Братство волка

VII Охота на волка

На другой день при первых лучах рассвета огромная толпа стеклась в Меркоар. Огромная награда, обещанная счастливому охотнику, который убьет жеводанского зверя, а также желание освободить провинции от монстра, наводящего ужас на все население, стали причиной такого массового скопления людей. По рассказам историков, более тридцати приходов жеводанских, руэргских и овернских поднялись, чтобы присутствовать при этой охоте. Толпы людей беспрерывно прибывали под предводительством своих помещиков или даже своих священников; в этих группах встречались женщины и дети. Из этих охотников одни были вооружены пистолетами, мушкетонами и ружьями; эти добивались должности стрелков на охоте. Другие, которых было гораздо больше, взяли с собой только палки, чтобы сбивать хворост, или бычьи рога, трещотки, трубы, барабаны и даже негодные к употреблению котлы — все орудия, могущие производить сильный шум; эта гремящая толпа должна была испугать зверя, чтобы тот сам вышел на охотников. Впрочем, пока все эти люди, повинуясь строгому приказанию Ларош-Боассо, который в качестве начальника волчьей охоты должен был командовать всеми маневрами, хранили молчание в ожидании, когда наступит час действия; никакой рев рога или лай собак не пробуждал хищных зверей в глубине леса.

Разумеется, такая большая толпа не смогла разместиться ни в деревне, ни в замке. Несколько дворян приглашены были присоединиться к особам, жившим в замке мадемуазель де Баржак. Другие охотники расположились станом или под большими деревьями в аллее, или на эспланаде, находившейся перед замком. Лесничие, егеря в голубых мундирах расхаживали посреди этой пестрой толпы для поддержания порядка. Так как эти люди, по большей части пришедшие издалека, принесли с собой провизию, скатерти были разостланы прямо на площадке, и все завтракали весело и с аппетитом.

Погода была теплая, но туманная, и солнце с трудом пробивалось сквозь туман; формы самых близких гор едва можно различить; а это обстоятельство могло сделать охоту неудачной, так как позволило бы, может быть, волку скрыться от глаз стрелков. Однако, не отчаиваясь заранее, каждый хвастался подвигами, которые намеревался совершить, если б случай дал ему на то шанс; все охотники, воодушевляемые рассказами о чудовище, с чрезвычайным нетерпением ждали приказа отправиться в путь.

Но время шло, а приказа не было. Это бездействие тревожило наименее опытных охотников, неспособных понять, что успех атаки зависит от умелой подготовки к ней. Ларош-Боассо с несколькими опытными охотниками с утра поехал удостовериться, что зверь все еще находится в меркоарском лесу, и узнать, в какой части леса он прячется. Но ни барон, ни те, кто сопровождал его, еще не появились, а пока они не возвратятся, нельзя было предпринимать что-либо, потому что в таком случае за исход мероприятия нельзя было поручиться.

Наконец, к девяти часам, в ту минуту, когда уже начинали думать, что зверь растерзал охотников, небольшая группа из трех или четырех человек, один из которых вел собаку, вышла из леса и направилась к толпе. Тотчас все засуетились: узнали самого начальника волчьей охоты по его блестящему мундиру. Его окружили и осыпали вопросами. Нашел ли он зверя? В какой части леса тот прячется? Будет ли иметь успех охота? Но барон не имел ни желания, ни времени отвечать; он довольствовался тем, что отрывисто отдал несколько приказов егерям и лесничим, которые тотчас стали передавать их охотникам. Как только все были на ногах, Ларош-Боассо, не обращая внимания на поклоны и знаки уважения, которые ему оказывали, быстро отправился к замку.

В эту минуту благородные меркоарские гости сидели за завтраком. Большие столы были расставлены в столовой и в зале; охотники, уже в охотничьих костюмах, одни стоя, другие сидя, шумно отдавали честь завтраку. Кристина де Баржак, одетая в ту же амазонку, что и вчера, беспрестанно переходила от одного стола к другому, к огорчению кавалера де Моньяка и сестры Маглоар, которые не успевали следовать за ней. Кристина, казалось, гордилась и была счастлива всем этим движением, всем этим шумом. Она разговаривала, смеялась, ее румяное личико выражало самую чистосердечную веселость. Кристина, по-видимому, уже не помнила о раненом молодом человеке, за которого несколько часов назад так сильно испугалась и которого отнесла на руках в спальню; однако она обнаруживала какое-то замешательство, когда намекали на ее быстрый уход в прошлый вечер.

