Быть или казаться?

Кто нас воспитывает?

Человек совершил проступок или даже преступление. Или просто не оправдал надежд, которые на него возлагали. Или тех, которые он возлагал на себя сам. Не состоялся. Казался чем‑то, оказался ничем. Ищут объяснении. Ищет их и он сам. Чаще не столько объяснения, сколько оправдания. Окружающие винят семью, школу, коллектив, обстоятельства. И он сам винит семью, школу, коллектив, обстоятельства.

В прошлом веке для таких объяснений и оправданий была найдена формула «Среда заела».

Когда‑то это звучало убедительно, потом обесценилось, приобрело пародийное звучание.

«Почему вы пьянствуете?» — «Среда заела!», «Почему бездельничаете?» — «Среда заела!», «Почему берете взятки?» — «Среда заела!» Над этим ответом стали подтрунивать, потом смеяться, потом издеваться.

Однако и до сих пор мы нередко прибегаем к этой классической формуле, облекая ее в иные слова, если хотим объяснить разочаровывающее, а иногда и пугающее поведение человека. Но не следует забывать, какую роль в своей собственной судьбе играет сам человек, забывать о важной, а может быть важнейшей, части воспитания — самовоспитании.

Да, родители, семья, школа, все и всяческие коллективы дают человеку или недодают ему очень многое. Но из всех обстоятельств, формирующих человека, важнейшее — собственное сознательное отношение к собственной жизни, к собственным мыслям и планам, и прежде всего — к собственным действиям.

Современники и потомки издавна помнили и чтили тех, кто упорным трудом самовоспитания определил свою судьбу, преодолев неблагоприятные условия.

В Древней Греции было немало замечательных ораторов. Но больше всех запомнили Демосфена. Демосфен родился в 384 г. до н. э. Рано потерял отца, опекуны жестоко обманули его, присвоив отцовское наследство. Демосфен решил добиться справедливости. Он стал судебным оратором и добился приговора суда в свою пользу, но состояние его отца было к тому времени уже растрачено. Тогда Демосфен надумал стать оратором политическим и потерпел жестокую неудачу. В Древней Греции от оратора требовались звучный голос, безукоризненная дикция, выразительные жесты и мимика. А Демосфен говорил тихо, картавил, был неуклюж, нервно подергивал плечом. Но он превозмог эти недостатки. Предания рассказывают, как он развил силу голоса: заставлял себя говорить громко и звучно на берегу моря, стараясь заглушить прибой, брал в рот камешки, чтобы научиться чисто произносить звук «р». Он упражнялся в жестах и мимике перед высоким зеркалом. Подвешивал над плечом меч, чтобы уколы отучили его от нервного подергивания. И наконец, покорил слушателей содержанием и красотой своих речей. Первую политическую речь Демосфен произнес, ратуя за сохранение независимости Афин против попыток македонского царя Филиппа И подчинить Афины своей власти. Потом он еще не раз произносил речи против царя Филиппа II — «филиппики», они сохранились в истории как образцы непревзойденного красноречия, благородного по содержанию и прекрасного по форме, и на долгие века стали примером для ораторов. Само имя «Демосфен» обрело значение нарицательное. История жизни Демосфена, упорство, с которым он победил обстоятельства, преодолел препятствия, казалось бы неодолимые, и сумел стать тем, кем стремился, поучительна и для нашего времени.

Во все века писатели, педагоги, ученые обращали внимание на такие примеры, собирали их, записывали, толковали. Их полезно знать самим и рассказывать о них нашим детям, ученикам, друзьям. Но не будем и пытаться даже коротко напомнить о самых важных из них. Тогда глава эта станет бесконечной. Обратимся здесь лишь к некоторым.

