Бродячий цирк

Глава 2 О том, как нас встретил Краков, про выступление Бориса, про то, как я старался везде успевать, а ещё про волшебника и его башню

Утром следующего дня мы въехали в Краков. Наш караван показался мне дождевой каплей, попавшей в ручей… если не в реку. Вокруг, куда ни глянь, люди. Нельзя сказать, что Первый мой Большой Город произвёл какое-то особенное впечатление — просто я его именно таким и представлял, и знал, чего ожидать. Зато Мышик был потрясён до глубины своей собачьей души — столько людей в одном месте он видел в первый раз.

Аксель даже и ухом не повёл, когда сонный пригород с козьим блеяньем и изрыгающими едкий дым деревенскими грузовичками сменился узкими улочками города, так и продолжил сопеть под одеялом на своём сидении. Я же не сомкнул глаз всё утро, да и мои спутники заметно приободрились. Костя блаженно жмурился и курил. Анна, сменившая на козлах фургона Марину, здоровалась и перекидывалась словами с торговцами, спешащими мимо артистами, просто прохожими и гостями фестиваля. Марина в салоне автобуса сонно хлопала глазами и улыбалась. Я пожелал ей доброго утра и получил в ответ надменное: «Надеюсь, ты тоже выспался, ведь сутки предстоят не из лёгких, особенно для тебя…». Потом спросил у Кости:

— Анна со всеми общается, как будто всех тут знает. Вы так часто сюда приезжаете?

— Несколько раз в год, — ответил он. — Вон того толстяка в шляпе с пером зовут Джером, и у него просто отличный мёд. А вон и его грузовичок, видишь?.. Надо будет к нему сегодня заглянуть.

Костя махнул мужчине рукой, тот ответил ленивым кивком и спрятал в усах улыбку.

— А вот в том подвальчике — один из входов в гильдию картографов. К этим ребятам ходят не только за картами.

Он сделал эффектную паузу, и я спросил:

— А за чем ещё?

Костя сказал, понизив голос:

— Они знают всё обо всех. За денежку там можно узнать все, что хочешь об интересующем тебя человеке или месте в городе.

Он немного помолчал, докуривая сигарету. Потом сказал:

— Заводить новые знакомства легко. Переброситься парой слов с незнакомым человеком — нехитрое дело. Он может стать очередным мазком краски в портрете этого дня, а может оказаться и лицом этого портрета. Понимаешь?

Я мало что понимал, но кивнул. Показаться невеждой перед голубыми глазами мне очень не хотелось.

Впереди людской поток, радостно гомоня, выплёскивался на площадь. «Всё равно, что наши приютские перед каждонедельным походом в кинотеатр», — подумал я, чувствуя, как сладостно томит душу плывущая над крышами музыка. Наш караван свернул чуть раньше, углубился в паутину улочек, мощенных красным и жёлтым камнем.

— Подъём, морские дьяволы, — хрипло скомандовал Аксель и зевнул. — Впереди земля!

— Здесь, — сказал Костя, останавливая автобус на крошечной, затерянной среди старинных трёхэтажных домов, площадке… или лучше сказать полянке? — Здесь мы и остановимся.

Я спрыгнул с подножки автобуса и огляделся. Заросший зелёными водорослями фонтан, несколько скамеек. За фигурной аркой, по сторонам которой поднимаются стилизованные сторожевые башенки, темнеет парк и убегает посыпанная жёлтыми листьями дорожка. С другой стороны под навесом деревянные столики и странная овальная дверь, выкрашенная в зелёный цвет. «Зелёный Камень — кафе-гостиница», гласила вывеска над дверью. Приглушённый гомон городской площади слышался где-то рядом.

— Юнга! — настиг меня рёв Акселя. — Ты чего там заснул? Мы тебя взяли не для того, чтобы пялился на достопримечательности. Точнее, не только для этого. Давай-ка разгружай Бориса, он уже воет от тоски.

Преследуемый радостно лающим Мышиком, я бросился к фургону, где попал в руки Анны и был нагружен лошадиной сбруей и седлом.

— Почему мы остановились именно здесь? Здесь же почти нет народу!

Анна улыбнулась.

— Плох тот артист, который не сумеет сделать себе аудиторию. Не волнуйся, без куска мяса твой пёс этим вечером не останется.

Местные дети были уже тут. Крутились под ногами, вытягивали шеи, пытаясь заглянуть в тёмное нутро повозок, провожали блестящими глазами каждую коробку. Артисты деловито носились между фургонами. Лошадей отправили пастись в лесопарк, кусочек которого был виден под северной аркой, с нами осталась только Цирель, которую Костя с Анной уже облачали в красную попону, седло, уздечку с позолоченными клёпками и красный плюмаж. Я даже залюбовался — до тех пор, пока меня не вернул в этот мир тычок Акселя.

