Братство волка

XVI Договор

Фаржо после трагической смерти дочери отказался от должности меркоарского лесничего; впрочем, он всегда дурно исполнял эту должность, так что никто не пожалел о его уходе. Общественное мнение упрекало его в том, что он был главной причиной трагического происшествия, и, несмотря на его раскаяние, никто не желал поддерживать с ним дружбу. Но то ли графиня де Баржак учла последнюю просьбу Марион, то ли чье-то таинственное влияние хлопотало за бывшего лесничего, но он не был изгнан из Меркоара, хоть и заслужил это. Напротив, ему дали убежище в замке; он надзирал за другими слугами и ему давали самую легкую работу.

Таким образом, жизнь Фаржо была бы вполне удобна, если б не презрение, с которым к нему относились окружающие, а может быть, его терзали и тайные угрызения совести.

Даже внешне Фаржо очень изменился. Его прежний румянец исчез, полнота спала, щеки обвисли, глаза потускнели. Вместо прежнего красивого мундира он носил теперь серую ливрею, которая висела на нем, как кафтан на огородном пугале. Горе и всеобщее осуждение не сделали этого человека добрее; прежняя его веселость ушла, сменившись брюзгливостью и постоянным недовольством. Он стал мрачен, угрюм, смотрел на всех исподлобья.

Когда Легри вошел в кухню, Фаржо, сидевший у окна, встал и поклонился. Молодой мещанин начал говорить тем фамильярным и покровительственным тоном, которому он научился у Ларош-Боассо.

— Здравствуйте, здравствуйте, Фаржо, — сказал он, — очень рад вас видеть… Но перейдем в маленькую гостиную; там нам удобнее будет разговаривать… Мадам Ришар подаст нам туда две бутылки лучшего вина сию же минуту, неправда ли, мадам Ришар?

Трактирщица очень удивилась. Столь же надменный с низшими, сколь раболепный с дворянами, Легри не имел привычки обращаться таким образом с людьми, подобными Фаржо.

Но друг барона, казалось, не заметил действия, произведенного этим отступлением от его обыкновенной гордости.

Он вошел в соседнюю комнату, и Фаржо последовал за ним. Скоро тот и другой сидели перед столом, на котором красовались принесенные мадам Ришар бутылки.

Легри сначала осыпал пришедшего вопросами обо всех меркоарских жителях, к которым он демонстрировал необыкновенное расположение. Фаржо отвечал лаконично, холодно и как будто остерегаясь чего-то. Легри наскучила эта раздражающая осторожность, он взял бутылку и наполнил стаканы золотистой жидкостью, которая разлила по всей комнате восхитительное благоухание.

— Ну, Фаржо, — сказал Легри приветливо, — вы, наверное, устали от этой утренней прогулки; я думаю, вы не откажетесь выпить со мной…

— Благодарю; я дал себе слово не пить более вина.

— Это хорошо для дурного вина деревенских кабаков, но это вино сенерейское; заведение мадам Ришар славится этим вином во всей провинции. Попробуйте, говорю вам, один раз не беда, черт побери!

Фаржо отвернулся и повторил свой отказ.

— Как вам угодно, — сказал Легри.

Он поднес стакан к губам и с наслаждением медленно потягивал драгоценный нектар. Бывший пьяница оставался бесстрастен.

Разговор продолжался. Один не уставал спрашивать, другой отвечал, как правило, односложно. Легри узнал, что после неудачной охоты в Меркоарском лесу графиня де Баржак, верная своему решению, ни разу не надевала амазонку, что она не ездила больше верхом, не выходила без Моньяка и нескольких слуг, что она жила уединенно, казалась печальной и задумчивой.

Несмотря на то что эти подробности были интересны, Легри не продвигался к цели данного ему поручения. Он все думал, как бы искуснее приступить к допросу; но Фаржо не предоставлял ему желанного случая, и время шло, не принося результата.

«Дело никак не сдвинется с мертвой точки, да и как ему сдвинуться, — думал Легри, — если чертов старик действительно излечился от пьянства… Черт меня побери, если я не узнаю, как сладить с этим проклятым лесничим или кто он там…»

Фаржо, которому тоже наскучила эта бесполезная болтовня, наконец встал.

