Братство волка

XIX Семейство Фереоль

Как и другие горные цепи Франции, Мезенские горы представляют собой ряд вулканов, потухших тысячи лет назад. Невозможно найти более непроходимые места. Под ногами бесплодная каменистая почва, в вышине острые края скал, застывшая лава, принявшая самые странные формы; повсюду пропасти, шумные каскады, озера, образовавшиеся в кратерах вулканов. Кроме нескольких долин, эта местность уныла и безрадостна; ее богатство состоит в пастбищах, питающих многочисленные стада, каштанах, плоды которых составляют главную пищу жителей; мезенкские горцы чрезвычайно бедны; нищета, оторванность от прочих людей озлобили их, сделали недоверчивыми и мрачными. Они горячи, мстительны, всегда готовы схватиться за нож при любом оскорблении — словом, можно сказать, что их неукротимый дух согласуется с грозной и грубой природой их родины.

В одной из самых отдаленных долин этого края находилась ферма, жители которой, вероятно, занимались разведением скота, потому что вокруг не было земли, пригодной для пахоты. В этом убогом жилище, окруженном со всех сторон сосновым лесом и базальтовыми скалами, жили люди, имеющие отношение к этой истории.

Вечером, на третий день после отъезда Леонса из Фронтенака, крестьянин с семейством сидели на скамейке у ворот дома за ужином, который состоял из каштанов с молоком. Отец, в одежде из сукна, сотканного в этом краю, и широкополой шляпе, был человек лет пятидесяти с угрюмым лицом, немногословный и строгий. Семейство его состояло из жены, сильной крестьянки в нарядном платье и аккуратном чепчике с белыми лентами, из дочери, девочки лет двенадцати с глуповатым личиком, из двух сыновей, долговязых парней восемнадцати и двадцати лет, одетых почти так же, как отец, и таких же угрюмых, как и он. Все они не произносили ни слова, и слышался только стук ложек.

В другое время года можно было бы подумать, что эти люди вышли за порог своего дома для того, чтобы подышать свежим воздухом, прежде чем лягут спать; но холод был очень силен, и резкий ветер дул с гор. Тонкий слой снега уже покрывал землю и не позволял вести на пастбище скот, который остался в хлевах. Стало быть, у горцев была другая причина, чтобы не сидеть у огня, разведенного в доме, и ужинать на воздухе, несмотря на холод.

На пригорке прямо напротив дома четыре путешественника ехали верхом по тропинке, неправильно проложенной стадами. Эта тропинка вела только к ферме, значит, путешественники ехали туда, а так как это семейство жило в совершенном уединении, то подобное происшествие должно было возбудить их любопытство.

Из четырех особ двое ехали впереди и казались господами, двое других, очевидно, были низшего сословия. Но все были одеты по городской моде, хорошо вооружены ружьями и охотничьими ножами; около них бежало несколько огромных собак, темная шерсть которых резко выделялась на снегу.

Это зрелище было чрезвычайно интересно для людей, которые с незапамятных времен не видели стольких посетителей в своей пустынной местности.

Они ждали недолго. Всадник, казавшийся начальником группы, опередил своих спутников и один подъехал к ферме. Горцы стояли неподвижно на пороге своего дома.

— Друзья мои, — сказал всадник на жеводанском наречии, — не это ли мыза Красный Холм, в которой живет Гильом Фереоль, прозванный Правдивый Меч?

Отец семейства отвечал холодно:

— Это Красный Холм, я Гильом Фереоль… а что касается прозвища Правдивый Меч, которое дали моему деду, я считаю себя недостойным носить его.

Путешественник не обратил внимания на эти последние слова.

— Ну, друг Фереоль, — продолжал он: — предоставьте мне и моим людям гостеприимство на эту ночь. Я знаком с вашим господином мосье де Ланжаком, к тому же я щедро заплачу за все ваши хлопоты.

