Боги крошечных миров

Глава 16. Леди из осколков зеркал

Стоя перед зеркалом и расправляя на платье несуществующие складки, она наконец-то призналась самой себе, что волновалась. И от волнения уже съела с губ всю помаду, хотя и это, конечно, было не важно. От строгой причёски болела голова — шпильки, диадема, и не дай Вселенский Разум хоть одной пряди выбиться и упасть на лицо.

Вместо чёрного платья сегодня — тёмно-зелёное, но всё так же застёгнутое под самое горло, так что перехватывало дыхание. Вот и все различия.

В зеркале Орлана видела себя с ног до головы, и ей отчаянно хотелось закрыть глаза, но такой вольности императрица себе не позволяла. Ей нужно было точно знать, какая она сегодня, потому что такой её увидят все. Бросила взгляд в окно спальни — на потемневшее небо. Уже скоро.

Уже пора.

Развернувшись к двери, она вдруг дёрнулась обратно к зеркалу. Уже пора, но несколько секунд её подождут, и не успеют оплыть огненные шары. Орлана стёрла с губ остатки помады, вырвала из волос диадему, отбросила на кровать. Шпильки выпали сами, и звёздный дождь бесшумно просыпался на ковёр.

— К демонам, — сказала Орлана, глядя в глаза своему хмурому отражению. — Имею я право хоть раз, хоть на один вечер стать счастливой?

Был бы кто-нибудь рядом с ней, положил бы руку на плечо.

«Тише».

Поднял бы с пола рассыпанные заколки.

«Спокойнее, Орлана».

Вернул на место диадему.

«Выглядишь растрёпанной, как деревенская девка».

Но рядом никого не было. У Орланы не заводилось подруг. У неё давно не было фрейлин — всех разогнала лично. У неё не было даже дочери, потому что дочь заперла себя в храм.

Притихший к вечеру замок был сегодня таким же, как обычно, только, пожалуй, чуть сильнее освещён. Она спустилась в большую гостиную, убранную точно так же, как и в любой другой день. Стражники в алых плащах чуть склоняли головы, когда Орлана проходила мимо.

Её ждали. Аластар и монах храма с раскрытой книгой на руках, неподвижный, как статуя.

«Глупая традиция, неужели нельзя проще, ещё проще», — подумала она, на ходу сжимая пальцы на верхней пуговице. И тут же отдёрнула себя. — «Прекрати, куда же ещё проще».

Аластар подал руку, и, приняв её, Орлана почувствовала укол страха, мимолётный, но дикий, от которого перехватило дыхание. Что, если она всё-таки ошиблась? Если всё изменится и никогда не будет по-прежнему?

«Прекрати, прекрати немедленно!»

Аластар сжал её пальцы, как будто ощутил неуверенность. И по его тщательно сдержанному тяжёлому вздоху Орлана поняла — на самом деле ощутил. Откуда он всегда всё знал, демоны его побери?

«Всего несколько минут», — уговаривала она себя, пока монах читал молитву на языке древних. — «Ещё немного. Сама же сократила церемонию, как только смогла. Проще некуда».

И всё равно то и дело закрывала глаза, как ребёнок, который искренне считает, что если зажмурится, всё страшное исчезнет само собой. Но даже когда закрывала, видела, как будто со стороны, эту огромную залу, предназначенную для пышных приёмов, и белое пламя под сводами — блики скачут по мраморным стенам, зеркалам и стрельчатым окнам, и фигуру монаха, сгорбленную, в тёмной накидке, и их двоих.

«Какая длинная молитва».

Их двоих, друг напротив друга, взявшихся за руки, как не смела бы мечтать никогда, как не было в мыслях, и теперь её колотило изнутри не от страха — от невозможности происходящего.

— Взгляните на меня, — попросил Аластар, прикасаясь к её щеке.

В зале стало слышно, как шумит за окнами ветер, как потрескивает белый огонь, осыпаясь искрами на мрамор. В десятках зеркал отражались их силуэты. И в тщательно освещённой зале возникали вдруг едва различимые прохладные тени. Они прикасались к стёклам изнутри — и стёкла запотевали. Они касались их рук — и на пальцах оставались поцелуи тумана.

