Братство волка

XV Выздоровление

В два месяца, последовавшие за происшествиями, рассказанными в прошлой главе, жеводанский зверь продолжал свои опустошения в других краях. В самом деле, он оставил Меркоарский лес; теперь несчастья начались в соседних землях; но чудовище, сделавшееся осторожнее и опытнее, не решалось подолгу задерживаться на одном месте, а беспрестанно переходило из одной местности в другую, чтобы запутать погоню. Утром узнавали, что зверь привел в ужас деревню Руэрг, а вечером растерзал какую-нибудь женщину или ребенка в селе Оверн, миль за двадцать от прежнего места.

Рассказы о нападениях зверя были один другого ужаснее. Однажды пятеро детей из прихода Шаналейль стерегли стадо в горах, когда на них вдруг напало свирепое животное. Оно уже уносило самого младшего, когда другие, вооруженные только ножами, привязанными к палкам, бросились на него, чтобы освободить своего товарища. Они погнались за волком и преследовали его до тех пор, пока он не выпустил наконец добычу и не вернулся в соседний лес. В другой раз рассказывали о жене Ружэ, Жанне Шастан; она у дверей своего дома, где прятались трое детей, вела ожесточенную борьбу с жеводанским зверем, который силился утащить одного из ее малюток. Взбешенная мать бросилась на чудовище, боролась с ним и успела, несмотря на то, что волк несколько раз укусил ее, обратить его в бегство. Но эта победа стоила ей дорого: самый младший из сыновей умер от ран, нанесенных зверем.

Во всех этих рассказах о злодействах зверя никогда не говорили о Зубастом Жанно. Может быть, он не мог следовать за своим неутомимым товарищем; может быть, они поссорились; может быть, Жанно наконец понял, несмотря на расстройство своего рассудка, опасность подобной дружбы. Однако те, кому были известны меркоарские происшествия, видели в некоторых нападениях жеводанского зверя доказательства присутствия человека. И действительно, способ, благодаря которому зверь несколько раз избегал преследования, мог подтвердить это мнение.

Отчаяние провинций, подверженных опустошениям этого зверя, дошло до крайней степени. После неудачной охоты, которой распоряжался барон де Ларош-Боассо, было еще множество других охот, то в одном месте, то в другом. Часто двадцать или тридцать приходов объединялись для охоты в том кантоне, куда скрывался волк; самые искусные охотники в королевстве спешили предложить помощь несчастным жеводанским жителям. Сам король послал туда барона д'Энневаля, нормандского дворянина, который слыл самым искусным начальником волчьей ловли во Франции. Вся страна поднималась против общего врага. Как-то двадцать тысяч охотников[2] окружили Прюньерский лес, где поселился зверь. Убить его этой армии не удалось, как и другим, менее многочисленным войскам, предшествовавшим ей. Волк спасался от погони и всегда уходил невредимым. Несколько раз стрелки думали, что окружили его, но все-таки он исчезал, как будто превращался в дым. Собаки не хотели на него нападать и убегали с воем, как только замечали его. Некоторые охотники уверяли, что их свинцовые пули отпрыгивали от его тела. Другие, стрелявшие в него почти в упор, утверждали, что смертельно его ранили, и показывали следы его крови; несмотря на это, через три дня узнавали, что он чудесно излечился от своей раны и опять растерзал какую-нибудь жертву.

Отчаяние сделалось всеобщим, даже скептики начали верить чернокнижию, колдовству. Заказывались обедни, составлялись процессии; по приказанию мендского епископа, святые дары были выставлены во всех жеводанских церквах, как во время язв и общественных бедствий. Огорченный народ не пренебрегал никакими человеческими средствами, чтобы прекратить это бедствие, но со временем оставалась лишь надежда на Бога.

Ларош-Боассо перенесли в Лангонь, в гостиницу вдовы Ришар, едва только его рана это позволила. Эта рана действительно, несмотря на печальное предсказание хирурга, скоро зажила, и барон, понимая, как фальшиво его положение в доме графини де Баржак, поспешил оставить замок. Впрочем, он уехал со всеми военными почестями. Когда он садился в экипаж, владетельница замка вместе с сестрой Маглоар и главными слугами пришла пожелать ему счастливого пути. Моньяк проводил его верхом до границ поместья, где, несмотря на несколько слов, которыми он обменялся с бароном, они расстались внешне дружелюбно.