— У меня нет господина, — отвечал горец с гордостью, — дверь моя открыта для всякого, богач или бедняк… Войдите; у моего очага есть место для вас, ваши лошади найдут сено в моей конюшне. Я не могу принять вас так, как этого требует ваше благородное происхождение, потому что я беден, но то немногое, что имею, принадлежит гостю, посланному мне Господом.

— Очень хорошо, друг, — сказал путешественник. — Мы охотники и не будем прихотливы. Мы привезли с собой провизию и в этом отношении не станем обременять вас.

Барон Ларош-Боассо сошел с лошади и сделал знак своим спутникам поспешить. Они наконец приехали; это были Легри, Фаржо, егерь Лабранш, все голодные и очень усталые от продолжительного переезда по горам.

Семейство Фереоль не рассыпалось в изъявлениях учтивости, но по знаку отца все начали принимать гостей. Лошадей отвели на конюшню, где дали им корм, собак, которые уже принялись драться с собаками фермы, заперли, кроме любимой лайки, в свиной хлев, где горячая похлебка утолила их свирепый голод. Приезжих же гостей Фереоль ввел в дом, в очаге был разведен огонь, и пока путешественники грелись, мать и дочь деятельно занялись приготовлениями к ужину.

Эти приготовления были скромны: ужин состоял из свиного сала, сыра, каштанов и воды. К счастью, Ларош-Боассо и Легри взяли с собой холодную говядину и разную другую провизию, которая и была разложена на столе. Скоро путешественники, господа и слуги, братски сели за ужин, щедро приправленный усталостью и аппетитом.

Между тем настала ночь; небольшая железная лампа прибавляла свой свет к свету очага. Дверь была заперта, и ветер свистел за окнами дома. Пока путешественники ужинали, семья Фереоль окончила свои работы на ферме. Их пригласили разделить ужин, они отказались с серьезным видом; один отец взял стакан вина в знак гостеприимства, но только смочил губы и поставил его на стол.

Это странное обращение весьма забавляло гостей, но Ларош-Боассо строгим взглядом приказывал своим спутникам держаться серьезно, он знал, сколь обидчивы и вспыльчивы здешние обитатели.

По окончании ужина барон захотел получше познакомиться с обитателями фермы.

— Ну, мэтр Фереоль, — сказал он фамильярным и дружелюбным тоном, — вы здесь только в двух лье от леса Со, где в последний раз показался страшный жеводанский зверь. Можете вы мне сказать, убежал ли он оттуда?

— Я этого не знаю.

— Говорят, что он ранен, — продолжал Ларош-Боассо, — это было превосходно, потому что вы верно угадали, приятель, что мы приехали в Мезен охотиться на жеводанского зверя.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на губах Фереоля.

— Мне рассказывали, — отвечал он, — что его ранил лесничий Ланжака; но ранен зверь или нет, вам лучше, господа, отказаться от вашего предприятия.

— Как, мой милый, — спросил Легри насмешливым тоном, — разве вы из тех, кто считает этого зверя неуязвимым?

— Я не считаю его неуязвимым, сударь, — возразил Фереоль, и в глазах его вспыхнул колючий огонек, — потому что собственными глазами видел следы его крови на снегу; многие стрелки видели, как он падал от их выстрелов, и думали, что убили его, однако дня через три он являлся сильнее и ужаснее прежнего. Раны его заживали, к нему возвращались силы и свирепость… Что еще нужно? — продолжал он с жаром. — Не кроется ли здесь перст Божий? Не очевидно ли для глаз смертных, что этот страшный зверь был послан сюда в наказание за наши грехи? Говорю вам, не пулями и ружьями, не охотничьими ножами и шпагами убьете вы этого посланца божественного мщения, а постом и молитвою… Вернитесь к Богу, нечестивые люди, и зверь исчезнет в бездне, из которой вышел.

Члены семьи выслушали с почтительными выражениями лиц это библейское поучение Фереоля. Легри, на минуту оторопевший, хотел было расхохотаться, но, когда встретился глазами с Ларош-Боассо, понял, что лучше сдержать смех.