Французский философ Пьер де Ла-Раме, иначе называемый Петром Рамусом (1515–1572), впервые поразил мое воображение, когда я прочитал о нем в послесловии к «Опытам» Мишеля Монтеня. Там было написано:

«Выходец из народа — сын бедного пикардийского крестьянина, — Рамус, проявив большую силу характера и обнаружив замечательные способности, стал одним из самых замечательных профессоров основанного Франциском I светского университета Коллеж де Франс, исключительный дар речи которого привлекал в его аудиторию несметные толпы слушателей… Решительный противник схоластизированного Аристотеля… Рамус еще в 1536 г. на диспуте с целью соискания им степени магистра наук выставил неслыханный для тех времен тезис: „Все, сказанное Аристотелем, ложно“… Во время Варфоломеевской ночи этот „воин науки“… этот ученый, являвшийся украшением Франции, имя которого гремело по всей Европе… был убит наемными убийцами, которых привел к нему его враг схоласт-обскурант Шариантье».

Эта краткая характеристика поражает. Молодой ученый отваживается в Париже — в ту пору средоточии схоластики — выступить против Аристотеля, провозглашенного католической церковью непогрешимым авторитетом, и, непобежденный в научном споре, гибнет от руки своих «ученых» противников. Поистине конспект для исторической трагедии!

Жизнь Рамуса — подвиг постоянного самовоспитания. Мальчиком убежал он в Париж из родной деревни. Хотел поступить в настоящую школу. Ему шел тринадцатый год, когда он был внесен в список одного из колледжей Парижского университета. Такой колледж был чем‑то вроде школы-интерната, а его ученики были наполовину школьниками, наполовину студентами. Пьера взяли в колледж как слугу богатого школяра. Днем он прислуживал господину и сопровождал его на лекции. По ночам сидел над книгами. Чтобы просыпаться среди ночи, Рамус подвешивал над медным тазом камень на веревке, а к веревке привязывал фитиль и, когда ложился спать, поджигал его. Медленно тлея, фитиль добирался до веревки, веревка перегорала, камень с грохотом обрушивался в таз, Пьер вскакивал с жесткого ложа и садился за книги. К двадцати годам Рамус стал одним из самых начитанных и образованных молодых ученых в Парижском университете. В двадцать один год он защитил диссертацию, которая навлекла на него ярость всех, кто боялся новшеств в науке.

Обратимся к примерам из отечественной истории.

В 1738 году в селе Дворянинове Тульской губернии в небогатой и незнатной дворянской семье родился Андрей Тимофеевич Болотов. По обычаю того времени, он маленьким ребенком, как Гринев из повести Пушкина «Капитанская дочка», был записан в полк. Его учили наставник из немцев и отец. На недолгое время Андрея отправили в частный пансион в Петербург.

Болотов рано потерял родителей. Пришлось вернуться в родное село, где он и прожил до шестнадцати лет. После смерти родителей никто не занимался его воспитанием. И быть бы ему дворянским недорослем, если б он сам упорно не стремился к образованию. В отцовском доме сохранилась хорошая библиотека. Своими наставниками юный Болотов сделал книги. Он изучал историю, географию, математику, фортификацию. Когда Болотову было семнадцать лет, его потребовали в полк. Оп участвовал в Семилетней войне. Вот тут‑то ему и пригодился немецкий язык, выученный в детстве. Болотов стал военным переводчиком. Походная жизнь и служебные обязанности оставляли немного времени для самообразования, но он использовал его без остатка. Читал, переводил Не только то, что требовалось по службе, продолжал изучать разные науки, среди них философию. Когда его полк попал в Кенигсберг, Болотов добился разрешения посещать лекции в тамошнем университете. Но и этого ему было мало. Он с успехом принимал участие в философских диспутах. Около тридцати лет от роду Болотов вышел в отставку и вернулся в деревню. Небогатому помещику Тульской губернии прослыть среди своих соседей человеком ученым было не так уж трудно. Но Болотов не хотел довольствоваться такой репутацией. Он действительно хотел стать ученым. Теперь он занялся ботаникой и медициной, агрономией — практически и теоретически. Основал первый в России сельскохозяйственный журнал «Сельский житель», позже редактировал «Экономический магазин», выходящий как приложение к газете «Московские ведомости». С годами тяга к знаниям у Болотова не убывала. Он увлекся педагогикой и попробовал свои силы в драматургии.

