Большевики по Чемберлену

Что было дальше

— Рад видеть вас, мистер Крудж! Ваш приезд был необходим вообще, а при создавшихся обстоятельствах от него зависит будущее не только Совета и Секретариата…

— О, мне необходимо было приехать, сэр Уолкинс.

— Прикажете подать что-нибудь, или начнем прямо с дела?

— Кроме сигары, ничего… У вас здесь есть… Спасибо.

Послышался шорох неторопливого закуривания.

— Итак, что у вас подвинулось за это время? — гость Уолкинса говорил женским сиплым голосом, как будто выпуская звуки через щелку, заткнутую обильно пропитанной маслом ватой.

Сэр Уолкинс секунду промолчал, а затем стал докладывать.

— Вам уже известно, что и французскому правительству, и большевикам стало известно, что восстание в Индо-Китае инспирировано. Они приписывают его возбуждение английскому военному министерству. Комиссия, назначенная по требованию демократических болтунов, пришедших в азарт по этому поводу, может однако открыть и нашу причастность к нему. Они имеют ввиду допросить того нашего индусского агента, которого мы выдвигали в качестве правителя. Это Санджиб Гупта. Бывший раджа-компрадор Ост банка может проболтаться..

— Нужно избавиться от него… — вставил Крудж.

— Нет… Это мало поможет, потому что комиссия достаточно получит материала в Сайгоне…

— А что же тогда?..

— Нами сделано распоряжение убрать комиссию и захватить те материалы, которые она соберет.

— А если подозрение упадет на нас? Все знают, что это только Ложа может сделать.

— Это будет зависеть от обстановки, при которой погибнет комиссия. Мы решили, что это сделает член Совета Ложи…

— Кто?

— Бурсон…

— Согласен. Дальше… Что за лихорадка началась в Индии? Почему там сразу большевики вылезли везде? Ост Банк неделю назад чуть не лопнул и теперь опять колеблется.

— В Индии главарям националистов удалось прекратить национальную рознь между мусульманами и индусами. Большевики воспользовались этим, — в нескольких местах им удалось учинить бунты и они стали мечтать о всеобщем восстании. Мы приняли через наши организации в Индии необходимые меры и, кроме того, правительство посылает туда эскадру на всякий случай. Вся агитация исходит по-прежнему от коминтерна…

— Вездесущие фанатические бандиты! Нужно кончить с их всемирным гнездом в Москве, и тогда они не будут мешать на каждом шагу в другом месте…

— Об этом я и хотел говорить. Пока они могут опираться на государственные ресурсы мужицкой громадины своих мистификаторских республик, а цивилизованные государства будут терпеть их, до тех пор всей нашей деятельностью мы сможем причинять им только булавочные уколы. Два года уже мы это делаем и за эти два года мы коминтерн не разрушили, а свой авторитет уронили. Надо положить этому конец… Большевистское правительство боится больше всего войны. Но можно устроить так, что большевики, несмотря на всю свою осторожность, сделают первый выстрел и нападут на соседей. Тогда с ними можно кончить…

— Значит вы думаете, что их нужно вызвать на войну?

— Да… или это, или мы вообще с ними ничего не сделаем.

— Как вы себе представляете повод к войне?

— У нас возможность неограниченного влияния в Румынии и Польше. Мы можем создать видимость такой обстановки, когда какое-нибудь из этих государств, во первых, будет казаться изолированным от остальных держав, во-вторых, сделает несколько дерзких выступлений против Советов. Советское правительство вынуждено будет реагировать. Тем временем наши организации, выдавая себя за большевиков, отличатся на выполнении большевистской программы… Объявят, например, национализацию женщин, схватят несколько, по возможности, известных иностранок и натворят скандалов с ними. Этого будет достаточно, чтобы против большевиков выступили все…

— Да, это верно, сказал Крудж. Это обдуманно и сомнений не вызовет.

Оба собеседника замолчали.

Граудин получил момент, чтобы опустить натурограф, достаточно ощупавший кабинет и двух находившихся в нем сообщников капиталистического интернационала и решил бросить взгляд на этих людей.

Он увидел на креслах за одним углом стола аристократического мужчину худощавого и стройного, средних лет, и другого более молодого, более полного с угловатым лицом, неаристократически сильных и резких движений.

— Сэр Уолкинс!.. — определил Граудин личность первого и подумал о втором:

— Денежная прорва — Крудж.

Оба собеседника в сюртуках, крахмале, с кольцами на пальцах сидели, джентльменски бесстрастно глядя друг другу в глаза, джентльменски осмысленно оформляли в голове кровавые перспективы мировых событий и читали один у другого, что у каждого из них на душе.

— Неужели не понимает он, что Америка в этой войне сожрет Англию? — думал Крудж. — Что только для этого и имеет какой бы то ни было смысл тратить золотые запасы американских контор… Он думает быть директором… А хоть бы и так?

— Неужели не понимает он, — думал Уолкинс о Крудже, — что при всемирной директории без меня он со всеми капиталами американских банков очутится перед революцией и вынужден будет искать спасения опять-таки у меня? Пусть попробует…

Но вслух этого ни всемогущий банкир, ни организатор контрреволюции не говорили. Вместо этого Крудж дополнил свою мысль некоторыми сомнениями о войне.

— Конечно, это была бы убийственная для большевиков война, которая возбудила бы против них все европейские государства, несмотря на всеобщее денежное обнищание. При обеспеченном финансировании держав не воевали бы только ангелы. Но, сэр Уолкинс, думаете ли вы, что финансов одного человека, хотя бы и такого, как я, достаточно, чтобы справиться с теми передрягами, какими грозит ваш план? Политика лично мне стоит очень дорого…

Сэр Уолкинс кивнул головой.

— Мы одни не справились бы, и об этом я больше всего беспокоился. Но теперь мы не одни…

— Как не одни?

— Смотрите… — Уолкинс поднялся, извлекая из папки какой-то документ и подал его Круджу.

— Как? Грагам тоже? Это после большевистских интриг в Китае и Японии?