Как только явился барон де Ларош-Боассо, весь в поту и в одежде, влажной от утренней росы, взоры всех обратились к нему.

— Приятное известие, очаровательная хозяйка! — сказал он, обращаясь к Кристине, которая подошла с таким же любопытством, как и другие. — Приятное известие, господа охотники! Вам остается десять минут, чтобы окончить завтрак, взять ружья и отправиться на ваш пост в Сожженный лес.

— Вы узнали, где зверь? — спросили все с поспешностью.

— С помощью Божией и святого Губерта, покровителя охотников, — продолжал барон, — в Сожженном лесу я заметил пребывание волка, старого и огромной величины. Удостоверившись, что зверь не выбежал оттуда, я велел окружить кусты, и теперь загонщики идут в ту сторону, где мой первый егерь Ларамэ расставит их по местам. Мы, как я уже вам говорил, должны через десять минут находиться на наших постах, потому что иначе испуганный зверь успеет ускользнуть от нас прежде, чем мы будем готовы броситься за ним.

Восклицания и поздравления встретили это известие, большая часть участвующих охотников тотчас побежала на назначенные посты, надеясь, без сомнения, что те, кто успеет первым, займут более выгодные места. Барон же, как человек, знающий цену времени, протянул руку через голову какого-то упорно завтракающего гостя, схватил кусок хлеба и ветчины и начал есть стоя, рассеянно отвечая на вопросы, которыми его осыпали. Когда этот военный завтрак приходил к концу, к нему подошла Кристина, держа в руке рюмку мускат-люнеля.

— Вы позволите хозяйке предложить вам выпить вина, любезный барон? — сказала она, с улыбкой подавая ему рюмку. — Вы порядочно потрудились для нас сегодня утром, а день предстоит трудный!

Ларош-Боассо низко поклонился и, отвечая на вежливость Кристины, опорожнил рюмку.

— Другой сказал бы, что наша любезная хозяйка хочет напоить своих гостей любовью и вином, — отвечал он. — Но она не позволяет подобных любезностей; я лучше спрошу ее, помнит ли она свое вчерашнее обещание?

— Еще бы! Помню ли я? Разве не моя обязанность, как хозяйки этого поместья, следовать за начальником охоты? Я буду с вами, барон, и не оставлю вас.

Ларош-Боассо был восхищен этим обещанием, исполнявшим его тайные желания; но он позаботился не показывать этого.

— Графиня, — отвечал он, — мой пост всегда будет впереди первой линии стрелков; там нередко случаются несчастья, но я постараюсь оградить вас от них. Притом, — прибавил он с насмешливой улыбкой, — вы, без сомнения, будете находиться под защитой вашего телохранителя.

И он кивнул на кавалера де Моньяка, который прямо и холодно стоял на своих длинных ногах в четырех шагах позади своей молодой госпожи.

— Не нужно мне такого телохранителя, — возразила Кристина шепотом, скривившись.

Ларош-Боассо подмигнул, как бы намереваясь сыграть шутку с докучливым кавалером, а Кристина одобрила его улыбкой.

— Ну, графиня, — продолжал он небрежным тоном, — вы ничего не говорите об этом вашем ягненочке, который так счастливо избавился от волчьих зубов и который, кажется, внушает вам такое сострадание… Каков он сегодня?

— Я… я не знаю, — пролепетала Кристина, вспыхнув.

— А я думал, что вы поспешите узнать об его здоровье. Вчера вы обращались с ним с нежностью, возбудившей мою зависть… Ей-богу, можно согласиться быть растерзанным не только волком, но и всеми аравийскими львами, чтобы положить на минуту свою голову на ваше плечо!

— Я вас не понимаю… я не помню, что случилось; вид крови одурманил меня… Но вы заставили меня вспомнить, что сегодня я не осведомлялась о здоровье бедного раненого юноши! Да, точно, посреди этих забот я забыла о нем, совершенно забыла!