С этого дня Ларош-Боассо жил в Лангони и, благодаря попечениям деятельной Ришар, Лабранша, егеря, и своего камердинера, друга и кредитора Легри, он скоро выздоровел. Правда, Легри отлучался несколько раз к своему отцу, жившему в одном отдаленном городе, но скоро возвращался к барону, дружба их стала гораздо крепче, чем была. Может быть, желание находиться в обществе окрестных дворян, которые собирались у раненого, чтобы помочь ему переносить скуку уединения, было главною причиной стараний Легри. Гостиница мадам Ришар сделалась теперь местом удовольствий и празднеств; там пили, смеялись, играли в карты беспрестанно, и молодой плебей с поспешностью ухватился за этот случай втереться в высшее общество. Одним утром Легри вошел в комнату, которую барон занимал на первом этаже гостиницы. Мадам Ришар постаралась организовать здесь комфорт: двойные занавеси украшали окна, пол был покрыт ковром, ширмы у дверей защищали от сквозняков, так как был конец осени. Яркий огонь горел в камине. Ларош-Боассо, в великолепном шлафроке, только что выбритый и напудренный, казалось, совсем выздоровел. Только легкая бледность, едва заметная на его мужественном лице, напоминала о его болезни. Он считал золотые монеты, разбросанные на столе, что не мешало ему слушать мадам Ришар, которая, стоя перед ним, по-прежнему свежая и улыбающаяся, забавляла его своей болтовней.

— Я в восторге, что вижу вас на ногах, барон, — сказал Легри весело, — черт побери, как радостно на душе после всех горестей, которые вы нам причинили!

— Благодарю, Легри, — небрежно ответил барон, все считая золотые монеты, — сегодня я чувствую себя недурно; я никогда не был так весел и так полон счастливых надежд.

— Понимаю, — сказал Легри, подмигнув, — ваше занятие заставляет вас видеть все в розовом цвете.

— Что такое триста или четыреста жалких луидоров, которые я выиграл за это время у маркиза де Кастильяка и Вопильера? Должно же мое выздоровление доставить мне что-нибудь приятное? Но вы знаете, Легри, что этих денег мне ненадолго хватит.

В то же время он бросил золото в ящик блестящим каскадом.

— Кстати, мадам Ришар, — обратился он к трактирщице, — этот Фаржо, который каждую неделю приходит узнавать о моем здоровье от имени графини де Баржак, снова пришел?

— Нет еще, барон, но он скоро придет. Верно, вы оставили в Меркоаре очень сильные воспоминания о себе, — продолжала хорошенькая вдова с коварным видом, — не проходит и недели, чтобы из замка не присылали нарочного узнать о вашем здоровье, о том, что вы делаете… Даже расспрашивают о мосье Легри; это, кажется, должно быть очень для него лестно!

Это замечание было принято бароном с двусмысленной улыбкой, а Легри — с гримасой.

— В самом деле, — отвечал Ларош-Боассо, — у нас там друзья; но дружба так непостоянна, мадам Ришар… Когда Фаржо придет, сообщите мне; нам нужно с ним переговорить.

— Хорошо; не желаете ли вы еще чего-нибудь?

— Конечно, моя милая! — отвечал Ларош-Боассо.

Он вдруг повернулся и два раза поцеловал круглые щеки трактирщицы.

— Теперь позаботьтесь о моем завтраке, — сказал он, — сенерейского вина и яичницу с форелью, как прежде.

— Видно, что вы выздоровели, — ответила вдова, улыбаясь, — вы возвратились к прежним привычкам!

Как только дверь за ней закрылась, Ларош-Боассо вдруг сделался серьезен.

