Бойся сбычи мечт

Глава одиннадцатая

— Заряжай! — Приказал я сам себе, поднял вверх руку с факелом.

Заряжающий заложил в ствол мешок с порохом.

— Проталкивай! — Крикнул я, и первый подручный пропихнул мешок в камеру и утрамбовал его там.

— Картечь! — Крикнул я, и заряжающий вставил берестяной патрон с картечью, а первый подручный пропихнул его в ствол.

— Пыж! — Крикнул я, и заряжающий вставил пыж, а первый подручный пропихнул его в ствол и утрамбовал.

— Порох!

Заряжающий вставил воронку в отверстие запала, пробил воронкой мешок с порохом и отсыпал в неё меру пороха. Вынув воронку так, что оставшийся порох просыпался на полку, он сказал:

— Орудие к стрельбе готово, Вихо.

— Целься! — Крикнул я.

Наводчик закрутил винтами горизонтальной и вертикальной наводки.

— Есть цель! — Крикнул он.

— Огонь! — Крикнул я.

Первый подручный поднёс горящий фитиль к полке, порох вспыхнул, пушка вздрогнула, орудие скользнуло по суппорту лафета и вернулось вперёд.

Патрон вылетел из ствола и разлетелся от соприкосновения с воздухом. Картечь расширяющейся воронкой сблизилась с целью.

Палатку как ветром сдуло.

Вслед за первым, с задержкой в две-три секунды, раздалось ещё три выстрела других орудий.

— Поворачивай! Зачищай!

Первый и второй номера развернули лафет. Второй номер засунул в ствол щётку и «деранул» несколько раз канал, очищая его от горящих тряпок. Макнув щётку в емкость с густым жиром, первый номер ещё раз «деранул» ствол изнутри и крикнув: «Готово!», встал по стойке смирно, приставив комель щётки к ноге.

Я взял факел и, подняв его над головой, скомандовал:

— Заряжай!

Вместо родственников жены пришли французы. Пришли, как мы и ожидали, по замёрзшей реке.

Однажды ночью залаяли и завыли волки и просвистели стрелы со свистульками. Мы долго отрабатывали ночную стрельбу из лука в сторону лагеря, выверяя направление полёта «тупорылой» стрелы. Хоть стрела не пуля, но тоже дура.

Увидев перед собой не открытое поселение, а кирпичную стену, французы встали лагерем на расстоянии полёта стрелы, установили палатки и прислали парламентёров.

— Мы пришли к вам с миром, — сказал офицер через индейца-переводчика. — Мы принесли вам подарки. Мы хотим поговорить с вашим вождём.

Солдаты поднесли к стене мешки и достали из них несколько разноцветных одеял и небольшой ящичек со стеклянной бижутерией и зеркалами. Я заметил на лицах солдат следы оспы и сразу всё понял.

— Я вождь и не хочу с вами разговаривать, — сказал я. — Я требую уйти с наших земель! Если вы не покинете эти земли до завтра, вы будете уничтожены.

— Ты объявляешь нам войну? — Спросил офицер вполне серьёзно.

— Нет. До завтрашнего утра. С восходом солнца вы будите считаться нашей добычей. Имейте ввиду, что добычу мы едим.

— Ты не слишком гостеприимен, вождь. Как тебя зовут?

— Меня не надо звать. Я прихожу сам, когда хочу и куда хочу. Особенно на моей земле.

— Нас по-другому встречали твои соседи, вождь. И я знаю твоё имя. Тебя зовут Кохэн Лэнса.

— Я рад, что ты знаешь моё имя. А теперь уходи и уводи своих людей.

— Если ты убьёшь нас, сюда придёт много наших друзей. Они отомстят за нас.

— Как много? — Спросил я.

— Очень много.

— Тогда мы выкопаем яму больше.

— Для чего? — Спросил офицер.

— Для ваших трупов. Мы столько не съедим.