— Да, Грагам после нового соглашения Советов с Китаем, последовавшего без достаточного протеста со стороны конгресса, подписал формулу магистра и дает деньги. Переговоры я с ним через подставных лиц вел давно…

— Ну, тогда препятствий нет! Это половина всех капиталов Америки! Берегите эту подписочку. С ним надо устроить совещание.

— Да… Но после этого я предлагаю немедленно же собрать Совет Ложи.

— Необходимо.

— Я думаю через три недели. Для того, чтобы отовсюду съехались старейшины и старшины.

— Согласен…

— Поставим на обсуждение: трехперсонность директории, определение того буферного государства, которое можно использовать против Советов, невмешательство Америки до момента, когда потребуются деньги. Наметим формулу обязательств при предоставлении займов правительствам. Установим расписание разгона и уничтожения большевистских гнезд в союзных странах после низвержения Советов.

— Согласен…

— Кстати о большевиках. Эти молодцы что-то пронюхали о наших планах. Здесь показались московские агенты, уличенные в наблюдении за нашими резидентами и даже дежурившие возле моего дома…

— Ого! — воскликнул Крудж. — Значит они и здесь не спят?

— Да… Двух из этих негодяев наша агентура изловила и сейчас они находятся в моем тайнике. Хотите посмотреть пока они существуют еще?

— Отчего же, с удовольствием кого-нибудь из них стегану собственноручно, — воскликнул Крудж, взяв со стола газетодержатель.

Уолкинс позвонил. Граудин затрепетал и впился в просвет отдушины.

Он еле сдержал готовое вырваться восклицание, когда увидел, кого ввели фашисты.

Это были Дранницын — масленщик курского вокзала, он же шофер лондонской транспортно-прокатной конторы, и его помощник, настоящий шофер этой же конторы, член тред-юниона Гарри Хейтон.

Их ввели в кабинет фашистского главаря три джентльменски одетых агента Уолкинса и Пит Граф.

Граудин снова тронул механизм натурографа, склонил беспомощно голову и стал слушать.

Несколько секунд продолжалось молчание любопытного рассматривания введенных. Затем Крудж своим бабьим голосом спросил:

— Попались молодцы?

Ему никто не ответил из арестованных. Зато Пит Граф излился.

— Они следили за мной после побега из-под ареста в совдепии и дежурили на автомобиле здесь, возле дома сэра Уолкинса. Один из них русский, другой — местный член тред-юниона. У них есть здесь их комиссар, которого я знаю в лицо, но, к сожалению, не имел возможности сразу схватить, как только увидел его. Они, сколько я понимаю, напали на след совета магистров и пытаются открыть его. Существует еще опасность, что они что-нибудь узнают, пока их главарь не в наших руках.

Граудин не шелохнулся при этом сообщении профессионального шпиона контр-революции и продолжал слушать.

— Вы знаете, кто мы? — повелительно повысив голос, спросил Уолкинс.

— Душегубы! — коротко отрезал Дранницын.

— Вы знаете, что мы душегубы?

— Печати на лбу нет у вас, но что джентльменские перчатки чаще всего прикрывают окровавленные руки, это мы знаем… — подтвердил, глядя исподлобья на окружавших его и не предвещавших своим видом добра бар, Гарри Хейтон.

Агенты в сюртуках во главе с Пит Графом передернулись, схватились за одежду своих жертв и вопросительно повернули головы к своим повелителям.

Уолкинс стоял и глядел на своих пленников со спокойно заложенными назад руками, как будто перед ним были заинтересовавшие его, но не новые для него бездушные вещи. Крудж же приходил во все более свирепое возбуждение.

— Я этого бандита хочу хлопнуть по морде! — кивал он головой на Гарри Хейтона и вопросительно смотрел на Уолкинса. — Я этого бандита хочу хлопнуть по морде! — повторял он. И вдруг, сделав короткий быстрый шажок отдышливого человека, он изо всей силы бацнул по зубам угрюмо блиставшего глазами шофера, которому одновременно агенты набросились на руки.

— Собаки! — зарычал Гарри, попробовав рвануться и тут же оставив эту попытку. — Слушайте и бейте, душегубы, я вам заявляю, что вы собаки! И ты, миллионер — животное! Палач! Мясник! Тьфу!

И Гарри плюнул слюну с кровью на сюртук и крахмал Круджа.

Поднявший руку, чтобы броситься к товарищу, Дранницын был схвачен другими двумя джентльменами.

Он также крикнул:

— Собаки!

Крудж очутился перед ним.

— Собаки? — задыхаясь переспросил он.

— Собаки! Вы действуете не в застенке и не на краю света. Бейте и убивайте, но помните, что мы знаем вас. Знаем не мы одни, а кое-кто другой, кто не спускает с вас ни на минуту глаз. Крудж и Уолкинс! Магистры шпионов, убийц и провокаторов, желающие быть распорядителями мира, вас оплюют с ног и до головы кровью если не сегодня, то завтра… тьфу!

Новый плевок брызнул на Уолкинса, по-прежнему спокойно было стоявшего с руками за спиной перед жертвой и нагло ждавшего результата. Увидев вдруг на рукаве слюну, он как остервенелый зверь бросился на Дранницына.

— Бейте, — прохрипел он, ударяя сам масленщика и чувствуя вдруг, что его кулак опустился на падающее тело.

Несколько агентов, опустив кулаки и также почувствовав, что бьют безжизненное тело, недоумевающе посмотрели друг на друга и нагнулись к лежавшему Дранницыну, больное сердце которого не выдержало его «раскорячек» и разорвалось вместе с плевком на врага. Он был мертв.

Агент ткнул его ногой.

Другая группа терзала Гарри Хейтона. Тот захрипел и также упал.

— Кончено… — выпрямился Уолкинс. Крудж пыхтел и отдувался, стирая платком плевок. Джентльмены агенты снова вопросительно обернулись к Уолкинсу.

— Сейчас по улице рано таскаться с ними, — посмотрел на часы Крудж. — Через два часа на машину и в Темзу. Обождите в приемной покамест. Кабинет я закрою. Мистер Крудж, пройдемте к гардеробу, там мы можем привести себя в порядок. Мистер Пит Граф, я прошу завтра вас для сообщения мне сведений по поводу их главаря.

