Царская служба

Глава 14. Перед битвой

«Ты, двуногий, что себе позволяешь?! Ты кто вообще такой, чтобы так со мной?!!» — читалось в огромных зеленых глазищах здоровенного мохнатого кота народной серо-полосатой расцветки, которого я согнал с лавки. Ну как согнал — вообще-то, я его аккуратно подвинул, чтобы сесть самому, но кот посчитал такое обращение с собой недопустимо непочтительным и место, на которое я его определил, с явным недовольством покинул, спрыгнув на пол. Отойдя чуть подальше, он выразительно на меня поглядел (как именно — смотри выше) и огласил горницу громким возмущенным мявом, заставившим других котов и кошек, коих в избе оказалось неожиданно много, сорваться с насиженных мест и искать себе укрытия. Ого, а зверь тут в авторитете! А я, понимаешь, урон наношу его престижу…

— Цыц, Васька, язвить твою! — прикрикнул на кота хозяин дома — низенький жилистый дедок с белоснежной бородой, которого все здесь звали Кошкиным Дедом. — Чего разорался-то? Его благородие к тебе по-доброму, подвинул, да не согнал, а ты, ишь, обиделся, скотинка грешная!

Как ни странно, укор подействовал. Котяра заткнулся, внимательно меня оглядел, и одним прыжком снова оказался на лавке, как раз на том самом месте, куда я его не так давно передвинул, тут же усевшись в позу кошки-копилки. Даже погладить себя разрешил, пусть и помотал туда-сюда хвостом — ругался, не иначе.

— Так-то он у меня с пониманием, — вступился Кошкин Дед за своего подопечного. — Я, вон, как соседских котеек к себе забрал, Васька их и не гоняет вовсе, а раньше-то, бывало, драл, только шерсть клочьями летела.

— А забрал почему? — да, когда-то я стеснялся тыкать губному приставу Шаболдину, а сейчас легко и непринужденно говорю на ты с этим благообразным старцем, да еще имеющим власть над таким серьезным зверюгой. Впрочем, Шаболдин на государевой службе состоит и тогда состоял, а Кошкин Дед — простой мещанин.

— Так ить уехали-то соседи многие, от войны подальше, — пояснил дед. — А котеек да собачек оставили. Собачек-то соседи, кто остались, прикармливают, с собачками-то оно спокойнее, а котеек я вот к себе пристроил. Они же, котейки-то, ежели зимой голодовать будут, померзнут да перемрут. Жалко же тварей Божьих. Да и мышки у меня озоровать не станут теперича, с такими-то жильцами.

— И тебя за это Кошкиным Дедом зовут? — спросил я.

— А я Кошкин и есть, — с достоинством ответил дедок. — Архип Петров Кошкин, Восьмого артиллерийского полку бомбардир. Отставной уж тридцать годков как, — со вздохом добавил он.

— Ваше благородие! — в нашу с Кошкиным Дедом беседу вклинился Бирюков, молодой сообразительный парень, взятый капитаном Паличем себе в вестовые. — Его благородие господин капитан к себе зовут. Говорят, срочно, прямо сей же час!

Изба, где квартировал капитан Палич, оказалась, однако, лишь промежуточным пунктом в моем маршруте. Нам с ротным командиром пришлось погрузиться в сани и отправиться к полковнику Ломакину, командиру Староладожского пехотного полка, приказ о придании которому нашей роты капитан уже получил. Название полка показалось мне знакомым, но я далеко не сразу вспомнил, что именно по этому полку числился старшина Буткевич. Надо же, не так много времени и прошло, а я уже с трудом припоминаю эти дела…