— Мэтр Фереоль, — продолжал барон, — ваши речи подтверждают подозрение, внушенное мне изображением Святого Духа, которое ваша жена и ваша дочь носят на шее; вы и ваше семейство, наверное, принадлежите к протестантской религии?

Хозяин гордо выпрямился.

— Какое вам дело? — сказал он. — Когда я принял вас в моем доме как гостя и друга, спрашивал ли я вас, к горделивой ли римской церкви принадлежите вы или к бедным и рассеянным по миру членам церкви воинствующей?.. Но, — продолжал он грубо, — я никогда не отрекусь от моей веры. Отец мой присутствовал на протестантских проповедях с ружьем на плече и положив руку на эфес своей сабли… Я и мои сыновья готовы сделать то же самое!

В глазах его двух сыновей и в глазах жены и дочери, которые слушали его молча, отразился такой горячий энтузиазм, что стало понятно: отец внушил всем членам семьи большое почтение к религии.

Очевидно, барон находился у потомков камизаров, тех протестантов, которые шестьдесят лет тому назад вступили в кровопролитную войну с католической церковью. Сейчас, вынужденные избегать густонаселенных городов, где королевские указы запрещали им публично исповедовать свою религию, камизары удалились в самые неприступные части страны. Правительство теперь немного смягчилось к ним и, несмотря на строгость предписаний, не слишком интересовалось тем, что происходит в этих диких краях; протестантские горцы сохранили свой прежний неукротимый фанатизм, особенно горячий и восторженный, из-за того что гонение могло возобновиться для них с минуты на минуту.

— Вы ошибаетесь, мэтр Фереоль, — возразил барон серьезным тоном, — в моих словах нет глупой нескромности… Но прозвище Правдивый Меч, которое дали вашему деду, не носил ли еще один храбрый партизан, который разделил страдания благочестивого и благородного Пьера де Варина во времена Бервика и Виллара?

Крестьянин поднял голову.

— Точно так, сударь, — отвечал он, — мой дед был именно тот верный слуга, который никогда не оставлял графа во время гонений и долго жил с ним в гроте Варина. Они питались кореньями и дикими плодами, а спали опираясь на свои ружья; раз двадцать посылали драгунов, чтобы взять их, но они всегда спасались, благодаря своей ловкости и неустрашимости… Мой дед Правдивый Меч, которого я знал в детстве, любил рассказывать при мне о событиях той жестокой эпохи, и сам я часто рассказывал о них моим детям… Мы, бедные люди, остались верны религии наших отцов, а владельцы Варина…

— Вы говорите, — перебил барон, — о последнем графе де Варина, который, сделавшись католиком, умер в Фронтенакском аббатстве? Он был жестоко наказан за свое отступничество, мэтр Фереоль, его единственный сын погиб, может быть, это было наказанием небесным… Но вы должны знать, что младшая ветвь Варина сохранила свою веру, мэтр Фереоль. Я также родственник того неустрашимого Варина, о котором вы говорили сейчас; я барон де Ларош-Боассо.

Это сообщение не произвело на крестьянина того действия, на которое барон рассчитывал, зато жена и дети Фереоля не смогли удержаться от движения, выражавшего их удивление и уважение. Однако Фереоль встал.

— Не стану скрывать от вас, господин барон, — сказал он сдержанно, — что мне говорили о вас как о дворянине не весьма твердом в вере, расточившем отцовское наследство… Но это все равно. День, когда в доме Правдивого Меча принимают потомка графа де Варина, — праздник. Да будет благословен этот день!

Он поцеловал руку своего гостя, и каждый член семьи поочередно приходил воздавать барону ту же почесть. Этот церемониал совершился с той пуританской холодностью, которая отличала все движения Фереолей; но Легри уже не хотелось смеяться, его изумила серьезность, выражаемая его патроном. Действительно, Ларош-Боассо как-то очень естественно вошел в роль сурового протестанта.