Офицер, выслушав переводчика, усмехнулся.

— Ты слишком самоуверен, вождь.

— Я всё сказал, а ты услышал! — Бросил я и отошёл от стены.

Мы не стали дожидаться утра. Лагерь французов в свете костров просматривался со стен отлично. Место нами пристреляно. Прицел для каждого орудия выверен и подобран индивидуально.

— Огонь! — Скомандовал я.

Всего шестнадцать выстрелов потребовалось, чтобы уничтожить двести восемнадцать французских солдат. Из них четырёх офицеров. Хотя в то время такого понятия, как «офицер» ещё, кажется, не было. Или было? Не помню. Мы нашли их тела в одной палатке с тем командиром, что подходил к стене с «дарами».

Одновременно с выстрелами из боковых нижних ворот выскользнули все воины и потихоньку пошли в сторону французского лагеря. Я научил их считать на пальцах. Четыре пальца — это шестнадцать суставов, если считать и кончики пальцев.

После шестнадцатого выстрела, воины кинулись в лагерь противника. Прикоснуться к мёртвому врагу, считалось очень почётным, а к живому и подавно, поэтому раненых, но живых, сразу не добивали, а вязали их по рукам и ногам.

Я подошёл к месту побоища, когда уже всё стихло, кроме стонов раненых. Их было двадцать три человека. Офицеров среди выживших не было. Командирской палатке, стоявшей в центре, досталось больше всего.

Как не странно, я не рефлексировал на тему убийства бледнолицых. Европейцы в Америке уничтожат миллионы индейцев. Только Кортес и другие конкистадоры в центральной Америке, по самым скромным подсчётам, уничтожили около двухсот тысяч индейцев.

Я был индейцем, так и что мне оставалось делать?

Но даже если бы я был европейцем, я не хотел участвовать в геноциде коренного населения Америки.

— Ты зачем сюда пришёл? — Спросил я первого пленника по-французски.

— Нас послали, — прошептал он, не успев, видимо, удивиться. А может он не понимал, кто с ним говорит. Его глаза оставались закрыты.

— Убить индейцев? — Спросил я. — Говори правду и тебя не станут убивать.

— Они бы сами сдохли.

— От оспы?

— Да. А мы бы днём ушли. Не успели.

— Что стало с другими индейцами?

— Не знаю. Мы дали им одеяла и стекляшки и ушли сюда.

— Вам не нужны рабы?

— Индейцы — плохие рабы. Нам всем обещали здесь землю. Много земли. Мы приехали с семьями. Меня ждёт жена и дети. На берегу.

— Сколько вас там?

— Я не знаю. Много. Три пятидесятипушечных шлюпа. Каждый был забит как бочки с солониной.

Он наконец-то открыл глаза, и они у него расширились.

— Кто ты? — Спросил он.

— Не важно, — сказал я, и ударом круглого топора раскроил ему грудь чуть левее грудинной кости. От ключицы до шестого ребра. Она лопнула, как арбуз. Я взял сердце пленника и сжал пальцами. Сердце затрепетало, дёрнулось, как живое, и остановилось.

Резко вырвав руку из груди, я показал сердце врага своим воинам. Так было нужно. Такие здесь были порядки и традиции. Кто приходил с войной, тот становился врагом. А с врагами поступали по-разному. Даже съедали. В знак уважения. Я нисколько не преувеличил свои угрозы.

Лошади, стреноженные и укрытые попонами, стояли чуть в стороне от лагеря и почти не пострадали. Лишь двух задело картечью. Одну, как я определил, прилично, другую вскользь.

— Эту, добить и освежевать, эту… Охэнзи! — Крикнул я.

Шаман подошёл.

— Эту зверюгу отведём к тебе.

— Зачем? — Испугался шаман.

— Лечить будешь.

— Духи позволяют лечить только людей. Даже собак лечить нельзя.