Кабинет опустел, в дверях щелкнул замок. Стало мертвенно тихо. И только теперь Граудин решился поднять голову, выпрямляясь над отдушиной.

У него отекли все члены, звенело в ушах, но он этого не замечал. Только его спокойствие после того, как произошла расправа на его глазах, делалось устрашающим.

На минуту он снова опустил голову и в его глазах засветился огонек возбуждения мелькнувшей у него мысли.

Он приподнялся и осмотрел еще раз из отдушины внутренность кабинета.

Мертво светилась люстра на потолке, горела лампа под зеленым абажуром возле бумаг на столе, на ковре возле стола мешками лежали два трупа.

Граудин внимательно осмотрел их, насколько это допускало расстояние, затем прислушался к тому, что происходит в соседних комнатах. И, очевидно, успокоив свои сомнения, решил действовать.

Он отступил от своего первоначального намерения выбраться отсюда так же, как он забрался, в виде полотера. Для этого пришлось бы прождать в лучшем случае еще до утра, если полотеров вызовут снова немедленно. При обычных условиях они должны были прийти только еще через два дня. Но не станут ли за ними теперь смотреть во все глаза? А сама собой создалась возможность уйти и немедленно и более верно, чем он этого мог ожидать.

Еще раз Граудин оглянулся и после этого стал опускаться к отверстию камина. Здесь он высунулся, прислушался еще раз и ступил на пол.

Оглядев труп Дранницына, он остановился на Гарри Хейтоне.

Шофер был весь в крови и синяках.

Граудин начал бесшумно его раздевать, поминутно оглядываясь, чтобы прислушаться, не идет ли кто-нибудь; сняв одежду с шофера, разделся сам и одел на себя шоферское одеяние.

После этого он снял несколько изразцов в печи, сделав отверстие в камине, поднял труп и опустил его в дымоход, прикрепив на тот костыль, который служил и ему в его засаде приспособлением для того, чтобы держаться в трубе.

Когда это было готово, он подошел к столу и, не прикасаясь к нему руками, разглядел бумаги.

Найдя взглядом список приглашенных в совет и лежавшую на столе особую формулу вступления в Икс-Ложу Грагама, в которой миллиардер заявлял о своих обязательствах, связанных с посвящением, Граудин поднял против документов объектив натурографа, мимолетным движением произвел съемку с них и после этого, быстро вынув из аппарата, как пластинки, так и все мелкие части механизма, положил все это себе вместе с финским ножом в карман. Завернув затем снятую с себя одежду в узел, он отправил его туда же, где находился уже труп Хейтона.

Управившись и с этим, он заделал снова камин, ввернул в изразцы винты и начал расписывать себе лицо, вымазывая его кровью и оттирая излишнюю сажу.

Приведя в себя в такой вид, что мог не опасаться обнаружения обмана, он упал на место, где фашисты оставили полчаса назад труп Хейтона, и здесь замер.

Он пролежал так весь остаток времени — тех двух часов, по истечении которых Уолкинс назначил сокрытие следов преступления.

Наконец наступило, очевидно, удобное время. К двери кабинета подошло несколько человек, она открылась. В кабинете началась сопровождаемая шепотом и суетой деятельность по выноске трупов и приведению в порядок кабинета.

Оба трупа, завернутые в снятые откуда то большие полотнища портьер, несколько человек снесло в автомобиль.

Машина тронулась. Через полчаса она остановилась во дворе пустой загородной виллы на красивой возвышенности берега реки. Четверо человек потянули узел, раскачали его, держа за концы, и изо всей силы бросили вниз.

Граудин почувствовал свободное падение узла, в котором он находился, затем удар его об воду и погружение в нее.

Но он уже выпрямился в узле и, одной рукой натягивая ткань портьеры, другой резал ее и освобождался от нее. Через несколько секунд он сильными взмахами рассекал воду, стремясь вверх, и вдруг всей грудью вздохнул на свежем воздухе.

Он радостно оглянулся, как человек спасенный от неминуемой гибели, увидел огни на берегу с одной стороны реки и с другой, полсекунды помедлил, определяя, куда взять направление, и затем поплыл.

Он приближался к берегу, как вдруг заслышал, что на некотором расстоянии от него кто-то также рассекает воду и плывет за ним. Невольно Граудин вздрогнул и попытался сообразить, что ему предпринять. Он нырнул, силясь продержаться в воде насколько возможно дольше, чтобы изменить направление и или сбить с толку своего преследователя, или окончательно убедиться, что его обман каким-то образом обнаружен фашистами.

Проплыв в воде почти две минуты, он вынырнул. Тут же он услышал, что его преследователь совсем близко и увидел силуэт его головы над водой в потемках ночи.

— Один… Придется задушить! — подумал Граудин.

И с отчаянием человека, которому больше ничего не оставалось делать, он вдруг круто повернулся в воде.

В ту же секунду он услышал негромкое восклицание приблизившегося пловца:

— Товарищ Граудин!

Граудин почти поднялся над водой от неожиданности, но вдруг сейчас же его сознания коснулась догадка:

— Малабут!..

И он решительно двинулся навстречу товарищу.

Это действительно был корректор-помощник Граудина, следивший за Пит Графом с того времени, когда фашист сел в автомобиль Дранницына. Он видел, как Пит Граф с танцовщицей-предательницей подъехал к конторе какого-то маклера по частным делам, как оттуда вышел подозрительный слуга и позвал шофера, а через две минуты и его помощника, как затем долго никто не выходил, и только возвратившийся, Пит Граф с танцовщицей сел на чужую машину за шофера и уехал, оставив Малабута строить о происшедшем догадки, какие он пожелает.

Малабут разыскал носильщика пристани Дуччи Томкинса, пытаясь от него узнать что-нибудь о тех замыслах Граудина, для осуществления которых исчез латыш.

Мизантропический рабочий о том, что Граудин сделался полотером, не знал. Зато, узнав о том, что агенты Ложи схватили помощника шофера машины «Мерседес» вместе с Дранницыным, был поражен.