— Я рассказал обо всем, о чем вы меня спрашивали, мосье Легри, — сказал он. — В свою очередь позвольте мне исполнить данное мне поручение… Могу я сообщить моим господам, что барон Ларош-Боассо выздоравливает?

— Вы можете даже сообщить им, что он совершенно выздоровел; мой благородный друг поговаривает уже о том, что скоро поедет верхом.

— Это доставит удовольствие кавалеру де Моньяку, который с нетерпением ждет, когда барон оправится от своей раны.

— Откуда у кавалера такой интерес к здоровью барона?

— Не знаю… И вы также, мосье Легри, здоровы и свежи. Стало быть, ваша помощь уже не нужна барону; говорят, что вы то уезжаете отсюда, то приезжаете сюда.

— Разве кавалер осведомляется также обо мне? — спросил Легри с видом беспокойства.

— Конечно, он интересуется вами точно так же, как бароном; он расспрашивает как нельзя подробнее и о нем и о вас.

— Надо же, какая честь! Дело вот в чем, Фаржо: барон не бережет себя и силы медленно к нему возвращаются. И если бы я постоянно за ним не присматривал, он бы уже допустил какую-нибудь неосторожность… Не торопись же сообщать благоприятные известия доброму кавалеру де Моньяку. Я надеюсь, что через две недели Ларош-Боассо будет в состоянии держаться на ногах и сам я освобожусь от всяких забот о нем.

Легри рассчитывал, что они с другом к тому времени уже уедут из окрестностей Меркоара.

— Я исполню это поручение, — ответил Фаржо. Он хотел выйти. Легри, на минуту смутившийся от того чрезмерного интереса, который кавалер де Моньяк проявлял к нему, вдруг вспомнил о настоящем положении дел.

— Постойте еще минуту, мой добрый Фаржо, — дружески продолжал он, — я вижу вашу печаль, огорчающую меня. Я знаю о вашем несчастье, и мне хотелось бы утешить вас. Скажите, Фаржо, разве вам хорошо в Меркоаре? Разве к вашему несчастью в замке проявляют то уважение, которого оно заслуживает?

Эти дружеские слова должны были бы произвести большое впечатление на Фаржо, который, всегда мрачный и угрюмый, терзаемый угрызениями совести, не привык слышать слова сочувствия. Однако он отвечал с горечью:

— Уважение? Какое уважение могут ко мне иметь? Там все меня обвиняют и презирают. Меня взяли в замок, но это из жалости, а может быть, и из уважения к покойнице дочери. Меня не любят; я издохну, как собака под кустом, и никто обо мне не пожалеет… Потом, — продолжал он суровым тоном, — разве я не заслужил всего этого, а может быть, и худшего?

— Почему же? Разве вы виноваты, что бедная девушка решила непременно идти за вами в лес, несмотря на настойчивые убеждения Гран-Пьера? Разве вы сами побудили ее совершить этот неблагоразумный поступок? Это всего лишь несчастный случай, в котором было бы несправедливо винить вас.

— Вы так думаете? — спросил Фаржо, и лицо его посветлело. — Я уже говорил себе это, но другие, в особенности меркоарский аббат, утверждают другое.

— Садитесь и поговорим как добрые друзья. Тот, кто старается вас мучить, имеет, может быть, свою причину на это, но люди беспристрастные, как я и мой достойный друг Ларош-Боассо, могут только сожалеть о вас. Виноват в этом только проклятый зверь, которого мы отыщем и убьем, когда выздоровеет барон.

— О, позвольте мне помочь вам… Я вам помогу! — с жаром закричал Фаржо. — Я могу помочь вам напасть врасплох на этого гнусного зверя… Итак, — продолжал он совсем другим тоном, — барон находит, что мне не стоит упрекать себя в том, что произошло с моей дочерью?

— Надо быть очень глупым или очень злым, чтобы думать иначе. Повторяю, Фаржо, вам старались внушить эти вещи, чтобы извлечь из этого выгоду… Вы говорили мне, что меркоарский аббат старается смутить вашу совесть незаслуженными упреками?

— О, вы правы, — сказал лесничий с выражением ненависти, — этот аббат хотел от меня кое-чего… Теперь я уверен, что он действовал по наущению фронтенакских бенедиктинцев… Но хотя я почти обезумел от горя, я был так же хитер, как и он, и он не добился того, чего хотел.