Говоря это, она вертелась направо и налево со смущенным видом, чтобы избежать проницательного взгляда своего собеседника.

В эту минуту приор Бонавантюр входил в зал, где остались только несколько дам и гостей, которые не бросили завтрак ради охоты. Приор с помощью сестры Маглоар и служанок привел в порядок свою одежду, и ничто в его облике, кроме легкой бледности на добродушном лице, не выдавало вчерашней усталости и волнений. Кристина подбежала к нему.

— Здравствуйте, преподобный отец, — сказала она, — я рада видеть, что вы отдохнули… Но вот барон Ларош-Боассо желает узнать о здоровье вашего родственника, а я ничего не могу сказать.

— Если этим внезапным участием он хочет загладить свою вину перед моим племянником, — отвечал приор сухо, — то я благодарю барона. После того единичного приступа лихорадки состояние бедного мальчика очень улучшилось, и доктор уверяет, что через несколько дней все пройдет… Но вы, графиня, — продолжал он, кротко обращаясь к графине, — вы должны были знать эти благоприятные известия: сестра Маглоар, приходившая уже три или четыре раза в комнату Леонса, должна была сказать вам…

— Разве я обращаю внимание на слова сестры Маглоар? — возразила с улыбкой Кристина.

— Напрасно, графиня, потому что сестра Маглоар благоразумная и скромная особа и любит вас всем сердцем… Но мне показалось, что я сегодня слышал ваш голос в галерее перед комнатой Леонса. Кто-то дожидался сестру Маглоар каждый раз, как она выходила оттуда, и с участием осведомлялся…

— Это была не я, не я, — возразила Кристина. — Пойдемте же, барон, ждут только нас. Я сейчас приготовлюсь и приду к вам.

Она поклонилась и убежала, как бы обрадовавшись, что может увильнуть от неприятного разговора.

Барон и приор остались вдвоем, отец Бонавантюр в некоторой задумчивости, а барон лучезарный и торжествующий.

— Ну, мой преподобный отец, — начал он насмешливым тоном, — ветер совершенно переменился со вчерашнего вечера… Женщина часто меняется, как говорил Франциск Первый.

— Сумасброд тот, кто доверяется ей, — возразил бенедиктинец с улыбкой, оканчивая поговорку. — Уверены ли вы, барон, что ветер переменился?

Ларош-Боассо задумался:

— Какую роль вы играете здесь? — спросил он наконец с затаенным гневом.

— Смиренного орудия провидения, которым Господь хочет защитить чистых и простых сердцем от злых и гордых!

И приор ушел справиться о самочувствии своего раненого племянника. Ларош-Боассо следил за ним взглядом, качая головою.

— Может быть, ты прав, — прошептал он, — может быть, действительно эта внезапная перемена в поведении Кристины не имеет другой причины, кроме желания сгладить впечатление от вчерашнего слишком бурного проявления чувств. Решительно, не надо терять времени и осторожно вести свою игру.

Он хотел выйти, когда заметил в углу зала, тогда почти пустого, своего приятеля Легри, который, казалось, ждал его.

— Легри, — сказал он шепотом, — вы принесли мне двести пистолей, которые нужны для раздачи егерям и лесничим?

— Любезный барон, — отвечал сын ростовщика с замешательством, — я должен вам признаться, что мой отец…

— Проклятый скряга! — перебил Ларош-Боассо с досадой.

— Ради бога, не сердитесь, вы так много уже должны ему… Но если он не хочет, друг мой, разве я не всегда к вашим услугам? Отец мой дал мне для моих мелких расходов сорок луидоров, которые я охотно дам вам!

— Хорошо, я согласен, — сказал Ларош-Боассо с легкой гримасой презрения. — Я принимаю, Легри; отдайте эту сумму моему егерю Ларамэ, и я возвращу вам деньги сразу, как только мне повезет в игре. Я должен признаться, что вы добрый малый, Легри, и совсем не похожи на вашего отца. Я хотел бы попросить вас еще об одной услуге…

— Говорите, любезный барон; в чем дело.

— Вы обязались, не правда ли, беспрестанно находиться возле графини де Баржак во время охоты?

— Правда, и это честь…

— От которой вы откажетесь. Прошу вас, напротив, держаться сегодня как можно дальше от нашей прекрасной госпожи и от меня.