Вся долгая жизнь Болотова (он прожил до девяноста пяти лет!) — непрерывный труд самовоспитания. Его мемуары, «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков» — ценный памятник русской культуры и быта XVIII века. Многие страницы этих книг обладают несомненными художественными достоинствами.

Сколько раз мог бы он свернуть с однажды избранного пути, сослаться на неблагоприятные обстоятельства, судьбу или среду! Но всю свою жизнь он был верен еще в самой ранней юности намеченной цели — просвещаться и просвещать.

Заслуживает пашей памяти Николай Александрович Львов (1751–1803). В жизни Львова есть сходство с жизненным путем Болотова. Он родился в дворянской семье, настолько обедневшей, что образования родители ему дать не смогли. А он стал одним из образованнейших людей своего времени. Н. А. Львов писал стихи, очерки, пьесы, был автором многих научных и исторических сочинений, переводил античных поэтов и Петрарку. Критическое чутье и вкус Львова заставляли прислушиваться к его суждениям знаменитых литераторов Г. Р. Державина, В. В. Капниста, М. М. Хераскова. Однако Львов хотел успеть во многом и стал незаурядным художником-графиком, архитектором и строителем. Занимался горным делом, учился и учил. Среди его учеников были крестьяне. Он наставлял их, как сооружать земляные постройки в безлесных местностях по его методу. Был Львов в ту пору директором Училища земляного битного строения — одна из многих практических должностей, которые он с успехом занимал. Словом, жил жизнью, полной трудов, исканий в разных областях и постоянного самовоспитания. А кроме того, Львов собирал, изучал и издавал народные песни; сборником этих песен, им составленных, впоследствии пользовались известные русские композиторы. Он и сам писал комические оперы. И все, что делал, делал хорошо. Ему случалось жаловаться на недостаток сил, времени, здоровья, но он никогда не жаловался на обстоятельства и среду. Сам определил свой путь, и сам создал свой характер.

Разные это люди, разной была их жизнь. Но во всех этих биографиях есть нечто общее — рано поставленная перед собой большая цель и самоотверженное стремление к ней. Неблагоприятные обстоятельства никогда не служили для таких людей оправданием. Самовоспитание и самообразование они начинали рано и продолжали всю жизнь.

Важным условием самовоспитания они считали постоянный критический и требовательный самоанализ. Самоанализ, то есть желание разобраться в своих мыслях, проверить свои поступки.

Было время, когда самоанализ в нашей литературе считался признаком слабости, когда близкое к нему понятие «рефлексия» употреблялось в осудительном смысле в выражениях вроде «интеллигентская рефлексия» или «рефлектирующий интеллигент». Это несправедливо.

Нельзя воспитать себя, не размышляя над самим собой — глубоко, тревожно, иногда мучительно.

Рефлексия, то есть критическое осмысление своих мыслей и действий, неутомимая работа самопознания, — важнейшая сторона духовной жизни человека. Великий греческий философ Сократ, если верить преданию, сказал: «Познай самого себя!» Размышления о природе и необходимости самопознания проходят через труды и жизнь многих выдающихся мыслителей. Вопрос «Быть или казаться?» — один из сложных и острых вопросов, которые задает себе человек, задумываясь о самом себе, о своем образе и поведении, входит в область рефлексии.

Людям, прошедшим путь упорнейшего самовоспитания, свойственно постоянно оценивать себя на этом пути, мысленно и на бумаге соотносить поставленные перед собой задачи.

Некоторые из них вели дневники или писали воспоминания. Многие запечатлели свой путь в письмах к родным, друзьям и ученикам. Их воспоминания, дневники, письма столь же различны, как различны яркие индивидуальности. Размышления, извлеченные из этих дневников, писем, воспоминаний, могли бы составить тома пока еще не составленной библиотеки.

Расскажем о некоторых страницах, которые могли бы войти в нее.