— Значит Гарри Хейтон в их руках? — воскликнул он растерянно. — А его ищет его брат по гаражам. Он хотел через него передать секретные сведения в организацию.

— Кто его брат? — заинтересовался Малабут.

— Его брат Джон Хейтон телеграфист с канонерской лодки, отправляющейся в Аравийский залив. Они только что прибыли откуда-то, и их теперь отправляют в дальнее плавание с важными секретными распоряжениями. На свете есть еще сознательные рабочие, которые, попав в руки генералов, не забывают, что они должны думать о своем классе. Он хотел, чтобы брат передал в организацию, зачем правительству нужно их посылать против Индии.

— Сведите меня с этим Джоном Хейтоном… Можно вызвать его?

— Он близко, сейчас я позову его к себе…

И Малабут встретился с братом Гарри Хейтона.

Моряк-телеграфист, скрытно явившийся на квартиру носильщика, был ошеломлен тем, что ему сообщил Малабут о брате.

Он опустил руки и беспомощно съежился на стуле.

— Что-нибудь можно все-таки предпринять, чтобы спасти его? — неуверенно спросил он.

— Может быть удастся что-нибудь сделать, если не спускать глаз с фашистской своры. Мы это и будем делать конечно. Если вы можете также помочь нам, пойдемте с нами…

— Я могу появляться только через день на несколько часов.

— Тогда скажите нам, как вас можно найти в самом крайнем случае, чтобы не вызвать подозрения на вашей канонерке, и мы будем сообщать вам, если узнаем что новое.

Джон Хейтон установил возможность свидания с Малабутом.

Затем он сообщил то, что ему было известно о их поездке. Их канонерская лодка была флагманской. Но с ней было послано секретное радио двум крейсерам и одному транспорту отправиться в Индийский океан и крейсировать у берегов Индии. По слухам, начавшим циркулировать среди матросов, суда отправились для усмирения индусов.

Малабут схватился за эти сведения, сообразив о всей их важности, сказал, что передаст их немедленно, куда следует, и они будут использованы.

Так как Джон сейчас же должен был уйти, то Малабут, поставив наблюдать за конторой маклера, где были схвачены шофер и Дранницын, сам пошел следить за домом Уолкинса, куда, по его предположению, обязательно должен был пойти Пит Граф. Утром возле дома Уолкинса он увидел, как в числе полотеров в дом пошел Граудин, но остановить его и сговориться с ним он не мог и только пожалел, что не бросился сразу же прямо к нему с сообщениями.

Он стал ждать возвращения Граудина и появления Пит Графа. Но к его удивлению в дом прошел вскоре с вызвавшим его товарищем четвертый ожидавший на улице полотер. После работы вышло только трое.

Малабут понял, что Граудин засел в доме, но не будучи в этом уверен, решил еще упорнее следить за домом.

Группа наблюдателей продежурила сутки возле дома.

На другой день Дуччи Томкинсу удалось проследить, как из конторы маклера усадили на машину, очевидно, одурманенных чем-то пленников и увезли.

Малабут с своей стороны увидел, как их привезли и провели в дом Уолкинса, куда начали также собираться заведомые организаторы сыщиков и фашистских групп. Приехал и Пит Граф.

Революционеров-коммунистов охватила тревога, но предпринять что бы то ни было против расправы, близость которой они чувствовали, наблюдая этот сбор, они не решались, зная, что и полиция, и тюрьма правительства, и своры агентов к услугам Уолкинса могут быть мобилизованы в любую минуту.

Приходилось ограничиться пассивным наблюдением развития завязавшейся драмы.

Она сделалась еще более несомненной, когда приехал Крудж.

Так Малабут дежурил половину ночи.

Он послал одного докера рабочего проследить отъезд Круджа. Дуччи послал отдохнуть. Сам же с другим докером стал ждать утра.

Под утро он увидел, как несколько человек грузили узел с связанными или с убитыми людьми на машину. Он был достаточно близко, чтобы услышать распоряжение ехать в виллу Уолкинса на берег Темзы.

Малабут покинул свою засаду, нанял автомобиль и приехал сюда, немного опередив фашистов. Он почти угадывал, что произошло убийство, но нет ли среди убитых и Граудина?

Когда узел стали выгружать на круче берега, он уже был в воде и после падения брошенного мешкообразного узла в воду, очутился там, где упал мешок.

Тут только Малабут сам себя спросил, что еще он может сделать.

И вдруг он увидел выплывшего на поверхность воды человека.

Малабут сперва осторожно, а затем смелее последовал за ним, пока по манерам плывшего не догадался, что это Граудин и есть. И вот отчаянный латыш и его преданный помощник снова были вместе.

Граудин выразил горячее одобрение настойчивости корректора, когда тот рассказал ему все обстоятельства его необычайного местонахождения в Темзе и затем оба революционера вопросительно посмотрели друг на друга…

— Куда мы пойдем в таком виде? — спросил Граудин, отряхиваясь от воды.

— Ближе всего к Дуччи Томкинсу…

— А у него соседей подозрительных нет?

Малабут уверенно тряхнул головой.

— Возле него живут одни портовые рабочие и докеры. Это профессиональные костоломы фашистов, которых они чувствуют за три версты. К ним агенты носа не сунут. Пойдемте отдохнем и затем надо действовать, иначе без вас хоть езжай в Москву.

— А что у вас?

— Происходит что-то, что заставляет думать о том, что в Индии уже действуют наши техники… Флот мобилизуется…

И Малабут рассказал, что ему сообщил Джон Хейтон.

— Ага! Хорошо… Мы увидим этого Джона? Через него можно будет установить с моряками настоящую связь?

— Увидим, но вы прежде отдохните.

— Да, без отдыха я больше не смог бы выбраться теперь из собственной могилы. Надо нам теперь не влопаться. Слишком дорого теперь стоят наши головы. Фашисты много отдали бы, чтобы уничтожить нас, если бы знали, что мы знаем о их планах. Пусть Пит Граф нас ищет в Лондоне… а мы на днях двинемся за океан. У нас много дела. Надо прежде всего обо всем написать в Москву. Затем выехать, разыскать Бурсона и помешать ему уничтожить то, что сделает парламентская комиссия. Увидеться с Пройдой. Не больше, чем через месяц возвратиться. За это время может начаться такая каша, что у самих империалистов из-за шкуры сало потечет. Фашисты играют с огнем. Готовьтесь, товарищ Малабут. Жалко, что погибли Хейтон и Дранницын, да нет Пройды с нами.

