Божественная лодка

Глава четвёртая Учитель Момои

Я не собираюсь винить кого-то или что-то в том, что у меня была любовь с Тем человеком. Эта любовь не имеет ни к кому и ни к чему никакого отношения. Я не была как-то особенно несчастна в жизни, когда встретила и полюбила Его. По крайней мере, не настолько несчастна, как считали моя мать, тётя и двоюродные сёстры.

Поднимаюсь по длинной каменной лестнице синтоистского храма.

Этот храм — одно из моих любимых мест в этом городе. Здесь всегда тихо и, когда бы я ни пришла, никогда не бывает людей. При этом здесь всегда свежо и чисто, как будто только что убрали. Летом здесь всё в густой зелени, прохладно и очень приятно, поэтому я часто захожу сюда, когда гуляю. Внизу у основания каменной лестницы и вверху, где она заканчивается, стоят тории[3] с натянутыми соломенными канатами, прогоняющими злых духов. Нижние тории — обыкновенные, светло-серые, белеют под открытым небом, а верхние — влажные, замшелые, цвета тёмно-зелёного чая.

Встаю в пространство между двух каменных львов, охраняющих вход в храм, и соединяю ладони рук для молитвы. Монеты в ящик для пожертвований не бросаю.

Я не считаю себя особенно набожной, но в такие моменты почему-то моя душа успокаивается… Где-то вдалеке каркнула ворона.

Я ни разу ни о чём не пожалела. Ни о том, что вышла замуж за Момои, ни о любовной связи с Тем человеком. Жалеть — не жалела, но иногда внезапно мне становится очень страшно. Этот страх из-за того, что я слишком далеко зашла.

Я люблю смотреть вниз с верхней ступени лестницы. Нет ничего, что закрывало бы горизонт. Передо мной видно всё, вплоть до гор вдалеке. И небо, и зелёные деревья, и забетонированную дорогу, и разбросанные повсюду крыши…

Та-там, та-там, та-там… Ритмично спускаюсь по лестнице. Что же мне делать дальше? Что с нами будет? Как лучше поступить?

Забетонированная дорога быстро заканчивается. За ней тропинка и узкая дорожка, посыпанная мелким гравием. Иду домой по задней улочке.

Соко непохожа на меня в детстве. Скорее она похожа на мою двоюродную сестру Михоко. Она — отличница и выглядит по-взрослому, старше своих лет.

— Нельзя расстраивать тётю! — так частенько говорила мне Михоко.

Михоко была старше меня на два года, а её младшая сестра Кахо — на два года младше. Я больше находила общий язык с Кахо.

— Ты, Ёко, какая-то странная, — часто говорила Кахо.

Я с детства была слабой ученицей. Только на пианино играла отлично, а в остальном — ничего не умела. Родители постоянно жили в напряжении, потому что я то подхватывала воспаление лёгких и мне надо было лежать в больнице, то убегала из дому, то ссорилась с друзьями и дралась до синяков.

Меня отдали в частную среднюю школу вместе с двоюродными сёстрами, но я её бросила. Вернее, на бумаге, во всех документах написали, что я перешла в соседнюю муниципальную среднюю школу по собственному желанию, но на самом деле меня исключили.

Тогда у меня была жуткая причёска. Волосы были покрашены в ярко-розовый цвет.

Парикмахерша, которая мне их покрасила, сказала, что это цвет «Коттон канди», как у цветка знаменитого южноамериканского кактуса-тилландсии, а Кахо говорила, что это цвет деревянной куклы-пирамидки. Даже не знаю, как это выглядело на самом деле…

Перед домом, у самого входа, есть небольшое пространство, засыпанное гравием, которое больше походит на место для подъезда машин, чем на дворик. Иду, залюбовавшись этим местом. Какой бы дом ни взять, везде выращивают цветы, и в воздухе осени они цветут разными красками. Есть даже дома, где в цветочных горшках зреют крупные баклажаны.

Уж год прошёл, как мы приехали в этот город. Пора думать о том, куда переезжать дальше.