Но и у полковника Ломакина мы надолго не задержались, отправившись с ним и офицерами полкового штаба смотреть позицию, на которой нам предстояло сражаться. Согласно планам командования, полк в авангарде Четвертой пехотной дивизии размещался в небольшом лесочке на левом фланге позиции армии, остальные три полка дивизии и еще дружина ополчения должны были встать за леском. Задачей дивизии было не допустить обхода противником фланга армии как через сам лесок, так и через сравнительно неширокую ровную местность между ним и крайними левофланговыми укреплениями наших войск. В последнем случае дивизии надлежало ударить во фланг обходящим шведам, одновременно не давая легким войскам противника просочиться через лесок. То есть мы в данном случае оказывались крайними, причем в буквальном смысле — левее нас позиция армии круто обрывалась к реке, лед на которой саперы должны были взорвать в начале сражения. Впрочем, и наличие льда шведам не сильно бы помогло, потому что карабкаться по крутому обрыву им бы пришлось долго, упорно и безуспешно, а обход по льду завел бы их слишком далеко, прежде чем они могли выбраться на наш берег и ударить в тыл левого фланга армии.

Важность стоявшей перед войсками, прикрывающими фланги, задачи генерал-полковник Романов, недавно принявший командование Северной армией, прекрасно понимал и потому озаботился подготовкой местности к обороне. К нашему прибытию саперы и работные роты уже возводили проволочное заграждение, и полковник Ломакин выразил желание осмотреть его поближе.

— Шестого саперного батальона капитан Столяров! — представился офицер, руководивший работами. — Силами второй роты батальона и приданных работных рот ставим заграждение из колючей проволоки для затруднения продвижения неприятеля!

— Странно как-то ставите, капитан, — ворчливо отметил полковник Ломакин. И в самом деле, столбики, между которыми уже натягивали проволоку, располагались в неглубокой ложбинке, протянувшейся от лесочка к возведенному на пригорке люнету.

— Никак нет, господин полковник! — возразил капитан Столяров. — Под Полянами шведы колючую проволоку книппелями [1] рвали, а тут у них такое не пройдет. Да и не увидят они так заграждение, пока в него не упрутся.

Да уж, и то верно. Даже я понимал, что стрелять книппелями навесом — это безвыигрышная лотерея с непомерным и бестолковым расходованием боеприпасов, а для стрельбы по заграждению прямой наводкой пушки можно было разместить только на краю ложбинки, поставив их как раз под фланговый огонь наших орудий с люнета. Впрочем, полковник Ломакин, как настоящий военный, сообразил все это быстрее меня.

— А ловко придумали, капитан Столяров! — повеселел полковник. — В лесу проволоку натягивать будете?

— Неплохо бы, — совсем не по уставу согласился капитан. Ну да, саперы и артиллеристы славятся в армии некоторой независимостью в обращении с пехотными командирами, а также тем, что эта независимость сплошь и рядом сходит им с рук. Оно и понятно — их-то премудрость посложнее пехотной будет. Впрочем, кавалеристы тоже мнят себя выше пехотинцев, но перед артиллеристами и саперами пасуют и сами. — Нам бы только с пехотинцами это обговорить, которые там стоять будут, — добавил капитан.

— Вот мой полк там и встанет, — сказал Ломакин, — так что извольте, капитан, со мной.

— Слушаюсь, господин полковник! — капитан Столяров, похоже, решил не искушать начальственное терпение продолжением демонстрации своей независимости. — Разрешите отдать приказания по продолжению работ?

— Отдавайте, капитан, — разрешил полковник.

Управился капитан Столяров быстро, и вместе с еще одним офицером-сапером, подпоручиком Шульцем, присоединился к нам.

В итоге оживленного обсуждения ставить в лесочке проволочные заграждения решили не сплошняком, а лишь в местах наиболее удобного для пехоты прохода, и то, преимущественно со стороны, обращенной к неприятелю. В глубине самого леска, чтобы не ограничивать наш маневр, замотали колючкой лишь пару более-менее свободных мест. Заграждения присыпали снежком, чтобы для шведов они до самого последнего момента оставались невидимыми, а участки в глубине отметили цветными тряпками на обращенных к нам сторонах. Да, шведам я уже не завидовал. Пушками они колючку не снесут, если только с лесочком и нами вместе, а это дело не быстрое, к нам и подмога подойти успеет, а рубить проволоку тесаками и топорами под плотным ружейным огнем… Есть намного более простые способы самоубийства.