Люди, близко знавшие Чехова, вспоминают, что он не любил говорить о себе. Не вел он и дневника. А его записные книжки — это короткие записи сюжетов, беглых впечатлений, характерных деталей, словечек или фамилий. Записей, в которых отразились бы раздумья о себе, записей, проникнутых рефлексией, у Чехова в «Записных книжках» нет. Именно поэтому внимание его биографов давно привлекли в письме к Суворину такие строки: «Напишите‑ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».

Вдумчивый литературовед А. М. Турков в недавно вышедшей книге «Чехов и его время» сомневается в автобиографическом характере этого письма и приводит убедительные доказательства для своих сомнений. Однако даже если это не исповедь самого Чехова, а история другого или других молодых людей, история не одной личности, а типа, страница эта тем не менее — проникновенный рассказ о самовоспитании. О преодолении неблагоприятных обстоятельств. О преодолении предрассудков и привычек среды. О выработке поведения и шире — характера.

И еще пример. Французский писатель и драматург Жюль Ренар.

Жюль Ренар (1864–1910) не обрел такой известности, как Стендаль, Бальзак, Гюго, Франс. При жизни его произведения не привлекли внимания современников. Недаром он с горькой иронией просил, чтобы на его памятнике было написано: «Жюлю Ренару — его равнодушные соотечественники». Писать о нем стали, когда в 1927 году посмертно вышел его «Дневник», самое замечательное из того, что он написал, человеческий документ и художественное произведение большой силы и великой правдивости.

Судьба оказалась неблагосклонной к Жюлю Ренару. Тягостная обстановка в доме родителей, мать, лицемерная ханжа с ужасным характером, нелюдимый и суровый, но робеющий перед истерическим напором жены отец. В юности Жюль Ренар работал в канцеляриях, занимаясь глубоко чуждым ему делом, зарабатывал гроши, вечно нуждался. Пришлось ему принимать унизительную помощь, пробиваясь в литературу, заниматься литературной поденщиной, — писать по заказу какого‑то дельца книгу на чуждую его интересам тему. Труден и горек был его путь и тогда, когда он стал профессиональным литератором. Ренар имел все основания винить семью, среду, обстоятельства, время. Такие мотивы в его «Дневнике» есть. Но не они главное. Ренар постоянно размышляет об упорстве, которое необходимо художнику, о труде, без которого нет искусства, о моральном долге литератора и вообще личности. Его «Дневник» спорит с людьми, полагающими, что талант ниспослан как некий дар свыше, а вдохновение озаряет и не требует усилия. Он безжалостен к позе, самолюбованию, эгоизму, поблажкам самому себе. Вот одна из записей.

Конечно, эти слова не следует принимать буквально. Но скольким людям, особенно творческого труда, и прежде всего молодым, склонным объяснять перерывы в работе настроением, неудачи — невезением, бросающим на полпути свои замыслы, будут поучительны эти высказанные без назидательности, но со страстью убежденности мысли.

Его «Дневник» — плод постоянных наблюдений не только за окружающим, но и постоянного пытливого самонаблюдения. Оно не самоцелью. Его цель — самовоспитание. Он пишет: «Нужно, чтобы дневник, который мы ведем, не был только болтовней… Нужно, чтобы он помог нам формировать характер, беспрерывно его исправлял, выпрямлял».

Многие, особенно смолоду, ведут дневники, но все ли ставят перед дневником такую задачу?

Все мы помним, что великий революционный мыслитель А. И. Герцен заставил зазвучать «Колокол», набатный зов которого будил революционное эхо по всей России.

«Былое и думы» А. И. Герцена — его замечательные воспоминания, документ эпохи и свидетельство удивительной жизни, книгу своеобразнейшего стиля не перестают читать и перечитывать. «Дневник», который молодой Герцен вел на протяжении трех лет (в тетради, переплетенной в зеленую кожу, — тетрадь ему подарила жена Наталья Александровна), читают меньше. Другие произведения Герцена затмили «Дневник».

