На крайний случай им дана инструкция – при появлении более чем одной девы и нападении с их стороны открыть огонь на поражение. Вилы смертны. Главное, чтобы после смерти не рассеялись росой по травам. Потом – самолетом в Берлин. Прямиком к рейхсфюреру СС. Он будет доволен. Живое мифическое существо! Пусть не валькирия, пусть славянская фея – в такое трудное время выбирать не приходится, хватай что подвернется.

Было еще прохладно, но солнечно, небо сияло синевой. Оставив «кюбельваген» под охраной солдат, заклинатели в сопровождении унтер-офицера углубились в заросшую шибляком расщелину меж скал, ведущую к «месту силы». Пока Йорг, невольно очарованный сиреневым цветом кривых деревец, предавался нетерпеливым мечтам о почестях и славе, Пьетро разъяснял ему суть предстоящего обряда:

– Обратиться к душе человека непросто. Это не телепатия, а нечто вроде резонанса. Знание имени, правильное время суток, нужная тональность голоса – вот что важно.

Тропа между скалами стала шире и вывела их в низину, сочно-зеленую от обилия дикого лука и кипрея. По сторонам высились лесистые склоны, а в середине, полускрытые черемшой, косо торчали несколько камней грифельного цвета, похожих на менгиры высотой в рост человека.

– Стойте здесь, – велел Пьетро унтеру, когда им открылась низина, а Йорга поманил за собой.

Он шел, раздвигая коленями стебли кипрея, и вещал возвышенным тоном:

– Мой милый Йорг, сегодня начинается твой путь восхождения к истинам высокого искусства. Само твое имя – Георгиос, – означает близость к земле, сродство с ней. Ты предназначен быть геомантом. Чтобы обрести сокровенное, тебе следует очиститься от земных вожделений, изгнать из сердца низменные помыслы, дурные страсти…

«Мне следует переписать текст вступительной лекции, – подумал Йорг, пробираясь вслед за графом. – Неужели я читаю так же заунывно?..»

– …надо совершить над тобой обряд Семи Ночей на Круне, дабы душа твоя обрела ясность омытого кристалла…

«Окунаться в грязевой вулкан? О, господи… Впрочем, духи земли там особенно сильны».

– …я буду вести тебя к познанию. Ты готов? – остановившись почти у самых менгиров, обернулся к нему Пьетро.

– Да, учитель.

– Тогда приступим.

После этих слов граф глухо заговорил по-морейски, делая руками широкие пассы, словно приглашая к себе кого-то:

– Землина сенка, вослушай ми… узми овай човиек и отресе негове пасия зелье…

Будто очнувшись, Йорг схватился за кобуру:

– Замолчи! Старая сволочь, кого ты зовешь?!

Отечески доброе лицо Пьетро неуловимо изменилось. Теперь на Йорга смотрел суровый, безжалостный ведьмак, чья вторая, темная, душа выглянула вдруг из телесной оболочки. Позади, справа и слева от него над высокой травой поднимались зыбкие серые силуэты с провалами пустых глаз – сгустки вьющейся пыли, веющие загробным холодом.

– Ухватить га! – показал Пьетро на ученика. Левой рукой, как положено, когда насылаешь нежить.

Йорг оледенел, кисть не могла сжаться на рукоятке пистолета. Словно со стороны, издалека услышал он собственный истошный крик, когда пыльные тени охватили его мертвящим саваном.

– Остальных тоже, – прибавил Петар Меански для тех, что ждали приказа. Они повиновались пастырю.

Убивать нельзя, иначе немцы исполнят свое «сто за одного». А безумный – не убитый.

Отойдя от могильных камней и стараясь не слышать скулящих стонов того, кто был Йоргом Ланге, дядя Петар протянул руки и обратился к горам:

– Григор, Григор, услышь меня. Против тебя и Дайры обращено зло людей. Возьми оружие и бейся.

Едва откупорили банку с прозрачным зеленоватым веществом, как вокруг распространился резкий, режущий глаза запах, от которого стоявшие рядом каратели закашлялись. Когда же гадость из банки – густую, как коровье масло, – вытряхнули на горячий противень, запах стал вовсе нестерпимым. Парни пятились от примуса:

– Тьфу! Кхе!

– Почему не сказали взять противогазы?

– Герр оберштурмфюрер, это ж отрава! Передохнем к дьяволу!..

Лишь один штурмман ухмылялся, хотя перхал наравне с остальными:

– Идиоты. Чистое розовое масло, от него всегда так прет. Я эту дрянь взвешивал в аптеке у еврея. Ее разбавлять надо, чтоб раем и гаремом пахло. Ну, богат Сказочник!.. Тут масла на пятьсот рейхсмарок!