— Вы не должны, мэтр Фереоль, быть слишком строги к городским протестантам. Королевские эдикты не шутят, и если мы сделаем какую-нибудь неосторожность… Но я вижу, что вы нахмурили брови… Оставим же предмет, относительно которого у нас разногласия… Я хочу оставаться с вами в хороших отношениях, мэтр Фереоль, как это и следует единоверцам, и прежде всего я должен спросить вас: можем ли мы рассчитывать завтра на вашу помощь. Мне нужен проводник, знающий окрестности, чтобы проводить нас в лес Со, где, говорят, скрывается жеводанский зверь.

— Вы все-таки настаиваете на этом безумном и святотатственном предприятии?.. Повторяю вам, никакое оружие не может поразить это чудовище; пули будут бессильны, острие ножа притупится об его шкуру, потому что ему поручено небом мстить и истреблять… Но, пожалуй, — продолжал Фереоль, изменив тон, — ваше желание будет исполнено… Завтра утром я или Рюбен, мой старший сын, проводим вас в лес Со.

Рюбен, красивый парень очень высокого роста, кивнул, давая знать, что он слышал это приказание и исполнит его. Барон поблагодарил сына и отца.

— Это еще не все, — прибавил он, — я ищу одного человека, найти которого для меня так же важно, как убить жеводанского зверя, и этот человек должен быть недалеко отсюда. Он здешний, долго жил в поместье Варина и Меркоаре, но, кажется, вернулся в Мезен недавно. Он лишился рассудка и живет в лесу. Его зовут Жан Пейра, но он больше известен под прозвищем Зубастый Жанно. Не можете ли вы, мэтр Фереоль, разузнать все об этом человеке?

Эта просьба произвела странное впечатление на протестантскую семью; только глава дома сохранил хладнокровие.

— Господин барон, — сказал он после краткого молчания, — прежде чем вы приехали сюда, не останавливались ли вы на мызе Грансен, находящейся по ту сторону горы?

— Нет, в городе нам указали на ваш дом как самый близкий к лесу Со… Но к чему этот вопрос, мэтр Фереоль?

— Сегодня в Грансен прибыла большая толпа охотников, заявивших так же, как и вы, о своем намерении преследовать зверя и отыскать следы Зубастого Жанно. Мартен, хозяин грансенской мызы, заходил ко мне, чтобы рассказать об этом за два часа до вашего приезда. Он хотел посоветоваться со мной об одном деле…

— Хотелось бы мне знать, — сказал барон задумчиво, — что это за охотники, направляющиеся туда же, куда и мы?

— А вы не догадываетесь? — хитро сказал Легри. — Ставлю на то, что это племянник приора или, как вы его называете, ягненочек. Я же говорил вам о его намерении начать охоту.

— Вы уверены ли в этом, Легри? В самом деле, это возможно. Но если я понимаю, зачем он охотится на зверя, то его интерес к Жанно мне кажется странным…

— Ходят слухи, что сумасшедший и зверь дружны между собой…

— Все может быть, — произнес туманно барон. — Так или иначе, а эта конкуренция мне не нравится, хотя Леонс не самый опасный противник, но может быть всякое. Без сомнения, он намерен отправиться на охоту завтра утром, надо опередить его.

— Мы можем отправиться до рассвета.

Фереоль спокойно слушал этот разговор.

— Ну, дорогой хозяин, — продолжал барон, — знаете ли вы что-нибудь об этом Жанно, которого я очень желаю отыскать? Он нужен мне для защиты интересов нашей религии…

Фереоль колебался с минуту.

— Господин барон, — сказал он наконец, — Жан Пейра — мой дальний родственник, и я могу его найти… Но я не выдам его вам, пока не узнаю, чего вы от него хотите.

Ларош-Боассо рассказал ему о наследстве Варина и постарался убедить Фереоля в том, что для всех протестантов посрамление фронтенакских бенедиктинцев будет большим достижением. Эта стрела попала в цель.