Между тем чтение его поучительно. Герцен начал вести свой дневник, когда ему исполнилось тридцать лет. Круглая дата — нередко повод, чтобы подвести некий итог, заглянуть в будущее, подумать о том, к чему стремился, и ответить себе на вопрос, верно ли выбрал ты свой путь и далеко ли ушел по намеченному пути. А тридцать лет — дата особая. По представлениям, идущим еще от Данте, — это половина жизненного пути. Тридцатилетний человек во времена Герцена молодым себя не считал. Самое время остановиться, оглянуться, задуматься…

Именно в таком душевном состоянии начинает свой дневник А. И. Герцен.

Состояние, в каком он начал вести дневник, было тяжелым. Герцен собирался в отставку, хотел уйти с казенной службы, насильственно навязанной ему, когда правительство отправило его в ссылку. Считать ли ему в тридцать лет жизнь законченной, удовлетвориться ли существованием «пустоты и роскоши?». Или избрать путь другой, высокий «с единой целью внутреннего просветления?». Ему мало внутреннего просветления. Он создан для того, чтобы просвещать других и действовать. «Я должен обнаруживаться, ну, пожалуй, по той же необходимости, по которой пищит сверчок». Неожиданное сравнение хорошо передает мысль: обнаруживаться, то есть проявлять свои способности, то есть действовать, — для Герцена необходимость. Его не заставишь отказаться от нее, как не заставишь сверчка замолчать.

Как это часто бывает с людьми, склонными размышлять над своей жизнью, в минуту сомнений и колебаний хочется найти опору в мыслях и высказываниях человека, которого чтишь. Герцен по-немецки цитирует строки Гёте, которые в переводе звучат так:

Мудрые слова Гёте лишь отчасти и ненадолго успокаивают Герцена — упадок духа не преодолен, дальнейший путь его по-прежнему неясен, ответа на свое письмо об отставке он ждет с тревогой. И тем не менее среди всех волнений он не перестает размышлять о прочитанных книгах, соглашаться с ними и оспаривать, делать серьезные философские выводы. На ходу он упоминает о замысле сочинения на важную тему для желающих приняться за философию, но сбивающихся в праве, цели, средствах науки. Эта запись была сделана, когда Герцен в тяжелых условиях ссылки начал замечательное сочинение — цикл статей «Дилетантизм в науке».

Постоянные тревоги о здоровье жены и детей, о друзьях и упорнейшая, ни на день, ни на час не прекращающаяся умственная работа. Недовольство собой. Острое чувство раскаяния в случайной измене жене. Нежелание мириться с обстоятельствами. И постоянные размышления о книгах и писателях, о философах и их учениях, о художниках и их картинах. Пытливая и критическая самооценка. Горькие потери: умирают маленькие дети Герценов, умирает друг. Собственное горе и еще горше переживаемое горе жены. Все отразилось в дневнике.

Герцен читает философские сочинения Спинозы, отмечает их поразительную высоту, а потом выписывает два изречения, которые и до, и после Герцена привлекали многих людей, искавших подлинных ценностей. Слова эти не устарели и в наши дни. Вот они: «Свободный человек менее всего думает о смерти, и его мудрость основана на размышлениях не о смерти, а о жизни», «Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель».

Чем больше времени проходит, тем чаще размышления Герцена о собственной жизни связываются с размышлениями об истории, судьбах России, Европы и мира, о глубочайших вопросах философии. Из «Обращения к слушателям» Гегеля Герцен выписывает замечательные слова: «Мужественное стремление к истине, вера в мощь духа есть первое условие философского исследования; человек должен чтить себя и считать себя способным достичь вершин. Нет такой силы в скрытой сущности вселенной, которая могла бы оказать сопротивление мужеству познания; она должна раскрыться перед ним, обнаружив свои деяния, глубины и свое богатство и дав воспользоваться ими». Герцен добавляет: «…такую же веру, твердую и непоколебимую, должно иметь и к природе, к этой вселенной…» Именно в эту трудную пору Герцен занимается естественными науками, читает труды естествоиспытателей и сам пишет «Первое письмо об естествоведении». Так он называет в дневнике свои замечательные «Письма об изучении природы».