— А ты не призывай духов. Просто намажь их своими травами. Растолки, размочи, как ты делаешь, и намажь. Раны пустяшные, заживут и без духов.

— Без духов ничего не заживёт, — проворчал шаман.

— Да это я так, — не стал обострять я. — Ты духов не зови. Захотят помочь, помогут. И не оскорбишь ты их.

— Тратить лечебные травы не хочется, — ворчал шаман.

— Эта зверюга очень полезная и в хозяйстве, и на войне. Она много может перенести, если куда-то уходить придётся.

— Куда уходить? Зачем уходить? — Спросил, встрепенувшись, шаман.

— Пока никуда, но мало ли?

Шаман почесал затылок.

— Сейчас покажу, что это за животинка, — сказал я, и пошёл к лежащим невдалеке под брезентом сёдлам и сбруе.

Однако, потрогав заиндевевшие подседельные покрывала, я передумал седлать лошадку. Да и не делал я этого слишком давно, поэтому пыл свой я остудил, а очень хотелось.

Я снял с себя перекинутый через голову моток кожаного ремня, выделанный из шкуры бизона, достал кусок нарезанной тыквы и пошёл в сторону раненой лошадки.

— Чу-чу, — приговаривал я. — Debout, mon bon. (Стоять, моя хорошая) Regarde ce que j'ai. (Смотри, что у меня есть).

Мой французский, как и английский, когда-то был очень неплох и лошадка это почувствовала. Она перестала всхрапывать и отпрыгивать в сторону передними спутанными ногами и, учуяв лакомство, потянулась мордой к моей руке.

Я накинул на шею лошадки незатягивающуюся петлю и повёл лошадку в нижний вигвам. Мы так называли каменные строения, потому, что вигвамами индейцы называли все стационарные жилища. Подозвав шамана, я передал ему импровизированный повод, а сам взялся за другой.

В нашем каменном жилище когда-то давно имелись конюшни. К такому выводу я пришёл, увидев деревянные кормушки, установленные вдоль стен. А ещё в стенах были вмурованы бронзовые кольца. Очень крупные кольца. — Что ж за «лошадки» к ним привязывались? — иногда думал я. — Да и лошадки ли?

С нашим «конным парком» и телами убитых мы провозились до самого восхода. Ещё до атаки шаман объяснил воинам, что эти враги — люди с грязными душами и прикасаться к ним руками, или любыми другими открытыми участками тела, опасно, так как душа может вселиться в воина и сожрать его душу. Было сказано, что прикасаться к поверженным врагам можно через кожаные платки, которые нужно сразу бросить на землю.

Шаман отвёл кобылку в своё каменное жилище и обработал её рану. Он постоянно повторял волшебное слово, переданное ему мной и успокаивающее животное: «Квает» (quiet — спокойно). После этого он прошёлся по полю битвы и копьём пособирал платки, накалывая их, как накалывает на гвоздь сухие листья французский дворник.

Я смотрел на него, и у меня в голове звучало попурри из французского шансона. Настроение было отличным. Мы уничтожили первый отряд оккупантов. Уничтожили подло, согласен, но и они играли с нами «краплёными картами».

К рассвету в ближайшем овражке был хорошо разожжён угольные костры. Тела и все вещи французов, кроме оружия, сожгли.

Я совершенно не «тосковал» о тканевой одежде. А заражать индейцев оспой очень не хотелось. Теперь мне ещё нужно было что-то придумать, как продезинфицировать сёдла. Они пока лежали на морозе, но я точно знал, что вирусы морозом не убиваются.

Через сутки размышлений я придумал уложить сёдла в печь для обжига кирпича и хорошенько прогреть их, что и проделал не привлекая посторонних. Оружие и пороховницы тоже прокалили. Последние были в основном изготовлены из коровьих рогов и спокойно перенесли значительный нагрев. Порох из них я предварительно высыпал в глиняные кувшины и просушил.