Получив от полковника Ломакина приказания относительно времени нашего выдвижения к леску и места, куда мы должны будем прибыть, мы с капитаном Паличем отправились к месту расквартирования, чтобы успеть раздать соответствующие приказы, проверить обувь и амуницию ополченцев, накормить людей на ночь, потому как утром кормежки не будет — в бой идем.

— Кстати, Алексей Филиппович, — капитан поудобнее устроился в санях и повернулся ко мне, — все хотел вас спросить: вы ведь генералу Левскому родственник?

— Племянник, — признался я.

— Да, знавал я вашего дядю, — Палич мечтательно улыбнулся. — Эх, было время, да… Думал, все уже, отвоевался, а оно вот как вышло… Да еще и снова вместе с Левским, пусть и не генералом пока, — он весело подмигнул мне.

— И действительно, — согласился я. — Прямо старое по-новому.

— Да уж, по-новому, — вздохнул Палич. — И правда, по-новому. Я вот первый раз сегодня колючую проволоку увидел… Эх, нам бы ее тогда… Глядишь, так бы с обеими руками и жил до сих пор.

Или бы погиб уже давно, но тоже с обеими руками, — подумал я.

— Вещь дельная, конечно, — ротный вернулся от воспоминаний к действительности. — И просто, и сердито, — ну да, это он снова о колючке. — Но знаете, Алексей Филиппович, что я подумал?

Я показал самую искреннюю заинтересованность. Именно показал, а не изобразил — мне и правда было интересно, что скажет о моем изобретении (ладно, не о моем, но этому-то миру его подбросил я!) человек военный. Сам я пока что мнения офицеров на сей счет не слышал.

— Это ж каким по-хорошему, по-нашему, по-военному злым надо быть человеком, чтобы такое придумать! — ну вот, теперь я, значит, злой. Ага, зато по-хорошему.

— А может, как раз добрым? — раз уж мой ротный командир сам начал беседу неофициальную, почему бы мне его и не подначить? Тем более, никакой обиды подначка не предполагала. — Сами же знаете, Дмитрий Михайлович, что для врага зло, то для нас добро. Больше шведов повиснет на колючке — меньше наших солдатиков в землю зароют.

— Может, и добрым, — не стал возражать Палич. — Ежели так-то рассуждать. Но вот было бы занятно свести знакомство… Да хоть просто посмотреть, кто ж это до такого додумался.

— И в чем дело? — я адресовал капитану самую беззаботную улыбку, какую сейчас мог выдать. — Со мною вы знакомы, видите меня часто…

— Так это вы?! — изумлению капитана Палича не было предела. Он аж приподняться попытался, должно быть, чтобы рассмотреть меня получше, но сильный рывок саней вперед вернул ротного на место.

— Я, — ну а что тут еще сказать?

— Вы же на службе-то совсем недавно! — кажется, известие о том, что изобретатель такой полезной на войне вещи сам пороху как следует еще не нюхал, Палича даже обидело. Вот же некстати, надо как-то выворачиваться. — И когда только успели?!

— Вот как гимназию закончил, так и успел, — усмехнулся я. — Знаете, мне иной раз прямо так сильно хотелось от учителей отгородиться…

Что я изволил пошутить, до Палича дошло, похоже, не сразу. Зато потом он заливисто, прямо как тот самый гимназист, рассмеялся.

— От учителей отгородиться? Ах-ха-ха! Да вы, Алексей Филиппович, изрядный шутник! Точно как дядюшка ваш, честное слово! Генерал тоже иной раз, бывало, как пошутит, так пошутит! Или прямо на крыльях лететь хочется, хоть в бой, хоть еще куда, или стоишь перед его превосходительством как из ночного горшка облитый, да обтекаешь!

Странно, я что-то специфического армейского юмора от дяди Андрея не слышал. Надо будет при случае как-то побудить его поделиться перлами генеральской мудрости. Но фамильную честь сейчас нужно поддержать…

— Знаете, Дмитрий Михайлович, — доверительно начал я, — обращается раз солдатик к генералу: «Ваше превосходительство, дозвольте спросить!». Генерал дозволяет, а солдатик и говорит: «А почему в епархии у нас митро-палит, а не митро-стреляет?». «А потому, орелик, что ты ду-рак, а не ду-рыба!».