Студенистая зелень шипела и плюкала на раскаленном железе, а свежая трамонтана подхватывала испарения и уносила к горам.

За горами, в пещере, Дайра подняла голову, возбужденно принюхалась и, как завороженная, пошла к выходу – что это? откуда? почему так сладко?

Драшко спросил: «Мама, те?», но она, не слыша его, шла и шла на манящий запах.

Никогда еще столь волнующий аромат не касался ее ноздрей. Он походил на запах роз в цвету, но был неизмеримо сильнее. Словно вся долина по ту сторону гор разом расцвела в марте, вопреки ходу солнца и воле Дев. Такое возможно лишь при начале великой, невообразимой любви, которой не бывало со времен, когда Небо оплодотворило Землю. Что там пахнет, по ту сторону гор?..

Григор копался с бомбодержателем, когда заслышал обиженный писк Драшко и шелест крыльев Дайры.

– Дайринка!.. Куда ты?

Ни слова в ответ, даже не взглянула в его сторону – расправила крыла и с разбега одним скачком оторвалась от земли. Раз, раз, раз – каждый взмах поднимал ее на десяток метров ввысь. Кричать вслед было напрасно, спустя несколько секунд белая фигура с плещущейся по воздуху золотой гривой скрылась без следа за окоемом.

Бесплодно выспрашивать Драшко – что малец может сказать? Не догнав маму на своих коротких неловких ножках, он сел на берегу и горестно заревел.

С чего она вздумала так срочно улететь? Позвал кто-нибудь из Дев? Что там могло случиться, за горами?..

Теряясь в догадках, Григор метался и мучился от неопределенности. Тут, как голос надежды, застиг его неслышный, призрачный, бессловесный зов дядюшки. Уж этому-то зову верить стоило, хотя Петар полгода не давал вестей о себе. Одно знали, что жив, в плену у немчуры и никого не выдал.

Внес Драшко в пещеру, дал погремушку, велел: «Сиди тут! Я за мамой» и кинулся к гидроплану.

На подлете к источнику запаха Дайра еле сознавала, что делает, куда стремится. Такое извержение духа роз было ей, рожденной от цветов, словно свеча для мотылька. Там, впереди, на зеленом бархате ложбины, серо курилось что-то, оттуда трамонтана несла навстречу ей удушливый, одуряющий поток.

Неровными, пьяными движениями крыл она направила себя в центр дымного курения, который колебался и мутился в глазах. Вот ноги ударились о травянистую землю, голова закружилась – едва устояв, одна сделала шаг, другой. На людской горелке, шипящей жженым керосином, – железный поддон. В нем булькает и скворчит нечто смолистое, как пригоревший мед, источая нестерпимо пряный дым, от которого горло сжимается.

Только она подошла ближе, недоумевая, как со всех сторон к ней бросились из-за шибляка чужие, отвратительно чуждые мужчины в одинаковых нарядах цвета болотной грязи. Десяток рук вцепились в рубаху, и тонкая ткань затрещала, разрываясь. Дайра вскрикнула, хотела ударить их крыльями, расшвырять, но рубаха уже превратилась в клочья и не закрывала ее тело. Сила покинула вилу.

Прежде так случалось, когда она сама хотела стать слабее, чтобы не погубить Гри. Ему она позволяла раздеть себя в темноте любви и была счастлива. Теперь это был ужас бессилия. Грубые лапы мужланов хватали ее как хотели, но из уст ее вырывался не голос гнева, а жалобный плач.

В стороне второпях заливали водой из фляжки сбитый с горелки поддон, а вкруг Дайры теснились, вертели и дергали пленницу:

– Обалдеть, вот это краля!

– Я даже про вонь забыл, ребята.

– Черт, да что у нее?.. Копыта, что ли? Летучая коза! Ущипните меня кто-нибудь, я сплю! Или масла надышался?..

– Сроду таких волосищ не видал!

– У-тю-тю, птичка!..

– Нет… постойте, не троньте ее! Вы видели? Она летела!.. Боже мой, куда мы попали?.. Мы сгинем здесь…

– Хорош ныть, ты, паникер сопливый!

– С ума сойти. Да лопни мои глаза, если она крыльями не махала. А куда делись? Дай-ка спину глянуть. Нету! Или под кожу втянула, навроде жука?..

– Герр оберштурмфюрер, осмелюсь доложить, это не человек. Поглядите на ноги!.. Надо бежать отсюда!