— А чего он хотел, любезный Фаржо?

— Ничего, ничего!

Легри понял, что он не должен спешить и вернее достигнет своей цели, если удвоит ловкость и терпение.

— Из всего этого, Фаржо, я делаю вывод, — продолжал он, — что с вами в Меркоаре нехорошо обращаются, и я посоветовал бы вам немедленно оставить замок. Клянусь честью, вас наконец сведут с ума. Вас уже сейчас узнать нельзя. Раньше вы были таким веселым собеседником, а теперь вы угрюмы, как волк. Вы не смеетесь, мало говорите, цвет лица у вас бледный, а щеки впалые… Фаржо, вы же мужчина! Разгладьте ваши морщины, черт побери! Я предлагаю вам, — добавил Легри, наполняя стаканы, — выпить за здоровье вашей прелестной госпожи, благородной графини де Баржак, и за поражение интриганов, окружающих ее!

Он подал полный стакан Фаржо, который взял его.

— Я не могу отказаться выпить за здоровье госпожи, — ответил бывший лесничий, — графиня де Баржак была так расположена к моей несчастной дочери, и хотя она не любит меня…

— Она сожалела бы о вас, Фаржо, если бы к ней не приставали эти фронтенакские пройдохи, черт их побери!

— От всего сердца желаю того же! — сказал Фаржо и опорожнил свой стакан.

С этой минуты отец Марион будто сделался другим человеком. Искусная ложь усыпила совесть. Душа, освободившись от оков боли, словно расправила крылья, а легкое опьянение сделало этот полет головокружительным. Старик почувствовал самое искреннее расположение к Легри, столь легко излечившему его от душевных мук.

Между ними начался оживленный разговор. Фаржо, оставив свою молчаливость, вспомнил о прежней веселости и словоохотливости. Он был все еще осторожен и не упоминал о своем секрете. Легри же удвоил красноречие. Бывший лесничий не мог устоять. Стакан наполнялся за стаканом, Фаржо уже не останавливался и хотел этим превосходным вином вознаградить себя за продолжительное воздержание от спиртных напитков. Две бутылки были опорожнены, заказали еще две. Легри подавал пример, так что в конце встречи он был почти так же разгорячен, как и его собеседник.

Результат этого разговора можно угадать. Мало-помалу полное согласие установилось между собеседниками. Золото, наполнявшее карман одного, перешло в карман другого. Скоро Фаржо в свою очередь вынул из кармана грязное портмоне, а из портмоне — бумагу, которую отдал Легри. Тот, бросив взгляд на эту бумагу, просиял. Наконец Фаржо, пошатываясь, встал.

— Чудесно! — закричал он. — Я не хочу печалиться! Я хочу еще пожить весело… Тоска убьет и кошку, черт возьми!.. Ну, мосье Легри, решено: я возвращаюсь в Меркоар, чтобы распрощаться с ними, потом поступлю на службу к барону, и все мы примемся за поиски Жанно, свидетельство которого так важно в этом деле. Я беру на себя обязанность заставить его говорить, несмотря на его помешательство; кроме того, он нам поможет, без сомнения, отыскать этого проклятого жеводанского зверя, который растерзал… Но об этом не надо думать… Еще одно слово, Легри: уверены ли вы, что барон не отступится?

— Он сдержит все мои обещания, Фаржо; я действую от его имени; это его золото теперь звенит в ваших карманах… Ступайте же и спешите в замок… А пока выпьем в последний раз за здоровье вашего нового господина, барона де Ларош-Боассо!

— Да, да, за здоровье барона! — вскричал Фаржо и решительно опорожнил свой стакан. — Пусть он разобьет в прах всех этих злодеев бенедиктинцев, а вместе с ними и этого лицемера приора, который вздумал нагружать меня чувством вины… Они теперь узнают, на что я способен! А тем-то, меркоарским, как я задам! Как позавидуют моему золоту этот долговязый кавалер, эта ханжа Маглоар и эти лентяи лакеи! Мне хочется поскорее посмотреть на это… Я уже ухожу!

Они оба стояли; Фаржо бросился на шею к Легри, который, едва держась на ногах, чуть не упал.