Сегодня из школы домой всю дорогу шла на пятках. Давно так не ходила! Мышцы на икрах немного устали, но не так, чтоб уж очень. Помню, в младших классах так ходить было намного труднее!

Когда вернулась домой, мамочка стряпала пончики к чаю.

— А где Махо?

— Она ушла домой.

В кухне вкуснющий сладкий запах жареных пончиков. На стёклах буфета с посудой сплошь мои рисунки.

— А что это она так быстро?

Вчера вечером Махо пришла к нам ночевать. Сказала, что поссорилась со своим парнем, с которым они вместе живут. Иногда у них такое бывает. Бывает, как вчера — она ночует только одну ночь, а бывает — и по три дня у нас живёт.

Махо — это мамина подруга. Она работает вроде бы в «Дэйдзи». У неё длинные волосы, и она очень красивая.

Махо и в покемонах хорошо разбирается, и в караоке классно поёт со мной песни группы SPEED.

— Иди умойся, — сказала мама.

На прошлой неделе была школьная спартакиада.

Я выступала в спортивных командных играх и в беге с препятствиями. И погода была отличная, и мамочка постаралась, приготовила мне с собой вкусный обед и пришла болеть за нас. Мама участвовала в команде родителей и детей в соревнованиях по перетягиванию каната. Она попала в одну команду с папой Рикако, и мы с Рикако вовсю орали и очень болели за них. Мы больше них напрягались: стояли, изо всех сил упираясь ногами, так что они от этого чуть не прогнулись, как клешни краба, и смеялись.

После перетягивания каната мама, с вспотевшим лицом, отпив воду из бутылки, сказала: «Обожаю музыку, которую включают на спартакиаде! И ленты бумажные люблю. Каких только цветов нет!»

Мама вечно любит какие-то странные вещи.

В беге с препятствиями я из восьми участников была третьей. Мама от этого что-то уж слишком сильно растрогалась и давай меня обнимать. Обхватив меня за голову и прижав к себе, с радостью в голосе воскликнула:

— Да в тебе же течёт отцовская кровь!

Я сказала ей, что быть третьей из восьми не очень-то и хороший результат, а у неё от этого лицо сделалось удивлённым. Потом она серьёзно добавила.

— Да ты и моя дочь! Ничего с тобой не поделаешь.

Во всей спартакиаде больше всего я люблю обеденный перерыв, когда все едят принесённую из дома еду, уложенную в пластиковые коробочки. Особенно люблю свежий запах улицы, смешанный с запахом нори[4]. Я съела и варёные каштаны, которыми утром угостила нас хозяйка дома, где мы снимаем квартиру.

Когда я смотрю на брошенные дочкой в коридоре кроссовки, становится и больно, и смешно. Соко всё больше становится похожей на её отца. Вылитый Он, вплоть до того, что кроссовки, как и отец, ставит так, что левый выдаётся вперёд больше, чем правый. Вот пончики готовы. Соко наливаю молока, а себе готовлю кофе.

По радио передают одну старую знакомую мелодию. Я тихо начинаю напевать мотив. Это мелодия HEARTACHE TONIGHT группы The Eagles.

Как-то я слушала в комнате музыку, и Момои, смеясь, сказал:

— Да ты, видно, танцевать любишь! Плечи вон как двигаются!

В самом деле, когда я слышу мелодию, которая мне нравится, тело начинает само раскачиваться в такт.

— Люблю смотреть, как ты танцуешь, — добавил он.

Этот учитель Момои был добрый человек. Худощавый, высокий, он носил маленькие очки в круглой оправе, мягкие шелковистые волосы были тщательно зачёсаны назад.

— Да я не то чтобы категорически против, — помню слова матери.

Так она ответила мне с почти умоляющей интонацией в голосе, когда я сказала, что хочу выйти замуж за Момои.

— Но ты же не будешь вот так, второпях, регистрироваться?..

Когда я встретила учителя Момои, я уже не носила розовые волосы. Я была скромная студентка, и у меня было очень мало друзей. Момои был старшим преподавателем на фортепианном отделении. Я четыре года брала у него частные уроки. Мы зарегистрировались сразу после моего окончания университета.