– Цыц все. Хватит лапать. Связать ее – и в спальник. Радист! Срочно связь с базой. Передать Сказочнику – задание выполнено. Быстро сворачиваемся и уходим. О, а это поддержка люфтваффе?.. – Командир вскинул голову, поймал глазами гидроплан Ar.196, проносящийся над ложбиной к горам. – Эгей, Шнайдер, привет! Ты снова опоздал, камрад!

Лейтенант поймал врага, взмывавшего из котловины, на взлете, когда скорость минимальна. Силуэт итальянского биплана нарисовался прямо в перекрестье прицела, такой случай упускать нельзя. Шнайдер нажал гашетку, крыльевые двадцатимиллиметровые пушки и курсовой пулемет ударили одновременно.

– Есть! – выдохнул он, увидев, как задымил мотор «южного», и бросил через плечо стрелку-наблюдателю: – Добавь ему, а я на разворот. От нас не уйдет!

Набирая высоту, лейтенант заметил в воздухе нечто странное. На фоне синего неба взмахивали крыльями три большие птицы, бело-золотистые и удивительно быстрые. Но отвлекаться на них было недосуг, сперва следовало добить так называемого Призрака. Вон он, ползет над серо-желтыми горами – отяжелел, потерял ход. Пробитый мотор задыхается, за машиной тянется полоса черной гари. Вот-вот клюнет носом и разобьется о скалы…

«Нет уж, последний маневр ты сделаешь только с моей подачи!»

Он не увидел, как три диковинные птицы спикировали в зеленую ложбину.

А там было на что посмотреть, хотя почти для всех присутствующих это было предсмертное зрелище.

Вилы выдохнули вместе.

Айнзацкоманде их дыханье показалось чудовищным шквалом, вроде взрывной волны. Парней расшвыряло от пленницы, словно они пустотелые. Тех, кто выжил и сумел подняться, секли крылья, с виду тонко-слюдяные, но сабельной остроты. Девы кружили над ложбиной и ныряли вниз как стрижи, догоняя и подкашивая бегущих, а в середине Дайра поспешно, со слезами и рычанием сдирала куртку со штурммана:

– Отдай, животное!

Тот, ватный от страха, еле шевелился:

– Я не хотел… я просил, чтоб тебя отпустили…

– Потому и жив! Раздевайся, мне нужна твоя одежда!

– Я только выполнял приказ… я не сам пошел в СС!

Она вмиг заправила руки в рукава. Тело хоть как-то прикрыто, мощь вернулась.

– Иди к сенкам, – бросила она, взлетая. – Скажи, пусть уводят людей в горы! – крикнула Дайра уже с высоты. – К озерам!

«Южный» пытался маневрировать, чтобы уйти от огня Ar.196, но с его скоростью он был обречен. Шнайдер прострочил биплан позади кабины.

«Все, птенчик, отлетался. Одна очередь, и тебе капут».

Внезапно справа возникло нечто, заставившее немца промедлить со стрельбой – полуголая девица в камуфляжной куртке, с козьими ногами и стеклянно-блестящими крыльями, с копной развевавшихся золотых волос.

Она летела рядом. Она смотрела на него. В яростных синих глазах он увидел свое будущее – очень короткое и трагическое.

Потом девица сложила губы, словно дунула. От нее изошла сферически-прозрачная волна, и гидроплан Шнайдера развалился в воздухе на части.

Забыв о нем, Дайра прянула к горящему самолету Гри, который падал, падал, падал.

Полтора года спустя

– Замок Антемураль был построен в тринадцатом веке рыцарями Нормандской Роты, захватившими Кадор, – на плохом английском рассказывал главный врач психбольницы. Сегодня он исполнял роль гида для комиссии, занятой выявлением нацистов. – Длительное время замок являлся центром монашеского ордена микеров, вместе с флорентинцами из ордена Святого Стефана, занятых охраной Адриатики от мусульман. Затем он служил резиденцией Вука Драговича, известного как Черный Герцог… Известность его сравнима в Морее со славой Влада Цепеша, – прибавил он, заметив, что прозвание Волка-Дракона ни о чем гостям не говорит.

И точно, те оживились, заулыбались, закивали:

– Oh, yes – Dracula, a vampire!

«Вообще-то, воитель. Бич турок. Но откуда им знать?»

Вот так всегда. Приходится оживлять их сознание ссылками на известные фильмы, иначе янки не заводятся.

«Что бы еще такого ввернуть?.. Франкенштейна? Авраама Линкольна? Кинг-Конга? Наказание господне, а не гости».