Орлана подняла взгляд и улыбнулась, чувствуя, как на душе становится легче, как будто таял серый весенний снег. Тени перешёптывались друг с другом, слов было не разобрать, но все вместе они сливались в тихое пение, и в шорох волн, и в шум ветра.

— Вы прекрасны, — произнёс Аластар, отводя прядь волос от её виска.

Орлана сама потянулась к нему за поцелуем. Стало так легко — от их переплетённых пальцев, от его дыхания, пахнущего ночным Сантарином. Молитва кончилась, и вышел весь страх.

В зале прозвучали тихие шаги, и едва ощутимо колыхнулось белое пламя. Это можно было бы принять за дыхание сквозняка, но зеркала тонко зазвенели все разом. И, ощутив чужое присутствие, тени метнулись в углы, в полутёмные галереи, под защиту тяжёлых штор.

Обернувшись, Орлана невольно подалась назад.

В десятке шагов, касаясь рукой зеркальной колонны, стояла Эйрин. Тёмное платье было забрызгано грязью, и казалось, что даже на таком расстоянии оно нестерпимо пахло подвалами и мёртвой плесенью на каменных стенах. Волосы Эйрин, собранные на затылке, растрепались, как бывает от быстрого бега. Она тяжело дышала.

Девушка стояла молча, не пытаясь подойти ближе, не делая даже шага назад. Сжимала в кулак пальцы свободной руки и разжимала снова.

— Эйрин, — позвала Орлана, медленно приходя в себя. Сердце застучало, как за секунду до приступа. И голос сорвался на хрип. — Ты ушла из храма? Эйрин!

Она такого не ждала.

В одно мгновение лицо Эйрин исказилось, будто она всё-таки решилась нарушить обет молчания. Будто она собиралась сказать что-то злое, ненавидящее. Но не сказала, а подняла руки и всем телом кинулась на ближайшее зеркало.

Отчаянно вскрикнуло разбитое стекло. Каждый осколок, ещё до того, как упасть на пол, мгновение горел ослепительным белым пламенем. Зеркальное крошево водопадом осыпалось вниз, увязая в волосах Эйрин, соскальзывая с её подола.

Орлана услышала, как за её спиной Аластар приказывает охране:

— Не выпускать её из замка.

Как оправдывается на невысказанные обвинения подоспевший начальник караула:

— Она же принцесса. Приказа задержать её не было.

Эйрин обернулась: лицо и руки были изрезаны в кровь, но губы кривила прежняя неприятная усмешка. И только тут оцепенение покинуло Орлану.

— Стой, — приказала она и зашагала к дочери мимо заснувших зеркал, мимо тёмных окон. Орлане всё казалось, что хрустят под каблуками туфель осколки, как будто кости убитых. Она думала, что её сердце сейчас остановится — просто не выдержит.

Зло сузив глаза, Эйрин развернулась и бегом кинулась к дверям.

— Остановись немедленно! — отчаянно крикнула Орлана вслед.

Из залы её не выпустили стражники, скрестившие мечи. Эйрин затравленно оглянулась, встретилась взглядом с императрицей и вдруг осела на пол, руками закрывая исцарапанное лицо. В тёмных волосах запутались осколки, похожие на слёзы, и руки дрожали, располосованные от запястий до локтей. Кровь пачкала мрамор.

Орлана замерла в шаге от неё, сделав охранникам знак опустить оружие. Она на секунду закрыла глаза, чтобы перевести сбившееся дыхание и вернуть спокойствие. Теперь и правда стало легче — как будто расслабилась натянутая верёвка ловчего, и разом отпустило гадкое предчувствие. Разжался обруч, стискивающий грудь.

— Куда ты собралась? Нужно обработать раны.

Орлана взяла Эйрин за скользкий от крови локоть, заставила подняться. Та дрожала, но на удивление почти не сопротивлялась. Может, у неё не было сил.

— Пожалуйста, пригласите ко мне целителя. — Орлана взглянула на Аластара: тот хмуро кивнул в ответ.

От Эйрин и правда пахло подземельем, это не чудилось. Пока они поднимались в спальню, Орлана всё боялась, что дочь вырвется и побежит вниз по лестнице, оставляя за собой следы крови, как раненый зверь. Боялась, поэтому сильнее сжимала её локоть, до того, что онемели пальцы. Эйрин едва плелась.