— Этот тип всё ещё не порвал с той женщиной, — вчера вечером рассказывала Махо. Когда наигравшаяся и уставшая Соко уснула, Махо разоткровенничалась, потягивая разведённый водой со льдом бурбон «Wild Turkey».

— Я его раз десять изо всех сил ногами напинала. Голову-то он подушкой накрыл, а тело-то всё, небось, в синяках.

Она была рассержена, но не до такой степени, чтобы потерять самообладание.

— Чего доброго, может, и ребро ему сломала.

На этой фразе в её голосе даже проскользнуло беспокойство.

— А ты не хочешь с ним расстаться?

Я знала ответ, но всё же рискнула спросить. Махо слегка улыбнулась и, замолчав, стала водить пальцем по кусочку льда в стакане.

Соко ела пончики и рассказывала.

— А учительница Иноуэ из третьего класса ушла в декретный отпуск. Сегодня на утренней пятиминутке она всех благодарила перед уходом. У неё коса, и она очень хорошенькая. Жалко, что теперь мы с ней долго не увидимся.

— Хорошенькая? — Я глотнула кофе и закурила.

— Да, хорошенькая, — Соко ответила с абсолютно уверенным выражением лица. — Она и одежду для беременных носит всегда красивую.

— А-а…

Кофе получился слишком крепкий. Во рту сильно горчит.

— Ну, а ваша учительница, что, не хорошенькая?

Когда я спросила, Соко слегка втянула голову в плечи и с видом, будто ничего не оставалось, ответила:

— Хорошенькая.

Я помню много чего, что связано с Момои. В конечном итоге, до последнего момента между нами не было физической близости, кроме того, что он брал мои руки в свои. Но я любила ощущение теплоты от прикосновения его худощавой сухой ладони. По-моему, его руке очень шло обручальное кольцо. Оно было простое по форме, серебристого цвета. Он никогда его не снимал.

Только одно, связанное с учителем, заставляло меня испытывать чувство неудовлетворённости: он ничего от меня не ожидал и ни на что не надеялся.

Помню, он тяжело посмотрел на меня и сказал:

— Дело не в тебе. Я такой от природы. Не могу ждать или желать чего-то от других людей.

Мне стало очень грустно.

— И со мной у тебя то же самое… — сказала я ему.

Однако со мной у него было не то же самое. Во взаимоотношениях со мной всё было гораздо хуже.

Может быть, он был такой оттого, что пережил и то, как его в детстве бросил отец, и две неудачных попытки жениться до того, как встретил меня. Я не понимала. Мне понятно сейчас только одно. Это то, что в конце концов я тоже оставила его.

— Выходит, и ты меня бросаешь, — сказал тогда учитель Момои, — даже несмотря на то, что Того мужчины уже нет.

Была глубокая ночь. Обычно Момои в такой час крепко спал.

— Прости меня, — сказала я, пристально глядя на его комнатные тапки. Тапки были чёрные, из мягкой лайковой кожи. Учитель Момои не мог обходиться без таких тапок. И когда старые изнашивались, сам шёл в универмаг «Мицукоси» за новыми.

— Однако я не безнравственная женщина, — я посмотрела прямо ему в лицо.

— Безнравственная?

Его глаза, спрятавшиеся за стёклами очков, смотрели будто с еле заметной иронией.

— Да. Тот мужчина сказал обо мне, что я — безнравственная, но я не такая. Я не могу вот так просто жить с тобой, только потому, что рядом нет Его.

Пока мы разговаривали, я вдруг подумала, что мать Момои, наверное, волнуется. Ведь уже было давно за полночь. Ей было уже за восемьдесят, и она жила одна. Момои каждый вечер уходил к ней ночевать, ведь её дом был в трёх минутах ходьбы от нашего.

— Говоришь, Тот мужчина назвал тебя безнравственной? У учителя как-то странно изменилось выражение лица.

Будто он никак не мог понять смысл этих слов.