Начатый в 1842 году дневник кончается спустя три года печальными строками: «И, как эти три года, так пройдут годы еще и еще, и мы состаримся и яснее увидим, что жизнь потеряна». Но мы дочитали дневник, мужественный, горький, иногда трагический, и понимаем: жизнь, которая постоянно и неумолимо строго оценивает себя, оценивает личную судьбу в связи с судьбой страны и мира, судит себя по великим меркам истории, сопоставляет свою мысль с мыслями великих философов, не потеряна и потеряна быть не может. Весь последующий путь Герцена подтвердил это ощущение. А дневник его остался одним из великих документов неустанного самовоспитания. Он свидетельствует о становлении личности выдающегося деятеля русского освободительного движения, о возмужании революционного демократа, мыслителя, борца и писателя, чью роль в русской революции В. И. Ленин назвал великой.

Тяжкий и многолетний труд А. И. Герцена по самонаблюдению и самовоспитанию необычаен по силе мысли и интенсивности чувства и вместе с тем типичен. Так формировался героический характер русского революционера.

Иные скажут: это все люди выдающиеся. Но вот обычный человек.

Жизнь его сложилась нелегко. Детство пришлось на годы войны. Ему не было еще десяти лет, когда его вместе с другими детьми отправили из родного Ленинграда в эвакуацию. Жил он в детском доме. Было там голодно и холодно. Мальчик прихварывал. Был он характера робкого, задумчивого и не всегда мог постоять за себя. Перед сильными, уверенными, бойкими тушевался. Очень любил читать.

Когда я познакомился с ним, ему было за тридцать. Он работал па заводе помощником сталевара. Незадолго до нашего знакомства кончил вечернюю школу. Остался неутомимым читателем. Жадно тянулся к знаниям, понимая, какие у него пробелы в образовании. Любил и понимал стихи. Хорошо чувствовал природу. Удивлял и поражал своей внутренней воспитанностью, отзывчивостью, душевностью. И самостоятельностью суждений.

Вот пример тому. Он писал в школе сочинения на обычные темы — одно о Печорине, другое о Базарове. Печорин и Базаров вызывали у него вполне определенное к себе отношение, далекое от общепринятого. И он не стал утаивать своего мнения, выразил его резко и ясно. Случайно оба сочинения сохранились. Я прочитал их с изумлением и восхищением. В них была некоторая наивность, детскость, неожиданная во взрослом человеке. Но они привлекали своей нравственной позицией. И Печорина, и Базарова мой знакомый оценивал с одной точки зрения — как они относятся к окружающим: знакомым, друзьям, родителям, любимым. И он осуждал их, находя их отношение к людям недостаточно благородным и гуманным. Это была жизненная позиция. Я мало встречал людей, таких чутких, таких деликатных, как мой друг, так же трогательно относившихся к матери, сестре, племяннику, как он. С такой же готовностью помочь людям.

Когда мы познакомились поближе и подружились, он рассказал, что в его жизни была полоса, которая чуть не кончилась бедой. После возвращения в Ленинград его учеба не заладилась. Он попал в скверную компанию. Ее заводилы уговорили его бросить школу, учили ругаться и пить, втянули в сомнительную затею. Он поддался их влиянию и оказался на грани преступления. С подростками это случается. Ребят забрала милиция.

Можно было бы сказать, что тут на его пути встретился умный воспитатель, который помог ему твердо пойти по верной дороге. Нот, такого воспитателя ему не встретилось. Подростков, потерявших семьи, сорвавшихся с места, попавших под влияние старших — «блатных» или «приблатненных», было в те трудные годы много. На всех умных и чутких воспитателей найтись не могло. Достаточно и того, что в милиции разобрались — он в этой компании случайно. Его отпустили на все четыре стороны.

