Браслет-2

Глава 1 Наша Третья Мировая

Я сидел на берегу океана, подставив лицо палящему солнцу, и блаженно щурился. Вот уже добрую половину дня я пыхтел над чистым листом бумаги и пытался выудить из себя что-нибудь связное. Желание вести дневник преследовало меня еще с пеленок. Насколько помню, едва научившись различать буквы и складывать из них слова, я уже тогда хотел что-то рассказать о себе воображаемому читателю.

Потребность рассказать о своем мироощущении жила со мной постоянно и периодически выплескивалась на страницы многочисленных тетрадей и блокнотов, с воодушевлением начинаемых под влиянием какого-нибудь очередного душевного катаклизма, и никогда до конца не дописываемых. Годы шли, количество тетрадей росло, многие из них безвозвратно были утеряны, а связного рассказа о себе у меня так и не получилось. Всегда находилась какая-нибудь уважительная причина, вследствие которой я надолго терял интерес к собственной персоне. Собственно, к себе я интереса никогда не терял, но процесс описания личных «подвигов» быстро мне надоедал. От записей типа: «встал, оделся, поел, пошёл» веяло мертвящей скукой и однообразием, и потому я все реже брался за перо. До очередного всплеска страстей.

Но все это были детские глупости, пустопорожнее сотрясение, ну, если не воздуха, то, по крайней мере, ментального пространства. Иное дело — сейчас. Я просто обязан в упорядоченном виде изложить весь ход событий, причиной которых была моя неуёмная деятельность, дабы впоследствии, лет, эдак, через тысячу, а то и через две, люди не стали излагать об этом смехотворных легенд.

— Ну а все-таки, почему карандашом? — уже в который раз подступилась ко мне Настя, имея в виду то, что каракули свои я выводил означенным инструментом.

— Я тебе уже объяснял, — вяло отозвался я, не оборачиваясь к ней. Она лежала на коврике чуть позади меня, прикрыв глаза вчерашней газетой. Мы были на острове абсолютно одни, и поэтому наличие одежды не являлось необходимостью. К тому же солнце жарило так, что мысли о ней вызывали только содрогание. За время нашего пребывания здесь Настя почернела от загара, и животик ее заметно округлился, что, впрочем, не портило ее внешности. Даже, скорее, наоборот.

— Ну, так что ж, что объяснял, — капризно изогнулась она и придвинулась ко мне. — А я, может, и не поняла! — Она приподнялась на локте и, набрав горсть песку, высыпала его на лежащий передо мною лист бумаги. — Сидишь-сидишь, — заглянула она мне в глаза, — а результата — никакого! Может и впрямь, надо бы ручкой? — Она лукаво прищурилась: — Самый богатый человек планеты строчит мемуары огрызком карандаша! Смехота!

— Дался тебе этот карандаш! — Я встряхнул листом, очищая его от песка, и легонько щелкнул ее карандашом по носу. — Говорят тебе: так мысли лучше текут. Легче пишется.

— Текут-то они, текут, да все как-то мимо бумаги. Хоть бы строчку из себя выдавил.

— Неправда, — кивнул я на стопку исписанных листов, придавленных рогатой раковиной. — А это что, по-твоему?

— Это было вчера. И позавчера. А сегодня ты только смотришь на воду да тяжко вздыхаешь. Интересно, с чего бы это? «Тяжела ты, шапка Мономаха»?

Наверное, я, действительно, выглядел не лучшим образом, предаваясь своим невеселым размышлениям.

Ответственность тяготила мою душу. Ответственность за целую планету, перепаханную мною вдоль и поперек. С тех пор, как мы вернулись на Землю, опосля, так сказать, победы над супостатом, много воды утекло в ее реках. Нам «со товарищи» пришлось немало попотеть, как когда-то выразился Танзу, дабы выправить нездоровую ситуацию на планете. Льщу себя надеждой, что нам это удалось хоть в какой-то степени, хотя до рая на Земле нам еще — ох, как далеко! Да и вряд ли это вообще в принципе возможно. Сей процесс напоминает латание дыр на ветхой одежде: коленку зашьешь, глядишь, а задница уже голая. Срам прикроешь, а оно уж в другом месте расползается. И конца-краю этому не видать…

Как бы там ни было, на бумаге излагаю все по порядку.