И Граудин рассказал, что он узнал, находясь в засаде в камине кабинета Уолкинса.

Малабут слушал и его подмывало броситься куда-нибудь, чтобы скорее рассказать всему миру, что задумали заговорщики-миллиардеры.

В Лондоне задумано — в Рангуне исполнено

Прошло две недели со времени расправы над Дранницыным и Хейтоном в кабинете Уолкинса. На крайнем восточном пункте Индии — в Рангуне с парохода «Пурави» сошло два охотника-туриста — мистеры Джемс Бичам и Чарльс Моллер. Путешествующие европейцы направлялись в области Индо-Китая и хлопотали о том, чтобы дальнейший путь продолжать с проводником по мало населенным и диким местностям Сиама.

Оба путешественника, сложив свои вещи и устроившись в гостинице, первый же день остановки решили использовать для осмотра города.

Они вышли из европейской части города, вошли в «петтах»[27] и, останавливаясь иногда перед старинными удивительно фантастической архитектуры храмами, чтобы поделиться парою замечаний по поводу их восточного великолепия, очутились на базаре.

Скоро они утонули в пестрых базарных группах полуголых чернокожих, китайцев, особо выделяющихся здесь среди них своей важной медлительностью индусов и разноплеменных нищенствующих попрошаек и продавцов, которые немедленно начали приставать к путешественникам.

Какой-то оборванный язычник-туземец из числа базарных искателей бакшиша особенно настойчиво увязался за охотниками, следуя за ними на протяжении почти всего рынка и не уставая предлагать себя в качестве проводника.

Приезжие сперва отмахнулись от него рукой, потом досадливо обругали его, наконец один из них, будучи выведен из терпения, уже сделал угрожающее движение, намереваясь то ли ударить бездельника стэком, то ли отыскать взглядом и позвать полисмена индуса, чтобы тот прогнал дикаря.

Но только что угрожающе обернулся этот вышедший из себя джентльмен, как его товарищ сделал ему предостерегающий толчок рукой и взглядом дал понять, чтобы тот слушал.

Индиец, продолжая досадные уговаривания, крикливо аттестовал себя:

— Ассан Бар провожал и белых сагибов, и всяких сагибов: и инглизмен Пит Граф провожал, и дочь набоба девадаши Кукумини Бай провожал… Возьмите проводника Ассан Бар.

Взглянув многозначительно на своего горячего спутника тот, который обратил внимание на особый характер поведения проводника, обернулся к индийцу, закуривая сигару.

— Пойдем, веди нас к городу мертвых…

— Пойдемте, сагибы, — сразу обрадовался азиат. — Ассан Бар вам все покажет!

И туземец стал выводить европейцев из толп рыночной части города.

Около получаса шли за ним с видимым спокойствием, болтая, оба путешественника. Когда они очутились на пустынной, идущей через парк дороге, над берегом моря, докуривавший сигару охотник наконец остановился.

— Кто вы? — спросил он коротко. — Где и когда вы провожали тех людей, которых упомянули?

В то же время он незаметно переглянулся с товарищем, как бы предлагая быть готовым ко всякой неожиданности. Тот оглянулся и сунул за пояс руку.

От индуса не ускользнули эти движения.

Он сделал вид, что не замечает их, но в свою очередь осторожно сказал:

— Теперь я еще буду провожать одного сагиба, Я буду провожать сагиба Гр… Гр… Гр… Гр…

Индиец хлопал глазами и, сделав наивное лицо, растерянно расставил руки и смотрел, как бы желая, чтобы европейцы ему напомнили фамилии, начинающиеся с этих звуков.

Куривший сигару турист, очевидно, понял, чего хочет проводник.

— Гримм? — подсказал испытующе он.

Индиец отчаянно замотал головой:

— Нет. Гр… Гр…

— Грубер?

— Нет! Гр… Гр… Ой, сагибы, вы же знаете, как зовут белых фаренги с такими именами.

— Гревс?

— Нет, нет. Гр…

— Граудин? — глотая против воли звуки, выговорил охотник.

Индиец моментально воспрянул:

— О, да, сагиб Граудин! Вы свое имя сказали. Спрашивайте, что хотите; молодые русские не ошиблись, когда узнали вас. Я знал, что вы далеко приехали из Москвы помочь индийским братьям бороться…

— Откуда вы это знаете? — спросил, наклоняясь к индусу, давно насторожившийся Граудин, ибо это действительно был он с Малабутом, с которым он решил догнать комиссию по расследованию событий в Индо-Китае.

— Со мной есть русский бой и танцовщица Первин, которая была в Москве. Они видели вас, узнали, но боялись ходить за вами, потому что скрываются, и послали меня.

— А вы кто?

— Я из Майенвили пролетарий, индийский кочегар Нур Иляш. Меня там хотели убить за хартал, водили за город, но я убежал и встретился с большевик Пройда. Вы его знаете, говорят бои. Он сделал меня тоже большевик, я приехал следить за сагиб Бурсоном, но в Пном-Пенхе мы убили негра, помощника Бурсона и оттуда уехали, чтобы нас не схватили. Тут мы за вами ходили, следили, но я боялся, чтоб мальчик и танцовщица не ошиблись, и вашу фамилию испытывал, пока вы сказали ее всю, как называл бой русский.

— А… — Граудин переглянулся с Малабутом. Обоим сделалась ясной хитрость Иляша, при помощи которой он проверял знакомство ребят с туристами. Революционер парсис выжидательно смотрел на белых.

— Ну, вы славный и осторожный товарищ, товарищ Иляш. Но нам надо куда-нибудь перейти. Здесь говорить неудобно, пойдемте к кладбищу, там условимся, что делать. Скажите сейчас же, что делает Бурсон? — тихо спросил латыш.

