Царская служба

Глава 27. Доклад в узком кругу

— Ваше превосходительство, господа, — возгласил майор Лахвостев с приличествующей моменту торжественностью, — настало время подвести черту под этой в высшей степени запутанной историей с маньяком и дерзкими убийствами.

Почтеннейшая публика приняла это утверждение с благосклонным согласием. Публики той, правда, и было-то всего четыре человека — главнозаведующий городской губной управой генерал-надзиратель князь Белосельцев, заведующий Крестовой губной управой старший исправник Горюшин, старший губной пристав Поморцев да главный военный дознаватель Усть-Невского городового войска майор Степанов. Генерал-поручик Михайлов, коего тоже приглашали, сослался на занятость и заверил, что будет удовлетворен докладом Степанова.

— С позволения вашего превосходительства, — Лахвостев обратился к старшему из присутствующих, — докладывать будет подпоручик Левской. Именно Алексею Филипповичу принадлежит честь разгадки череды совершенных Бессоновым убийств.

— Хорошо, — с некоторым удивлением согласился князь Белосельцев. — Прошу всех садиться. Вы, подпоручик, тоже можете докладывать сидя.

— Ваше превосходительство, господа, — это уже я начал излагать свой доклад, когда все уселись. — Прежде всего я хотел бы особо выделить два основных, главных положения. Первое — все убийства, кроме Маркидонова, действительно совершил Бессонов. И второе — Бессонов никоим образом не маньяк.

— Это как же — не маньяк? — недоуменно спросил князь. Горюшин, Поморцев и Степанов тоже выглядели, мягко говоря, удивленными. Только Лахвостев прятал довольную улыбку.

— Маньяк действует под влиянием своего умственного и душевного расстройства, и потому не всегда способен даже понимать свои же собственные поступки, — пояснил я. — А Бессонов действовал расчетливо и осознанно, прекрасно все понимая. Как известно, любой предмет проще всего спрятать среди других таких же предметов. Вот и Бессонов решил спрятать задуманное им убийство своего дяди, купца Аникина, среди таких же убийств. В самом деле, в убийстве Аникина Бессонов был бы первым же, кого заподозрили, а в череде нескольких одинаковых по способу совершения убийств — уже нет.

Повисшее в воздухе недоверие можно было, казалось, потрогать руками. Ладно, это ненадолго.

— Пригожева Бессонов убил, как я понимаю, чтобы проверить: тварь он дрожащая, — вспомнил я не появившегося здесь Достоевского, — или способен отнять у человека жизнь. Это чисто мое умозаключение, и оно нуждается в подтверждении. Но, ваше превосходительство, господа, если на допросах Бессонова оно не подтвердится, я буду сильно удивлен.

— А вам, подпоручик, самомнения не занимать, — Белосельцев поощрительно улыбнулся.

— Просто я не вижу тут никакого иного объяснения, ваше превосходительство, — ответил я и продолжил: — Убийство Пригожева Бессонов совершил в исключительно благоприятных для себя условиях — на Беляковских верфях, где был убит Пригожев, Бессонова знали как Парамонова, доверенное лицо купца Аникина. То есть, если что, то именно Парамонова и искали бы.

Неполных два месяца понадобилось Бессонову, чтобы понять: убивать он может. И последовало второе убийство. Со столоначальником Торговой палаты фон Боктом Бессонов, также под личиной Парамонова, встречался для передачи ему взятки за действия в пользу купца Аникина. Знал ли фон Бокт истинное лицо того Парамонова или нет, не так уже важно. Я думаю, знал, что и стало причиной, по которой Бессонов его убил. И здесь на стороне Бессонова продолжало оставаться придуманное имя — прочим служащим палаты он был известен только как Парамонов. Убив фон Бокта, Бессонов не только устранил человека, который мог бы оказаться опасным для него свидетелем, но и создал уже цепь одинаковых убийств, в которой и должно было затеряться то убийство, ради коего все и было задумано.