На самом деле Он сказал: «МЫ — безнравственные люди. Мы ведём себя аморально. Просто разрушительно. Как глупо! Ты сама не замечала? Любовь — это право, которое даётся безнравственным людям».

— Да ведь Он не понял, что ты за человек, — произнёс учитель Момои, при этом в его улыбке чувствовалась насмешка.

— Будешь ещё молоко?

При этом вопросе Соко мотнула головой и ответила:

— Не надо.

Мы доели пончики, вместе убрали посуду и вместе сели почитать. Дня два-три назад дочь увлеклась повестью «Караван».

Вечером, когда мама ушла на работу, я села за пианино. «Пастораль» — одно из немногих произведений, которое я могу сыграть от начала до конца. Вот «Смелый наездник» Шумана могу сыграть только до середины, поэтому играла по нескольку раз те отрывки, которые выучила.

Я не могла успокоиться: за ужином мама снова стала намекать на переезд.

Спрашивает:

— Где бы ты хотела пожить на этот раз?

Я переспрашиваю:

— Что, опять переезжать?

Она засмеялась и сказала, мол, пока не знаю.

Но мне всё ясно. Сколько раз так было!

— Ещё только год прошёл!

Я давай возражать, а мама только кивала с растерянным видом:

— Да-да.

Когда я стала играть на пианино, сама не знаю почему, на глаза навернулись слёзы. Я вспомнила «Клятву друзей», и мне показалось, что я предаю Рикако. Я сильно зажмурила глаза. Но слёзы от этого не пролились, а только намочили нижние веки и ресницы. Я играла, сильно ударяя по клавишам. «Смелый наездник» — очень мужественная, волнующая пьеса, и такое исполнение как раз ей подходит. Даже если до конца и не доигрываешь.

Я представила себе, как буду говорить слова благодарности всему классу, прощаясь со всеми из-за перехода в другую школу. Как скажу: «Я проучилась в вашей школе недолго, но благодарю вас за всё, что вы для меня сделали», и поклонюсь, опустив голову. Дальше представила классный час, где все будут прощаться со мной. Его проведут на пятом уроке в среду. Представила и цветную бумагу, на которой я оставлю всем автографы, и салфетки в цветочек, на которых будут лежать печенье и конфеты. Затем я заберу все вещи из шкафчика, и она останется пустой. Это не конец четверти, и я буду единственная, кто заберёт вещи. Мама наверняка придёт за мной. У меня ведь будет много вещей: и сменная обувь, и мешок со спортивной формой, и набор для каллиграфии. Мы с мамой вдвоём пойдём по школьному двору. Неизвестно куда. Как всегда.

Когда я выключила радио и легла спать, я подумала о папе. О том, как когда-нибудь встречусь с ним.

По словам мамы, когда папа смеялся, «у него было ужасно красивое лицо».

— «Ужасно красивое» — это какое? — как-то спросила я.

Мама с полной уверенностью ответила:

— Лицо, как у твоего отца, когда он смеётся.

— Ну, я же спрашиваю! — рассердилась я.

Мама сразу извинилась и объяснила:

— Лицо человека, у которого прекрасная душа. Очень светлое. Любому, кто увидел бы его улыбающимся, стало бы понятно, что это человек с очень чистым сердцем.

Когда она говорит об отце, у неё лицо тоже становится очень добрым. И говорит она о нём медленней, чем обычно, она как бы очень бережно подбирает слова. Как будто собирает стёклышки на берегу моря.

Я уже много раз представляла себе встречу с отцом. Где бы это ни произошло, если я увижу папу, сначала я ему улыбнусь, а потом скажу:

— Приятно познакомиться!

— Приятно познакомиться, — наверное, скажет он мне. Может, мы пожмём друг другу руки. Он заметит, как похожи на него моя спина и лоб.

— Как дела? — пожалуй, спросит он меня потом. И посмотрит «ужасно красивым» улыбающимся лицом.

Пока я думала о папе, на душе стало легче.