— Не отвлекайся, Шелест. У нас ещё обезьянки не разгружены, а вон уже подтягиваются зрители постарше и при деньгах! Знаешь, как они клюют на обезьянок?!

Я стремглав бросился к повозке с животными.

Зрители постарше и вправду постепенно подходили. С одного из балконов на нас благожелательно смотрела пожилая пара, откуда-то со стороны парка появилась стайка девушек и принялась рассаживаться на скамейках. Из двери «Зелёного камня» вышел хмурый толстяк в кожаном скрипучем жилете на шнурках. Я подумал, что он собирается задать нам взбучку за то, что устроили перед его заведением сумасшедший дом, но услышал:

— Аксель! Чего ж ты, паршивец, не заходишь проведать старого друга, а?

Наш капитан повернулся на голос.

— Пан Жернович!

Они тепло пожали друг другу руки. От толстяка веяло казавшейся невозможной для человека его габаритов энергией, даже воздух вокруг него потрескивал и искрился. Вряд ли пан Жернович умел жонглировать, но если бы ему вздумалось, допустим, сплясать на одном из деревянных столов при входе, он, наверное, заработал бы больше денег, чем мои бродячие артисты.

— Я ждал вас ещё вчера. Видишь, как пусто? То, что за этими столиками ещё никто не сидит и не пялится на вас, сукиных детей, исключительно твоя вина!

— Не сердись. Мы слегка задержались в дороге. Заезжали в Пинцзов. Если хочешь, я поставлю тебе пива из лучшей забегаловки в округе. Из какой пожелаешь.

— Хочу. Из моей, — серьёзно сказал пан Жернович. — У меня лучшая забегаловка в этом противном маленьком городишке!

Он захохотал, звучно хлопая себя по ляжкам.

Тигра встретили дружным вздохом. При помощи маленького подъёмного крана, что установили на краю повозки, сделав её похожей на пузатого динозавра с очень маленькой головой, Костя спустил клетку к самым моим ногам. Ко мне подскочил один из мальчишек, очевидно, самый смелый.

— Друзья говорят, что тигров нельзя гладить. Руку могут отгрызть. А я говорю, что они слушаются людей. А ты ведь сможешь его погладить, да?

Мальчишке вряд ли было больше семи годов от роду, из-под красной кепки во все стороны торчали светлые дерзкие кудряшки. Я почувствовал себя рядом с ним взрослым и умудрённым годами.

— Борис страшный… но дружелюбный.

Протянул к прутьям решётки руку, но Борис коротко взрыкнул и щёлкнул зубами. Я подпрыгнул, не чуя под собой ног, дети подпрыгнули вместе со мной.

— Не дразни зверя, Шелест.

Аксель повернулся на шум и сердито постукивал носком правого сапога о левый.

— Я не дразнил! Только хотел его погладить…

— Ты хотел показать, что ты не дрейфишь перед зверем. Борис это почувствовал. Тебе бы понравилось, если бы тебя попыталась почесать за ухом мартышка, чтобы доказать остальным, что она самая смелая?..

— Тигрёнок! — раздался над ухом громогласный рёв пана Жерновича. — Вот о ком я скучал больше, чем о раздолбае Акселе!

Я представил, как толстый пан лезет обниматься с тигром, и вжал голову в плечи. Однако повернувшись, увидел, как он целует пухлыми губами руку Анне.

— Смотрю, не расстаёшься с этим полосатым мальчиком! А где твой принц на белом коне?

Он подошёл и взлохматил Борису шерсть между ушами — полная, похожая на окорок рука едва пролезла между прутьями клетки. Тигр, к восхищению публики, лизнул пальцы толстяка и подставил под руку пана голову, требуя ещё ласки. Как большой кот, честное слово!

Анна засмеялась.

— Борис — настоящий принц. Другие кавалеры мне не нужны. А лошадь есть у меня — вон как раз седлают…

— Верю-верю, — сказал пан Жернович; пальцы трепали ухо тигра, а тот тихо рычал от удовольствия. — Но если когда-нибудь решишь с ним расстаться, приезжай ко мне — я вдовец, но не век же мне, в конце концов, скорбеть.

Он подмигнул девушке, и они рассмеялись. Потом глубоко посаженые глаза пана скользнули ко мне.

— Познакомь-ка меня с молодым человеком.

Анна нас представила.