В спальне Орлана усадила её на кровать. Сердце немного успокоилось, хоть кровь всё ещё молотом стучала в висках.

— Не бойся, порезы не глубокие. Всё заживёт. Не плачь. — Голос опять был хриплым и ледяным, и горло ныло от несказанных слов, и сводило скулы, но Орлана ничего не могла с этим поделать. Что ещё она могла ей сказать? Ну разве что — «не бойся».

Она присела у ног дочери, взяла её за плечи. Эйрин трясло, и неясно — от слёз ли. Неуклюже, но с силой она попыталась вырваться. Грубая ткань платья чуть не затрещала под пальцами Орланы.

«Что ты сделала с собой, что ты сделала…»

Орлана убирала волосы с лица дочери, а та отворачивалась, не давая Орлане взглянуть себе в глаза. Не давая поймать себя за ладони, испачканные кровью и ещё чем-то чёрным, наверное, древней пылью, осевшей на стенах храма.

В дверь тихо стукнулись.

— Да, входите, — слишком громко от волнения разрешила Орлана и поднялась.

Явился придворный целитель — мужчина с мягким голосом, предпочитавший не смотреть Орлане в лицо. Он долго возился с Эйрин, пока Орлана ходила по комнате, разглядывая свои руки, перепачканные кровью, и не могла найти места. Она смотрела на Эйрин — та почти не шевелилась, но ссутуленные плечи всё ещё подрагивали.

Когда он довёл свою работу до конца и ушёл, Орлана села на кровать рядом с дочерью. На руках той вместо порезов осталось нежно-розовые отметины — затянутся совсем к завтрашнему утру. Орлана коснулась её запястья, как будто не верила глазам.

— О чём ты думала вообще? А если бы остались шрамы?

Эйрин дёрнулась, вскидывая голову, в конце концов, давая взглянуть себе в глаза, а вместо этого Орлана смотрела на её растрескавшиеся губы и дорожки слёз на щеках.

— Шрамы? После всего ты можешь сказать только: а если бы остались шрамы? — Голос Эйрин сорвался на той же высокой ноте, на которой возник, и она сжала зубы, как будто испугалась сама себя.

Орлана взглянула на её руки — пальцы с обломанными ногтями сжимали подол тёмно-зелёного платья, и казалось, бархат вот-вот порвётся под руками Эйрин.

— А о чём хочешь поговорить ты? Я слушаю.

Её дочь сидела рядом, сжавшаяся в комок, похожая на кошку, загнанную в угол стаей собак — готовится к смерти, но утащит за собой как можно больше врагов, и шерсть на загривке — дыбом. Эйрин смотрела исподлобья, как та самая кошка, когтями вцеплялась в платье матери и, если бы посмела, то, наверное, вцепилась бы зубами ей в шею.

— Ну, — вздохнула Орлана. — Ты вышла из храма только для того, чтобы гневно смотреть на меня? Вряд ли. Говори же, не тяни время.

— Мне отвратительно то, что ты делаешь.

— Что именно я делаю, Эйрин? — Орлана накрыла её руку своей. Прекрасно зная, что дочь ненавидит прикосновения, и вывернется из объятий, и не даст коснуться своего плеча, Орлана питала слабую надежду. Что, если её вцепившиеся в платье пальцы — не когти затравленной кошки, а страх, что Орлана может уйти, не договорив.

Рука Эйрин напряглась.

— Выходишь за него замуж. И я знаю всё о вашем ребёнке. Не воображай, что я такая дура. Ты что, его любишь? — сквозь зубы спросила Эйрин.

Тихо шумел за окнами ветер. Орлана молчала, считая до десяти, и рассматривала пригоршню шпилек, брошенных под зеркалом. Всё заново. Ну конечно, если Эйрин заговорила, то разве чтобы снова рассказать своей ненависти.

— Ну разве дело в Аластаре? Ты ушла в храм ещё до того, как мы с ним решили пожениться.

Она ощутила, как ещё сильнее сжались пальцы Эйрин, и её ногти через ткань платья царапнули кожу Орланы. Эйрин опустила взгляд, мышцы на её шее напряглись, и, захлёбываясь в собственных словах, она прошептала:

— Я вас ненавижу.