На столе, к моему счастью, стоял стандартный набор — графин с водой и полдюжины стаканов. Испросив разрешения промочить горло и получив оное, я хлебнул и вернулся к изложению.

— И здесь мы подходим к главному преступлению Бессонова, тому, ради сокрытия истинной подоплеки которого и совершались остальные убийства. К убийству купца Венедикта Павловича Аникина, родного дяди Бессонова. Дяди любящего и заботливого. Аникин давал непутевому племяннику, любителю играть, деньги, спасая его от долгов. Но тут нашла коса на камень. Купцы дармоедов не любят, даже родственников, и Аникин исключением не был. Он заставлял племянника исполнять под чужой личиной поручения, которые ни один купец чужому человеку не доверит. То есть деньги, что давал Аникин, Бессонову приходилось отрабатывать, а он так не хотел. И денег тех ему было мало, он хотел больше. Точнее, он хотел получить все дядины деньги.

Разумеется, Бессонов, как единственный наследник Аникина, вызвал интерес губного сыска. Не мог не вызвать. Да, он устроил себе алиби, подговорив вдову Гришину сказать, что был у нее в день убийства, но помощник губного пристава Штерн, посланный проверить слова Бессонова, сумел распознать ложь в ее словах и заставил Гришину сообщить ему правду.

— Но в допросном листе, что доставил в управу Буткевич, алиби Бессонова полностью подтверждалось, — напомнил Горюшин. Ну да, он-то еще не знает…

— В том листе, что доставил Буткевич, — да, подтверждалось, — согласился я. — А в том, который Буткевич не доставил — опровергалось. Он подделал допросный лист.

— Но зачем?!

— Как я понимаю, изрядную часть полученного наследства Бессонов отдавал Буткевичу за молчание, — по-моему, это было очевидно. — Я не знаю, сучилось ли это до убийства Ермолаева или уже после, но источник дохода Буткевич себе нашел очень неплохой. А Бессонов тем временем убил Ермолаева, и добился-таки того, что городская губная управа стала искать неведомого маньяка, а к нему интерес утратила.

— Вы хотите сказать, что Бессонов убил трех совершенно непричастных человек, чтобы среди них спрятать убийство дяди?! — кажется, Горюшин был потрясен. Надо же, даже опытного служаку, имевшего дело с самыми гнусными преступлениями и преступниками, такое проняло, что называется, до печенок.

— Именно так, — ответил я. — К сожалению, далее я буду вынужден рассказывать о делах, еще более омерзительных.

— Куда уж более-то, — проворчал князь Белосельцев.

— Есть куда, ваше превосходительство, — заверил я его и вернулся к своему рассказу. — Итак, Бессонов посчитал свой план удавшимся и убийства прекратил. Да, ему приходилось платить Буткевичу, но денег все равно было много и на красивую жизнь вполне хватало. А Буткевич тем временем перевелся в армию, где со своим единокровным братом капитаном Бразовским занялся воровскими делами с поставкой в армию провианта. Дела эти они вели с купцом Маркидоновым.

При упоминании армейских дел майор Степанов недовольно поморщился. Ничего, перетерпит.

— Однако со временем Маркидонову выгод от ведения дел с Бразовским показалось недостаточно, и он потребовал расширить размеры воровства, а заодно привлечь к этим делишкам других купцов. Бразовский с Буткевичем посчитали такое расширение слишком рискованным, и решили от Маркидонова избавиться, потому как он угрожал им оглаской, да еще так, чтобы самому остаться чистеньким. И вот тут Буткевич решил пойти по стопам Бессонова и свалить на неизвестного маньяка еще одно убийство.

Убийство Буткевич с Бразовским продумали тщательно. Они даже пошли на то, чтобы самим зародить у военных дознавателей подозрения против Бразовского, а потом допрос под заклятием должен был полностью и окончательно снять с капитана все обвинения и подозрения. Однако с таким допросом военные не спешили, и Буткевич решил снять подозрения с брата иным способом.