Не уменьшая шага, не поворачивая головы, кочегар парсис также тихо сообщил:

— Бурсон с самого начала из Пном-Пенх послал в Сайгон своих двух помощников; они хотели что-то там сделать. Мы убили негра и, чтобы не погибнуть, решили отсюда кого-нибудь послать туда, а самим здесь ждать, что будет. Но перед встречей с вами мы как раз увидели Бурсона и тех, которые ездили в Сайгон, здесь в городе. Комиссия только что приехала сюда, и они что-то хотят предпринять здесь. Когда бой из Москвы Петряк увидал вас, он подумал, что вы все это знаете и следите за шайкой… Но он и девочка пошли проводить их к их сообщнику.

Граудин был ошеломлен сообщениями.

— Где нам можно немедленно же сойтись с боями, о которых говорите вы?

— Я веду вас туда, куда они должны прийти. В городе теперь опасно… и они зря по улицам не хотят ходить.

— Идемте скорее…

Иляш привел путешественников к древнему уединенному памятнику какого-то магараджи и здесь остановился. Революционеры, заброшенные жаждой революционного дела в этот далекий уголок мира, сели на одну из ступеней башневидного сооружения и с возвышенности, на которой находился памятник, взглянули на панораму моря, с одной стороны, тропического леса и реки внизу, с другой.

Здесь была удивительно картинная перспектива странной для далеких чужеземцев красоты, о которой у них не было времени думать, но на которую они так или иначе натолкнулись в своих опасных странствованиях, и они не могли не отдохнуть на ней взглядом в продолжение нескольких секунд.

Но только что они осмотрелись, как раздался шум шагов и на возвышенности дороги, из-за придорожных папоротников и кустов выскользнули фигуры оборванца Петряка и нищенки Первин, которая, не дойдя несколько шагов, хотела остановиться, стыдясь приблизиться.

Петряк поощрительно улыбнулся ей и очутился с нею возле русских товарищей.

Все тихо поздоровались.

— Зайдемте сюда! — указал Петряк в промежуток между выступами стен. — Я стану снаружи возле вас, буду смотреть, а вы решите, что делать.

Все скрылись за каменной кладкой стены. Граудин намеревался задать какой-то вопрос испытанному комсомольцу, но Петряк предупредил его…

— Комиссия попала в засаду. Бурсон приготовил ей западню. Они ничего не рискнули предпринимать против комиссии на глазах у французских властей, потому что, вероятно, боялись, что те на них сквозь пальцы не посмотрят. А в общем, я проследил вот что: вся комиссия осмотрела одну моторную лодку вместе с начальником порта, а затем один фашист остался дежурить на ней в качестве машиниста. Я стал смотреть за ним после этого, а Первин следила за комиссией.

Все обернулись к девушке. Та подняла покорные бархатные глаза и сообщила:

— Меня научил сам товарищ Яков… У членов комиссии чемодан и портфель, которые носит везде с ними, секретарь. Я остановила одного сагиба из комиссии и спросила, не принести ли ему завтра, чтобы он купил славную старинную фигурку Будды, которую мне оставила бабушка жрица. Сагиб сказал, что они сегодня уезжают, чтобы я принесла сейчас, если могу… Я сказала, что пойду принесу.

Все обернулись к Граудину.

Тот молчаливо оценивал обстановку. Подняв голову, он расспросил, сколько человек едет из членов комиссии, какой у них ручной багаж, есть ли бои, как зовут фашиста, ставшего на моторную лодку.

Получив все необходимые сведения и выслушав описание двух уполномоченных, а также их секретаря, Граудин решил:

— Нам надо по возможности предупредить убийство и обязательно сейчас же овладеть чемоданом и портфелем, о которых говорит Первин. В них документы.

Граудин, выслушав повествование ребят об аресте Петряка и избавлении его Иляшом и Первин, вечером был с преданным кочегаром на набережной гавани и приблизился к тому месту, где стояли дежурные лодки.

Остановившись здесь, Граудин послал боя-товарища поторговаться с лодочниками, сам же тем временем осмотрелся и нашел описанную Петряком лодку фашиста. Она в числе полдюжины других моторных катеров и десятка байдарок колыхалась на замке и возле нее на площадке пристани дежурил, очевидно, ожидавший в потемках наступившего вечера пассажиров фашист.

Граудин шепнул что-то Иляшу, после чего парсис, немедленно отойдя в сторону, спустился с набережной и поплыл к лодкам, держа в руках небольшой сверток. Граудин с видом заговорщика приблизился к площадке, где сидел фашист, нерешительно остановился, оглянулся еще раз, как бы ища кого-то и, наконец, подошел к мнимому механику лодки.

— Вы Дон Пабло Домореско? — по английски спросил Граудин.

— Я, кавалер, — с испанским акцентом ответил тот, — если угодно.

— Я из дворца губернаторской канцелярии. Сейчас придет автомобиль. По просьбе мистера Бурсона мне поручено передать вам, чтобы вы, во избежание недоразумений, встретили с автомобиля уполномоченных комиссии. Ожидайте автомобиль прямо у шлагбаума; есть опасность, что они что-то подозревают и хотят нанять частную лодку. Я буду наблюдать из-за будочек…

Граудин указал в сторону.

— А накачали этих сеньоров? — спросил фашист, очевидно, говоря об уполномоченных. — Заснут они, или мне придется иметь дело одному с тремя сопротивляющимися людьми.

— Это все сделано, не беспокойтесь…

— Слушаю, — подчинился Дон Пабло Домореско, не заподозривший мистификации, и, оглянувшись на свою лодку, он пошел к находившемуся на расстоянии сотни шагов шлагбауму подъезда к площадке. Граудин сделал несколько шагов в сторону, будто уходя с берега.

Но, скрывшись за нагромождениями товарных пирамид, он затем круто повернул и очутился возле лодки фашиста. В ней под кормушкой уже находился Иляш, производивший таинственные операции взлома на дне катера.

Граудин также вскочил в лодку и тихо спросил:

— Ну, что?

— Есть. Сейчас надо нырять. Испанец далеко?

