Братская ГЭС

...И, вставши у подножья Братской ГЭС,

подумал я о Маяковском сразу,

как будто он костисто,

крупноглазо

в ее могучем облике воскрес.

Громадный,

угловатый,

как плотина,

стоит он поперек любых неправд,

затруженно,

клокочуще,

партийно

попискиванья

грохотом поправ.

Я представляю,

как бы он дубасил

всех прохиндеев

тяжестью строки

и как бы здесь,

тайгу шатая басом,

читал бы он

строителям стихи.

К нему не подступиться

с меркой собственной,

но, ощущая боль и немоту,

могу представить все,

но Маяковского

в тридцать седьмом

представить не могу.

Что было б с ним,

когда б тот револьвер

не выстрелил?

Когда б он жив остался?

Быть может, поразумнел!

Поправел?

Тому, что ненавидел,

все же сдался?

А может,

он ушел бы мрачно в сторону,

молчал,

зубами скрежеща,

вдали,

когда ночами где-то

в «черных воронах»

большевиков расстреливать везли?

Не верю!

Несгибаемо,

тараняще

он встал бы и обрушил

вещий гром,

и, в мертвых ставший

«лучшим и талантливейшим»,

в живых -

он был объявлен бы врагом.

Пусть до конца тот выстрел не разгадан,

в себя ли он стрелять нам дал пример?

Стреляет снова,

рокоча раскатом,

над веком

вознесенный

револьвер -

тот револьвер,

испытанный на прочность,

из прошлого,

как будто с двух шагов,

стреляет в тупость,

в лицемерье,

в пошлость:

в невыдуманных -

подлинных врагов.

Он учит против лжи,

все так же косной,

за дело революции стоять.

В нем нам оставил пули Маяковский,

чтобы стрелять,

стрелять,

стрелять,

стрелять.