— Если вы требуете…

— Это еще не все! Вам надо всеми силами не подпускать к ней этого неотступного кавалера де Моньяка, а также следить, чтобы кто-либо другой не смог навязать ей свое общество… Обещаете ли вы это, друг мой?

— Вы от меня требуете настоящей жертвы, Ларош-Боассо, потому что наша хозяйка — восхитительное существо, но я принесу себя в жертву ради вас… Но, берегитесь, любезный барон; хотя я не знаю ваших намерений, мне кажется, что вы затеваете опасное дело… Графиня де Баржак окружена могущественными людьми и верными слугами. Этот кавалер де Моньяк, с его угрюмой физиономией и нелепыми манерами, не допустит шуток, и если он что-то заподозрит…

— Для этого-то мне и нужна ваша помощь. Вы мне давно доказали вашу преданность, Легри, и я знаю, как вы находчивы и изобретательны, я полагаюсь на вас! Надеюсь, вы займете этого цербера во время охоты, и я уверен, что моя надежда не будет обманута.

Эта лесть, ловко рассчитанная, имела целью воодушевить мещанина во дворянстве; поэтому Легри, несмотря на свое первоначальное нежелание помогать барону, пообещал сделать все, что от него требовалось.

Через несколько минут Ларош-Боассо и графиня де Баржак сидели на лошадях во дворе замка — он на прекрасном коне лимузинской породы, она на своей любимице Бюшь. У Кристины через плечо висел щегольской карабин с золотой насечкой, принадлежавший ее отцу. Барон кроме охотничьего ножа в голубых бархатных ножнах, украшенных серебряными волчьими головами, был вооружен большим карабином, великолепным как по своему внешнему виду, так и по своим боевым качествам. Отдан был приказ, чтобы все охотники шли пешком к Сожженному лесу, кроме начальника волчьей охоты и хозяйки замка; но и они должны были сойти с лошадей, как только приблизятся к стрелкам, чтобы не допустить никакого несчастья. Это распоряжение очень расстраивало кавалера де Моньяка, который, по причинам, ему известным, очень желал бы не терять из вида свою неблагоразумную госпожу. Когда она уезжала с начальником волчьей охоты, он подбежал к ней, бестолково размахивая тростью, и спросил плачущим, почти отчаянным голосом:

— Графиня, где же я встречусь с вами?

— Право, я не знаю, — отвечала Кристина, с трудом сдерживавшая свою нетерпеливую лошадь, — барон скажет вам…

Кавалер обратился с тем же вопросом к Ларош-Боассо, который рассеянно отвечал ему:

— Где-нибудь у Сожженного леса, ищите нас там.

Этот ответ не удовлетворил де Моньяка, и он хотел настоять, чтобы ему дали более определенные указания, но такой возможности не представилось. Барон сделал знак Кристине, и они поскакали галопом, слегка поклонившись де Моньяку, а почтенный шталмейстер лишь смог расслышать, как шалунья хохотала над какими-то словами барона.

Кавалер вздохнул, однако не лишился мужества и решил употребить все свои усилия, чтобы поскорее догнать беглянку. Он отправлялся уже в путь с этим намерением, когда Легри, щегольски одетый, с дорогим ружьем на плече, подошел к нему.

— Кавалер, — сказал он вежливо, — вы, без сомнения, спешите так же, как я, догнать нашу благородную хозяйку и начальника охоты? Мы непременно найдем их у Сожженного леса! А так как я не знаю здешние края и легко могу заблудиться в этом огромном лесу, не окажете ли вы мне честь отправиться вместе со мною на место сборища?

У Моньяка были свои причины не доверять Легри: он знал, что этот человек всецело предан Ларош-Боассо, но так как это предложение само по себе было весьма естественно, он отвечал церемонным тоном:

— Честь будет на моей стороне. Я к вашим услугам; пойдемте!

И чтобы подать пример, он быстро пошел вперед.

Они добрались до леса, в котором все дороги, все тропинки казались знакомыми де Моньяку. Большинство охотников уже находились там, где должна была начинаться охота; иногда кавалер и Легри встречали отставших или заблудившихся. Так как всем было предписано совершенное молчание, то Меркоарский лес выглядел так, словно сегодня был самый обычный день.