С наступлением ноября я сразу решила, куда мы переедем. Город Сакура в префектуре Тиба. Пока я не сказала об этом Соко, но, похоже, в душе она и сама чувствует, что мы скоро уедем из Такахаги.

Мне было абсолютно всё равно, куда переезжать. Такахаги оказался куда более уютным местом, чем я ожидала, поэтому я решила уехать отсюда раньше, чем планировала. Я боялась расслабиться и окончательно привыкнуть к этому городу. Это ощущение возникало по отношению и к любому другому месту. Это оттого, что мне кажется, если я привыкну и останусь где-либо, я уже никогда не встречусь с Ним.

— Я обязательно вернусь, — сказал Он в тот жаркий сентябрьский полдень. — Я обязательно вернусь. Я обязательно разыщу тебя, Ёко. Где бы ты ни была.

— Где бы я ни была? — Тогда меня насмешили Его слова. — Я никуда не уеду. Я буду ждать здесь, пока Ты не вернёшься. Ни на шаг не уйду отсюда.

Всё-таки я не должна привыкать к тому городу, где Его нет, потому что это не то место, где мне нужно жить.

Сакура, похоже, очень тихий и спокойный уголок. Однажды в баре речь зашла об этом городке. Махо сказала, что видела якобы рекламные объявления о квартирах в строящихся домах, и что это — очень удобное место, поэтому я поехала туда посмотреть и, увидев этот город, сразу же твёрдо решила переезжать. Мне подходило и то, что там была большая музыкальная школа, в которую требовались преподаватели.

Я собираюсь поехать туда ещё раз уже вместе с Соко, чтобы выбрать подходящую квартиру.

— Почему ты дала такое обещание? — сказала мне дочь почти плачущим голосом. — Это ведь было целых десять лет назад.

— Ты же не такая глупая, чтобы выполнять его на полном серьёзе? — продолжала она.

Но я, конечно, сдержу слово. В особенности то, что дала учителю Момои.

— Хочу, чтобы ты уехала из Токио — так сказал в тот день учитель с подавленным выражением лица.

Это было единственное условие для развода.

— Я не смогу пережить, если каждый раз, увидев на улице молодую женщину с короткими волосами, буду думать, не ты ли это.

Голос учителя дрожал.

— Не смогу пережить, если, увидев маленькую девочку, буду думать, не Соко ли это.

Момои в тот момент мне казался уже не моим мужем и не старшим преподавателем фортепианного отделения — лауреатом нескольких премий. Он был одинокий старик.

Когда я уже почти уходила из дома, Момои достал из кошелька все банковские карточки и протянул их мне. Карточек было три.

— Возьми с собой. На всех цифры секретного кода совпадают с твоим днём рождения.

Я ни разу не воспользовалась ими. Мне бы не хотелось, чтобы из-за них у меня в душе остался осадок, будто я причинила боль Момои.

Высунув руку из-под одеяла, нащупала сигареты и зажигалку. На кухне, кажется, Соко завтракает. Я вытерла одной рукой холодное лицо, взяла сигарету и закурила. Внимательно, по одному, прислушиваюсь к звукам, доносящимся из кухни, где хозяйничает Соко. Вот она ставит посуду в мойку, вот она открыла ранец и проверяет, всё ли взяла, вот она чистит зубы над умывальником.

Наверное, сейчас зайдёт сюда. Осторожно, как бы стесняясь, откроет раздвижную дверь. Попробую предложить ей в воскресенье съездить в Сакура. Скажу, что поедем смотреть новый дом. Соко, думаю, не удивится. На мгновение замрёт, но наверняка скажет: «Ладно».

Я потушила о пепельницу сигарету. Лёжа в постели, опять посмотрела вверх. Изменившие от времени цвет следы от сучков на досках на потолке были похожи на причудливый узор. Хотела тихонько напеть песню Рода Стюарта, но голос оказался хриплым.

WHEN I NEED YOU, I JUST CLOSE MY EYES AND I’M WITH YOU.

AND ALL THAT I SO WANT TO GIVE YOU IT’S ONLY A…

Где же Он? Что Он сейчас делает?