Орлана тяжело вздохнула.

— Иди в ванную. Хватит бродить по замку, как пугало огородное. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли новую одежду. И если ты боишься, что я накажу тебя за то, что ты помогала устроить переворот, можешь успокоиться. Я тебя давно простила.

Тут Эйрин сорвалась. Кажется, все слова, что были внутри неё, запертые молчанием, вырвались наружу, криком, хрипом, воем сквозь сжатые зубы, когда связных фраз уже не получалось.

— Забери своё паршивое прощение обратно, мне оно без надобности. Если бы я захотела, я бы устроила такое, что переворот показался бы тебе игрушками! Ты же такая безвольная, ты всё мне простишь, потому что ты меня любишь. И ничего мне не сделаешь. А я тебя ненавижу, ясно?

Звук пощёчины замер под сводами. Эйрин коротко всхлипнула и повалилась на кровать, трясясь от рыданий.

Ни разу в жизни Орлана её не ударила, даже не шлёпнула в детстве. Знала, что не поднимется рука, и в душе поселится чувство вины. Ладонь теперь пощипывало эфемерной болью.

— Ты… — отчаянно выкрикнула Эйрин и не договорила: захлебнулась слезами.

— Значит, так, поговорить у нас не выйдет, — произнесла Орлана, поднимаясь. Она говорила тихо, но знала, что дочь её услышит, не посмеет пропустить мимо ушей эти слова. — Если ты до сих пор не можешь разумно распорядиться собственной жизнью, то распоряжаться буду я. Ты останешься в замке. Умоешься, переоденешься и расскажешь мне всё.

— Ты, — зашипела Эйрин, — ты меня ударила!

— Я помню. Знаешь ли, моё терпение велико, но не бесконечно. — Стоя над ней, Орлана больше не чувствовала себя уничтоженной. Теперь она знала, что пойдёт до конца, и это придавало ей сил. — Конечно, сейчас ты думаешь, что будешь молчать, как отступник на допросе, но поверь, у меня все говорят.

— Ничего не получится! — Эйрин повернула к ней залитое слезами лицо. — Я должна вернуться в храм. Ты ничего не сможешь поделать.

— Уверяю тебя. — Голос Орланы вдруг сел. Она трудно сглотнула и только через несколько секунд ощутила себя в состоянии договорить. — Я смогу. Я объявлю тебя государственным преступником, если потребуется, а их обязан выдавать даже храм. И выйти из замка тебе больше не дадут, а если всё-таки сбежишь, готовься шарахаться от любого стражника в городе.

— Ты этого не сделаешь, — прошептала Эйрин уже без прежней уверенности. Она теперь лежала на постели, подтянув колени к груди — испуганный ребёнок. Сжимала дрожащими пальцами уголок покрывала и смотрела через упавшие на лицо волосы. И, как будто собиралась умирать, со свистом втягивала воздух сквозь сжатые зубы.

— Почему же? Сделаю.

Орлана ещё секунду померялась взглядами с дочерью и ушла распоряжаться, чтобы для Эйрин приготовили комнату и одежду… и что там ещё?

Она знала, что найдёт его в кабинете, в подземельях замка. Потому и пришла сюда, хотя пока возилась с Эйрин, звёздная ночь давно повисла над Альмарейном. Ей повезло — Аластар был один. Орлана опустилась на свободный стул, ткнулась лицом в сложенные руки. Рукава платья пахли смесью из яблочных духов и храмовой пыли.

— Мой граф, простите, что всё так вышло.

— Вы тут ни в чём не виноваты, — произнёс Аластар, отрываясь от бумаг. — Как чувствует себя леди Эйрин? Надеюсь, что хорошо. Она так неудачно упала на зеркало.

— Я ударила её, — выдала Орлана, и отвела взгляд. Ей очень нужно было рассказать, хотя и неясно, зачем. Ведь не одобрения же она ждала от Аластара. Давно прошли те времена, когда ей требовалось чьё-то одобрение.

Он смотрел на неё — Орлана чувствовала его взгляд, как постороннее дыхание возле шеи — потом кивнул.

— Думаю, она это переживёт.