Шли они долго, а кавалер был уже немолод; поэтому, несмотря на свои старания, вскоре он стал идти не так быстро. Легри постарался завязать разговор, чтобы втереться в доверие к своему спутнику. Сначала Моньяк остерегался и отвечал с ледяной вежливостью; но Легри, как мы знаем, был достаточно хитер и упорен, так что он понемногу разговорил кавалера.

Они вошли в узкую и темную дубовую аллею, куда солнце, казалось, не проникало никогда, когда Легри произнес самым вкрадчивым тоном:

— Право, кавалер, я всегда удивлялся, что такой знатный дворянин, как вы, бывший офицер королевской гвардии, мог принять такую низкую должность, какую вы занимаете в замке Меркоар.

— Низкую должность? — повторил кавалер, вдруг остановившись и приосанившись. — Что вы разумеете под этим выражением, не совсем приличным? В чем мое настоящее положение ниже дворянского звания? Разве я не имею неограниченной власти над прислугой в замке? Есть ли хоть один человек на всем пространстве этих владений, который осмелился бы говорить со мной непочтительно? Что же касается моих обязанностей относительно графини де Баржак, разве унизительно служить молодой знатной девице, которая всегда прислушивается к моему мнению? Честное слово, молодой человек, если б у вас было хоть сколько-нибудь благородной крови в жилах, я научил бы вас иметь ко мне уважение!

Легри почувствовал, что сбился с пути, и поспешил успокоить раздраженного шталмейстера.

— Вы меня не поняли, милостивый государь, — сказал он льстиво. — Богу известно, что у меня и в мыслях не было унижать кавалера де Моньяка! Я только не могу понять, каким образом человек, так долго участвовавший в войне, один из храбрейших воинов Морица Саксонского, мог привыкнуть к спокойной жизни в этом замке. О вас часто говорят в других местах, кавалер де Моньяк, и мне известно, как вы храбро держали себя в сражении при Фонтенуа двадцать лет тому назад.

Сражение при Фонтенуа, упомянутое Легри, было, как знали все в Меркоаре, слабой струной кавалера. Он, обыкновенно молчаливый, всегда охотно рассказывал об этой кровопролитной схватке, в которой ему довелось участвовать. В этот раз произошло то же самое.

— Да, молодой человек, вам сказали правду: я был при Фонтенуа, и немногие видели то, что видел я, потому что сражение было ужасное, и тех, кто участвовал в нем, осталось теперь уже немного…

И кавалер начал нескончаемый рассказ о маршах и контрмаршах французов до сражения, о храбрости и искусстве Морица Саксонского, о значительной роли, которую сыграл королевский дом в выигрыше сражения. Достославная эпопея еще не подходила к концу, когда они дошли до прогалины; несколько человек, вооруженных ружьями, прятались за деревьями; это была линия стрелков.

Тотчас кавалер перестал говорить и вспомнил о своей обязанности по отношению к госпоже. Когда он стал искать глазами, у кого бы ему спросить, где она, лесничий, по-видимому, имевший право командовать охотой в этой части леса, вежливо приблизился.

— Господа, — сказал он шепотом, — вам не следует стоять на виду; вы можете потревожить зверя, который спрятался в этой чаще.

— Хорошо, хорошо, — отвечал кавалер, отступая на несколько шагов, — мы ищем графиню де Баржак и барона де Ларош-Боассо; где они теперь?

— Они сейчас проехали лес и должны быть у Четырех Углов.

Моньяк, сделав знак Легри, хотел отправиться в назначенное место, но лесничий остановил его.

— Не сюда, кавалер; вы расстроите стрелков и рискуете получить пулю… Барон решительно запретил переходить эту границу; вам надо идти через Красный Холм.

Моньяк подавил вздох; но он слишком хорошо понимал благоразумность этих распоряжений, а потому не мог игнорировать их и, вернувшись, предложил Легри пойти в обход.

Тот охотно согласился. Дорога была довольно долгой, поэтому Легри через некоторое время вежливо спросил:

— Разве вы не будете продолжать ваш рассказ, который так сильно заинтересовал меня, кавалер? Вы остановились на том, что ваш наваррский полк приготовлялся атаковать пост у ветряной мельницы.