«Разместив наших женщин в одном из средиземноморских курортов, что оказалось не таким уж простым делом (они ни в какую не хотели нас отпускать), мы с утроенной энергией принялись за работу. Первейшей своей задачей мы поставили, естественно, разоружение одуревшей от напряжения цивилизации. Надо было спешить, поскольку события нарастали, как снежный ком. С одной стороны наглели янки, чувствовавшие себя безраздельными хозяевами в любой точке планеты. С другой — все выше поднимал свою змеиную голову исламский фундаментализм. До конца значение этого слова я так и не уразумел, но для себя твердо уяснил одно: эти ребята пойдут до конца, поскольку признают лишь тот вариант мироустройства, в основе которого лежат догмы Корана, а все остальное, что с ними не согласуется, подлежит уничтожению.

Меня, как космополита, такой подход, конечно же, не устраивал. Команду мою — тоже. Чего стоило, к примеру, поразившее меня в одном из выпусков „Новостей“ сообщение о праздновании Пакистаном годовщины создания ядерного оружия! По этому случаю были организованы народные гуляния со всеми причиндалами. Хорош праздничек, нечего сказать!

Поэтому, прежде всего я обратил внимание браслета на ядерное оружие. Долгих объяснений не понадобилось. Он прекрасно меня понял и, настроив свой „нюх“ на радиоактивное излучение рукотворных сооружений, стал опустошать одну за другой ракетные шахты вместе со всем комплексом обслуживания. Условие оставалось прежним — люди должны оставаться невредимыми.

Надо было видеть растерянные физиономии вояк, когда в мгновение ока они лишались всего, оставаясь у разбитого корыта. Самым ужасным для них было то, что они не могли понять, как такое вообще может быть? Монолитная доселе твердыня исчезала под их руками, как зыбкий мираж. Это противоречило всему их жизненному опыту.

Я не уставал удивляться, насколько милитаристская машина оказывалась изощренной в стремлении засекретить расположение ракетных баз. Где мы только их не находили: и в лесах, и в степях, и в горах, и даже на дне океана. Но ядерные подлодки, несущие свое мрачное дежурство в его глубинах были так же беззащитны перед мощью браслета, как и их сухопутные аналоги. Виток за витком, меридиан за меридианом „прочесывали“ мы Землю в поисках опасной заразы. Я спешил, поскольку весть о странной „эпидемии“, поразившей войска стратегического назначения летела впереди нас. Одна за другой гасли точки на картах стратегов. Я опасался, что, почуяв неладное и не разобравшись, что к чему, меня опередят и в воздух поднимутся тысячи ракет. Уследить за всеми будет намного сложнее, чем давить их по одиночке в своих гнездах.

Конечно, я мог бы обезопасить это дело в самом зародыше и, „одним махом всех побивахом“, уничтожить всю космическую связь. Но мне не хотелось доводить все до крайности. Ведь тогда во всем мире ослепнут и оглохнут миллионы телевизоров, являвшихся для многих обывателей связующей нитью с окружающей действительностью. И как они тогда вообще узнают, что мир, в конце концов, избавился от страшной угрозы, дамокловым мечом висевшей над их головами всю вторую половину двадцатого века? А разбираться, какие из спутников принадлежали военному ведомству, а какие служили мирным целям (я по своей наивности полагал, что такие тоже имелись), у меня не было времени: я спешил.

Подходили к концу первые сутки, когда нас вычислили. Мы это поняли потому, что нас атаковали. И, кабы не браслет, остались бы от нас рожки да ножки. Вернее, мокрого бы места даже не осталось, потому что „пульнули“ в нас, как выразился Пашка, ракетами с „ядреными“ боеголовками. Военная машина защищалась. Видеть они нас, конечно, не видели, но след наш, его продвижение, обозначенное демилитаризованной полосой, был хорошо заметен на электронных картах командных штабов.