Индейцы лошадей не боялись. Или они видели моё отношение к лошадям, или просто это выдумка американских баснописцев, что индейцы пугались лошадей, но это так. Мы скормили лошадкам значительное количество тыкв, пока приручили, благо, запасы этого прекрасного овоща нами были запасены огромные. Тыква, культивируемая индейцами очень долго, урождалась огромная и сладкая.

На пятые сутки прикормки понравившейся мне кобылки я надел на неё седло. Тут ещё надо понимать, что мы же не знали, какое седло для какой лошади. Приходилось мерять, а лошадям это очень не нравилось. Седло должно, во-первых — повторять изгибы тела, и во-вторых на два пальца «висеть» над ним. Возможно, и подбор седел повлиял на привыкание лошадей к своим будущим наездникам.

Каждые сутки я выводил свою Кэрол, или Каролину, на улицу на длинном поводе для выездки и гонял её по манежу — специально огороженному жердями участку. Я научился лихо хлопать кнутом, не касаясь тела лошади, подгоняя, или останавливая её. Всего мы «приобрели» у французов двести сорок восемь лошадей, двенадцать меринов и троих не оскоплённых жеребцов.

Я не питал иллюзий. Мы не могли выстоять против пришельцев из Старого Света. Даже если мы перекопаем все курганы, и везде окажутся склады с боеприпасами. Хотя нет, уже не везде. Под нашим первым стойбищем мы нашли лишь развалины отдельных жилищ и захоронения.

Шансов выжить у индейцев не было. А что делать, я не знал. Уходить в горы? Но там обитали племена других родов и, как обычно, горцы не отличались гуманизмом.

В любом случае, куда-то перебираться зимой, — плохая идея. Хотя, при наличии тягловой силы в виде лошадей, попробовать можно, но не все индейцы смогли быстро адаптироваться с ними.

Подождём до весны, решил я. И выставил дополнительные посты вдоль реки и ручья.

Малыш Аскук (Змея) сидел в норе, высунувшись почти по пояс, и наблюдал за рекой. Его меховая одежда хорошо сохраняла тепло. Он ещё раз осмотрел снег и убедился, что человеческих следов вокруг норы нет. Его снегоступы с подошвами росомахи оставляли четкие звериные следы. Он хорошо наследил, перемещаясь на четвереньках.

Аскук горделиво посмотрел на изготовленные им самолично варежки с нашитыми звериными когтями и кожаными подушками, срезанными со ступней зверюги. Снегоступы (сапоги) сшил ему отец, а варежки Аскук сшил сам.

Незнакомцы появились из-за поворота реки и Аскук сразу же натянув тетиву выстрелил свистулькой в сторону городища. Звук стрелы не могли услышать в городе, так как до него было не менее километра, но стрелу услышал другой «суслик», за ним третий пост, четвёртый, пятый.

Сделав то дело, ради которого он просидел в норе больше двух месяцев, дежуря сутки через трое, Аскук нырнул в нору глубже и спрятался в боковом ответвлении, закрыв его глиняной пробкой. Ему было просторно, уютно и тепло.

— Господин де Бьенвиль, позвольте доложить?

— Докладывайте, — устало, но с интересом бросил Бьенвиль.

Офицер авангарда, гарцуя на лошади, подъехал к саням.

— Проводник говорит, что сворачивать на берег надо здесь.

— Ну так сворачивайте. Я-то причём.

— Псы рвутся с привязи. Может здесь засада?

— Офицер, увольте меня от ваших домыслов. Вы отвечаете за безопасность нашей экспедиции, так и делайте, что требуется.

— Господин Пьер де Риго требует отметить работу его псов особой премией. Он говорит, что так и не договорился с вами за ту экспедицию.

Жан-Батист Ле-Муан де Бьенвиль заместитель губернатора колонии Луизиана поморщился, но махнул рукой.

— Пусть его.