И вот тогда подросток обдумал свою только-только начинающуюся жизнь. Вспомнил отца, который умер в блокаду, а когда был жив, всю душу вкладывал в работу, дом, детей. О матери, так ждавшей его возвращения 'из эвакуации, матери, которой он мог причинить страшное горе. О младшей сестренке и своей ответственности за ее судьбу. О книгах, что прочел, и о тех, которые ему еще предстоит прочитать. И он решил — никогда больше! Никогда больше не свяжусь с такой компанией! Не пойду ни с ними, ни за ними! Не стану пить! Не позволю прилипнуть к себе никакой грязи!

Вероятно, думая об этом, он, возможно, вспоминал и другие слова. Но решение принял такое. И выполнил его.

Впоследствии он написал небольшую автобиографическую книгу. Единственную. До второй не дожил. Умер сорока пяти лет от роду.

Моего друга звали Борис Иванович Богданков. А книга его, скромная, искренняя, чистая, называется «Лед и пламя». Это книга о самовоспитании. О воспитании в себе чувства долга, уважения к труду и людям, любви к книгам и природе, верности слову, совестливости и даже такого прекрасного, но часто забываемого качества, как вежливость. О том времени в жизни, когда он стоял па распутье, он в этой книге не написал. Собирался когда‑нибудь вернуться к этой нелегкой странице.

Не успел.

Вспоминаются еще книги. Например, «Вчерашние заботы» — бывалого капитана и талантливого писателя В. В. Конецкого. Мне кажется, что Виктор Викторович удивился бы, если бы услышал, что книгу эту можно прочитать как книгу о самовоспитании. А если бы услышал о рефлексии в приложении к ней, отмахнулся или, чего доброго, усмехнулся бы. Ведь это у него в книге есть парадоксальное на первый взгляд рассуждение, что сильный человек в миг, когда нужно принимать трудное решение, не склонен слишком задумываться над тем, правильно ли оно.

Бывают моменты, когда на обдумывание решения просто-напросто нет физического времени — цепь умозаключений не строится, логика не успевает слагать силлогизмы; вместо подчинения себя логическим выводам ты начинаешь действовать по свойственному тебе характеру-стереотипу.

Книга В. В. Конецкого — книга человека поступков, профессионально обязанного принимать решения, от которых зависит судьба судна и часто — людей, или не принимать их. Однако оказывается, что такой человек способен на непрерывный, порой длящийся миг, порой растянутый на более долгие сроки, самоанализ. И на его запоминание. И на его фиксацию. Способность эта у него обострена до крайности (вероятно, нередко мучительной), потому что этот человек творческий. А без постоянного наблюдения, в том числе и самонаблюдения, творчества быть не может.

Книга Конецкого — отличная проза, точная, зримая, переполненная жизненными наблюдениями, выдумкой, веселой, а иногда и грустной фантазией. В ней люди, один живее другого. И никакой назидательности. И кроме всего этого или, лучше сказать, благодаря всему этому книга «Вчерашние заботы» — книга о воспитании. Трудным делом. Опасностью. Общением с людьми. Ответственностью. Юмором. В. В. Конецкий рассказывает о плавании Мурманск — Певек — Игарка — Мурманск на теплоходе, где он был дублером капитана. И вспоминает прошлое — другие плавания, другие встречи, других спутников. В его памяти возникает один из самых драматических случаев в его жизни — неудачная попытка спасти гибнущее судно.

Вот эта страница, правдивая, жестокая, поучительная:

Такое чувство долга не дается даром и не вырабатывается само. Его нужно долго и упорно воспитывать: не прощать себе трусости, осознав опасность и вызванный ею страх, уметь его победить и, не стыдясь, признаться в нем. И умение рассказать об этом тоже не приходит само. Его тоже нужно воспитать в себе, не поддаваясь желанию изобразить себя и похрабрее и поспокойнее, чем был на самом деле, не бояться рассказать, как был слабым и как эту слабость преодолел. Не утверждая, что слабость преодолеть было легко и просто.