— Ах, Легри! — вскричал Фаржо, роняя пьяные слезы. — Ты мой благодетель, мой товарищ, мой лучший друг… Я был слеп, безумно несчастен; а ты раскрыл мне глаза и ум, ты возвратил мне радость в сердце! Мы преданы друг другу на жизнь и на смерть! Нам надо расстаться, но я завтра же вернусь, и мы вместе примемся за дело… Сколько чудесных бесед проведем мы вместе… с бутылочкой вина! Ну, пойдем со мной. Я хочу, чтобы ты видел, как я езжу верхом.

Говоря это, Фаржо взял под руку своего собутыльника и потащил его к двери. Таким образом они прошли нижний зал гостиницы, где находились вдова Ришар и слуги. Легри, как нам известно, был одет очень щеголевато; по его шляпе с золотым галуном, по его шелковому кафтану, по его кружевам, бантам, его приняли бы за самого настоящего джентльмена. Фаржо, напротив, со своей сутулой осанкой, осунувшимся серым лицом и в поношенном костюме выглядел как совершенно опустившийся пьяница. Поэтому, хотя у обоих лица были красными, а одежда растрепанной, это сближение показалось трактирщице и ее служанкам весьма странным и нелепым.

Проигнорировав любопытные взгляды, они дошли до двора гостиницы, где Фаржо не с первой попытки сел на старую лошадь, на которой он приехал. Они обменялись еще несколькими дружескими словами, потом путешественник уехал, напевая свою любимую песню.

Через минуту Легри отправился отчитаться перед Ларош-Боассо о результате данного ему поручения.

Барон, закончивший завтрак, сначала нахмурил брови, увидев, в каком состоянии находится его поверенный, но когда Легри рассказал ему подробности своего разговора с Фаржо, в особенности когда показал ему важную бумагу, которую лесничий никак не хотел отдавать до этого дня, Ларош-Боассо не мог удержаться от восторга.

— На этот раз они в моих руках! — вскричал он с пылкостью. — Заставлю этих дерзких бенедиктинцев провалиться сквозь землю! Обвинение в убийстве, какое счастье! Одной угрозы разглашения этого гнусного преступления будет достаточно для того, чтобы заставить их возвратить мне поместье Варина… И какую прекрасную роль я буду играть! Мщение за несчастного убитого кузена. Мой гнев и моя ненависть к этим людям не изобрели бы ничего лучше… А как все ловко проделано, Легри! Вы, кажется, не пощадили себя в битве! Ваша храбрость будет оплачена по заслугам! Пусть теперь этот толстяк Фаржо поможет нам убить жеводанского зверя, прелестная владетельница замка будет принадлежать вам со всеми ее богатствами. Вы видите, что я не торгуюсь с вами за ваши услуги!

Может быть, в этом обещании барона заключалась ирония, но Легри, обыкновенная проницательность которого была притуплена в эту минуту, не заметил этого.

— Прекрасно, друг Ларош-Боассо! — сказал он с жаром. — Я узнаю наконец ваше обыкновенное великодушие. Предсказываю вам: все ваши желания исполнятся. Поручите это дело старику, вы увидите, как он им воспользуется. Успех несомненен; мой отец даст вам денег вперед, ручаюсь… Я говорил вам, барон, что я справлюсь с этим делом… И посмотрите, как я умею щадить ваше добро! Я нашел способ сберечь эти десять луидоров от жадности Фаржо.

Он достал из кармана горсть золотых монет. Ларош-Боассо отвернулся.

— Не надо, — возразил он с презрением. — Отдайте эти деньги Фаржо; они принадлежат ему.

— Вы не хотите? — спросил Легри. — Однако случаются дни, когда у вас не бывает много денег, барон, и вы были бы рады иметь их в случае надобности… Я сберегу их для вас… Не надо быть таким расточительным… Ах, любезный Ларош-Боассо, — продолжал он, вдруг переменив тон, — вы не можете понять, каких жертв требует от нас дружба! Поверите ли, что я унизился до того, что пил вместе с этим мужиком и обращался с ним как с товарищем; и это при мадам Ришар и ее служанках, которые подсмеивались надо мной… Весьма неприятное унижение…

— Иногда, унижаясь, возвышаются, — сказал барон. — Вы разберетесь с Фаржо, когда будете владельцем Меркоарскаго замка…