— Если этот деспот вдруг про тебя забудет — заходи, востроногий, не стесняйся. У меня есть сладкий кофе и пирожные.

Хозяин «Зелёного камня» вновь повернулся к девушке.

— Пошли, пани тигрёнок, я угощу твоего тигра мясом. Настоящей бараниной, не каким-нибудь суррогатом, который теперь продают в каждом паршивом магазинчике самообслуживания. Я знаю этого варвара как облупленного, он никогда не будет работать на голодный желудок.

Марина с Акселем уже начали представление — может быть не для зрителей, а, допустим, в шутку или ради разминки. Между фургонов носились мячики разного размера и цвета, и резиновые жонглёрские булавы. Здесь же прыгал с глупым лаем Мышик.

— Выглядит не слишком трудно, — сказал я проходящему мимо Косте и засмеялся: — Мышик тоже хочет научиться жонглировать!

— Жонглировать одновременно предметами, разными по весу, очень сложно. Рискуешь получить в лоб булавой, — серьёзно сказал Костя.

— А ты умеешь? — с надеждой спросил я. — Аксель вроде бы обещал меня научить, но он так занят.

— Акс по большей части занят тем, что валяет дурака, — с улыбкой сказал Костя. — Впрочем, это его основная обязанность, на то он и капитан… Нет, не умею. Всё, что я делаю в этой труппе, так это вожу автобус, чиню разные вещи, да немного играю на гитаре. От Луши, нашей кошки, и то больше толку. Если хочешь научиться, попроси Марину.

Я повесил голову.

— Мне кажется, она меня не очень-то переносит.

— Она хорошая девочка, — качнул головой Костя. — Но таков уж у неё характер. Ещё Аксель подливает масла в огонь — любит её поддразнить, а бедняжка срывается на тех, кто поближе. У нас здесь, знаешь ли, один большой детский сад.

Во мне что-то всколыхнулось. Что-то неприятное, липкое подобралось к сердцу и заставило спросить:

— Значит, вы взяли меня только потому, что Аксель любит подразнить Марину?

— Нет, — строго сказал Костя, — Мы взяли тебя потому, что капитану, Анне и Джагиту давно нужен шустрый помощник… ну и цирковая собака в придачу.

Словно в подтверждение раздался голос Акселя.

— Шелест, где тебя бесы носят? Кати сюда тумбы, все три, и займись обручем. Его нужно пропитать горючей жидкостью, Марина покажет как.

Я бросился исполнять поручение.

К полудню, на небольшой площадке возле заведения с зелёной дверью, собралось уже порядочное количество людей. Панове в возрасте рассаживались по лавочкам, более молодые — за столиками под навесом, а дети носились вокруг, путаясь под ногами, некоторые даже расселись на ветках двух разлапистых вязов. Молоденькая полноватая помощница пана Жерновича (наверняка его дочь) разносила по столикам пиво и солёные орешки в вазочках. Я, утомившись, примостился у бортика фонтана, чувствуя как приятно холодит спину гранит.

Когда две трети столиков оказались заняты, Аксель, сжимая в руке хлыст с яркой жёлтой кисточкой на конце, взобрался на одну из тумб и откашлялся.

— Дамы и господа! Если вам понравится представление, денежки можете оставлять вон там, в фонтане. Бумажные — за уши вон тому пареньку. Право, за десять злотых с человека вам будет благодарна вся наша труппа! А теперь, позвольте представить вам Бориса!

Зелёная дверь распахнулась, оттуда вывалилась колоритная компания. Впереди гордо шествовал тигр в наморднике; посередине толстый пан с поводком в кулаке; позади, улыбаясь, шла Анна, одетая в элегантное платье. Пан Жернович нацепил на лицо серьёзное, даже сердитое выражение, брови наползли на глаза, жилка на бычьей шее набухла и трепетала. На самом деле это Борис вёл толстяка, натягивая поводок и фыркая в намордник. Посетители поджали ноги и притянули к себе пивные кружки. Выглядело это настолько потешно, что я захихикал в кулак.

Добравшись до ближайшей тумбы, тигр запрыгнул на неё и присел. Пан торжественно передал Акселю поводок, который вскоре (вместе с намордником и толстым кожаным ошейником) полетел в сторону. Воздух всколыхнулся от дружного «Ах». Щёлкнул хлыст, жёлтая кисточка на его конце метнулась в воздухе, словно хвост какой-то диковинной птицы. Тигр, расправив лапы и зарычав, легко перескочил на соседнюю тумбу. А потом, по новому щелчку, на следующую. Когти громко клацнули по полой деревяшке, оставив на щербатой поверхности новые отметины. Тумбы стояли треугольником, чтобы зверь мог перепрыгнуть на любую из двух соседних.