Браслет мгновенно среагировал на появление угрозы, но я его малость попридержал, подпустил ракеты поближе и только потом позволил им бесследно кануть в небытие.

Соратники мои, с тревогой наблюдавшие за приближением „гостинцев“, шумно вздохнули, а Санька с нервной усмешкой заметил:

— Командор, не кажется ли вам, что процесс уже пошёл?

— Ещё как пошёл! — улыбнулся я ободряюще, хотя бодрости той отнюдь не ощущал. — И самое время пришпорить коня!

Мы ещё несколько раз подвергались нападению, но всё с тем же результатом. Силы были слишком неравными. Хилое на вид изобретение сверхцивилизации шутя отбивало все атаки, вызывая этим в милитаристских кругах истерические завывания. Ну, сами посудите: считай полвека мнить себя пупом Земли, уже полностью сжиться с этой мыслью, в том смысле, что „ежели что, так мы им покажем“, и вдруг оказаться в полном бессилии перед неизвестным явлением, которое без пыли и шума глотает „подарки“ со страшной начинкой и при этом, что самое невероятное, не наносит ответного удара! Это, по их понятиям, уж совсем ни в какие ворота не влезало!

Но больше всего вояк бесило то, что несмотря на все потуги, им никак не удавалось определить, что же всё-таки происходит и что за зверь раздевает их догола? Предпринимались попытки (и неоднократные) вступить с нами в переговоры. Обращения звучали на всех мыслимых и немыслимых языках, обещались золотые горы, но мы только посмеивались между собой и ни с кем в полемику не вступали. Да и чем было можно нас купить? Это мы могли купить кого угодно, хоть всех Рокфеллеров вместе взятых.

Поэтому, сохраняя радиомолчание, мы сосредоточенно „мочили одну гадину за другой“, по живописному выражению все того же Пашки, летая над планетой этакой новоявленной Немезидой, богиней возмездия за все бывшие и будущие прегрешения.

Я полагал, что мы быстро справимся с работой, но на освобождение планеты от ядерных запасов ушло несколько суток. Требовалось заглянуть во все изощрённые потайки, какие только мог выдумать злой гений человека. Всевидящее око моего „коня“ проникало в недра Земли практически на любую глубину, задавая направление „распылителю“, как обозвал Пашка процесс уничтожения требуемых объектов.

И вот настала долгожданная минута, когда в небытие канула последняя подлодка, упорно пытавшаяся уйти из-под удара. Под „метлу“ пошло всё, что сколько-нибудь имело отношение к радиоактивности: от ядерных ракет до последнего рентгеновского аппарата. Уничтожены были все атомные энергостанции, и даже все до единого урановые рудники со всем их содержимым.

Своей деятельностью мы, конечно же, основательно добавили людям проблем. Взять, к примеру, ту же медицину. Она осталась без очень нужного и полезного оборудования. На эту тему у нас вновь разгорелась дискуссия, но я ее быстро „погасил“, заявив, что если б мы пожалели медиков, то в скором времени нам бы пришлось узнать, что все медицинское оборудование под любыми благовидными предлогами (и без оных) конфисковали военные. Поэтому, как ни крути, а все, что излучает радиацию, должно быть уничтожено, дабы не было соблазна превратить это в оружие массового уничтожения. Нам ещё земляне спасибо скажут.

— Скажут, скажут, — ехидно поддакнул Пашка. — Уже говорят. Еще и „подарочками“ закидывают.

Пора было переходить ко второй части нашей программы, которую мы, шутя, окрестили „Генеральной уборкой“. Речь шла теперь об обычных вооружениях. Я не отказал себе в удовольствии позабавиться и лично заглянуть в каждую „горячую“ точку планеты с целью тотальной конфискации всего, что стреляло и взрывалось. Здесь фантазия бога войны оказалась настолько изощренной, что я не мог дать браслету никаких толковых указаний, поскольку в видах вооружений и сам был неграмотен, да и друзья мои на этот счет не могли сказать чего-нибудь определенного. Приходилось просто указывать пальцем в очередное „чудо“ военной мысли: „Убрать!“, „Убрать!“, „И это убрать!“, „И вот это!“

Постепенно мы набирались опыта, и скоро уже не требовалось тыкать браслет носом, чтобы определить, что вот это — „бяка“. Он сам узнавал знакомые очертания и насылал „проказу“ на смертоносные изобретения.