Псы Пьера де Риго, англо-испанского «конкистадора», прекрасно показали себя в предыдущей индейской деревне. Индейцы накинулись на французских разведчиков неожиданно. Разведчики отправились узнать о судьбе разыскиваемого отряда и едва не погибли. Хорошо, что с ними пошёл Пьер де Риго. Индейцы, увидев помесь огромных псов, являвшихся помесью мастифов с догами, в ужасе разбежались. Кто смог, конечно.

У оставшихся индейцев узнали, что отряд ушел вверх по реке после радушного приёма. А индейцы с тех пор все заболели и несколько человек из них умерли. Индейцы сказали, что считают французов тёмными духами.

«А раньше считали чуть ли не богами», — усмехнулся Жан-Батист.

Он уже год как находится в Новом Свете и за этот год они с братом исследовали побережье залива, устье Миссисипи и даже часть реки, поднявшись по ней на паруснике.

Они организовали столицу колонии на берегу залива и сейчас он, Жан-Батист самостоятельно исследует реку. Летом малярийное устье Миссисипи Жану-Батисту не нравилось, а вот зимой в устье трёхметровые аборигены и одарили их жемчугом. Жан-Батист и теперь впадал в состояние эйфории, когда вспоминал гору жемчуга, высыпанного им под ноги.

Идею с «оспинным отрядом» Жан не одобрял, но спорить с губернатором не стал. Он сам когда-то в детстве переболел оспой в лёгкой форме, как и все его родственники, и не боялся заболеть сейчас.

Зараза всё равно проникла на корабли и часть переселенцев заболела. Вот губернатор и распорядился послать заражённых в рейд по новым территориям, пообещав выжившим лучшие земли. Однако отряд пропал.

Первыми заражать оспой дикарей придумали испанцы и не столько одеялами, сколько личным контактом заражённых с индейцами.

— Ату! Ату! — Закричали псари.

Жан-Батист привстал на остановившихся санях и увидел, как черные звери метнулись сначала по реке, а потом по пологому берегу на взгорок и вдруг, яростно залаяв, закружили на одном месте. Псари добежали до взгорка и старший закричал:

— Здесь большая нора.

— Выдра, что-ли? — Крикнул Риго.

— «Сам ты — выдра», — подумал Жан.

Ему не нравился этот полу англ, полу испанец, полу француз, зазнайка и тайный масон.

«Ага… Такой тайный, что все об этом знают», — усмехнулся Жан.

— Не… — Закричали с берега. — Большая. Тут следы, похожи на медвежьи. Но поменьше. Может тут волки такие?! Здесь есть большие волки?!

— Здесь койоты, — крикнул Риго. — Если большая нора, запусти туда Брюна.

— Не пролезает. Лапы мешают!

— «Отрубите ему лапы», — рассмеялся про себя Жан.

Он с ужасом вспоминал, как Риго демонстрировал всем, как его псы запросто расправляются с дикарями, разрывая тех на части и позволял псам съедать трупы. Да и с собой их взял, нарубленные на части. Для кормёжки псов. Ехал рядом на лошади и радовался, что хорошо что зима, и мясо не испортится.

— Сам залезь! — Крикнул Риго.

— А вдруг там волк? Или, как его, койот?

Жан вылез из повозки и стал разминать своё тело. Он махнул рукой и слуга подвёл разогретого и отдохнувшего мерина. Жан не любил кобылок, если только они не женщины. Жан снова улыбнулся своим мыслям. В Форт Луи де ля Мобиль прибыли двадцать четыре монашки. Специально, чтобы солдаты не совокуплялись с дикарками, и не дрались между собой за чужих жён.

Эти, как их прозвали, «девушки с маленькими сумочками», прозвали за то, что у них с собой ничего не было, кроме маленьких сумочек, проживали сейчас у губернатора. И несколько из них очень приглянулись молодому Жану. Он даже причмокнул, уже сев в седло, и мерин рванул так, что наездник едва удержался в седле. Жан рассмеялся во весь голос и, наклонившись вперёд, ударил коня в бока.