Анна вручила Акселю обруч и отступила в тень фургонов. Теперь по щелчку хлыста тигр прыгал через обруч, каждый раз едва не задевая его задними лапами. Потом в руках девушки появились спички, и я затаил дыхание.

Обруч полыхнул и на какое-то мгновение стал похож на солнце, плюющееся языками пламени. В конце концов солнечный диск превратился в огненное колесо.

Тигр присел на задние лапы; я видел, как под кожей ходят и перекатываются мускулы, напрягаются и готовятся к прыжку. Словно сжимается пружина. Туже, ещё туже… если зверь немного промахнётся, он, наверное, полыхнёт не хуже облитого горючей жидкостью обруча.

«Ап!» — выкрикнул Аксель. И пружина распрямилась… Борис чёрно-белой стрелой пронёсся через пылающее колесо и приземлился на другую тумбу. Качнулся, восстанавливая равновесие, и неподвижно застыл, только подёргивался кончик его хвоста, да поднимался от напряжённой спины лёгкий пар.

Я услышал тяжёлое звериное дыхание. Выдохнул. И одновременно зрители (которых стало уже намного больше) разразились аплодисментами.

Капитан раскланялся. Обруч из рук колесом покатился к автобусу, чадя и разбрасывая искры, где его встретил Костя с ведром воды.

— Молодчина, — сказал Аксель тигру и требовательно протянул руку. Я схватил порученное мне ведёрко с сушёным мясом, споткнулся обо что-то, едва не растянувшись на потеху зрителям на каменной площадке, но ведро донёс. Капитан выудил оттуда кусочек побольше, предложил тигру. Тот понюхал, облизнулся, но подношение не взял. На лице Акселя отразилось изумление.

— На же, бери. Заслужил.

Тигр перепрыгнул на соседнюю тумбу.

— Борис!

Аксель сделал четыре шага и вновь оказался возле него. Тигр виновато потупился, лапой отодвинул подношение и перепрыгнул на следующую тумбу.

— Не позорь меня, Борис. Каждый уважающий себя тигр должен быть голодным, злым и хотеть съесть дрессировщика, не говоря уж о кусочке мяса.

Аксель говорил вроде бы негромко, но слова долетали до самых дальних лавочек.

— Возьми же мясо, Борис, мальчик мой!

Аксель, горестно причитая, бегал за зверем, а тигр, поджав хвост и опустив усы, скакал от него по тумбам.

Раздававшиеся вокруг смешки переросли в хохот. Я мужественно сдерживался, стараясь вести себя подобающе подмастерью артиста, уже много раз наблюдавшего эту сценку, но в конце концов тоже не выдержал и прыснул. Пан Жернович хохотал, хлопая в ладоши, как маленький ребёнок.

— Это я его накормил! Я! Отличным сырым мясом, пан Аксель, будь уверен, всякую гадость он теперь жрать не станет!

Аксель повернулся к хозяину таверны, скорчил обиженную рожу. Казалось, ещё немного, и обида потечёт у него из ушей и из носа.

— Вот кто испортил мне зверя.

Я был уверен, что Борису нравится выступать. Глаза сверкали, как два огромных начищенных блюдца, в них отражался чудовищно искажённый Аксель и зрители за столиками; шерсть на холке стояла дыбом, из глотки рвалось довольное негромкое рычание… или громкое мурчание.

В фонтан с весёлым звяканьем полетели монетки. Две девушки со смехом попытались засунуть мне за ухо пятизлотовую бумажку, но я проворно подставил Костину кепку, выданную специально для этой цели.

Аксель забрал из кепки бумажку и показал подбородком на людей за столиками. Мол, собери и там. «Отлично выступили! — шепнул я ему, — Все так смеялись, когда ты гонялся за Борисом…»

Капитан с улыбкой поправил очки, его жилистая и жёсткая рука взъерошила мне волосы.

— Это только начало. Ты увидишь ещё много такого, чего мы не показывали в твоём родном городе.

Вскоре кепка до краёв наполнилась мятыми бумажками, а в фонтане поблёскивало несчётное количество медяков. Три полноватые женщины за одним столиком хором принялись причитать, что меня, поди, эти вонючие артисты оставляют без медяка на мороженое, и напихали полные карманы мелких денег. Я особо не возражал, тем более, мороженого действительно хотелось.