В среде военных воцарилась паника. Сладкой патокой на мою душу лились в эфире истерические рапорты об утрате очередной партии вооружений. Я нарочно не трогал средства связи и транспорт, чтобы орды осиротевших вояк могли без проблем добираться до мест дислокации.

В полный голос на планете зазвучала тема Божьего Суда. Все измышления по этому поводу вызывали у нас лишь насмешливые комментарии, но ведь, в принципе, так оно и было! Пусть это громко сказано, но моими руками Бог вершил правосудие. Правда, главные виновники оставались пока безнаказанными, но ведь это — дело времени. Освободившееся от страха человечество само разберется, кто прав, кто виноват и вынесет свой вердикт. Все еще впереди. Да и я безучастным, конечно, не останусь. „Генеральная уборка“ заняла у нас уйму времени. С ядерными запасами было несравнимо легче: они сами трезвонили о себе на всю округу своим излучением. А вот с автоматами, танками, самолётами и прочей нечистью пришлось основательно повозиться. Периодически наведываясь в командные пункты, которые мы отыскивали за всевозможными хитроумными запорами, мы сверяли свои действия со сверхсекретными источниками информации и выуживали оттуда сведения о складах с оружием и боеприпасами. Оставалось только сориентироваться на местности и нанести опустошительный визит. Все делалось тихо и бесшумно, однако резонанс во всем мире получало мощнейший. Различные радио- и телеголоса взахлеб смаковали тему полного банкротства всех без исключения ведомств военно-промышленного комплекса. Военные верхушки заседали беспрерывно, но сколько-нибудь дельных предложений по исправлению ситуации выработать были не в состоянии и только угрюмо принимали сообщения о новых потерях.

Вскоре посыпались первые головы. И в прямом, и в переносном смыслах. Череда громких отставок в среде генералитета сменилась серией самоубийств, а то и просто расправ над оказавшимися не у дел, не нужных теперь и не мыслящих себя вне военной машины, людей в погонах.

Конечно же, мы никому не подыгрывали. Разоружали и наших и ваших. А раздевать военный люд я перестал, оставляя военную форму им на память о былых „заслугах“. Но многие и сами не захотели носить ее, опасаясь репрессий со стороны гражданского населения, которое теперь вело себя далеко не мирно, выплескивая наружу все накопившиеся обиды и унижения при виде безоружных вояк.

Особое удовольствие доставляло мне „работать“ с так называемыми бандформированиями. В отличие от регулярных войск, они брали в руки оружие не по принуждению, а, так сказать, „по зову сердца“, испытывая к нему самые „интимные“ чувства. Их отчаяние доходило до безумия, когда предмет страсти, придававший им вес и значительность в собственных глазах, бесследно исчезал. Опустошенные склады с любимыми „игрушками“ вгоняли бравых молодцов в страшную депрессию. Нечем было даже зарезаться, так как холодное оружие тоже становилось дефицитом, кроме, разве что, кухонных ножей.

Для особо рьяных приверженцев силового решения жизненных проблем приходилось даже применять театральные методы убеждения в виде голоса с неба, повествующего о том, что терпение Господа в конце концов истощилось, и пришел Судный День. Помогало, но не всегда. Развращенные силой оружия убогие мозги предпочитали адский огонь мирному созидательному труду, к которому их призывал „глас божий“. В полный рост вставала проблема ухода в наркотический мир. Но с этой напастью мы решили заняться чуть позже, когда воочию убедимся, что военно-промышленный комплекс планеты „отбросил копыта“, по выражению все того же Пашки.