— Садитесь, Легри, — сказал он своему поверенному, указывая на стул. — Вчера вечером, когда вы приехали из города, я ощипывал этих молодых деревенских ветреников, которые осмеливаются вызывать меня на игру, и не мог еще поговорить с вами. Однако вы, наверное, хотите многое рассказать мне… Ну, какие известия сообщите вы мне о вашем отце, этом неумолимом Крезе? Поддержит ли он меня своим кошельком в новом процессе, который я затеваю против фронтенакского аббатства насчет поместья Варина?

— Сказать по правде, любезный барон, старик еще не решается; вы уже столько ему должны! С другой стороны, эти фронтенакские аббаты очень могущественны и на них боятся нападать… Однако я, может быть, устрою дело к вашему удовольствию… Надеюсь, что вы никогда не сомневались в моей дружбе и преданности.

— Тысячу раз благодарю вас за вашу дружбу, Легри; но, черт побери, ваш отец не очень-то и рискнет, если даст мне еще несколько тысяч пистолей; можно предвидеть, что я успею образумить этих плутов аббатов. Поместье Варина может стоить, по моему расчету, от пятисот до шестисот тысяч экю… Денежки хорошие, Легри, ваш отец должен бы это сообразить. Но прежде всего нам надо во что бы то ни стало договориться с Фаржо… Вы уверены, что этот человек владеет важной тайной относительно смерти моего молодого кузена Варина?

— Я вам сказал, Ларош-Боассо, все, что знаю об этом. Мой камердинер несколько дней тому назад пьянствовал в трактире и узнал от трактирщика, что Фаржо хвалился, будучи пьян, что он может погубить некоторых довольно важных лиц; он намекал, что вы дорого дали бы за бумагу, которая находится у него в руках, потому что эта бумага могла бы возвратить вам поместье.

— Это прекрасно, — сказал барон, задумавшись, — ну, Легри повидайтесь с этим человеком, как только он придет сюда. В вас нет недостатка хитрости, когда вы захотите; окажите мне еще эту услугу, и вы не раскаетесь. Отведите Фаржо в кабак, напоите его, наобещайте золотые горы… я отдаю в ваше распоряжение все золото, которое выиграл; найдется еще, если понадобится… Я не поскуплюсь, чтобы наконец иметь возможность проучить проклятых аббатов!

— Откровенно говоря, барон, это поручение не очень легкое. Бывший лесничий после трагической смерти своей дочери сделался мрачен, молчалив; он перестал пить, в кабак больше не ходит. Мой камердинер не смог вырвать у него ни слова об этом деле.

— Ваш камердинер дурак, а вы человек умный, любезный Легри. Я не верю этим внезапным превращениям. Пословица говорит: «Кто пил, тот всегда будет пить». Я полагаюсь на вашу дружбу и уверен, что вам удастся… Но оставим это… Какие известия о нашем прелестном друге, владетельнице Меркоара?

— К моему живейшему удовольствию, обета графини де Баржак публика не знает. Вы помните, приор Бонавантюр велел нам всем молчать, «чтобы уменьшить число женихов». Итак, пока немногие знают, какая великолепная награда ожидает победителя зверя; об этом говорят, как о неопределенных слухах, не заслуживающих доверия. Я знаю только трех или четырех человек…

— Среди которых вы конечно же считаете и себя, не правда ли, Легри? — спросил барон с иронией. — В самом деле, почему бы и вам не стать господином Меркоара? Ваш отец купит вам должность, которая даст вам дворянское сословие, ваши дети будут носить титул, и через два-три поколения никто не будет подозревать, что вы были сыном прокурора. Однако не слишком восторгайтесь, мой дорогой Легри, потому что у вас будут сильные соперники.

— Правда, барон, не считая вас, имеющего столько шансов на успех, говорят, что один из наших знакомых становится в ряды охотников. Это один юноша, которого мы считали способным только вздыхать и цитировать Библию.

— Вы говорите об ягненке фронтенакских аббатов? — изумился Ларош-Боассо. — Черт побери, я считаю его способным и на другое; у него нет недостатка ни в энергии, ни в мужестве, и если он оборвет свои помочи… Итак, мосье Леонс любит графиню де Баржак — я угадал это с первой минуты. Это нехорошо для нас, ибо влюбленный способен на многое, чего никак нельзя ожидать от человека в здравом рассудке!