— Да генерал бы тому орелику еще и два часа под ружьем и ранцем назначил! [2] — через пару минут кое-как выговорил капитан, отдышавшись и утерев выступившие от безудержного хохота слезы. Собственно, тут мы и приехали, так что разговоры на отвлеченные темы прекратили, а что поручикам Ломову и Новицкому, как и нижним чинам придется теперь ломать голову, с чего бы ротный командир такой веселый, так это не мои трудности.

С обувью у ополченцев все оказалось в порядке, с амуницией, в общем, тоже, но не у всех. Получив вдохновляющий втык, залетчики принялись за дело. Девятеро обошлись всего лишь подтяжкой лямок заплечных мешков, а вот двоим не повезло по-крупному… У одного ремень патронной сумы был пришит настолько небрежно, что держался уже, как говорится, на соплях, и пришлось несчастному возиться с шитьем толстой кожи, чтобы не остаться без патронов, зацепившись в лесу за сук, другому уж не знаю, чьим именно недосмотром, достался тупой штык, и сейчас невезучий ополченец при помощи напильника и тихих, еле слышных матюгов трудился над исправлением неведомо чьей оплошности.

К ночи ближе нас накормили фасолевым супом, мяса в который положили явно больше, чем это предусматривалось армейскими порядками. Кто-то высказал предположение, что повара оприходовали убитую лошадь, сами же наши кормильцы это не подтверждали, но и отрицали как-то не особо уверенно. Да и ладно, лошадь, не лошадь, лишь бы и правда убитая была, а не дохлая.

По какой-то неизвестной причине щедрость наших поваров и их начальников сегодня оказалась поистине неслыханной — и нам еды хватило, и нашлось чем поделиться с местными, благо осталось их тут не особо и много. Кошкин Дед, которому тоже досталась миска супа с увеличенным мясным приварком, принялся нарезать мясо мелкими кусочками, чем тут же привлек повышенное внимание своих подопечных. Нам даже пришлось отражать натиск многочисленных меховиков, с требовательным мявом штурмовавших стол, пока дед не закончил резать мясо и не начал раздавать его зверушкам по кусочку. Как он не путал, кого уже покормил, а кого нет, я уж не знаю, но, похоже, и правда, не путал. Больше меня поразило другое — едва Кошкин Дед начал кормить кошачье войско, в рядах усато-хвостатых хранителей домашнего уюта воцарился совершенно несвойственный этим пушистым индивидуалистам порядок. Звери, пусть и сгрудились плотной кучей, не дрались, не лезли по головам друг друга за очередным кусочком, и даже не орали, так, ворчали и подмяукивали. То ли привыкли уже, что некормленым никто не останется, то ли Кошкин Дед и правда имел над ними неведомую власть.

— Смотрю, Архип Петрович, ты прямо кошачий генерал, — поименовав деда по отчеству, через «-вич», я оказал ему неслыханное для простолюдина уважение. На мой взгляд, впрочем, вполне заслуженное. Ополченцы встретили мои слова добродушным смехом, но сам Кошкин Дед остался серьезным.

— Шведа-то завтра побьете, ваше благородие? — прямо и просто спросил он. — Мое-то войско, боюсь, с ним не справится.

М-да, вопросик… Я обратился к предвидению, но оно молчало, ограничившись ощущением, что лично для меня завтра все будет хорошо. Ну раз для меня, то…

— Побьем, Архип Петрович, — пока я говорил эти слова, ко мне пришла уверенность, что так оно и будет.

[1] Книппель — артиллерийский боеприпас в виде двух полуядер, соединенных железным прутком или цепью. Использовались книппеля для разрыва такелажа вражеских кораблей, лишая их таким образом управления

[2] Простоять назначенное время по стойке «смирно» в полной амуниции, держа ружье в положении «на плечо» — одно из типовых армейских наказаний