Вокруг гордо восседающего на тумбе Бориса творилось форменное безобразие. Дети хором уговаривали Акселя попросить тигра зарычать или хотя бы показать зубки. Один седовласый пан размахивал фотокамерой, строил и заново перестраивал на фоне тумбы с тигром своё семейство. Пан Жернович громогласно уверял, что тигру после таких нагрузок нужно поесть («У меня мама была ветеринаром, лечила на ферме овец, и я знаю…»), и зазывал артистов к себе в таверну.

Ко мне подскочила Анна, схватила за руку.

— Сейчас будет выступать Джагит со своими питомцами, ему наша помощь без надобности. Я на полчаса отбила тебя у Капитана! Поэтому ты идёшь со мной на блошиный рынок. Только отдай кепку Аксу.

— А зачем нам на рынок? — спросил я.

— Кое-что прикупить для ночного представления. Ночью тебе вряд ли удастся выспаться.

В ответ на мои поползновения сходить за своим псом, Анна покачала головой.

— Мышика лучше оставить здесь. На городскую площадь нельзя с собаками. А сейчас там полно жандармов.

Джагит выбрался из фургона с глубокой плетёной корзиной в руках. Я вытянул шею, пытаясь разглядеть там змей, но ничего не увидел. Тощее тело заклинателя скрывал тёмно-синий халат с широкими рукавами, по которым золотыми нитками были вышиты луна и звёзды, сплетающиеся в хитрый узор. Из-под пол одежды торчали красные остроносые сапоги, тюрбан на голове делал его похожим на великана. Бородка заплетена в косичку.

— Как он тебе? — спросила девушка. — По-моему, прекрасен! Настоящий арабский шейх.

— Он мне не нравится, — признался я. — Какой-то угрюмый и совсем не волшебный.

Анна покачала головой.

— Зря ты так. Джагит — настоящий маг. Наверное даже единственный настоящий артист здесь, в то время как мы, все остальные — обычные балаганные фокусники и шарлатаны.

В её голосе слышалось подлинное почтение, и я не стал спорить.

Мы проскочили под аркой и через узкий переулок выбрались на центральную площадь. Фестиваль был в самом разгаре. Я зажмурился. В воздухе по-броуновски сталкивались частички запахов и звуков: ароматы ванильного мороженого, ядреного пива и кваса; разнообразных мелодий самых разных инструментов; гремучие смеси духов, людского пота и жареных сосисок; смех и говор на разных языках; щекочущие ноздри запахи воздушной кукурузы, сладкой ваты и ароматного папиросного дыма. Перед глазами всё расплывалось и мелькало. Будто смотришь в калейдоскоп, где разноцветные стекляшки образуют потрясающе красивые узоры. Вот росчерком красного платье танцовщицы. Вон там стремительно вспыхивает на солнце смычок скрипки, мелькающий в руках музыканта, словно шпага в руках мушкетёра из романа Дюма. Вот на ходулях мим в золотой маске и расшитых серебром одеждах, смешно взмахивающий руками…

Царила над всем этим, конечно же, музыка. Музыканты играли и на импровизированных сценах, и между столиками какого-нибудь кафе, даря сидящим за ними улыбки, и просто присев на бордюр пешеходной дорожки с гитарой или маракасом. Фолковые мотивы, блюз и джаз сливались в странный, невозможный и аритмичный рок-н-ролл, который в этот день победной песнью звучал над городом. Я решил, что мне этот мотив даже по нраву.

На самом деле день уже клонился ко сну. Солнце окрасило в розовые тона крыши домов на дальнем конце площади.

— Пошли, — Анна уже тянула меня за собой. — Я понимаю, что фестиваль ты видишь в первый раз, но если мы не поторопимся, Аксель открутит нам уши.

Я спешил за Анной и всё никак не мог насмотреться.

Уличная пантомима: актёры играют сценку из какой-то исторической пьесы, пред королём преклонили колени двое мужчин… впрочем, исторической ли? Я заметил, что один из мужчин явно изображал кота: из-под шляпы торчали серые ушки, а под загримированным носом — накладные усы. И хвост, сейчас элегантно обёрнутый вокруг левой руки.

Под медленный и печальный перебор арфы танцуют мужчины и женщины в старинных одеждах. Под другую музыку, быструю и задиристую, в широком круге, который образовала толпа, сражаются двое настоящих рыцарей, в полных кольчужных доспехах, мечи взлетают, сталкиваются, разбрасывая быстрые злые искры. Щиты гудят под градом ударов. Лица в прорезях шлемов блестят от пота, а зрители, в основном толстые бородатые панове с кружками пива, подбадривают их хмельными голосами.