Получив напоминание о своих подвигах, кавалер продолжил рассказ. Но теперь он был рассеян, озабочен, беспрестанно осматривался вокруг и часто останавливался, чтобы прислушаться. Это стало причиной того, что он запутался в бесчисленном множестве бесполезных подробностей; но неприятель все еще держался, когда оба охотника дошли до перекрестка, который назывался Четырьмя Углами.

Там они опять нашли линию стрелков. На самом перекрестке несколько слуг стерегли лошадей барона и графини де Баржак; но начальник охоты и хозяйка отправились в лес пешком, по словам слуг, уже более полчаса назад.

— В какую сторону они свернули? — спросил кавалер.

— Я не знаю, — отвечал егерь, в тоне которого было что-то насмешливое. — Мне показалось, однако, что они поднимались на гору Монадьер.

Кавалер внимательно посмотрел в ту сторону; на склонах горы деревья становились редкими, а на вершине ее растительности и вовсе не было; одни голые камни. К несчастью, белое, неподвижное облако закрывало верхнюю часть горы и не позволяло различать человеческих фигур на этом расстоянии.

— Гм, — сказал Легри кавалеру после минутного молчания. — Я думаю, что нашим охотникам не худо бы поторопиться… Тучи, собирающиеся на горе, обещают грозу к вечеру.

Но кавалера не тревожили подобные признаки; у него была другая забота. Он не знал, в какую сторону направить, свои поиски. Вдруг в отдалении послышался выстрел. Он был сделан на горе, в той ее части, что была окутана облаком.

— Это сигнал, — сказал егерь вполголоса, — выстрел барона… Теперь будьте внимательны, начинается охота.

В самом деле, в глубине долины скоро поднялся шум, отдаленный, но все приближающийся, он все нарастал и наконец стал таким, что у всех присутствующих заложило уши. Охотники отправились выгонять зверя из чащи, в которую он спрятался, и гнать его к линии стрелков, менее шумной, но более страшной.

Стрелки замерли, вглядываясь в окружающее пространство и приложив пальцы к куркам, все они молча спрятались за кустами и стволами деревьев, только кавалер и Легри остались стоять посреди прогалины. Егерь с недовольством сказал им:

— Вы не можете оставаться здесь, господа: увидев вас, зверь, может быть, решится воротиться в лес. Мы имеем дело с хитрым животным, которое владеет искусством охоты не хуже нас; спрячьтесь же, или…

— Мы уходим, — сказал Моньяк, — я заметил то место на горе, откуда барон де Ларош-Боассо подал сигнал, и я знаю, где должен искать мою молодую госпожу. Вы идете со мной, мосье Легри, или хотите остаться здесь и попробовать счастья, выстрелив в страшного жеводанского зверя?

Легри заколебался; но, вспомнив настоятельные просьбы своего друга барона, он отвечал:

— Я не оставлю вас! Однако не лучше ли будет…

Повелительное движение егеря прервало их разговор, и они поспешили войти в лес.

Они пошли по узкой тропинке, которая взбиралась на вершину горы Монадьер. Постепенно лес вокруг них делался все более редким, а тропинка — все более крутой. Высокая дубрава заменилась кустарником и хворостом, и наконец путешественники дошли до открытого пространства, откуда могли видеть окрестность на расстоянии в несколько лье. Под ними горы и долины были закрыты кронами деревьев; над головами их возвышалось, как купол, огромное облако, сквозь которое слабо виднелся зубчатый хребет горы.

Пока они поднимались на гору, шум внизу усиливался. Иногда он становился чуть тише, возможно, в такие моменты загонщиков что-то отвлекало или им приходилось пробираться сквозь колючие заросли, мешавшие их музыкальным упражнениям, но скоро шум начинался опять с новой силой. Все это напоминало адскую охоту, которая, по народному преданию, слышится в грозовые ночи в дремучих лесах. Иногда из этого безграничного грохота выделялось соло котлов, иногда можно было различить дуэт бычьих рогов. В общем, от этой музыки мог оглохнуть даже глухой. Зато со стороны стрелков все оставалось спокойно и безмолвно; не раздавалось ни одного ружейного выстрела, ни малейшего крика. Без сомнения, зверь, если только он не убежал дальше, инстинктом, присущим диким животным, угадывал тактику своих врагов и где-то прятался, чтобы не получить пулю.