Платье оказалось безнадёжно испорченно. Кровь ещё можно было отстирать, но уже не зашить полулунные дырочки, оставшиеся от ногтей Эйрин. И чёрная пыль храма — её уж точно не вывести ни стиральными приспособлениями, ни магией. Но Орлана не переодевалась: просто не оставалось сил.

— Вы считаете мою дочь опасной? — произнесла Орлана, глядя куда-то в полумрак под тяжеловесным шкафом. Одного огненного шара здесь явно не хватало. Темнота подземелий была чернее и гуще, чем во всём остальном замке.

— Опасной? — произнёс Аластар. — Нет, слишком громкое слово. Я считаю, что ей лучше не знать о ваших планах и намерениях, вот и всё.

Орлана кивнула, убирая за уши так и не собранные в причёску волосы. Такие странные мысли бродили в её голове, и Аластар их не перебивал.

— Эйрин все считают чудовищем, я знаю. А меня — сумасшедшей, потому что я терплю её выходки. Но на самом деле она никакое не чудовище. Она — запутавшийся, напуганный ребёнок. — Соль на губах — то ли слёзы, то ли кровь, то ли остатки осеннего ветра. — У меня только один вопрос: кто испугал её на этот раз.

Она не без труда поднялась, шагнула к висящей на стене карте империи. Там тёмным маревом затянуло все земли, только большие города поблёскивали сквозь мглу белыми искрами, и белели в лунном свете снега Хршаса. Тёмное море подтачивало берега погружённой в сон Руты.

— Это не из-за меня, — твёрдо сказала Орлана, глядя на тихое покачивание волн. — После того, как мы вернулись в замок, Эйрин ещё долго жила тут. Да, нельзя сказать, что у нас были хорошие отношения. Или хотя бы приемлемые отношения. Она старалась быть тише воды, ниже травы, молчала, притворялась сумасшедшей. Но я не гнала её, и она не убегала. Что-то произошло потом. Как узнать у неё, что именно, не прибегая к пыткам?

Аластар подошёл к ней сзади бесшумно, как умел только он, и, склонившись к её уху, тихо произнёс:

— Вам лучше знать, чудовище она или нет. Но если что-то произошло, мы это узнаем. Теперь Эйрин здесь.

Орлана вздрогнула под его руками — как будто по лопаткам холодными прикосновениями мазнул подземельный сквозняк.

Орлана проснулась за полночь и вспомнила, что за весь день съела только пару печений, запивая утренним чаем. В темноте плотно задёрнутых штор она попыталась снова заснуть, но не получилось. Тогда она встала, накинула мантию прямо на ночную рубашку. Прислушалась к дыханию Аластара: вроде бы не разбудила.

В небе горела такая яркая луна, что белое пятно просачивалось через шторы. С некоторых пор она всегда задёргивала их поплотнее, не в силах справиться с потаёнными страхами. Из окон галереи луну было видно ещё лучше — белая, испещрённая серыми оспинами, на ясном ночном небе. Орлану потянуло в комнату Эйрин.

Она ничуть не удивилась, когда нашла там только смятую постель, брошенное на пол новое платье и обрывки бумаги на полу. Не замаранные чернилами клочки, Орлана рассматривала их в свете белого пламени и понимала, что Эйрин просто рвала бумагу в приступе ярости.

Орлана вышла из комнаты и спросила у охраны в галерее, куда ушла её дочь. Из замка её бы не выпустили, но впустую бродить по коридорам Орлане не хотелось. Ответили, что на кухню — сослалась на голод.

В той части замка свет был погашен почти везде, редко попадались оранжевые искорки, оставленные патрулями или кем-то из слуг, да ещё луна — она неотступно следовала за Орланой во всех окнах, как шар белого пламени, который императрица не зажигала. Она редко здесь бывала, но кухню нашла сразу же, и сразу услышала громкий стук столовых приборов.

В дальнем углу, подсвеченная рыжим огоньком, повисшим в воздухе, сидела Эйрин, торопливо соскребая что-то с тарелки и отправляя в рот. Она вздрогнула, ощутив появление Орланы, но даже не обернулась.