— Стыд и посрамление римской церкви! — вскричал Фереоль. — Давно мы ждали этого! Я готов пожертвовать жизнью моей и моих детей, чтобы помочь вам победить этих жадных до чужих денег монахов… К несчастью, я боюсь, что мой родственник не в состоянии свидетельствовать в вашу пользу; по правде говоря, его рассудок помрачен безвозвратно. Он проходил здесь месяц тому назад и сел перед нашим домом, где раньше часто бывал. Мои дети боялись его и не смели к нему подойти. Когда я возвратился с пастбища, то увидел его, он был в лохмотьях, очень грязен и страшен. Он меня узнал, но, когда я задал ему какой-то вопрос, ответом были лишь бессвязные слова и глупый смех. Он не захотел войти в дом, зато когда ему принесли пищу, он с жадностью набросился на нее. Потом он нас оставил и с того времени бродит по окрестностям и живет неизвестно чем. Мы часто его встречаем, но он всегда убегает при нашем приближении и прячется в зарослях, куда мы обычно не ходим. Однако так как он мой родственник, я время от времени кладу в те места, где он бывает, хлеб или каштаны; и эта пища всегда исчезает на другой день. Вы видите, что этого Жанно нелегко схватить; к тому же я думаю, что в некоторые минуты к нему вообще опасно подходить.

— Я все-таки хочу попробовать, друг Фереоль, — продолжал барон, — вот этот человек обещает не только подойти к этому несчастному сумасшедшему, но и усмирить его, как только найдут его следы… Не правда ли, Фаржо? — обратился он к бывшему лесничему, который тотчас после ужина сел у огня.

— Да, да, барон, — отвечал Фаржо с уверенностью, — мы давно знакомы с Жанно, и я знаю средство, чтобы смягчить его нрав… Правда, он прежде был не так дик, как теперь, но я ручаюсь, что он не убежит, если узнает меня или только услышит мой голос.

Горец, столь сильно чтущий кровные узы, потребовал от барона обещания, что Жанно, его родственнику, не будет причинено никакого вреда и что его выпустят на свободу после того как допросят. Потом условились, что Фереоль и Рюбен проводят завтра охотников в лес Со, где сумасшедший, как и прежде, поддерживал добрые отношения с жеводанским зверем.

— Это прекрасно, — сказал Легри, когда они договорились о некоторых деталях, — но мы должны поторопиться. Этот Леонс и его люди начинают меня сильно беспокоить. Если волк действительно ранен, с ним можно легко справиться, а мы не должны позволить племяннику приора опередить нас.

— Ну, Легри, — сказал барон, — мы покинем дом при первых лучах солнца. Чего вы еще хотите?

— Я ничего не хочу, Ларош-Боассо, совсем ничего, — возразил Легри с досадой, — теперь, когда ваше предприятие столь удачно движется, я вижу, что вы несколько охладели к своей изначальной цели… Вы гораздо более заняты Жанно, чем зверем.

Барон сказал ему несколько слов шепотом, чтобы его успокоить.

— Хорошо, хорошо… Но я должен завтра же убить жеводанского зверя, — упрямо заявил Легри и сел у огня с надутым видом. Барон презрительно пожал плечами. Впрочем, беседа продолжалась недолго. Путешественники устали и чувствовали потребность собраться с силами для завтрашнего дня, который обещал быть тяжелым и полным опасностей. Ларош-Боассо выразил желание идти спать. Но Фереоль попросил его прочесть вместе с крестьянами молитвы, которые, по обычаю, читались каждый вечер.

Ларош-Боассо понимал, что отказ оскорбит хозяина; но полтора часа чтения псалмов и молитв показались ему сущим наказанием. Он сказал, что его клонит ко сну до такой степени, что он не может исполнить эту обязанность с необходимым благоговением. Фереоль нахмурил брови, однако только пробормотал:

— Написано: «Молитва облегчает, а размышление живит ум». Да простит Господь грешнику и ветренику!

Через несколько минут путешественники легли спать, одни на постелях своих хозяев, другие на сене в конюшне, где дыхание скота поддерживало тепло. Часть ночи можно было слышать среди рева ветра серьезный и монотонный голос главы семейства, который давал религиозное наставление своим детям.