— Видеть он не может… Но из его слов я понял, что уполномоченным несдобровать. На лодку их привезут, очевидно, под наркозом или напоенными ядом…

— Живодерная компания у этих собак! Действуют как мясники на бойне, — произнес Иляш, ввинчивая что-то в пол и оглядываясь.

— Готово, — добавил он.

— Не заметят они ничего?.. Не будет свистеть трубка, когда мы будем дышать?

— Нет… Воздух будет выходить под кормушку… Смотрите здесь. Здесь кстати есть груз: старые снаряды.

— А, есть! Я так и думал: это — чтобы пустить легче лодку на дно. Не трогайте их, чтобы не заметил испанец, что тут кто-нибудь был. Идемте.

— В одежде?

— Конечно… Нож есть?

— Есть…

Граудин оперся на борт лодки, взял в зубы конец каучуковой трубки и с нею нырнул под лодку, скрываясь в воде. То же сделал и Иляш.

Дон Пабло Домореско между тем ждал автомобиля. Наконец, в совершенно наступившей темноте сверкнули издали два двигающихся прожектора, раздались сигнальные рожки и к барьеру подкатил автомобиль.

Оттуда вышло четыре человека, — трое уезжающих и провожающий их чиновник губернаторского дворца.

Чиновник выразил уезжающим пожелания губернатора в напутственных приветственных замечаниях. Машинист Пабло Домореско поклонился пассажирам и попросил следовать их за собой, помощник шофера понес небольшой чемоданчик к лодке, наличность которого устало и сонно проверял секретарь комиссии, молодой французский дипломатический чиновник мосье Пенс. Все члены комиссии чувствовали себя как-то приятно расслабленно. Всех клонило ко сну, не хотелось говорить и они не чаяли добраться до кают парохода «Мадрас», на котором должны были плыть в порты Европы. Поэтому они были чрезвычайно рады, когда заняли места в лодке и уселись на них.

Механик катера начал снимать цепь. С берега отчалили одна и другая байдарка, очевидно, тоже направляясь к пароходу.

Но не прошло и двух минут, еще механик возился с мотором, не позаботившись привести его в порядок ранее, когда председатель комиссии — депутат французского парламента мосье Дюваль, бессильно ответив что-то своему коллеге, опустил голову и заснул. Господин Труксен и секретарь крепились, но и они, очевидно, не в силах были противостоять чарам морского вечернего воздуха и скоро бессильно склонились на свои вещи.

Лодка тронулась. Механик раза два с злорадной улыбкой оглянулся на бесчувственных пассажиров и, отъехав сотню сажен в направлении к далеким огням «Мадраса», наклонился к дну лодки, вынул из ее пола заранее загнанный туда клин, давая доступ воде, и одновременно замедлил ход мотора.

Между тем вокруг разыгрывалась сложная увертюра ряда обстоятельств, связанных с тем, что делал испанец фашист. Во-первых, немедленно вслед за отъездом моторной лодки на набережной показались фигуры двух человек. Это был Бурсон со вторым его помощником. Он хотел удостовериться в том, что его план выполнен до конца, решил спустя несколько минут нанять другую моторную лодку и встретить испанца. Во-вторых, из потемок гавани вышла байдарка, выследившая отправление мотора; на ней находился Малабут, согласно распоряжению Граудина. Другая байдарка отплыла еще раньше, одновременно с приходом автомобиля к шлагбауму и скоро соединилась с первой; тут были Петряк с Первин.

Наконец, самое главное, через минуту после того, как лодка отошла, у одного из бортов ее, осторожно прячась в потемках моря, высунулись две головы, с концами каучуковых трубок во рту, проведенных Иляшем под кормушку. Это были Граудин и Иляш, присосавшиеся к дну лодки и просидевшие по полтора часа в воде, пока катер не отошел от берега. Через дно лодки они дышали в свои трубки и ожидали ее отхода.

Вынырнув, они прислушались и заметили, как механик уменьшил ход лодки. Ни одного звука, кроме его возни, на лодке не раздавалось. Вдруг Граудин беспокойно взглянул на Иляша и тот утвердительно мигнул глазами.

Сразу оба товарища увидели, что лодка быстро погружается в воду. Механик с чем-то продолжал возиться.

Граудин приподнял голову и увидел, что тот, приготовив спасательный круг, прикрепляет пробковую цыновку к чемодану.

Латыш толкнул Иляша, и оба революционера вдруг очутились на борту, сильно перегнув лодку.

— Что?!. — хотел воскликнуть что-то фашист, но в ту же секунду удар ножом в грудь свалил его в воду.

Одновременно лодка одним краем ушла в воду и заколебалась, проваливаясь вниз и вываливая из себя все, что в ней было.

Иляш с портфелем, Граудин с чемоданом, принадлежавшими членам комиссии, очутились в воде.

— А пассажиры?.. — спросил Иляш.

— Подержите чемодан, я схвачу кого-нибудь, — ответил Граудин, немедленно ныряя.

Иляш, силясь держаться на воде, сделал несколько движений.

Латыш приблизился к нему, держа за волосы спасенного Дюваля, который начал проявлять признаки жизни.

— Скорее к байдаркам, иначе нас здесь найдет Бурсон. Видите наших?

— Вижу…

Граудин немедленно просвистал.

Малабут, давно следивший за огнем моторной лодки и заметивший, как исчез этот огонь, когда лодка опрокинулась, скомандовал Петряку.

— Плывемте! Началось… На помощь нашим!

Байдарки поплыли к тому месту, где разыгралась только что происшедшая драма.

Через три минуты Граудин и Иляш были на байдарках. Они начали приводить в себя не понимавшего, что происходит, француза. Но одновременно все увидели огонь отплывшей от берега другой моторной лодки.

— Скорей, ребята, к пароходу! Надо уходить, пока никто не подозревает здесь нашего присутствия. На пароходе я сговорился с матросами.

Байдарки усилили ход, поддаваясь движению весел Граудин крепко держал в руках портфель, поглядывал, как Малабут и Иляш приводят в чувство француза и мерял глазами расстояние до парохода.