Малыш Аскук слышал шум возле норы и громкий лай. Так страшно собаки индейцев не лаяли. Прирученные предками койоты не отличались ростом и громким лаем. Лисица, она и есть — лисица. Аскук подавил страх и стал просто ждать, когда враги уйдут в сторону города.

Когда вокруг всё стихло, Аскук вылез из норы и увидел уходящую вдаль колонну всадников. Он выпустил сразу две стрелы, стараясь, чтобы они не попали в кого-нибудь из пришельцев. Ему очень хотелось всадить несколько стрел в спины уходящих врагов, но он сдержал себя.

Меня бил лёгкий предбоевой озноб. Солнце уже стояло высоко, но всё ещё било в глаза, и я достал «гляделку» — простую деревянную трубку. Первый сигнал тревоги прозвучал давно, а французы всё не появлялись. Потом я услышал громкий лай и душераздирающий крик. Меня пробил холодный пот. Я с ужасом понял, что у французов имеются собаки, и они нашли кого-то из наших дозорных.

В прошлой жизни я мало интересовался историей освоения Северной Америки. Про Колумба и Кортеса читал, а про северных индейцев, кроме как у Фенимора Купера, не читал ничего. Англичане и французы не особо делились своими «подвигами». Но, услышав лай, про травлю собаками индейцев я вспомнил сразу и застонал от осознания своей тупости. Я понял, что дозорные стали нашей первой жертвой в войне.

— «Жертвы, жертвы, жертвы… Сколько ещё их будет?!», — подумал я. От осознания грядущих событий снова пробила мысль: «Вот я попал! И оно мне надо?! Попаданец, млять! От слова „попа“. Все, млять, люди, как люди… Кто в царевича, кто в царя попадает, а ты, млять, то в обезьяну, то в индейца, которого травить собаками будут… Что там с моими младшими братьями по разуму? Как там Игра и Срок, интересно?»

— Без команды не стрелять! — Успел крикнуть я.

Французы, увидев стену из бурого кирпича со звездообразными башнями, рассредоточились. Я знал, как она выглядит со стороны. Я бы и сам рассредоточился, когда б её увидел неожиданно. Крепостица у нас получилась красивая в своей мощи.

Французы вышли к городу не со стороны реки, а со стороны ручья и поднялись из-за бугра, представ под наши внимательные очи. А со стороны ручья к нам было значительно ближе.

— Огонь! — Скомандовал я, махнув флажком и вложив тетиву в стрелу.

Громыхнуло из семи пушек сразу. Моя стрела ушла прицельно в офицера, но его там не нашла. Поторопился!

Найдя его глазами, поднявшегося из-за упавшей лошади, я, без прицеливания, пустил стрелу в его сторону и попал. Индейцы пускали стрелы навесом, и отряд французов редел быстро. Лошадок мы особо не жалели. Было не до того. Да и коптилка у нас была большой и работала исправно.

Я понял, что поторопился давать отмашку, когда увидел ещё один отряд, подходящий со стороны реки.

Несколько залпов из пушек и рой стрел добили первый отряд за минут тридцать. Я не особо обращал внимание на солнечные часы.

У второго отряда, численностью чуть меньше первого, желания лезть под картечь не было, и они остановились, явно не зная, что делать. В передней группе гарцевал на мерине офицер в стандартной кирасе и накинутом на плечи плащом. На его голове блестела каска, или шлем. Хрен знает, как это у них тут называется.

Расстояния вокруг городка нами были все выверены четко. И даже стояли указатели в виде «якобы идолов».

Офицер как раз крутился вокруг одного из них, отмеряющего дистанцию около трёхсот метров. Картечь на такое расстояние не летела. Зато летела мушкетная пуля. А мушкетов мы в тот раз собрали сто девяносто два штуки. Но в моих «загашниках» имелись и кремневые осадные ружья предков.