— Лоор? — догадался Поморцев.

— Именно, — обозначив поклон в сторону старшего губного пристава, подтвердил я. — Думаю, Буткевич пообещал Бессонову, что больше не будет брать с него деньги за алиби или же снизит размер отступных. И вот маньяк, — я постарался, чтобы это слово звучало издевательски, — снова выходит на охоту. А капитан Бразовский выходит на свободу, но тут его делами плотно занялся Семен Андреевич, — я повторил полукивок-полупоклон, на сей раз в сторону своего командира и сделал еще два небольших глотка воды.

— Однако уже очень скоро Бессонов снова взялся за трость и стилет, — продолжил я свое повествование, — на сей раз, чтобы окончательно, как он думал, обезопасить себя. Жертвой, как мы помним, стал Буткевич — единственный на то время человек, знавший истинную цену алиби Бессонова. Однако именно это убийство стало для Бессонова началом конца.

— Да, подпоручик, нам всем интересно, как вам удалось раскрыть столь изощренную и поистине дьявольскую хитрость Бессонова, — уцепился за мои слова князь Белосельцев. — Поведайте нам, не утаивайте.

Ну, раз такой человек просит, как тут не поведать? Я глотнул еще немножко водички, прокашлялся и приступил:

— Вот с убийства Буткевича все и началось. До того все жертвы таинственного маньяка не только были одним и тем же способом убиты, но и имели очень похожую друг на друга наружность, и даже одевались сходным образом. Буткевич же из этого ряда начисто выпадал, что и заставляло задуматься. Да, первоначально я пошел по неверному пути, предположив, что Буткевич в бытность свою губным стражником как-то пересекался с маньяком и что-то мог знать, а потом маньяк никак не мог его найти, потому что тот перевелся в армию. Затем случайно нашел, выследил и убил. И пусть предположение оказалось ошибочным, но оно стало отправной точкой дальнейших поисков.

Тут, правда, сначала последовало раскрытие воровства Бразовского и Буткевича, затем было раскрыто убийство купца Маркидонова, но все это время я продолжал изучать дела по убийствам, совершенным таинственным маньяком, — убытием на войну я решил не хвастаться. — И все больше и больше утверждался во мнении, что именно отыскав, где и как пересеклись пути маньяка и урядника губной стражи Буткевича, можно будет вычислить неуловимого убийцу. Тем более, никакой иной зацепки материалы дела в том виде, в каком они пребывали в то время, не давали.

— Поэтому вы ко мне в управу и перебрались, — подал голос старший исправник Горюшин.

— Не только поэтому, Дмитрий Иванович, — признался я. В ходе поездки господина майора, — снова полупоклон в сторону Лахвостева, — к отцу Бразовского и Буткевича, а также схватки с Бразовским-старшим выяснилось, что старший Бразовский послал сыновей на государеву службу для того, чтобы они воровали. И если с воровскими делами Бразовского было все уже ясно, то каким образом воровал Буткевич за шестнадцать лет службы в губной страже, для нас оставалось неизвестным. Предположить же, что Буткевич все это время служил честно и без лихоимства, я уже, как вы понимаете, не мог.

Слушатели понимали. Объяснить как-то иначе их ухмылки было бы невозможно.

— Найти случаи воровских ухищрений Буткевича оказалось не так и сложно, — без ложной скромности сказал я. — Просто, когда знаешь, что и где искать, поиски облегчаются очень сильно.

Тут гримаса недовольства нарисовалась уже на лице Горюшина. Ну да, он-то ничего такого не углядел у себя под самым носом. Извините, Дмитрий Иванович, так уж сложилось…

— Однако же, сколько я ни искал, единственным случаем участия Буткевича в поисках маньяка так и оставалось сопровождение помощника губного пристава Штерна в Ладогу для проверки алиби Бессонова. Вот я и подумал: а что, если нечисто именно тут? Так оно и вышло — внимательно исследуя допросный лист вдовы Гришиной, я обнаружил следы его подделки Буткевичем. Опять же, повторюсь, я пусть и весьма приблизительно догадывался, что именно надо искать, но точно знал, где это искать. Потому что больше было просто негде.