Под раскидистым дубом, неведомо как уцелевшем в каменных джунглях, тощий человек в цилиндре при помощи деревянного креста и ниточек заставлял двигаться карикатурную фигурку Майкла Джексона. Король поп-музыки, смешно дёргая руками и ногами, шагал своей знаменитой лунной походкой под звуки старенького магнитофона, лежащего возле ног кукловода.

Я замедлил шаг, чтобы рассмотреть картины, развешенные по стене одного из домов. Портреты, пейзажи, натюрморты, лёгкие карандашные наброски и аляповатые масляные полотна — как будто окна в другой мир.

— Молодой человек желает что-нибудь купить? — спросил продавец.

Я разглядывал картину, изображающую ночной Краков с высоты птичьего полёта. Красиво… взять бы такую картину и, используя её как карту, слазать, например, вон на ту колокольню. Или найти тот смешной домик с остроконечной круглой крышей и флигелем.

— Рисовалось с воздушного шара. Будет отлично смотреться в спальне или в гостиной. Берите, не пожалеете.

Я засмеялся.

— Простите, но у меня есть только автобус, через окна которого можно увидеть всё это вблизи. Поэтому я лучше пойду.

Догоняя Анну, я посмотрел вверх и действительно увидел там воздушный шар, похожий на огромную сочную грушу.

— Скоро ты увидишь блошиный рынок. Незабываемое зрелище для того, кто ни разу не был в этом городе.

— Незабываемых зрелищ мне на сегодня хватило, — рассмеялся я.

Глазея по сторонам, я вспомнил «Волшебника изумрудного города». Интересно, а здесь есть свой волшебник? Наверняка есть. Обитать он должен в какой-нибудь башне…

Блошиный рынок располагался на прилегающей к площади улице. По своему родному городку я знал, что все рынки работают часов до пяти, а с наступлением сумерек среди палаток остаются бродить только ветер да бездомные собаки. Однако здесь с закатом солнца жизнь не умирала, а разгоралась с новой силой. Мы с Анной проскочили перед носом трамвая, яростно звенящего вслед, спугнули большую стаю голубей и ворвались в облако новых незнакомых запахов и осипших голосов. Череда павильонов тянулась насколько хватало глаз. Где-то товары были упрятаны под выцветший брезент палатки или шатра, где-то за шторками, где-то просто навалены под открытым небом, рядом с торговцем, восседающем на каком-нибудь раритетном табурете, который тоже можно было купить.

Проходя мимо палаток я, совершенно одуревший, ловил носом запахи мёда, лука, книжной пыли, горький аромат какой-то настойки, ржавчины, мяты… Возле павильона со шкурами пахло шерстью и травой от моли (у нас в шкафах тоже жил такой запах, особенно в летнее время). С земли мне оскалился волк, жутко недовольный своей нынешней плоской жизнью, лисица была с ним солидарна. Там были ещё шкурки мелких пушных животных, огромная медвежья шкура, а царил над всем этим продавец-горец с лицом, больше напоминающим камень, с огромными ручищами, готовыми поспорить размером и силой с медвежьей лапой. Его пояс из сыромятной кожи украшал огромный прямой нож в ножнах. Горец уткнулся в новенький пейджер, бегая глазами по строчкам; меня эта картина слияния прошлого и будущего потрясла до глубины души.

От столика с кальянами и благовониями тянуло сладостным, одуряющим дымом. Здесь же торговали чаем и кофе в маленьких склянках и шкатулках, словно бы это были драгоценности.

Дальше одутловатый пожилой пан продавал всякую всячину, горой наваленную на прилавок. Здесь были подносы, начищенные до блеска так, что в них можно смотреться как в зеркало, старый самовар, деревянные фигуры и игрушки, несколько гитар, прислоненный рядом велосипед, чёрно-белый телевизор, который пан смотрел, воткнув в него вместо антенны кусок медного провода, и ещё куча всего. На телевизоре тоже был ценник, по моему скромному мнению, за такие деньги можно было бы купить цветной.

Была здесь и палатка, уставленная клетками и аквариумами. Над всем этим стояло бодрое чириканье и трели. В клетках сидели разнообразные птички, большие и маленькие, самых разных расцветок, от жёлтых канареечных, до зелёных и голубых. Я увидел меланхоличного попугая: такой наверняка пришёлся бы по вкусу Капитану. Вольеры занимали морские свинки, бурундуки и белые мыши, а в аквариумах носилась блестящая рыбная мелочь и, величаво помахивая хвостами и раздувая жабры, красовались золотые рыбки.

Анна остановилась у палатки с напитками, купила бутылку содовой и каждому по большому мороженому в вафельном рожке.