— Уверяют, что он перевернул вверх дном все фронтенакское аббатство, куда вернулся со своим дядей приором. У него теперь есть собаки и лошади, для него купили самое лучшее оружие, он постоянно упражняется, чтобы сделаться первоклассным стрелком. Он познакомился с бывшим егерем королевской охоты, о котором рассказывают чудеса, и они вместе рыщут по лесу, то верхом, то пешком. Аббаты не отказывают ему ни в чем и щедро дают деньги на все его издержки. Несмотря на это, я очень сомневаюсь, чтобы мосье Леонс достиг когда-нибудь своей цели.

— Откуда нам знать? — возразил Ларош-Боассо с озабоченным видом. — Для этого ему нужна только одна минута удачи. Но, может быть, эта минута не настанет. Когда этот новичок окажется в состоянии пуститься на охоту, зверь будет давно мертв. Мы об этом позаботимся, если только этот парижский охотник не позаботится прежде нас.

— Бросьте, Ларош-Боассо, неужели вы можете принимать всерьез этого барона д'Энневаля, который приехал к нам с такой самоуверенностью, такой гордый королевским поручением? Однако он начинает сознаваться, что это выше его сил. После десяти неудачных охот он продвинулся не больше, чем в первый день. Зверь играет с ним в догонялки; он все бегает за ним и не может его догнать. Д'Энневаль измучился, его собаки, лошади, слуги нуждаются в отдыхе. Он поговаривает о возвращении в Париж и хочет, чтобы кто-нибудь другой исцелил Жеводан от этой язвы.

Ларош-Боассо сделал по комнате несколько шагов с задумчивым видом.

— То, что вы мне говорите, Легри, — продолжал он, — подтверждает мысль, которая пришла мне в голову после той проклятой охоты, которой я распоряжался в Меркоарском лесу. Шумная охота никогда не удастся с таким зверем, недоверчивым и хитрым, как этот волк; она его тревожит и заставляет постоянно быть настороже. Стало быть, нужно, чтобы на охоту отправились два решительных человека, два хороших стрелка, которые могли бы положиться друг на друга — как вы и я, например — со своими ружьями и с двумя или тремя слугами, не более. Бесполезно тащить с собой свору крикливых и трусливых собак, которые тотчас убегут, как только зверь повернет к ним. Я возьму с собою только мою ищейку Бадино, чтобы отыскивать след, и хорошую большую меделянскую собаку, которую надо спустить в удобную минуту. Волк, по всем рассказам, очень дерзок, он не откажется от битвы с врагами, храбро ввяжется в борьбу, и, каким бы ужасным он ни был, если постараемся, мы убьем его. Я знаю, где мне найти хорошую собаку, она уже храбро нападала на жеводанского зверя, это собака Жана Годара, меркоарского пастуха. Жан Годар уступит ее, хоть бы мне пришлось заплатить ему тысячу ливров. Я отправлюсь в путь, как только возвратятся мои силы, а это будет через несколько дней. Ну что вы скажете о моем плане, Легри?

— Он превосходен и имеет шансы на успех; он совсем непохож на те планы, которые до сих пор не удавались. Итак, барон, вы возьмете меня с собой, несмотря на риск: ведь, может быть, я заслужу награду… Это маловероятно, но…

— Помните о наших условиях: шансы равны как для вас, так и для меня. Если судьба будет к вам благосклонна, я первый вас поздравлю; если счастье попадет в мои руки, вы должны покориться своей участи. Мы друзья, Легри, и у нас равные возможности заслужить награду. И я надеюсь, что как бы все ни сложилось, мы останемся друзьями и впредь.

— Я благодарю вас, барон. В этой экспедиции против жеводанского зверя нас ожидают большие опасности…

— Если вы боитесь, — сказал Ларош-Боассо с фанфаронством, — оставайтесь дома: по всей вероятности, ни в трудах, ни в опасностях недостатка не будет…

— Ни те, ни другие не испугали бы меня, если б я был уверен в победе! Что бы вы ни говорили, барон, шансы на успех у вас и у меня далеко не равны. Вы опытный охотник, а я в этом, как и во многом другом, стою гораздо ниже вас. Поэтому нельзя ли, чтобы, разделив ваши труды и опасности, я имел какую-нибудь долю награды?