— Фашисты не поймут, — говорил он, что произошло. — Они будут думать, что случайно погиб и их агент. Пускай! Мы им преподнесем пилюлю. Но еще нужно в Бомбее повидать Пройду и Джона Хейтона. В наших руках судьба революции. Превосходно…

Силы собираются

Перед открытием очередной сессии Всеиндийского национального собрания атмосфера в стране стала заметно накаляться.

С местными законодательными собраниями правительство не церемонилось. Собрание Бенгалии за требование сокращения расходов на полицию было распущено. Большинство депутатов Центральных Провинций за призыв к всеобщему бойкоту английских учреждений арестовано. Фашистские организации «морд», содержимых на счет правительства и английских банков, наглели с каждым днем. Население готовилось к всеобщему восстанию. Распространились слухи о том, что для его подавления английское правительство высылает эскадру и вооружает фашистов.

В такой обстановке решающее слово в политической жизни стало принадлежать руководителям национального движения. Но известнейшие националисты пока своих карт не раскрывали и симпатиями масс начали овладевать коммунисты Индии.

Пройда в это время еще находился в Бенаресе, продолжая выжидать развития событий и работать под видом шлифовальщика.

Однажды возле его палатки остановились, испытующе всматриваясь в его лицо, двое молодых людей.

Пройда поднял на посетителей глаза и сейчас же узнал в остановившихся туземцах Арабенду Гош и его приятеля Ашутоша, около месяца назад отправившихся в путешествие с беженцами из Майенвили.

Пройда внимательным взглядом пробежал улицу, перевел затем глаза на товарищей и кивком головы предложил им сесть в палатке на пол. Вместе с тем он, насколько это допускала предосторожность, опустил пологи палатки.

Арабенда и Ашутош удовлетворенно пожали руку мнимому парсису и встретились с ним многозначительным взглядом.

— Ну, товарищи, — предупредил расспросы и недомолвки Пройда, — я, как видите, расположился прямо на глазах у сотен сыщиков и знаю каждое их движение… Если кто-нибудь из вас или ваших единомышленников считает, что я, организуя против империалистов бедноту и подготовляя возмущение, навлекаю на индийский народ бедствие и поэтому должен быть сметен с лица земли, как безумец-демагог или авантюрист, то ему стоит только взять несколько полицейских, чтобы вместе с этой палаткой меня навсегда уничтожить. Но мне кажется, что вы сами уже думаете теперь так же, как я. Говорите же, что вы решили теперь делать с собой.

Арабенда потер перед своим лицом ладонями рук и вместо ответа сообщил:

— Мы с Ашутошем были в Москве, товарищ русский. Мы хотели узнать, не мечтают ли большевики, сначала приходя к нам под видом друзей, делать затем завоевания везде, где народ о них ничего не знает. Может быть, вы с плохими целями приехали? Но мы увидели в Москве не только знакомых индусов, но и монголов, и арабов, и даже негров из Африки, и все они могут сказать, что большевики всюду несут с собой угнетенным только освобождение. Мы еще расспросили, как большевики поступали в Китае, и решили, что вам во всем можно до конца верить…

— A-а! Так… — Пройда удовлетворенно кивнул головой.

— Мы, — продолжал Арабенда, — тогда решили узнать, почему у вас такое отличие от других государств и мы узнали вашу Советскую власть… Мы решили, что только такой власти будем вместе с коммунистами добиваться и у нас в Индии. То же, что вы помогаете нам, только приблизит ее осуществление. Мы теперь должны обождать в Бомбее Тарканатра; мы сообщили ему о том, что происходит в Индии, и он решил немедленно ехать сюда. Скоро бедноте нужны будут настоящие большевики-руководители. Пока же мы с Ашутошем разыщем знакомых студентов и будем работать в Бомбейской организации.

— Но вы не должны рвать с националистами! — возразил Пройда. — Пока пролетарская партия еще малочисленна, очень много значит, как поведут себя националисты.

— Мы думали и об этом, — сказал Арабенда.

— Да… Что же вы решили сделать?

— Мы используем пока все наши связи для того, чтобы толкнуть националистов на более решительные действия. Они уже намереваются куда-нибудь перенести из Дели заседания национального собрания, так как там депутаты не чувствуют опоры в массах. От моего одного отца будет почти зависеть, остановятся руководители на Бенаресе, или изберут Бомбей. Так как мы в Москве кое-чему научились, то мы, конечно, натолкнем отца на решение в пользу Бомбея. Там пролетариат, здесь же организовывается контрреволюция. Смотрите!

Арабенда кивнул головой на улицу.

Пройда увидел движение поезда какого-то индусского князька.

Восточная толпа рыночных масс, двигавшаяся мимо палатки и лавок, пестревшая, галдевшая, торговавшаяся, колыхавшаяся при пропуске тонг, повозок и прохождении священных коров и священных жрецов, расступилась, давая дорогу пятерке слонов с носилками и челядью какого-то раджи.

Возле палатки шлифовальщика, загородив ее от улицы, остановилось несколько индусов и женщина. Затем они немного передвинулись, а их место заняла группа европейских туристов, возле которых сейчас же собралось несколько приставших к ним попрошайничающих браманов. Оттесняя группы толпящихся возле палаток, прошел в сопровождении двух слуг под зонтиком богомолец к храму. Напротив у палатки остановились носилки с отправляющимися на визит парсистскими дамами.

Только что прошел эскорт слонов, раздались хриплые звуки сирены прокладывающего себе дорогу автомобиля.

Движущиеся пешеходы еще раз расступились, прижались к палаткам, и машина проехала мимо палатки Пройды. В автомобиле сидело двое англичан и один туземец.

Пройда уже знал, что эти сановные англичане и индус негласно представляют в Бенаресе на происходящем административном съезде контрреволюционных сил штаб северных войск Индии.

Он многозначительно кивнул головой и поднял глаза на спокойно следивших за ним взглядами индусов.

— Видите, — произнес Арабенда, — они съехались для определения своего поведения при разгоне национального собрания и они сговорятся устроить кровопускание не в одном городе. Национальное собрание будет поддержано если оно не будет заниматься разговорами в Дели, а начнет организовывать революцию в Бомбее.