Англичане, при всей их британской спеси, были гораздо пытливее. Они готовы были подолгу слушать о Волке-Драконе, о синих рыцарях Мики, об ускоках и войнах с веницами. С интересом ездили на Крун, погружались в глиняный вулкан. Фотографировались – целыми взводами! – с миловидной и скромной сестрой Лазаркой, чье изображение с «береттой» наизготовку и медалью «За храбрость» на рясе обошло газеты и журналы мира. Как не сняться в обществе монашки из Сопротивления? Она сражалась, как все мы!

Приезжие с оружием всегда не ко двору, начиная с Нормандской Роты, но все равно как-то жаль, что «томми» уступили место этим. У этих запросы узки: «Здесь продают кока-колу? Где тут дансинг? Вы состояли в НСДАП?»

– …затем Антемураль долго был в запустении. После наполеоновских войн он стал лечебницей для умалишенных.

– О, превосходно!

– Какие толстые стены!

– Смотрите, на потолке побелка.

«А что, по-вашему, там должна быть паутина с пауками?.. Нет, я напрасно раздражаюсь. Они спасают нас от красных югославов».

Напоследок один охотник за наци, метис от гавайца и ирландки, плюнул на пол табачной жвачкой. Вроде пометил территорию – «Моя». Глава комиссии, выходец из Бухареста в Бруклин, перешел к цели визита:

– По документам, у вас числятся два нациста.

– Два немца, – поправил врач.

– Мы должны убедиться, что это реально душевнобольные, а не симулянты, скрывающиеся от правосудия и денацификации.

– Сейчас у них посетители. Придется подождать.

– Мы представляем здесь администрацию американской зоны!

– Хотите кока-колы? Холодная.

Угомонились. Так же волшебно действовала на нацистов фраза: «Может быть, пива? Баварское».

Комиссия, хмыкая и хмурясь, промочила горло; только один попросил эспрессо. Благо паровая кофеварка в Антемурале была.

В ожидании, пока их допустят к пациентам, американцы решили погулять по эспланаде перед замком, полюбоваться сентябрьским пейзажем, едва тронутым красками увядания. Метис азартно щелкал «кодаком», запечатлевая безмятежные ландшафты. Заодно отснял дряхленький сизый «пежо» главврача, стоявший рядом с их представительным кофейным «кадиллаком» и чьей-то запыленной аспидной «лянчей».

Из замка вышла красивая молодая дама – стройный стан, простое платье. Объемная прическа убрана под цветной платок, на ногах щеголеватые сапожки со шнуровкой, глаза скрыты черно-серыми очками «авиатор». За ней вприпрыжку бежал прелестный золотоволосый мальчуган лет пяти. Следом появился и главврач:

– Джентльмены, теперь ваш черед.

– Прелестная туземная семья – мать и дитя! – восхищался метис. – Пойду-ка я их сниму.

– Зря пленку потратите, – обгоняя его, проронил немолодой подтянутый мужчина в охристой твидовой паре, вышедший из ворот последним.

– Why?

– Их можно лишь зарисовать.

– Я дам доллар! – окликнул отставший метис. – Для мальчика!

– Он не нуждается.

Все-таки американец сделал несколько кадров, пока дама, мальчуган и мужчина садились в «лянчу».

Дальше пошла рутинная работа дознавателей. Увы, не слишком успешная.

Один псих, эсэсман-геолог, был явно не в себе. Едва понимал обращенную к нему речь, нес бессвязную околесицу про гномов, червей с глазами и тому подобную чушь. Главврач утверждал, что лечение идет успешно – поначалу больной был как младенец, а теперь может говорить. О том, чтобы устроить показательный суд над этим блаженным, не могло быть и речи. Намаявшись, бруклинец сказал: «Если голова это библиотека, то на полках его библиотеки книги в полном беспорядке».

Зато другой – крепкий парень, ефрейтор карательного отряда, отвечал по-солдатски четко и, похоже, честно. У него был тик, лицо слева то и дело дергалось. Согласно истории болезни, он страдал приступами неконтролируемого страха – боялся, что его «зарежут птицы». Даже под койку прятался, втроем не вытащишь. Правда, за ним числилось и кое-что положительное – под конец войны он сбежал к партизанам, – но в акциях таки участвовал.

– Чтобы не говорили, что мы зря ездим, по возвращении дадим знать военной полиции – пусть заберут этого малого. Надо же кого-то осудить, в конце концов.

На возражения главврача махнули рукой и прибавили, что в случае пропажи пациента ему грозит обвинение в пособничестве нацистам.

В Антемурале зажглись огни – снаружи сильно стемнело. Звонили к вечерне. В далеком, едва видимом море медленно двигались ходовые огни мирных судов. Благодать!..

К удивлению комиссии, «лянча» вновь торчала на стоянке, а субъект в твидовой паре покуривал с ней рядом.