Императрица прошла к окну, спиной прижимаясь к холодному подоконнику. В затылок ей светила беспристрастная луна. Яркая, она освещала ряды оставленной для просушки посуды, баночки специй на полках, блестящие донышки кастрюль.

— Эйрин, такое чувство, что я вырву у тебя изо рта последний кусок хлеба. Ешь спокойнее.

Та сунула в рот полную ложку и, почти не жуя, проглотила, тут же торопливо собирая остатки рагу, чтобы отправить их следом. А потом затолкала в рот тот самый последний кусок хлеба. Не подавилась она чудом.

С усилием проглотив, Эйрин подняла голову и улыбнулась, как будто приглашая Орлану тоже посмеяться над этой сценкой. Тёмные волосы, забранные теперь на затылке, открыли чистое светлое лицо Эйрин, почти красивое. Да кого Орлане обманывать — красивое, каким она его помнила, когда дочь была ещё малышкой. Теперь она стала хорошенькой девушкой, и если бы не подживающие шрамы на щеках, была бы идеальной, как статуя древней богини.

— Я надеялась, что хоть ночью обойдусь без твоих нотаций, — сказала Эйрин, и её улыбка стала привычно злой. Орлана стояла перед ней, в двух шагах, но по пустой кухне голоса разносились, как по пещере.

— Прости, что отвлекаю. Только знаешь, твои спектакли вряд ли кого-то впечатлят. Хочешь жалости — скажи. Но глупо изображать из себя несчастного, заморенного голодом ребёнка.

Эйрин повела плечами. В старом платье, пропахшем храмом, она сама была похожа на забитую служанку, которую оставили на ночь перемывать полы, а она, пока никто не видит, вообразила себя хозяйкой.

— Раз уж меня не посадили в тюрьму, нужно воспользоваться и хоть поесть напоследок. Кто знает, что будет со мной потом.

Эйрин откинулась на спинку стула, закидывая ногу на ногу. Она никогда не была сильна в магии: не любила и не собиралась учиться, но инстинктивно всегда чуяла опасность и возможности защиты. Вот и сейчас — скрестила ноги и руки, защищаясь от возможного ментального нападения. Хотя Орлана и не думала нападать.

Напротив, ей стало до боли жалко Эйрин — скорчившуюся в комок, бравирующую показной наглостью.

— Ешь осторожнее. После жизни в храме у тебя от такого может разболеться живот.

Она понятия не имела, чем там питаются монахи, но вряд ли чем-то большим, чем грибы, выращенные в тех же подземельях и, возможно, бледной от недостатка солнца живностью. И вряд ли на такой еде спокойно могла прожить Эйрин, девочка, выросшая в императорском замке.

— Не указывай мне, — огрызнулась Эйрин, бледная в лунном свете. Её оранжевая искорка догорала, и вместе с ней умирал последний румянец на щеках девушки. Она всё ниже склоняла голову, как будто боялась смотреть в глаза Орлане. Боялась, но всё-таки смотрела. Говорили в их стране, да и в соседних, что взгляд императрицы может убивать.

Орлане невозможно сильно хотелось взять дочь за плечи, снова попытаться обнять её, и пока Эйрин не вырвется, представить себе, что между ними всё хорошо. Она тяжело вздохнула.

— Кто же тебя напугал, милая?

И поняла, что задела самое больное. Эйрин оттолкнулась, проскрипев ножками стула по полу, хотела тут же вскочить на ноги, но Орлана шагнула к ней.

— Ой, мамочка, пожалуйста, только не бей меня! — взвизгнула Эйрин, закрывая голову руками. Ещё немного, и она сползла бы со стула, упала бы на колени и тоненько взвыла, изображая плач.

— Прекрати, — вздохнула Орлана, прикрывая глаза, лишь бы не видеть этого спектакля.

— Пожалуйста, не надо, больно! — запричитала Эйрин в голос, наверное, чтобы услышали и сбежались все любопытные, и притворно зарыдала, ткнувшись лицом в стол.

Орлана ещё несколько секунд стояла рядом, в одном шаге, так что снова ощущала запах плесневых цветов на стенах храма, и не могла прикоснуться к дочери.

— Хорошо, — сказала она наконец, убедившись, что прекращать Эйрин не собирается. — Ешь побольше, Эйрин. Истерики требуют много сил.