Когда мы подошли к одному из прилавков, вплотную примыкающему к городской стене, из-за груд книг и всяких безделушек, сверкающих в лучах закатного солнца, к нам заспешил тощий старик с заплётённой в две косички белоснежной бородкой. И я понял — вот он, Волшебник Изумрудного Города.

Не то, чтобы он походил на мага и заклинателя. Вместо мантии на плечах слегка неряшливо болтался пиджак с красным бантом-бабочкой, вместо посоха сухонькая рука в перчатке сжимала зонт-тросточку. У него были роскошные седые усы, тронутые табачной желтизной.

Он без лишних слов заключил Анну в объятия, чмокнул в щёку.

Прежде чем Анна или Волшебник успели раскрыть рот, у меня вырвалось:

— А у вас есть башня?

Девушка растеряно хихикнула.

— Есть, — удивлённо сказал Волшебник, — правда, наверное, это больше похоже на платяной шкаф, чем на башню.

Голос у него оказался высоким и мягким, почти что женским. Пан повернулся к рыжеволосой девушке, словно чего-то ожидая. Наконец, сказал строго:

— Анна, ты нас не познакомила.

— Ой! Пан Грошек, — представила она Волшебника, — А это — Шелест, новый член нашей труппы.

— Анна, — ещё строже сказал пан Грошек.

— Селестин.

— Вот! — торжественно сказал Волшебник. — Имена — это, пожалуй, единственная ценность, которую мы проносим с собой через всю жизнь. Можно отнять одежду, имущество, родных, всё что угодно! Но имена остаются с нами.

Он замолчал и рассеянно заморгал под взглядом Анны.

— Ну да чего это я… Ты права, моя дорогая, пока обойдёмся без дискуссий. Спустимся вниз, — он лукаво посмотрел на меня, — в подземную башню. За прилавком посмотрит Соня.

— Он любит учить людей, — заметил я шёпотом, глядя на прямую спину Волшебника. — Если бы он не был, ну… торговцем, я подумал бы, что он учитель.

— Пан Грошек преподаёт в местном университете. Историю. Я бы с удовольствием у него училась, если бы училась где-нибудь вообще.

— А как же тогда вот это всё? — я кивнул на прилавок с книгами и всякими безделушками.

— Считай, что это его хобби. Так же как у Кости гитара, а у Джагита — философия. У пана Грошека есть и дом, и семья, и дети, но летние месяцы он живёт здесь. Хотя настоящее его хобби ты ещё не видел, — она заговорщески мне подмигнула.

Среди развалов книг перед нами открылось отверстие канализационного люка.

— Спускайтесь, — сделал приглашающий жест Волшебник, — будьте как дома.

Вниз, в мягкий дрожащий свет, вела винтовая лестница с холодными ступенями-перекладинами. Я спустился первым, огляделся, моргая и ресницами разгоняя налипающий на глаза полумрак.

Мы оказались в небольшом помещении. Три стены были выложены кирпичной кладкой, поросшей коричневой бородатой паутиной. Четвёртая огорожена решёткой, а за ней виднелась более свежая кирпичная кладка. Посреди комнаты с высоты стола разгоняла тьму электрическая лампа в виде шара. Шар сиял в темноте, и мне представилось, как Волшебник глядит в него, обозревая с высоты птичьего полёта ночной город. Если назвать сваленные наверху в кучу книги, сувениры и ещё гору всякой всячины беспорядком, то чтобы описать то, что творилось сейчас перед нашими глазами просто не находилось слов. Желтоватые отсветы бродили среди мешковатых фигур. Вначале мне показалось, что комнатушка полна людей. Потом глаза донесли до меня, что это всего лишь развешанная на плечиках одежда. Но в таких количествах, что складывалось впечатление, будто попал не в башню Волшебника, а в дом какой-то сумасшедшей модницы. У меня закружилась голова. Одежда (или лучше, наверное, сказать костюмы) пестрила яркими цветами. Картину дополняли маски, какие-то сумочки, пояса и прочие детали нарядов, развешанные по стенам или грудой сваленные на полках.

Я повернулся к Анне.

— А пан Грошек случайно не цыганский барон?

— Скорее, наш, цирковой. Без его баронства и покровительства мы были бы серыми и невзрачными, и нас бы закидали тухлыми помидорами. Я надеюсь, этого не случилось с Акселем, пока мы тут ходим.

Спускавшийся следом пан услышал и улыбнулся в усы.

— Многие думают, что перед каждым праздником у меня одевается весь город. Если бы это было так — вам бы досталась только моя ночнушка.