— Это было бы очень возможно, мой бедный Легри, — ответил Ларош-Боассо с добродушием, скрывавшим хвастовство, — но что же делать? Я обязуюсь честно предоставить вам случай заслужить награду, хотя буду стараться выиграть ее сам, но больше не ждите ничего.

Легри казался не очень-то доволен сомнительной возможностью, которую ему предоставляли в общем предприятии. Он, может быть, весьма сомневался в великодушии своего друга и в уме хорошо рассчитывал, придумывая средства обеспечить себе весомую выгоду. После минутного размышления он сказал решительно:

— Будем откровенны, Ларош-Боассо. Истинно ли вы любите графиню де Баржак, которая вас не любит и доказала это?

Глаза барона сверкнули необыкновенным блеском при этом вопросе; но вспомнив, что его интересы требуют щадить товарища, он отвечал с притворной веселостью:

— Неужели вы так мало знаете женщин, любезный Легри? Или вы думаете, что подобный поступок доказывает неприязнь? Или вы мало знаете меня самого, чтобы понять, что удар ножом очаровательной владетельницы замка скорее разожжет мою страсть, чем погасит ее?.. Но к чему этот вопрос и что вы хотели им сказать?

— Вот что, барон. Может быть, настала минута просить у вас награды за услуги мои и моего отца. Несколько лет уже вы пригоршнями берете из нашего кошелька; теперь если продать все ваше имение, то едва ли можно будет заплатить половину вашего долга. Однако отец мой имеет очень хорошее понятие о цене денег; если б дело шло о ком-нибудь другом, а не друге его сына, он давно потребовал бы платы. Я думаю, вы знаете, чем бы это закончилось. С другой стороны, вы начинаете процесс против самого богатого и могущественного аббатства в провинции и вам нужны значительные суммы… Ну, все может сложиться хорошо, если вы действительно любите графиню де Баржак.

— К чему вы клоните, Легри?

— Выслушайте меня, барон, и, заклинаю вас, держите себя в руках. Отец мой приобрел большое состояние, неважно, каким образом. Как и другие обогатившиеся мещане, он имеет желание получить дворянское звание, видеть своего единственного сына дворянином. Может быть, действительно он купит для меня скоро одну из тех должностей, о которых вы говорили сейчас. Вы знаете так же, как и я, что несколько фамилий, весьма ныне уважаемых, начинали свою историю подобным образом. Однако наши планы могут осуществиться весьма нескоро, тогда как странный обет графини де Баржак может легко исполнить мое желание. Отец мой был весьма воодушевлен, услышав рассказ о ее воле. Он видит тут быстрое и верное средство для достижения цели, он готов принести величайшие жертвы, даже отдать все свое состояние, которое огромно, для того чтобы я женился на владетельнице Меркоара.

— Ну, любезный Легри, убейте жеводанского зверя, и графиня де Баржак — ваша.

— Но я не могу преуспеть в таком деле иначе, как с вашей помощью. Ваше соперничество практически лишает меня надежды. Вот почему я просил вас сказать мне, действительно ли вы любите владетельницу Меркоарского замка.

— Может быть — да, а может быть, и нет… Я так и не понял, какое вам дело, Легри?

— Нет, вы ее не любите, вы не можете любить женщину, которая так обошлась с вами, которая подвергла опасности вашу жизнь! Она должна вас презирать, вы должны ее ненавидеть, союз между вами решительно невозможен. Если вы ищете ее руки с такою горячностью, то потому только, что вами руководят три причины: или вы хотите отомстить ей за ее презрение и гнев, или надеетесь расстроить планы бенедиктинцев, назначивших ее племяннику приора, или просто хотите прибрать к рукам ее богатое приданое… Отвечайте с вашей обычной прямотой, Ларош-Боассо, угадал ли я?

— Может быть, в ваших предположениях есть правда, — лаконично ответил барон.