Если французские мушкеты имели длину ствола около полутора метров, то эти ружья — около двух. Рассчитаны они были явно не на обычных людей и мы изготовили для них поворотные станки.

Свинцовая овальная пуля калибра сорок миллиметров летела из этого нарезного ствола на расстояние до километра, и на пятистах метрах пробивала двухсантиметровый медный лист. Если стрелять «старым» порохом. А если французским, то пуля и на двухстах сминалась. Это была особенность, которую с трудом объясняли и наши «умники». При определённых скоростях мягкие свинцовые пули пробивали более твёрдые препятствия.

Я подошёл к станковому ружью и навёлся, прицелясь через планку. Француз гарцевал, вероятно, специально, и я никак не мог его выцелить. Его лицо на таком расстоянии разглядеть не представлялось возможным, но чем дольше я в него целился, тем симпатичнее он мне казался.

— Вихо, разреши добить врагов, — попросил Большой Медведь.

Я поразмыслил и, надеясь на то, что вторая группа французов, увидев, что добивают первую, поскачет на выручку, разрешил.

— По сигналу сразу назад, — сказал я и крикнул. — Орудиям «товсь»!

Но французский офицер не рискнул подставить свой отряд под пушечную картечь. Он развернулся и отряд стал медленно отходить к реке.

— По коням! — Крикнул я. — Того в солнечной одежде не трогать. Он мой.

Лис и его всадники высыпались из конюшни, как горох и в полном молчании погнались за французами. Те не сразу поняли, что произошло, и только когда в них полетели стрелы, пускаемые индейцами на скаку с дистанции до ста метров, сделали попытку встретить их выстрелами из короткоствольных пистолей.

Однако расстояние не позволяло французам не только навредить индейцам, но даже попасть хотя бы в лошадей. Короткоствольное оружие предназначалось для ближнего боя.

Я сбежал со стены и, вскочив на коня, погнал его в схватку. Мой короткий лук, собранный из разных пород дерева, был очень удобен для перехвата его в правую руку, при необходимости, а его изгиб позволял вкладывать длинные стрелы.

Индейцы с моей помощью за три месяца освоили езду на лошади. А может это было у них в крови? Некоторые из них отказались от седла и стремян. Держась исключительно ногами, они прекрасно попадали стрелами в цель.

У индейцев, как и у других «диких» народов были распространены борьба и выведение из равновесия, вроде выталкивания за круг. Вероятно, эти упражнения, позволили им в короткий срок научиться филигранно управлять лошадью одними ногами.

Французы попытались догнать первых, приблизившихся к ним, смельчаков, однако те, описав дугу, сблизились с нашей крепостью. Пришельцы не рискнули пересечь условную линию в триста метров. Они знали о возможностях орудий и мушкетов. Я в очередной раз мысленно поаплодировал их командиру.

По его команде несколько всадников спешились и зарядив мушкеты, установив их на подставки, разрядили их в сторону атакующих.

Услышав просвистевшую рядом пулю, я издал боевой клич и помчался на врага. Сблизившись, я выпустил около десятка стрел одну за другой, целясь в мушкетёров. Выбив их, мы переключились на остальных, не позволяя им перевооружиться.

Французы спешились и, прикрываясь лошадьми, пытались достать свои мушкеты, но мы не давали им этой возможности, постоянно кружась и посылая стрелы в их сторону.

Лошади или падали утыканные многими стрелами, или вырывались из рук бывших седоков и убегали.

В конце концов французские солдаты сбились в группу из, примерно, двадцати человек, прикрыв своими телами командира. Это мне понравилось, и я дал сигнал к прекращению избиения.

Мы кружили, медленно двигаясь на расстоянии около пятидесяти метров.

— У меня не осталось людей, знающих ваш язык. Вы убили всех проводников! — Крикнул офицер по-французски.