Де Моньяк и Легри остановились на минуту перевести дух на маленькой площадке, покрытой вереском и черникой; они преодолели почти две трети горы. Тут начиналось облако, к которому беспрестанно присоединялись широкие полосы тумана, поднимавшегося из ущелий.

На четверть лье ниже был крайний пункт леса и виднелся притаившийся в куче дрока, последний стрелок линии. Кроме этого единственного неподвижного стрелка, на горе не было никого. Догадаться, в какую сторону направились барон де Ларош-Боассо и графиня де Баржак, было нельзя.

Вдруг слабый звук человеческих голосов раздался из тумана. Кавалер с живостью обернулся и, указывая на склон горы несколько выше того места, где они находились, поспешно сказал:

— Сюда! Я забыл овраг Вепрей, где находится хижина Жанно… Мы найдем их там, потому что я услышал голос моей госпожи.

И он начал подниматься на гору с самой большой скоростью, на какую был способен.

— Куда вы меня ведете? — спросил Легри, с трудом успевавший за ним.

— Вы увидите… Они там, говорю я вам.

Скоро они очутились на краю оврага, который снизу был почти незаметен, но теперь разверзся у их ног, как бездна. Он казался образован дождевой водой, скатывавшейся со склонов горы Монадьер, и дно его было устлано обломками скал. Однако покатость скатов, поросших вереском, позволяла спускаться без затруднения. Легри удивился тому, что какой-то человек осмелился устроить себе жилище в таком месте. На противоположном берегу был вход в пещеру, вырытую под скалой. Перед входом стояла ограда из стволов деревьев, в которой была прорублена дверь и два маленьких отверстия, служивших окнами. Заброшенность этого жилища, устроенного так далеко от мест, обычно посещаемых людьми, бросалась в глаза. Легри внимательно рассматривал это необычное строение, более похожее на берлогу медведя, чем на жилище человека. Но звук голосов, поразивший его, послышался снова, на этот раз он как будто исходил из таинственного жилища.

— Я не ошибся, — сказал кавалер, — они здесь, я в этом уверен. Скорее! Мне кажется, они зовут нас!

Взяв Легри за руку, он повел его за собой по травянистому склону оврага. Они уже дошли до дна, когда быстрый топот поколебал землю возле них. Прежде чем путники успели обернуться, сзади их настигло какое-то стремительно мчащееся существо.

Одним ударом зверь сшиб с ног шедших рядом Легри и кавалера и, не причинив им никакого другого вреда, продолжил свой бег к противоположному краю оврага. Как только он скрылся из вида, какой-то громкий звук, напоминавший не то гром, не то оглушительный хохот раздался в ущелье.

Впрочем, в тот момент ни кавалер, ни Легри не обратили внимания на это обстоятельство — они были оглушены быстрым нападением зверя, убежище которого они невольно нарушили. Они лежали на земле, боясь приподняться. Наконец они решились, и Легри первый, придя в себя, поднял свое ружье, отлетевшее на десять шагов.

— Это жеводанский зверь, — сказал он голосом, дрожащим от волнения. — Будем защищаться…

— Похоже, это действительно был зверь, — сказал кавалер, поднося руку к своему ушибленному лицу. — Черт его побери!.. Славную оплеуху дал он мне… Но почему здесь нет ни одного охотника, чтобы преградить ему дорогу?

Он был прерван пронзительным криком, раздавшимся из хижины, в которую они направлялись. Моньяк и Легри вздрогнули.

— Моя госпожа! — громко воскликнул кавалер.

— Барон! — одновременно с ним закричал Легри.

Дверь хижины вдруг открылась, и графиня де Баржак показалась на пороге. Кристина была без шляпы, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами. В руке она держала охотничий нож.

Очутившись лицом к лицу с Моньяком и Легри, она посмотрела на них странным остановившимся взглядом и сказала:

— Поздно… Я убила его… Войдите; вы там найдете вашего прекрасного охотника.

Она бросила окровавленный нож к ногам двух спутников, остолбеневших от изумления, и побежала с горы как сумасшедшая.