— Стало быть, я могу, — продолжал Легри с необыкновенным воодушевлением, — открыто просить у вас жертв? По всей вероятности, вы вступите во владение поместьем Варина, которое гораздо обширнее меркоарского; но для того, чтобы вырвать эту добычу у жадных бенедиктинцев, удерживающих ее столько лет, вам нужны деньги. Эти деньги мой отец готов ссудить вам. Мало того, в случае если процесс не задастся, он будет очень сговорчив насчет долгов, он даже возвратит вам ваши документы на имение, находящиеся у него в закладе…

— Чего же вы требуете у меня взамен, любезный Легри?

— Весьма немного. Если жеводанский зверь падет от руки одного из нас, я должен воспользоваться этим подвигом.

— Прекрасно, а если — надо же все предвидеть — ни один из нас не убьет его?

— Тогда мы останемся вам благодарны за ваше великодушное намерение. Но вы употребите все усилия для того, чтобы это предприятие удалось, и вам это удастся. Вам будет слишком неприятно видеть, как этот Леонс или какой-нибудь другой искатель приключений получает руку и поместье графини де Баржак. Да, нам все удастся!.. Вы, Ларош-Боассо, получите ваше поместье и имение Варина, а у меня будут Меркоар и эта капризная девица, которая вас ненавидит, а меня, может, и полюбит. Ну, отвечайте же, барон, по рукам?

Ларош-Боассо никогда не отличался сентиментальностью, но Кристина де Баржак ему действительно нравилась, к тому же барона возмутила дерзость этого выскочки, который так самоуверенно предлагал ему свой план. Барон хотел было произнести грозную отповедь, но в эту минут дверь отворилась и служанка доложила, что пришел меркоарский лесничий и ждет внизу.

Эта новость внезапно заставила Ларош-Боассо успокоиться; преодолев свой гнев, он сказал сдержанно:

— Мы позже поговорим обо всем этом; не будем спешить делить шкуру неубитого медведя, а в нашем случае — волка… Самое важное, друг мой Легри, увидеться с Фаржо, узнать его тайну и воспользоваться ею. Пока мы ничего не будем знать на этот счет, мы должны отложить окончательное решение.

Легри боялся, что он оскорбил гордость дворянина; этот спокойный ответ удивил и озадачил его. Он поспешно встал.

— Вы правы, — продолжал он, — я примусь за этого старого шута, и, как бы хитер он ни был, я сумею урезонить его. Но я более был бы уверен в успехе, если б вы пообещали мне, барон…

— Разве я могу что-то обещать, прежде чем разузнаю все о поместье Варина? Принесите мне хорошее известие, и мы уладим дело… Ну, любезный Легри, постарайтесь же! Вы должны заслужить ваши шпоры. Фаржо несговорчив; но это лишь сделает вашу задачу интереснее. Я сам мог бы взяться за это дело, — продолжал Ларош-Боассо, — но вы справитесь с этим лучше, чем я.

Легри сделал вид, что не замечает едва скрываемого презрения барона к этому делу, недостойному дворянина. Ларош-Боассо открыл ящик, в который спрятал золото, выигранное им.

— Возьмите, — сказал он, — и не смейте испортить результат переговоров свой скупостью! Дайте Фаржо все, что он потребует, если б вам пришлось даже отдать мою последнюю золотую монету. Надо ослепить его! Обещайте, как будто в вашем распоряжении сокровища Перу… Вы поняли меня?

— Да, да, — отвечал Легри, вынимая деньги из ящика, — но я не намерен разбрасываться золотом. Мало ли сколько еще денег вам понадобится, любезный барон… Я оставляю вас, но скоро вернусь объявить вам о моей победе.

Он заговорщицки улыбнулся и вышел. Как только барон перестал слышать шум его шагов, он дал волю своим чувствам.

— Наглец! Дурак! — восклицал он. — Осмелиться сделать подобное предложение — мне! Иметь притязания жениться на графине де Баржак — ему, сыну негодяя с узкой душой, человеку с низкими понятиями, подлецу, скряге! Если б он не был мне нужен, я бы уже свернул ему шею! Но при сегодняшних обстоятельствах необходимо терпеть этого слизняка! Черт его побери!

Барон, без сомнения, был убежден в том, что его собственная душа широка, как поместье Варина, и высока, как Монадьерская гора.