Между вешалками у дальней стенки чернели кровати, а рядом с ними примостился обогреватель, напомнивший почему-то Джагитова удава. Веяло, несмотря на обилие одежды, приятной свежей прохладой, так что, если закрыть глаза, можно представить, что находишься не в городской канализации, а высоко над землёй, возле горного озера.

— Зелёный чай? К сожалению, ничего кроме чая я предложить не могу. Мы с Соней здесь довольно аскетично живём.

Не дожидаясь ответа, Волшебник поставил чайник на огонь.

— Значит, вы снова пришли взрывать город своим якобы искусством, и отвлекать порядочных граждан вроде меня от работы, — сурово сказал он.

От неожиданности Анна засмеялась.

— Вы прекрасно знаете, что тут и кроме нас полно соблазнов. Вы видели этих живых статуй? На них можно пялиться бесконечно!

— А ты, молодой человек, — внезапно обратился пан Грошек ко мне, — неужели и правда предпочёл такую вот кочевую жизнь учёбе и сытой красивой жизни? — он подёргал себя за бородку. — Возможной.

— Я из Пинзова. Из приюта. Наши ребята, которые уже взрослые, работают на песчаном карьере или учатся на водителей или почтальонов. Я бы не стал профессором, как вы. И путешественником бы не стал. Кроме того, мне там жутко надоело.

Я внезапно почувствовал, что мой голос звенит как натянутая струна. А вдруг он захочет вернуть меня обратно? У профессора истории наверняка есть какие-нибудь связи, например, в полиции. Я ведь убежал незаконно.

— Как складно говоришь, — удивился Волшебник и приблизил свое лицо к моему. — Может быть, тебя похитили?

Я так растерялся, что уставился на него с открытым ртом. Анна давилась хохотом и издавала невнятные звуки в кулачок.

— Нет, я это сам… мы… ну, с моей собакой хотели повидать другие города. А тут бродячие артисты, они как раз ехали на фестиваль… и тигр с ними… я научусь жонглировать и тоже буду выступать… Да не похищал меня никто!

— Я понял! — замахал руками Волшебник. — Ты напомнил мне моих студентов на лекции. Они так же мямлят, когда их спрашиваешь, чем закончился третий крестовый поход. Избавь меня от этих мрачных воспоминаний, хорошо? Я уже понял, что тебя никто не похищал. Налей-ка лучше нам чаю, чайник как раз закипел.

От чая, разлитого по чашкам, тоже пахло прохладой и спокойствием, хотя чашка исходила горячим паром, и я с удовольствием опустил в неё нос. Анна и пан Грошек негромко разговаривали, прихлебывая чай. Перемыли косточки Акселю и Джагиту, и углубились в воспоминания, из которых я заключил, что цирк приезжал в Краков раз двадцать как минимум.

Слушая пана Грошека, я разглядывал потолок. Оттуда шёл ровный неясный гул, обрывки звуков с поверхности, на нем змеились и блестели водяными каплями трубы.

Я быстро ополовинил чашку, осмелел (прямо сейчас меня в полицию сдавать никто не собирается) и принялся разгуливать между рядами одежды, рассматривая причудливые маски, страшные или смешные, чувствуя кончиками пальцев колючую шерсть, сухой лён и нежный, скользящий между пальцами, шёлк. И когда в разговоре наметилась пауза, спросил:

— Где вы всё это берёте?

— Покупаю. Вымениваю на рынке на какую-нибудь безделушку. Или, если есть кусок ткани и интересная идея в голове, шью сам. Иногда приходится работать с кожей или деревом, или даже с бумагой — маску сотворить не так-то просто.

— Он мастер, — вставила Анна.

Волшебник пожевал губами.

— Итак, чем вы собрались потрясать публику в этот раз?

И не дожидаясь ответа, двинулся к вешалкам.

— У меня тут есть кое-что новенькое. Только позавчера обменял у одного пана эту маску на старый «додж» без колёс, тот, что стоял у меня в гараже. Тот пан когда-то интересовался культурой американских индейцев, да что-то в них разочаровался. А зря, скажу я вам, очень богатая традициями культура… Думаю, Аксель будет в восторге.

Он показал нам маску настоящего индейского вождя, с благородным носом, похожим на орлиный клюв, широкими бровями и острым волевым подбородком. При ближайшем рассмотрении оказалось, что краска на лице почернела и в некоторых местах отваливалась, а перья свалялись и стали больше похожи на иглы дикобраза, но всё равно она внушала благоговейный трепет.

Анна захлопала в ладоши.

— Мы собирались играть «Охоту на Дракона», но думаю, наши постоянные зрители потерпят немного без своей любимой пьесы. Сыграем премьеру!