Итак, в Ладогу отправили другого пристава, а я, уже понимая, что Аникина убил его племянник, принялся размышлять, зачем ему было убивать Буткевича, который и обеспечил Бессонову алиби. И вот тогда мне пришло в голову, что предумышленные убийства совершают не только из корысти, но и для сокрытия иных преступных деяний. И если все убийства совершил один и тот же преступник, то есть Бессонов, то все они, кроме убийства Аникина и Лоора, и были совершены ради сокрытия главного преступления — хладнокровного и предумышленного убийства Аникина. А Лоор был убит, чтобы снять с Бразовского подозрения в убийстве Маркидонова.

Сказать по чести, здесь для меня ключевым оказалось убийство именно Лоора. Поскольку выгоду от него поимели Бразовский с Буткевичем, то связь маньяка, то есть Бессонова, с Буткевичем виделась мне совершенно явственно. А как еще мог Буткевич заставить Бессонова убить? Какую власть имел бывший урядник губной стражи над неуловимым преступником? Да такую, что он же эту самую неуловимость и обеспечил! Только не учел Буткевич, что Бессонов решит от него избавиться.

Ваше превосходительство, господа! — тут я позволил себе добавить в голос немного пафоса. — Все, что я вам сейчас изложил, основано на одних только моих собственных умозаключениях. Но скажу снова: я буду очень сильно удивлен, если на допросе Бессонов эти мои умозаключения не подтвердит. Позвольте же теперь поблагодарить вас за внимание.

— Превосходно, Алексей Филиппович, просто в высшей степени превосходно! — раз уж князь Белосельцев был здесь старшим по чину, он и оценил мой доклад. — Что же, теперь и я уверен, что Бессонов повторит нам то, что вы сейчас уже рассказали. Но каков мерзавец! Убить родного дядю из-за денег, убить троих человек, чтобы скрыть свое преступление, убить первого попавшегося человека для сокрытия чужого преступления и наконец убить пусть и изменника, но виновного не перед ним, а перед государем! Да и Буткевич — тот еще поганец с этим Бразовским! Видите, с какими мерзкими людишками приходится нам, губным, дело иметь!

Следующим по чину был Горюшин, но он промолчал. Оно и понятно — ему-то сказать было особо и нечего. Не удивлюсь, если после всего он получит по службе взыскание. Жаль, конечно, ко мне он отнесся очень неплохо, но… Служебные понятия о справедливости несколько отличаются от обычных человеческих чувств. Ну нет уж, коляска, в которой я последние дни перемещался между губными управами и квартирой, стоит не только моей благодарности, но и ответной любезности…

— Должен сказать, ваше превосходительство, я всегда уважал и чтил губных за их нелегкую службу, направленную во благо и безопасность подданных Царства Русского, — со всем почтением произнес я. — И в ходе расследования в очередной раз убедился в честности и неброском геройстве чинов губной стражи и губного сыска. Да, был Буткевич, подлец и изменник. Но был и помощник губного пристава Штерн, честный и умелый человек, можно сказать, раскрывший Бессонова. Если бы не измена Буткевича, более трех убийство Бессонов бы не совершил. И я должен выразить самую искреннюю признательность Дмитрию Ивановичу и Афанасию Петровичу за ту огромную помощь, что они оказали Палате государева надзора в этом деле. Как и вам, Иван Данилович, — это я уже майору Степанову.

— Отрадно слышать, — князь Белосельцев явно остался доволен моей речью. — Теперь же, господа, позвольте пригласить вас на небольшое товарищеское застолье в ознаменование завершения столь запутанного и пренеприятнейшего дела! Прошу пройти в приемную залу, стол уже должен быть накрыт!

Пользуясь тем, что князь отвлекся, выбираясь из-за стола, Горюшин адресовал мне полный благодарности взгляд.