– Могу ли я обратиться к вам?

– Решили вернуться за долларом? – пошутил метис, но полуседой мореец проигнорировал его.

– Говорите. Только короче, – недовольно бросил глава комиссии.

– Искренне советую отменить ваше решение о младшем из пациентов.

Бруклинец въедливо спросил с подозрением:

– Откуда вам известно наше решение?

– Оно написано на ваших лицах.

– Вы физиономист?

– Некромант. Повторюсь – решение несправедливо, оставьте парня в покое.

– Он каратель и убийца, вам известно?

– Мы ничего не забыли. Однако он спас от расправы сотни жизней – женщин, детей, – хотя не был обязан это делать. Наконец, он психически болен.

– Предоставьте нам делать выводы – кто виновен, а кто нет, – отрезал бруклинец. – Или вы хотите оказать давление на комиссию?

– Здесь уже работала одна служба, которая определяла кого вешать. Гестапо – слышали о такой?

– Как вы смеете сравнивать нас и…

– По сходству. Вы преследуете нацистов, они ловили коммунистов, но результат один. Вы приходите из-за моря и силой навязываете чужие законы. Но это наша земля, у нас свои порядки. Мы без вас умеем отделять зерна от плевел. Если уж помилуем кого, другим лучше не вмешиваться. Третий раз предупреждаю – одумайтесь.

– Я должен считать это угрозой? – наседал бруклинец.

– Куда нам спорить с победителями… Просто хочу напомнить, что выбор за вами. Что изберете, то и будет. – Мужчина поклоном дал понять – его речь окончена.

– Мы еще встретимся, – пообещал бруклинец многозначительно.

– Боюсь, не суждено, – легко ответил мореец, садясь в автомобиль.

– Хм, некромант… Надо выяснить, что за типчик. Запиши номер машины. Кажется, новый клиент для военной полиции.

Сердито говорили все разом, располагаясь на сиденьях «кадиллака». Подумать только, заступник! Когда свободные народы требуют сжечь, распять, колесовать, вдруг находится желающий осуждать – нас!

– Он мыслит плоско, двумерно. Как монета – орел, решка, – остывая и откладывая злобу на потом, подвел итоги бруклинец. – Мы будем вешать всех. Сначала слишком смелых, потом слишком доверчивых.

Злопыхать быстро наскучило. Явилась на свет плоская бутылочка виски – «Угощаю!». Приложились по очереди, следом зазвучала хоровая-боевая. Тыловым крысам тоже нравится воображать себя вояками.

Мотор завыл, лопасти воздушного винта слились в туманный круг. По воде волнами побежала рябь. Гидроплан отошел от мостков и поплыл, с каждой секундой все быстрее.

Этим вечером извилистая дорога была на редкость пустынной. Тут поворотов множество, шоферу поневоле приходилось снижать скорость. Фары «кадиллака», огибавшего подошвы прибрежных гор, были далеко видны со стороны моря.

Десять минут полета. На норд-вест-весте ритмично вспыхивал маяк Око Дракона, возведенный на вершине Девы-Кадорки еще Черным Герцогом. Взять двадцать градусов левее. Ага, вот и подгорная дорога.

– Смотрите-ка, самолет. – Метис придвинулся к стеклу дверцы. – Низко летит…

– Так и врезаться недолго, – заметил бруклинец с заднего сиденья, тоже проследив плывущий в черном небе огонь курсового прожектора. – Тут всюду скло…

Полудюймовая пуля снесла стекло, отбросила метиса, салон забрызгало кровью. С тряской и грохотом отбойного молотка очередь наискось прошла по «кадиллаку». Обод пробитого колеса завизжал по камню, машину занесло поперек дороги.

Ручку на себя. В мертвую петлю.

Выбив дверцу ногой, из замершего, перекошенного «кадиллака» выскочил бруклинец. Завопил, замахал руками, словно пилот мог в пикировании заметить суетящееся насекомое:

– Стой! Полоумный кретин!.. Война кончилась!

Война продолжается. Это моя земля, я здесь судья. Горите в аду со своим кривосудием.

Бомбы оторвались от держателей и с воем понеслись вниз.

Во имя нашей чести.

Расцвела двойная огненная вспышка. Через мгновение дорогу заволокло клубящимся дымом.

За добро – добром, за зло – по заслугам!

Пока родина под игом чужеземцев, я буду нести дозор.

Я ветер над волнами,

Я призрак всех погибших,

Я страж родных небес.

Авторы благодарят за помощь Всеволода Мартыненко, который нанес на карту мира страну Трансдалмацию.