Я выехал чуть вперёд и остановился.

— Подойди ко мне жёлтый, — приказал я по-английски. — Я не убью тебя сейчас, не бойся.

Офицер, раздвинув руками закрывавших его от стрел солдат и, переступая через трупы и лежащих раненых, стал, хромая, приближаться. Когда он приблизился, я увидел, что у него в ноге торчит обломок стрелы.

— Мы не хотели вам зла, — сказал офицер.

— Да? А ваши подарки со злобными духами? — Спросил я, усмехаясь.

Мои воины нас слышали, и я хотел, чтобы они нас понимали, поэтому я повторял свои вопросы на языке сиу. Офицер опустил голову.

— Я был против.

— И против собак, которые загрызли наших людей?

— Да.

Он понурился ещё больше.

— Ты кто? — Спросил я.

— Я вице-губернатор французской колонии Луизиана лейтенант Жан-Батист Ле-Муан де Бьенвиль.

— Луизиана? Это где?

— Это здесь.

— О как! — Рассмеялся я. — Без меня, меня женили. Не спрося. А мы кто, по-твоему? Французы? Ваши подданные?

Я развернулся к индейцам.

— Они забрали все земли до Большой Воды себе и не спросили нас.

Индейцы зароптали.

— Как это? Земля ничья! — Крикнул шаман, успевший приковылять от городища.

— Никому этого не говори, — сказал я. — Раз ничья, значит, кто-то может присвоить себе. Земля наша. Вся земля наша. Запомните и передайте всем.

Я снова посмотрел на француза.

— Ты не прав, человек. Эта земля: отсюда и до Большой Воды наша. И то, что нас там нет, ничего не значит. Мы ходим туда-сюда и нас много. Очень много. Если мы все соберёмся, вам мало не будет. Тебе понятно?

— Понятно. Вы нас отпустите?

— В вас живут злые духи, и злые духи могут перейти на нас. Поэтому вас нужно убить. Не потому, что мы вас не любим, а потому, что мы можем сами стать злыми духами и, умерев, уйти не к Песчаным Холмам, а к… злым Богам. Так уже было.

— Я научу тебя как не заболеть. То есть, как отпугнуть злых духов. У меня есть волшебная жидкость, — сказал француз.

Я удивился. Неужели у него уже есть вакцина от оспы?

— Ты не сможешь. Мы слишком разные, и у нас разные боги. Вы должны умереть.

— Мы готовы стать вашими рабами, — сказал Жан-Батист тихо.

— Ты так не хочешь умирать?! — Удивлённо спросил я.

— Мне всего двадцать лет.

— Тем мальчишкам, которых вы затравили собаками, было всего двенадцать, но дело не в этом. Сколько вас возле Большой Воды?

— Почти не осталось. Поселенцев вы, я так думаю, убили, раз у вас их лошади. А на Большой Воде стоят два фрегата с неполными командами, много умерло в переходе, и гарнизон из двенадцати человек.

У меня в голове билась мысль, но я не знал, как её воплотить. Я не хотел заражать индейцев, да и самому не хотелось умирать от оспы, или гриппа. Я и так сейчас рисковал.

— Складывайте здесь оружие. Соберите у погибших и сложите тоже здесь. Раненых добить. Трупы вон в тот овражек. Поставьте палатки и ожидайте своей участи.

Жан-Батист с ужасом смотрел на меня. Я смотрел на него.

— Могу повторить, но третьего раза не будет. Или вы рабы, или мертвецы. Да… И тех живых, у кого имеются признаки заболевания вариолой (оспой), тоже в овражек. Там уже наши костры разводят.

— Для чего? — Спросил совсем потерявшийся француз.

— Трупы жечь! — Рявкнул я. — Исполнять! Быстро!

Де Бенвиль спохватился, бросил свои пистолеты и шпагу на землю и быстро похромал к своим солдатам.