А комплекс, закаленный во многовековых передрягах, сдаваться и не собирался. Военные заводы, в то время, пока я мотался по всему свету в поисках их продукции, увеличивали ее выпуск с удвоенной энергией. Спрос и, естественно, цены на нее, и до этого немалые, взлетели до астрономических величин. Я только посмеивался над их потугами, оставляя их разгром „на закусь“.

— Мочи его! Мочи! — возбужденно вопил Пашка, которого вся наша деятельность приводила в неописуемый восторг. — Ишь, затаился! — потирал он ладони при виде очередного многоствольного „зверя“.

— Пал Ксанч рискует выпрыгнуть из штанов, — усмехался Санька, тоже, впрочем, неравнодушно следивший за ходом операции и принимавший активное участие в поисках очередной жертвы.

После падения стратегического колосса с нами бороться уже и не пытались. Верховное командование всех государств, пораженное катастрофическими потерями, оказалось полностью деморализованным. Зато журналистская братия переживала свой звездный час. Средства массовой информации заполонили репортажи самого скандального характера: разоблачения следовали мощным валом, благо, самому ведомству, попавшему на зуб пятой власти, было не до того, чтобы расправляться с неугодными элементами по старинке. Соревнуясь друг с другом в измышлении причин странного апокалипсиса, обсуждению в прессе подвергались даже самые глупые предположения. Что самое интересное, среди них проскальзывали и близкие к истине, но всерьез они, конечно же, никем не воспринимались. Прагматичное, приземленное мышление человечества, погрязшего в своих ежедневных делишках, не привыкшего мыслить вселенскими категориями, за редким исключением, оказалось неспособным принять идею, которая напрашивалась сама собой: жить надо в мире и согласии!

Извращенное сознание, вскормленное бездуховным телевидением, проповедовавшим культ насилия, и перенесшим его на просторы Вселенной, не могло понять такой простой вещи, что, к примеру, инопланетяне — вовсе не обязательно страшные и кровожадные монстры, всей Галактикой почему-то вдруг ополчившиеся непременно на несчастную Землю, будто других планет во Вселенной уже и не осталось. Что Земля — рядовая планетка на задворках Галактики, каких среди обитаемых миров — миллионы! Человек сам взрастил в собственном сознании идею о своей исключительности, и, только потому, что она, эта идея, тешит его самолюбие, он был не в силах с нею расстаться.

Мир настороженно следил за нашими действиями и за благо воспринимать их результаты не торопился. Ждал, затаив дыхание, что всё непременно кончится общей погибелью.

Жертвы, конечно же, были. Но являлись, скорее, следствием неразумной реакции, а то и просто страха перед необъяснимым. Характеры у людей разные и, соответственно, реагировал каждый по-своему, что, порой, и приводило к неоправданным потерям. К примеру, те же военные корабли, снизу доверху напичканные смертоносным оборудованием, после его изъятия становились просто большими лодками, бесцельно блуждающими в океанских просторах. При их создании, в интересах устойчивости судна, конструкторами учитывалась каждая мелочь, а, обезображенные нашим вмешательством, они эту самую устойчивость теряли, и мы часто находили на следующих витках перевернутые кверху брюхом и покинутые экипажами корабли, вернее, то, что от них оставалось.

— Ничего страшного! — пожимал Пашка плечами. — Они знали, куда шли служить. Чай, не в санаторий! Да и не тонет оно, дерьмо-то!

Утешение, конечно, слабое, но успокаивало, что часто рядом с перевернутыми и полузатонувшими судами уже трудились спасатели. А если таковых не оказывалось, приходилось помогать: я бросал им на воду большой надувной плот, чтоб они на нем могли ожидать прихода помощи.

Вообще, всех нюансов нашей „уборки“ и не перечесть. Приходилось чем-то жертвовать, чтобы спасти мир, беременный Третьей мировой.

Конечно, многого мы не учли, вероятно, от излишней самонадеянности, а, порой, и просто от глупости, что, в принципе, одно и то же, но дело было сделано: экономический потенциал военно-промышленного комплекса был подорван на корню…»